Мануэль и Юлия сидели в театре «У Зиля» и громко аплодировали. Зрители вокруг тоже аплодировали. Король Петер только что спустился к публике со словами: «Подходите, господа, мы должны думать, беспрепятственно думать»; он проходил между рядами и все время повторял: «Я – это я», иногда останавливался перед кем-то из зрителей, пронзал его взглядом и затем произносил: «Ты – это ты», тогда как государственный советник, продвигаясь сквозь другую часть публики и указывая на короля Петера, бормотал: «Он – это он». Актер отыскал взглядом среди публики Юлию и указал на нее королю: «Она – это она!»

И когда сотоварищ Леонса, шалопай Валерио, перелистывая журнал «Плейбой», высказал свое заключительное слово, в котором он молил Господа о макаронах, дынях и фигах, идеальных телах и удобной религии, король встал на стул позади публики и провозгласил всему залу первый итог беспрепятственного раздумья: «Мы – это мы!» Вслед за этим включилось массовое ликование на футбольном стадионе, перешедшее в мощный взрыв, блеснула ослепительная молния, потом вдруг погас свет и звук оборвался.

Почти целую минуту длилась темнота, никто не смел пошевелиться, лишь когда свет в зале стал медленно загораться, разразились рукоплескания, сначала робкие, затем все более бурные, выплеснулись на всю труппу актеров, которые вышли на сцену, прокатились волнами, когда зрители стали поодиночке подниматься со своих мест; рукоплескали прежде всего Валерио, тяжеловесному Санчо Панса с ярко выраженным комическим даром, но и Лене, и Леонсу. Волна поднялась еще раз. Когда актеры вызвали на сцену режиссера и вышла Мириам, чтобы поклониться, раздались крики «Браво!», отчего у Юлии, рукоплескавшей вместе со всеми, выступили на глазах слезы, и то, как ее дочь позвала затем на сцену художника-декоратора, и звукотехника, и осветителя, – все это согревало сердце матери, декорация с огромной книгой сказок понравилась ей сразу, ее без боязни можно сравнить с тем, что можно увидеть в Доме актера или в Оперном театре.

Когда все участники спектакля снова вышли на сцену, публика принялась еще и топать по полу ногами, в чем Мануэль и Юлия не участвовали, но стало очевидным, что восторг от пьесы и ее инсценировки был необыкновенно велик. Естественно, на вечере присутствовали многочисленные родственники, друзья и подруги актеров, но то, что творилось в зале, было больше чем аплодисменты заинтересованных лиц, и они все еще продолжались.

– Как ты это находишь? – негромко спросила Юлия Мануэля.

– Профессионально, – улыбнулся он, – абсолютно профессионально. А как тебе?

– Грандиозно.

В фойе после премьеры, где разливали вино, пиво и апельсиновый сок и где стараниями сокурсников Мириам были заготовлены горы ветчины, канапе с пармезаном и шашлычки, было оживленно и царило настроение, как после победы в футбольном матче. Радость преподавателей была радостью тренеров, радость класса Мириам была радостью дружной команды, радость класса Анны была радостью успешного клуба, радость родителей участников была радостью спонсоров и гордостью за своих наследников, даже актеры, исполнявшие незначительные роли, нашли своих поклонников, и, таким образом, триумф самого разного рода вылился в победный праздник. Голоса присутствующих слились в общий гул, настолько громкий, что нельзя было разобрать слов. Мануэлю даже в какой-то момент послышалось «брехун» вместо Бюхнер.

Мануэль и Юлия ждали появления Мириам – Мануэль с бокалом апельсинового сока и Юлия с бокалом белого вина. Но сначала к ним подошли Томас и Анна. Хорошая пара, пронеслось в голове у Юлии, достойная пара. Томас положил руку на талию Анны.

– Вы были великолепны! – сказала Юлия. – Просто великолепны!

– Правда? – Анна все еще не могла в это поверить.

– Я переживал за вас, – сказал Мануэль.

– Как бы я не забыла текст? – спросила Анна.

– Да нет, – улыбнулся Мануэль, – уже с первой сцены в саду сумасшедшего дома вы играли так достоверно. Я был просто рад, что вы смогли убежать.

Анна не знала, что сказать.

– И я тоже! – воскликнул Томас, пытаясь перекрыть шум зала. – Вдруг она не найдет там этого несчастного принца!

Он засмеялся, Анна тоже засмеялась, потом ее увлекла одна из подруг, бросившись с ней целоваться, и Мануэль едва успел сказать: «Мы еще увидимся!» – прежде чем обеих поглотила ликующая волна вечеринки.

– Ну, господин доктор, что вы скажете о своей дочери? – Одна из актрис с красивым низким голосом положила руку на плечо Мануэля.

Она состояла в труппе Драматического театра и преподавала в театральном училище.

– Отцам всегда положено восторгаться, – сказал Мануэль, – это, кстати, мать режиссера, Юлия, а это Леа Лозингер.

– Очень приятно, – улыбнулась Юлия, – я так часто любовалась вами на сцене.

– Что вы скажете об инсценировке? – спросил Мануэль.

– Отлично сделано, – сказала Леа Лозингер, – свежо, смело, с фантазией и настроением. Этот финал, я такого никогда не видела. – Она приблизилась плотнее к Мануэлю, наклонила голову поближе к его уху, как будто собираясь сообщить ему какую-то тайну. – У Бюхнера король просто уходит, но Мириам после этого варьирует это предложение вплоть до этого «мы». Гениально! Я вас поздравляю!

Мануэль, стараясь стоять ближе к Юлии, произнес:

– Поздравлять вам надо ее – вон она идет. И прежде чем Мириам, направляясь в сторону родителей, подошла к ним, Леа Лозингер бросилась к ней наперерез, обняла ее и стала целовать, рассыпаясь в бесчисленных похвалах. Мириам сияла, она выглядела так, будто выиграла миллион и еще не могла осознать этого.

– Мама, папа! – закричала девушка. – Как здорово, что вы здесь! – И обняла сразу их обоих вместе.

– Я потрясена, – сказала Юлия, – так замечательно! Я рада за тебя.

– Весьма, весьма впечатляет, – добавил Мануэль, – теперь ты стала настоящим режиссером.

– Мне кажется, это понравилось всем, – улыбнулась Юлия, – отзываются только хорошо.

– Вы знаете что? – спросила Мириам. – Главный режиссер Драматического театра был здесь и спросил, нет ли у меня желания сделать инсценировку Фоссе для его «Шифбау».

– Мири, иди скорей сюда к нам! – крикнул актер, который играл Леонса, на нем теперь была широкополая красная шляпа, он взял девушку за руку и увлек в сторону.

– Пока! – крикнула на бегу Мириам.

Тем временем из колонок раздалась музыка, какой-то рок, что еще подняло уровень децибелов.

Мануэль наклонился к уху Юлии:

– Что ей предлагают инсценировать?

– Фоссе!

– Кто это?

– Мрачный молодой норвежец! Драма отношений и тому подобное! – перекрывая музыку, крикнула Юлия.

Когда молодые люди в своем углу начали танцевать и музыка стала совсем невыносимой, Мануэль и Юлия решили покинуть праздник.

– Я безмерно счастлива, – сказала Юлия, когда они ехали по Зеештрассе домой, – я никак не ожидала, что все так хорошо получится.

– Ты не верила в нашу дочь?

– А ты? Скажи уж честно.

– Для меня приятная неожиданность, да. Что она так самостоятельно обойдется с классической пьесой. Этот Мольер в Драматическом театре недавно был, пожалуй, не настолько хорош. Или я заблуждаюсь?

Юлия положила ладонь мужу на колено:

– Быть может, мы оба заблуждаемся, потому что это наша Мири.

– Этот парень там тоже называл ее Мири.

– Ты имеешь в виду Леонса? Быть может, она тоже его Мири, что мы знаем об этом?

– Его бы я не хотел иметь своим зятем.

– Это тебя смущает, правда, что наша дочь больше уже не твоя Мири?

– Нет, почему? – соврал Мануэль. – Она выросла. И это инсценировка была ее экзаменом. Теперь она может заняться практикой.

– Надеюсь, ей повезет.

– Во всяком случае, в комнате ожидания уже сидит молодой норвежец, – сказал Мануэль, посмотрел налево и свернул на дорожку, ведущую на Эрленбах.

Он вздрогнул.

– Что с тобой? – спросила Юлия.

– Нет, ничего. – И Мануэль и остановился перед красным светом.

Но все-таки было что-то, а именно опять все то же самое.

Снова трижды раздался стук в его внутреннем ухе.