Как внезапно наступило лето.

Мануэль и Юлия сняли на три недели дачу в Понтрезине, которая принадлежала одному из коллег Мануэля.

Дача стояла на склоне горы позади церкви, на первом этаже обосновалась семья хозяина, но домочадцы коллеги приезжали не часто, а второй этаж сдавался. Мануэль со своей семьей сразу почувствовали себя вольготно в этой солнечной просторной квартире и старались там бывать летом и зимой при каждом удобном случае.

Они прибыли уже несколько дней назад, Мануэль должен был через две недели вернуться в город, он не хотел надолго отменять практику, а Юлия с детьми оставалась еще на неделю.

Сегодня утром Мануэль встал в половине четвертого, заварил себе чай, по зигзагу прошел мимо канатного подъемника в гору и взошел на Пик Лангуард, в то время как вереница горных вершин напротив становилась все светлее в лучах восходящего солнца и срезала острый, словно орлиный клюв, край Бьянкограта с профиля Пика Бернина. Из трубы горной кофейни под самой вершиной уже поднимался дым, он зашел туда и выпил кофе, а уже через два часа был снова на даче, где Томас все еще в пижаме ползал по полу и строил замок из своих пазлов, а Мириам уже сидела за столом на своем детском стульчике рядом с Юлией, держа в обеих руках бутылочку с соской. Девчушка воскликнула: «Мам», когда он вошел. Это было единственное слово, которое она знала, оно называло все самое важное в жизни малышки: мать, отца, есть, пить, привет и пока. Юлия, как лингвист, называла это языком одного слова и с нетерпением ожидала, как будет дочка развиваться дальше. Она была убеждена, что вторым словом Мириам будет ее обращение к брату.

Таким обычно бывало начало дня Мануэля: три километра перед завтраком в полном одиночестве и затем снова к семье. Он не был альпинистом, но прекрасно чувствовал себя в горах. Когда он поднимался на дальнюю вершину, Мануэлю иногда казалось, будто он сам остается в долине, а в горы идет кто-то другой вместо него.

В начале своей учебы Мануэль не раз поднимался в горы со своим другом, который постоянно пекся о том, чтобы он верно завязывал узлы на тросе и корректно ставил крепежные скобы, но когда друг зимой во время лыжного восхождения погиб под лавиной, Мануэль потерял охоту к скалолазанию, а когда появился на свет Томас, то стал вообще более осторожным. Сегодня, во всяком случае, перед лицом сияющей горной цепи Мануэль спросил себя, сходить ли ему с местным проводником на Пик Палю, которое предлагалось дважды в неделю. Если бы он мог переложить всю ответственность на проводника, риск ему казался бы уже оправданным.

– Ну и как там было? – спросила Юлия.

– Великолепно! – воскликнул Мануэль.

– Ты бы хотел сейчас еще раз позавтракать?

Утреннему умиротворению не было конца. Мануэль уселся за кухонный стол и был награжден второй чашкой кофе и пушлавским ржаным хлебом за достижение, к которому его ничто не обязывало: ни распорядок приема, ни пациенты, ни несчастные случаи.

«Тебе надо тоже однажды взойти на гору», – сказал Мануэль.

Юлия улыбнулась: «Уж точно не в этом году».

С тех пор как после рождения Мириам Юлия снова вернулась к работе в школе, она чувствовала себя порой такой уставшей, что уже начинала сомневаться, сможет ли она когда-нибудь обрести свою прежнюю сноровку. Мириам часто плакала по ночам и будила брата, который спал в той же комнате, и мальчик уже не мог так же быстро снова заснуть, как годовалая малышка, поэтому ночь проходила беспокойно, и часто, когда они просыпались, Томас лежал в постели родителей между ней и Мануэлем. Когда речь заходила об этом, мать внушала Юлии, что этого делать не стоит – Томас вырастет избалованным. Действительно, Юлия не могла даже подумать о том, чтобы она в детстве когда-нибудь оказалась в постели с родителями. Она только сожалела иногда об этом – в детстве ей не хватало внимания родителей.

Когда она как-то поделилась об этом с одной из своих более старших сотрудниц, матерью троих детей, и та сказала ей, что все это глупости и она просто должна радоваться, ведь это время пройдет очень быстро, а потом дети вырастут и разъедутся. Юлия с этим согласилась. Мануэль засыпал, как только его голова касалась подушки, и Юлии не хотелось его будить по ночам, она берегла мужа, ведь у него был напряженный график работы, но и сама она не могла полночи сидеть у кроватки Томаса и успокаивать его.

Мануэль уже предлагал найти девочку-няньку, как это делают другие семьи, в которых муж и жена работают, но Юлия не велась на эти уговоры, она подозревала, что в результате она еще третьего ребенка повесит себе на шею, ведь няньки все такие молодые и от них нельзя всерьез ожидать, что они будут вставать в час ночи, чтобы утешать ревущего малыша, когда обычно даже понять невозможно, что его беспокоит.

Тогда они остановились на приходящей няне на то время, когда им вечером надо будет куда-то пойти вместе. Барбара, соседская девочка, приходила охотно, она еще училась в школе и хотела стать воспитательницей в детском саду. Но совершенно спокойной Юлия, впрочем, не могла оставаться. Однажды, когда они вернулись домой, Барбара растерянно сидела в комнате с Томасом на коленях, который с посиневшим лицом хрипел и кашлял. Это был первый случай приступа ложного крупа. Мануэль тогда так испугался, что забыл все, что он об этом знал, и позвонил своему коллеге, детскому врачу. Тот посоветовал им сделать малышу паровую ингаляцию, они отправились с Томасом в ванную комнату и пустили в ванну горячую воду, пока над ними не повисла паровая завеса, как в сауне, и действительно, после этого Томас снова стал дышать спокойно.

Следующий приступ случился дома у матери Юлии, которую на такой случай Мануэль снабдил противосудорожными свечками, но пожилая женщина сказала им на другой день, что она дала Томасу ложку растопленного сливочного масла с сахаром, это помогало еще Юлии и ее брату, так что подействовало и на Томаса. Мануэля это рассердило, поскольку он не доверял домашним рецептам, считая их предрассудками. Но когда он однажды вернулся домой поздно, Юлия и Томас были на кухне, и она ему рассказала, улыбаясь, что она только что избавила малыша от приступа ложного крупа при помощи ложки растопленного сливочного масла с сахаром. Мануэль был озадачен, поскольку он не мог себе представить, какими целебными свойствами может обладать комбинация горячего сливочного масла с сахаром, но когда Юлия его спросила, что ему важнее, стало ли его ребенку лучше или он непременно должен понять, отчего его ребенку стало лучше, Мануэль все-таки признал свое поражение.

– Мы же собирались пойти на пикник, – сказала Юлия. – Ты идешь?

– Естественно, – ответил Мануэль.

Часом позже они представляли собой счастливую семью, следующую по пути на Вал Розег. Мириам за плечами Юлии, Томас попеременно то сидел в коляске, которую толкал Мануэль, то сам толкал свою коляску, то сидел на плечах Мануэля. Они шли через мост, под которым бурлил Бернинский ручей («Смотри, видишь ручей, Томи?» – «Ты крепко его держишь, а, Мануэль?»), потом поднялись по лиственничному лесу на поляну, где летом каждое утро играл маленький курортный оркестр. Звуки вальса сопровождали их, когда они осторожно пробирались мимо слушателей, которые были рассеяны по скамейкам и, с программками в руках, внимали оркестру, глядя на кроны деревьев и мягкую лесную почву.

Томас долго стоял и смотрел на музыкантов. – Музыга! – сказал он так громко, что некоторые из присутствующих повернули свои головы к нему.

– Тсс! – прошипел Мануэль и попытался сдвинуть сынишку с места.

Томас упирался.

– Тома музыга! – заорал он.

Люди стали оборачиваться на мальчугана.

– Да, – прошептал Мануэль, – прекрасная музыка, надо тихо слушать.

Он вопросительно обернулся к Юлии и указал на свободную скамейку.

Юлия согласно кивнула, и они сели. Юлия расположилась на краю скамейки, чтобы Мириам могла оставаться у нее за спиной.

Мануэль взял Томаса на колени.

Вальс набирал силу, наверное, это были «Дунайские волны» Иоганна Штрауса. Мануэль и Юлия почувствовали облегчение, когда Томас успокоился и рукоплескал громче всех.

Кода Юлия выразила желание идти дальше, Томас заявил, что он хочет остаться здесь. Мануэль и Юлия согласились с тем, что прослушают еще одну пьесу, это было «Лето» из «Четырех времен года» Вивальди.

– Мам! – закричала Мириам во время медленного соло виолончели.

– Она хочет идти дальше, – сказала тихо Юлия Мануэлю, – я уже пошла.

Когда она, стараясь сделать это незаметно, поднялась, Томас потребовал:

– Мама, ждать!

– Тсс, – прошептал Мануэль.

– Мам! – крикнула снова Мириам еще более настойчиво, и Юлия указала малышу, что будет ждать его впереди.

Малыш этого не понял.

– Мама, здесь ждать! Музига! – сказал он громко и вцепился в штанину Юлии.

Тщедушная скрипачка закончила свою кантилену, скосив глаза на шумящего мальчика, и оркестр заиграл последний пассаж.

Мануэль поднялся со вздохом, взял Томаса за руку, и в то время, как тот громким голосом, к неудовольствию в основном пожилой публики, вовсю настаивал на своем дальнейшем наслаждении «музигой», вся компания, сопровождаемая возгласами «Мам! Музиг! Тсс!», медленно удалялась прочь от классики в лиственничном лесу.

– Пожалуй, стоит нам купить для Томаса несколько кассет с классической музыкой, – сказал Мануэль, когда они уже в долине, присев на скамейку на обочине, поедали свои бутерброды, заготовленные Юлией.

Мириам сидела на одеяле в траве и играла сосновыми шишками, которые насобирал для нее Томас.

Юлия сказала, что ее тоже поразил такой интерес малыша, но она хорошо себе представляет, что такое событие само по себе легко может увлечь малыша, и конечно, почему бы не купить для него диски с классикой.

Что касается музыки, то Юлия пострадала от нее – еще в детстве ее принудили заниматься скрипкой с учителем, которого она ненавидела: он при каждой возможности прикасался к ней, указывая правильные движения руки при ведении смычка или положение пальцев на грифе инструмента. Манера, с которой он каждый раз вставал позади девочки и направлял своей рукой ее правую руку со смычком, вызывала в ней отвращение при одном только воспоминании об этом, а назойливый запах «питралона», популярного в то время средства после бритья, которым учитель пользовался, стал ей настолько противен, что она потом подарила Джулиано, от которого исходил тот же аромат, более дорогой одеколон, иначе она буквально не могла к нему приблизиться.

Вообще-то Юлия была музыкальна, она любила петь, любила слушать пение, и если она покупала себе пластинки, то это были чаще всего итальянские певцы, такие как Брандуарди и Лучо Дала, а также такие певцы, как аргентинец Атауальпа Юпанки. И Жорж Брассанс ей нравился; когда он недавно в шестьдесят лет умер от рака, она поставила его пластинку с песней «J» aurais jamais dû m»éloigner de mon arbre» и вдруг заплакала, как будто потеряла близкого друга.

Пока дети мирно играли, Юлия достала взятый с собой сборник новелл Джованни Верга, а Мануэль беспечно растянулся в траве под тенью лиственницы и тут же заснул.

Он проснулся от первого удара грома. Солнце и небесная синева исчезли, над долиной нависли тяжелые черные тучи, и уже скользнула яркая молния. Через секунду раздался гром, и только тут Мануэль и Юлия бросились собирать свои вещи. Томаса запихнули в детскую коляску, Мириам пристегнули лямками к спине матери, одеяло скатали и засунули в рюкзак, из которого Мануэль вынул ветровки и детские дождевики, распределив все это по назначению, и затем они широким шагом двинулись к ближайшему мосту через ручей, Томаса в коляске бросало из стороны в сторону, когда Мануэль пытался объезжать корни или миновать выбоины на пешеходной тропе, Мириам подскакивала то и дело за спиной Юлии. Дети начали реветь, ветер трепал кроны лиственниц, молнии и гром, все быстрее следующий за молниями, гнали путников вниз в долину, словно подталкивая их в спину, и, как только они добрались до какого-то сарая, над ними разразился проливной дождь. Они смогли укрыться только под узким козырьком крыши, но дождь хлестал почти горизонтально, и это укрытие оказалось практически бесполезным. Тем не менее они оставались на месте, пока гроза с гулом проносилась как раз над ними. Юлия сняла с лямок промокшую Мирам и прижала ее к себе, Мануэль вынул Томаса из коляски и держал его на руках, и, когда дети несколько успокоились, он спросил Юлию, почему она не заметила приближения грозы.

– Я виновата, – ответила она, – чтение так меня захватило.

– О чем же там шла речь?

– О любви, о которой другой ничего не знал.

Мануэль вздрогнул и в этот момент твердо решил ничего не говорить Юлии о том, что с ним случилось. Зачем же? Все же идет своим чередом.