Первой из восточноевропейских стран к рыночным реформам приступила Польша, и какое-то время она была как бы путеводной звездой для российских младореформаторов. Тем не менее между польскими и российскими реформами была и существенная разница. В Польше реформы шли в задуманном порядке, в России же порядок этот, как уже мы говорили, был нарушен, не было в Польше и российской спешки с приватизацией. В Польше в самые худшие времена существовала частная собственность, причем это был преобладающий сектор в сельском хозяйстве. Там успели сложиться новые общественные силы, возглавляемые окрепшей в борьбе «Солидарностью», которая сумела взять руководство реформами в свои руки. В России, напомним, реформы были отданы на откуп все той же номенклатуре. И при всех этих преимуществах, при том, что реформы там начались не в столь критических условиях, как в России, эффект от них был в то время, да и в последующем, далек от запланированного, причем весьма и весьма.
Свидетельство тому — статья Н.Ермоловича под удивляющим названием «Грозит ли Польше коммунистическая опасность» [143], опубликованная в конце 1992 года. Вот о чем свидетельствует эта статья: «…продолжается обнищание многих слоев польского населения… пригороды и деревни по-прежнему представляют печальную и допотопную картину. По словам одного из политиков, сейчас в Польше капиталистические цены и социалистическая зарплата. Польское общество высказалось против социализма, говорит все тот же политик, но оно сегодня парализовано несправедливостью новой системы». И если в такой традиционно строптивой стране бывшего социалистического лагеря взоры людей, как показывает название самой статьи, вновь обращаются к коммунистам, то это может свидетельствовать лишь о том, что на том этапе основной части населения реформа ничего не принесла, а наоборот, ухудшила ее положение.
Проследим дальше. В той же газете спустя восемь месяцев появилась статья Л. Корнилова [149] «Поляк переходного периода» (ох, уж этот вечно переходный период). Вот выдержки: «Растет пессимизм. В 1989 году в Польше было 10 % пессимистов, в 90-м уже 25 %. К концу 1992 года их доля возросла до 73,7 процента»; и далее: «свыше половины поляков питают неприязнь к бизнесменам, а каждый третий считает их жуликами и спекулянтами». И это происходит в стране, где коммерция всегда была частью жизни народа. Что же говорить в таком случае о России, где бедность издавна воспринималась как норма жизни, а бизнес отнюдь не процветал? Недовольство поляков выражалось в демонстрациях с лозунгами, обвиняющими во всем национального лидера и первого президента Л. Валенсу: «Лех, ты нас предал!» На это Валенса в одном из своих выступлений признал, что в реформах оказалось слишком много непредвиденного и заключил: «Мы замахнулись мотыгой на Луну».
Посмотрим, что же произошло в Польше спустя много лет. Может быть, к тому времени (1999 год) завершился этот пресловутый «переходный период». Ничуть не бывало. В статье М.Румера «Победа, воспринимаемая как катастрофа» [90] «…слышится весь ворох обвинений, обрушиваемой на голову власти, правительства: «при коммунизме было лучше», «поляки еще никогда так не страдали», «происходит биологическое истребление народа», «в Польше устраивают новый Холокост», «морят голодом пенсионеров, врачей, деревенских детей» и вообще «разворовали Польшу», «продали наши идеи, предали народ». И автор задается вопросами: «Получается, что интересы власти и населения расходятся. Так в чьих же интересах проводится реформа? Что толку от роста валового продукта, если люди чувствуют себя еще более обделенными? Убедительного ответа на эти вопросы, по-моему, не дает ни Куронь, ни комментирующий его публикацию Егор Гайдар: «Куронь полагает, что главный недостаток польской реформы — в создании бюрократического капитализма, который всегда порождает коррупцию. Бюрократ плюс экономика всегда коррупция». То, что утверждает Куронь, просто нелепо. Бюрократия существует во всех западных капиталистических странах с развитой экономикой, и коррупция иногда тоже одолевает ту бюрократию, но в самых минимальных размерах. Минимальных потому, что власть (демократическая!) решительно борется с коррупцией. И вот бы польской власти валенсовской мотыгой не на Луну замахиваться, а на головы коррупционеров. Правда, если коррупция в Польше успела достигнуть российских масштабов, то никакая мотыга уже положение не спасет, ибо власть срослась с коррупцией, как скала в море с ракушками. И недаром бывший пресс-секретарь Ельцина П. Вощанов однажды в телепередаче произнес: «Коррупция — это атмосфера, которой дышит власть». Так что, г-н Куронь, не «бюрократия плюс экономика» виновата, а власть, которая изначально не борется с коррупцией. Выходит, Куронь путает причину и следствие. Удивляет, что не осмыслил он этого спустя чуть более десятка лет после начала польских реформ».
Примечательно и то, что Гайдар, так «успешно» начавший свои реформы, за это время успел перейти на роль комментатора чужих реформ. Понятно, что российские реформы взяли старт в неизмеримо худших условиях, чем польские, и столкнулись с еще большими препятствиями, чем это было в Польше. Под этим предлогом в России был изменен порядок составляющих звеньев реформы. А порядок предусматривал сначала приватизацию, затем финансовую стабилизацию, и только после этого предусматривалась либерализация цен. Но новое руководство страны, пытаясь себя выгодно оттенить на фоне топтания на месте и нерешительности перестроечного периода, ринулось в реформы, очертя голову. Порядок изменили, объяснив, что для следования ему уже нет времени. И вперед был запущен самый легко доступный этап — либерализация цен. К чему это привело — уже говорилось. Но вернемся к предмету нашего разговора, т. е. к реформам в Польше. Каков их результат? К какому уровню жизни они привели? Мне, живущему в Германии, легче судить об этом по нескончаемому потоку поляков, приезжающих сюда и ищущих здесь какую-нибудь работу.
Ну, а раз речь уже зашла о Германии, посмотрим, что же там происходило после объединения двух германских государств с совершенно разными экономическими укладами. Уже первые результаты оказались совершенно неожиданными. По моей работе в Союзе мне пришлось познакомиться лишь с одним видом продукции гэдээровского предприятия «Кюльавтомат». Без преувеличения могу сказать: продукция была на уровне высших мировых образцов. Каково же было мое удивление, когда, прибыв в Германию, я узнал, что это предприятие приобрел в частное владение западногерманский хозяин фирмы аналогичного профиля и… тут же закрыл его. Как мне объяснили, сделал он это из опасения, что предприятие приобретет кто-либо другой и станет конкурировать с его фирмой. Но почему же он сам не продолжил выпуск той конкурентоспособной продукции? Можно лишь высказать предположение. Продукция предприятия была ориентирована в основном на страны социалистического лагеря. А начавшиеся там реформы значительно сократили (если вообще не исключили) потребность в этой продукции. А западногерманский предприниматель, приобретший то предприятие, очевидно, владея информацией о западном рынке, решил, что на нем избыточное количество продукции не найдет сбыта.
Такая же судьба постигла известные судоверфи в Штральзунде, где с такой охотой становились на ремонт советские суда, а также многие другие предприятия. Необычной оказалась и участь фирмы «Карл Цейсс», производившей во все времена отличную оптику. Но вот при новом владельце она прекратила ее выпуск и даже сменила профиль, уменьшив при этом масштабы производства. Кроме того, при объединении были ликвидированы большинство гуманитарных организаций, занимавшиеся в ГДР культурой дружественных стран восточного блока. Естественно, что сотрудники этих организаций пополнили, и довольно внушительно, армию безработных. Множеству людей с высшим образованием, в том числе инженерам с большим опытом, пришлось попрощаться со своей профессией и перейти к более примитивной работе.
Вот отзывы прессы о положении в восточных землях Германии спустя много лет после объединения: «Люди надеялись на «цветущие ландшафты», которые им обещал канцлер Коль (еще одна вариация на тему процветания. — К. X.) после объединения Германии. Ныне, правда, пятая часть населения восточных земель называет свои надежды иллюзиями. 74 % «осей» чувствуют себя по-прежнему людьми второго сорта» [96].
Более подробно описывает ситуацию Е.Канунникова [147]: «Восточногерманская политика правительств Коля и Шредера полностью провалилась. 1,25 триллиона евро утекли в бездонную яму. Деньги с Запада на Восток и по сей день текут непрерывным потоком. Ежегодно 4 % валового продукта, произведенного в старых землях, идет на восстановление экономики новых земель. Только в прошлом году (2003. — К. X.) эта сумма составила 90 млрд. евро. При этом безработица в Восточной Германии набрала драматические обороты — около 20 % трудоспособного населения вынуждены либо сидеть на шее у государства, получая пособие по безработице, либо уезжать в более благополучные земли. Уезжает в основном более мобильная и целеустремленная молодежь». От следующей публикации под названием «Регионы без будущего» [94] так и веет унынием: «Несмотря на миллиардные вливания, которые были сделаны за 18 лет, прошедших после объединения страны, Восточная Германия по демографическим показателям находится на последнем месте в Европейском Союзе».
И, наконец, приведем фрагменты из более свежей публикации, уже 2011 года [125]: «21-й год прошел с того момента, как два немецких народа стали жить в одном государстве. Однако, похоже, что для многих в современной Германии линия раздела между западными и восточными немцами не исчезла»; «В минувшем сентябре уровень безработицы в восточных федеральных землях равнялся 10,4 %, в западных — всего лишь 5,7 %»; «…на развитие восточных регионов страны Федеральное правительство выделило за этот период (с 1995 по 2010 гг. — К. X.) около двух триллионов евро»; «…население восточных земель ФРГ постоянно уменьшается: люди бегут. Ведь обещанных им еще бывшим канцлером Гельмутом Колем «цветущих ландшафтов» они так и не дождались».
При безусловном признании истины, что социалистическая система хозяйства менее эффективна, нежели капиталистическая, все же можно сослаться и на позитивный пример первой системы. И это как раз пример бывшей ГДР, превращенной социалистическим лагерем в свой показательный форпост. Можно говорить, что этому способствовали усилия остальных стран лагеря, в первую очередь Советского Союза. Но отнюдь не последнюю роль в этом относительном процветании ГДР сыграли необычайные организованность и трудолюбие немецкого народа, взявшегося за построение социализма со всей серьезностью как раз в то время, когда в Советском Союзе уже начали проявляться тенденции упадка. Туристы из Советского Союза, которым удалось в разное время побывать в ГДР, при возвращении домой неизменно восторгались уровнем жизни и порядком в этой стране. Беда ГДР заключалась лишь в том, что рядом с ней располагалось государство, населенное тем же народом, но с более высоким уровнем экономического процветания. Второй фактор — в ГДР царил такой же тоталитарный режим, что и во всех странах восточного блока, поскольку без тоталитаризма социализм просто нежизнеспособен. А рядом у соседей была подлинная свобода и демократия. И это не могло не раздражать определенный слой общества, многие члены которого стремились на Запад, и часто, рискуя жизнью, добивались этого. А внутри страны зрело диссидентское движение. Тем не менее ситуация в ГДР перед объединением ничем не напоминала ужасающую картину конца перестроечного периода в Советском Союзе. И хотя объединение обеих стран, так или иначе, было вызвано исторической необходимостью, сам процесс объединения скорее можно было назвать поглощением, настолько оказались ущемлены интересы значительной части населения восточных земель. А возвращаясь к прошлому, можно резюмировать, что ГДР могла служить образцом, как надо реализовывать потенциальные возможности социализма. И теперешние трудности восточных земель при интеграции в общегерманское государство никак не свидетельствуют о несостоятельности бывшей ГДР, а лишь приводят к выводу, что социализм в капитализм нетрансформируем. В самом деле, если в рамках такого государства, отнюдь не бедного, за период более 20 лет не удается выровнять положение в двух частях страны, то к иному выводу прийти нельзя.
Можно утверждать, что рыночные реформы во всех восточноевропейских странах так ни к чему путному не привели. На этом фоне удивительные результаты можно увидеть в Китае. Пережившая нелегкий зигзаг истории, повергнувший ее в бездну, страна все-таки нашла в себе силы кардинально выправить положение. Чем же объяснить китайский феномен? Прежде всего, тем, что китайская партийная номенклатура сохранила свою жизнеспособность, в отличие от советской номенклатуры, которая сгнила на корню. В китайской компартии нашлись здоровые силы, осознавшие необходимость реформ, и они во главе со своим лидером Дэн Сяо Пином принялись осуществлять эти реформы. К сожалению, в Советском Союзе, а позднее в России, не нашлось лидера подобного масштаба. Приходится вспомнить, как попытки провести хоть какие-то реформы А. Косыгиным были заблокированы Л. Брежневым. Прозвучало тогда нечто вроде: «Какие реформы?! Надо просто лучше работать». Но позаботиться о том, чтобы в стране стали лучше работать, Леонид Ильич не удосужился. А когда в начале 90-х годов все же дошло дело до реформ (уже без почившей в бозе КПСС), то новые власти бросились в них с бесшабашной лихостью, беспечной непродуманностью. Нам же далее предстоит убедиться, с какой серьезностью, продумывая каждый шаг, учитывая многие нюансы, проводила реформы китайская компартия.
Необходимо отметить, что, проводя рыночные реформы, коммунистическое руководство Китая ни на йоту не отступило от своей политической линии. Не было показной псевдодемократии, сохранялась диктатура, временами довольно жесткая (вспомним кровавое подавление демонстрации на площади Тяньаньминь), но китайские реформы вряд ли смогли бы выдержать испытание временем без жесткой дисциплины и контроля. «Кому-то покажется странным сочетание слов «свободный рынок» и «коммунистическая диктатура». Китайцы последовательно расширяют свой «свободный рынок» путем рекрутирования крупных бизнесменов в компартию. Это, конечно, налагает на партийных предпринимателей некоторые обязательства, но зато их лояльность оплачивается также некоторыми привилегиями и гарантиями покровительства могущественной партии» [120]. Неудивительно, что при таком подходе смогла сложиться гармония между властью и бизнесом.
Уникальность сочетания диктатуры с рынком подчеркивает и следующий фрагмент: «Современный Китай показал, что авторитарная власть прекрасно сочетается с бурно развивающейся экономикой. Китай переживает экономический бум без свободы и демократии. При этом аппарат власти не разлагается, как это было в Советском Союзе и других странах «народной демократии»… Пример Китая подверг сомнению бытующее до сих пор представление о том, что только демократия в состоянии обеспечить благосостояние граждан. Средний уровень жизни китайских граждан за последние годы вырос в несколько раз, а социальная защищенность, хотя и не достигла западноевропейских стандартов, но значительно превышает тот уровень, который имеет место в странах СНГ» [76]. Надо еще добавить, что за годы реформ властям удалось вывести из зоны нищеты 400 миллионов человек.
И вновь сравнение с политикой КПСС, сравнение нелестное. «Некий китайский товарищ, пожелавший остаться неназванным, имел беседу с одним из российских коммунистов зюгановцев; его слова попали на страницы всех мировых газет: «Мы, компартия Китая, 30 лет строили коммунизм. Потом увидели, что ничего из этого не получается. Раз так, начали строить капитализм, но при этом власть из рук не выпускали. Почему ваша КПСС за 70 лет ничего не поняла, ничему не научилась, утеряла руководящую роль, а потом развалилась — непонятно» [118]. Как раз все очень понятно, и об этом мы достаточно много говорили ранее. А в свете сказанного хочется чуть поправить неназванного китайского товарища. Капитализм не строится, для него лишь создаются условия, способствующие его развитию. В Китае этот процесс длился годами, и смешно говорить о ельцинском «процветании» за полгода. И потом китайскую экономику квалифицировать, как капитализм следовало бы с большой осторожностью. Скорее, это смешанная экономика. Почему — мы увидим дальше.
Как же удалось китайским коммунистам, «не выпуская власть из рук», приступить к либерализации экономики? Причина заключается в своевременности смены поколений в руководящих органах власти. В Китае не допустили, чтобы у них, как в Советском Союзе, в течение длительного срока господствовала династия старцев. «Бережно, с сохранением всех возможных привилегий и синекур, заменили и руководящие кадры «революционеров старшего поколения» в партии и в армии на подошедшее по возрасту активное и желавшее перемен поколение…» [19, стр. 140].
Старт китайским реформам был дан состоявшимся в декабре 1978 года третьим пленумом ЦК КПК одиннадцатого созыва. Пленум принял курс «четырех модернизаций»: сельского хозяйства, промышленности, обороны и науки. Именно в таком порядке и осуществлялись реформы, начатые с первой составляющей — сельского хозяйства. Крестьянская семья, обычно многочисленная и состоящая из многих поколений кровных родственников, получила на основе семейного подряда надел земли в хозяйственное пользование сроком на 50 лет. Это дало толчок массе крестьян работать интенсивнее, ибо замаячила перспектива улучшения уровня жизни. А крестьянская масса в стране составляла 700 миллионов, и только их интенсивный и рачительный труд «…без оборотных денег, без механизмов, без химических удобрений, без помощи науки, примерно с середины восьмидесятых годов позволили деревне накормить себя и город. В деревне появились хоть какие-то тощие накопления для потребления современных городских промышленных товаров» [19, стр. 141]. Другими словами, созрели рыночные условия для производства этих товаров.
А теперь сравним с положением в этой же отрасли в России, основываясь на данных 2011 года [80]: «Получив впервые же два года реформы право на 12 млн. земельных долей, сельские жители лишь в малой степени воспользовались этим своим правом. Только 300 тыс. домохозяйств решили выйти из колхозов и организовать собственные семейные фермы. Остальные крестьяне предпочли сохранить статус наемных работников…» В этой же статье анализируется психология типичной колхозной семьи, которая «привыкла получать зарплату, работая в колхозе без особого напряжения (все равно пришлют осенью на помощь студентов. — К. X.), возделывать свой огород и обихаживать личный скот, обеспечивая себя в значительной мере продуктами питания…» Такое поведение давало крестьянину устойчивость и скромную обеспеченность в жизни. Оно не толкало его на подвиги предпринимательства, связанные с риском, он довольствовался укоренившимся понятием о бедности как норме жизни. А вот сведения о фермерах в одном из районов, приведенные в той же статье: «На бумаге их 33, но одни промыслами какими-нибудь занимаются, другие на купленной в свое время технике огороды людям пашут или щебень из карьера возят. Их «бумажными фермерами» называют». До сих пор истинных фермеров отождествляют с «кулаками», устраивают поджоги их ферм или изгоняют из села различными другими способами. Вот такая на селе безрадостная картина.
Но в Китае все же началось не с села, а с отраслей, не требующих серьезных вложений капитала. Начало городских реформ было положено в 1984 году, прежде всего, в области общественного питания и в сфере услуг. В массе своей происходило это на той же основе семейного подряда, что и в деревне. Это был разумный подход, давший возможность поднять голову мелкому и среднему бизнесу, в результате чего образовался средний класс. В России же развитие (точнее сказать, приобретение) крупного бизнеса опередило области мелкого и среднего бизнесов, и первый естественным образом «душил» развитие двух последних. Поэтому там и до сих пор не сформировался средний класс в сколько-нибудь серьезных масштабах. Еще одна иллюстрация безмозглости «завлабовских» реформ.
Лишь после этих двух этапов в Китае наступил следующий этап, который уже затрагивал сферу производства. А она уже требовала серьезного стартового капитала и современных технологий. И руководство КПК отнеслось к этому этапу со всей серьезностью, о чем свидетельствует следующая выдержка [19, стр. 151]: «…приступая к модернизации промышленности, науки и обороны, китайское руководство опять было самодостаточным, ибо сделало упор не на чужие абстрактные мозги иностранцев, а на советы своих, по-китайски мыслящих этнических китайцев, проживающих за границей». Как это осуществлялось, читаем дальше на той же странице: «Сначала на самом высоком уровне китайское руководство посоветовалось с успешной китайской эмиграцией из азиатских и западных стран капитала. Советовалось же оно на предмет того, какие направления развития они, этнические китайцы, живущие за рубежом, по имеющемуся у них достоверному опыту, считают перспективными, а какие — тупиковыми. Визиты именитых в мировой науке и зарубежном бизнесе этнических китайцев в Пекин в 80-е годы шли один за другим. Параллельно десятки тысяч китайских студентов с материка за государственный счет были отправлены на учебу в страны Запада».
Здесь хотелось бы отметить одну важную деталь, относящуюся к сфере психологии. В Советском Союзе во все времена эмиграция, как в единичном, так и в массовом масштабе, приравнивалась к предательству. Не изжиты эти предрассудки и в российском обществе. В западном обществе эмиграция считается нормальным явлением, в массовом порядке потоки людей мигрируют из одной страны в другую без всяких ограничений. Многие со временем возвращаются назад, тоже не встречая препятствий. А теперь посмотрим, как к этому относятся китайцы. «Примечательно, что эмиграция из Китая никогда не считалась в китайском обществе изменой Родине. И подавляющее число китайцев на чужбине сохраняет чувство сыновнего долга перед Родиной и обязанности помогать своему срединному государству вне зависимости от личных политических и идеологических симпатий и чувств в отношении действующей на материке бюрократии» [19, стр. 151]. И далее там же: «Серьезные инвестиции в серьезные проекты модернизации промышленности сделали соотечественники из Гонконга и Макао, Тайваня, а также этнические китайцы — не граждане КНР из Сингапура, стран Юго-Восточной Азии и Запада».
Китаю очень повезло со своей диаспорой, природная активность китайцев оказалась востребованной за рубежом, множество из них именно в диаспоре добились больших успехов в ведении бизнеса. Так, «…этнические китайцы (ху-ацяо) контролируют 50 % частного капитала на Филиппинах, 70 % — в Индонезии, 80 % — в Таиланде и Малайзии, а Сингапур — это вообще часть большого Китая» [19, стр. 217]. Так что Китай в своей экономической политике в полной мере сумел реализовать позитивный опыт своей диаспоры. Руководство страны не погнушалось советоваться с той частью успешных бизнесменов, которая осела в странах с совершенно чуждой идеологией, и даже с тайваньскими предпринимателями, несмотря на то, что Тайвань всегда был антиподом коммунистического Китая. России не повезло так крупно со своей диаспорой, успешная часть которой оказалась на несколько порядков ниже. Да и как стали бы российские реформаторы с ними советоваться, ибо «мы сами, дескать, с усами». Завлабы ориентировались лишь на громкие имена гарвардских специалистов, совершенно не знакомых с российскими условиями.
Еще одно сравнение, увы, не в пользу России, читаем на стр. 166 [19]: «Примечательно, что в России частный сектор получил свои капиталы даром, под предполагаемую эффективность, и пока в большинстве случаев успешно продемонстрировал лишь способность их проедать. В Китае же частный сектор получил почти все свои капиталы под обязательство доказать свою эффективность отработкой кредита, получаемого под процент. Это, помимо прочего, включило механизм отбора предпринимателей: те, кто сумели эффективно распорядиться кредитом, пошли в гору, а те, кто не сумел это сделать — выпали из хозяйствующих рядов, наказанные экономикой».
Что касается кредитования предпринимателей в России, то «…российские банки дают российским предпринимателям только очень дорогие и очень краткосрочные кредиты, на которые серьезный проект поднять нельзя (для этого нужны так называемые «длинные» деньги. — К. X.). И страховые компании в России не страхуют ответственность ни ссудозаемщика, ни ссудополучателя от великих рисков провала красивых на бумаге «бизнес-планов». Какие уж тут могут быть вложения капитала в натуральные стоимости производственных мощностей на далекую перспективу, тут могут быть только денежные спекуляции с мгновенным результатом» [19, стр. 211].
Инвестиции в китайскую экономику не ограничились вложениями этнических китайцев. «Вслед за китайскими эмигрантами за прибылью от дешевизны рабочей силы, низких требований по экологии, близости сырья и умеренности затрат на строительство в Китай потянулся основной, не эмигрантский иностранный капитал» [19, стр. 152]. И вложения иностранного капитала в коммунистический Китай намного превышают оные в экономику «капиталистической» России. «За 20 лет Китай затянул к себе почти 500 миллиардов долларов иностранного капитала, в то время как примерно такой же объем капитала ушел из России за 10 лет» [19, стр. 349].
Что касается бегства капитала из страны, то китайцы и здесь оказались предусмотрительными. «Бегство инвестированного в Китай капитала исключено. Иностранный инвестор, вложивший в производство деньги, машины, оборудование, технологии, возврат капитала и прибыль может иметь только в виде произведенного товара. Причем по закону о предприятиях с участием иностранного капитала 70 % товаров должны обязательно вывозиться из Китая и только 30 % можно продать за взятки (к сожалению, коррупция прочно въелась и в китайские бюрократические структуры. — К. X.) на внутреннем китайском рынке. Таким образом, за рубеж отправляется в основном возобновляемый ресурс овеществленного труда нынешнего поколения китайских рабочих, а факторы стоимости производства — производственный капитал, возмещение его убыли от амортизации и накопление — остаются в Китае» [19, стр. 164]. Такого же рода меры приняты и в финансовой системе. «Приветствуется неограниченный ввоз валюты в Китай, а вывоз валюты за границу частными физическими и юридическими лицами затруднен многоступенчатой процедурой разрешений и строго контролируется банками и таможней» [там же, стр. 163].
Следует упомянуть еще об одном факторе, который способствовал сохранению ресурсов для последующего развития экономики в Китае. Китай не дал себя втянуть в процесс гонки вооружений, захвативший великие державы. Заняв позицию пассивной стороны в этом процессе, китайцы смогли привлечь сбереженные ресурсы на программу модернизации экономики. А преувеличенный страх в мире перед китайской военной мощью был рожден умелой дезинформацией со стороны китайских властей. В то самое время безумная гонка вооружений в Советском Союзе окончательно добила его экономику.
Каковы же успехи китайских реформ? По сравнению с их началом в 1978 году валовый внутренний продукт (ВВП) страны вырос в 6 раз, производительность труда — в 3,5 раза. Крупные предприятия в большинстве своем остались в руках государства. «Сейчас (речь идет о 2004 годе. — К. X.) на долю госсектора приходится 14 % всех промышленных предприятий, но производится на них 28,5 % продукции страны, а занято на них две трети всех рабочих и служащих страны. Количество частных предприятий — 78 % от зарегистрированных в промышленном реестре, но производится в нем только 15,5 % продукции. Таким образом, госсектор остается становым хребтом китайской экономики» [118]. Китай прочно занял свою нишу в международной торговле. Такие виды китайской продукции, как текстиль, обувь и электронные игрушки наводнили мировой рынок. Экспорт Китая вырос с 10 до 150 миллиардов долларов в год. «Столетия великий народ не мог выйти из нищеты и голода. И вдруг с 1978 года китайская экономика обнаружила в себе такой гигантский потенциал развития, о существовании которого никто не подозревал. Это стало возможным в результате реформ, которые начал и строго контролировал Дэн Сяо Пин» [118].
Да, Китаю удалось совершить феноменальный рывок из бездны. Но универсальным показателем уровня жизни народа является сумма ВВП, приходящаяся на душу населения. Естественно, что при численности населения Китая 1,3 миллиарда человек этот показатель еще не смог достичь большой величины, он лишь превысил 1000 долларов. Для сравнения, в России этот показатель 3300 долларов. Понятно, что в поисках лучшей жизни поток мигрантов из Китая в другие страны не уменьшается, а даже наоборот, увеличивается. Не обходит своим вниманием этот поток и Россию, особенно ее дальневосточные районы. В связи с этим, многие россияне даже высказывают опасения, что весь Дальний Восток со временем станет китайским.
А внутри Китая растет расслоение общества, что неудивительно, ибо количество произведенных благ не может в ближайшем будущем удовлетворить потребности всех слоев населения. «В одной державе, в рамках ее государственных границ, станут существовать фактически два государства. С одной стороны — несколько миллионов (может быть, десятков миллионов), работающих в высокотехнологических сферах и пользующихся благами «общества массового потребления». С другой, сотни миллионов, занятых в сельском хозяйстве, мелкой торговле, обслуживании, несложном производстве — государство тщательно следит за тем, чтобы им обеспечивался минимальный жизненный уровень, удерживающий от социальных катаклизмов» [118]. Тем не менее, китайские реформы могут служить образцом серьезного подхода, продуманности каждого шага, целеустремленности и твердости проводимого курса. И уже в который раз приходится повторять, что по сравнению с китайскими реформами российские выглядели младенческими забавами. Недаром бывший (и единственный) вице-президент России А. Руцкой в свое время назвал команду завлабов «мальчиками в розовых штанишках». К концу перестроечного периода, когда слово «реформы» было у всех на устах, Россию посетил уже упоминавшийся американский профессор А. Янов (бывший советский гражданин). На вопрос, не пойти ли нам в своих реформах по китайскому пути, он лишь отшутился: «Где вы возьмете столько китайцев?» Шутка шуткой, но большого числа китайцев не потребовалось бы. Достаточно было вместо пресловутого Джеффри Сакса пригласить для консультаций нескольких китайских реформаторов, накопивших к тому времени изрядный опыт. К сожалению, вместо этого Россия доверилась мозгам книжного червя Гайдара, циника Чубайса, готового принести в жертву 30 миллионов во имя своей спринтерской приватизации (см. фрагмент из книги В. Карташова, приведенный выше), а также бесшабашного Ельцина.
Из стран СНГ особняком стоит Беларусь. После распада СССР страна оказалась в глубоком кризисе. Либералы С.Шушкевич и В.Кебич, оказавшиеся у власти, проявили полную растерянность. Не было, как в России, обвальной приватизации (не добрался туда Чубайс). К приходу к власти нынешнего лидера и президента А.Лукашенко в 1994 году приватизированными оказались менее 20 % предприятий. Естественно, они остановились и так же, как в России, превратились в памятники советской индустрии. Лукашенко уже к концу своего первого года (1994) нахождения у власти удалось стабилизировать ситуацию за счет функционирования государственных предприятий, повышения их эффективности. Что касается приватизации, то она не прекратилась, только приняла организованный характер. Перед приобретателями государственных предприятий начали ставить ряд условий. Сюда относились в частности: сохранение профиля предприятия, наращивание инвестиций, социальные гарантии работникам, повышение зарплаты, эффективность предприятия. Примерно то же делалось в Китае. Но в Беларуси число охотников приобретать предприятия на таких условиях приблизилось к нулю. Поэтому сегодня государственный сектор экономики там превалирует.
Лукашенко сохранил в стране колхозную собственность. На обвинения в свой адрес за это он ответил в своем выступлении по телевидению 17 августа 2007 года: «Что бы мы имели сегодня, если бы поделили на клочки землю? Беда была бы… Вон посмотрите, что в России делается. Так они остановились, в раскорячку сейчас стоят: что-то поделили, а что-то недоделили и не знают, куда идти». «Образно» выражается Александр Григорьевич. А о российских фермерах речь еще впереди.
Начиная с 1996 года в Беларуси наблюдается устойчивый экономический рост, несмотря на отсутствие иностранных инвестиций. И сегодня белорусская экономика функционирует эффективнее российской и уже превысила показатели российского периода. «К примеру, один Минский тракторный завод производит 37000 тракторов в год, а четыре российских — только 7000» [86]. По развитию малого и среднего бизнеса в рейтинге 2012 года Беларусь занимает 58 место, в то время как Россия там 112-я. В рейтинге по уровню жизни населения Беларусь так же перманентно опережает Россию. А вот мнение о Беларуси государственного секретаря Союзного государства России и Беларуси П. Бородина, высказанное еще в 2002 году [114]: «Там, в отличие от нас, очень мало ферм с разбитыми окнами. Там очень чисто на улицах и дорогах. Там в каждом селе каток есть. Там люди знают работу Лукашенко не понаслышке, они видят ее реальные плоды. Много можно говорить об экономике Беларуси — либеральная она или государственная. В Беларуси сохранилось больше госрегулирования… Сегодня в Беларуси работают все промышленные предприятия. Люди социально защищены… на всем постсоветском пространстве нашелся лишь один руководитель, который понял, что работающая промышленность и востребованность народа — это будущее любого государства».
Многие либерально настроенные люди могут прийти в ужас от слов восхваления, произнесенных государственным секретарем в адрес А. Лукашенко. Да, он диктатор, его даже часто величают последним диктатором Европы. Но, повторимся, история знает много примеров, когда именно при диктатуре та или иная страна добивалась существенных успехов. Напомним снова примеры Южной Кореи и Чили. Так что одно не исключает другого. Но как раз Бородин говорил не о политической ориентации Лукашенко, а конкретно о его успешной хозяйственной деятельности на посту главы государства. Свое кредо Лукашенко обозначил в выступлении по телевидению еще 15 мая 1998 года: «У меня четверть территории сегодня в грязи чернобыльской — я буду с какой-то демократией играться?» Как всегда, образно. Но человек понимает, что сначала надо обеспечить надежный базис, а потом уж думать о надстройке. И факт, в стране развился малый и средний бизнес, и государство ему оказывает всяческую поддержку. Место страны в рейтинге по этому показателю уже было приведено. А все крупные предприятия в руках государства. Зато в Беларуси нет безработицы, и на государство работает 80 % активного населения. 70 % ВВП создается за счет экспортно-импортных операций. Находит же белорусская продукция спрос! В Беларуси известны двое миллиардеров. Это владелец футбольного клуба минского «Динамо» Ю.Чиж, а также глава Белтелекома В.Пефтиев. Их никто не притесняет. Там нет кровавых «разборок» между бизнесменами. Нет там и характерной для России череды политических убийств.
«В Белоруссии в отличие от России сохранились многие преимущества социализма, система бесплатных детских садов и пионерских лагерей. В Белоруссии в отличие от России вкладываются громадные деньги в развитие школы, строятся шикарные библиотеки, новые спортивные залы, спортивные площадки… По всем основным социальным показателям Белоруссия превосходит Россию, является более здоровым в духовном отношении обществом» [67, стр. 446]. Далее там же, на стр. 447: «Учтите, у белорусов нет наших сказочных природных богатств, нет сверхприбылей от продажи нефти, а в целом они живут не беднее нас».
И в заключение фрагмент еще одной статьи с восторженным заглавием «Из Беларуси с любовью. Возвращение в социализм» [автор А.Топчий, 104]: «Поразили и заставили по-доброму позавидовать белорусам действующие в стране государственные социальные программы. Здесь до сих пор существует бесплатная медицина. К примеру, в Республиканском научно-практическом центре трансплантации органов и тканей, который местные врачи не без гордости называют лучшим в Европе, любой гражданин Белоруссии имеет право на бесплатную пересадку органов и тканей с последующим обеспечением дорогостоящими лекарствами на протяжении всей его жизни. А вот иностранцам такие операции здесь обходятся в десятки тысяч долларов».
Можно только заключить, что восторженное название статьи вполне оправдано. И сколько бы ни было упреков в адрес диктаторского режима Лукашенко, сколько бы ни строили насмешек над тем, что государством, дескать, управляет бывший председатель совхоза, результаты говорят сами за себя. Председатель, вооруженный практическим опытом и деловой сметкой, а главное, внимательно относящийся к судьбе своего народа, своей деятельностью посрамил множество титулованных российских ученых-экономистов, увлекшихся модными теориями и не отдающих себе отчета, насколько это теории применимы к специфическим условиям их страны, ставивших свои амбиции выше интересов страны и ее народа.
Здесь уместно привести высказывание американского экономиста мировой известности В. Леонтьева [49, стр. 172]: «…в плане понимания законов рынка И. В. Сталин был рыночником (речь идет о внутреннем рынке. — К. X.), грамотным и последовательным». Как отмечал тот же Василий Леонтьев, вообще-то не расположенный к сталинскому правительству, «советские руководители не нуждались в экономистах, потому что сами были экономистами». Понятно, что это высказывание не затрагивает брежневский период. Кстати, в самой России еще раньше Лукашенко был пример отступления от тенденций повальной приватизации. Это бывший президент Татарстана М. Шаймиев, воспользовавшись «великодушием» Ельцина в отношении регионов («берите суверенитета, сколько сможете проглотить»), сохранил в собственности государства все крупные предприятия своей республики. Ну, а Беларусь на всем пространстве СНГ остается островком социализма с вкраплением элементов свободного рынка. Беларусь трудится не только по советской традиции, но и по устоявшемуся в те времена календарю. В России же этот календарь постоянно перекраивают в сторону уменьшения количества рабочих дней. Оно и понятно, занять людей чем-то дельным нет возможности. Так, в мае 2013 года количество выходных дошло до 13 (лишь чуть не дотянуло до половины месяца). Так сказать, продленный День Бездельника. К этому феномену подходят слова из «гимна люмпену»: