Сентябрьские сумерки окутали Таганрог чуть приметной дымкой, какая в других краях проявляется только по утрам. Казалось, природа Приазовья необычностью осенних дней хотела показать всему внешнему миру, что на Азовском море необычны не только наступающие сумерки и что все жители, чтущие свой край, ни за какие коврижки не променяют его на гранитно-помпезную вычурность столицы Государства Российского.

У большого окна довольно просторной комнаты таганрогского Дома для приезжих стояли двое мужчин в офицерских мундирах и о чем-то непринужденно беседовали.

Собственно, «домом для приезжих» этот особняк стал после того, как в нем побывал великий князь Николай Павлович, который останавливался в Таганроге на пару дней. Вот тогда-то местное градоначальство и нашло применение полутораэтажному особняку из пятнадцати комнат, отстроенному сотником Семеном Николаевым. Казачий сотник, приобретя на улице Греческой обширный участок земли, наказал двум архитекторам построить здесь особняк, в котором не стыдно будет поселиться самому градоначальнику.

Дом получился отменный, хоть и не очень большой. На него почти сразу же положил глаз действующий в это время градоначальник Папков и вынудил сотника продать особняк за бесценок. Сам же он оформил продажу государству уже от своего имени не много не мало – за пятьдесят две тысячи рублей. Местные чиновники не знали, что им делать с насильно проданным особняком, но все сомнения разрешил приезд брата российского императора. Со второй декады XIX века Дом для приезжих приютил много именитых посетителей. Даже сам царь в 1818 году изволил остановиться здесь.

Дом Александру Благословенному понравился. Более того, он обещал «отцам города» еще когда-нибудь посетить Таганрог, потому что здешний климат и сам город несказанно понравились императору своей простотой и добротой. И вот сейчас, через семь лет, Государь решил исполнить обещание.

Нынешнему градоначальнику возвестили, что император пребудет в гостях не менее восьми месяцев, ибо императрице Елизавете Алексеевне желательно подлечиться от терзающих ее болезней. К тому же «отцам города» была выделена довольно крупная сумма для приведения Дома в приличный вид. Градоначальник и чиновники успешно справились с заданием, закончив ремонт как раз к приезду Государя.

Первым посетителем к русскому царю явился губернатор Новороссии князь Воронцов. Именно с ним беседовал в этот вечерний час император.

– Ах, князь, – Государь неуверенно покачал головой. – Вы полагаете, моя поездка в Крым необходима именно в это время?

– А как же, Ваше Величество? – удивился Воронцов. – Отсюда рукой подать до Крыма. Я уже распорядился подготовить несколько дворцов для показа. Ведь царской семье необходимо иметь свою резиденцию для отдыха. Это хорошо, что вам понравился дом в Таганроге, но, я думаю, династия Романовых должна иметь резиденцию в Крыму. К тому же владыка базового Свято-Георгиевского монастыря архимандрит Агафангел ждет вас. Судя по всему, он желает обсудить с вами какие-то важные вопросы.

– Да-да, – вздохнул Александр. – Три года назад я встречался с ним в Венеции. Он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление.

– Еще бы, – улыбнулся князь Воронцов. – Вы тогда наградили греческого монаха Типальдо наперсным бриллиантовым крестом! У меня, к слову сказать, такого нет.

– Но вы далеко не священник, друг мой, – парировал Государь. – Позвольте мне награждать царской милостью тех, кто этого заслужил. По моей просьбе монаха рукоположили в архимандриты, и обер-прокурор Святейшего синода Голицын назначил его настоятелем Свято-Георгиевского монастыря лишь за то, что ему известны факты, которые святым людям сообщает только Господь!

– Уж не про греческий ли клад вы изволили вспомнить, Ваше Величество? – осведомился князь. – В пещерном монастыре Святого Георгия много подземных коридоров, но до сих пор еще никто из кладоискателей не наткнулся на следы измышленного сокровища. Мне кажется, что это только миф, пришедший к нам из Византии, не более.

– Вы думаете, миф? – глаза императора задорно блеснули. – А если сокровище предначертано только для избранных? А если оно есть, и было завещано нам аланами? Что вы на это скажете, любезный?

– Я теряюсь, Ваше Величество… Но вам-то оно зачем, Государь? – пожал плечами князь, – Впрочем, вот еще одна причина посетить Крым. Уж там есть на что посмотреть! В Крыму можно увидеть, например, не одну такую секвойю, – Михаил Семенович показал Государю на растущее за окном толстое узловатое дерево.

– В моем саду, – улыбнулся император, – нет ни одной секвойи. Это обыкновенная шелковица. А такой мощный ствол у нее потому, что дереву, дай Бог, около пятисот лет.

– И она до сих пор плодоносит? – удивился князь.

– Конечно, – кивнул Государь. – Я обратил на нее внимание еще в первый свой приезд. Более того, нашумевший в Петербурге Пушкин использовал это дерево, как прообраз дуба, возле которого «…кот ученый все ходит по цепи кругом». Он здесь останавливался вместе с Раевским. Вы читали сказки этого любимца петербуржских красоток?

– О да, Ваше Величество, – помрачнел князь. – Мне больше всего нравятся его favoris de chien. Еще у Пушкина есть другая сказочка, уже про меня: «Полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что будет полным, наконец».

– Ах, нет, не обижайтесь на Пушкина! – рассмеялся император. – Это сумасбродный поэт. Мало ли что он скажет?!

– Я человек чести, Ваше Величество, – генерал-губернатор поджал губы. – И мне следовало бы вызвать словоблуда на дуэль. Несколько лет назад в Одессе господин Пушкин ухлестывал за моей супругой Елизаветой Ксаверьевной, а потом распустил по всему свету сплетню, что моя дочь Софья не от меня, а от него…

– Ну, будет, будет, – одернул Михаила Семеновича царь. – Не вздумайте мстить Пушкину. Поэт, он и есть поэт. Помяните мое слово, ему вернутся все эти сплетни, но уже с другой стороны. Так что не вздумайте учинять вольнодумство. Я не одобряю ваших настроений. Самая верная борьба со светскими сплетнями – это полное к ним безразличие. Поверьте, проверено на собственном опыте. Кстати, вы не знаете, архимандрит Агафангел успел выучить русский язык? В Венеции моим толмачом при беседе с ним был князь Александр Николаевич Голицын, а при третьем лице доверительного разговора не получается, к моему величайшему сожалению.

– Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, – поспешил ответить князь. – Монах вот уже год, как стал игуменом пещерного Свято-Георгиевского монастыря, русский язык знает отменно. Даже литургии совершает на церковно-славянском. Причем монастырь является единственным базовым для всего Черноморского флота. На линкорах и крейсерах выходят в море вместе с командой тринадцать иеромонахов. Я лично проследил, чтобы в монастырь этот были выбираемы монашествующие, отличающиеся нравственностью и поведением. И чтобы отстранены были всякие поводы к невыгодным отзывам на монашествующих. Георгиевский монастырь – самый удобный для определения пребывания иеромонахам, ибо оный стоит в десяти верстах от Севастополя, в месте, изобилующем источниками хороших вод, виноградниками и фруктовыми садами.

– Вот и ладно, – удовлетворенно вздохнул император. – А на сей час, Михаил Семенович, я попрошу вас оказать мне помощь.

– Что пожелаете, Ваше Величество.

– Мне надобно tout de suite прибить крюк в стену, чтобы повесить вот эту любопытную картину.

– Но, Ваше Величество, – князь Воронцов даже чуть не поперхнулся. – Не извольте сомневаться, я прибью крюк. Только не лучше ли это выполнит тот же плотник?

– Не лучше! – упрямо мотнул головой Государь. – Я сам хочу вбить крюк. Вас же попрошу только помочь повесить картину, – и тут же в подтверждение своим словам император принялся сам вбивать заготовленный крюк в стену, стоя на оттоманке.

Признаться, Государь справился с поставленной перед собой задачей не хуже плотника. Затем князь Воронцов помог ему повесить на стену картину, и оба отошли, чтобы полюбоваться на полотно издалека.

– Я полагаю, Елизавета Алексеевна тоже не откажется приучаться к жизни вне дворцовых стен, – Александр коротко глянул на князя. – Она на этих днях прибудет. И первое, куда я ее поведу, это местный рынок. Признаться, далеко не безынтересно гулять среди народа и самому что-то покупать. А в Крым… в Крым мы с вами отправимся во второй половине октября.

– Хорошо, Ваше Величество, – кивнул князь. – Всегда к вашим услугам.

* * *

В конце сентября Таганрог встречал прибывшую сюда императрицу. На следующий день в Доме для приезжих, официально именуемом теперь, как Вотчина императора, состоялся бал. Городское начальство даже не поскупилось на живописные фейерверки. Судя по всему, императрице выбранное самодержцем место понравилось. Да и не могло не понравиться, поскольку климат Таганрога всегда славился мягкостью температурных перепадов и воздухом, приправленным удивительными запахами местных трав.

Государь решил поездку в Крым отложить до двадцатого октября, потому что к этому времени в Таганрог должен был прибыть Федор Кузьмич, личный камергер императора. Поскольку Федор Кузьмич был родом из этих мест, то он не утерпел и отпросился на пару недель к родственникам в столицу Донского казачества Черкасск. Император же не желал отправляться в путь без своего камергера. К тому же Федор Кузьмич бывал раньше в Крыму и мог пригодиться при выборе места для царской резиденции.

Смешно сказать, но казак-камергер принимал в решении государственных проблем немалую роль. Это, безусловно, вызывало ревность у многих приближенных к царю вельмож. Например, тот же Аракчеев, несмотря на уравновешенность характера и холодный ум, относился к Федору Кузьмичу, как к чему-то необходимому в мебельном царском гарнитуре. Но, к счастью, Аракчееву помешали быть при царе свои собственные неурядицы, и Государь решил отправиться в путь с Федором Кузьмичом.

В двадцатых числах октября камергер вернулся к таганрогскому двору царя и сразу же включился в работу. Пока император вместе с прибывшей Елизаветой Алексеевной посещали Азов и устье Дона, они с князем Воронцовым разработали и представили Государю предполагаемый маршрут путешествия. За десять – двенадцать дней предстояло посетить Симферополь, Алупку, Ливадию, Ялту, Бахчисарай, Евпаторию, Севастополь, Балаклаву и Свято-Георгиевский пещерный монастырь. Посещение мужского монастыря князь Воронцов умышленно вставил в конец путешествия, ибо Государь хотел обстоятельно пообщаться с игуменом Агафангелом, а это могло вылиться в несколько лишних дней.

Чуть не испортил путешествие граф Витт, прибывший к императору с докладом о тайном обществе заговорщиков. Он возглавлял систему политического сыска в Государстве Российском и через своего агента получил известие о существовании антимонархического общества на юге страны. Князь Воронцов с отличавшей его прямотой высказался о неуместном либерализме Государя по отношению к заговорщикам, но в то же время успокоил царя тем, что все члены общества давно известны и в ближайшее время они не смогут причинить беспокойства.

Александр Благословенный сделал вид, что успокоительные речи на него подействовали, и отдал распоряжение о выступлении в путешествие по Крыму на следующее утро. Тут же по всей вотчине императора прокатилась волна волнений и беспричинной суеты. Царица вместе с фрейлиной Валуевой и княжной Волконской занимали восемь комнат дворца, Государь две комнаты в другом крыле. А меж женской и мужской половиной находился зал для приемов и походная церковь. Вот здесь-то и сталкивались волны женской заботы о муже, проснувшейся в царице, и мужская беспечность, свойственная императору с детских лет.

Но все волнения благополучно окончились. Государь отправился в путь, сопровождаемый придворными и обозом. Императрица на крыльце царского дома, прячась от фрейлин, перекрестила мужа вослед, что было у нее впервые в жизни. Она до сих пор никогда не испытывала чувства щемящей тоски и невозвратной грядущей потери, какие испытывала сейчас.

Царь изволил отправиться в путь верхом. Он обернулся в седле и помахал рукой царице, что тоже случилось впервые. Так Государь не прощался ни с кем, даже отправляясь в поход в 1812 году. Но ни император, ни императрица не придали сейчас этому происшествию никакого внимания. Все это вспомнится несколько позже, ведь человеческая память не позволяет исчезнуть неприметно никаким жизненным происшествиям.

Дорога в Симферополь не отпечаталась в сознании царя ничем примечательным. Не поразил его и сам город, поскольку походил на множество уездных городов, разве что лишь несколько двухэтажных особняков задержали внимание императора на несколько минут. А вот в прибрежной зоне отдыха Александра удивил средневековый армянский монастырь Сурб-Хач и Генуэзская крепость в Судаке. Отметил он также имение князей Гагариных в Партените, но из всех осматриваемых мест русскому царю больше всего понравилась усадьба в Ливадии. Именно Ливадия много позже станет резиденцией русских царей в Крыму.

Гораздо больше времени Александр уделил Севастополю и обосновавшемуся там русскому Черноморскому флоту. Город на несколько дней стал для императора местом пребывания, и по вечерам Государь часто отправлялся на прогулки по побережью. В такие минуты он желал побыть один. Видимо, государственные заботы и здесь не оставляли его.

Всего в десяти верстах от Севастополя находился Свято-Георгиевский монастырь, посещение которого заранее намечалось, но крымские путешествия подходили к концу, а игумен Агафангел до сих пор не видел своего благодетеля. Переговорив на одном из крейсеров с находящимся там иеромонахом, Александр Благословенный наконец-то тронулся в путь в пещерный монастырь со своим камергером Федором Кузьмичом.

По прибрежной дороге двое путешественников верхом на конях добрались-таки до мыса Фиолент, над которым высоко в скалах приютилась с незапамятных времен мужская обитель.

Оставив коней на берегу у коновязи, гости принялись подниматься на крутую скалу. Восемьсот ступеней приглашали наверх – к площадке, где перед гостями предстала стена пещерного монастыря, облицованная под цвет породы базальтовыми плитами. Внутрь монастыря вела всего одна небольшая сосновая дверь, красовавшаяся в середине скальной облицовки. За дверью располагалась прихожая или попросту сени, из которых один коридор вел на открытое пространство монастырского двора, другой – в пещерные кельи монахов, а третий в подземный храм Покрова Богородицы.

На монастырском дворе была выстроена еще одна церковь. Это место в довольно большом пещерном гроте издавна превратили в храм язычники тавры, потом аланы. Греки переделали его для поклонения Деметре, и, даже приняв христианство, переоборудовав пещерный храм согласно чину христианской церкви, они попросили заступничества сначала у Византийской церкви. И только по восшествии на престол Александра Павловича Свято-Георгиевский монастырь перешел в одну большую епархию русской церкви – Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую.

Часто монашеская братия молилась в домашней церкви Дмитрия Солунского, находящейся в доме настоятеля, но основные литургии все же проходили во вновь отстроенной церкви Святого Георгия. Храм представлял собой здание с одним куполом, установленным на круглый световой барабан, то есть абсиду с широкими полукруглыми окнами. У входа посетителей встречали четыре белоснежные колонны, поддерживающие двускатную крышу с треугольным фронтоном. Большие прямоугольные окна с чугунными рамами украшали подоконники из белого мрамора. Крыша и купол были покрыты железом и выкрашены зеленой краской.

Внутреннее убранство храма поражало красотой и неожиданным для пещерного храма богатством иконостаса. Двухъярусный позолоченный иконостас был вырезан из сандала. Среди настенных росписей обращали на себя внимание образа семи священномучеников херсонских и святителей Николая, Спиридона и Митрофана. Многие иконы были богато украшены стразами, рубинами и бирюзой. Нимбы Спасителя, Богоматери и святых, элементы риз и кресты в Деисусном чине иконостаса были изготовлены из серебра или покрыты позолотой. В алтаре в позолоченной раме находилась икона святой Марии Магдалины. Серебряные буквы над Царскими вратами доносили до прихожан глубокие и вечные слова ирмоса Сретения Господня: «Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь, юже стяжал еси честною Твоею Кровию».

Архимандрит Агафангел встретил царя на пороге своего дома в видавшем виды подряснике, но с бриллиантовым наперсным крестом на груди. Он спустился с крыльца и поспешил навстречу посетившему монастырь дорогому гостю. От волнения путая русские и греческие слова, он пытался объяснить, что отчаялся уже надеяться на прибытие Александра Благословенного.

– Рад, несказанно рад нашей встрече, – улыбнулся император. – Посему благословите меня, – неожиданно для всех Государь опустился перед пастырем на колени и подставил голову под благословение, сложив руки на груди крестом.

– Ах, Ваше Величество, – обескураженно пробормотал архимандрит Агафангел. – Впору я должен вам кланяться, а не вы мне, – игумен благословил царя, поднял его с колен и заглянул в глаза. – Смею отметить, Ваше Величество, что в глазах ваших не утих еще тот внутренний огонь, дающий право человеку на жизнь земную.

– Вот и славно, – согласился Государь. – А я смею отметить, что греческий монах Типальдо не расстается с нашим подарком – наперсным крестом. И еще меня радует, что отныне могу общаться с вами без толмача.

– О да, Ваше Величество, – кивнул архимандрит. – Я помню наши встречи во Флоренции, но до сих пор считаю, что вы наградили меня бриллиантовым крестом незаслуженно. Ведь я всего лишь рассказал вам существующую в нашем роду семейную легенду о неисчислимых сокровищах в Киммерийском царстве тавров и аланов.

– Но вы до сих пор не знаете одного интересного обстоятельства, связанного с сокровищами, – заметил император. – Род Романовых тоже имеет отношение к этому сказочному богатству. Найти его сможет только избранный Богом для прославления Всевышнего.

– Неужели этим избранным будете вы, Ваше Величество? И нужны ли нашему Творцу деньги – страсть человечества?

– Не знаю, не знаю, – пожал плечами Государь. – Вроде бы самодержцу престола Российского не след гоняться за кладами и колдовскими сокровищами, ан недаром сказано, что найти сказочное богатство суждено только избранному. Мне, как самодержцу и Государю, никакие сокровища не нужны. Я их лучше вам на обустройство монастыря оставлю.

Я три года назад посылал в ваши края художника-пейзажиста Карла Кюгельхена, который не только превосходный художник, а еще изучал несколько лет в Египте учения Гермеса Трисмегиста и умеет виртуозно обращаться с астролябией. Так вот. Проехав по Крыму, Кюгельхен нашел-таки место, о котором рассказывали вы и которое мне, если поможет Господь, удастся, наконец, отыскать. Но самое интересное …

Беседуя, игумен Свято-Георгиевского монастыря и самодержец всея Руси гуляли по открытому двору монастыря, находящемуся на трех уровнях. Собеседники шли по среднему, самому обширному уровню, где находилась церковь Святого Георгия, дом настоятеля и глубокий колодец, над которым под небольшим козырьком висел колокол.

Неподалеку от колодца была сложена куча обточенных плит красного египетского мрамора. На них и задержался взор Государя.

– Это мрамор для будущего фонтана, – ответил тут же архимандрит на незаданный вопрос. – Все, что можно, я делаю для обустройства монастыря.

– Похвально, похвально, – царь удовлетворенно кивнул и снова обратил взор на игумена. – Я вижу, что ничуть не ошибся в вас, владыка.

– Я один ничего не смог бы сделать без помощи обер-прокурора Святейшего синода Александра Николаевича Голицына. Именно он назначил меня игуменом в этот монастырь, именно он дал повеление выделить монастырю некоторую сумму денег на постройку монастырской церкви и прочие потребства.

– Похвально, похвально, – снова повторил император. – Только позвольте закончить мысль, которую я вам еще не поведал. Так вот. Александр Николаевич назначил вас сюда по моей просьбе. Только говорилось вовсе не об этом монастыре, а об одной из уже действующих церковных обителей в Крыму. Но сам Господь распорядился и через обер-прокурора направил вас быть отцом данной обители. К тому же посланный мной художник определил место предсказания именно здесь!

– Как же так?! – воскликнул игумен. – Как же так?! Прошу, пройдемте сей же час в мой кабинет. Там я держу старый манускрипт, в котором мы можем найти ответ.

– Тот документ, который вы показывали мне в Венеции? – поинтересовался Александр.

Игумен, молча, кивнул и чуть ли не вприпрыжку припустил к своему дому. Император, несмотря на свой высокий рост, едва поспевал за ним.

Архимандрит взбежал на крыльцо, рывком распахнул дверь и стал быстро подниматься по лестнице на второй этаж. Ворвавшись в кабинет, архимандрит Агафангел открыл крышку большого сундука, окованного железными полосами, и принялся рыться во многих свитках, хранящихся внутри.

Император вошел следом и на пороге опешил. Кабинет игумена был настоящей библиотекой, на полках которой виднелись старинные и, безусловно, ценные фолианты. Такого количества книг Александру Благословенному не приходилось видеть даже в домах европейских вершителей мира, в гостях у которых ему приходилось бывать во время создания Священного союза.

Несомненно, что греческий монах многие книги привез с собой. Монастырь получил настоящего хозяина, который за год сумел преобразить обитель до неузнаваемости. И Черноморский флот под неусыпным наблюдением корабельных пастырей стал более дисциплинированным и действующим! Видимо, прав был министр просвещения Александр Голицын, что для развития ума необходимо не разделять духовного просвещения от народного и благочестие – основа истинного просвещения.

Год назад Александр Благословенный заинтересовался делами Александра Николаевича именно по причине благочестия. Знаменитый мемуарист Ф.Ф. Вигель писал о Голицыне более пристрастно: «Не краснея, нельзя говорить об нем, более ничего не скажу: его глупостию, его низостию и пороками не стану пачкать сих страниц». Император лично проверил все наговоры и сплетни, которые оказались не такими уж дутыми. В результате Голицыну предписано было оставить должности обеих министерств, сохранив за собой звание только главноначальствующего над почтовым департаментом. Но всю эту придворную грязь архимандриту Агафангелу знать было ни к чему, поэтому император не стал очернять восхищений делами бывшего обер-прокурора.

– Вот же! Вот! Я нашел это! – игумен протянул Государю документ, исписанный киноварью.

Александр взял в руки манускрипт, но ничего не понял, так как на пергаменте были запечатлены буквы древнегреческого алфавита. Повертев свиток, он вернул его игумену и выразительно пожал плечами.

– Ах, да, – опомнился пастырь. – Сейчас я прочту то, что нам нужно, – он отыскал место, где, по его мнению, были указаны наставления для искателя сокровищ, – Вот, – игумен от усердия водил пальцем по строчкам. – Здесь написано, что «путь к сокровенному лежит на лунной дорожке, и когда Утренняя звезда позволит проснуться Огненному исполину, надо найти дверь в чреве Нептуна. Уастырджи поможет ищущему».

– Ну и что? – не понял император. – Что здесь должно указывать на место, где зарыты сокровища?

– Знаете, Ваше Величество, – игумен перешел почти на шепот, будто кто-то мог подслушать их беседу. – Я уже год состою настоятелем этой обители, но не искал сокровища в подземных коридорах, вероятно, только я один. Слухи о каких-то древних кладах давно живут на мысе Фиолент, поэтому неудивительно, что ваш художник-астролог вычислил это место.

– Может быть, и так, – не стал возражать император. – Ведь никто нам не запрещает посмотреть, где и как пробегает здесь лунная дорожка, о которой говорится в тексте. Вероятно, это все же на поверхности моря. А цифр в тексте никаких нет?

– Нет, Ваше Величество, – покачал головой монах. – Только в конце приписка из неразборчивых букв и несколько нулей, вот, – он показал запись.

– Как! – воскликнул Государь. – И вы молчали, любезный!! С вашей стороны это непростительная ошибка.

– Но я даже не мог подумать, – растерянно защищался владыка. – Я и подумать не мог, что наблюдать лунную дорожку на море необходимо только в определенное время.

– Теперь мы знаем, – заключил государь, не обращая внимания на стоны отца Агафангела, – смотреть на лунную дорожку надо в полночь.

– И что будет?

– Будет то, что обязательно должно случиться! – У царя в глазах прыгали лукавые огоньки. – Непременно будет! Я это чувствую!

До полуночи оставалось не так далеко, но для владыки и Александра Благословенного время замедлило свой бег. Маятник настенных часов работал, как положено, а вот стрелки, казалось, застыли на месте и назло всему окружающему миру не хотели двигаться. С большим скрипом часовой механизм все-таки передвинул их наконец ближе к полуночи. Тогда владыка Агафангел предложил пойти на край скалы мыса Фиолент, чтобы с обрыва полюбоваться на лунную дорожку.

Церковный пастырь в сопровождении императора чуть ли не на ощупь принялись пробираться к обрыву. Им приходилось идти в темноте, потому что как назло в этот момент небо над побережьем Черного моря затянуло тучами. Луна, прячась за облаками, никак не могла пролить свой свет на землю, но двое романтиков упорно пробивались к цели. Путь к обрыву покрывала чахлая белесая трава и такой же белесый кустарник, растущие на мысе Фиолент. Как ни странно, но трава и кустарник немного разгоняли мрак, поэтому идти по белесой траве было намного легче. Царь давно уже заметил эту странную особенность крымской земли, но расспрашивать настоятеля о ней не стал, потому что грек сам только год жил в монастыре и вряд ли мог знать особенности крымских растений.

Когда царь и монах оказались на скалистом обрыве мыса и уже исчезала последняя надежда, что природа наконец сжалится над упорными кладоискателями, ночные грозовые тучи вдруг расползлись в стороны, и к побережью по неспокойному морю протянулась лунная дорожка.

– Глядите, глядите! – император схватил игумена за руку. – Господь сжалился над нами и показал нам лунную дорожку. Видите, совсем недалеко от берега дорожка затрагивает огромный подводный камень. Что это? Маленький остров?

– Нет, Ваше Величество, – отозвался владыка. – Вернее, да. Именно на этом каменном островке святой Георгий явился, будто маяк, отчаявшимся в спасении греческим морякам. Недаром у аланов его называли Уастырджи, что в переводе на русский звучит, как Георгий. Здесь, на вершине скалы, где, сияя благодатным огнем, стоял архангел, моряки на следующий день воздвигли семиметровый крест.

– Да, я видел, – кивнул Государь. – Этот крест виден был бы и сейчас, но тучи снова спрятали от нас ночное светило. Простите, как вы назвали святого Георгия по-алански?

– Уастырджи.

– Вот-вот. Именно он нам поможет, как сказано в вашем документе. Надеясь на покровительство святого Георгия, я со своим Федором Кузьмичом ближе к утру подплыву на лодке к скале-острову, отмеченному светом лунной дорожки.

– Бог с вами! – воскликнул архимандрит. – Это выходит за рамки всяческих приличий! Я просто не разрешу вам делать глупости!

– Ах, полноте, владыка, – одернул его император. – С детских лет мне запрещалось делать глупости, и я так по ним соскучился, что удержать меня не сможете даже вы. Лучше распорядитесь, чтобы лодка к утру находилась на берегу в том месте, где начинается монастырская лестница.

Чуть свет Федор Кузьмич и Государь спустились к этому месту по длинной каменной лестнице. У лодки их поджидало двое монастырских послушников, но император отправил обоих назад с наказом поблагодарить архимандрита Агафангела за предоставленную добротную посудину.

– Конечно, не мое дело, Государь, – проворчал Федор Кузьмич, – только зря вы отправили послушников.

– Нам вдвоем легче будет, – отрезал царь. – К тому же тебе, казаку, управиться с лодкой не составит труда. Или обленился уже да забыл, что не всегда ты был царским камергером?

Федор Кузьмич ничего не ответил, усадил царя в лодку, оттолкнул посудину от берега, запрыгнул сам и сел на весла, будто бы всю жизнь только этим и занимался.

Солнце еще не показывалось из-за горизонта, но грозовые тучи над морем развеялись и бледнеющие звезды обещали скорое наступление нового осеннего дня. Расстояние до скалы от берега составляло не больше четверти кабельтова, и казак-камергер быстро преодолел его.

Император принялся осматривать скалу, но в утренних сумерках ничего разглядеть не смог. Вероятно, не видно ничего было еще от поднимающейся над спокойным морем дымки. Такое иногда бывает на Черноморском побережье, особенно в конце осени. И только когда первый проблеск восходящего светила показался над горизонтом, висевшая недалеко от этого места утренняя звезда, будто бы отразила солнечный лучик, и тот на несколько мгновений осветил скалистый бок острова Явления.

Государь потребовал ближе подгрести к этому месту и почти сразу же утреннюю тишину прорезал крик восхищения:

– Гляди, Федор, гляди!

Федор Кузьмич послушно взглянул на скалу, куда показывал пальцем Александр Благословенный, но сперва ничего не разглядел. Однако всего через минуту его острые глаза различили выбитый на базальте символический знак восходящего солнца, раздвоенного посередине вертикальными линиями, уходящими под воду. Символический рисунок был выполнен у самой поверхности воды. Может быть, поэтому его еще никто не приметил.

– Так, – Александр хлопнул ладонью о борт лодки. – То, что мы ищем, должно быть под водой именно в этом месте! Надо нырять.

– Но я не хочу нырять в холодную воду, Государь! – взмолился Федор Кузьмич. – Да и что все-таки мы здесь ищем?

– В этом месте хранятся сокровища древних аланов, которые необходимо истратить на прославление Церкви Христовой, – пояснил император. – И нырять тебя никто не заставляет. Без тебя справлюсь.

– Что вы, Государь, что вы! – завопил казак. – Если желаете, я нырну, только скажите, что там должно быть?

– Нырять тебе не придется, – упрямо повторил царь. – Ибо сокровище будет дано только в руки избранному, то есть мне. Поэтому нырять буду я сам. Вот почему я не хотел брать с собой монастырских послушников. J'en ai le frisson que d'y penser, если это сделает кто-то другой!

– Государь… – пытался было возразить царский камергер, но мысль его так и осталась неозвученной, поскольку жесткий взгляд императора наложил печать молчания на язык Федора Кузьмича.

Александр быстро скинул с себя мундир и остался в одном исподнем. Потом он попросил камергера подвести лодку ближе к скале, на которой был изображен символ, и нырнул в уже освещенную осенним солнцем воду.

Холодные брызги попали в лицо казаку, и он невольно вздрогнул. Потом достал из кармана большой клетчатый платок, вытер лицо и осуждающе покачал головой. Ему казалось, что ничего путного из затеи императора не выйдет, но Государь не любил, когда ему перечат, поэтому Федор Кузьмич решил не трогать и не торопить ход событий. Все равно долго в такой холодной воде царь находиться не сможет.

Так и получилось. Голова Александра показалась над поверхностью воды. Он судорожно схватился за борт лодки, но подниматься не стал. Более того, отдышавшись, император вдруг произнес:

– Мы на верном пути, друг мой. Там, похоже, подводный вход внутрь острова. Правда, вода холодная. Но я сейчас попробую все-таки нырнуть в эту пещеру и посмотреть, что там.

– Помилосердствуйте, Государь! – взмолился камергер. – Виданное ли дело, чтобы император Государства Российского какие-то клады высматривал?! Да и в пещеру-то нырять не надобно. Лихо не получится? Темно там! Тогда как назад? Пожалей меня, Александр Павлович!

Мольба казака была такой жалостной, что император даже улыбнулся:

– Ничего, не дрейфь, Федор Кузьмич! Мы с тобой чего только в жизни не повидали! – сказав это, Александр снова нырнул.

На этот раз его не было довольно долго. Федор начал беспокоиться и принялся скидывать с себя одежду, намереваясь отправиться вслед за царем на его поиски. Только купаться в холодной воде казаку не пришлось. Голова императора снова показалась над поверхностью моря чуть вдалеке от лодки. В несколько саженок Александр доплыл до посудины, перевалился через борт и затих на дне лодки.

Камергер кинулся к нему. Но поскольку ни полотенца, ни сухой простыни для растирки у него не было, то он решил разогреть императора старым казачьим способом. Федор Кузьмич вытащил из кармана походную фляжку, отвинтил крышечку и влил содержимое в рот императора. Тот закашлялся, вскочил и чуть не опрокинул лодку. Но все обошлось: Александр сел на корме и, держась рукой за грудь, недобро посмотрел на камергера:

– Что за гадость ты в меня влил, любезный?! От такой дряни сразу окочуриться можно!

– Фи, Ваше Величество, – пожал плечами камергер. – Что за слова: «дрянь», «окочуриться»? Вы в каких жидовских конюшнях таких слов нахватались? А во фляжке у меня настоящий донской самогон. Любого на ноги подымет! – Федор Кузьмич демонстративно отвинтил крышечку и приложился к горлышку фляжки. Затем крякнул, вытер губы рукавом и протянул фляжку императору: – Не изволите ли еще глоток для сугреву, Ваше Величество?

Государь осторожно взял фляжку, понюхал горлышко, но пить не стал. Видимо, запах у самогона все-таки претил вкусам императора. Он вернул фляжку камергеру и велел грести к берегу:

– Давай, Федор Кузьмич, давай греби. В монастыре нас игумен Агафангел и обогреет, и напоит, и накормит. Ты не представляешь, какую мы ему радость везем!

– Что вы там видели, Ваше Величество?

– Видел! Много чего видел! Представляешь, под водой действительно вход. Вход в подводный грот. И там светло! Свет проникает в грот через скальные трещины в двух местах. Грот небольшой. Но там на базальтовом полу свалены полуистлевшие ковры, золотые кубки, потиры и другая церковная утварь. Стоят сундуки, но в них я заглядывать не стал. Видимо, наследие из Византии, а не от греков.

– Почему из Византии? – поинтересовался казак.

– Потому что там много прекрасных икон в золотых окладах, – пояснил Государь. – У греков таких не было. Тем более у аланов. К тому же меня поразила одна икона, явно не православного толка. Там изображен святой с песьей головой! Такого не может быть!

– Почему не может быть, Государь? – усмехнулся Федор Кузьмич. – Это икона святого Христофора. Я давно о ней слышал. В нашей станице, которая считается столицей Донского казачества, об этом любят зимними длинными вечерами посудачить бабушки.

– Я тоже слышал, – признался император. – Моя бабушка, Екатерина Великая, еще в детстве рассказывала мне об этом, но я не верил. Списывал все в раздел сказок. Оказывается, бабушкины сказки во всех слоях общества – не такой уж большой вымысел.

– Истинно так, – царский камергер тряхнул головой.

Обратный путь занял довольно небольшое время, но уже на лестнице при подъеме в монастырь Александра прохватил жуткий озноб. А когда оба кладоискателя ввалились в отведенное на их нужды жилье, царские зубы выбивали такую чечетку, что позавидовать мог бы любой профессиональный музыкант.