На этот раз, оставив где-то автомобиль, она неспешно прохаживалась по Атлантик-авеню. Хотя в Харвичпорте уже было много туристов и приезжающих только на лето владельцев окружающих домов, он сразу узнал её. У стоянки, где вид на побережье не загораживали дома и сады, она остановилась и взглянула на юг, в сторону моря. На ней были солнцезащитные очки, но он мог поклясться, что на самом деле она смотрит на его дом. И на него.

Аксель Сайер закрыл калитку сада. Страх отступил, Аксель разозлился. Если ей от него что-то нужно, должна же она наконец собраться с силами, подойти и начать разговор. На нём был толстый свитер, ему стало жарко. Время близилось к обеду. С пляжа доносился визг ватаги малышей, которые купались в заливе. Вода, он знал это точно, была ещё ледяной: два дня назад он проверял температуру, перед тем как отправиться на рыбалку. Женщина в ветровке медленно прошла мимо него по другой стороне улицы.

– What do you want, dammit?[15]

Аксель с такой силой крутанул молотком, что не смог удержать его, и тот с грохотом упал на плиты дорожки. Кровь ударила в голову. Чувство гнева было для него так непривычно, оно осталось где-то далеко в прошлом, как и страх, который впервые посетил его в камере предварительного заключения в январе 1957-го.

После ареста прошло несколько недель. Мать Акселя покончила с собой. Акселю не позволили даже похоронить её. Старый полицейский звенел связкой ключей и смотрел ему прямо в глаза. Все знают, что он, Сайер, виновен, пробурчал старик. Ключ ударялся о стену камеры, снова и снова. У Акселя нет никаких шансов на освобождение. Почему бы ему просто не сознаться во всём, хотя бы для того, чтобы облегчить страдания родителей маленькой Хедвиг? Разве эти несчастные и без того недостаточно намучились? Взгляд полицейского выражал крайнее презрение. Аксель понял, что больше ему не на что надеяться. Страх не давал ему уснуть в течение следующих пяти суток. Потом у него начались галлюцинации, и ему назначили снотворное.

Аксель превратился в ночное животное: засыпал на несколько часов после обеда, а по ночам через решётку считал звёзды. Страх не оставил его и в пустой комнатке два на четыре метра, которую он снял после неожиданного освобождения. Он отправился с ним через океан, где продолжал терзать его. Вплоть до одного мартовского утра в девяносто третьем. Аксель проснулся поздно, удивляясь тому, что проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. В первый раз за тридцать шесть лет полицейский со связкой ключей оставил его в покое.

– What the hell do you want?[16]

Женщина остановилась. У него перехватило дыхание и сердце ухнуло вниз, но он всё же обратил внимание на её красоту. Хотя она не бросалась в глаза, была неяркой, словно женщину не особенно занимал её внешний вид. Ей было тридцать с небольшим, одета в льняные брюки и красный свитер – унисекс, на ногах кроссовки. Аксель поймал себя на том, что внимательно рассматривает женщину. У неё были карие глаза – он разглядел их, когда она на ходу заменила солнцезащитные очки обычными, нерешительно направляясь в его сторону. Волосы тёмные, недлинные и волнистые, такие завиваются мелкими кудряшками во время дождя. Кисти узкие, с длинными пальцами – она нерешительно провела рукой по волосам, поправляя причёску.

– Аксель Сайер?

Страх парализовал его. Женщина назвала его именем, которое он слышал последний раз в 1966 году. Теперь его зовут иначе. Теперь он Эксел Сейер, произносится протяжно. Никаких твёрдых и звонких звуков.

– А вы-то кто? – с трудом выдавил он из себя.

Она протянула ему руку. Он не шелохнулся.

– Меня зовут Ингер Йоханне Вик. Я научный работник и приехала, чтобы поговорить с вами о том, как вы когда-то давно были невинно осуждены за изнасилование и убийство ребёнка. Если вы захотите, конечно. Если вы сможете говорить об этом сейчас, много лет спустя.

Она так и не опустила руку. В этом жесте было такое упрямство, настойчивость, что ему всё же пришлось, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, пожать её руку.

– Эксел Сейер, – сухо представился он. – Теперь меня зовут так.

Женщина, завёрнутая в розовую сладкую вату, брела в их сторону от пляжа. Она перегнулась через забор, уставилась на них, а потом произнесла:

– Female visitor, Aksel! I'll say![17]

– Входите, – сказал Аксель и повернулся спиной к розовому свитеру.

Ингер Йоханне остановилась в дверях. Конечно же, она мысленно представляла, как выглядит Аксель Сайер, но никогда не задумывалась о том, как он устроился, когда переехал в США. Она огляделась. Комната была объединена с кухней и заставлена вещами. Однако из мебели здесь были лишь небольшая барная стойка, рядом с которой стояли старый диван и кухонный стол, застеленный протёртой местами клеёнкой, возле стола – единственный в комнате плетёный стул. Ингер Йоханне остановилась в нерешительности, не зная, куда ей пройти. Она вздрогнула, увидев в углу огромную собаку. Приглядевшись, она заметила, что та вырезана из дерева, а жёлтые глаза сделаны из стекла. В противоположном углу, упираясь головой в потолок, висела деревянная скульптура женщины – ростральная фигура, когда-то украшавшая нос старинного корабля. Золотистые волосы пышногрудой женщины с отсутствующим взглядом и небольшими ярко-красными губами развевались вдоль вытянутого тела. Фигура была слишком велика для этой комнаты. Казалось, что она в любой момент может рухнуть со стены. Тогда бы она погребла под собой целую армию солдатиков, расставленных в полном беспорядке на двух квадратных метрах пола. Ингер Йоханне осторожно шагнула в сторону армии и присела на корточки. Солдатики были отлиты из стекла. На каждом был крошечный мундирчик, головной убор, знаки отличия, оружие. Отряды синих атаковали южан в серой форме.

– Как красиво!

Она взяла в руки генерала. Он твёрдо сидел в седле на своём боевом товарище, который не раз спасал ему жизнь. Можно было разглядеть даже глаза, голубые, с чёрными точечками зрачков посредине. На морде коня была пена, и Ингер почудилось на мгновение, что она чувствует тепло и запах лошадиного пота.

– Как вам… Это вы сделали всё это? Никогда не видела ничего подобного!

Аксель Сайер не ответил. Ингер Йоханне услышала, как задребезжали колёсики выдвижного ящика. Аксель, присев, скрылся за барной стойкой.

– Кофе? – уныло спросил он.

– Нет, спасибо.

– Пиво.

Это прозвучало как утверждение.

– Да, спасибо, – ответила она после небольшой паузы. – С удовольствием.

Аксель Сайер поднялся и задвинул ногой дверцу шкафчика. Он выглядел рассеянным. Холодильник протестующе загудел, словно смертельно раненное животное, когда он вынул из него две алюминиевые банки. Солнечные лучи пробивались сквозь зашторенные окна. Они высвечивали движущуюся в воздухе пыль. Кошка появилась словно ниоткуда. Мурлыча, она потёрлась о ноги Ингер Йоханне, а потом вышла на улицу через специально сделанную для неё калиточку во входной двери. Рядом с огромной скульптурой, за солдатиками, стояла бочка для засолки рыбы с ржавыми обручами. На крышке сидела пластмассовая кукла в саамской одежде. Цвета, которые когда-то, наверное, были сочными и яркими, красный и синий, жёлтый и зелёный, теперь поблёкли. Кукла уставилась на противоположную стену. На стене висела симпатичная вышивка, заменявшая ковёр: средневековый рыцарь, готовый к турниру, в тяжелых доспехах, с угрожающе вытянутым вперёд копьём.

– Я должна… Это вы сделали все эти удивительные вещи?

Аксель Сайер взглянул на неё. Он медленно поднёс банку ко рту, отпил и вытер губы рукавом.

– Что вы сказали?

– Все эти…

– Там, на улице. Вы сказали что-то о том, как я…

– У меня есть основания полагать, что вы были невинно осуждены.

Она посмотрела на него, хотела что-то добавить, но промолчала. Он отступил назад, словно солнечный свет, проникающий через окно, смущал его. Он наклонил голову, и тень от пышных седых волос закрыла глаза. Она взглянула на него, и ей стало неловко, даже стыдно, оттого что потревожила этого старого человека.

Ингер Йоханне нечего было предложить ему. Ни реабилитации. Ни возвращения доброго имени. Ни возмещения за потерянные годы жизни, проведённые в тюрьме. Она отправилась через океан, поддавшись эмоциям, не имея на то никаких оснований, кроме святой убеждённости одной пожилой дамы и целой кучи вопросов, ответы на которые могла получить только здесь. Если Аксель Сайер действительно был когда-то невинно осуждён за ужаснейшее преступление, как он живёт теперь? Что он должен почувствовать после всех этих лет, услышав: «Я уверена, что вы невиновны»? У Ингер Йоханне не было права вторгаться в его жизнь. Она не должна была приезжать.

– Я полагаю… Некоторые люди, которые более тщательно рассмотрели ваше дело… Вернее, один человек… Она… Мы можем присесть?

Он стоял как вкопанный. Правая рука болталась, раскачиваясь, как маятник, и ей показалось, что эти движения совпадают с ритмом сердцебиения. В левой руке он по-прежнему держал банку с пивом. Глаза всё так же скрывались в тени и слегка поблёскивали.

– Мне кажется, нам лучше присесть, господин Сайер.

Она услышала, как он словно пытается проглотить что-то через силу. Сначала ей показалось, что он еле сдерживает слёзы. Он сглотнул воздух, как будто всхлипнул, вздрогнул всем телом.

– Господин Сайер, – повторил он хриплым голосом. – Уже много лет никто не называл меня так. Кто вы?

– Послушайте. – Она осторожно поднялась, чтобы не задеть ни одного солдатика. – Я хотела бы пригласить вас в ресторан. Мы бы перекусили, а потом поговорили о причине моего визита. Мне кажется, я многое могла бы рассказать вам.

«Враньё, подумала она. Мне почти нечего рассказать тебе. Я приехала с тысячей вопросов и хочу получить на них ответы. Это важно не для тебя, а для меня. Для меня и пожилой дамы, которая живёт только ради того, чтобы узнать эти ответы. Я дурачу тебя. Пускаю пыль в глаза. Я тебя использую».

– Где можно прилично поесть в этом городе? – спросила она вслух.

– Идёмте, – ответил он и направился к двери.

Двинувшись следом, она случайно наступила на генерала. Послышался приглушённый хруст. Ингер Йоханне резко отдёрнула ногу. Фигурка превратилась в пыль, осколки синего и жёлтого стекла вонзились в подошву.

– Вы правда верите в это? Вы верите в мою… innocence[18] ?

И он вышел сразу же, не дожидаясь ответа.