Праздник медленно набирал силу.

В связи с восьмидесятилетием матери Юлии все собрались в загородном ресторане, окна которого доходили до пола и открывали вид на Цюрихское озеро, на горы, поднимающиеся над его южным берегом, Этцель, Флубриг и Аубриг, цепь Гланера и Швейцарские Альпы за ними, тянущиеся от Глениша через Глузберг и через Клариды вплоть до сияющей белизны треугольника Титлиса.

Официантка обошла длинный стол с большой открытой фанерной коробкой, отец Юлии и брат матери, а также брат Юлии выхватили из нее по гаванской сигаре и, несмотря на мягкий протест матери Юлии, запалили их, и тонкое облачко медленно потянулось над их концом стола сквозь лучи солнца, которые преломлялись в нем. Прекрасная погода на улице делала пребывание в замкнутом помещении все более невыносимым.

Молодые люди уже пустились в бегство и развлекались на поле для мини-гольфа, которое тоже принадлежало ресторану. Томас, откликнувшись на настойчивое приглашение матери, пришел с Анной; она, Мириам и две ее кузины, Ладина и Луиза, теперь, смеясь, перекатывали мячи через площадку с искусственными земляными волнами, изогнутыми скатами и смехотворными прудиками – никто из них не был заядлым любителем гольфа, но это было здесь, наверху, единственным местом для развлечения. Томас следил за игрой с записной книжкой, куда он записывал все результаты.

Тем временем группа старейших и родственники, принадлежащие к следующему поколению, пребывали в сигарном дыму, и теперь им были предложены водка и ликеры. Обе тетки Юлии, сестры ее отца, заказали себе «Гран Марнье»; дядя Юлии, то есть брат ее матери, склонился к граппе; отец Юлии решил попробовать шнапс из айвы, который считался здешним фирменным алкоголем; и только мать Юлии попросила себе чай из мяты.

– Ты за рулем? – спросил Джино, брат Юлии, свою жену Летицию и поспешил присоединиться к заказу шнапса из айвы, тогда как Юлия вместе с Мануэлем остались с минеральной водой.

– Так сохраняем фигуру, не правда ли? – пошутил брат Юлии. – Я не прав или ты похудел? – спросил он своего зятя Мануэля.

– Может быть, – ответил Мануэль, – ты знаешь, что такое домашний тренажер.

– Вот видишь, это бы и тебе не помешало, – сказала Летиция мужу, который как раз выпустил из глотки облако «Гаваны» и с покрасневшим лицом вожделенно взирал на то, как ему наливали шнапс из айвы.

– До второй черточки, – вдохновил он официантку и, когда Летиция громко вздохнула, произнес: – Мама, в конце концов, не каждый день тебе восемьдесят.

Мама между тем выглядела удивительно свежо и бодро, сидя во главе стола с мужем, в окружении вишневых пирожных, конфет и букетов роз, перед ней стоял именинный торт с восемью зажженными свечами (по свече на каждое десятилетие) и лежал разноцветный конверт с сертификатом на двухнедельный отпуск на две персоны в отеле в Понтрезине, и довершал все это великолепие витой пирог, который испекли для нее Мириам и Томас.

– За нашу новорожденную! – воскликнул Джино, протянув свою стопку с двумя черточками в сторону матери, и все последовали его примеру, отхлебнули по глотку от своих крепких напитков, тогда как Джино хватило лишь одного глотка до своих двух черточек.

Родители Юлии жили, как и прежде, в своем доме в Фалландене, хотя содержать дом со временем становилось все труднее. Разница в возрасте между отцом и матерью составляла семь лет, и домашний врач отца Юлии уже произнес в разговоре с Мануэлем слова «старческое слабоумие». Старик вставал иногда в пять часов утра и одевался, собираясь на свою юридическую практику в Цюрихе, которая уже двенадцать лет принадлежала другому адвокату. Его жене приходилось тщательно прятать от него ключи от автомашины, чтобы быть уверенной, что он внезапно не уедет. Свои водительские права он обязан был сдать после того, как, будучи уже восьмидесятилетним, поехал на красный свет и столкнулся со стоящим автомобилем.

Юбилярше приходилось, таким образом, не только заботиться об их доме, который для двух стариков был слишком велик, но и об одном из его жильцов, который все больше терял представления о практической жизни. Но если Юлия заводила разговор о переезде, ее родители отвечали одно и то же, что это всегда можно будет сделать, когда придет для этого время. Проспекты квартир и домов престарелых, которые дочь им приносила, каждый раз исчезали, зато все чаще Юлия находила счета на оплату услуг водителей, зубного врача или психотерапевта. «Почему они не могут взять такси?» – спрашивала каждый раз Юлия по телефону, и, когда мать повторяла одни и те же оправдания, отец вмешивался в разговор, утверждая, что это чудовищно дорого. Брат Юлии, Джино, работал инженером-электриком на электростанции в Эндгадине и жил со своей семьей в Цернеце, поэтому вся тяжесть заботы о стариках ложилась на плечи Юлии.

Раньше Юлия представляла себе, что, когда дети вырастут, ее ожидает свобода, она видела в этом некое вознаграждение на старости лет. Вместо этого выходило так, что еще более старые люди, чем она, определяют, что теперь она должна делать. После смерти родителей Мануэля – отец его умер четыре года назад, мать – два года – Юлии пришлось делать уборку во всем доме. Всю работу, которая из-за профессиональной занятости Мануэля и его брата Макса легла на нее и ее невестку, Юлия выполняла ее временами и с невероятным возмущением из-за кучи барахла, которое накопили родители ее мужа в своем довольно просторном доме, на чердаке, в подвале и гараже, и сердце ее отчаянно билось, когда она с треском выбрасывала полки для зонтов, рамы для картин, ящики для обуви, ночные столики и торшеры в контейнеры с мусором перед домом.

Юлия вглядывалась сквозь дымку в дальний конец стола, и вдруг ее охватил ужас – ужас перед временем за пределом восьмидесяти. Таким был дядя Маркус, старший брат ее матери, он пришел один, потому что его жена с болезнью Альцгеймера находится в инвалидном доме и никого уже не узнает, часто даже собственного мужа; а также две сестры ее отца, одна была в разводе, другая овдовела, они жили одиноко в своих пятикомнатных квартирах и скучали, одна в Бургдорфе, другая в Санкт-Галлене, еду им доставляет благотворительный «Спитекс», и они не думают о том, чтобы съехаться, чтобы как-то поддерживать друг друга, или отправиться в дом престарелых, чтобы избавить себя от некоторых забот. Одна уже почти ничего не видит и может самое больше полчаса в день посвящать чтению. Юлия недавно принесла ей переносный радиоприемник с кассетным магнитофоном, чтобы она могла слушать радиопьесы для слепых, но руки тети уже так дрожали, что она была не в состоянии даже вставить кассету в проигрыватель.

Не это ли и ее будущее, эти каменные гости, которые сейчас здесь, за столом, высокими, надтреснутыми голосами обсуждают искусственные суставы и переломы шейки бедра, при этом они вообще не понимают друг друга и смотрят куда-то перед собой, как ее отец сейчас?

– Может быть, нам спеть какую-нибудь песню? – неуверенно и неожиданно для самой себя предложила Юлия.

Беспомощные, удивленные лица окружали ее.

– Какую какую-нибудь? – насмешливо спросил Джино.

– Мама, ты можешь предложить, – сказала Юлия, и, к ее удивлению, мать красивым, звонким голосом затянула: «Я часто в круге жизни…», и песню тут же подхватили ее брат и обе тетки: «В душистой траве отдыхал…», а когда дошло до припева, запел даже ее муж вместе со всеми, неуместно и на одну терцию ниже: «И все будет вновь хорошо…».

Ни Юлия, ни Мануэль, ни Джино, ни Летиция не знали этот текст и эту мелодию наизусть, они подпевали без слов и слушали с удивлением, на какую красоту была еще способна эта группка седовласых людей; им показалось, что кто-то ударил волшебной палочкой по скале – и из нее вдруг забил чистый родник.

Когда молодежь вернулась с мини-гольфа, то застыла тихо перед высокими окнами дома, вглядываясь в окутанный туманом зал, откуда лилась песня: «Мы вместе сидим так уютно, и души любовью полны…».

– Этого быть не может, – сказала Ладина, – они еще поют.

– Во всяком случае, у них это хорошо получается, – добавила Мириам.

Анна ощутила комок в горле. Она почувствовала себя ужасно неловко на этом празднике дня рождения. Дед Томаса, когда ее ему представили, приветствовал ее такими словами: «Ага, скоро будет правнук?», на что Юлия дала наполовину понимающий, наполовину упрекающий комментарий: «Ну, ну, папа!»

Анне не доводилась переживать подобные праздники, из прародителей она знала только мать своей матери, но та пребывала в постоянной ссоре со своей дочерью до конца жизни.

Когда все сидели за столом, Анна подумала, что в этой семье вряд ли нашлось бы три человека, связанных дружбой, если бы у них был выбор.

Мануэль и Юлия с сегодняшнего дня стали обращаться к ней на «ты», но мысль, что теперь она станет членом этого сообщества, привела девушку в ужас. И эти старики, чего они еще хотят, кроме правнуков? Вот они сидят здесь, кандидаты в покойники, и поют песню как свое последнее желание: «Ах, если бы вечно так было!» Вот все, чего они хотят, чтобы просто все было так вечно. Они желают невозможного, на два голоса, невозможного и жуткого. Когда они пели дальше: «Но так не останется вечно под этой неверной луной», обе кузины захихикали. «Слава Богу!» – сказала одна другой. Но Анна опять почувствовала комок в горле и не могла понять, почему песни так ее трогают. Тут ей закивала сквозь оконное стекло бабушка Томаса, счастливая, раскрасневшаяся, как роза, юбилярша.

«Как хорошо, что мне пришла в голову идея спеть песню», – подумала Юлия.

«Я надеюсь, что они уже не затянут третью», – подумал Джино.

Когда родственники вскоре собрались прощаться, Мануэль обратился к Анне: «Кстати, у нас есть твой номер телефона?»