#image1.png

Свет керосиновой лампы бросал причудливые, мерцающие отсветы на стены, рисуя на них живые, подвижные картины. Воздух здесь был затхлым, а под подошвами двоих мужчин хрустел мусор и битое стекло. Серым покрывалом колыхалась на сквозняке паутина, и из глубины здания доносились странные, свистящие звуки, которые буйная фантазия Тремейна тут же приписала чьему–то тяжелому, надсадному дыханию. Он остановился. Лампа в его руках тряслась, и на какой–то момент он был вынужден собрать в кулак всю свою волю и весь запас смелости, чтобы не броситься отсюда опрометью куда угодно, лишь бы прочь из этого мрачного, запущенного дома, который с каждой секундой все больше казался ему огромной, сырой могилой.

— Что с тобой? — спросил Гордон. — Боишься, что ли?

Тремейн повернулся к своему приятелю, который, пожалуй, был на две головы выше его, и уже приготовился ответить, как полагается, но решил ограничиться лишь кривой ухмылкой и направился дальше, выставив вперед лампу, словно оружие. Голос Гордона дрожал, и Тремейн знал, что подковырки приятеля — не что иное, как слабая попытка преодолеть свой собственный страх. Он боялся, чего уж тут скрывать, но и Гордон боялся не меньше, а то и больше его. И вообще, дурацкая это была идея от начала и до конца — переться сюда, к тому же, только вдвоем и безоружными, но и тому и другому никак не хотелось признаться в своей слабости.

В мерцающем, желтоватом свете лампы вдруг возникла дверь, сквозняк поднял в воздух пыль, заплясавшую тоненькими, крохотными смерчами. Тремейн с трудом сдержал душивший его кашель. Сердце его выскакивало из груди. К вечеру заметно посвежело, а теперь, когда исчез последний луч солнца, совсем стало холодно. Но, несмотря на это, Тремейна прошибал пот.

Гордон молча кивнул, приглашая его идти вперед, и Тремейн чуть выше поднял свою лампу, чтобы лучше видеть. На секунду лампа мигнула, словно пламя попятилось от надвигавшейся темной тени, скрывавшей в себе неведомо что. Он отогнал от себя эту жутковатую мысль и стал напряженно всматриваться в освещенное желтоватым светом пространство, чтобы разглядеть там то, на что обратил его внимание Гордон.

Дверь была лишь неплотно прикрыта, и внизу поблескивало что–то мокрое, сероватое…

Тремейн подавил приступ тошноты, подступившей к горлу, присел на корточки и нагнулся. Тонкая, сыроватая корка покрывала нижнюю часть двери и, приглядевшись, Тремейн сумел разобрать странный, шириной в полметра след, который вел к двери и дальше. Невольно ему вспомнилась тропинка, которая привела их с Гордоном сюда — широкая, гладкая, словно отполированная дорожка, протянувшаяся через лес, которая и привела их к двери этого полуразрушенного дома. И там ему бросились в глаза похожие лужицы сероватой, слизистой массы, словно сквозь лес проползла огромная улитка, слизывая все на своем пути. Тошнота усилилась.

Резко поднявшись, Тремейн взглянул на Гордона.

— Давай–ка сматываться отсюда, — посоветовал он. — Не нравится мне здесь что–то.

И снова Гордон попытался выдавить из себя смех, но на сей раз голос его дрожал так, что никакого приступа веселости на получилось. Рука его потянулась в карман, долго и сосредоточенно шарила там в поисках чего–то, и наконец он вытащил блеснувший в свете лампы нож.

— Сдрейфил? — осведомился он. — А может, там наверху нас какое–нибудь чудовище поджидает, а? Страшное–престрашное?

Лихо вскинув голову, он сунул нож в руку Тремейна и ударом ноги распахнул дверь. Они увидели перед собой коридор, упиравшийся в прогнившую деревянную лестницу, конец которой терялся во мраке.

— Ну что, пошли дальше, трусишка, — пробурчал он. — Нет там ничего наверху, кроме пауков, да, может, еще парочки летучих мышей.

Тремейн проглотил очередную колкость, еще раз неуверенно оглянулся и пошел за приятелем. Лестница громко скрипела, когда они поднимались по ветхим ступенькам. Дом этот, как и все старые, забытые дома, был наполнен звуками и шорохами, а запах гнили, на который Тремейн обратил внимание еще внизу, становился все отчетливее.

Когда они дошли до следующей двери, Гордон остановился. Она тоже была едва прикрыта, и на ней повсюду виднелась эта сероватая, тускло поблескивавшая масса.

Тремейн демонстративно сморщил нос, когда Гордон распахнул дверь, и оттуда в лицо им ударила волна отвратительной вони.

Они находились сейчас в мансарде дома. Дверь эта вела в длинное, мрачное помещение, которое сплошь заполняли подгнившие, местами обвалившиеся балки и лохмотья паутины. Кое–где крыша просела, и через образовавшиеся дыры проглядывал синий бархат ночного неба. Доносившиеся сюда голоса ночного леса смешивались с кряхтеньем одряхлевшего дома.

Гордон тронул Тремейна за плечо и показал рукой налево. Мансарда эта, оказывается, не пустовала. В центре стоял внушительный письменный стол, весь покрытый коркой грязи, который украшали две стоявшие по обеим концам его старинные керосиновые лампы, распространявшие вокруг мерцающий красновато–желтый свет. За столом сидел человек.

Тремейн медленно, с трудом сумел проглотить отвратительный комок, застрявший в горле, и в первую секунду решил, что перед ним привидение, потом, заставив себя приглядеться, убедился, что это не так. Человек этот неподвижно, словно изваяние, сидел на стуле с высокой, резной спинкой, а его бледное лицо и впалые щеки покрывал толстый слой пыли. Он не мигал. Перед ним на столе лежал массивный фолиант в сероватом, напоминавшем камень переплете из свиной кожи. Книга была раскрыта, и даже издали, несмотря на скупое освещение, Тремейн все же смог разглядеть, что страницы эти были испещрены какими–то незнакомыми, странными до жути значками.

— Бог ты мой! — пробормотал он. — Что… — Закашлявшись, он отшатнулся и вцепился в руку Гордону так, что тот даже вскрикнул от боли. — Он Же мертвый, — прошептал он в ужасе. — Бог ты мой, он…

Гордон в ярости сбросил его руку с плеча и отступил на полшага.

— Да этот парень… мертвец, — снова пробормотал Тремейн. Голос его срывался.

— Я и без тебя вижу, — раздраженно' отмахнулся Гордон. — И уже давно. — Чтобы справиться с ужасом, бушевавшим в нем, он нервно рассмеялся. — Ну что он тебе сделает, трусишка ты несчастный. Давай, подойдем к нему. — Сделав шаг, он обернулся и стал ждать, когда за ним последует Тремейн, но тот замер на месте как вкопанный. На лбу у него засеребрились капельки пота.

— Что с тобой? — спросил Гордон. — Ты что, мертвецов боишься?

Сначала Тремейн только тряс головой, но в конце концов все же смог заговорить.

— Не нравится мне здесь, — дрожащим голосом произнес он. — Давай–ка уберемся отсюда. Здесь… здесь все равно нечего ловить.

Брови Гордона удивленно поползли вверх.

— А ты откуда знаешь? — осведомился он. — Во всяком случае, посмотреть не помешает, а? — Покачав головой, он только махнул рукой, когда Тремейн попытался что–то возразить, повернулся и пошел к этому письменному столу, чувствуя себя явно не так бодро, как ему бы хотелось.

— Судорожно глотнув, Тремейн нехотя последовал за ним. Внезапно до него дошло, что он до сих пор сжимает в руке нож Гордона. Смущенно он нажал кнопку, убирающую лезвие в рукоятку, сунул ножик в карман и хотел было подойти поближе, однако в последний момент все же передумал.

— Давай уйдем отсюда. Прошу тебя.

— Гордон не слушал его.

— Но он замедлил шаги, почувствовав, что и ему становится не по себе. Казалось, темнота в мансарде обретает живые черты по мере их приближения к столу и сидящему за ним человеку. Гордона поразило, что свет обеих керосиновых ламп освещал лишь один только стол, но не все помещение, что было весьма необычно. Стол оказался в центре мерцающего, тускло освещенного островка, со всех сторон окруженного странным средоточием сконденсированной тьмы и колыхавшихся теней. И что–то в этом неподвижном лице показалось Гордону знакомым и одновременно отталкивающим. Мысль эта ужаснула его, противный комок по–прежнему стоял в горле, а желудок сжался в тугой, болезненный узел. На долю секунды в его сознании молнией мелькнул вопрос, кто же мог зажечь эти лампы и для чего, но мысль эта ускользнула прочь, так и не оформившись.

— Они приблизились к столу и остановились в двух шагах от него. Гордон бросил взгляд на раскрытые страницы, но ничего так и не смог понять. Произошло нечто странное: он смотрел на необычные значки, заполнявшие страницы, сознавая, что их не могла вывести рука человека, скорее, они уподоблялись корявым попыткам ребенка освоить премудрости каллиграфии, однако их труднопостижимая последовательная регулярность и закономерность чередования наводила на мысль о каких–то незнакомых ему иероглифах. Но как ни пытался он присмотреться к ним, как ни пытался их разобрать, они, словно обладая какой–то магической непроницаемостью, таинственным образом ускользали от него.

С трудом оторвал он взор от этой книги и посмотрел на мертвеца. В следующую секунду Тремейн чуть было не завопил от ужаса.

Глаза незнакомца были широко раскрыты, и Тремейн, подойдя почти вплотную к нему, смог убедиться, что зловещие черты этого лица, его мертвенная бледность объяснялись никак не загадочной хворью, а всего лишь толстым слоем пыли. Пыли, осевшей даже на его зрачках…

— Как это?.. — выдавил Гордон и осекся.

Незнакомец пошевелился. Пыль посыпалась сего одежды, и Гордон даже заметил, как протянувшиеся между его пальцев тонкие паутинки стали рваться. Медленно, очень медленно тело наклонилось вперед, зависло на секунду или две в положении неустойчивого равновесия, словно поддерживаемое незримыми нитями, и упало на письменный стол. Звук от этого падения был такой, будто, не выдержав напряжения, на пол рухнула балка.

— Боже мой… Боже мой, — пролепетал Тремейн. — Что… что это такое? Что здесь только творится? Я… я… Давай отсюда уходить!

— Подожди минуту, — попросил Гордон, быстро схватив Тремейна за руку. — Подсоби–ка мне.

Тот в страхе выпучил на него глаза.

— Что… что ты собираешься делать? — запинаясь спросил он.

Гордон молча показал на раскрытую книгу, лежавшую перед мертвецом. Падая, он накрыл собой фолиант, а его скрюченные в судороге пальцы зажали одну из страниц.

— Я хочу забрать с собой эту штуковину, — пояснил Гордон. — Помоги мне.

Тремейн в ужасе отшатнулся.

— С ума сошел! — вырвалось у него. — Да я к нему не притронусь!

Гордон секунду или две молчал, яростно сопя.

— Чего ты боишься? Он что, укусит тебя, что ли? — с издевкой проговорил он.

Но Тремейн уперся как бык и только упрямо мотал головой.

— Пальцем я не дотронусь до этого типа, — повторил он. — Можешь думать, что хочешь, но к нему я не притронусь.

Гордон выругался и, стараясь подавить растущее отвращение, попытался приподнять голову покойника. Незнакомец этот оказался на удивление тяжелым, и кожа его на ощупь была холодной и крепкой, словно дерево. Но дело пошло.

— Ну тогда хоть книжку возьми, — сказал Гор- дон. — Я его пока подержу.

Тремейн послушно протянул руку за книгой, но вдруг снова отдернул ее.

— А зачем она тебе?

— Черт возьми, да это же старинная вещь, — возбужденно стал растолковывать ему Гордон. — Она, может, целое состояние стоит. Давай забирай!

— Тремейн, глубоко вдохнув несколько раз подряд, быстро выхватил книгу из–под мертвеца. Ему показалось, что неживые пальцы попытались удержать ее, словно желая защитить от чужого посягательства, и ногти царапнули по странице с таким звуком, будто кто–то скребанул железным гвоздем по стеклу. У Гордона по спине побежали мурашки. Он поспешно уложил мертвеца и отскочил от стола.

— А теперь давай отсюда! — сказал он. — И побыстрее!

— Зажав книгу под мышкой, Гордон без слов помчался к двери. За ним ринулся и Тремейн, но вдруг замер на полушаге, обернулся и посмотрел на покойника. Он был уверен, что уже где–то видел этого человека. Черты его лица были теперь застывшими и странно искаженными, но что–то в них показалось ему очень знакомым…

— Отбросив эти мысли, он круто повернулся и устремился вслед за Гордоном вниз по лестнице.

— Если бы Гордон с Тремейном задержались здесь еще на минуту, они бы увидели, как мертвец, двигаясь медленно, неестественно, словно кукла, снова уселся за стол. Если бы они обошли стол, то смогли бы убедиться, что он не был ни мертвецом, ни вообще человеком. Во всяком случае, ниже пояса.

— До пуповины тело его полностью копировало человеческое. Ниже начиналась серая, пульсировавшая масса, сероватая гора трепыхавшейся полупрозрачной слизи, неведомо как взобравшаяся на стул и отрастившая тоненькие, блестящие ручонки, мертвой хваткой вцепившиеся в ножки стула…

— Да мне абсолютно все равно, как ты это называешь, — возбужденно говорил я. — Это было поражение, а если, к тому же, книги эти пусть даже наполовину так опасны, как ты мне расписывал, то тогда это уже… — Я замолчал.

Говард слушал мой монолог уже, наверное, с час, и единственной его реакцией на мои слова было периодическое раскуривание тонких, черных сигар, заполнявших крохотную каюту мерзкими, вонючими клубами дыма.

Постепенно мне стало казаться, что он меня специально выводил из себя своей невозмутимостью. Уж поневоле в голову полезут подобные мысли, когда твое бешенство с завидной регулярностью отскакивает от того, кого ты решил выбрать объектом критики, как от брони. Я в беспомощной злости сжал кулаки, устремил на Говарда полный презрения взгляд и потом демонстративно отвернулся. Больше всего мне хотелось сейчас просто вскочить и умчаться куда–нибудь подальше, но в скорлупке длиной в пятнадцать футов, согласитесь, не очень много места для уединения, а отправиться на палубу и через пять минут вернуться сюда же, дрожа от холода, — такая перспектива удручала меня еще больше. И я, наплевав на все, решил остаться.

Говард смотрел на меня сквозь голубые клубы сигарного дыма, стеною вставшие между нами, потом, испустив демонстративно громкий вздох, придушил окурок в переполненной пепельнице.

— Тебе стало легче? — ровным голосом осведомился он. — Я имею в виду — после того, как ты высказал все, что намеревался, — сейчас тебе легче?

Ему не удалось окончательно избавить свой голос от иронических интонаций, и теперь уже я ответил ему мрачным взглядом. Разумеется, я сказал все, что хотел, и с полсотни раз, наверное, повторил. Вот только ответа не получил.

— Ты ведешь себя так, словно это обычнейшая вещь, что мы…

— Разумеется, это не так, — вздохнув, перебил меня Говард и снова принялся раскуривать сигару. — Просто мы ничего не добьемся, если, понесемся как угорелые, Роберт. Нам ничего не остается, как только ждать.

— Ждать? — встрепенулся я. — А чего ждать?

— Ждать, пока противоположная сторона допустит оплошность, — ответил Говард. Ни с того ни с сего он улыбнулся. — Знаешь, а ты становишься очень похожим на отца, когда начинаешь сердиться. В твоем возрасте я тоже, бывало, горазд был вспылить.

— Не заговаривай мне зубы, — огрызнулся я. — Черт подери, «Говард, да опостылело мне торчать на этом корыте и ждать, что разверзнется земля и поглотит нас.

— Ну, скорее море, если уж на то пошло. — беспечно ответил Говард. — Но этого не произойдет, можешь не беспокоиться — Йог–Сотот получил то, что хотел. Думаю, он уже убрался отсюда. А если бы не убрался, то нас давно не было бы на этом свете, — добавил он уже потише и таким тоном, который уже изрядно надоел мне за сегодняшний день.

Я уже готов был рыкнуть на него, но сдержался. Самое интересное, что я ведь в глубине души понимал, что он прав. Все зависело именно от этого сундука с книгами, завладеть которым должны были мы. Но нам не повезло, и книги эти — что было уже намного хуже — попали в руки нашим недругам.

Нашим недругам… Мысль эта вызвала целую цепь неприятных ассоциаций, образов, которые я изо всех сил старался отогнать от себя, позабыть.

Я с трудом тряхнул головой и попытался разглядеть лицо Говарда за клубами табачного дыма, заполнившего каюту. Несмотря на холод, я демонстративно распахнул настежь один из иллюминаторов, чтобы проветрить крохотное помещение, но Говард успевал задымить его прежде, чем свежий морской ветер вытягивал дым из каюты. С тех пор, как мы познакомились, я его буквально ни минуты не видел без своей сигары. Я склонен был даже думать, что он и ванну принимал только с сигарой во рту. Должно быть, легкие его были черными, как душа Йог–Сотота.

Внимание мое привлек звук тяжелых шагов наверху, на палубе; Открылась дверь, впустив в каюту узенькую полоску тусклого света, и на пороге появилась широкоплечая фигура Рольфа.

Говард поднялся, вышвырнул едва начатую сигару в иллюминатор и устремился навстречу вошедшему Рольфу.

— Ну, как дела?

— Ну, в общем, как мы и думали, — прогудел тот. — Бенсена нету дома аж два дня. И ни слуху, ни духу. — Физиономия его раскраснелась от холода, накинувшегося на побережье Шотландии, — зима приближалась. — А в городе черт–те что, — помолчав, добавил он. — Лучше нам не показывать там носа.

Говарда, похоже, это не особенно удивило. Не требовалось обладать слишком уж буйной фантазией, чтобы связать все эти исчезновения людей с нашим приездом в Дэрнесс. А исчезло ни много ни мало — трое, и при весьма таинственных обстоятельствах. И именно Говард был тем человеком, который последним видел их живыми и даже общался с ними. Кроме того, масла в огонь подлило и мое внезапное отбытие из гостиницы.

Тяжело вздохнув, Говард сунул в рот новую сигару, но, к моему великому облегчению, зажигать ее не стал, а лишь задумчиво пожевал ее кончик, прежде чем откусить и выплюнуть в иллюминатор.

— А больше ничего тебе странным не показалось? — осведомился он у Рольфа.

Рольф замялся. На его бульдожьей морде трудно было заметить какие–либо эмоции, в особенности в полутьме каюты, но мне показалось, что что–то продолжает его беспокоить.

— Ну так как? — еще раз спросил его Говард.

— Откуда мне знать? — пробурчал Рольф. — Может, это и ерунда, но…

— Но? — Говард зажег спичку и, прищурившись, стал смотреть на пламя.

— Странные дела происходили там за последние два дня, — сказал Рольф и нерешительно улыбнулся. — Я тут зашел в один паб пивка попить и малость послушал, о чем люди говорят.

— И о чем же? — спросил Говард, и только теперь я заметил, сколько же сил требовалось ему, чтобы разыграть это внешнее безразличие. — Что же ты услышал, Рольф?

— Да так, ничего особенного, — уклончиво ответил Рольф. — Странные истории, и все тут. Короче, то, о чем люди болтают за кружкой пива.

— За кружкой пива, говоришь? — Говард глубоко затянулся сигарой и тут же разразился кашлем, невольно бросив угрюмый взгляд на меня.

— Надо бы пороки поздоровее для себя выбирать, — дружески посоветовал я.

Говард сделал вид, что не заметил язвительности и, едва откашлявшись, снова намеренно глубоко затянулся.

— Знаете, а я бы тоже не прочь пива выпить. — неожиданно объявил он. — Как вы на это смотрите, если нам сейчас отправиться в какой–нибудь паб и отведать знаменитого английского пива? За мой счет, разумеется.

— Не очень–то меня туда тянет, — откровенно заявил Рольф.

— Он прав, — высказался я, обратившись к Говарду. — Два дня мы проторчали здесь, носа не высовывая, и вдруг тебе захотелось тащиться в какой- то паб лишь потому, что твой Рольф наслушался каких–то там странных историй! Так вот, — продолжал я, — крайне глупо сейчас мозолить глаза в городе. Не избежать нам общения с идиотами и ответов на их идиотские вопросы.

— Не думаю, чтобы мы привлекли меньше внимания, сидя на этом корыте, — возразил Говард. — Дэрнесс — не Лондон, мой мальчик. Они уже и так задают свои идиотские вопросы относительно нас и….

— Тогда какого дьявола мы все еще торчим здесь? — поинтересовался я, хотя прекрасно понимал, что никакого вразумительного ответа не получу.

— Вот именно, — усмехнулся Говард. — Ты уловил мысль, Роберт. Так что, давай–ка дойдем до паба, угостимся там кружечкой пива, а то и двумя. Понимаешь, истосковались мои ноги по твердой почве.

— Я и на этот раз покорился. Не впервые я убеждался, насколько последователен был Говард в своем умении не замечать того, чего, по его мнению, замечать не следовало. Покачав головой, я взял свой пыльник, валявшийся на узкой койке, попытался его разгладить и, накидывая на ходу, стал подниматься по узкой лесенке наверх.

— Уже начинало темнеть. Город огромным темным полукругом нависал над портом, там и здесь зажигались первые огоньки. Небо было, как и на протяжении всех последних дней, облачным, но сейчас хоть не шел дождь, да и ветер оказался не таким холодным, вопреки моим опасениям.

— Было тихо. Море в последние дни было неспокойным, и немногочисленные рыбацкие лодчонки, которые, не убоявшись дурной погоды, все же отважились выйти в море, давным–давно возвратились и одиноко торчали у причала на приколе. Наше корыто покачивалось на волнах последним в этой неравномерной цепочке судов различного класса и водоизмещения, так что нам эта дневная сутолока не докучала, а теперь, когда порт обезлюдел, и вовсе. Порт был плохо освещен, светилось лишь оконце в дощатой будке сладко похрапывавшего ночного сторожа.

— И все же эта кажущаяся безмятежность казалась мне ох какой подозрительной. Ведь не слепцы же жители Дэрнесса, в конце–то концов. Не могла же им не броситься в глаза троица странных людей, приезжих, которые облюбовали себе для житья отдаленный уголок порта и лишь с наступлением темноты отваживались покидать свое временное обиталище на воде. Вполне вероятно, что только об этом и чесали языками в пабах.

— Я постоял на палубе, дожидаясь, пока Говард с Рольфом нагонят меня, запахнул пыльник и, бодро перескочив на каменное ограждение набережной, чуть не плюхнулся в воду.

— Два дня на штормовом море свое дело сделали — я уже плохо стоял на ногах, если палуба не качалась подо мной. А твердая почва, наоборот, начинала ходит ходуном, едва я ступал на нее.

— Заметив мою неловкость, Рольф прыснул, но из соображений такта все же воздержался от язвительных комментариев и, желая сгладить неловкость, обвел рукой панораму Дэрнесса.

— Лучше пойти туда, где нас никто не знает, — очень резонно предложил он. — А то эти добрые люди явно не в себе.

— Говард не протестовал, лишь глубже надвинул шляпу, когда внезапно откуда–то с моря налетел холодный порыв вечернего бриза. Где–то очень далеко послышались раскаты грома — видимо, эта начавшаяся три дня назад гроза все еще продолжалась. Время от времени она проливалась довольно сильным ливнем, и практически через равные промежутки изредка сверкали молнии, и гремел гром. Но все равно, близкое наступление зимы чувствовалось буквально во всем, хотя она явно не торопилась.

— Мы медленно поднимались в город по узкой, мощеной брусчаткой улице. В коричнево–черной темноте зажигались огоньки, быстро темнело. Обернувшись, я увидел, что море превратилось в темный фон, сливавшийся далеко на севере с горизонтом.

Говард остановился сразу же у первых домов. Я хотел было обратиться к нему с каким–то вопросом, но он сделал предостерегающий жест, и я замолк.

Мы уже были не одни. Я не заметил, как опустился туман, светло–серый туман, клочьями поплывший по улицам, который, казалось, пульсировал в слабом свете вечерних огней.

И в этом тумане вырисовались силуэты четверых, может быть, пятерых человек.

Человек?..

А вот в этом я не был уверен. Что–то в них было странным, ложным, я не мог определить точно, что. Они неподвижно застыли и, похоже, уставились на нас. В то же время они двигались, очень странно, жутко, снуя туда–сюда, как тени или размытые изображения в зеркале…

Я невольно стал протирать глаза, пытаясь избавиться от этой картины, приняв ее за очередное видение, внушая себе, что все это — плод моей разгоряченной фантазии и расшалившихся нервов, но, мельком взглянув на Говарда, убедился, что и он тоже видит их.

Но следующий порыв ветра уже разогнал туман, и вместе с ним исчезли и призрачные силуэты, а перед нами снова лежала опустевшая улица.

— Что… что это было? — пробормотал я, ощущая непонятный страх от увиденного.

— Не знаю, — ответил Говард. — Понятия не имею.

Разумеется, он и на этот раз лгал, но что–то удержало меня от того, чтобы устроить ему допрос. Я вдруг начисто утратил интерес к этому инциденту в тумане.

— Давай двигаться дальше, — призвал он нас. — А то становится холоднее.

* * *

Солнце еще не успело зайти, но с востока уже медленно наползали серые предвестники тьмы, и море, раскинувшееся внизу под словно обрезанным по гигантской линейке крутым и высоким берегом, гнавшее свои волны на его скалы, воспринималось как тускло–серое озеро расплавленного свинца. Шел дождь, ветер приносил с собой холодное дыхание приближающейся зимы, но человек, неподвижно стоящий у самого края обрыва, казалось, не замечал ни холода, ни дождя. Он уже долго стоял здесь, час, наверное, а может быть, и два — в странном оцепенении, не шевелясь и даже не дыша. Глаза его были полузакрыты, на лице отражалось необычное изнеможение, словно все до одной мимические мышцы его разом утратили напряжение. Руки его были вытянуты вперед и обращены к морю, словно он пытался ухватить там, вдали, что–то неосязаемое, а губы время от времени шептали странные звуки, оставаясь при этом неподвижными. Одежда его намокла от дождя, ноги были по щиколотку в грязи от осенних дождей. Но он, казалось, ничего этого не замечал. Состояние его было подобно трансу, но на самом деле его отключенное от окружающей действительности сознание бешено работало. Мысли его, прорываясь куда–то далеко, за пределы человеческих представлений, искали сейчас пути, навек заказанные простым смертным, устремляясь к замершему в ожидании гигантскому созданию, которое лежало на дне морском милях в двух от этого места. Общение между ними было безмолвным, но для этого человека весь мир вокруг сотрясался от грома, вся природа в испуге сжималась, словно под ударами исполинских кулаков каждый раз, когда в голове его слышался очередной мысленный посыл.

Воспринимаемое им ничем не напоминало слова человеческого языка. Даже звуки, время от времени произносимые им, ничего общего с нормальной, обычной человеческой речью не имели. Воспринимаемое им состояло из причудливой смеси видений, образов и чувств, из приказов, посылаемых твердой гипнотической волей и особого типа коммуникации, которая чужда человеческим представлениям, как и само это существо, чей род исчез на Земле еще два миллиарда лет назад. Воображение этого человека, его способность к фантазии, помогали ему облекать в слова жуткое и неведомое, но словам этим суждено было остаться лишь незначительными фрагментами истинных посланий, всего лишь бледной тенью истинной духовной силы этого титана — создания из переплетенных меж собой змей. Если бы человек действительно вступил в конфронтацию с этим неисчерпаемым духом, его собственный был бы размолот, уничтожен, словно тонкое стекло под ударом кулака великана. Он многое узнал, там об Этом создании и его происхождении, и многое удивило и поразило его. Голос этот (который и не был голосом вовсе, а чем–то совершенно неопределенным переполнялся наслоениями эмоций: гневом, ненавистью, нетерпением, алчностью, презрением — прежде всего, презрением. Да, многое ему удалось узнать о ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ за эти три дня, которые он провел с в беседах с Йог–Сототом, одним из семи Могущественных. Возможно, впервые один из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ разговаривал с человеком и наверняка впервые одному из них потребовалась помощь человека. Он уже не раз задумывался над тем, каково созданию, извечно испытывающему к людям, к этим низшим тварям, лишь презрение да чисто научно–познавательный интерес, вдруг обратиться за помощью. Он знал, что Йог–Сотота снедало нетерпение. После всех этих миллионов и миллионов лет, проведенных в терпеливом ожидании, последние дни могли показаться ему вечностью. И все же его неслышимые духовные посылы были проникнуты спокойствием и сдержанностью. Даже духовные оковы, превратившие человека в безропотную марионетку, которая, правда, сохранила какие–то проблески собственной воли, но никак не свободу принятия решения, спали. Йог–Сотот, этот бог Зла и Уничтожения, был жесток, но жестокость эта скорее могла быть жестокостью ученого, исследователя, который без угрызений совести убивает и причиняет боль во имя достижения своей цели.

Еще долго, очень долго стоял человек на берегу и вслушивался в немые приказания своего повелителя. Когда он, наконец, вышел из транса, то был уже другим и не только внешнё».«Человек, пришедший сюда несколько дней назад, был Стивеном Махони, жителем Дэрнесса, которого считали пропавшим. А человек, который размеренно уходил с побережья, обратив свой взор к востоку, был Родериком Андарой.

Колдун возвращался.

Небольшой паб оказался битком набит людьми. Воздух здесь был настолько отвратителен, что Говард вполне мог вместо непрерывного курения довольствоваться им. Рольф, немилосердно распихивая плечами полупьяную публику, пробивал дорогу. После пронзительного холода улицы здесь было удушающе жарко, и кружки, которые хозяин выставлял перед нами на столике, были наполнены строго до половины. Но на вкус пиво оказалось отменным, что в какой–то степени примирило меня с действительностью, а из притворенной двери кухни вместе с грохотом тарелок и гомоном голосов доносился соблазнительный душок, от которого текли слюнки.

— Проголодался? — осведомился Говард, перехватив мой страждущий взор. Я кивнул, и он тут же подозвал спешащего куда–то хозяина. Тот мгновенно заметил его призывный жест, но все же Говарду пришлось потерпеть, пока тот соизволил, наконец, оказать честь нашему столику своим появлением.

— Чего вам?

Говард показал рукой на двери кухни.

— Мы голодны, — заявил он. — Можно ли принести сюда на этот стол что–нибудь из того, что так восхитительно пахнет, добрый человек?

— Если вы под этими вашими экивоками имеете в виду еду, то да, — пробурчал хозяин.

Его свинячьи глазки изучали Говарда с презрением и алчностью. Уже не впервые я убеждался, насколько же враждебны были жители этого Дэрнесса по отношению ко всем приезжим, хотя они тянули денежки из наших карманов, но, видимо, считая, что именно так все должно быть, тем не менее, в глубине души глубоко презирали нас. И хозяин «Белого дракона» тоже не был исключением. Я изобразил что–то вроде довольной ухмылки, когда мне вдруг вспомнилось название этого паба, а передо мной стоял его владелец. «Зачуханный недомерок» явно подошло бы ему больше.

— Именно это я и имею в виду, — уточнил Говард все тем же дружелюбным тоном. — А что у вас за кухня, добрейший?

— Вам придется выбирать между рыбой и рыбой, — не без злорадства пробурчал хозяин и глумливо ухмыльнулся. — Если рыбка вам не по вкусу, тогда вместо нее сможете заказать еще рыбки.

Говард раздумывал.

— Тогда мы закажем рыбу, — без тени лукавства заявил он. — Может… — он сделал паузу, привстал за столом, чтобы рассмотреть публику, и показал на небольшой столик в глубине заведения, за которым еще оставалось несколько незанятых стульев, — вы будете так любезны и подадите нам вон там?

Хозяин с усилием проглотил невидимый комок.

— Так, значит, рыбу? — решил он на всякий случай удостовериться.

— Точно, — ответил за Говарда Рольф. — Четыре порции. И чтоб побыстрее там, да? — Голос его не предвещал ничего хорошего. И хозяин это понял мгновенно.

Я едва сумел подавить злорадную ухмылку, быстро опорожнил кружку и кивнул хозяину, чтобы тот повторил, затем, повернувшись, последовал за Говардом и Рольфом, которые тем временем уже усаживались за столик. Там сидел один человек, весьма широкоплечий и примерно той же комплекции, что и Рольф, насколько можно судить о сидящем человеке. Он сидел, подперев подбородок кулаком, и дремал, глаза его были полузакрыты, а голова все время сваливалась набок, он же всеми сила старался не заснуть. Судя по всему, пьян он был в стельку.

— Вы позволите? — обратился к нему Говард, указывая тростью на свободные стулья. Человек поднял на него мутные глаза и хмыкнул, что Говард расценил как согласие. Они с Рольфом сели, помедлив, занял свое место и я. Говард перевел дух, положил перед собой на стол свою трость и шляпу и тут же полез за сигарой, а Рольф, одним глотком осушив свою кружку, с излишне громким стуком поставил ее. Наш визави вздрогнул от неожиданности и, пару раз недоуменно моргнув, хмыкнул, после чего снова закрыл глаза.

Но он лишь делал вид, что дремлет. Веки его оставались полуприкрытыми, а взгляд темных глаз из–под них оставался трезвым и настороженным. Человек этот не был ни пьяным, ни сонным. Я попытался ногой толкнуть ногу Говарда под столом, чтобы тот обратил на это внимание, но вместо этого наткнулся на Рольфа. Говард же хмыкнул и, выпустив огромный клуб дыма, принялся глазеть по сторонам.

Мы беседовали на разные отвлеченные темы, пока наконец не прибыл хозяин и не принес пива, которое я заказывал. Кружка была наполнена лишь до половины.

— Вот и чудесно, — оживился Говард. — А теперь еще две кружки для меня и моего приятеля. И еще одну для вот этого господина. — Говард кивнул на сидящего напротив нас. — Это ему за то, что мы его побеспокоили, — улыбнулся он.

Глаза сидящего мужчины медленно открылись. Несколько секунд он испытующе смотрел на Говарда, потом снова закрыл глаза. Судя по всему, жажды общения, на что рассчитывал Говард, его жест у незнакомца не пробудил. Но Г овард продолжал смеяться и шутить с Рольфом как ни в чем не бывало, и я даже подивился его непринужденности.

Вскоре хозяин снова был здесь, он принес два пива по полкружки и одну полную кружку эля. Поставил он их на стол так, что несколько капель темной жидкости попали на шляпу Говарда. Полную же кружку он толкнул через стол прямо к нашему соседу, и она замерла как раз у его носа.

Рольф, недовольно заворчав, повернулся вместе со стулом и схватил уходившего хозяина за руку. Тот сжался, испуг был написан у него на лице, и мне даже стало жаль беднягу, познакомившегося с железной хваткой Рольфа.

— А сколько здесь стоит полная кружка? — мрачно вопросил Рольф. — Или у вас пива в обрез?

Хозяин рванул руку из лапищи Рольфа, вернее, попытался ее вырвать, но это было бесполезно — железная хватка Рольфа не давала ему возможности даже шевельнуться.

— Слушайте! — прошипел он испуганным шепотом. Через его плечо я заметил, как к нам повернулись несколько любопытных физиономий. — Если вы явились сюда пошуметь, то…

— Да прекрати ты, Уил.

Я удивленно повернул голову. Да и Говард, похоже, удивился не меньше меня. Человек, который только что мирно посапывал за столиком, сел прямо и, качая головой, уставился на хозяина.

— Веди ты себя, как человек, и принеси джентльменам полные кружки эля, — негромко велел он. — Они, в конце концов, платят тебе. А вы, — он обращался теперь к Рольфу, — оставьте его, пожалуйста. Незачем чуть что руки выкручивать.

Рольф пару секунд смотрел на него недовольным взглядом, потом — уже после того, как на него выразительно посмотрел Говард, — не спеша выпустил локоть хозяина и снова повернулся к столу. На его бульдожьей физиономии появилось обычное равнодушное выражение, но огонь ярости в глазах не угас — Рольф был не из тех, кто спокойно и безропотно выполняет распоряжения всяких там чужаков.

Но, к моему облегчению, огонь этот заметил и Говард и, прежде чем его слуга и телохранитель успел выкинуть какой–нибудь номер, поспешно принялся благодарить незнакомца:

— Большое спасибо за помощь, — с преувеличенным добродушием произнес он.

Тот лишь махнул рукой в ответ, взял свою кружку и сделал внушительный глоток.

— Да чего там, — буркнул он, отирая пену со рта рукавом куртки. — Уил просто хитрюга, да и только, ему палец в рот не клади. Кроме того, я ведь ваш должник, — усмехнулся он, кивнув на эль. Потом он в одну секунду снова посерьезнел. — Вам бы следовало быть осмотрительнее, — произнес он. Было понятно, что, обращаясь к Говарду, он явно имел в виду Рольфа. — Здесь есть пара подонков, которые только и ждут, чтобы пустить кулаки в ход. Вы ведь не из здешних мест?

Говард кивнул.

— Нет, не из здешних. Мое имя Филипс. Говард Филипс. А это, — он показал на Рольфа и меня — мой мажордом Рольф и мой племянник Роберт.

— А я — Шин, — представился наш собеседник. — А этому вашему обжорбуму вы бы посоветовали иногда все же сдерживать себя. Сейчас не время приезжим хвост поднимать.

Я был слегка шокирован такой прямотой, но благоразумно не стал ввязываться в разговор, а предоставил Говарду продолжить его.

— Да мы — люди безвредные, — улыбаясь, заверил он. — Вот зашли себе пивка попить, да поесть спокойно.

— Тогда пейте, ешьте и исчезайте отсюда — чем быстрее, тем лучше, — серьезно произнес Шин.

Говард наморщил лоб.

— А почему?

— Вы ведь, если не ошибаюсь, те трое, что поселились на этом боте в порту? — осведомился Шин.

Несколько ошалевший Говард кивнул.

— Это… так, — подтвердил он. — Откуда вам это известно?

— Не знаю уж, откуда вы прибыли, но Дэрнесс — никак не Лондон и не Бирмингем. Здесь все новости быстро разлетаются. А после того, что в последние дни произошло, люди не знают, что и думать.

— Произошло? А что здесь произошло? — спросил Говард. — Что вы имеете в виду?

Шин вздохнул, допил свою кружку и махнул рукой хозяину, чтобы тот принес новую, потом ответил:

— А теперь послушайте, мистер Филипс, или как вас там. Может, я с виду и дурачок, но таковым не являюсь. Ваш лилипутик носится весь день по городу да слушает, что люди говорят, причем, где бы он ни появился, как через десять минут зубы градом сыплются у каждого, кто ростом не с быка. А теперь здесь нарисовалась вся троица и разыгрывает из себя невинных овечек! Вы что же думаете, если прибыли из большого города, то всех здесь за идиотов принимать можно?

Это был один из тех моментов, когда мне даже стало неловко за Говарда. Он долго смотрел на Шина, потом смущенно отвел взор и чуть ли не беспомощно огляделся по сторонам.

Шин ухмыльнулся.

— Ладно, чего уж, — примирительно сказал он. — Я просто хотел, чтобы все между нами было ясно. Если уж об этом речь зашла, то хочу вам дать один добрый совет: исчезайте из этого городишки как можно скорее.

— А с какой стати? — спросил я. Прозвучало это резче, чем следовало, но Шин, похоже, не обратил внимания и продолжал улыбаться.

— Да потому что здесь много чего странного произошло с тех пор, как вы здесь очутились, ребятки, — сказал он. — И люди уже на ваш счет начинают судачить.

— Что же странного здесь произошло? — решил поинтересоваться я.

Шин вздохнул, покачал головой и посмотрел на меня так, словно я спросил у него, почему это по утрам всходит солнце.

— Да вот взять хотя бы тебя, — начал он.

Мало–помалу меня начинала раздражать его манера говорить. Вряд ли он мог бы быть старше меня, но обращался ко мне так, будто перед ним мальчишка в коротких штанишках. Впрочем, если ты вдвое крупнее, чем остальная часть человечества, то…

— Взять хотя бы твой вид, — он многозначительно поднял палец вверх. — Что творится с твоими волосами? Это что, последний, крик лондонской моды? Болезнь? Следствие какого–нибудь несчастного случая?

Я невольно поднял руку и хотел уже прикоснуться к моей белой пряди, но снова одернул ее. Да, многовато народу смотрело на нас. Мне вдруг пришла в голову не очень приятная мысль, что все здесь присутствующие вполне могли строить на наш счет разного рода догадки. А если верить Шину, догадки эти никак не пошли бы нам на пользу…

— Нечто… в этом роде, — уклончиво ответил я. — Ранение…

— Ну так перекрась волосы, — грубо посоветовал мне Шин. — Может, где–нибудь в крупном городе на тебя никто и не посмотрит, а здесь каждый будет пялить глаза. А эти твои выходки в гостинице. Ты что, считаешь, что это осталось незамеченным? — Покачав головой, он загнул второй палец, после чего, повернувшись к Говарду, загнул и третий. — Да и вы нельзя сказать, чтобы вели себя очень разумно.

— В каком смысле? — скованно спросил Говард.

— Ну, знаете, когда люди убираются из гостиницы, чтобы жить на борту какой–то дряхлой посудины… К тому же в такую погоду, когда каждый здесь поклясться готов, что нельзя выходить в море.

— А, может, мы поиздержались, — сказал Говард.

Шин тихонько рассмеялся.

— Да уж, конечно. Именно поэтому ваш слуга и расплачивается на рынке стофунтовыми банкнотами. Это уж точно от нищеты! — Откинувшись на спинку стула, он оценивающе осмотрел нас и снова покачал головой. — Поймите меня правильно, — пояснил он. — Лично мне все едино, что вы здесь делаете и для чего явились сюда. Но ведь произошло два необъяснимых события, стоило вам лишь показаться здесь.

Говард кивнул, хотел было что–то сказать в ответ, но решил промолчать, поскольку появился хозяин с новыми кружками эля, на сей раз наполненными почти до краев. Когда он удалился на почтительное расстояние, Говард снова обратился к Шину:

— Что же это за необъяснимые события, Шин? — допытывался он, — предположим, мы просто не в курсе.

Шин немного помолчал.

— Ну ладно, — пожал он плечами. — Вашего времени мне не жаль. К тому же, по мне — это все ерунда.

— И все же расскажите, — просил Говард. — Пожалуйста.

Шин пригубил пива, положил руки на стол и сжал кулаки.

— Ничего определенного, — начал он, — Разное мелют здесь по этому поводу, понимаете? — Он улыбнулся, но вдруг мне показалось, что он нервничает. Я чувствовал, что он уже начинал жалеть о том, что дал втянуть себя в этот разговор, явно не доставлявший ему удовольствия. — Вот вчера, например, один рыбачок со всей серьезностью доказывал мне, что видел свою жену.

— Ну и что в этом странного? — спросил я.

Шин ухмыльнулся.

— Да ничего, — ответил он. — Разве только что она умерла три года тому назад.

Говарду не удалось скрыть свой испуг, да и у меня невольно ледяные мурашки побежали по спине. Но я усилием воли даже сумел изобразить какое–то подобие скептической улыбки.

— И что, это все?

Шин отрицательно покачал головой.

— Кое–кто утверждает, что видел какие–то непонятные темные силуэты, крадущиеся по улицам, — сказал он.

А вот теперь я уже действительно перетрусил, не на шутку. Тут же у меня перед глазами встал туман, который ни с того ни с сего опустился на нас, когда мы шли сюда, и тени, скрывавшиеся за ним и вскоре исчезнувшие.

— Иногда люди слышат с моря какие–то звуки, а двое ребят, которые выходили как–то в море, клянутся, что своими глазами видели огромную рыбину. А вчера утром вдруг зазвонили церковные колокола.

— Ну и что такого? — недоумевал Рольф.

— Ничего такого, — сухо ответил Шин. — В нашей церкви колоколов нет и в помине, только и всего. А двое людей внезапно захворали.

— Захворали? — Говард, вздрогнув, выпрямился и чуть было не опрокинул на стол кружку с пивом.

Шин кивнул. Если он сумел разглядеть, как Говард испугался, то, надо признаться, мастерски разыгрывал безразличие.

— А так, ни с того, ни с сего, — рассказывал он. — Их всего трое или четверо, насколько мне известно. Но врач только руками развел. И еще кое–что интересное произошло. — Он вдруг снова улыбнулся. — Чего только не насочиняют люди, как пить дать, большую часть присочинили.

— Да нет, не думаю, — едва слышно в задумчивости пробормотал Говард, вроде бы и не обращаясь непосредственно к Шину, но тот прекрасно понял его и теперь устремил на него недоверчивый взгляд.

— Что вы хотите сказать? — осведомился он.

Говард поспешно отмахнулся.

— Да нет, ничего. Я просто… размышлял, так сказать, вслух, только и всего. Во всяком случае, вы нам очень помогли, рассказав обо всем этом.

— Еще двое исчезли, — добавил Шин. Что–то меня насторожило в тоне, каким это было сказано, но я не мог понять, что именно.

— Вот как? А кто, позвольте узнать? — спросил Говард.

— Да так, личности, в общем, не из высших кругов. Двое местных бродяг, которых днями дома не было. Околачивались, где попало, пили по–черному и все такое. Но люди судачат, что, дескать, именно в вашем обществе в последний день видели этого Бенсена.

— Бенсен, говорите? Это тот самый человек, который исчез?

Шин кивнул.

— Он и вместе с ним еще два его дружка. Как я уже сказал — они не раз уходили в подполье, но сейчас, сами понимаете, атмосфера в городе — не дай Бог, и не приходится удивляться, что люди поспешили их исчезновение связать с вашим приездом. Насколько мне известно, полиция тоже проявляет к вам определенный интерес.

— К нам? — Я просто поражался, с каким хладнокровием, граничившим с бесстыдством, Говард вел этот диалог. Даже я сам уже был готов поверить, что мы об этих людях и слыхом не слыхали и в глаза их не видели.

— Подумайте сами, — продолжал Шин. — Трое приезжих, которые так ведут себя… Не забывайте, Дэрнесс был и останется вонючей дырой, он только изображает из себя черт знает какую столицу. А это деревня захудалая!

Говард помолчал.

— Возможно, вы и правы, — пробормотал он после паузы. — Мы действительно ведем себя довольно странно. Однако у нас есть для этого причины.

— Может быть, — ответил Шин. — Но вам все же следует держать ухо востро.

Говард испытующе посмотрел на него.

— А для чего вам это? — вдруг спросил он.

— Что? — не понял Шин.

— Ну, помогать нам, — пояснил Говард. — Вы абсолютно правы — нужно быть просто слепцом, чтобы не понять, что нас здесь не особенно–то жалуют. А вы нам помогаете.

— Это вам только кажется, — с улыбкой ответил Шин. — Ну, ответил на пару ваших вопросов, ну, рассказал кое–что — и что с того? Кроме того, я не из Дэрнесса, если это объяснение вам больше по душе. Я здесь всего–то пару недель от силы и, насколько за это время смог изучить эту деревню, до старости я здесь явно не задержусь. Такой ответ вас удовлетворит?

Ответ такой не мог удовлетворить ни меня, ни Говарда, но тот кивнул.

У меня… у меня есть веские причины для того, чтобы задавать вам эти вопросы, мистер…

— Мур, — назвал себя Шин.

— Мистер Мур, — продолжал Говард. — Я… то есть, мы, — он показал рукой на меня, — хотели бы вы просить вас об одном одолжении.

— Что за одолжение?

Снова Говард ответил не сразу, а несколько секунд продолжал смотреть куда–то в пространство, мимо Шина, нервно поигрывая серебряным набалдашником своей тросточки.

— Вы упомянули о том, что двое из местных внезапно заболели, так?

Шин кивнул.

— Ну, так. Дочка моей квартирной хозяйки тоже подцепила эту хворобу. — Его лицо помрачнело. — Несчастная девочка. Ей нет и шестнадцати.

— И никто не может определить, что у нее?

— Да этот местный врач — просто старый, выживший из ума костоправ. Он и ветрянку от геморроя не отличит, — сморщившись, ответил Шин. — А у нее горячка, и бредит она — все, что я могу сказать.

— А вы могли бы… проводить нас к ней, мистер Мур? — внезапно спросил Говард. Я недоуменно посмотрел на него, но его горящий взор по–прежнему был прикован к Шину.

Тот помялся, потом кивнул.

— А почему нет? Мисс Уинден голову совсем потеряла. Она уже готова и знахаря позвать, лишь бы помог.

— Тогда пойдемте, — сказал Говард.

— Что? Прямо сейчас? А как же с вашей едой?

— Ничего, рыбу уж как–нибудь потом съедим, — успокоил его Говард и встал из–за стола. — Пойдемте, Шин.

— Да прекрати ты, — ворчал Гордон. — Прошу тебя.

Тремейн ненадолго оторвался от своего занятия, нахмурил лоб, чтобы дать своему приятелю понять, как неприятно ему отвлекаться на что–то другое, и снова вперился глазами в желтоватые страницы большой, толстой книги, лежащей перед ним на столе.

— Чего я буду прекращать? — спросил он.

— Это… дурная книга, — ответил Гордон. — Она меня в страх вгоняет. — Он еще раз бросил взгляд мельком на книгу и беспокойно переступил с ноги на ногу.

В маленькой каморке было прохладно — на улице уже вовсю лютовал зимний холод. Огонь в маленькой железной печурке в углу уже не разжигался дня два. Именно два дня назад они вернулись после своей вылазки в этот странный дом в лесу. Сам Гордон на следующее утро отправился в маленькую кузницу у порта, где работал, но Тремейн почти безвылазно сидел здесь, в мансарде. Он ничего не ел все это время и спать ложился лишь тогда, когда уже в буквальном смысле падал от усталости. Лицо его стало белым, как известь, глаза покраснели и воспалились, нездоровый красноватый налет выступил на коже.

— Дурная! — передразнил он Гордона, явно дав понять, что он по этому поводу думает. Пролистав несколько страниц, он устало провел ладонью по глазам. — А что же в ней дурного, может, объяснишь? — ответил он. — Старинная книга — да и только, разве не так?

Гордон нервно облизал пересохшие губы. Он уже давно понял, что фолиант, позаимствованный в том доме, может быть чем угодно, но только не старинной книгой. Он не мог логически обосновать свое умозаключение. Просто эта книга пугала его, вызывая необъяснимый страх.

Он нервно шагнул к столу, за которым сидел Тремейн, и стал смотреть на перелистываемые им страницы и болезненное лицо своего приятеля. Гор- дон был очень обеспокоен этой странной тягой Тремейна к книге. И вообще, большой дуростью было тащить оттуда эту книженцию, и это его убеждение росло. Теперь, два дня спустя, он боялся даже и близко подходить к ней.

— Ты бы сходил на работу, — нерешительно порекомендовал он. — А то Брингс все время спрашивает о тебе. А сегодня уже сам хотел бежать сюда к тебе, и я его насилу отговорил.

Глаза Тремейна превратились в узенькие щелочки.

— Ты что, не сказал ему, что я заболел?

— Сказал. Но ты же знаешь старика — он мигом кого–нибудь еще наймет, если ты не появишься.

Тремейн презрительно фыркнул:

— Да пусть себе нанимает, кого хочет. У меня эта работа уже и так вот где сидит. — Он выразительно провел рукой у шеи. — Передай ему, что мне пару дней надо полежать. Придумай что–нибудь.

— Два дня?

— Наверное, — равнодушно отозвался Тремейн. — Если повезет, даже чуть меньше. Мне кажется, я скоро уже смогу это расшифровать. — Он победно улыбнулся, но улыбка эта странно и жутко выглядела на его побледневшем лице со впалыми щеками и покрасневшими глазами. Гордон невольно поежился.

— Расшифруешь? — недоверчиво повторил он. — Ты что, всерьез собрался прочесть эти каракули?

На секунду глаза Тремейна вспыхнули гневом, но он тут же снова улыбнулся. Улыбка эта была снисходительной и в то же время довольно злой. Гордон не мог припомнить, чтобы его приятель когда–нибудь одаривал его такими взглядами. Да, Тремейна эти два дня, несомненно, изменили, причем настолько сильно, что Гордону это было в диковинку. Все началось именно тогда, когда он впервые прикоснулся к этой книге.

Тремейн выпрямился, дрожащими пальцами взял стакан с водой, стоявший перед ним на столе, и чуть увлажнил свои пересохшие губы.

— Прочесть? Нет. Разве что понять, — тихо ответил он.

— А какая разница?

— О, огромнейшая, — принялся объяснять Тремейн. — Я не могу тебе этого объяснить, Гордон, но если мне все же посчастливится расшифровать, что здесь написано, то тогда мы все сможем. Я уже начинаю понимать, в чем здесь дело, но это пока еще нельзя назвать чтением, понимаешь? Это… это так, будто страницы заговорили со мной.

Гордон чуть наклонился и попытался присмотреться к этим, на первый взгляд, беспорядочно рассыпанным по желтым пергаментным страницам значкам. Для него они были и оставались лишенными смысла закорючками. И он не стремился постигнуть их тайный смысл. Он не хотел и знать о том, что имел в виду Тремейн, утверждая, что, если он сумеет расшифровать книгу, то все будет в порядке.

— Тебе надо кончать со всем этим и отправляться на работу, — сказал. Гордон в последней попытке переубедить его. — Ты просто гробишь себя. Ты хоть в зеркало за эти два дня заглянул?

Тремейн презрительно рассмеялся.

— На свете есть более важные вещи, чем телесное здоровье, Гордон, — ответил он. Ухмыльнувшись, он снова склонился над книгой, и его указательный палец вновь заскользил по строчкам. — У тебя еще что–нибудь ко мне? — обратился он к Гордону, видя, что тот уходить явно не собирается.

Гордон пожал плечами.

— Да… не знаю, — пробормотал он. — Мне это дело не нравится, Тремейн. Эта книга и…

Тремейн поднял на него глаза.

— И?

— Ничего, — смешался Гордон. — В последние дни много странного произошло в городе.

— И ты убежден, что все связано с этим? — Тремейн хлопнул ладонью по страницам и визгливо рассмеялся. Гордон увидел, что зубы Тремейна почернели, сгнили, будто у глубокого старика. — Ты просто безумец, если всерьез так думаешь.

— Да я… ничего я не думаю, — пытался возразить Гордон. — Я только…

— Что «только»? — насторожился Тремейн.

Гордон опустил глаза.

— Ничего, — тихо ответил он. — Ничего. Забудь.

Тремейн некоторое время продолжал пристально смотреть на него, потом снова взор его упал на таинственные знаки и сосредоточился на них.

— Ну, тогда все в порядке, — произнес он. — Оставь меня одного. Я занят.

Гордон, помедлив, повернулся и пошел к двери, но Трейман снова окликнул его.

— Ты ведь никому об этом не расскажешь, Гордон, да? — настороженно спросил он.

— О книге? — Гордон покачал головой. — Нет, конечно. Все остается, как мы и уговорились: ты занемог и должен отлежаться. Не бойся, я тебя не выдам.

Тремейн не ответил, а Гордон поспешил уйти, и когда Тремейн снова оказался один, он тихо проговорил про себя:

— Вот этого я бы тебе не советовал, приятель.

* * *

Дом находился в самом захудалом районе Дэрнесса, квартале трущоб, имеющемся почти в каждом городе, от которых приезжие обычно предпочитают держаться подальше. Газовых фонарей на здешних улицах и в помине не было, а в большинстве окон уже погасили свет, хотя еще не было и девяти. Это были улицы полуразвалившихся бараков, притулившихся друг к другу, покосившихся домишек, окна которых большей частью были заколочены досками. На тротуарах лежали кучи мусора, которые никто и не думал убирать, обломки досок, битый кирпич. Единственными, кто попался нам во время нашего странствия вслед за нашим новым знакомым по усеянной ямами мостовой, была кошка да еще две прошмыгнувшие крысы, издали созерцавшие нас своими коварными глазенками и скрывшиеся лишь после того, как Рольф не погнушался запустить в них камнем, впрочем, так и не попав.

Здесь даже холод был иным — злее, беспощаднее, да и. окружавшая нас тьма была иной, нежели в городе — это было не просто отсутствие света, а черная, непроглядная пелена, скрывавшая все. Я не мог отделаться от крайне неприятного чувства, и по напряженному молчанию Рольфа и Говарда нетрудно было угадать, что аналогичные мысли одолевали и их. Причем, это было почти абсурдным — ведь я был на ты с подобными районами Нью–Йорка. Но здесь все было совершенно по–другому. Я знал наперечет все опасности, которые могли подстерегать меня в Бронксе, и чувствовал там себя вполне сносно. Но здесь… Здесь я чувствовал их приближение. Причем, каждым своим нервом.

Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, Шин наконец остановился перед одной из замызганных дверей узкого, двухэтажного строения и жестами подозвал нас подойти поближе.

— Обождите пока здесь, — громким шепотом попросил он нас. — Лучше я сначала один зайду и сам переговорю с миссис Уинден.

Говард демонстративно огляделся по сторонам, лишь после этого кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но, прошу вас, недолго.

Шин усмехнулся, открыл двери и исчез во мраке. Некоторое время шаги его звучали из темноты, но вскоре затихли. Мне стало не по себе. Вдруг я почувствовал себя ужасно одиноким, незащищенным, несмотря на присутствие Говарда и Рольфа. Холод пронизывал до костей, и мне казалось, что темнота готова вот–вот сжаться вокруг нас безмолвным кольцом.

— Хочется думать, что он не задержится, — пробурчал Рольф, кутаясь в свою куртку. — Холодина здесь. И место это могло быть и получше.

Говард кивнул, достал из нагрудного кармана очередную сигару и, подумав, сунул ее обратно.

— Что ты можешь о нем сказать? — поинтересовался он.

Я даже не сразу сообразил, что вопрос этот относится ко мне. Ничего не видя и не слыша, я вперил свой взор в недобрую темноту, окружавшую нас, и изобретал всех мыслимых и немыслимых монстров, которые, по моему мнению, уже изготовились к атаке и вот–вот должны были наброситься на нас. Застигнутый врасплох вопросом Говарда, я повернулся к нему и пожал плечами.

— О Шине? Не знаю. Он…

— Во всяком случае, не простой рыбак и, тем более, не из крестьян, я угадал? — Говард улыбнулся. — Впрочем, сам он ничего подобного и не пытался утверждать.

Недоуменно посмотрев на него, я кивнул. Он был совершенно прав. Получалось так, что мы всех местных автоматически записывали либо в рыбаки, либо в портовые рабочие. И та же участь постигла и Шина. Но он ни разу и не заикнулся о том, что он рабочий или же рыбак. Собственно говоря, а что мы о нем знали? Весьма мало для того, чтобы отважиться взять его в проводники для визита в эти трущобы.

— Выговор у него явно не местный, — подумав, заключил я. — Но это ни о чем не говорит. В конце концов, не обязан же он выкладывать нам всю свою подноготную.

— Нет, конечно. — Повернувшись, Говард стал изучать дом, где только что скрылся Шин. — Просто я не перестаю спрашивать себя — с какой стати ему помогать нам? Если настроения в этом Дэрнессе таковы, как он описал, то, вполне вероятно, он может накликать и на свою голову неприятности.

— Ну, знаешь, с его комплекцией можно позволить себе и это, — заметил я.

— Ерунда, — угрюмо проворчал Рольф. — Г. Ф. совершенно прав. Что–то с этим малым не так. И я выясню что.

— Не вздумай наделать глупостей, Рольф, — предостерег его Говард. — Шин нам не враг.

Рольф ухмыльнулся и кулачищем показал на темный силуэт дома.

— А если это ловушка? — спросил он.

— Будь это так, Роберт предупредил бы нас, — оправдывался Говард. — Так ведь?

Я поспешно закивал, хотя, честно говоря, уже не удивился бы, если бы здесь на нас набросились. Разумеется, я бы тут же заметил, попытайся Шин обманом заманить нас сюда, однако то, что он нам не враг, никак не могло автоматически причислить его к разряду наших друзей.

Дискуссии этой положило конец возвращение Шина. В маленьком дверном оконце замерцал свет, и вскоре дверь открылась и на тротуаре показалась широкоплечая фигура Шина. В руках у него теперь была свеча, и он прикрывал ладонью пламя, чтобы оно не угасло на ветру. Лицо его, освещаемое снизу трепетным, желтоватым светом, выглядело жутковато.

— Все в порядке? — спросил Говард.

Шин кивнул в ответ.

— Я поговорил с миссис Уинден, — тихо заговорил он, словно опасаясь, что кто–то в доме услышит его. — Вы можете осмотреть ее дочь. Я сказал ей, что вы ученый из Лондона, который случайно проездом оказался здесь. Это на тот случай, если она вас спросит.

Говард кивнул и хотел уже идти к дому, но Шин задержал его, тронув за плечо.

— Еще одно, Филипс, — сказал он. — Вы уж не вселяйте в нее никаких надежд только ради того, чтобы утешить ее.

Говард осторожно убрал его руку с плеча и хотел что–то ответить, но Шин уже повернулся и без лишних слов последовал в дом. Что ж, этот человек, по крайней мере, не скрытничал и, по–видимому, на сто процентов был уверен, что Говард сумеет расслышать в его словах предупреждение. Я почувствовал уважение к этому темноволосому великану. И одновременно недоверие — ну никак не мог этот человек быть простым портовым работягой.

За ними последовал и я. Коридор был темным, сырым, холодным. Пахло здесь отвратительно. Наверх вела лестница, узкая и прогнившая настолько, что еле держалась, и я даже боялся взяться за эти готовые рухнуть вниз перила. Пламя свечи в руках Шина отбрасывало блики на стены и потолок, а шаги наши, вследствие странной акустики этого дома, звучали приглушенно и настолько необычно, что походили на зловещий шепот, и по спине у меня от этого ползли мурашки.

И вот что еще было странным: с каждой ступенькой идти мне становилось все труднее. Нет, речь не шла о том, что что–то физически мешало мне продвигаться вперед, просто я ощущал, как внутри меня постепенно растет сопротивление, безмолвный голос, уговаривавший меня повернуть и убежать отсюда, становился все громче. Необычный это был дом. Дом или что–то в нем притаившееся. А в том, что здесь что–то притаилось, я не сомневался. Здесь обитали не только люди, это точно. Мне уже один раз приходилось переживать нечто подобное, только я не мог сейчас вспомнить — когда и где. Но я знал, что это было недавно…

Шин отворил дверь и молча сделал приглашающий жест рукой. Я не могу описать, каких усилий мне стоило заставить себя войти в эту квартиру.

Свет керосиновой лампы отбрасывал на стены наши тени, и они показались мне какими–то демонами, призраками. Комнатка была маленькой и, как и весь этот дом, убогой и запущенной. Приглядевшись, я понял, что она служила тем, кто жил здесь, квартирой — прямо у дверей стояла угольная печка, рядом на стене висела полка, уставленная всевозможными горшками и иной кухонной утварью: чашками, тарелками, мисками. Шкаф, стол, пара расшатанных стульев — вот и вся обстановка.

Но даже разглядеть обстановку и придти к этому нехитрому умозаключению было для меня чрезвычайно затруднительно. То чувство, которое пробудилось во мне еще на лестнице, приближалось теперь к своей кульминации. Я задыхался и, чтобы унять дрожь в руках, вынужден был сжать их в кулаки. Что–то затаилось в этой квартире. Что–то враждебное, злое, коварное. И это был не просто результат самовнушения. Я каждым своим нервом ощущал, что кроме нас, миссис Уинден и ее дочери здесь находился кто–то еще.

— Доктор Филипс, — Шин бросил на Говарда быстрый, многозначительный взгляд и преувеличенно церемонно поклонился, указав рукой на худощавую женщину лет, наверное, сорока, поднявшуюся навстречу нам. — Миссис Уинден, моя квартирная хозяйка. — Он повернулся, и я увидел, как его суровое лицо осветила улыбка. Вероятно, он очень симпатизировал этой женщине. — Миссис Уинден, это доктор Филипс. Он хотел бы осмотреть Салли.

— Доктор? — В ее темных глазах вспыхнула искоркой надежда. — Вы врач?

Говард поспешно покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я ученый, исследователь, миссис Уинден. А эти господа — мой слуга и мой племянник. — Он показал на кровать. — Как я могу понять, ваша дочь?

Я только теперь заметил тщедушное создание за спиной миссис Уинден. Несмотря на общую запущенность квартиры, постель сияла белизной. На подушке возлежала голова девочки. Даже при этом скудном освещении я с испугом заметил, как она бледна.

Миссис Уинден не ответила. Говард опустился на край постели и протянул руку к лицу девочки. Ее широко раскрытые глаза говорили о том, что она не спит и находится в сознании, но, когда рука Говарда легла на ее лоб, она никак на это не отреагировала.

— Роберт! — подозвал меня Говард. Молча кивнув, я приблизился на шаг к кровати. Говард обеспокоенно взглянул на меня, но, слава Богу, у него хватило здравого смысла не фиксировать внимание на моих возможных недомоганиях, и он тут же снова склонился над девочкой.

— У меня тряслись колени. Ощущение угрозы стало невыносимым, и я вынужден был собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы не повернуться и не броситься вон из этой комнаты, и побыстрее.

— И внезапно я понял, откуда исходило это чувство, где находился источник этой враждебной, несказанно злобной ауры.

— Девочка!

— Глаза ее были широко раскрыты, взгляд устремлен прямо на меня. И в нем я увидел такую ненависть, что внутренне застонал от этой чудовищной злобы ко всему живому, чувствующему. Ненависть эта переходила все мыслимые пределы и была почти осязаема.

— И обращена она была ко мне.

— Собрав последние силы, я сделал еще шаг в сторону постели. Лицо девочки искажали судороги. На губах у нее выступила белая пена, и из груди вырвался протяжный, глухой стон. Ладони ее скрючились, точно когти, а пальцы пытались разодрать простыню.

— Уходи! — хрипела она. — Уходи… прочь… от меня!

— От этого голоса я оцепенел.

— Это никак не мог быть голос молодой девушки, даже девочки, не мог он быть и женским. Это было искаженное злобное неразборчивое квохтанье, хрипение, словно какой–то зверь, речевой аппарат которого не годился для формирования звуков человеческой речи, вдруг попытался заговорить.

— Я смог заставить себя сделать еще несколько шагов и уселся у постели на корточки. Глаза Салли расширились — из горла вырвался ужасный булькающий звук, руки ее дернулись, словно она собиралась ударить меня. Говард в испуге и недоумении смотрел то на меня, то на нее — эта молчаливая дуэль не могла уйти от его внимания.

— Уходи… прочь, — булькало в горле у Салли. — Уходи от… меня прочь.

— Она бредит, — поспешно принялся уверять всех Говард, когда мать Салли подошла и стала рядом со мной. Я на секунду оторвал взгляд от девочки и посмотрел на миссис Уинден.

— Когда это у нее началось? — спросил Говард. — У нее очень высокая температура, вы знаете об этом?

Женщина безмолвно кивнула. Лицо ее по–прежнему оставалось безучастным, но я видел, что она изо всех сил пытается сохранить самообладание. Под маской непроницаемости бушевала буря эмоций.

— Уже два дня, — ответила она. — Все началось совершенно неожиданно. У нее подскочила температура, она ничего не ела и… — Она замолчала. По правой щеке скатилась крупная, быстрая слеза, оставив мокрый след. Я ощутил болезненный укол в сердце. Боже, как же я в эту минуту ненавидел это Нечто, набросившееся на беззащитное дитя.

— Врача вызывали? — осведомился Говард.

— Да. Он приходил вчера. Но сделать ничего не мог.

Говард немного помолчал. Я хорошо представлял, что сейчас творилось в его голове. Конечно, он не мог сказать миссис Уинден, в чем было дело, однако и ему, и мне было ясно, почему он не смог ничего сделать. И дело здесь явно было не в отсутствии денег на лечение.

— Вы сможете… помочь Салли? — дрожащим голосом спросила миссис Уинден. В глазах ее стояла такая мольба, что у меня мороз по коже пошел.

Говард помолчал, пожал плечами, потом кивнул, хотя и довольно неуверенно. Краем глаза я увидел, как напрягся Шин.

— Возможно, — наконец ответил Говард. — Обещать вам этого я не могу, миссис Уинден. Не хочу вселять в вас ложных надежд.

— Не надо, — быстро ответила она. Ее самообладание постепенно сходило на нет, с лица упала маска невозмутимости, и теперь оно выражало лишь отчаяние в чистом виде. — Помогите ей, — всхлипывала она. — Умоляю вас, доктор Филипс. Я… я не могу вам много заплатить, но готова отдать все, что у меня есть и…

— Дело не в деньгах, — перебил ее Говард.

— А в чем же тогда?

Говард громко вздохнул. Взгляд его заметался по сторонам. Я видел, как тяжело для него дать ответ на этот вопрос.

— Ваша дочь не больна, миссис Уинден. Во всяком случае, эта болезнь поразила не тело.

— Она…

— Тело ее здорово, — продолжал Говард. Шин быстро шагнул к нему и стал рядом, вперив в него пристальный взгляд, но Говард как ни в чем ни бывало продолжал: — Я не знаю, сможем ли мы помочь ей. Во всяком случае, попытаемся. Но мне необходима и ваша помощь.

— Какая, Филипс? — недоверчиво спросил Шин. Я видел, как напряглись его огромные плечи. Говард мельком взглянул на него, покачал головой и указал на постель, где лежала девочка.

— Я смогу помочь этому ребенку, Мур, — начал он, но Шин тут же снова перебил его и угрожающе сжал кулаки.

— Филипс, я ведь предупреждал вас, — волнуясь, заговорил он. — Вы…

— Прошу тебя, Шин, — взмолилась миссис Уинден. — Не надо. Мне все равно, что он будет делать, лишь бы помог Салли. Вы… вы ведь поможете ей, доктор?

Говард очень серьезно и долго смотрел на нее.

— Мы попытаемся, — пообещал он. — Но повторяю, я ничего не могу обещать.

— Что вы попытаетесь? — не унимался Шин. — Что с этим ребенком, Филипс?

— Она обезумела.

С постели донесся булькающий рев. Все мы невольно вздрогнули. Миссис Уинден испуганно вскрикнула, шагнула к постели и вдруг в ужасе прижала ладонь ко рту и отпрянула.

Ее дочь поднялась с постели. Причем, не встала, как обычно встают, а именно поднялась, словно монумент, увлекаемый вверх невидимыми веревками, привязанными к шее. Руки ее вытянулись вперед, пальцы хищно скрючились — и все это произошло чудовищно быстро, одновременно, одним махом. Из груди ее вырвался не то свист, не то змеиное шипение. Из искривившегося в жуткой гримасе рта на подбородок текла мутно–белая слюна, а в глазах полыхал кровожадный огонь.

— Рольф! — крикнул Говард.

Рольф подскочил к девочке с такой быстротой, что я и ахнуть не успел. Молниеносно скрутил ей руки, которыми она старалась ударить его в лицо, и обхватил ее своими лапищами.

Но у него дело не пошло дальше попытки.

Салли с чудовищной, исполинской силой одним махом сумела разомкнуть его железные объятия. Рольф завопил не своим голосом, когда ее кулаки со страшной силой обрушились на него, стали бить его по лицу, пошатнулся и, не устояв на ногах, грохнулся на пол. Перевернувшись на живот, он попытался подняться, но Салли бросилась на него и принялась дубасить кулаками. Я, не в силах пошевелиться, выпучил глаза и смотрел, как тело Рольфа содрогается от этих страшных ударов.

— Шин! Да хватайте вы ее! — испуганно крикнул Говард. — Быстрее!

Прошла бесконечная, мучительная секунда, прежде чем Шин, который, как и я, взирал на происходящее широко раскрытыми от изумления глазами, вышел из оцепенения и одним прыжком оказался у боровшихся Рольфа и Салли. Схватив девочку за плечи, он оттащил ее от истекавшего кровью Рольфа и попытался заломить ей руки за спину, но Салли туг же вырвалась и, резко повернувшись, попыталась вцепиться ногтями ему в глаза.

Шин отшатнулся и тут же схватил ее за другую руку. Салли полетела вперед, а Шин, сумев ловко увернуться, подставил ей ножку. Салли завизжала от бешенства, упала ничком на постель и заколотила ногами, когда Шин, навалившись на нее всем телом, все же смог удержать ее. Даже его богатырской силы едва хватало на то, чтобы сдерживать девочку.

— Помогай ему, Рольф! — крикнул Говард.

Рольф опомнился, поднялся с пола, недоверчиво ощупал свою изрядно пострадавшую физиономию и замычал. Из рассеченной губы бежала кровь.

— Не мешкай! — приказал Говард. — Он не сможет долго удерживать ее!

Рольф, мыча и шатаясь, шагнул к кровати и попытался схватить Салли за ноги, но она, взвизгнув, извернулась, и одна нога ее угодила Рольфу в живот. Охнув, тот согнулся и упал на колени с перекошенным от боли лицом, но тут же, превозмогая боль, молниеносно схватил ее лодыжки, а Шин тем временем удерживал руки.

Я хотел броситься им на помощь, но Говард остановил меня.

— Не надо, — сказал он. — Мало ли что.

— Что же это… делается? Что… происходит? — запинаясь, причитала миссис Уинден.

Говард умоляюще, словно заклиная, посмотрел на нее. — Пожалуйста, миссис Уинден, доверьтесь нам, — быстро заговорил он. — Сейчас это не ваша дочь. Но вновь будет ею — мы ей поможем. Шин, Рольф, держите ее как можно крепче!

Шин, что–то кряхтя в ответ, крепче прижал руки Салли к подушке, едва увернувшись, когда девочка попыталась укусить его. Лоб его блестел от пота, и я видел, как мускулы его от напряжения превратились в тугие комки. И Рольф хрипел, выбиваясь из сил. Эти двое были, наверное, силачами, каких мне видеть не приходилось, но даже им с великим трудом удавалось сдерживать это несчастное, безумное создание.

Говард схватил меня за локоть и молча кивнул. Вначале я не понял, что он хочет от меня. А может, просто не хотел понять.

— Иди, — тихо велел мне он.

Салли вновь забесновалась. Тело ее изогнулось пружиной, которая вот–вот не выдержит и лопнет. Этот взрыв ненависти и злобы я ощущал как физическую боль.

Я медленно стал подходить к кровати, и по мере моего приближения, крик девочки становился исступленнее. Глаза ее полыхали жутким пламенем, готовым испепелить меня.

И вдруг она прекратила сопротивляться, успокоившись буквально в секунду. Тело ее обмякло, и я почувствовал, как ненависть, словно невидимой плетью охаживавшая меня, сменилась неописуемым страхом, ужасом.

— Мама, — жалобно пропищала она. — Помоги мне. Убери его от меня! Помоги мне! Он хочет сделать мне больно!

Стоявшая за моей спиной миссис Уинден в отчаянии сдавленно всхлипнула и глухо застонала. Я услышал, как она рванулась ко мне, потом раздались звуки борьбы и увещевающий голос Говарда. Я не мог разобрать, что он говорил. Сделав последний шаг, я остановился у постели Салли и протянул к ней руку. Движение это произошло помимо моей воли. Я даже не знал, почему так делаю, прикасаясь к ее лбу. Помедлив, я возложил ладонь на ее лицо.

Чувство было такое, что будто я прикоснулся к раскаленному железу. Страшнейшая боль пронзила ладонь, объяв пламенем каждый нерв, но даже прежде чем я осознал ее, боль эта тут же исчезла.

А потом…

Хлеставшие щупальца.

Ненависть.

Мрак, серый мрак, равнина без конца и начала.

Озера, заполненные глянцево–черной жижей, по берегам которых рыскали невиданные страшенные существа…

Темные туннели, ведущие в самое сердце ада и дальше…

Зловонные ямы, наполненные кишащей нечистью, исчадием ада.

И одновременно — боль утраты, нестерпимая, безграничная, доселе не пережитая.

И беспредельная, разрушительная ненависть ко всему живому, чувствующему, мыслящему. Ненависть, копившаяся миллиарды лет, преодолевшая границы реального, преодолевшая время.

Передо мной вставали не образы. Это не были мысли. Это была особая форма коммуникации, неизвестная мне, что–то совершенно чуждое, враждебное мне, ужасное. На какое–то мгновение, нет, даже на крохотный фрагмент этого мгновения мне показалось, что я и Нечто, поработившее Салли, стали единым целым, лишь по воле случая присутствовавшим в двух разных телесных оболочках. Я чувствовал, как во мне шла ожесточенная борьба, и не просто борьба двух различных сил, а молниеносная конфронтация двух противоположных полюсов одной и той же гигантской силы, точно глубоко во мне вдруг взорвалось огромное, ослепительное солнце, прежде всегда остававшееся недоступным для моего прямого и сознательного вмешательства, и я при этом оставался лишь сторонним наблюдателем, зрителем, беспомощным и безвластным.

Потом все исчезло. Битва эта стихла так же внезапно, как и началась, и я почувствовал, как это бесформенное и темное Нечто, беззвучно стеная, сжималось и уползало. Я зашатался. Взгляд мой помутился, меня охватила слабость, и дурнота подкатила к горлу. Рука моя отстранилась от лица девочки. Я покачнулся, безжизненно упал на колени и без сил повалился набок. Вся комната стала расплываться у меня перед глазами, я успел увидеть, как тело Салли обмякло в руках Рольфа и Шина.

И еще я почувствовал, как что–то темное, бесформенное отсоединилось от меня. Это было, словно волна мрака, черная, аморфная масса с руками- щупальцами, подобно туману поднимавшаяся и исчезавшая в свете керосиновой лампы.

И я потерял сознание.

Тремейн вздрогнул и согнулся, как от удара. Голова его взорвалась болью, тело сотрясли судороги, а перед глазами заплясало пламя, бешено задергались какие–то тени и видения, словно из иной, чужой действительности. Вскрикнув, он не удержался на маленьком стуле и упал на пол. Комната завертелась в бешеном вихре, потолок, пол, стены — все снялось со своих мест и стало группироваться вновь. Яркий, ослепительно яркий свет, заливший комнату, заглушил мерцание керосиновой лампы и внезапно в воздухе разлился резкий запах, от которого дыхание его готово было остановиться.

Через некоторое время судороги и боль оставили его, пришло в норму и дыхание. С трудом Тремейн смог подняться на колени и некоторое время стоял на полу, скрючившись, и напряженно вслушивался в себя. Сердце его колотилось, а пропитавшаяся потом одежда прилипла к телу. Он попытался осмыслить происшедшее, свои ощущения. Это было как удар, все та же молниеносная, свирепая агрессия незримой силы, не оставлявшая его в последние два дня, все тот же шепот, звучавший в его разуме, направлявший его, руководивший им в прошедшие часы. И проникновение это усиливалось по мере его проникновения в тайны этой книги, интенсивность его росла по мере того, как он осваивал таинства символики и значков на страницах книги и сейчас перед ним открывалась иная, темная сторона его, кулак, в который сжималась невидимая рука того, за кем он сейчас следовал.

Тремейн застонал, содрогнувшись от воспоминаний о только что затихшей боли, но боль эта приносила с собой и свободу. Впервые с той поры, как засел за эту книгу, Тремейн вновь ощутил себя полновластным хозяином своей воли.

Послышавшийся ему шелест, напоминавший хруст, привлек его внимание, заставил его встать. Он снова видел это таинственное, зеленоватое свечение, разлившееся в воздухе, исходившее как бы ниоткуда, мягко пульсировавшее, подобно легкому туману. Тремейн медленно поднялся на ноги и, шагнув к столу, тут же внезапно замер на месте.

Книга зашевелилась…

Тонкие, пожелтевшие страницы ее двигались, словно перелистываемые чьей–то невидимой рукой, и похрустывание старого, высохшего пергамента звучало ехидной насмешкой, от которой у Тремейна похолодела спина.

Внезапно, словно его грубым пинком пробудили от глубокого, без сновидений, забытья, — Тремейн понял, где находится и снова стал ощущать внешний мир таким, как он есть: холод, от которого у него стучали зубы и немели пальцы, чувство голода, замутившее сознание, мучившее его все эти дни, слабость — следствие бессонных ночей. Неожиданно до него дошло, что он читал книгу на непонятном ему языке и не просто непонятном, а даже не слышанном прежде, что совершал действия, не по своей воле, даже вопреки ей, что превратился в бессловесного раба этого фолианта.

И тут пришел страх.

Тонкие пергаментные страницы перелистывались проворнее, ускорилось и мерцание зеленоватого свечения в воздухе. Тремейн вздрогнул, почувствовав, как волю его начинают сковывать незримые силы. Он пытался закричать, но голос отказывался ему служить. И вот невидимой волной на него обрушился паралич, сковавший, обездвиживший все его члены. Воля погасла. Тремейн медленно побрел к столу, уселся на маленькую табуретку и протянул руку к книге. Он спокойно мог перелистывать страницы, и они не ускользали от него, словно движимые неощутимым ветром, как только что, а пульсировавший зеленый свет стал ярче.

Взгляд Тремейна затуманился. Глаза его утратили живой блеск, потускнели, погасли, как у покойника, а рука его, словно крохотное создание, подползла к книге, и палец замер на одной из строчек. Губы его зашевелились, формируя звуки и слова языка, канувшего в небытие два миллиарда лет тому назад вместе с тем созданием, которое им пользовалось.

По–видимому, я пробыл без сознания всего лишь какие–то секунды, потому что, открыв глаза, сразу же увидел миссис Уинден, которая, всхлипывая, склонилась над дочерью. Говард заботливо поправлял сбившиеся простыни, на которых неподвижно лежала Салли. Голова болела, но того убийственного давления, которое обрушилось на меня, едва я переступил порог этого дома, не было, просто банальная головная боль, исходившая от шишака чуть выше лба, который я заработал при падении на пол.

Мне на плечо легла огромная лапища и, деликатно взяв меня за шиворот, поставила на ноги. Подняв взгляд, я увидел Рольфа. Он ухмыльнулся, но улыбка вышла какая–то вымученная, даже жалостливая, из рассеченной губы его продолжала сочиться кровь.

— Ну что, очухались? — поинтересовался он.

Я машинально кивнул ему, отстранил лапищу и со стоном прижал ладонь к затылку. Казалось, каждая мышца во мне налилась болью.

— А ты сам как?

Улыбка Рольфа стала еще более вымученной.

— Уже в порядке, — доложил он. — Да… у этой малютки неслабый удар. Еще пару секунд и… — Осторожно покачав головой, он шумно вздохнул и обратился к Шину: — Спасибо, что выручил.

Шин махнул рукой.

— Чего уж там. Все нормально, — ответил он. — Я и сам–то еле–еле удержал ее. — Покачав головой, он гоже вздохнул и ретировался от постели, когда Говард, приложив палец к губам, призвал всех соблюдать тишину. Мы на цыпочках отошли к дальней стене комнаты.

Говард с полминуты, наверное, изучал меня.

— Ты как? В порядке?

Я кивнул, хотя далеко не был уверен, что со мной все в порядке. Физически–то я чувствовал себя хоть куда, а вот внугри царила такая пустота — словно в выжатом лимоне.

— Что… что это было? — пробормотал я.

Говард, торопливо махнув рукой, призвал меня говорить потише, кивнув на миссис Уинден. Но я отлично понимал, что все дело не в ней, а в Шине — тому явно не могло не броситься в глаза происходящее со мной.

— Я не знаю, — солгал он. — Но, по крайней мере, думаю, что все уже позади.

— Думаете? — с нажимом спросил Шин.

— Я в этом уверен, — поправился Говард. — Теперь остальное — дело врача. — Он чуть нервно улыбнулся, быстро повернулся, прежде чем Шин успел еще что–то спросить.

— Миссис Уинден? — тихо окликнул он.

Темноволосая женщина подняла взгляд, снова склонилась над дочерью и, помедлив, даже больше, чем следовало, как мне показалось, подошла к нам. Теперь она выглядела уже более собранной, хотя в глазах ее не исчезало выражение отчаяния и страха.

— Как чувствует себя ваша дочь? — осведомился Говард.

— Она… спит, — ответила миссис Уинден. — Жар уже спал. Она… выздоровеет? — Взгляд миссис Уинден все время блуждал между Говардом и мною, я заметил, что ей нелегко делать вид, что она не замечает моей белой пряди.

— Да, — ответил Говард, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Шина. — Но сейчас ей необходим хороший уход и лекарства. Самый лучший уход. — Улыбнувшись, он полез в жилетный карман и извлек оттуда свернутые банкноты. Он тщательно отсчитал четыре двадцатифунтовые бумажки и, не обращая внимания на отчаянные протесты миссис Уинден, вручил ей деньги.

— Возьмите, — сказал он тоном, не терпящим возражений, — и заплатите врачу. А на то, что останется, купите хорошей еды и теплой одежды для Салли. Сейчас это для нее самое необходимое.

Миссис Уинден, не веря своим глазам и ушам, уставилась на него. Что другого можно было ожидать от нее в подобной ситуации? Но тут же она перевела взгляд на меня.

И я почувствовал охвативший эту женщину ужас. Это было абсурдно — ведь мы с Говардом только что вернули ее единственную дочь к жизни и, тем не менее, в глазах ее был страх.

— Нам надо идти, — неожиданно заявил Говард. — Берите деньги и заплатите врачу, миссис Уинден.

Женщина нерешительно протянула руку к банкнотам, но не прикоснулась к ним, а в самый последний момент боязливо отдернула руку.

— Для чего… вы это делаете? — спросила она.

Говард улыбнулся.

— Да потому что мне жаль вашу дочь, миссис Уинден, — ответил он. — И еще потому, что вообще люблю помогать людям, если только в силах это сделать. — Лицо его посерьезнело. — И еще. У меня к вам просьба.

* * *

— Можете требовать от меня все, что угодно, — воскликнула миссис Уинден. — Я все сделаю, что…

Говард терпеливо покачал головой.

— Речь не об этом. Я только хотел, чтобы вы дали мне слово, что никому, ни одному человеку не расскажете о том, что здесь произошло. Никому. В том числе, и врачу. Вы обещаете мне это?

И снова взгляд ее метался между мною и Говардом, прежде, чем она дала ответ. Я чувствовал, что женщине снова приходится преодолевать себя. Она кивнула головой.

— Я… вам обещаю, — запинаясь, произнесла она. — Лишь бы моя Салли была здорова. Ведь она выздоровеет, правда?

— Выздоровеет обязательно, — заверил ее Говард. — Но сейчас ей необходим постоянный уход и присмотр. Вы работаете?

Миссис Уинден кивнула.

— Значит, попросите отпустить вас на неделю, — настаивал Говард. — Мы с Шином будем регулярно видеться. Если понадобятся еще деньги, то непременно дайте знать. Вы ни в коем случае не должны оставлять Салли одну ни на минуту.

Последние слова окончательно добили бедную женщину, но она каким–то образом понимала, что дело здесь серьезное, и не стала пускаться в расспросы.

— Хорошо, — сказал Говард. — Теперь мы должны идти, но я сам позабочусь, чтобы врач еще сегодня осмотрел девочку. Шин, вы знаете, где он живет?

— Да.

— Значит, сходите к нему и приведите его сюда. Мы с Робертом и Рольфом отправимся на нашу посудину.

— Я провожу вас, — вызвался Шин. Говард хотел было воспротивиться, но на сей раз уже Шин не стал слушать его возражений. — Здесь далеко небезопасно, — предостерег он. — И лучше, если я буду с вами, уж поверьте. К тому же, врач этот живет вблизи порта — так что нам по пути.

Говард сдался.

— Ну, как желаете, — ответил он. — Но твердо обещайте мне, что врач сегодня придет к девочке.

— Если понадобится, я его за волосы сюда притащу, — пообещал Шин.

— Тогда пойдемте, — сказал Говард. — Мы и так уже достаточно времени потеряли.

Попрощавшись с миссис Уинден, мы поспешили прочь. Со стороны наш уход наверняка сильно напоминал бегство.

Тьма еще более сгустилась, как нам показалось, едва мы вышли от миссис Уинден на улицу. Нигде не было ни огонька, даже звезды и луна скрылись под непроницаемой завесой туч, откуда моросил мелкий, нудный дождик. Холод был страшный, у меня тут же заледенели руки. Вокруг было тихо, только продолжал завывать ветер.

Говард демонстративно поднял воротник своего пальто, поглубже надвинул шляпу и молча показал направление. Согнувшись и втянув голову в плечи, за ним последовал я, а Рольф замыкал нашу не очень длинную процессию.

Хотя Шин шел шагах в трех впереди, я с трудом различал его силуэт. Темень была, хоть глаз выколи, не было видно даже домов по обе стороны улицы, и пути этому, казалось, конца не будет. Когда Шин вел нас сюда, путь показался мне очень далеким, а теперь и вовсе бесконечным. Мне казалось, что я уже много часов подряд марширую по этим улочкам, когда мы, в конце концов, добрались до порта и увидели наш бот.

Остановившись, Говард обратился к Шину:

— Спасибо, что проводили, — сказал он. — Теперь мы уж тут как–нибудь сами доберемся. Вы лучше отправляйтесь к врачу и приведите его туда. И прошу вас, не оставляйте миссис Уинден и ее дочь. — Я заметил, как он что–то достал из кармана, очевидно, деньги.

— Шин кивком поблагодарил его и без слов исчез во тьме. Рольф, прищурившись, смотрел ему вслед. В темноте я не мог видеть его лица, но чувствовал, что он все еще не доверял до конца этому широкоплечему великану. Причем, сейчас даже еще больше, чем прежде.

— Мы почти пробежали последние пару сотен метров, чтобы поскорее оказаться на борту нашего суденышка. Море уже мало чем напоминало зеркало, скорее, это было пятнистое, кипящее варево с белыми прожилками пены, время от времени поднимавшее нашу скорлупку вверх и ударявшее о каменный причал. Сходни были скользкими от воды, а когда я, сгорбившись, миновал узкую дверь в каюту, особенно высокая волна так здорово качнула бот, что я чудом не свалился с трапа.

— Говард уже разжигал штормовой фонарь, когда я спустился вниз. С его одежды на пол капала вода, и даже в оранжевом свете фонаря я заметил, как он бледен. Фонарь качнулся, и по прихоти игры света мне показалось, что в глазах его промелькнуло почти что затравленное выражение. Но оно тут же исчезло, как только Говард понял, что теперь он не один.

— Я не стал фиксировать на этом внимание, а просто прошел к своей койке, стянул с себя пропитавшуюся влагой куртку, сбросил туфли и, укутавшись в плед, сел. Говард бросил мне полотенце, затем раскурил очередную сигару и молча стал смотреть, как я задубевшими от холода пальцами пытаюсь вытереть насухо волосы. Я почувствовал, что и здесь, в каюте, холод был собачий — у меня изо рта даже шел пар, а в кончиках пальцев на ногах стало ощущаться отвратительное покалывание.

Говард продолжал хранить молчание, пока я не закончил свои процедуры и не накрылся поверх пледа еще и одеялом. Нельзя сказать, что от этого мне стало теплее. Скорее, даже наоборот. Мне казалось, что холод охватывает меня изнутри. К тому же качка была такая, что мало–помалу меня начинало поташнивать.

— Разотрись насухо, — посоветовал Говард. — Ночь обещает быть чертовски холодной.

— Что? — не без раздражения переспросил я, хотя отлично слышал, что он сказал. Слова его взбесили меня, и я даже сам толком не мог понять почему. — В таком случае, может, все же объяснишь, почему мы вынуждены околевать на этом чертовом корыте, а не спать на нормальных постелях в гостинице?

Говард уже раскрыл рот, чтобы ответить мне, но потом раздумал и только, тихо вздохнув, покачал головой. Я тоже сумел сдержаться и не выйти из себя — какой смысл биться головой о каменную стену?

— Сейчас Рольф сделает нам грог, — объявил Говард, помолчав, — Тебе станет лучше. Кстати, как ты себя чувствуешь?

— Изумительно, — ответил я, но Говард игнорировал мой ядовитый сарказм, только затянулся сигарой и снова устремил на меня взгляд — странную смесь озабоченности и облегчения, которую я уже лицезрел в доме миссис Уинден.

— Правда? — спросил он.

— Я чувствую себя хорошо, — пробурчал я. — Разве что только загибаюсь от холода, и меня вот- вот стошнит. К чему эти расспросы, а?

— А ты разве не понимаешь, к чему?

— Я вообще ничего не знаю и не понимаю, — резко ответил я. — Но сейчас у меня есть неясное предчувствие, что на пару вопросов я должен все же получить ответы. Что было с этой девочкой? И почему помочь ей мог именно я?

— С ней было то, о чем я сказал миссис Уинден, — серьезно произнес Говард. — Ее дочь была не в себе. И боюсь, остальные больные, о которых упоминал Шин, тоже в таком же положении.

— Не в себе? — Я уставился на него, но не смог решиться на тот издевательский ответ, что вертелся у меня на языке, а смех мой прозвучал натужно. — Только, пожалуйста, не рассказывай мне, что в нее вселились какие–нибудь демоны, творящие зло!

Говард и ухом не повел. Его лицо по–прежнему оставалось серьезным.

— Демоны? — повторил он и покачал головой. — Что ж, вероятно, их можно назвать и так. Ты ничего не почувствовал, когда прикоснулся к ней?

Его слова заставили меня вздрогнуть. Пока что мне удавалось отгонять от себя жуткие картины и странные ощущения, что я видел перед собой и пережил, или же просто привидевшиеся мне. Теперь я уже вовсе не был уверен, что действительно все это произошло со мной на самом деле. Я уже вообще не был уверен в том, что что–то со мной происходило. Но я понимал, куда клонит Говард. И эта догадка ужаснула меня.

— Ты… ты хочешь сказать, что это был кто–то из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ? — внутренне содрогаясь, спросил я.

— Возможно, — ответил Говард. — Я надеялся получить ответ от тебя. Что ты чувствовал?

— Чувствовал? — я проглотил комок в горле, чувствуя горечь во рту. Я пытался что–нибудь вспомнить, но у меня внутри все словно ощерилось, не позволяя мне сосредоточиться. — Я… не могу сказать определенно, — ответил я. — Но это не мог быть кто–то из них.

Говард молчал, посасывая сигару. Глаза его медленно закрылись, и мне показалось, что на лице его появилось выражение разочарования.

— Что–то похожее на них было, — продолжал я, с трудом подбирая слова. — Но не… — Я замолчал и, вздохнув, покачал головой. — Я не могу это описать, — сказал я. — Не знаю, что это было. Я… чувствовал ненависть, но не только ненависть. — Помолчав минуту, я попытался вызвать в памяти те моменты, когда я действительно ощущал в себе частицу одного из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ. Но даже малейшая попытка, сама мысль об этом вызывала во мне физическое недомогание.

— Это не было духом живого существа, — сказал я. — Это были… какие–то видения.

— Видения?

Я кивнул.

— Я… мне кажется, что я видел… какой–то пейзаж или что–то подобное, — бормотал я. Даже сейчас мне страшно трудно припомнить все. Все картины точно ускользали от меня, едва только я старался ухватиться за них. Говорить об этом — и то было трудно.

— Пейзаж, — как бы про себя повторил Говард.

Я видел, каких трудов стоит ему заставить свой голос звучать отстраненно и без эмоций, как голос ученого, расспрашивающего о каком–нибудь любопытном феномене, и это ему не удалось. Я видел, что его трясет от волнения. Сигара в уголке рта едва заметно подпрыгивала. — Что же это был за пейзаж?

— Я не знаю, — честно признался я. — Я даже не могу сказать, действительно ли это был пейзаж. Но если все же был, то он не мог быть частью нашего мира

— Или нашего времени, — угрюмо пробормотал Говард.

Я уставился на него.

— Ты считаешь?..

— Я ничего не считаю, — грубо перебил меня Говард. — Но у меня есть одно подозрение. И молю Бога, чтобы я ошибался.

— Что за подозрение?

— Я не могу об этом говорить! — отбрил меня Говард. — Сейчас не могу.

Но на этот раз я не мог позволить ему заткнуть мне глотку этой своей стандартной формулой. Я вскочил с койки, отбросил в сторону плед и одеяло и подошел к нему.

— Все, Говард. Точка! — в бешенстве прошипел я. — Я уже сыт по горло в ответ на свои вопросы слышать твои отговорки и наблюдать, как ты пожимаешь плечами.

— Я пока не могу об этом говорить, — ответил Говард. — К тому же, я могу и ошибиться.

— Я если ты все же окажешься прав? — задыхаясь от злости, процедил я сквозь зубы. — Да за кого ты меня принимаешь, черт тебя побери? За сопляка–мальчишку? Дурачка, из которого можно вить веревки? Ты требуешь, чтобы я гнил заживо на этом засраном корыте и тихо дожидался, что же меня все- таки прикончит — эта холодина или же морская болезнь, потом ты тащишь меня куда–то к черту на кулички через весь этот город, жители которого с удовольствием прогнали бы всех нас троих сквозь строй. Я ведь чуть было с ума не сошел, изгоняя что–то там из этой девчонки, и чуть было не сдох от холода на обратном пути. И ты еще требуешь от меня смирения и терпения.

— Не надо раздражаться, малыш, — грубо осадил меня Рольф. Я в бешенстве повернулся, но он не стал меня ни за шиворот хватать, ни руки ломать, а лишь сунул мне в руки стакан с горячим грогом да добродушно улыбнулся впридачу. — Г. Ф. никогда ничего не сделает тебе во вред, — погрозил он мне пальцем. — Ты несправедлив.

Я готов был высказать ему все, что о нем думаю, однако что–то меня от этого удержало. Может быть, то, что в душе я был согласен с Рольфом. Разумеется, Говард никогда и ничего мне во вред не сделает. И не раз доказал мне, что он — мой друг.

Рольф сделал мне приглашающий жест, вручил такой же стакан с грогом Говарду и мощно приложился к своему стакану. Потом он устремил на Говарда полный серьезности взгляд.

— Скажите вы уж ему, — тихо попросил он. — Он ведь имеет право знать.

— А что он должен мне сказать? — недоверчиво переспросил я.

Говард вздохнул, поставил стакан на стол, так и не отпив грога, вынул изо рта сигару и уставился в пол.

— Возможно, ты и прав, Рольф, — тихо произнес он. — Рано или поздно этот момент все равно должен был наступить. — Он кивнул, решительно поднял голову и почти печально посмотрел на меня. — Ничего еще не закончилось, Роберт, — сказал он. — Ты помнишь, что ты сказал мне сегодня утром — это поражение. И как бы ты ни называл его, оно так и останется поражением?

Я кивнул, и Говард продолжал:

— Ты неправ, Роберт. Поражением это можно было назвать лишь в том случае, если бы битва была завершена. Но она не кончилась. Напротив, она в самом разгаре. И боюсь, преимущество пока что на стороне противника, чего я, честно говоря, не предполагал.

— Противника?

— Йог–Сотота, — пояснил Говард. — Он пока остается здесь, где–нибудь не очень далеко, в море. И твой отец, я думаю, тоже.

— Мой… отец? — повторил я недоверчиво. — А какое отношение ко всему этому имеет мой отец?

Говард рассмеялся, очень горько и очень тихо.

— Да самое непосредственное, Роберт. Как ты думаешь, почему Йог–Сотот затратил столько сил на то, чтобы завладеть книгами Родерика да и им самим? Твой отец был колдуном, мальчик мой, одним из очень немногих истинных магов, когда- либо живших на этом свете. И, вероятно, он знает о магии и скрытых силах природы гораздо больше, нежели любой другой простой смертный. Колдунам из Иерусалимского Лота удалось ненадолго перебросить мостик через время и протащить Йог–Сотота и вместе с ним и других подчиненных ему тварей в наше время, но твоему отцу оказалось по плечу настежь распахнуть эти двери в прошлое.

Я окаменел. Постепенно, очень медленно до меня стало доходить, что хотел доказать мне Говард. Но я не желал, отказывался принять это.

— Даже самому Йог–Сототу не под силу перепрыгнуть на два миллиарда лет и перетащить вместе с собой всю свою челядь, — продолжал Говард. — Он попытался и не сумел. И происходившее в доме Болдуина доказало, что власти его не хватает. А вот твоему отцу это оказалось под силу, Роберт. Именно по этой причине Йог–Сотот вернул его из царства мертвых и вынудил работать на себя. Он ненавидит нас, ненавидит всех живущих в этом мире, когда–то принадлежавшем ему и ему подобным, и теперь он не остановится ни перед чем, чтобы вновь вернуть этот мир себе, сделав всех нас своими верноподданными.

— Но мой отец никогда не станет…

— Он больше не хозяин своей воли, Роберт, — жестко пояснил Говард. — Не питай никаких иллюзий на этот счет. Три дня назад, там, на пляже, нам всего лишь повезло, не более того. Возможно, в нем еще оставались какие–то проблески человечности, и он пощадил нас, поскольку ты его сын, а я — друг. Но с каждым часом он, служа Йог–Сототу, находясь под его влиянием, все меньше и меньше остается человеком. Именно поэтому мы сейчас и живем на этом боте, а не в гостинице, Роберт. Йог–Сотот непременно нападет на нас, поскольку знает, что мы — единственные из людей, которые осознают опасность, которую он представляет, и способны перечеркнуть его планы, и я серьезно опасаюсь, что грядут новые несчастья, появятся новые невинные жертвы, много жертв, как это уже происходит сейчас.

— А… девочка? — спросил я. — А это… привидение?

Говард пожал плечами.

— Ничего не могу сказать, — признался он. — То, что ты почувствовал в ней, было частью Йог- Сотота, по крайней мере, я так считаю. Я не знаю, начал ли Андара свою акцию, но, видимо, то, что происходит сейчас в городе, как раз доказывает это.

— Но какое отношение к ВЕЛИКИМ ДРЕВНИМ имеют все эти перезвоны несуществующих колоколов и неожиданные встречи с привидениями? — недоумевал я.

— Клянусь Богом, Роберт, я этого не знаю, — вздохнул Говард. — Если бы знал, то смог бы что–нибудь предпринять, чтобы воспрепятствовать этому. Но, боюсь, что мы это выясним даже скорее, чем сами того желаем.

— Говард разбудил меня на следующее утро, едва взошло солнце. Погода в течение ночи улучшилась, хотя дождь не переставал и стук дождевых капель о палубу напоминал отдаленную перестрелку. Бот покачивался на волнах и, несмотря на два дополнительных каната, борт его продолжал ударяться в отполированный почти до блеска камень причала.

— Спал я в эту ночь мало. Слова Говарда взволновали меня, причем больше всего меня беспокоило как раз то, что он по–прежнему что–то недоговаривал. В конце концов, далеко за полночь я забылся зыбким, пронизанным кошмарами, беспокойным сном, и мне показалось, что я не проспал и нескольких минут, как вдруг кто–то принялся трясти меня за плечо. С великой неохотой я открыл глаза.

— Поднимайся, Роберт, — нетерпеливо сказал Говард. — Уже пора. Шин пришел.

Зевнув, я сел и стал, протирать глаза. Каюту заполнял серый утренний свет. Холод, несмотря на три накинутых одеяла, пробирал меня до костей.

— Что случилось? — сонно пробормотал я.

Рядом с Говардом выросла широкоплечая фигура, опустилась рядом с моей койкой на корточки и тоже тряхнула меня за плечо. Вначале я подумал, что это Рольф, потом, приглядевшись, узнал Шина. На нем по–прежнему была та самая черная рабочая куртка, в которой он предстал перед нами прошлым вечером, но сегодня на голову он надел еще и вязаную шапочку. Руки его были в теплых вязаных перчатках. Лицо Шина покраснело от холода, а под глазами обозначились темные круги. Вид у него был такой, будто он не смыкал глаз всю минувшую ночь. Видимо, так оно и было.

— Черт возьми, да что вы все подхватились ни свет ни заря? — возмущался я. — Конец света наступил, что ли? — Усаживаясь в постели, я ударился головой о край койки и, ругаясь, опустил ноги на ледяной пол.

Шин не без ехидства ухмыльнулся:

— Думаю, мне есть что вам сообщить, — сказал он. — Вас это наверняка должно заинтересовать.

— В данный момент меня вообще ничто не способно заинтересовать, — буркнул я. — Который сейчас час?

— Уже почти восемь, — сурово произнес Говард. — Шину удалось кое–что разузнать, и не исключено, что и нам это может сослужить службу.

Сонно моргая, я подавил зевок и попытался встать, но бот так мотало на волнах, что я вынужден был держаться руками за койку, чтобы не свалиться на пол.

— Вот как! — сказал я. — Что же это такое?

— Побывал я вчера у этого коновала, — сообщил Шин. — Как и велел мне Филипс.

— Он ходил к девочке? — все еще никак не оправившись ото сна, поинтересовался я. Чувствовал себя я невыспавшимся и разбитым — по мне лучше уж вообще не ложиться, чем недоспать.

— Ходил, ходил, — довольно нетерпеливо ответил за Шина Говард. — Но не это важно. Врач этот был не один.

Ткнувшись к столу, я попытался обнаружить на нем хотя бы подобие завтрака, но стол был пуст. Пришлось довольствоваться недопитым вчерашним грогом. На вкус он был ужасен, но зато алкоголь чуть–чуть растворил ледяной комок внутри.

— Один из городских был у него, — пояснил Шин. — Он был прямо сам не свой. Рассказывал об одном своем друге и о какой–то книжонке с чудными буквами.

Эта фраза вырвала меня из состояния дремоты, в котором я пребывал.

— Книжонка, говоришь? — переспросил я. — Что же это за книжонка?

Я успел перехватить взгляд Говарда. Было ясно, что мы подумали об одном и том же. Книга…

— Он не сказал, — ответил Шин. — И вообще нес какую–то околесицу, от которой у меня волосы встали дыбом. Доктор этот ни единому его слову не поверил, дал ему чего–то, чтобы тот малость успокоился, да отослал прочь. Мне кажется, он подумал, что этот парень малость перебрал.

— А он не был пьян? — поинтересовался я.

Шин отрицал.

— Нет, пьян он не был. Просто парень совсем расстроился. Нет, нет, он и капли в рот не брал, спорить могу, — утверждал Шин.

— И что же дальше? — спросил Говард, когда Шин умолк.

Шин пожал плечами.

— Ничего. — ответил он. — Мне показалось, история эта вас заинтересует в связи с последними событиями в Дэрнессе.

— Вы, случаем, не знаете, где он живет? — осведомился Говард у Шина. Голос его предательски дрожал.

Шин покачал головой.

— Нет, не знаю, — ответил он. — Но это не суть важно — он здесь, — проговорил Шин и ткнул пальцем на лестницу.

— Здесь? — я невольно взглянул на трап.

— Здесь, недалеко, — пояснил Шин. — Он ждет вас там дальше, у рыбных рядов.

— Отчего же вы его не привели сюда? — спросил Говард.

Шин сделал неопределенный жест рукой.

— Черт возьми, да я еле уговорил его вообще встретиться и поговорить с вами, — усмехнулся он. — Вы, видимо, все же так и не представляете себе, что творится в городе. Люди напуганы до смерти и главными виновниками всего считают вас.

— Но это же бред какой–то, — вмешался я.

— Разумеется, бред, — раздраженно согласился Шин. — Но людей ведь не переделаешь. Они отнюдь не всегда придерживаются логики, парень. — Он поднялся. — Я пойду к этому Гордону. Вы уж поторопитесь, а то я не знаю, дождется ли он меня или убежит. — Кивнув нам, он быстро взбежал вверх по лестнице, и через несколько секунд шаги забухали по палубе над нами.

Говард, наморщив лоб, смотрел ему вслед.

— Что ты о нем думаешь, Роберт? — очень тихо спросил он.

Я пожал плечами, вернулся к койке и принялся перебирать одежду в сундуке в поисках теплой одежды. Если здесь околеть ничего не стоит, то можно легко вообразить себе, какой холод на улице.

— Понятия не имею, — ответил я после долгой паузы. — Не верится мне, что он настроен к нам враждебно. Но то, что он — не тот, за кого себя выдает, — это несомненно.

— Он не задал ни единого вопроса, — пробормотал Говард.

Я поспешно натянул поверх своей рубашки с рюшами теплый пуловер.

— Не понимаю. — Я и действительно не понимал.

— Вчера вечером по пути назад он не задал мне ни единого вопроса. Поначалу, когда мы были еще там, у миссис Уинден, я было подумал, что он ее стесняется. Но — нет, оказывается. Он не стал расспрашивать меня, и когда мы уже возвращались и никого вокруг не было.

— Но вы же там о чем–то с ним говорили.

Говард махнул рукой.

— Да о чем угодно, только не об этой девочке, Роберт. Мне показалось, что все это его вообще нисколько не интересует… Или же, — добавил он после минутного раздумья и уже другим голосом, — он понимает, в чем дело.

— А ты заметил, как он дерется? — спросил я.

Говард недоуменно уставился на меня.

— Что?

— Когда он пытался утихомирить Салли, — продолжал я, — я наблюдал за ним, Говард. Очень внимательно наблюдал. Если и есть люди, которые блестяще владеют приемами самозащиты, то Шин — один из них.

Помолчав, Говард вздохнул и взялся за пальто.

— У нас мало времени, Роберт. Так что, советую поторопиться, — напомнил он. — А что касается того, кто он и что, то, я думаю, придет время и мы это узнаем. В данный момент он на нашей стороне, и это главное.

— Хотелось бы надеяться, — пробормотал я. Говард предпочел не развивать эту тему, а просто молча и с растущим нетерпением смотрел, как я одевался.

Молча мы покинули каюту и ступили на причал. Там нас уже дожидался Рольф. Все трое мы были укутаны в толстые, на Меху пальто, которые превратили всех, даже Говарда, в великанов.

— Где Шин? — коротко спросил Рольфа Говард.

Тог показал пальцем на несколько одноэтажных пакгаузов в сотне метров от нас.

— Он пошел вон туда, в среднее здание.

Мы направились туда. Хлестал ледяной дождь, и вскоре я почувствовал, что даже в этом одеянии начинаю мерзнуть. Пакгаузы лежали чуть в стороне, довольно далеко от воды, как мне показалось, но все же на территории этого богом забытого порта. На протянувшейся перед ними улице лежали кучи мусора и отбросов, что говорило о том, что пакгаузы эти крайне редко использовались по назначению.

Когда мы приблизились к ним, я невольно бросил взгляд на город. Странное это было зрелище — весь Дэрнесс лежал серым, безжизненным, вымершим, он совсем не походил на город, в котором жили люди, а скорее напоминал театральную декорацию, отделенную от нас мутноватой завесой косых струй хлеставшего дождя. Понятно, что вряд ли какой–нибудь другой город при такой погоде выглядел бы привлекательнее — неясные очертания домов казались какими–то мягкими, словно сделанными из губки, волглыми. Повсюду здесь преобладал серый цвет, и можно было говорить лишь о его оттенках. Слов нет, стояла зима, но все же это царившее вокруг уныние никак не могло быть отнесено на счет лишь ненастного времени года и промозглого зимнего рассвета. Казалось, город этот расплющился, поник — низкое, покрытое тучами зимнее небо прибило его к земле, и единственным чувством, доминировавшим во мне, когда я созерцал этот безрадостный пейзаж, был затаенный страх. Тот же, что я испытывал прошлым вечером, приближаясь к постели Салли, — тогда я ясно ощущал присутствие чего–то злого, враждебного. Ощущал я его и сейчас, только слабее, теперь чувство это было не столь интенсивным, как вчера. Мотнув головой, я попытался отогнать эти мысли.

Дверь среднего пакгауза отворилась, когда мы были еще шагах в тридцати от здания, и показалась рослая фигура Шина. Он махнул нам рукой. Мы ускорили шаг и на последних метрах уже чуть ли не перешли на бег — холод и дождь подгоняли нас.

Внутри пакгауза было так темно, что в первые секунды я вообще не мог ничего разобрать, кроме, разве что, темных очертаний стен. Воняло гнилой рыбой и еще какой–то непонятной дрянью, и здесь было даже, пожалуй, еще холоднее, чем на улице, но зато хоть с неба не лилось.

Шин указал на молодого парня, лет двадцати, стоявшего в тени в глубине пакгауза и напряженно смотревшего на нас.

— Вот он, — коротко бросил Шин.

Говард кивнул, снял шляпу и сделал шаг к незнакомцу.

— Мистер…

— Блэк, — ответил парень. — Гордон Блэк. Зовите меня Гордоном. А вы Филипс?

Говард кивнул и, бросив быстрый взгляд на Рольфа, подошел к Блэку. Рольф, повинуясь безмолвной команде Говарда, направился ко входу и стал смотреть сквозь щели в прогнивших досках наружу, а мы с Шином приблизились к Говарду и Блэку.

Я присмотрелся к этому любопытному мистеру Блэку. Он был высоким, почти таким же рослым, как Шин, но тренированные мышцы Шина у Блэка заменял жир, лицо его было вялым и опухшим, а кожа имела нездоровый оттенок. Глаза его беспокойно бегали, когда он обвел взором Шина и нас с Говардом. Было видно, что его гложет страх.

— Рассказывай, Гордон, — обратился к нему Шин. — Можешь не беспокоиться — Филипсу можно доверять.

Но Блэк рассказывать явно не торопился. Кончик его языка быстро облизывал пересохшие от волнения губы, а на шее нервно пульсировала какая–то жилка.

— Речь идет, как я понимаю, о вашем друге, — решил проявить инициативу Говард, весьма дружелюбным тоном обратившись к Блэку. — Шин нас уже ввел в курс дела. Что там у вас стряслось?

Блэк проглотил комок в горле.

— Он… то есть, Тремейн, — запинаясь, начал он. Взгляд, которым он смотрел на Шина, был почти умоляющим. Но Мур лишь кивнул ему, сопроводив кивок ободряющей улыбкой.

— Мы нашли эту книгу, и с тех пор что–то такое произошло с Тремейном — он изменился, — выпалил Гордон. Сейчас, когда он нашел в себе силы преодолеть смущение и страх, то затараторил без умолку. Я даже с трудом мог уследить за потоком его речи, настолько быстро он говорил. — Не знаю, что с ним такое произошло, но он теперь другой. Я уже и не знаю, бояться мне его или нет. И все с тех пор, как он засел за нее. Он обо всем на свете позабыл, понимаете, и даже…

Взмахом руки Говард прервал этот монолог.

— Прошу вас, все по порядку, мистер Блэк, — обратился он к Гордону. — Этот мистер Тремейн — ваш друг?

— Он не мистер Тремейн. Тремейн — это его имя, — вмешался Шин. Подойдя к Блэку, он улыбнулся и участливо положил руку ему на плечо. — Расскажи ты все, как было, по порядку, — попросил он. — С самого начала.

Гордон, нервно кивнув, секунду или две смотрел в пол, потом выпрямился.

— Значит так, это было дня два или даже три назад, — начал он. — Ну, выпили мы малость и решили размяться немного, чтобы головы наши прояснились. И вот напали на этот след…

— След? — насторожился Говард. — Что за след? И где?

— Да не очень далеко отсюда, — ответил Гордон. Сразу же за тем поворотом, что на Бэтхил Тремейн вообще поначалу не хотел идти, но мне было интересно узнать, и я уговорил его пойти со мной. — Он снова затараторил, как человек, который рад с души камень снять, и на этот раз Говард не прерывал его, а молча терпеливо слушал. Лицо его по мере изложения Гордоном его истории мрачнело, но он продолжал хранить молчание, лишь время от времени бросая тревожные взгляды на меня, в особенности, когда Гордон в своем рассказе дошел до мансарды и до того, как они впервые увидели эту загадочную книгу на столе, за которым сидел мертвец. Лишь когда Гордон, наконец, закончил, он заговорил.

— А где сейчас ваш приятель? — поинтересовался он.

— Дома, — ответил Гордон. — Мы с ним на двоих комнату снимаем… Денег идет меньше… вы понимаете? Но я там не был… вот уже третий день, как я туда не показываюсь.

— И книга до сих пор у него?

Гордон порывисто кивнул.

— Я вам говорю — он сиднем сидит над ней с тех пор, как эта проклятая книга у него оказалась, — ответил он. — Он ведь… он говорит, что может ее читать. А как же ее прочитаешь, если там одни сплошные каракули?

— Каракули, говорите? — Лоб Говарда прорезали морщины. — Что вы имеете в виду, Гордон?

Блэк в явном замешательстве стал смотреть по сторонам.

— Ну, в общем, — бормотал он, — это не обычные буквы, понимаете? Это… какие–то значки.

— Какие–то значки… — рассеянно повторил Говард. Он задумался на секунду, потом сел на корточки и принялся чертить кончиком трости на пыльном полу какие–то линии, на первый взгляд — бессмысленные. — Похоже? — спросил он.

Гордон нагнулся и, прищурившись, смотрел некоторое время на них, потом кивнул.

— Похоже, — признался он. — А вы знаете, что… что это такое?

Теперь я уже ясно видел, как побелело лицо Говарда.

— Боюсь, это так, — едва слышно ответил он.

— Вы можете помочь Тремейну? — спросил Гордон.

— Еще не знаю, — честно ответил Говард. — Но вашему другу, надо полагать, грозит очень большая опасность, Гордон. Отведите нас к нему.

Гордон вздрогнул.

— Но я… я пообещал ему, что никому об этом не стану рассказывать, — бормотал он. — Он тогда…

— Ваш друг находится в серьезной опасности, Гордон, — повторил Говард. — Можете мне поверить. Он может погибнуть, если мы не придем к нему.

— Я знаю, где он живет, — тихо проговорил Шин. — Может, тебе и не стоит идти, Гордон. — Я сам отведу вас туда.

— Да нет, я могу отвести, — пробормотал Гордон. — Но вы ведь поможете Тремейну, да? Так, как вы… Салли помогли.

Говард присвистнул. Резко повернувшись к Шину, он пристально посмотрел на него, ожидая объяснений. Но темноволосый великан в ответ лишь пожал плечами.

— Я ему и словом не обмолвился, — спокойно произнес он. — А что другого можно было еще ожидать? Что никто об этом не узнает?

— Да нет, — мрачно ответил Говард. — Просто я надеялся, что у меня все же окажется больше времени. Впрочем, теперь это уже роли не играет. — Надев шляпу, он указал тростью на дверь. — Ведите меня к вашему приятелю, Гордон.

Тот неуверенно взглянул на него, потом решительно мотнул головой и направился к выходу. За ним последовал Шин. Говард тоже повернулся и хотел направиться за ними, но я остановил его.

— Что это все значит? — резко спросил я. Говорил я очень тихо, с тем, чтобы ни Шин, ни Гордон не смогли меня расслышать. — Это что, одна из книг из того самого сундука?

Говард снял мою руку с локтя.

— Я… этого не знаю, — пробормотал он. — Но боюсь, что да.

Я ткнул пальцем в то, что он начертил на полу.

— Но ты знаешь, что это за значки и что это за язык, хоть и не знаешь, что это за книга, — с издевкой констатировал я. — Черт возьми, Говард, доживу я до того дня, когда услышу наконец от тебя правду?

— Вчера был такой день, точнее, вечер, — ответил он, но я раздраженно отмахнулся от него.

— Да, кое–что я все же узнал, жалкие обрывки, — ответил я. — Ровно столько, сколько продиктовано необходимостью, но никак не больше, правда? Что это за таинственные знаки? И что это за книга?

Говард повернулся и ногой затер нарисованное.

— Это написано по–арабски, — пояснил он. — Во всяком случае, если речь идет именно о той книге, что я думаю.

— Она из книг моего отца?

Говард кивнул.

— К величайшему сожалению, мальчик мой. Это Necronomicon.

— Ага, понятно. Что же такое этот Necronomicon?

— А вот этого я тебе сказать не могу. — Я по его лицу понял, что он на самом деле не мог. — И, если это действительно он, чего я опасаюсь, — добавил он, — тогда в опасности не один только Тремейн. И не только этот городок, Роберт.

Мы не сразу отправились в город, а прежде завернули на наше судно. Говард оставил нас дожидаться на набережной, сам прыгнул на ходившую ходуном палубу и тут же исчез внизу. Дождь еще усилился, и на горизонте снова собирались темные клубы черных туч, а мы, сбившись в кучку, точно перепуганные овцы, торчали на берегу.

Вскоре показался Говард. Несмотря на холод, он был без пальто, а в руках держал какой–то холщовый мешочек. Без слов он спрыгнул на камень, подошел к нам и раскрыл свой мешочек.

Увидев, что в нем, Шин не мог сдержать удивленного возгласа.

В нем находилось оружие. Револьверы.

Четыре массивных револьвера, ручки которых были отделаны перламутром. Их длинные стволы имели такой калибр, что впору слонов отстреливать. Без слов Говард вручил оружие каждому из нас, за исключением Гордона, свой пистолет он сунул за пояс под куртку, а мешочек тут же швырнул в воду.

— Что все это значит? — с недоверием в голосе спросил Шин, вертя в руках револьвер и рассматривая его так, словно понятия не имел, для чего эта штуковина и как с ней обращаться. В его огромной лапе оружие выглядело игрушечным.

— Это чисто в качестве меры предосторожности, — пояснил Говард. — Причин для беспокойства нет никаких. Суньте куда–нибудь подальше от любопытных глаз.

— Меры предосторожности, говорите? — Шин зло рассмеялся. — Но если, как вы выражаетесь, нет никаких причин для беспокойства, так на кой черт это? Не перегибаете ли вы палку, Филипс?

— Спрячьте подальше, — повторил Говард в своей обычной манере, не давая прямого ответа на его вопрос. — Прошу вас.

— Что это значит? — неожиданно для всех подал голос Гордон. Он быстро подошел к Говарду и протянул к нему руку, и я уже было подумал, что он схватит его за шиворот, но рука Блэка так и замерла на полпути. — К чему эти пистолеты? Вы ведь сказали, что поможете Тремейну, и вот…

Конца его недоуменной фразы я не расслышал, потому что над морем вдруг раздался страшной силы удар грома и заглушил ее. Говард вздрогнул и машинально повернулся…

И замер.

В одну секунду море стало другим. Серая, вспененная, покрытая волнами поверхность его стала ровной, глянцевито–черной равниной, над которой суетливо сбивались в стаи какие–то неясные, лишенные очертаний тени, а на севере из сгустившихся туч почти беспрерывно сверкали молнии, но грома слышно не было. Ветер в течение одной — двух секунд превратился в свирепый ураган, и капли дождя казались теперь крохотными иголками, впивавшимися мне в лицо.

— Боже, да что же это такое делается? — невольно вырвалось у Шина.

И словно в ответ ему, небо расколола новая ослепительная вспышка.

И вслед за этим все вокруг превратилось в ад.

От грома и гула дрогнула земля у нас под ногами. Молнии следовали одна за другой, и весь горизонт превратился в неистовую оргию света, словно мир охватывал какой–то инфернальный пожар. Говард что–то отчаянно кричал нам, но из- за непрекращавшегося грохота я не мог расслышать его слов. Дождь обрушился с такой силой, что казалось, воистину разверзлись хляби небесные.

И из моря стали выползать тени.

В первую секунду мне показалось, что это просто туман, но тут же я смог убедиться, что это никакой не туман. Это были тени.

Тени людей.

Беззвучно, очень быстро и ловко они достигали причала и, уцепившись за его край, карабкались наверх — вот забралась одна, потом другая, третья. Я и глазом не успел моргнуть, как их стало не меньше десятка. Шин с криком выхватил свой револьвер и стал стрелять по ним — последовал выстрел, другой, третий… Из–за раскатов грома пистолетные выстрелы были практически не слышны, словно кто- то спичкой чиркал.

И я видел, что пули Шина рикошетом отлетали от этих странных существ, не причиняя им ровным счетом никакого вреда.

— Прочь! — ревел Говард. — Спасайтесь!

Его призыв вернул меня в реальность и вывел из оцепенения. Стремительно повернувшись, я рванул за собой Гордона, который, как и я пару секунд назад, стоял раскрыв рот, созерцая весь этот кошмар, и бросился прочь с этого причала.

Однако я смог сделать лишь несколько шагов.

Над узкой улицей молниеносно и совершенно беззвучно сгустилось облачко тумана и за ним двигались смутные очертания… Тени!

— Назад! — завопил Говард. — Роберт! Гордон! Берегитесь!

Но его предупреждение слегка запоздало. Туман приближался к нам, словно вихрь, вот он набросился на нас, окутал влажной, серой и холодной пеленой, разделил нас полупрозрачным барьером. Гордон закричал от ужаса и затем, размахивая руками, придушенно всхлипнул и повалился наземь.

— Назад, Роберт! Не подходи туда! — доносился до меня рев Говарда. — Не вздумай туда подходить!

Не обращая на него внимания, я в два прыжка одолел расстояние между мной и лежащим Гордоном. Туман стал еще гуще, он клейкой, отвратительной, промозглой пеленой окутал меня, словно облепил тонкой пленкой, сковав меня морозом. Словно откуда–то издалека до меня донесся истошный вопль. Гордона, и это уже был не просто крик ужаса, надсадный вопль боли и отчаяния. Я зашатался, едва не упав, все же сумел устоять на ногах. Туман серой ватой обложил меня, кожа горела, словно мельчайшие капли состояли не из влаги, а кислоты.

— Назад, Роберт! — кричал Говард. — Ему уже не помочь!

Голос Говарда доносился до меня словно за десятки миль. Где–то поблизости продолжал истошно вопить Гордон, но я уже ничего не мог разобрать из–за серой пелены и скрывшихся за ней, метавшихся теней. Мне казалось, что я вижу в них людские черты и даже каких–то иных существ — жутких, безобразных, растекавшихся, выплывавших из ниоткуда призраков, сбивавшихся в кучу, словно замышлявших свои черные дела.

Гордон!

Позабыв о предупреждениях Говарда, я ринулся сквозь туман, выкликая, как безумный, его имя. Тени метнулись передо мной в стороны, и на долю секунды мне даже показалось, что они трансформировались, создав жуткий образ, лицо мертвеца, искаженное до неузнаваемости, уставившееся на меня, скривив свой омерзительный, узкий, как щель, усеянный гнилыми зубами рот. Заорав от страха, я, повинуясь лишь инстинкту, с размаху грохнул кулаком по этой ненавистной твари, но рука моя прошла сквозь пустоту — это был всего лишь фантом.

Почти не осознавая ничего от охватившего меня страха, я обреченно побрел вперед. Туман густел с каждой секундой, надвигался на меня непроницаемой пеленой густого, липкого дыма, обжигавшего кожу. Глаза мои слезились и болели нестерпимо, я едва мог видеть. Но я должен был найти Гордона. Я чувствовал, что он где–то здесь, очень близко, скрытый от меня зловредной едкой пеленой. Крики его перестали быть человеческими — он погибал.

Вдруг нога моя на что–то наткнулась и я, замахав руками, тяжело упал наземь. С полсекунды я неподвижно лежал, потом поднялся и, усевшись на землю, наугад ткнул рукой в туман.

Ладонь моя наткнулась на что–то мягкое, податливое, продолжала свои поиски и нащупала глаза, нос, губы — чье–то лицо. Лицо Гордона!

В отчаянии я вскочил и попытался поставить его на ноги, но он был слишком тяжел. Я почувствовал на руках что–то липкое, мокрое, но не позволил себе задуматься над тем, что это могло быть. Гордон продолжал стенать, тело его сотрясали конвульсии, он явно ничего не соображал и не предпринимал никаких попыток встать, даже с моей помощью. Несмотря на то, что лицо его было всего в каком–то полуметре от меня, я не видел его из–за плотной, словно дымовая завеса, пелены тумана.

Внезапно меня за шиворот схватила чья–то сильная рука, и я невольно выпустил Гордона и сам едва удержался, чтобы не упасть. Рольф! Что–то крича, он, бесцеремонно поставив меня на ноги, принялся тащить куда–то перед собой, в туман, прочь от Гордона. Я попытался было воспротивиться, но куда там! Не обращая внимания на мои протесты, он продолжал двигать меня перед собой, и лишь когда из мглы вырисовались силуэты Говарда и Шина, он разжал объятия.

— Да черт возьми, Рольф! Нам надо вернуться! — задыхаясь, потребовал я. — Там же Гордон остался!

— Ему теперь уже ничем не помочь, мальчик мой. — Говард тронул меня за плечо и другой рукой указал на клубящееся серое облако, перекрывавшее улицу позади нас.

— Оно вызвало во мне страх. Только теперь, когда я побывал в этом тумане, я видел, насколько густой была эта серая масса. Теперь она даже утратила всякое сходство с туманом, уподобившись скорее вязкой, сиропообразной жидкости, тяжело переливавшейся, клокотавшей под воздействием незримых внутренних сил. Тени исчезли, не было видно и Гордона. Он затих, но мне казалось, что я и сейчас слышу его вопли отчаяния.

— Тебе ему уж не помочь, Роберт, — повторил Говард. — И никому не помочь. — Покачав головой, он серьезно посмотрел на меня и показал на мои руки.

— Руки мои были в крови. То теплое и клейкое, что покрывало мои руки, оказалось кровью. Кровью Гордона! На какой–то момент мне даже показалось, что у меня перед глазами вновь с ужасающей отчетливостью встали картины, виденные мною в гуще тумана — тени, отовсюду устремляющиеся к неподвижно лежащему Гордону и склоняющиеся над ним, я даже слышал его крики, которые никак не хотели прекращаться…

— Тихо застонав, я прикрыл глаза и старался побороть приступ дурноты, подступавший к горлу.

— Когда я раскрыл глаза, туман 'исчез. Исчез так быстро, как и налетел этими жуткими сгустками, он снова уполз в Ничто, вместе с ним пропали и тени, словно привидения, исчезающие с первым утренним лучом солнца.

— Исчез и Гордон. Бесследно, словно он тоже был тенью.

— Это там. — Говард быстро показал рукой на серое, трехэтажное здание в конце улицы. Мы не очень долго добирались сюда — оно располагалось в десяти, может быть, в пятнадцати домах от порта, еще не в центре города, но и уже не в районе порта, а в квартале, наводненном маленькими, захудалыми и закопченными лавчонками, витрины которых, большей частью, были заколочены досками, и неказистыми домишками, где ютились обитатели крохотных каморок — бедный люд Дэрнесса — рабочие фабрик и портовый народ. Район этот, хоть и далекий от зажиточности, все же не был таким убогим, как тот, где нам пришлось побывать прошлым вечером. Однако, и сюда я бы вряд ли отправился по доброй воле в одиночку в темное время суток.

Здесь тоже было тихо и весьма малолюдно, как и во вчерашнем районе. В окнах кое–где горел свет, но на улице не было ни души. Туман шел за нами по пятам и повис теперь сизой, противной пеленой над домами, но это был уже вполне нормальный зимний туман. Но меня, тем не менее, от него с души воротило.

— Почему это туман всегда обрушивается на бедняков? — вслух размышлял я.

— Потому что для этого существуют определенные причины, Роберт, — ответил Говард.

Я даже вздрогнул, услышав это, и вопросительно и даже чуть смущенно посмотрел на него. Только сейчас я понял, что произнес свой вопрос вслух.

— Причины?

Говард кивнул.

— Эти люди редко бывают счастливы. А силы зла всегда предпочитают выискивать свои жертвы там, где несчастье уже оставило свои зловещие следы.

Прозвучало это несколько театрально, как мне показалось, и я уже собрался высказаться по этому поводу, но Говард, заметив это, жестом призвал меня к молчанию. Он снова повернулся к Шину.

— Этот дом?

— Да. С определенностью утверждать не могу, но мне кажется, это здесь. Он должен занимать комнатенку там наверху, в мансарде. Посмотрим. — Он хотел уже пройти в дверь, но Говард взял его за локоть.

— Лучше, если вы останетесь здесь, Шин, — серьезно произнес он. — Лучше дождитесь нас здесь. Мы уж как–нибудь разыщем эту каморку.

— Я не из пугливых, — предупредил Шин, но Говард и слушать его не хотел.

— Вот уж в этом я не сомневаюсь, Шин, — без тени улыбки сказал он. — Но все же не моху позволить вам идти с нами наверх. Вы ведь видели, что произошло с Гордоном?

— Но не думаете же вы, что это дело рук Тремейна! Их ведь с Гордоном с малых лет водой не разлить.

Говард покачал головой.

— Если тут замешана та самая книга, что я предполагаю, а я почти уверен, что это так и есть, Шин, то, боюсь, этот человек — уже не Тремейн, — по- прежнему серьезно произнес он.. — Так что, оставайтесь здесь. Кроме того, нам необходим человек, который прикрывал бы нас с тыла. — Он преувеличенно пытливо стал озираться по сторонам. — Не нравится мне это спокойствие. Так что, если уж хотите помочь нам, то побудьте здесь и глядите во все глаза. А если что подозрительное заметите, тут же дайте нам знать.

Шин не упирался больше, а Говард, повернувшись, зашагал через улицу к дому. Чуть поодаль за ним следовали мы с Рольфом.

Внутри этот дом опять–таки проявлял очень большое сходство с тем, где мы были вчера вечером, только был побольше и загажен был меньше. В длинный, с низким потолком, вонючий коридор выходило множество дверей. Судя по шуму и обрывкам голосов, квартиры и комнаты за ними были вполне обитаемы. Говард целеустремленно направился к лестнице, ведущей на верхние этажи.

Едва мы ступили на первую лестничную площадку, как отворилась дверь и на нас уставилось чье–то заспанное мурло.

— Что вам здесь нужно? — весьма недружелюбно осведомилось мурло.

— Да вот, ищем кое–кого.

— Кого вам нужно? — последовал новый вопрос.

— Одного… нашего приятеля, — помедлив, ответил Говард. — Нам сказали, что он здесь живет. Тремейн.

— Тремейн? — Теперь человек уже не скрывал своего недоверия. — Да, он здесь живет. В мансарде. На самом верху. Что вам от него нужно?

— А вот об этом мы сами ему скажем, — пробурчал Рольф. Мужчина хотел было не согласиться с таким поворотом беседы, но, еще раз взглянув на Рольфа и убедившись, что они с ним явно в разных весовых категориях, поспешно скрылся в своей каморке.

Говард кивнул.

— Вперед.

Мы устремились вперед, прошли через еще один мрачный коридор, добрались до лестницы на мансардный этаж. Здесь было полутемно, но все же можно было разобрать единственную дверь в узком проходе.

Говард, подняв руку вверх, призвал к тишине и, приложив палец к губам, извлек из кармана пальто револьвер. Рольф тоже не мешкал, лишь я не спешил. Вообще–то приятная тяжесть пистолета всегда внушает уверенность в подобных ситуациях, но сейчас я понимал, что, если за этой дверью нас поджидает реальная опасность, то никакое оружие нам уже не поможет. Нам уже вообще ничего не поможет.

— Не входить! Ждать здесь! — приказал Говард. — И смотреть в оба! — Согнувшись, он совершенно беззвучно положил на пол трость, шляпу и пальто и, слегка пригнувшись, стал приближаться к двери.

Дверь отворилась, когда ему до нее оставался лишь один шаг.

Говард замер в ошеломлении. Сквозь эту без единого скрипа открывшуюся перед ним дверь нашему взору открылось очень странная комната.

Или, вернее, то, во что она превратилась.

Картина эта была странной и в той же степени жуткой.

На полу клубился туман, светящийся изнутри зеленым, туман, от которого исходил резкий запах. Стены были покрыты толстенным слоем льда, а с потолочных балок, уходящих вверх под острым углом, свисали серые клочья чего–то липкого, похожего на паутину. И весь воздух этой комнаты пульсировал синхронно с туманом, столы, стулья, кровати — все в этой комнате было покрыто льдом. На нас пахнуло ледяным, арктическим холодом.

Но я не в состоянии был сосредоточить свое внимание на всем этом. Взгляд мой, словно под воздействием гипноза, был неотрывно прикован к круглому столу у окна — лишь его одного из всей мебели пощадил этот страшный лед. К столу и тому, кто за ним стоял…

— Входите, мистер Лавкрафт, — произнес он. Голос этот звучал ужасно, противоестественно резко, звеняще, словно пыталось говорить существо, состоявшее из стекла или льда. — Я ждал вас.

Говард не спешил воспользоваться приглашением. Револьвер в его руке заметно подрагивал, чуть опустился, потом резко взметнулся вверх.

— Уберите оружие, Лавкрафт, — велел стеклянный голос. — Вы же понимаете, что против меня это ничто. — Обойдя вокруг стола, он вышел на середину комнаты и сделал приглашающий жест. Я видел, как от его лица отваливались небольшие кусочки льда и, беззвучно падая, исчезали в клубящемся у пола тумане. Как этот человек мог оставаться в живых?

— Кто… кто вы? — запинаясь, спросил Говард.

— Кто я? — Лицо этого человека оставалось совершенно бесстрастным, словно маска, но он все же рассмеялся, и у меня от этого смеха похолодела спина. — Я тот, кого вы искали, Лавкрафт. Вы, вместе с вашим придурковатым молодым приятелем. Я — Тремейн. Вы же хотели ко мне зайти. Или вы искали не столько меня, сколько вот это? — Отступив чуть в сторону, он театральным жестом показал на стол.

Едва увидев книгу, Говард вздрогнул и съежился, словно от удара хлыстом.

Она раскрытой лежала на столе — толстенный, переплетенный в окаменевшую от времени свиную кожу фолиант. Зеленоватое свечение, заполнявшее комнату, казалось, сгущалось у этих пергаментных страниц, и несмотря на то, что я стоял довольно далеко, мне казалось, что закорючки–буквы на пергаменте каким–то образом двигались.

Внезапно Говард, охнув от изумления, вышел из оцепенения и шагнул в комнату. Тремейн, тут же подскочивший к нему, загородил ему дорогу.

— Я бы не советовал вам прикасаться к ней, — тихо предупредил он. — Это означало бы вашу гибель, Лавкрафт.

Говард секунду или две смотрел на него полным ненависти взглядом.

— Что вы наделали, идиот? — прохрипел он.

— То, что должен был сделать. — Тремейн тихо засмеялся. — И вам это известно, Лавкрафт. Если бы вы об этом не знали, вы бы не пришли сюда. Но теперь уже поздно. — Он повернул голову и посмотрел на нас с Рольфом. Мы так и оставались за порогом. — Вы бы вошли, господа, что ли? — пригласил он. — Не бойтесь — ничего здесь с вами не случится, если вы будете достаточно благоразумны.

Все во мне восстало, едва я услышал это приглашение, мой внутренний голос орал мне, чтобы я поскорее уносил отсюда ноги, но я все же, преодолев голос воли, переступил порог и вошел в эту комнату. И сразу же мороз окутал меня своим ледяным покрывалом, и от ног моих вверх по телу поднималось отвратительное чувство очень странного холода, едва я ступил в эти клубы тумана, переливавшегося у пола. Чувство было такое, словно по моим икрам вверх ползут тысячи крохотных паучков.

— Вы просто безумец, Тремейн, — воскликнул Говард. — Вы же не отдаете себе отчета в ваших поступках.

— О, нет — вполне отдаю, — не согласился Тремейн. — Я сделал то, что должно быть сделано.

— Ведь вы умрете! — сказал Говард.

Тремейн невозмутимо кивнул.

— Вероятно, — ответил он. — Но что такое одна- единственная жизнь, тем более человеческая? — В его устах слово «человеческая» прозвучало почти что оскорблением. — Поздно вы явились, Лавкрафт. Это уже свершилось. Снова будет восстановлена власть истинного властителя этого мира, и она станет еще могущественнее, еще неколебимее, чем прежде. И больше вы уже ничего не сможете сделать.

Я не понял, что Тремейн хотел этим сказать, но слова его разбудили во мне что–то такое, что я уже ощущал прошлым вечером, когда изгонял демонов из тела девочки. И снова, как и тогда, я ощутил себя беспомощным зрителем, воля которого оттеснена куда–то далеко в самую глубину его сознания. Ноги мои без моего участия пришли в движение, я видел словно со стороны, как руки мои поднялись и схватили Тремейна, видел ярость, злобу в его глазах и слышал его страшный вопль, когда он, схваченный чьей–то незримой, исполинской рукой, был отброшен назад.

— Роберт! — возопил Говард. — Ты погибнешь!

Я слышал этот предостерегающий крик, но реагировать на него был не в состоянии. Я медленно подошел к столу, обогнул его и остановился над книгой, сложив руки в заклинающем жесте. Тело мое мне больше не принадлежало. Я хотел закричать, но и это не получилось. Руки мои, двигаясь как бы сами по себе, приблизились к раскрытым страницам, замерли в дюйме от них и продолжали опускаться еще ниже…

— Нет! — завизжал Тремейн. — Не делайте этого, глупец! Вы все уничтожите!

Моя правая рука легла на книгу.

Я почувствовал, что притрагиваюсь к сердцевине солнца. Это была уже не боль. Не жар, не холод, и вообще это ничего общего не имело с обычными телесными ощущениями.

Это была ненависть, переходящая все разумные границы и традиционные человеческие представления, ненависть ко всему живому и чувствующему. Ненависть в космических масштабах. Я покачнулся, из груди моей вырвался крик ужаса, я попытался убрать руку от книги, но не смог… Мои пальцы точно приклеились к черной коже переплета, и сквозь руку мою протекала абсолютно чуждая, инородная сила, раскаленной добела лавой вливалась в мое сознание, заставляя меня кричать, вопить, орать… Словно фрагмент какой–то очень реальной галлюцинации, видел я, как Говард и Тремейн одновременно набросились на меня.

Но Тремейн опередил Говарда на долю секунды.

Его кулак впечатался в подбородок Говарду и отшвырнул его назад, и почти одновременно рука его накрыла мою и стала отдирать ее от переплета книги.

Что–то произошло. Слишком быстро, чтобы я успел понять, что это было: словно проскочила искра, и едва руки наши соприкоснулись, всю энергию, заключенную во мне, вобрал в себя этот один–единственный удар. На какую–то долю секунды мне показалось, что я увидел свет, тончайший луч ослепительного света, исходившего из кончиков моих пальцев, который вонзился в его тело. Тремейна будто огрели огромным кулаком, но он не свалился замертво на пол, а застыл на месте, неестественно скрючившись, словно поддерживаемый чьими–то невидимыми руками. Тело его засветилось изнутри темно–красным светом, потом темно–красный сменился желтым, и вот он был уже ослепительным бело–голубым сиянием. Все это заняло какую–нибудь секунду. По комнате прошла волна испепеляющего жара, лед на стенах стал превращаться в пар, лопнули стекла в окнах, и вдруг из пола в потолок ударил ревущий огненный фонтан, окутавший тело Тремейна и поглотивший его.

Меня куда–то отбросило страшной раскаленной волной, но этого я уже не помнил. Я куда–то падал, проваливался, кубарем катился по полу и, наконец, страшно обо что–то ударившись, остановился. Рука моя продолжала сжимать книгу. Говард что–то кричал, я не слышал что, и вдруг все охватило пламя и повалил едкий дым. На том месте, где огненный столб ударил в потолок, зияла огромная дыра с рваными, обугленными и продолжавшими еще дымиться краями. Подгнившие балки полыхали как спички, огонь здесь распространялся очень быстро, слишком быстро для обычного пожара. Закашлявшись, я, уперевшись руками и ногами в пол, смог все же подняться и стал оглядываться в поисках Говарда и Рольфа. Их силуэты с трудом различались за стеной огня, разделившего комнату на две неравные части. Жара стала нестерпимой.

— Роберт! — кричал Говард. — Прыгай! Ради Бога, прыгай! Весь дом в огне!

Поднявшись на ноги, я шагнул было к огненной стене, и тут же меня словно отшвырнуло назад. Жар был нестерпимый, обжигающий. Одежда на мне задымилась, обожженное лицо горело ужасно, словно я купался в огне. Но выбора у меня не было. Стена огня быстро надвигалась на меня — еще несколько секунд, и комната эта станет морем огня, и я сам заполыхаю, как соломенный.

Я сделал глубокий, насколько мог, вдох, закрыл лицо книгой и бросился вперед.

Это продлилось всего лишь секунду, не более, но она показалась мне вечностью. Пламя, охватившее меня, враз превратило мою одежду в черные, дымящиеся лохмотья. Тело мое пронзила боль, мне казалось, что в легкие мои вливается жидкая лава. Я упал, ударившись лбом об окаменевший обрез книги, помогая себе руками и ногами, снова поднялся, и тут подоспевший Рольф схватил меня под мышки и поставил на ноги, после чего толкнул к выходу. Но и здесь уже бесновалось пламя, и воздух был таким раскаленным, что я невольно закричал от боли в груди.

Когда мы выбрались из этого ада, я обернулся и снова посмотрел назад, и именно в этот момент пламя сомкнулось как раз в том месте, где я еще секунду назад стоял, оглушительный вой его отдался у меня в ушах криком злобы демона.

Когда мы выбежали на улицу, дом пылал, словно огромный ведьмин костер. Волна жары неслась вслед за нами, когда мы сбегали вниз по гнилым деревянным ступенькам, подгоняя нас, словно невидимая когтистая лапа, и это жуткое пламя с неимоверной быстротой распространялось по ветхому деревянному строению, поглощая его, как поглотило комнату Тремейна. По пути мы стучали во все двери, крича: «Пожар!», чтобы предупредить остальных жильцов, но, выбежав, увидели, что перед домом уже стоит, по меньшей мере, дюжина людей — кто в ночных рубашках, кто успел впопыхах набросить на себя пальто или натянуть брюки, а на последних ступеньках мы были вынуждены чуть ли не идти по головам, чтобы выскочить на улицу, и я впервые в жизни на собственной шкуре испытал, что означает слово «паника».

Улица уже не выглядела опустевшей — отовсюду сбегался люд, в воздухе стоял неумолчный гомон и крики.

Выбежав, я огляделся, Рольф пробивал в растущей толпе дорогу. Дом этот был обречен. Над крышей взвивалось пламя метров десять в высоту, из окон мансарды вырывался клубами тяжелый, черный дым, и миллионы крохотных красных искр, словно светлячки, вихрем кружились над улицей и крышами соседних домов. «Если не произойдет чуда, — подумал я, — то уже через несколько минут огонь перекинется на стоящие рядом здания и в конце концов обратит весь этот квартал в пепел».

Шин дожидался нас, стоя на тротуаре на противоположной стороне улицы. Глаза его расширились от ужаса.

— Что там случилось? — обеспокоенно спросил он. — Я… я увидел, как что–то взорвалось и…

— Только не сейчас! — не дал ему договорить Говард. — Нужно отсюда уходить! Немедленно!

Но тут дорогу ему загородил какой–то седой мужчина.

— Не торопитесь уходить, мистер! — сжав кулаки, заорал он. — Вы не уйдете!

Я сразу же узнал его. Это был тот самый тип, с которым мы общались на лестнице. Страх охватил меня, когда я увидел, что к нам повернулись и другие лица. Из дома напротив и сейчас доносились крики и топот сбегавших по лестнице ног. «Сколько же их здесь, этих несчастных? — мелькнуло у меня в голове. — И как быстро горит этот дом!»

— Чего тебе? — гаркнул взбешенный Рольф. — Иди своей дорогой, мужичок! Лучше пожарных вызови!

Но на этот раз телосложение Рольфа не произвело должного впечатления на него. Наоборот, он стал еще задиристее.

— А что же там наверху произошло? — злобно прошипел он. — Там, наверху? — Он в бешенстве показал на горящий дом. — Что вы там сотворили? Вы подожгли его!

Говард попытался сбросить его руку и пройти мимо, но человек этот, взревев, бросился следом и ухватил его за полы куртки.

— Это вы подожгли дом! — вопил он. — Вы во всем виноваты!

Рольф мощным ударом сбил его с ног. Возможно, глупее поступка в данный момент и вообразить себе было трудно, но теперь было уже поздно. Охнув, он тяжело осел на землю, но собравшаяся здесь уже довольно внушительная толпа возмущенно загудела.

— Идиот проклятый! — вырвалось у Шина. Одним прыжком одолев расстояние до них, он подскочил к Говарду и Рольфу и, дав одному и другому мощного пинка, поволок их прочь. — Роберт! — полуобернувшись, крикнул он. — За мной!

Вдруг я заметил револьвер в его руке. Еще когда я пробирался, чтобы нагнать Рольфа и Говарда, он вдруг с размаху отвесил мощную оплеуху кому–то из пытавшихся остановить его, затем, подняв оружие вверх, два раза выстрелил.

На узкой улице выстрелы эти прозвучали, точно залп орудий. Толпа, которая еще секунду назад грозно надвигалась на нас, в ужасе отпрянула и на долю секунды умолкла. Наступила тишина, и казалось, даже треск пожара почти затих.

— Бейте их! — завопил чей–то голос в толпе, который тут же подхватили десятки глоток, слившись в один единый хор. — Это они подожгли! — кричала человеческая масса. — Это их рук дело!

Шин еще раз пальнул в воздух, но на сей раз это не возымело действия. Те, что стояли ближе к нему, попытались было отпрянуть, причем, скорее их приводил в трепет его грозный вид и сжатые кулаки, нежели оружие в руке, но стоявшие сзади напирали, и стена искаженных в злобе лиц и сжатых кулаков зловеще приближалась.

— Бегите! — выкрикнул Шин. — Да бегите же, черт вас возьми! Я попытаюсь задержать их здесь! Встречаемся в порту!

Говард нерешительно взглянул на него, но тут же понял, что это единственная возможность спастись, иначе обезумевшая толпа растерзает нас, и мы бросились бежать. Несколько человек попытались преградить нам путь, но Рольф на ходу отшвырнул их. Позади затрещали выстрелы, и гомон толпы, возжелавшей нашей крови, превратился в рев. Мне показалось, что я в нем различаю голос Шина, но тут мы уже свернули в одну из боковых улочек и понеслись дальше. Через сотню шагов я, инстинктивно обернувшись, увидел, что из–за угла показались первые преследователи, число их стремительно росло.

Это была безумная гонка, и дорога в порт показалась мне бесконечной. Расстояние между нами и нашими преследователями сокращалось, и когда мы добежали до набережной, они уже наступали нам на пятки.

Говард выхватил на бегу свой револьвер и дал выстрел поверх голов бегущих. Безрезультатно. Теперь это уже не были люди, движимые разумом. До меня доносились слова «колдун», «дьяволы», и страх холодной волной окатил мою спину.

— Быстрее, — задыхаясь, поторапливал Говард. Он снова выстрелил, на это раз пуля ушла в землю в двух шагах от бегущей толпы, выбив сноп искр. Трое или четверо шарахнулись в сторону и, не устояв на скользкой брусчатке, упали. На них, ничего не видя перед собой, напирали остальные, их были десятки, если уже не сотни. Ужас, мутивший сознание жителей в течение последних дней, и связанное с ним напряжение находило разрядку теперь здесь в этом чудовищном взрыве злобы и ненависти. Теперь это уже была не просто толпа погорельцев, к ней на бегу присоединялись все новые и новые люди, желавшие поучаствовать в расправе, здесь наверняка собралось все мужское население Дэрнесса.

Рольф ускорил бег, запрыгнул на борт бота одним прыжком и стремительно начал развязывать концы, удерживавшие нашу посудину у причала. Еще несколько секунд спустя мы с Говардом уже были на борту и помогали ему.

Но все это уже не имело никакого смысла. Толпа подбежала к лодке в тот момент, когда был отвязан последний канат, но волны прибивали суденышко к причалу и не давали возможности отойти от берега. Времени на то, чтобы поднимать парус, уже не оставалось. Один из преследователей сумел забраться на палубу и стал размахивать кухонным ножом, но Рольф тут же сбил его с ног. Второго нападавшего он нейтрализовал мощным ударом ноги в бедро.

Но их было больше, намного больше. Вот они уже по нескольку человек стали забираться на борт, и в следующую секунду на меня обрушился град ударов и я, кроме них, ничего не ощущал. Ко мне тянулись скрюченные пальцы, вцеплялись в одежду, волосы, словно сквозь пелену я видел, как целой толпе удалось, наконец, повалить на палубу Рольфа. Бот этот был слишком маленьким, чтобы вместить всех охваченных азартом преследования, многие из них сваливались в воду. Я, с великим трудом уворачиваясь от ударов, закрывал руками голову и живот. Теперь я уже не сомневался, что живыми нас отсюда не выпустят.

Но случилось другое. Вдруг' раздался чей–то голос, крик. Я не мог разобрать, что кричал этот человек, но удары прекратились. Чьи–то лапы рывком подняли меня на ноги и потащили к каюте. Я видел, как толпа волокла Говарда и Рольфа к распахнутой двери.

— Сжечь их! — ревел все тот же голос. — Они устроили пожар, пусть теперь сами покушают огонька. Сжечь их, как ведьм!

Толпа восторженно загудела, вдруг откуда–то в чьей–то руке появился зажженный факел, потом еще один и еще, и воздух наполнился смрадом пожара. Я изогнулся, попытался в отчаянии вырваться из сковавших меня лап, но разве я мог? Мощный удар носком ботинка в спину подтолкнул меня к раскрытой двери в каюту, и я загремел вниз по трапу.

Ударился я страшно. Едва не теряя сознание от боли, замутившимся взором я видел, как спустили вниз с лестницы Говарда, а за ним и Рольфа. Потом в каюту влетел горящий факел и замер в нескольких шагах от меня, осыпав роем искр. Я, как безумный, стал стряхивать их с лица, с одежды, перевернулся на спину, стал уворачиваться от факелов, которыми забрасывали каюту сверху. Вскочив на ноги, я попытался затушить огонь ногой, но на каждый затушенный влетало пять или больше зажженных. Нас сжигали! Огонь стал уже охватывать нижнюю часть трапа и прилегающий к нему пол.

Дверь с грохотом захлопнулась, и наверху тяжело затопали шаги. Гул толпы перешел в надсадный, адский рев, нестерпимо громкий даже здесь, в каюте.

Кашляя, я попытался подняться на ноги, сбивая с одежды искры и отступая от огненной стены, становившейся все выше и выше. Жар усиливался, от едкого дыма было невозможно дышать. Рольф с криком повернулся, схватил табурет и с размаху высадил им иллюминатор, но это мало чем могло помочь.

— Рольф! — кричал Говард. — Туда! В трюм! — Он показал рукой на одну из стенок каюты. Я вспомнил, что там находилось какое–то подобие трюма, крохотное, шагов в пять в длину помещение, откуда можно было через люк попасть наверх, но нас от него отделяла массивная переборка из досок в добрый дюйм шириной.

Рольф пробурчал что–то себе под нос, отошел подальше и опустил плечи. Из–за дыма, заполнившего каюту, я смог различать лишь его неясный силуэт. Легкие мои разрывались, и я начинал понимать, что скорее мы погибнем от дыма, чем от огня.

Рольф взял короткий разбег. Тело его сжалось, превратилось в пушечное ядро. Рванувшись к стене, он в последний момент резко развернулся и спиной протаранил переборку.

Дюймовые доски прорезала изломанная трещина в палец шириной!

Мы с Говардом почти одновременно бросились к стене и стали молотить ее кулаками, ногами. Доски скрипели и стонали под нашим натиском, вот появилась новая трещина, потом еще одна. Подоспевший Рольф отстранил нас и изо всех сил ударил кулаком по переборке. Я видел, как заструилась кровь, но он, не обращая внимания на разбитую руку, продолжал что было сил молотить по доскам, и, в конце концов, они со страшным скрипом подались, освободив нам проход в соседнее помещение.

Каюта за нашими спинами тут же обратилась в бушующее море огня — свежий, насыщенный кислородом воздух, хлынувший сюда сквозь пролом в переборке, раздул пламя. Рольф одним ударом кулака вышиб люк и выскочил на палубу, тут же согнувшись и дав мне руку. Говард выхватил книгу, которую я до сих пор бессознательно прижимал к груди, даже позабыв о ней, и Рольф буквально выдернул меня наверх. Еще через секунду Рольф подал ему «Necronomicon» и тут же сам выпрыгнул через люк наверх.

На какое–то мгновение мы оказались в безопасности. Из–за надстроек на палубе нас не было видно с причала, но оставаться незамеченными долго — об этом нечего было и думать. И вот, словно бы в подтверждение моим опасениям, кто–то на причале завопил:

— Вон они! Они уходят! Уходят!

Раздался выстрел, и рядом с нами из досок палубы брызнули щепки. Говард резко повернулся и бросился в воду, а Рольф, видя, что я не решаюсь, недолго думая, взял меня за шиворот и тоже толкнул в море.

Холод оглушил и ослепил меня. Еще несколько секунд назад мы буквально жарились живьем, теперь же мне показалось, что еще чуть–чуть — и я превращусь в комок льда. Инстинктивно я устремился к поверхности и, достигнув ее, страшно закашлялся — я как следует глотнул воды. Буквально в течение секунд мышцы мои одеревенели и уже отказывались служить.

Меня подхватила волна и швырнула о стену причала. От этого удара я невольно выдохнул, но боль снова вернула меня в действительность, вырвала из объятий вялости и дремоты, начинавших окутывать меня.

Мы барахтались в воде в ярде от причала, где собралась орущая толпа. В нас полетели камни, палки, все, что под руку попадалось, и я увидел, как камень угодил Рольфу в голову.

— Сжечь их! — продолжала реветь толпа. — Сжечь колдунов! Смерть им!

На нас обрушился град камней.

А потом я увидел такое, от чего мне захотелось пойти ко дну

Трое или четверо мужчин поздоровее катили перед собой огромную бочку. Еще мгновение — и топор, пробив тонкую жесть, выпустил из нее золотисто–желтую струю. Керосин! В воду лился керосин!

— Плывите прочь! — ревел Говард. — Прочь отсюда! Спасайтесь!

А спасаться уже не имело смысла. Я изо всех сил старался перебороть напор накатывавшихся волн, но бесполезно — керосин тонкой зловещей радужной пленкой мгновенно распространялся по воде.

— Сжечь их! — ревел этот жуткий хор. — Смерть им! Смерть им! Смерть им! — скандировали десятки голосов.

Из толпы в воду полетел факел. Медленно перевернувшись в воздухе, он едва коснулся плававшего на поверхности воды керосина, и тут же все вокруг взорвалось пламенем. За секунду до этого я, сделав глубокий вдох, успел уйти под воду и видел оттуда, как оранжевое покрывало стремительно расширялось. Что они только себе думают? Бушевавшее пламя горящего керосина не могло не задеть и их, мало того — от него мог заполыхать весь этот крохотный порт, но разве могла думать об этом сейчас рассвирепевшая, утратившая рассудок толпа?

Я попытался нырнуть поглубже и, задрав под водой голову, попытался определить конец этого жуткого огненного ковра. Мне не хватало воздуха. Грудь мою сдавливал невидимый железный обруч. Я чувствовал, что силы мои уходят, и изо всех сил старался побороть сильнейшее желание открыть рот и вдохнуть. Руки мои немели, перед глазами заплясали странные оранжевые, очень яркие круги, однако до края этой полыхавшей лужи, разлившейся по поверхности, оставалось еще добрых тридцать ярдов. Может быть, даже двадцать, но теперь это было уже неважно. С таким же успехом это спасительное место могло располагаться и в другом полушарии.

Последним усилием я повернулся на спину и поплыл вверх. А там…

Пламя раскрыло свои обжигающие объятия, и раскаленный, насыщенный копотью воздух потоком расплавленного металла стал вливаться в мои легкие.

И через несколько мгновений, когда мне уже казалось, что я задыхаюсь, сгораю заживо, превращаюсь в пепел, вдруг все прекратилось.

Пламя застыло в неподвижности. Исчез куда–то жар. В одну секунду стих рев бушевавшей толпы на причале, словно отделявшая нас звуконепроницаемая дверь бесшумно захлопнулась.

Я не сразу сообразил, что кричу, и далеко не сразу понял, что произошло. Впрочем, слово «понять» вряд ли было применимо к тому, что предстало моим глазам. Все, что я мог, — это лишь смотреть на застывшую в абсолютной неподвижности толпу и, словно запечатленные кистью художника, оранжевые, метровые языки пламени, которые превратили крохотную гавань в жерло вулкана.

Мир вокруг замер, словно остановилось время. Замерли люди, волны, клубы черного дыма над нами — все, словно незримый волшебник взмахнул своей волшебной палочкой.

Кто–то дотронулся до моего плеча, и, в испуге подняв голову, я увидел над собой перемазанное копотью лицо Рольфа. Он хотел что–то сказать, но, видимо, уже просто не мог и лишь молча указал рукой на север, в открытое море. Я с трудом повернулся в воде и посмотрел туда, куда была направлена его рука.

Мир вокруг замер, оцепенел, но там вдали, в нескольких милях от берега, оставалась небольшая часть, где еще присутствовали движение и жизнь.

Но жизнь жуткая, мрачная, ужасная, от которой леденела кровь в жилах.

Я видел лишь силуэты, тени, лишь намеки на форму: зловеще шевелившиеся щупальца, уродливые раздутые тела, искаженные злобой демонические лики, взиравшие на мир своими бездонными, темными зеницами. Беззвучный ураган, смерч, бешено завертевшийся темной огромной воронкой, закручивался все быстрее и быстрее. И я видел, даже скорее ощущал, как что–то протянулось из этого дьявольского вихря через время и пространство к замершей на причале толпе.

Что–то бестелесное. Нематериальное. Это было, как соединение двух сил — темной, мрачной пульсирующей энергии бушевавшего смерча и бешеной ненависти возжаждавшей крови толпы. Вся отрицательная энергия, накопленная за эти дни в городе, мгновенно перетекла в это ужасное Нечто, влилась в него, объединилась с ним, и вместе они создали нечто новое, еще более ужасное. В одно мгновение тела собравшихся у причала людей стали прозрачными, словно они просвечивались каким–то сильнейшим, ярчайшим светом, источник которого находился позади них. Одновременно черный торнадо над морем завихрился сильнее и потом, словно кулак титана, расколол море надвое. Тонкая, изломанная нить спустилась со свинцово–темных небес, вырастая темной молнией, и вот она разверзлась, подобно гигантской трещине, расселине, расколовшей действительность, отделившей время от пространства, устранившей рубеж между реальностью и измерениями, подвластными безумию.

И из расселины этой стали появляться они…

Титанические мерзкие твари, щупальца, покрытые слизью, отвратительные конечности, монструозные выродки, словно материализовавшиеся персонажи кошмарных сновидений, ужасные настолько, что разуму человека постигнуть ужас их не дано, гигантский трепыхающийся, пульсирующий, черный поток Не–Жизни, плодов безумия, канувших в Лету еще два миллиарда лет назад и восставших теперь в новых ипостасях. Два, три таких страшилища вынырнули из этой трещины, прорезавшей Измерения, и исчезли в море, за ними устремлялись все новые и новые, десятки их, целая армия ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, каждый в отдельности из которых затмевал ужасным обличьем своим предыдущего, и одного лишь взгляда на них хватало, чтобы лишиться разума…

Вдруг расселина эта замерцала. Края ее зазубрились, истончились, стали распадаться на волокна, она съеживалась, искривлялась. Яркие, причудливые, разветвленные молнии вспыхивали в облаках и хлестали тонкими, смертельными хлыстами, вот они устремились вниз и пучками сконцентрированной энергии стали вонзаться в эти жуткие образы. Края расселины сомкнулись. Пламя огромной мощи заполнило этот коридор, убило многих из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, изгоняя тех, кого не успело уничтожить. Еще раз искривилась, изогнулась трещина в Измерении, уподобившись судорожно сокращавшейся гигантской ране, и вот вспыхнула последняя молния, и расселины больше не было.

И вслед за этим из глубин моря, из океанического чрева эхом прозвучал неистовый вопль ярости.

Я не помню, как очутился на берегу. Видимо, Рольф с Говардом вытащили меня из воды, потому что следующим, что я смог вспомнить, были камни брусчатки мостовой перед глазами и меня судорожно, жутко рвало желчью на них. Вот все и кончилось, вот и мне на мгновение довелось заглянуть в преисподнюю, на миг ощутить ненависть, составлявшую истинную внутреннюю сущность ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ, и событие это мне не забыть до конца дней своих!

Когда я в конце концов нашел в себе силы, помогая руками и коленями, встать, взору моему предстала иррациональная, жуткая картина. Весь порт стоял в огне, но огонь этот застыл, словно замерз, он больше не излучал жара, а воды залива, казалось, сковал невидимый лед. Замерли даже крохотные пузырьки белой пены на гребешках волн, а мельчайшие брызги так и повисли в воздухе.

Кто–то тихо, почти нежно прикоснулся к моему плечу. Говард. А за ним…

Толпа так и продолжала стоять на причале, внезапно окаменев, на лицах отражался страх, тела людей были полупрозрачны, словно они состояли не из плоти и крови, а из дыма и тумана, и я понял, что мы до сих пор балансируем на этом крохотном пятачке между овальностью и потусторонним миром. Но мысль эта лишь скользнула где–то у самого края моего сознания. Взор мой был прикован к высокой, худощавой фигуре, темноволосому мужчине, стоявшему позади Говарда и пристально смотревшему на меня своими темными глазами.

Я ощутил в нем даже какое–то сходство с собой. Теперь, когда спустя месяцы вновь оказался с ним лицом к лицу, я убедился, насколько сильно мы похожи. Он был на тридцать лет старше, но лишь это и составляло разницу. Внешне нас вполне можно было принять за братьев.

Однако этот человек был моим отцом.

— Роберт.

Странно звучал его голос — в нем слышались нотки скорби и страх. Чего он мог бояться сейчас?

Поднявшись на ноги, я бросил на Говарда полный недоумения взгляд, тот ответил мне улыбкой и отступил в сторону. Я приблизился к моему отцу.

— Отец? — спросил я. — Ты… вернулся?

Он улыбнулся.

— Я все время оставался с тобой, Роберт, — загадочно произнес он. — Но я не имел права открыться тебе.

— Ты был… — И тут меня внезапно осенило. — Шин! Так ты был Шином? — воскликнул я.

И снова он кивнул, и то выражение скорби, которое я сразу заметил в его взгляде, стало еще отчетливее.

— Я хотел еще раз увидеть тебя, перед тем как… я уйду.

— Уйдешь? — переспросил я.

Он кивнул.

— Да. Я сделал то, что должен был сделать. Моя задача выполнена, Роберт.

— Твоя задача? Ты хочешь сказать…

— Ничего из того, что произошло, не было случайностью, — серьезно произнес он.

— Но ведь ты… ты был…

— На стороне противника? — Он улыбнулся, и в улыбке этой было бесконечное терпение и прощение. — Никогда я не был с ними, Роберт. Никакая сила во Вселенной не способна заставить меня выступить против человечества. Но я вынужден был так поступить. Я был вынужден обманывать и тебя, и Говарда для того, чтобы предотвратить опасность, нависшую над всеми нами.

Я невольно бросил взгляд на море. Черный смерч исчез, но был ли это плод моего воображения, или же я видел его на самом деле? — глубоко в воде продолжали мерцать, пульсировать темные тени, множество их, напоминая зловредно бившиеся, темные, недобрые сердца.

— Этого требовал от меня Йог–Сотот, — ответил он на мой невысказанный вопрос. — Ему одному при помощи колдунов Иерусалимского Лота удалось проникнуть в наш мир, но с самого начала его единственной и главной целью было привести за собой всю свою свиту. Ты помнишь, о чем я тебе тогда говорил, на корабле?

Я молча кивнул и стал ждать, когда он заговорит снова. Через несколько мгновений он продолжал:

— Я вынужден был разочаровать его. А как он желал найти путь, прорваться через границы времени и без моего участия!

— А он и прорвался, — возразил я. — Кое–кто из его свиты…

— Лишь немногие, — перебил он меня. — Лишь тринадцати из них удалось пройти через время, и они — всего лишь призраки, фантомы, иллюзия. Сами они сейчас дремлют, они очень далеко, в ином измерении. Смогла прорваться лишь часть их духа. И теперь бороться с ними и одолеть их — твоя задача. Они будут пытаться пробудить ото сна свои спящие тела и снова начнут рваться к власти. И если это произойдет, — мир наш обречен. Никогда не забывай об этом, Роберт.

— А… остальные? — запнувшись, спросил я.

— Путь, которым они хотят пойти, надежно закрыт для них навеки, — убежденно сказал он. — Поэтому–то я и разыгрывал перед вами недруга, Роберт. Я просто внушил Йог–Сототу, что он сумел побороть мою волю, стать ее властелином и заставить меня прислуживать ему. И хотя я и впустил в наш мир тринадцать из них, — это был единственный способ уберечь мир от прорыва многих тысяч.

— Значит… это была ловушка?

— Да, — ответил Андара. — Я был вынужден это сделать. И надеюсь, ты сможешь меня простить за это.

Простить… Мне вспомнились Гордон и Тремейн, те женщины и мужчины, которые нашли смерть в горящем доме, все невинные жертвы.

— Почему ты так поступаешь?

Казалось, он читал мои мысли.

— В том самом письме я ведь предупреждал тебя, что в один прекрасный день ты меня возненавидишь, Роберт, — тихо произнес он. — Я и сам себя ненавижу за то, что произошло. Но иного пути не было. Нет прощения и оправдания тому, что было совершено мною, но я обязан был поступить так, а не иначе, — некоторое время он молчал, глядя куда–то мимо меня, на океан, и вздыхая. — Я ухожу, Роберт. Навсегда.

— Так ты сейчас… Ты сейчас… по–настоящему умрешь, да? — как ребенок, пролепетал я.

Он усмехнулся, будто я сморозил ужасную глупость.

— Умереть по–настоящему невозможно, Роберт. Не существует окончательной смерти, — сказал он. — Но пройдет немало времени, прежде чем мы увидимся вновь. Больше я не смогу тебе помогать.

— Помогать? Значит, ты…

— Да, это я изгнал демона, вселившегося в девочку, — пояснил он. — Это мое Могущество ты ощущал, Роберт. Но в будущем я не смогу тебе помогать. Теперь ты останешься один. Один со своим Могуществом, унаследованным от меня. Используй его по назначению, Роберт. Оттачивай мастерство. — Помолчав, он подошел и протянул руку, словно в желании прикоснуться ко мне, но потом опустил ее. — И прости меня, если сможешь, — тихо и очень печально произнес он.

И исчез.

Но я еще долго неподвижно стоял, молча уставившись на то место, где он только что стоял. «Однажды ты возненавидишь меня», — писал он в своем письме мне. Я попытался простить его сейчас, но не мог. Я пытался внушить себе, что он не мог поступить по–иному, что он вынужден был поступить так, что у него не было другого выбора, и понимал, что так оно и было. Но у меня перед глазами стояли невинные люди, обреченные на гибель, принесенные в жертву во имя того, чтобы планы его успешно осуществились.

Я не желал прощения ему.

Изо всех сил я пытался противостоять этому нежеланию, но все выходило именно так, как он и предсказывал, но ненависти к нему я не испытывал. И я поклялся отомстить тем, кто вынудил его стать тем, кем он стал.

ВЕЛИКИЕ ДРЕВНИЕ разрушили его и мою жизнь. И я не сложу оружия, пока эти мрачные божества Тьмы и Безвременья не будут мертвы. Они — или я…

НА ЭТОМ ЗАВЕРШАЕТСЯ КНИГА ВТОРАЯ.