Он опомнился еще до того, как разыскал красный рычаг стоп-крана, и, к счастью, не успел наломать дров. Один взгляд на расписание в коридоре остудил его пыл. Оказалось, поезд и так через полчаса останавливается, и он сможет выйти, чтобы вернуться в город с ближайшим обратным поездом.

Так выглядело теоретически.

На практике же получилось так, что перрон был забит людьми, и ему с трудом удалось вообще выйти из вагона. Его чуть снова не внесло назад потоком вхо­дящих. Во-вторых, добрая четверть часа ушла у него на то, чтобы разыскать окошечко кассы и приобрести обратный билет, и в результате он поспел на перрон в аккурат к тому моменту, когда обратный поезд уже ушел. Следующего пришлось дожидаться два с половиной часа.

Но на этом полоса неудач еще не кончилась. Вер­нувшись наконец в город, он увидел, что непогода за это время еще больше рассвирепела. Небо расщепляли молнии, а ураганные завывания ветра перекрывались раскатами грома, иногда без пауз.

Поймать такси было невозможно, а звонок Рефельсу дал ему не много: лишь краткий диалог с автоответчиком.

В конце концов ему как-то удалось добраться до «Хилтона», где он уже не застал ни отца, ни Гордона. Нет, сегодня действительно был не его день.

Портье без вопросов выдал ему ключ от отцовского номера. К счастью, отец еще не успел упаковать его одежду, которую собирался отправить на следующий день, так что он смог переодеться в сухое.

Вообще-то у Юлиана не было никакого конкретного представления о том, что он должен предпринять. Он посмотрел на часы. Представление отца начиналось через час. Гордон всегда дожидается начала представления, значит, за это время Юлиану никто не помешает... Он нерешительно осмотрелся в чисто убранной гостиной — и потом сделал нечто такое, что показалось бы ему не­мыслимым еще каких-нибудь два часа назад: он начал обыскивать комнату своего отца.

Никогда прежде ему не случалось шпионить за отцом, равно как и отцу за ним. Они безоговорочно доверяли друг другу. То, что делал сейчас Юлиан, было настоящим вероломством.

Но он чувствовал, что должен это сделать. Предчув­ствие грядущей беды стало в нем еще сильнее с тех пор, как он вернулся в город. Что-то страшное должно было произойти, и не когда-нибудь, а именно сегодня. Сейчас.

Обыск письменного стола и шкафа ничего ему не дал, да он, признаться, ничего и не ждал от них. В конце концов, его отец был фокусник-чародей, который понимал толк в припрятывании вещей. Но и Юлиан был сыном чародея-фокусника, и он знал секреты множества трюков. Он искал двойное дно, какой-нибудь тайник или вещи, которые вовсе не являются тем, чем кажутся.

И случай пришел ему на помощь. Он обследовал дорожный чемодан отца и обнаружил в нем двойное дно; но пространство под ним оказалось пустым. В огор­чении он дал этому чемодану хорошего пинка. Послы­шался легкий щелчок, дно тайника на глазах Юлиана сложилось гармошкой, и под ним обнаружился еще один тайник. Тайник в тайнике? Что же там скрыто, если отец предпринял такие меры предосторожности! Юлиан взволнованно присел над чемоданом и пришел в некоторое замешательство.

В тайнике хранилось несколько предметов. Прежде всего, изрядная сумма наличных денег. Юлиан бегло прикинул и насчитал тысяч пятьдесят. Целое небольшое состояние, с одной только загвоздкой: эти денежные знаки не стоили даже бумаги, на которой были напечатаны, потому что банкнотам была добрая сотня лет.

Далее, здесь было несколько паспортов и других до­кументов, выписанных на имя незнакомых ему лиц, по возрасту же эти бумаги были не моложе денег.

Последним в руки ему попал фотоальбом. Юлиан задрожал, раскрыв его. Фотографии были такие же старые, как деньги и документы. Все это были снимки ярмарок, артистов или эстрадных номеров.

Что же все это могло означать?

Замешательство Юлиана усиливалось. То, что он дер­жал в руках, вряд ли было связано со страстью отца к коллекционированию. Он никогда не интересовался ис­торическим хламом. Не будь эти деньги и документы давно уже недействительными, он предположил бы, что отец приготовил все это на случай внезапного бегства или исчезновения.

При этой мысли ему самому стало смешно. Боже правый, он начал думать об отце как об опасном пре­ступнике! В смущении он засунул деньги, документы и альбом назад в тайник, закрыл чемодан и задвинул его обратно в шкаф. И как раз в этот момент услышал, как кто-то пытается открыть дверь.

Юлиан оцепенел. Он заперся в номере, чтобы ему никто не помешал. Но, разумеется, у персонала отеля был свой ключ, с которым можно было войти и в запертый номер.

Возня с замком продолжалась, затем послышалось раздраженное бурчанье. Юлиан на цыпочках подкрался к двери и выглянул в глазок. В коридоре стоял Гордон. Он озадаченно смотрел то на дверь, то на вставную карточку-ключ, которая почему-то вдруг отказывалась отпирать замок. Потом развернулся и пошел прочь. Не­трудно было догадаться куда. Сейчас он спустится в рецепцию и пожалуется им на испорченный замок, и тогда ему не только вручат главный ключ, но и расскажут про Юлиана, который уже полчаса как находится в номере.

Нет, этого нельзя допустить. Тратить время на объ­яснение с Гордоном ему не хотелось!

Он вышел из комнаты и спустился по лестнице до нижнего этажа. От лестничной двери ему хорошо была видна рецепция. Там стоял Гордон и, возбужденно жес­тикулируя, разговаривал с администратором, который заметно побледнел. Гордон указывал то в сторону лифта, то вокруг себя: видимо, давал персоналу задание ловить Юлиана, если только он здесь появится.

Ну, глядите в оба, злорадно подумал Юлиан. Лестница вела вниз, в подземный гараж, а оттуда было всего несколько минут до стоянки такси.

На сей раз ему повезло: вскоре он уже ехал в машине. До варьете было минут десять езды, но он попросил таксиста проехать в объезд, через ярмарочную площадь.

Когда они подъехали к ярмарке, она была погружена в темноту. Стоянка для машин располагалась на холме, оттуда была видна вся площадь. Нигде на ней не светилось ни огонька. Юлиан не вышел из машины, но опустил боковое стекло, щурясь от пригоршней дождя и пощечин ветра.

Вид площади показался Юлиану слишком спокойным. Даже при такой погоде где-нибудь на ней должен был гореть хотя бы один огонек, хотя бы в одном из жилых вагончиков.

Наконец он насмотрелся вдоволь и дал шоферу команду везти его в варьете. Прежде чем выйти из машины, он присмотрелся, нет ли у подъезда ярко-красного «феррари» Гордона. Видимо, Гордон все еще ра­зыскивал его в отеле.

Представление отца должно быть в самом разгаре. Юлиан еще успевал на третье отделение, последний номер которого, самый главный, был снят сегодня с программы по требованию полиции. Но перед тем, как войти в варьете, Юлиан взглянул на афишу в стеклянной витрине у входа.

Это был обычный плакат, изображающий отца в черном фраке перед зеркалом, в котором, в свою очередь, отра­жалось другое зеркало, которое тоже отражало зеркало, и так далее. А вверху сияли, будто хромированные, буквы:

МИСТЕР МИРРОР

Мистер Миррор — это был сценический псевдоним отца, под этим псевдонимом он был известен куда шире, чем под своим настоящим именем. Но кто-то наклеил поперек афиши ленту с надписью «Сегодня последнее представление», а под ней другую — с надписью «Билеты проданы»!

То, что представление идет с полным аншлагом, ничуть не удивило Юлиана. На представления его отца публика всегда ходила охотно. Но почему это представление последнее? Срок контракта истекает только через две недели! Это он знал точно, потому что после этого они собирались вместе поехать в отпуск на целую неделю.

Контролер на входе отрицательно покачал головой и начал было:

— Мне очень жаль, но мест нет...

Но потом узнал Юлиана и сразу вписал в свои черты улыбку:

— Ах, это ты! А я думал, ты уже уехал.

— Кое-что изменилось, — сказал Юлиан. — Мне срочно нужно переговорить с отцом. У вас, вы говорите, все продано?

— До последнего билетика, — подтвердил контролер. — Но для тебя уголок отыщется. Придется, правда, стоять, но представление уже заканчивается. Только тихо, слы­шишь?

Юлиан вошел в зал варьете. Там царила полутьма, только сцена была ярко освещена. Отец показывал фокус со связанными шелковыми платками, которые он метрами вытягивал из своего левого кулака, отпуская при этом шутливые замечания.

Юлиан отыскал место у входа, где отец не мог его разглядеть. Он знал, что зрительный зал воспринимается со сцены как смутный сумбур теней.

Представление шло к концу. Еще минут десять — и начался бы финальный номер, но сегодня он был отменен. Правда, зеркало и большой ящик стояли на сцене, но только для антуража. Тем более что с ними было что-то не в порядке. Юлиан не мог сразу определить, что именно.

Он огляделся из своего закутка. Варьете было запол­нено до отказа, принесли даже дополнительные стулья, и за каждым столиком сидело по четыре человека вместо обычных трех, за некоторыми даже по пять, и официанты едва успевали выполнять заказы. Многие пришли сюда вовсе не для того, чтобы видеть искусство его отца. Их привлекла вчерашняя беда. Страсть к сенсациям и тайная надежда: вдруг еще что-нибудь случится и они станут свидетелями какого-то следующего, еще более ужасного несчастья.

Юлиан заметил и знакомые лица: вот адвокат отца, вон оба полицейских, а за соседним с ними столиком — родители исчезнувшего мальчика. И наконец, Рефельс.

Юлиан дождался момента, когда отец был целиком поглощен работой, и быстро пробрался к Рефельсу. Ре­портер при виде его опешил:

— Юлиан? А я думал, ты уехал.

— Я изменил свои планы, — важно пояснил Юлиан.

— Эй! — возмутился кто-то рядом. — Мне ничего не видно!

Юлиан присел у столика на корточки.

— Что-то должно случиться, ты чувствуешь? — шепо­том спросил Рефельс. — Это прямо носится в воздухе.

В этот момент послышался грозный раскат грома, и Юлиан испуганно вздрогнул.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он.

— Тише, вы! — сердито прошипел какой-то мужчина. — Хотите поболтать — выйдите из зала!

Двое других зрителей тоже взглянули на них со. злостью, и Юлиан изобразил извиняющуюся улыбку. Потом посмотрел на сцену, и опять ему показалось, что с реквизитом не все в порядке.

— Что-то здесь не то, — прошептал Юлиан. — Мне надо поговорить с отцом. Обещаю тебе, что я...

— И я вам обещаю, что вы схлопочете сию же минуту, если не угомонитесь, — перебил их мужчина. — Я заплатил сумасшедшие деньги и хочу за них хоть что-то получить!

— Нет проблем, — ответил Рефельс, вызывающе рас­правляя плечи, — получите вполне приличную зуботычи­ну, это вас устроит?

Мужчина приподнялся со своего стула, ненавидяще вперился в Рефельса, но потом снова уселся на место.

— Ну, погоди, ты мне еще попадешься! — пригро­зил он.

— Эй, Франк, что это с тобой? Ты в своем уме? — одернул репортера Юлиан, чувствуя, как в зале воцаряется какая-то возбужденная, почти агрессивная атмосфера. Нарастающее напряжение готово было вот-вот взорваться.

Юлиан испуганно притих и стал смотреть на сцену. При этом взгляд его упал на зеркало. Он вздрогнул. Разъяренный сосед обернулся к нему, и отражение в зеркале повторило его движение. С той лишь разницей, что в зеркале отражался не человек. Юлиан повернулся к соседу и увидел вполне нормальное лицо, пусть не особенно симпатичное. Но магическое зеркало отца по­казывало, что рядом с ним сидит тролль.

— Чего уставился? —спросил сосед. Тон никак не соответствовал его черному фраку, зато как нельзя лучше подходил к тому образу, который отражался в зеркале: налитым кровью глазам и бульдожьей нижней челюсти.

Он был здесь не единственным троллем. Чем дольше Юлиан всматривался в зеркало, тем больше видел взъе­рошенных существ с лисьими ушами. Они сидели в зале среди людей неузнанные, и только зеркало показывало их такими, какие они на самом деле, и показывало, вполне возможно, лишь одному Юлиану.

В это мгновение он заметил в зеркале новое движение и обернулся.

В варьете вошел Мартин Гордон. В руке у него был «дипломат», сам он казался предельно взведенным. Юлиан пригнулся за столиком еще ниже. Ему не трудно было отгадать причину ярости Гордона. Юлиан хорошо знал Мартина. В такие минуты тот действовал без оглядки.

Агент отца пронесся по залу широкими шагами и перемахнул на сцену. Он без слов вручил отцу Юлиана дипломат и скрылся за декорациями.

Зрители, похоже, восприняли появление Гордона как часть номера. Но только не полицейские и не Рефельс. Они напряглись, как натянутые струны.

Отец Юлиана отпустил шутливое замечание по поводу незапланированного появления Гордона, выждал, когда стихнут обязательные аплодисменты, и воздел руки. Хлоп­ки, а через секунду и последние шепотки стихли, в зале воцарилась полная, почти благоговейная тишина, словно публика почувствовала, что сейчас произойдет нечто осо­бенное.

— Дамы и господа! — начал мистер Миррор.

Юлиан знал, что все происходящее не входит в обыч­ный репертуар его отца. Уже одно то, что отец во время выступления заговорил, было довольно необычно. Он, конечно, мог шутить, но его имидж не позволял ему обращаться к публике напрямую.

— Дамы и господа! — повторил он. — Я рад, что вы собрались здесь, особенно в такой день, как сегодня. — Он тонко улыбнулся, будто слова его содержали некий скрытый смысл, забавлявший его самого. — По причинам, о которых мне не хочется здесь распространяться, я с сожалением вынужден преждевременно закончить гастро­ли в вашем чудесном городе. По тем же самым причинам я не могу сегодня продемонстрировать вам мой большой заключительный номер, ради которого многие из вас и пришли сюда.

Он сделал маленькую паузу, чтобы его слова оказали свое воздействие, и затем продолжил, подчеркнуто глянув в сторону двух полицейских:

— Но, несмотря на вышесказанное, вы пришли сюда не напрасно. Вместо обычного заключительного номера я покажу вам сегодня номер, который публика не видела еще ни разу. И который больше никогда не увидит.

Юлиан краем глаза заметил, как один из полицейских поднялся. Он увидел улыбку своего отца и взглянул на реквизиты. Что-то здесь было не то!

И вдруг мальчик понял.

— Ящик! — прошептал он.

— Что-что? — спросил Рефельс.

За спиной отца в этот момент появился Гордон. Он переоделся, и теперь на нем был не обычный костюм, а наряд в стиле начала века. В руке он нес огромную дорожную сумку.

— При чем здесь ящик? — переспросил Рефельс.

— Он стоит не там, где обычно! — ответил Юлиан и вдруг так разволновался, что чуть не вскочил. — Ты по­нимаешь? Это важно! Ящик должен стоять на опреде­ленном месте, сантиметр в сантиметр, и под точным углом к зеркалу!

— И что из того? — не понял Рефельс.

— Все! — прошептал Юлиан. — Я не знаю почему, но это страшно важно для фокуса. Отец уже не раз отка­зывался от выступлений, если сцена была недостаточно просторной, чтобы установить зеркало и ящик на нужном расстоянии!

— То, что сейчас произойдет, — продолжал говорить на сцене отец Юлиана, — не должно вас пугать. Ни на минуту не забывайте: это только иллюзия!

Послышалась череда громовых раскатов, как будто специально для номера, и ветер завыл так сильно, что стало слышно даже в зале. Над городом бушевал насто­ящий ураган.

— Не что иное, как иллюзия! — повторил отец Юлиана.

Свет в зале начал тускнеть и вскоре совсем погас, остался гореть только один софит, направленный на сцену. Но и он постепенно ослабевал и наконец тоже погас.

Но, несмотря на это, темно не стало. По залу пронесся шепот удивления. Восхищенные охи и ахи слышались все громче, что-то упало на пол и со звоном разбилось. По большому зеркалу скользили красные, желтые и оран­жевые пятна света. Юлиан глянул под потолок. Однако прожекторы, подвешенные там и обычно освещавшие зеркало таинственным волшебным светом, были теперь выключены.

Что дело нечисто, заметил не только Юлиан. Два полицейских встали с мест, некоторые зрители сделали то же самое. Гром гремел уже беспрерывно. Буря бушевала за стенами здания, и дождь хлестал так, что было слышно даже здесь, внутри.

Мерцание на поверхности зеркала набирало силу в такт буре. Наконец световые рефлексы слились в сплош­ной, источник света, пламя которого затопило зал зло­вещим красноватым отсветом. Один только Юлиан знал, что задняя стенка зеркала представляет собой массивный стальной лист — мера предосторожности, которую принял его отец, чтобы впредь предохранить свое бесценное сокровище от всех возможных повреждений. То, что видели присутствующие, не было простым светом како­го-нибудь прожектора позади зеркала, как, наверное, ду­мали зрители. Мерцающий свет исходил из самого зеркала.

— Нет! — в ужасе прошептал Юлиан. — Нельзя, ему нельзя входить в него!

Отец драматическим жестом воздел руки к небу. И когда он стоял так, высокий, в ниспадающем черном плаще, в пылающем огненном свечении зеркала, вид его был грозен. Свет придавал ему призрачный второй силуэт, который не вполне совпадал с первым.

Внезапно он сделал движение обеими руками, вос­кликнул одно-единственное громоподобное слово и бы­стро повернулся кругом, сбросив при этом свою накидку. Плащ, кружась, опустился на пол, словно крыло гигант­ской черной птицы, и когда отец закончил свой круговой оборот, он оказался вовсе не во фраке, в котором вышел на сцену, а в костюме, напоминающем наряд Гордона: клетчатые бриджи до колен, жилетка и плоская кепка, к тому же белые гетры и тяжелые ботинки по щиколотки — законченный образ из фильма о Шерлоке Холмсе.

— Нет! — в ужасе крикнул Юлиан. — Не делай этого!

Но отец не слышал его слов. Быстро, однако без спешки он взял в руки «дипломат», повернулся — и ступил в зеркало!

Он не просто исчез. Его фигура погрузилась в по­верхность зеркала, как в озеро из ртути. Какое-то время он был еще виден посреди кипящего пламени, окутанный, как в плащ, ярко пылающим огнем. Он исчезал, как тень, постепенно растворяясь в адском пламени.

— Нет! — крикнул Юлиан и сорвался с места. Рефельс вскочил за ним, опрокинув стул, оба полицейских тоже шагнули к сцене.

Между тем к зеркалу приблизился и Гордон. Он шел не особенно быстро, однако было ясно, что он достигнет его намного раньше, чем кто-нибудь успеет помешать ему. За полшага до зеркала он обернулся. Взгляд его почти насмешливо скользнул по обоим полицейским и затем устремился на Юлиана. Что-то похожее на состра­дание и глубокое сожаление появилось в его глазах.

Но Юлиан продолжал бежать. Он был всего в трех или четырех метрах от Гордона и зеркала, но знал, что ему не успеть.

Гордон махнул ему на прощанье рукой, вступил в зеркало и исчез. Юлиан, запыхавшись, добежал до сцены и остановился. В растерянности он смотрел на огромный кусок стекла. Отсюда ему был слышен треск пламени, он ощущал лицом жар, пахло горелым деревом и горячим металлом.

Зрители у него за спиной подняли крик. Началась паника. Краем глаза Юлиан увидел, как старший поли­цейский споткнулся о стул и упал, а его товарищ на бегу изменил направление и ринулся к ящику, в котором, собственно говоря, и должны были сейчас очутиться Гордон и отец Юлиана. Он решительно дернул крышку ящика.

Это была чистая удача, что он остался цел и невредим.

Из ящика полыхнул столб пламени. Вскрикнув, по­лицейский отпрянул назад и закрыл лицо руками. Пы­лающий столб достиг потолка, и тотчас загорелось дерево и часть декораций.

Мысли Юлиана закрутились вихрем. Что-то надо сде­лать! Еще несколько секунд, и Рефельс с полицейским догонят его, и тогда он потеряет последний шанс когда-нибудь увидеть отца. Мальчик знал, что если потеряет его сейчас, то уже навсегда.

Теперь из зеркала, змеясь, вырывались языки пламени, жар был так велик, что у Юлиана перехватило дыхание. Гром за стенами дома гремел, как артиллерийская ка­нонада, и под ногами содрогался пол. Черный чад наполнял воздух, среди зрителей творилась уже форменная паника. Юлиан отвернул лицо от огня и ринулся в зеркало.

Он не почувствовал ни преграды, ни даже прикос­новения, никакого жара окружавшего его пламени, но он увидел...

Это ужасное зрелище длилось лишь то время, пока Юлиан совершал прыжок сквозь зеркало, меньше секунды, но этот крохотный временной отрезок, казалось, никогда не кончится.

Он видел ярмарочную площадь, но вся она превра­тилась в море пламени. Палатки, будки, павильоны пылали ярким огнем, и над всем этим бушевала чудовищная буря. Однако ни ураган, ни ливень не могли погасить пламя, а, казалось, напротив, только прибавляли огню ярости. Повсюду в панике метались люди и животные.

Колесо обозрения тоже было охвачено пламенем, хоть и состояло целиком из железа и стали. По жестокой прихоти судьбы оно все еще продолжало крутиться, раз­брасывая по касательной куски пламени и горящие об­ломки. Оно тряслось и дрожало, и казалось, сейчас рухнет и размозжит под собой все, что еще не сгорело.

Но прежде, чем это случилось, видение погасло, и Юлиан, падая, очутился внутри небольшого балагана, освещенного керосиновой лампой. Он не успел встать, как что-то рухнуло на него сверху. Это был Рефельс.

Юлиан, кряхтя, выбрался из-под репортера и отполз в сторонку. Вполне могло случиться, что еще кто-нибудь прилетит...

— Где мы? — спросил Рефельс. — Что с нами?

Юлиан пропустил его вопросы мимо ушей, с трудом поднялся на ноги и ринулся к выходу из палатки. Его отец и Гордон! Они опередили его всего на несколько мгновений, но если он их сейчас упустит, все пропало. Он выбежал наружу, отчаянно огляделся и заметил обоих в конце переулка, сворачивающих за угол.

Юлиан не особенно удивился, заметив, что это ока­залась все та же знакомая ему ярмарка. Буря с ливнем закончилась. Большинство павильонов опять были от­крыты и освещены, а между павильонами слонялось на удивление много публики, которая... Юлиан остановился, как громом пораженный, когда до него дошло. Все эти люди были одеты так же старомодно, как Гордон и его отец!

И это еще не все. Павильоны, карусели, качели, ло­терейные будки и рыбные жаровни — все было старинное, десятилетия назад вышедшее из обихода. Он не увидел ни одной электрической лампочки, не услышал ни одной стереоустановки — вся эта ярмарка, казалось, целиком принадлежала прошлому веку!

Рефельс, запыхавшись, догнал его и зашагал рядом. Юлиан спохватился и бросился догонять отца.

Те двое ушли уже далеко: свернув за угол, Юлиан увидел их метрах в двухстах пятидесяти. Он узнал их среди толпы только по большой дорожной сумке.

Как ни старался Юлиан бежать быстро, встречный поток посетителей тормозил его и Рефельса.

Они привлекали к себе всеобщее внимание, мальчик чувствовал на себе изумленные взгляды и понимал их причину. Должно быть, их с Рефельсом одежда казалась этим людям странной, даже более странной, чем их одежда казалась Юлиану с Рефельсом. Ведь он не раз видел их моду хотя бы на картинках, тогда как им его стиль был совершенно незнаком.

Гордон с отцом свернули с оживленного центрального пути и скрылись в боковом переулке. Юлиан прибавил темп и подоспел к повороту как раз вовремя, чтобы увидеть, как отец и Гордон вошли в артистический ва­гончик на деревянных колесах. К двери вела деревянная лесенка. Гордон задержался на ней и окинул окрестность опасливым взглядом. Юлиан отпрянул за угол. И только когда Гордон окончательно затворил за собой дверь, Юлиан и Рефельс подошли поближе.

Добравшись до двери, Юлиан приложил к ней ухо, чтобы послушать, что происходит внутри.

— ...Еще немного времени, — говорил Гордон. — Поезд будет только через три часа, а на пролетке мы доберемся до вокзала за десять минут.

— И тем не менее, — возразил отец, — давай скорее вы­бираться отсюда. Если мы не возьмем извозчика...

— ...то за полчаса доберемся пешком, — перебил его Гордон и тихо засмеялся: — Чего ты так нервничаешь?

— Ты прекрасно знаешь чего! — прикрикнул на него отец.

Юлиан не помнил его таким раздраженным. Но здесь была не одна только нервозность. Что-то еще... Страх? — пытался разгадать Юлиан.

— Я не хочу здесь оставаться, — продолжал отец. — Это место действует мне на нервы. Нам нельзя было сюда возвращаться. Проклятье, как же так получилось?

— Я уже объяснял тебе, — со вздохом сказал Гордон.

— Объяснял, объяснял! — взорвался отец. — Да, объ­яснял. А теперь я тебе объясняю, что я хочу уехать отсюда, и как можно быстрее. У меня, черт возьми, нет ни малейшего желания встретить здесь тебя, а то и вовсе...

— ...себя самого? — Гордон захихикал. — Это невоз­можно, ты же знаешь. Если бы это могло произойти, мы уже давно заранее знали об этом. И кроме того, мы явимся сюда вообще только часа через четыре. А к тому времени мы будем уже посиживать в вагоне на Антверпен и попивать горячий шоколад!

Юлиан не понимал ни слова, но затаив дыхание слушал дальше.

— Да, — сказал отец, — а час спустя все и произойдет. Как раз когда мы будем попивать горячий шоколад!

— Прекрати, наконец! — перебил его Гордон. — Что толку от того, что ты будешь тут сидеть и терзать себя упреками?

— Но это же моя вина!

— Совсем нет, — возразил Гордон. И продолжал хо­лодным, размеренным тоном: — Вина предполагает умы­сел или по меньшей мере знание о том, какие последствия может иметь твое деяние, не так ли? Ты что, сделал это умышленно? Нет. Так что прекрати изводить себя.

— Ведь меня предупреждали. Нас обоих предупреж­дали!

— Предупреждали! — Гордон пренебрежительно засме­ялся. — Как же! Ярмарочная ясновидица, которая вчераш­нюю погоду не способна предсказать правильно! Какие глупости!

— Тем не менее! — Голос отца стал таким тихим, что Юлиану пришлось напрягаться, чтобы услышать даль­нейшее. — Я все думаю, не можем ли мы это как-нибудь предотвратить.

— Предотвратить?

— Ведь это еще не произошло, так?

— Так, И что? — спросил Гордон почти злорадно. — Что ты можешь теперь сделать? Может быть, выйдешь отсюда и предостережешь самого себя? Пожалуйста! По­пробуй! Я тебя не удерживаю!

Быстрые, тяжелые шаги направились к двери. Ручка двери повернулась, и Юлиан мысленно уже приготовился увидеть перед собой разгневанного Мартина Гордона. Но ручка снова отскочила вверх, и Гордон взволнованно повторил:

— Иди же! Иди и попробуй! Я не буду тебе препят­ствовать. Это сделают за меня другие. Кто-нибудь или что-нибудь.

— Хочешь меня припугнуть?

— Я? — Гордон визгливо засмеялся. — Ну что ты! Видит Бог, мне это ни к чему. Иди. Я не знаю что, но что-то обязательно случится. Может быть, тебя убьет балкой. Может, ты попадешь в поножовщину и тебя зарежут, а может, тебя затопчет лошадь на полном скаку. Ты знаешь это. Ты не сможешь этого избежать, потому что это уже произошло!

Отец не ответил. За дверью нагнеталось тяжелое молчание, затем послышался сдвоенный щелчок: открылся отцовский «дипломат».

— Документы в полном порядке, — сказал Гордон со­вершенно другим тоном и засмеялся: — Боже мой, мы могли бы сделать себе целое состояние, если бы при­хватили с собой лазерный ксерокс! Ты же понимаешь, что в этом времени нет абсолютно ничего, что нельзя было бы подделать при помощи этого прибора. Ну ладно. Пятидесяти тысяч на первое время хватит, а там видно будет. Через несколько лет здесь, в Европе, станет очень неуютно. Я предлагаю отправиться в Англию. Есть там одно местечко неподалеку от шотландской границы. Киль­марнок. Его не коснется ни первая, ни вторая мировая война, ни другие катастрофы...

Он прервался, и Юлиан с опозданием на полсекунды понял, что означает его внезапное молчание. Дверь рас­пахнулась, и на пороге возник Гордон. Вид у него был разъяренный. Отец же выглядывал из-за его спины просто растерянно.

— Юлиан! Как ты здесь очутился? — Он повернулся к Гордону: — Я думал, ты посадил его на поезд?

— Я и посадил! Видимо, он сошел с поезда!

— Ты это знал?

— Да, — с трудом выдавил из себя Гордон. — Но не успел сказать тебе об этом. Разве я мог подумать, что он кинется за нами. Да еще и прихватит с собой...

— Он не прихватывал меня с собой, — сказал Рефельс. — Я просто бросился за ним, как он за вами.

— И об этом вам придется горько сожалеть, — сказал Гордон.

В правой руке у него была отполированная трость с набалдашником из слоновой кости в форме головы собаки. Он нажал на этот набалдашник снизу большим пальцем, и под ним блеснул металл. В палке скрывалось отточенное лезвие шпаги.

Однако неприкрытая угроза в его словах не была связана с этим оружием. Он имел в виду совсем другое.

— Отец, что все это значит? — непонимающе спросил Юлиан.

Отец хотел ответить, но Гордон опередил его:

— Сейчас не время. Вам придется исчезнуть отсюда, и как можно скорее. Обоим.

— Исчезнуть? — К Рефельсу постепенно возвращалось самообладание. — Но мы только что пришли!

— А вот этого вам как раз и не следовало делать, — сказал Гордон. — Вы должны уйти, пока это вообще еще возможно, неужто вы этого не понимаете?!

— Неужто вам будет лучше, если я сам придумаю ответы на те вопросы, которые вы не хотите даже вы­слушать?

— Поступайте как вам будет угодно, молодой человек, — холодно сказал Гордон. — Пишите в вашей газете все, что вам заблагорассудится. Все равно вам никто не поверит.

— Я знаю, — прошептал Рефельс. — Я и сам не верю.

— И правильно делаете. — Гордон презрительно поджал губы. — Если бы не мальчик, я бы с удовольствием по­любовался на ваши попытки выбраться отсюда. Но по­скольку вопрос стоит не о вас, вам удастся убраться отсюда почти целым и невредимым.

— Отец! — в отчаянии воскликнул Юлиан. — Прошу тебя...

Но отец перебил его энергичным жестом:

— Мартин прав. Времени на объяснения нет. Идите за ним. Он покажет вам, как вернуться обратно. Я дам тебе знать о себе, как только все пройдет. Я обещаю тебе.

Юлиан знал, что все уговоры бессмысленны. В глазах его отца стоял неподдельный страх. Должно было про­изойти что-то ужасное. И очень скоро. Юлиан вспомнил о том жутком видении, которое явилось ему во время прыжка сквозь зеркало.

— Отправляйся к моему адвокату. У него есть письмо для тебя, в котором ты найдешь ответы на свои вопросы.

— А теперь давайте смываться, — буркнул Гордон. — Я не знаю, сколько еще времени ворота будут открыты.

— Если вы говорите об этом проклятом зеркале, через которое мы явились сюда, то можете о нем забыть, — сказал Рефельс. — Когда я отправился за мальчиком, там все было охвачено пожаром.

Гордон сжал губы.

— Тогда остается только колесо обозрения, — сказал он.

— Кабинет ближе, — возразил отец Юлиана.

— Ты с ума сошел? — Гордон побледнел.

— Но ты же сам говорил: еще несколько часов. Ничего не случится.

— Об этом даже речи быть не может! — сказал Гордон со всей определенностью. — Я отведу их к колесу обозрения и дождусь, пока они сядут, чтобы это успокоило тебя. Жди меня здесь.

С этими словами он спустился по лесенке, крепко вцепился в Юлиана и Рефельса и повел их вперед. Те послушно шагали перед ним, пока не свернули в ожив­ленный переулок. Там Франк высвободился из цепкой хватки Гордона:

— Черт возьми, что все это значит? Я хочу наконец получить от вас хоть какие-то разъяснения! Я не двинусь с места!

Гордон тонко улыбнулся:

— Стало быть, вы хотите здесь остаться.

— Здесь остаться? —эхом повторил Рефельс.

— Ну что ж, я не стану чинить вам препятствия, — невозмутимо продолжал Гордон. — Интересно посмотреть, что вы будете делать. Без денег, без подходящих доку­ментов, без единого знакомого.

Рефельс слегка побледнел, нервно огляделся вокруг и наконец с усилием кивнул.

Они зашагали дальше. На них удивленно таращились, и Юлиан подумал: хорошо еще, что они очутились на ярмарочной площади. Необычный наряд мог сойти здесь за актерский костюм. А если бы они приземлились посреди города? Если его предположения верны и они очутились где-то в конце прошлого века или в начале нынешнего, то от встречи с официальными органами не пришлось бы ждать ничего хорошего. А может, первая мировая война уже идет? Похоже, что еще нет. Но начнется скоро и уже отбрасывает тень на предыдущие годы.

Они пересекли центральную площадь и приближались к колесу обозрения. Юлиану стало нехорошо, из головы у него никак не выходила сцена крушения колеса. Не это ли имел в виду отец, когда говорил, что это скоро случится? Это инфернальное, апокалипсическое событие, в котором суждено погибнуть сотням людей. Но каким образом отец причастен к тому, что должно произойти?

Рефельса, видимо, тоже мучили вопросы, и он ста­новился все более нервозным.

— Что все это значит? — не выдержал он. — Я хочу наконец знать, что здесь происходит!

Гордон вздохнул и закатил глаза.

— Ну, хорошо. Вы уже и сами, наверное, о многом догадались. Мы находимся на том же самом месте.

— Но не в том же самом времени, — высказал свою догадку Юлиан.

— Да, сейчас здесь четвертое августа тысяча девятьсот восьмого года. Но только не спрашивайте меня, как мы сюда попали. Объяснение займет гораздо больше времени, чем имеется в нашем распоряжении.

— Вы хотите сказать, что мы путешествуем во вре­мени? — ахнул Рефельс.

— В известном смысле, — подтвердил Гордон.

— Тогда, значит, это зеркало не что иное, как машина времени? Наподобие аппарата в романе Герберта Уэллса?

— Нет, — с усмешкой ответил Гордон. — Путь, который проделали вы, совершенно иной природы. Но он бывает открыт очень недолго. Если мы будем стоять тут и болтать, то вы получите возможность помочь вашей ба­бушке менять пеленки вашему собственному отцу — если он, конечно, уже успел родиться.

Юлиан припомнил подслушанный разговор между Гордоном и отцом. Как же там было? Его отец боялся повстречать себя самого? Но как же это вообще было возможно?

Юлиан не сразу сообразил, что во всем этом кроется какая-то ошибка. Если отец опасался встретить себя самого, то ему уже... Больше ста лет?

— Но этого не может быть! — прошептал он.

Гордон взглянул на Юлиана и нахмурил лоб. Он заметно нервничал. Через пять минут они дошли до колеса обозрения. Гордон купил три билета, провел их мимо контролера и указал на подвесную кабинку, но сам не собирался садиться.

— Что мы должны сделать? — спросил Рефельс. — Ну, там произнести какую-нибудь магическую формулу, за­клинание или, может быть, стоять на одной ноге?

— Оставьте ваши глупые шуточки при себе, — рассер­дился Гордон. — Вам ничего не нужно делать. Время — очень сложная и чувствительная материя. Она хорошо умеет защищать себя. Вы оба не принадлежите этому времени и сами собой будете возвращены туда, откуда сюда попали.

— А как же вы? — подозрительно спросил Рефельс— Почему же вас оно... не отторгнет?

Гордон сделал нетерпеливый жест:

— Садитесь же наконец!

Гордон пристегнул цепь и отступил, колесо поверну­лось на некоторый угол и вновь остановилось, чтобы смогли сесть следующие пассажиры. Он хоть и обещал дождаться их отправления, но, видимо, счел свое обещание уже исполненным, махнул им рукой и скорым шагом удалился.

— Хоть плачь! — сказал Рефельс— Такая история, и о ней нельзя написать!

Юлиан смотрел, как Гордон удаляется, смешавшись с толпой. Колесо обозрения повернулось еще на некоторый угол и снова остановилось. Их кабинка зависла на высоте метра в три от земли. Высоко, но не слишком. Юлиан встал.

— Эй! — насторожился Рефельс— Ты чего?

— Я остаюсь, — решительно заявил Юлиан и ступил на край кабинки.

— Ты с ума сошел! — воскликнул Рефельс.

— Нисколько. Мое место здесь. С отцом. Твое — нет. Ты возвращайся.

— Но как же ты?..

Юлиан прыгнул. Ударившись о доски помоста, он отскочил, как мяч, дважды перекувырнулся через голову и, на удивление, остался цел и невредим. Сверху ему что-то кричал Рефельс, сбоку кто-то бежал к нему.

Он неловко поднялся и побежал прочь, чтобы успеть к отцу до того, как он покинет ярмарочную площадь.

Он спрыгнул с помоста и сделал мощный спурт, прежде чем оглянуться назад. За ним, прихрамывая, бежал Рефельс. Видимо, его прыжок прошел не так удачно, как у Юлиана.

— Ты что, спятил? — пробормотал Юлиан. — Зачем ты спрыгнул?

— Но ты же спрыгнул, — ответил запыхавшийся Ре­фельс.

— Но я — другое дело! У меня здесь отец.

— Не думаю, что он обрадуется твоему появлению.

— Но ему некуда деться, я его сын! А у тебя здесь никого нет! Ты что, хочешь остаться здесь навеки?

— Я люблю риск, — улыбнулся Рефельс. Но эта улыбка показалась Юлиану принужденной. Видимо, Рефельс только сейчас начал понимать, что он сделал. И было уже поздно...

— Ну хорошо, идем. Может быть, Гордон отыщет способ отправить тебя назад.

Юлиан огляделся. Они находились позади колеса обозрения, и отсюда эта гигантская конструкция казалась еще чудовищнее, чем спереди. На этой стороне не горели огни, и казалось, что стальной призрак сливался с темнотой ночного неба.

Казалось, что они странным образом попали на из­наночную сторону ярмарки. Перед ними тянулся тройной ряд жилых вагончиков, похожих на тот, в котором скры­вался отец Юлиана. Рядом находилась детская карусель — недействующая. Вокруг не было слышно ни звука, однако в тени словно что-то затаилось.

— Что? — спросил Рефельс, заметив на лице Юлиана тревогу.

Юлиан пожал плечами и промолчал. В тени стало заметно какое-то движение, темнота сбегалась, медленно образуя некое тело. Юлиан услышал учащенное дыхание, звуки приближались.

— Что случилось? — снова испуганно спросил Ре­фельс.

В темноте что-то копошилось. Юлиан отпрянул и обернулся.

Но темнота оживала и позади. И не только там. Быстро оглядевшись, Юлиан понял, что они окружены. Круг осады постепенно сужался. Юлиан вспомнил слова Гордона о том, что время умеет защищаться... Может быть, существует в природе что-то вроде охранников времени?

Сердце его заколотилось. Ему показалось, что он различает в темноте очертания чего-то громадного, ког­тистого и клыкастого.

— Бежим! — крикнул Рефельс, схватил Юлиана за руку и ринулся к единственному светлому месту, которое еще не было поглощено темнотой: к детской карусели.

Едва они ступили на платформу, как карусель начала крутиться. Тихонько запела шарманка, и фигуры окута­лись неправдоподобным красным отсветом.

Резные деревянные пони и единороги были запряжены в яркие кареты, а между ними ехали по кругу забавные фигурки. Гном бил молотом по наковаленке, Белоснежка то и дело подносила ко рту яблоко, силач в гимнастическом трико выжимал и снова опускал гири.

— Нам надо пробежать сквозь них, — нервно сказал Рефельс.

Юлиан оглянулся. Создания тьмы придвинулись ближе. У них пока отсутствовали очертания тел, но ждать было нельзя. Однако Юлиан почему-то робел пройти между фигурами карусели. Рефельс же ступил на вертящийся круг карусели и чуть не упал, удержавшись за лошадку.

Деревянная лошадка вдруг поднялась на дыбы и пе­редними копытами ударила Рефельса в грудь. Рефельс застонал от боли и навзничь рухнул в двухколесную карету.

Вся карусель мгновенно ожила. Лошади со скрипом заворочались, силясь оторваться с мест. Гном перестал бить молотом по наковаленке и повернулся к Рефельсу. Белоснежка бросила свое яблоко и тоже попыталась повернуться. Юлиан услышал, как трещит дерево. Это силач-штангист на другой стороне карусели отшвырнул одну из своих гирь и тоже шагнул вперед.

Юлиан хотел броситься на помощь Франку, но что-то его держало. Он глянул себе под ноги и увидел целую толпу деревянных, гномов. Белобородые, в красных и зеленых колпачках, они были вооружены всевозможными инструментами. Юлиан на секунду даже забыл про уг­рожающую ему опасность. В руках одного из этих ка­рапузов был стальной гвоздь, острие которого карлик наставил на башмак Юлиана, и не успел он ничего сообразить, как второй карлик взмахнул молотком и загнал этот гвоздь по самую шляпку! Железо прошло между пальцами, прихватив с собой две тоненькие полоски кожи, и подошва башмака намертво приросла к полу.

— Ай! — вскрикнул Юлиан. — Что ты делаешь?

Это был не только глупый, но и лишний вопрос — тем не менее гном на него ответил. Но иначе, чем хотелось бы Юлиану. Он приставил к его ботинку второй гвоздь, который неизбежно пробил бы ступню Юлиана насквозь.

Юлиан взвизгнул от ужаса, вырвал вторую ногу из цепкой хватки. гномов и вслепую лягнул. Молоток отлетел далеко в сторону — вместе с рукой, которая его держала.

Поскольку правая нога Юлиана была прибита к полу, он не мог удержаться на ногах и опрокинулся навзничь, погребя под собой двух гномов. Но пятеро оставшихся и не подумали отступиться. Гном с гвоздем яростно подпрыгивал на месте, пытаясь голыми руками, без молотка, вогнать его в ботинок.

Между тем другие гномы подтащили новые инстру­менты: отвертку, щипцы, топор, приволокли даже двуручную пилу, которую тут же начали прилаживать к его лодыжке. От ужаса он закричал, стал брыкаться свободной ногой и пнул одного из гномов. Тот отлетел за край карусели и исчез в темноте.

Другие гномы навалились на левую ногу Юлиана и снова приставили пилу к его лодыжке. Еще один пытался отверткой проткнуть Юлиану глаз, а четвертый с кусач­ками подбирался к его уху.

Юлиан вырвал кусачки и так ударил ими гнома по голове, что расколол беднягу пополам. Тут что-то вон­зилось ему в икру. Юлиан разоружил и гнома с отверткой, пропоров его собственным же инструментом, а потом ударом кулака отшвырнул с груди следующего агрессора. «Вот тебе и Белоснежка и семь гномов! — подумал он. — Их целая дюжина, если не больше».

Тут его ногу пронзила резкая боль. Это двое с пилой все-таки принялись за дело. Носок сразу же окрасился кровью. Остальные гномы ликовали, неистово хлопая в ладоши.

Юлиану наконец удалось выдернуть ногу из прибитого ботинка, и он смог подняться. Один гном подтащил ручную дрель с очевидным намерением просверлить дыру в его коленке. Он был слишком мал, однако это его не остановило: двое его сообщников подсадили его, и он добрался до нужной высоты.

Юлиан вышиб дрель из рук этого карлика, схватил его за шиворот и отшвырнул. Тот улетел с карусели в темноту, наткнулся там на одну из крадущихся теней — и исчез! Послышался жуткий хруст перемалываемого дерева.

— Ну, что, не наелись? — крикнул Юлиан теням. — Я добавлю, тут на всех хватит!

Он схватил ближайшего гнома и швырнул его в ненасытную тьму. Снова послышался хруст, гномы ис­чезали один за другим.

Но под угрозой был не один Юлиан. Рефельсу так и не удалось выбраться из повозки. На груди у него сидела Белоснежка, клацая острыми зубами и подбираясь к его горлу. А силач устроился на его ноге и придавил ее гирей. У Белоснежки отсутствовали ступни. Они остались там, где она прежде стояла. Но у Франка не было сил оторвать это чудище от своей шеи.

Юлиан в один прыжок очутился рядом с ним, отшвырнул силача, схватился за гирю, но она весила килограммов сто и не стронулась с места. Он прекратил тщетные попытки и попробовал оторвать от груди Рефельса Белоснежку. Она огрызнулась, клацнули челюсти, но Юлиан успел отдернуть руку, отпрянул назад и огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Ему подвернулся молоток, и он превратил Белоснежку в месиво щепок.

Только после этого она ослабила свою бульдожью хватку, и Юлиан отшвырнул ее в темноту на съедение теням, только голова отвалилась к ногам Юлиана, клацая зубами.

Между тем пришел в себя силач. Он поднял свою гирю, которую даже Юлиану не под силу было сдвинуть с места, и замахнулся ею. Железная болванка превратила в щепки колесо повозки, в которой все еще лежал за­стрявший Рефельс. Юлиан попытался пнуть силача, но тот увернулся и тут же обрушил свою гирю ему на ногу. Юлиан запрыгал на одной ноге, жалобно подвывая от боли, и тут Рефельс наконец выбрался из своей повозки и подоспел ему на выручку. Он перехватил гирю и тут же рухнул от ее неожиданной тяжести, но Юлиан схватил силача и отшвырнул его в темноту. Ужасный хруст дерева оповестил о его кончине.

В этот момент что-то резануло ступню Юлиана. То была голова Белоснежки, хищная челюсть которой кла­цала, как медвежий капкан. Юлиан пинком отшвырнул эту голову в темноту и, прихрамывая, вернулся к Рефельсу.

Видимо, Белоснежка до него все-таки добралась, по­тому что его рубашка и плащ на груди потемнели от крови. Франк дрожал всем телом и казался смертельно изможденным. Тем не менее он поднялся на ноги и. улыбнулся во весь рот:

— А мы с тобой неплохо можем выступать командой, а?

— Могли бы действовать и получше, — сказал Юлиан, оглядываясь.

Опасность далеко еще не миновала. Отовсюду ползли новые, зловещим образом ожившие фигуры детской ка­русели. Правда, они были не особенно расторопны, потому что им приходилось тащить за собой свои кареты и повозки.

Но главная опасность таилась вне карусели.

К тому времени карусель казалась одиноким остров­ком, парящим в гигантской пустоте Ничего. Она была окутана облаком дымчатой черноты, в которой колыхались какие-то мрачные формы, лишенные очертаний. И эта тьма придвигалась все ближе.

Когда Юлиан бросал какой-нибудь предмет, слышался хруст перемалываемой древесины, и на это время на­ступление тьмы приостанавливалось.

— Это ее задерживает! — понял Рефельс. — Быстрее!

И они принялись в четыре руки выбрасывать во тьму все, что еще оставалось на карусели. Задача оказалась непростой, потому что деревянные животные были очень тяжелы и сопротивлялись. Юлиан и Франк получили далеко не по одному удару копытом.

Прошло не меньше получаса, прежде чем они опус­тошили карусель. Круговой помост все еще вращался, но на нем ничего не осталось. Тьма за это время не придвинулась ближе, но теперь больше нечем было уто­лять голод ненасытного чудовища.

Юлиан и Франк сели на ступицу в центре карусели, спина к спине, поджав колени.

Тьма уже доползла до края карусели и пустила свои дымчатые щупальца по закручивающейся спирали.

— А может, оно нам ничего не сделает, — предположил Рефельс. — Ведь до сих пор оно проглатывало только этих монстров, разве не так?

Юлиан даже не стал отвечать. Пожирающая тьма придвигалась все ближе. Края карусели были уже не видны. Еще метра полтора, ну два. Еще пять минут, самое большее...

Вдруг в темноте вспыхнула искорка, и к зловещим всхлипам и шорохам примешался новый звук.

— Что это? —в тревоге спросил Рефельс.

Карусель продолжала крутиться, а когда прошла оче­редной круг и повернулась к тому месту, где вспыхнула искорка, там уже виднелось пламя, в центре которого просматривалось что-то темное. А неведомый звук стал голосом, который звал его по имени!

— Отец! — воскликнул он, не веря своим ушам. — Это отец!

После очередного оборота карусели темное пятно в сердцевине огня стало фигурой, бегущей к ним широкими шагами. Эта фигура горела. Языки пламени лизали ее волосы и одежду; она оставляла за собой в темноте цепь горящих следов.

— Юлиан! Беги! Я вас прикрою!

Юлиан ринулся в темноту.

Он ощутил нечто такое, что не было ни жарой, ни холодом, но сжигало его и вместе с тем леденило; в него будто впивалось что-то и высасывало из него все внут­ренности. И потом...

Должно быть, девяносто лет тому назад ярмарочная площадь располагалась метра на три повыше. То ли, может быть, уровень воды в реке с тех пор упал, то ли берег потом сровняли — так или иначе, Юлиан и Франк появились буквально из Ничего над головами изумленных посетителей ярмарки, чтобы тут же упасть на них сверху.