Судя по всему, дом построили сразу после войны. Или в начале пятидесятых. В нём было четыре комнаты, а точнее, три плюс ванная и кухня. Дом был большим, внушительным – здесь явно не испытывали нехватки свободного места, как в других маленьких городках Норвегии после Второй мировой. Здание было недавно отремонтировано: свежая жёлтая краска покрывала стены, на крыше – новая черепица. Ингер Йоханне остановилась на обочине напротив входной двери. Забор тоже недавно покрасили, зелёная эмаль была нанесена таким толстым слоем, что сначала она даже засомневалась, высохла ли она.
Где-то проехала машина, слышались крики из-за высокого забора детского сада, в доме напротив стучал молоток, выругался плотник, женский смех послышался из открытого окна. Звуки маленького городка. И запахи – пахло только что испечённым хлебом. Знакомое чувство, что за тобой наблюдают, возникло у неё, когда она подошла к двери; невозможно понять, кто следит за тобой, о чём они думают и думают ли они вообще о чём-нибудь кроме того, что рядом чужак, неместный.
Ингер Йоханне Вик родилась и выросла в Осло. Она не много знала о таких городках, и сама понимала это. Однако в подобных местах было что-то привлекательное для неё. Неспешность. Предсказуемость. Чувство, что ты часть чего-то небольшого и обозримого. Она могла бы уехать, переселиться в провинцию, в какой-нибудь городок с пятью магазинами и автосервисом, с дешёвым жильём и единственной школой, в которой Кристиане будет учиться с пятнадцатью другими учениками. Совсем неплохо, но она не может себе этого позволить: Исак и родители останутся в Осло, а Кристиане они нужны рядом и постоянно. Она почувствовала на себе взгляды, устремлённые из окон второго этажа жёлтого дома, с веранды виллы, стоящей через дорогу, глаза, спрятанные за шторами и жалюзи. Её заметили, от этого она почувствовала какую-то внутреннюю уверенность.
У жилищного кооператива, видимо, закончились деньги, предназначенные на благоустройство домов, когда ремонтные работы дошли до проводки. Панель с кнопками звонков, забрызганная желтой краской, болталась на стене. Ингер Йоханне попыталась позвонить. Ей пришлось взять панель в руку, а другой надавить на кнопку. Где-то далеко в глубине дома раздался звонок. Никто не отреагировал, так что она попробовала следующий. Дама со второго этажа, которая наблюдала за ней, не подозревая, что её прекрасно видно, свесилась из окна:
– Кого вам?
– Здравствуйте! Меня зовут Ингер Йоханне Вик, я бы хотела…
– Минуточку, пожалуйста!
Женщина спустилась вниз. Она улыбнулась Ингер Йоханне, выглянув из-за входной двери:
– Что случилось?
– Меня зовут Ингер Йоханне Вик. Я занимаюсь исследованиями в университете Осло. В данный момент я разыскиваю кого-нибудь, кто смог бы рассказать мне о том, что случилось с одной женщиной, которая жила здесь раньше. Давно, чтобы быть более точной.
Женщине было далеко за шестьдесят. Голова была покрыта сине-зелёным шифоновым шарфом, через него просвечивали явно крашеные чёрные волосы.
– Я переехала в этот дом в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, – сказала она, не собираясь впускать Ингер Йоханне внутрь. – Так что, может быть, я смогу помочь? Кто вас интересует?
– Агнес Мохауг, – ответила Ингер.
– Она умерла, – сказала женщина и широко улыбнулась, словно ей было приятно сообщить об этом. – Она умерла в тот же год, когда я сюда переехала. Почти сразу после этого.
Женщина лениво подняла руку и ткнула куда-то налево в сторону первого этажа.
– Вы её знали?
Женщина засмеялась. На фоне болезненно покрасневших дёсен выделялись серые зубы.
– Да с ней почти никто не был знаком. Она жила здесь с того самого времени, как построили этот дом. С тысяча девятьсот пятьдесят первого года, если мне не изменяет память. Но она ни с кем… У неё был сын. Вы знаете об этом?
– Да, я ищу…
– Э… дебил, ну, вы понимаете. Я сама его не знала, он тоже умер…
Она снова засмеялась, громко и заливисто, словно считала исчезновение маленькой семьи Мохауг несказанно радостным событием.
– Говорят, он был больной. Очень больной. Но сама Агнес Мохауг… Она никому ничего плохого не сделала. Всегда была сама по себе. Печальная история, то, что случилось с её мальчиком, который…
Женщина замолчала.
– Который что? – осторожно спросила Ингер Йоханне.
– Ничего… – Она насторожилась. – Это было так давно. К тому же я плохо помню госпожу Мохауг. Она умерла всего через несколько месяцев после моего переезда, а её сын – за несколько лет до этого.
– Точно…
Тут женщина снова улыбнулась, что-то припомнив:
– Позвоните Хансволду, это в сорок четвёртом.
Она кивнула в сторону такого же дома, только выкрашенного зелёной краской, за высоким металлическим забором, метрах в ста левее.
– Хансволд живёт здесь дольше всех. Ему, должно быть, за восемьдесят, но он отлично соображает. Если вы чуть подождёте, я с удовольствием провожу вас к нему и представлю…
Она доверительно наклонилась, при этом не открывая дверь шире.
– …поскольку мы уже знакомы. Минуточку.
– Это совсем не обязательно, – быстро проговорила Ингер Йоханне. – Я справлюсь сама. Спасибо огромное!
Чтобы женщина в шифоновом шарфе не успела переодеться, Ингер Йоханне решила поскорее убраться. В детском саду громко закричал ребёнок. Плотник, стоящий на лесах, снова ругался и грозил засудить человека, стоящего у бетономешалки. Когда Ингер Йоханне вышла на дорогу, появился автомобиль, так что ей пришлось отступить, и она угодила ногой в грязь.
Городок как-то постепенно лишался своего очарования.
– Но я никак не могу понять, зачем вы хотите это знать.
Харальд Хансволд вытряхнул пепел из трубки в большую стеклянную пепельницу. Часть жженого табака рассыпалась по столу. Старый, хорошо одетый мужчина, очевидно, немногое различал вокруг себя: зрачок на левом глазу был затянут светло-серой плёнкой, а очков он не носил. Ингер Йоханне заподозрила, что он видит лишь размытые тени. Он впустил её, незнакомую женщину, принёс лимонад и кекс из кухни. В остальном он казался абсолютно здоровым. Он ловко набил трубку, голос его был спокойным, и он прекрасно помнил Агнес Мохауг, соседку, у которой был сын, страдавший задержкой развития.
– Он был легко управляем. Мне кажется, обычно именно это является основной проблемой. Ему было непросто заводить друзей. Настоящих друзей. Вы должны принять в расчёт, что это было совсем иное время, время, когда… терпимость по отношению к людям другим, непохожим…
Он застенчиво улыбнулся. – …ещё не стала нормой в обществе.
Ингер Йоханне не могла понять: он что, иронизирует? В груди закололо, и она сделала большой глоток лимонада. Он был слишком сладким, и она смущённо, стараясь делать это как можно незаметнее, выпустила изо рта большую часть напитка обратно в стакан.
– Андерс не был грубым, – продолжал Хансволд. – Моя жена приглашала его иногда к нам. Я нервничал, поскольку часто был в отъезде. Я бывший машинист, понимаете?
Было что-то благородное в этом пожилом человеке и его квартире, заставленной книгами от пола до потолка и увешанной современными литографиями. Всё это как-то не соответствовало образу простого машиниста Норвежских железных дорог. Испугавшись, что он заметит её подозрения, она заинтересованно закивала, словно всю жизнь мечтала поподробней узнать о профессии машиниста.
– Когда он был маленьким, это было не так опасно. Но когда начал взрослеть… Он превратился в рослого мужчину. Ну, вы понимаете… – Он покрутил указательным пальцем у виска. – А потом ещё этот Асбьёрн Ревхайм.
– Асбьёрн Ревхайм?
– Да, вы же его знаете?
Ингер Йоханне несмело кивнула.
– Конечно, – пробормотала она.
– Он вырос прямо здесь. Вы разве не знаете? Вам стоит прочесть его биографию, которая вышла в прошлом году осенью. Занимательная личность. И книга очень интересная. Вы знаете, Асбьёрн был бунтарём уже с самого детства. Одевался броско, шокировал всех своим поведением. Он и на самом деле был не такой, как все остальные.
– Неужели? – неуверенно спросила Ингер Йоханне.
Харальд Хансволд усмехнулся и покачал головой:
– В воскресенье, году в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом… Нет, в пятьдесят седьмом! Сразу после смерти короля Хокона[24] , через несколько дней, в стране был объявлен траур и…
Табак в трубке никак не хотел разгораться.
– Мальчик организовал экзекуцию около детского сада. Тогда ещё там был клуб бойскаутов. В то время.
– Казнь?
– Да. Он поймал кошку, нарядил её как короля. В мантию и корону. Сам сделал одежду. Бедное животное мяукало и вырывалось. Кошка должна была проститься с жизнью на самодельной виселице.
– Это же… это же… Издевательство!
– Точно!
Однако он не смог удержать улыбку.
– Это был номер, я вам скажу! Приехала полиция, а женщины из соседних домов кричали и ругались. Асбьёрн утверждал, что это политическая акция протеста против монархии. Он собирался сжечь кошачий труп и уже развёл костёр, когда появились полицейские и прекратили всё это. Вы должны понять, только что ушёл любимый народом король Хокон…
Внезапно улыбка пропала. Глаза потемнели, казалось, мужчина вглядывается в себя, в прошлое.
– Хуже было другое, – тихо прибавил он. – Хуже было то, что он нарядил Андерса палачом. Раздел его до пояса, на голову нацепил чёрный капюшон. Агнес Мохауг была потрясена до глубины души. Но уже ничего нельзя было поделать.
В комнате воцарилась гробовая тишина. Не было слышно ни тиканья часов, ни радио. Квартира Харальда Хансволда совсем не походила на жилище пожилого человека. В комнатах стояла современная мебель, окна были завешены белыми шторами, и, конечно, ни одного цветочного горшка на подоконнике.
– Вы читали Ревхайма? – спросил он дружелюбно.
– Да. Почти всё. У меня такое впечатление, что в школе ему часто доставалось от сверстников. Он был таким… откровенным. Бунтарём, как вы сказали. Ему хватило решимости… чтобы стать одиночкой. Сохранив идеалы, которые так свойственны тому возрасту.
– В его книгах есть и ещё кое-что, – сказал он. – Кроме идеалов старшеклассников.
– Согласна. А Андерс Мохауг был его…
– Я уже сказал, – проговорил Хансволд, раскуривая трубку. – Андерс Мохауг легко поддавался влиянию. Все остальные шарахались от него, как от чумного, а Асбьёрн Ревхайм был с ним дружелюбен. А может…
И он снова погрузился в себя, будто пытаясь разобраться в своих воспоминаниях.
– Может, он с ним не дружил. Он его просто использовал. Сейчас я в этом не сомневаюсь. Ревхайм отличался крайней жестокостью, и подтверждений тому немало, в том числе и в его книгах. А Андерс Мохауг с трудом соображал. Так что это совсем не дружба.
– Не говорите так, – сказала Ингер Йоханне.
– Именно так всё и было.
Впервые в его голосе почувствовался какой-то холодок.
– Вы слышали когда-нибудь, – вдруг спросила Ингер Йоханне, – об уголовном деле тысяча девятьсот шестьдесят пятого года?
– О чём?
– Андерс когда-нибудь имел проблемы с полицией?
– Эх… Да его каждый раз засовывали в камеру, когда Асбьёрн придумывал что-нибудь новенькое и брал его с собой. Но никогда ничего серьезного.
– Это вы так полагаете?
– Скажите…
Теперь она могла поклясться, что он видит как орёл. Казалось, что серая плёнка делала его левый глаз больше правого, и было невозможно оторвать от него свой взгляд.
– Вы не могли бы уточнить, что именно вас интересует?
– Я знаю, что мать Андерса в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, после того как сын умер, обратилась в полицию. Она полагала, что её сын был виновен в преступлении, которое случилось за несколько лет до того. Очень серьёзном. За него был осуждён другой человек.
– Агнес Мохауг? Вы хотите сказать, что фру Мохауг заявила в полицию на собственного сына? Исключено.
И он энергично замотал головой.
– Но он же к тому времени умер.
– Не имеет значения. Эта женщина жила ради Андерса. У неё кроме него ничего не было. И она заслуживает большого уважения за то, что ухаживала за ним до самого конца. А заявить на него… Даже после…
Он положил трубку на край пепельницы.
– Не могу в это поверить.
– И вы никогда не слышали… каких-нибудь слухов?
Хансволд усмехнулся и сложил руки на животе:
– Я слышал столько слухов, что давно уже научился не обращать на них никакого внимания. Это ведь маленький городок. Но если вы имеете в виду слухи об Андерсе, то… Нет. Ничего о том, что вы говорили.
– То есть?
– О том, что парень совершил что-то более сёрьёзное, чем убийство кошки.
– В таком случае, больше не стану вам мешать.
– Ну что вы! Рад был познакомиться.
Когда он провожал её до входной двери, она обратила внимание на большую фотографию пятидесятилетней женщины, висевшую на стене в коридоре. Форма очков указывала на то, что фотографию сделали в семидесятых.
– Моя жена, – сказал Хансволд, кивнув в сторону портрета. – Рэнди. Замечательная женщина. У неё было особое отношение к Андерсу. Фру Мохауг могла положиться на Рэнди. Когда Андерс приходил к нам, они могли часами собирать мозаики или играть в настольные игры. Рэнди всё время поддавалась ему. Словно он был маленьким мальчиком.
– А он ведь и был таким, – заметила Ингер Йоханне. – В некотором смысле.
– Да. В некотором смысле он был маленьким мальчиком.
Он повернулся к ней, потирая переносицу:
– Но при этом он был мужчиной. Взрослым сильным мужчиной. Не забывайте об этом.
– Не буду, – ответила Ингер Йоханне. – Огромное спасибо за помощь.
На обратном пути она проверила голосовую почту на мобильном. Два сообщения от Ингвара: он благодарил за помощь и интересовался, где она находится. Ингер Йоханне снизила скорость и пристроилась за трейлером. Она прослушала сообщения ещё раз. В последнем слышалось нечто вроде раздражения, а может быть, даже тревоги. Ингер Йоханне попыталась разобраться, нравится ли ей это.
Три раза звонила мама. Ингер Йоханне знала, что та не успокоится, пока не дозвонится до дочери, так что перестроилась в крайний ряд и набрала номер матери.
– Привет, мам.
– Здравствуй! Как хорошо, что ты позвонила. Твой отец как раз о тебе спрашивал, он…
– Вот сам бы и позвонил. Передай ему привет.
– Позвонить? Но тебя ведь никогда нет дома, девочка моя! Мы очень волнуемся, от тебя и весточки не было, ты вернулась уже несколько дней назад, но так и не позвонила нам. Тебе удалось побывать у Марион? Как у неё дела с новым…
– Я никого не видела, мама. Я ездила по работе.
– Да, да, но когда ты раньше бывала в тех краях, ты ведь…
– У меня сейчас очень много дел. Когда я освобожусь, я обязательно к вам приеду.
– Хорошо. Замечательно.
– Ты оставила сообщения на автоответчике. Несколько. Что-то случилось?
– Просто хотела узнать, как твои дела. А ещё пригласить вас с Кристиане в пятницу на обед. Для тебя было бы замечательно позабыть на время обо всей этой…
– Пятница… Я должна подумать…
Трейлер начал притормаживать у поворота на Карихауген. Ингер Йоханне приняла влево и надавила на педаль газа. Трубка отошла от уха.
– Подожди! – прокричала она в никуда. – Не вешай трубку, мама!
Когда она попыталась переключить передачу, руль вырвался у неё из руки. Автомобиль перескочил на следующую полосу, и пришлось резко тормозить, чтобы избежать столкновения. Ингер Йоханне обеими руками схватила руль и уставилась прямо перед собой.
– Не клади трубку, – громко повторила она.
Не сводя глаз с дороги, она прижала трубку к уху.
– Что случилось?! – кричала мать на другом конце. – Ты ведёшь машину и при этом разговариваешь по телефону?
– Нет, я разговариваю по телефону и при этом веду машину. Всё в порядке.
– Ты убьёшься в один прекрасный день. Нет нужды делать всё одновременно!
– Мы приедем в пятницу, мам. Ты…
Сердце продолжало бухать, отдаваясь во всём теле.
– …не возражаешь, если Кристиане останется у вас до субботы?
– Нет конечно! А разве вы не переночуете у нас вместе?
– У меня планы…
– Планы? На ночь?
– Кристиане может остаться или нет?
– Конечно, дорогая. Мы всегда ей так рады. И тебе. Ты же это прекрасно знаешь.
– Да. Мы будем в шесть.
Она отключилась до того, как мать успела сказать ещё что-нибудь. У Ингер Йоханне не было никаких планов на ночь. Она сама не могла понять, зачем вообще попросила мать оставить Кристиане у себя. Они с Исаком договорились: если у них неотложные дела, сначала просить друг друга.
Она снова набрала номер голосовой почты. Сообщения Ингвара стёрлись. Пока она разговаривала с матерью, звонила Лине.
«Привет, это Лине. Просто хотела напомнить тебе про наш литературный кружок, собираемся в среду. Надеюсь, ты не забыла, что теперь твоя очередь. И только попробуй отказаться. Приготовь что-нибудь простое. Мы захватим вино. Будем в восемь. Пока, детка. Целую!»
– Чёрт!
Ингер Йоханне всегда отлично справлялась с несколькими делами одновременно. Она могла планировать, каким образом отметить день рождения Кристиане, стирая при этом одежду и разговаривая по телефону. Она слушала радиопередачу во время чтения газеты, понимая содержание того и другого. По пути в детский сад она придумывала, что приготовить на ужин и во что будет одета Кристиане на следующий день. Она одновременно чистила зубы, готовила овсяную кашу и читала Кристиане вслух. В тех редких случаях, когда она собиралась встретиться с друзьями, она отвозила дочь к Исаку или к родителям, делая макияж прямо в машине, глядя в зеркало заднего вида. Таковы женщины. И она не была исключением.
Но только не на работе.
Ингер Йоханне выбрала карьеру научного работника, потому что была дотошным человеком. Но в особом смысле. Она, к примеру, никогда не стала бы адвокатом или чиновником. Занимаясь исследованиями, можно законно получать исчерпывающую информацию, изучать вопрос досконально. Такая работа оставляла время на сомнения и давала возможность для неожиданных решений, импровизации, для совершенствования.
Теперь же всё изменилось.
Когда она – с большой неохотой – взялась за изучение вероятной судебной ошибки в деле Акселя Сайера, она сделала это потому, что уголовный процесс имел отношение к её работе. В определённый момент – она сейчас уже не могла сказать точно, когда именно, – дело стало частью её существования. Аксель Сайер превратился в загадку, подружившую её с Альвхильд и теперь во многом влиявшую на её жизнь.
Кроме того, она согласилась помогать Ингвару.
«Я смогу справиться с несколькими задачами одновременно, – подумала она, сворачивая с шоссе. – Но не с такими сложными».
И к тому же подруги, которые собираются прийти на ужин в среду! На них у неё точно не хватит сил.