Инспектора Ингвара Стюбё с первого взгляда можно было принять за профессионального игрока в американский футбол. Он был сильным и плотным и для своего среднего роста весил гораздо больше положенного. Дополнительные килограммы равномерно распределились мускулами на накачанной шее, плечах и бёдрах. Мощная грудная клетка топорщила белую, как мел, рубашку. Из нагрудного кармана торчали две металлические трубочки. Сначала Ингер Йоханне подумала, что это какое-то оружие, настолько грозное впечатление производил инспектор, но потом сообразила, что это сигары в футлярчиках.

Он послал за ней машину. Впервые в жизни Ингер Йоханне удостоилась такой чести. Ей было неловко, она попросила не беспокоиться, есть же метро, наконец, она может взять такси. Ни в коем случае, настаивал Стюбё. И он прислал «вольво», тёмно-синий и без отличительных полицейских знаков. За рулём сидел молодой человек.

– Нужно полагать, это тайная полиция, – натянуто улыбнулась она, пожимая руку Стюбё. – Тёмно-синий «вольво» и немой шофёр в солнцезащитных очках.

Он громко и искренне рассмеялся, слегка запрокинув голову. В ряду белых ровных зубов справа блеснул вставной золотой.

– Это вас Оскар так напугал! Молодой ещё, поумнеет с годами.

В воздухе чувствовался лёгкий запах сигары, но пепельницы нигде не было. На огромном рабочем столе с одной стороны лежали аккуратные стопки документов, а с другой стоял выключенный компьютер. На стене за спиной Стюбё висела карта Норвегии, эмблема ФБР и большая фотография гнедой лошади. Она была сделана летом, на лугу, усыпанном цветами. Лошадь мотнула головой, когда делали кадр, так что грива как ореол окружала её голову, взгляд был устремлён прямо в объектив.

– Шикарная лошадь, – отметила Ингер Йоханне, указывая на фотографию. – Ваша?

– Моя. Это Сабра, – ответил он и улыбнулся, этот человек улыбался всё время. – Замечательное животное. Спасибо, что пришли. Я видел вас по телевизору.

Ингер Йоханне задумалась о том, который раз по счёту за последнее время она слышит об этом. Похоже, только Исак ни словом не обмолвился о том весьма щекотливом эпизоде. Может, просто потому, что он почти никогда не смотрит телевизор. Мать Ингер Йоханне, например, позвонила ей пять раз за полчаса, что прошли после окончания эфира. Автоответчик записывал резкий голос матери как раз в тот момент, когда Ингер вошла. Она не стала перезванивать. За этим последовали ещё четыре сообщения, одно другого неприятней. На следующий день на работе все хлопали её по плечу. Некоторые смеялись, других сильно задело её поведение. Кассирша из ближайшего магазина заговорщически наклонилась к ней и прошептала так, чтобы все остальные люди, стоящие в очереди, услышали:

– Вас показывали по телевизору!

«Редакцию 21», должно быть, смотрело огромное количество людей.

– Вы абсолютно правы, – сказал Стюбё.

– Права? Но ведь я почти ничего не сказала.

– Вы передали суть. А ваш уход сказал гораздо больше, чем то, что другие… менее одарённые люди смогли из себя выдавить. Вы прочитали моё письмо?

Она кивнула:

– Но мне кажется, что вы напрасно рассчитываете на мою помощь. Я совсем не…

– Я прочёл вашу докторскую диссертацию, – прервал её Стюбё. – Очень интересно. Наша работа…

Он смущённо взглянул на неё и замолк. Через секунду с сожалением продолжил:

– …часто не оставляет времени, чтобы следить за новинками. Мы, конечно, знакомимся с документами, непосредственно касающимися профессии следователя. Но вот…

Он выдвинул ящик своего письменного стола и вынул книгу. Ингер Йоханне сразу же узнала обложку, на которой мелкими буквами было написано её имя на фоне бесцветного зимнего пейзажа.

– Здесь я, судя по всему, единственный, кто прочёл её. Очень жаль.

– Почему?

Он задумался, пытаясь поточнее сформулировать ответ, его лицо вновь выражало смущение, он будто извинялся за своих подчинённых:

– Это чрезвычайно важно в нашей работе. Для каждого, кто стремится понять дух преступления.

– Дух преступления? Вы уверены, что не хотели сказать душу преступника?

– Хорошо сказано, профессор. Хорошо сказано.

– Я не профессор. Я лектор в университете.

– Это для вас имеет принципиальное значение?

– Да.

– Почему? Когда я зову вас профессором, это значит лишь то, что я знаю, что вы занимаетесь исследованиями и преподаёте в университете. Разве не так? Вы ведь именно этим занимаетесь?

– Да, но неверно…

– Завышать ваше звание? Не соблюдать формальностей? Вы это хотели сказать?

Ингер Йоханне сняла очки и прищурилась. Она тщательно протирала правое стекло краем блузки – тянула время. Мужчина, сидящий по другую сторону стола, превратился в размытое серое пятно, нечто неопределённое, расплывчатое.

– Уточнять – моя профессия, – услышала она, глядя в лишённое контуров лицо инспектора. – Её суть. Хорошо выполнять работу полицейского – это словно складывать стенку из кирпичей. Аккуратно, один к другому. Если я буду халтурить… Если кто-нибудь из моих людей просмотрит хоть волосинку, зазевается даже на минуту, мы никогда не сможем быстро достичь цели. Ведь почти всегда мы ищем, не зная что или кого надо искать, поэтому…

Аплодисменты.

Ингер Йоханне надела очки и энергично хлопала в ладоши.

– Поэтому мы так устали, нам требуется помощь… – спокойно продолжила она. – Честно говоря, я уже заскучала.

Это совсем не её дело. Её не касается, что средних лет инспектор Крипос устал от своей работы. Он выглядит явно утомлённым, но она ему ничем помочь не может.

– Я устал, но не от самой работы, – сказал Стюбё и протянул ей коробку конфет. – Совсем нет. Вот, угощайтесь. Вам не мешает запах сигары? Может, проветрить?

Она замотала головой, губы дрогнули в улыбке:

– Нет. Всё в порядке.

Он улыбнулся в ответ. Красивый мужчина, даже чересчур красивый. Во всём – крайности. Нос слишком прямой и слишком крупный, глаза – большие и ярко-голубые. Губы – красивые, правильной формы, а белозубая улыбка не соответствует возрасту Ингвара Стюбё

– Вас, должно быть, интересует, по какой причине я захотел поговорить с вами, – мягко сказал он. – Когда вы поправили меня раньше… душа преступника, а не преступления, вы будто прочитали мои мысли. В этом всё и дело.

– Я не могу понять…

– Подождите немного.

Он обернулся к фотографии на стене.

– Вот Сабра, – начал он, скрестив руки за головой, – хорошая старая беговая лошадь. Вы можете посадить на неё пятилетнего ребёнка, и она будет осторожно, медленно катать его по загону. Но если я сижу на ней верхом… О! Я занимаюсь конкуром уже много лет. Это моё хобби, но времени-то особенно нет, так что мне, честно сказать, никогда не удавалось добиться особых успехов. Суть в том…

Вдруг он наклонился к ней так близко, что она ощутила его дыхание – слабый запах конфеты. Ингер Йоханне не поняла, приятна ей эта внезапная интимность или, напротив, вызывает отвращение. Она отпрянула назад.

– Говорят, лошади не различают цветов, – продолжил он. – Возможно, это так. Но Сабра не выносит ничего голубого. Кроме того, она ужасно не любит дождливую погоду, обожает скакать галопом, у неё аллергия на кошек, а ещё она легко отвлекается на автомобили с объёмом двигателя больше трёх литров.

Он на мгновение замолчал, задумавшись, и объяснил:

– Суть в том, что я всегда знаю, почему она поступает так или иначе. Исходя из знания её натуры. Потому что… она лошадь, в конце концов. Если она сбивает препятствие, мне совсем не обязательно детально анализировать причины, как это делают профессиональные тренеры.

Он ещё раз взглянул на фотографию.

– Я вижу всё в её глазах. В её душе, если хотите. Я разбираюсь в её характере. Мне понятно.

Ингер Йоханне сделала нетерпеливое движение, ей хотелось прервать рассказчика.

– Здесь мы работаем совсем по-другому, – закончил инспектор, пока она что-то обдумывала. – Мы не знаем, кого мы ищем.

– Я по-прежнему не могу даже представить, чего вы ждёте от меня.

Ингвар Стюбё сложил ладони, словно собирался молиться, а потом осторожно положил их на стол.

– Два похищенных ребёнка и две доведённые до отчаяния семьи. Мои люди уже направили сорок различных улик на лабораторные исследования. У нас несколько сотен фотографий места преступления. Мы собрали столько свидетельских показаний, что количество бумаг вызовет у вас головную боль. Почти шестьдесят человек работает по этому делу, а правильнее будет сказать, по этим делам. Через несколько дней я узнаю всё, что можно, о самом преступлени. Но, боюсь, это ничего не даст. Я хочу узнать что-нибудь о преступнике. Поэтому вы мне и нужны.

– Вам требуется профайлер[5] , – медленно проговорила она.

– Именно. Он самый.

– Нет! – ответила она довольно резко. – В данном случае я вам совсем не помощник.

В небольшом домике в Бэруме женщина постоянно поглядывала на ручные часы. Время вело себя очень странно. Секунды словно разбегались в разные стороны и перескакивали друг через друга, минуты отказывались двигаться одна за другой, часы то тянулись бесконечно долго, то пролетали в одно мгновение. Когда они, наконец, проходили, часовая стрелка снова возвращалась назад. Она чувствовала это. Часы, словно старый недруг, не хотели оставлять её в покое.

Страх в то самое первое утро был, по крайней мере, чем-то ощутимым для них обоих. Его можно было уменьшить, поделиться им в бесконечных звонках: в полицию, родителям. На работу. Спасателям, приезд которых оказался напрасным и не помог в поисках пятилетнего мальчика с русыми кудряшками, похищенного ночью. Лассе звонил всем, кому только можно было позвонить в таком случае. В больницу, из которой прислали «скорую помощь», но ей никого не суждено было забрать. Сама она безостановочно обзванивала соседей, которые немедленно собрались у ворот и скептически наблюдали за полицейскими, находящимися в палисаднике.

Страх можно было ослабить действиями, хлопотами. Но потом обрушился ужас.

Спускаясь в подвал, она споткнулась.

Со стены с грохотом упали опорные колёса. Лассе только недавно снял их с велосипеда Кима. Ким так гордился этим. Умчался со двора в новеньком синем шлеме. Упал, сразу же вскочил на ноги и, оседлав двухколёсный теперь велосипед, помчался дальше. Без опорных колёс. Они висели на стене рядом с лестницей в подвал, прямо у двери. Как диковинный трофей.

– Теперь ты видишь, что у меня получается! – сказал он отцу и потрогал шатающийся зуб. – Скоро выпадет. Сколько у меня зубов?

Им нужно было варенье.

Близнецы хотели варенья. Банки стояли в кладовке, в подвале. Прошлогоднее. Ким тоже собирал ягоды. Ким. Ким. Ким.

Перед кладовкой что-то лежало. Она не могла понять, что именно. Продолговатый пакет, свёрток?

Не очень большой, около метра в длину, наверное. Что-то было завёрнуто в серый пластик, а поверх пакета коричневым скотчем прикреплена записка. Красная тушь на белом листе. Серый полиэтилен. Коричневая лента. Красные буквы. Она подошла ближе. Из пакета виднелись русые кудряшки.

– Тряпка, – сказала она тихо, убеждая себя. – Тряпка какая-то.

Ким улыбался. Он был мёртв, и он улыбался. На месте зуба, который шатался, теперь была дырка. Она опустилась на пол. Время закружилось вокруг неё, образовав воронку, в центре которой сидела она, глядя на мёртвого сына, и она понимала, что так уже будет всегда. Когда Лассе спустился в подвал, забеспокоившись, что она долго не возвращается, она уже не осознавала, где находится. Она не отпускала своего мальчика, пока её не увезли в больницу, напичкав транквилизаторами.

Полицейский разжал правый кулак мальчика.

В нём лежал зуб, белый, словно мел, с маленьким окровавленным корнем.

Хотя кабинет был достаточно просторным, но уже становилось душно. Её диссертация по-прежнему лежала на столе. Ингвар Стюбё ткнул пальцем в зимний пейзаж на обложке книги, а потом направил его на Ингер Йоханне Вик.

– Вы же психолог и юрист, – настаивал он.

– Это не совсем так. Я бакалавр психологии, закончила колледж в США. Но этого недостаточно для работы по этой специальности. А вот юрист… Это верно.

Она вспотела и попросила воды. Её поразило, что прийти сюда против её собственной воли заставил полицейский, с которым она не хотела иметь ничего общего. Он говорил с ней о деле, которое её не касается, и она не хочет им заниматься.

– Прошу прощения, но мне пора, – сказала она вежливо. – К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Вы, безусловно, знаете людей из ФБР. Спросите их. Они используют профайлеров, насколько мне известно.

Она украдкой взглянула на эмблему ФБР за спиной инспектора.

– Стюбё, я учёный. А кроме того мать. Это дело вызывает у меня отвращение и пугает. В отличие от вас у меня есть право на такие чувства. Прошу, не задерживайте меня.

Он налил воды из бутылки и поставил картонный стаканчик перед ней на стол.

– Вы хотели пить, – напомнил он. – Вы действительно так думаете?

– Как так?

Она заметила, что волнуется. Рука дрогнула, и холодная вода тонкой струйкой стекла от угла рта к впадине на шее. Она была в свитере с широким воротом.

– Что это вас не касается.

Он будто читал её мысли. Запиликал телефон. Звук был резким и настойчивым. Ингвар Стюбё снял трубку. Его кадык несколько раз отчётливо содрогнулся, точно он еле сдерживал рвотные спазмы. Он молча слушал. Прошла минута. Потом раздалось то ли чуть слышное «да», то ли он с трудом прокашлялся. Прошла ещё одна минута. Он положил трубку. Долго и безуспешно дрожащими пальцами пытался вытащить из нагрудного кармана футляр с сигарой. И продолжал молчать. Ингер Йоханне была в растерянности: что же ей теперь делать? Внезапно он оставил сигару в покое и затянул галстук.

– Мальчик найден, – сказал он сухо. – Ким Санде Оксой. Мать нашла его в подвале собственного дома. Завёрнутого в мешок для мусора. Убийца оставил записку. Получай по заслугам.

Ингер Йоханне сдёрнула очки. Она не хотела ничего видеть. Она не хотела ничего слышать. Поднявшись со стула, она, как слепая, неуверенно протянула руку в сторону двери.

– Вот так, – тихо сказал Стюбё. – «Получай по заслугам». Вы продолжаете считать, что это не ваше дело?

– Позвольте мне уйти. Я не могу здесь находиться.

Она медленно подошла к двери и на ощупь стала искать ручку, держа очки в левой руке.

– Разумеется, – услышала она будто издалека. – Я попрошу Оскара довезти вас до дома. Спасибо, что пришли.