Ингер Йоханне бесцельно бродила по улицам. Прохладный ветер кружил между высотными домами в квартале Ибсена. Внезапно она осознала, что идёт в сторону работы. Ей этого совсем не хотелось. И хотя она замёрзла, находиться в помещении она сейчас не могла. Она зашагала быстрее, решив навестить Исака и Кристиане. Они могут сходить на Бюгдой все вместе. Пожалуй, это мысль. После почти четырёх лет совместной заботы о Кристиане она наконец перестала переживать по поводу того, чья очередь ухаживать за ней. Когда тоска по дочери становилась слишком сильной, она просто приходила к Исаку. Он радовался её визитам и всегда был дружелюбен. Ингер Йоханне привыкла к такому распорядку. Но привыкнуть к чему-то и быть этим довольным – разные вещи. Она постоянно ощущала желание взять девочку на руки, крепко обнять её, рассмешить. Бывали времена, когда это желание становилось нестерпимым. В этот раз было именно так. Обычно она спасалась мыслью о том, что Кристиане сейчас хорошо с отцом. Что для девочки отец столь же важен, как и мать. Что так и должно быть.
Что Кристиане не её собственность.
У неё потекли слёзы. Наверное, из-за сильного ветра.
Они придумают что-нибудь интересное, все вместе.
Унни Конгсбаккен была такой сильной, когда пришла в «Гранд кафе», и такой беспомощной, вымотанной, когда уходила. Её младший сын давно умер. Вчера она потеряла мужа. А сегодня рассталась с последним, что у неё было: с историей, которая была известна ей одной, и со своим старшим сыном.
Ингер Йоханне засунула руки в карманы и решила, что поедет к Исаку.
Зазвонил мобильный.
Наверное, из университета. Она не была там со вчерашнего дня. Правда, она звонила утром и сообщила, что работает сегодня дома, но так и не проверила электронную почту. Разговаривать ни с кем не хотелось. Она ощущала настоятельную потребность остаться наедине с правдой об убийстве малышки Хедвиг в 1956-м. Ей нужно было привыкнуть к окончательной уверенности в том, что Аксель Сайер был наказан за вину другого человека. Она не знала, что ей делать. Идти к Альвхильд она тоже не хотела. Телефон лежал в сумке.
Мелодия прекратилась.
Но через какое-то время снова зазвучала.
Она с раздражением начала копаться в сумочке. На дисплее было написано «неизвестный». Она нажала на кнопку соединения.
– Наконец-то, – проговорил Ингвар с облегчением. – Где ты?
Ингер Йоханне оглянулась по сторонам.
– На Розенкранцгате, – ответила она. – А точнее, у площади Хамброс-Пласс. Рядом с Тингхюсе.
– Стой там. Не двигайся. Я буду через три минуты.
– Но…
Он уже положил трубку.
Полицейский выглядел смущённо. Он уставился на листок, который держал в руке, хотя на нём не было написано ничего, что могло бы помочь изменить ситуацию к лучшему. Женщина в постели тихо плакала и не задавала никаких вопросов.
Аксель Сайер должен был вернуться в Норвегию.
Скоро он женится на Еве. Будет скромная церемония без гостей и подарков, если не считать букета от Ингер Йоханне Вик. Но сейчас, стоя в светлой уютной комнате рядом со своей будущей женой, он об этом ещё не знает. И хотя он так никогда и не будет официально оправдан в совершении преступления, из-за которого на девять лет попал в тюрьму, он со временем сможет распрямить спину, зная правду о том, что же случилось на самом деле. Журналист из «Афтенпостен» напишет об этом статью. Она будет балансировать на грани обвинений, которые могли бы быть расценены как клевета, и, хотя имя Гайра Конгсбаккена не будет в ней упомянуто, шестидесятидвухлетний адвокат в скором будущем закроет свою контору на Овре Шлоттсгате. Результатом этой статьи и иска, поданного Ингер Йоханне Вик, станет реабилитация Акселя Сайера стортингом, которую сам Аксель посчитает оправдательным приговором. Он поместит письмо под стекло и повесит над кроватью Евы, где оно и провисит до её смерти через четырнадцать месяцев после свадьбы. Аксель Сайер так никогда и не встретится с человеком, из-за которого ему пришлось вынести столько мучений, но он и не захочет этого.
Аксель Сайер ничего не знал об этом сейчас, стоя около кровати Евы, подыскивая слова, придумывая вопросы этому человеку в клетчатых брюках. Перед глазами у него стояла картинка: июльский день 1969 года. Он переехал из Бостона на Кейп-Код, погода была чудесной. Он вернулся домой с моря. Флажок на почтовом ящике был поднят. Июльское письмо от Евы. Такое же приходило прошлым летом и летом позапрошлого года. Каждое Рождество и каждое лето, начиная с 1966-го, когда Аксель уехал из Норвегии, не зная о том, что Ева через пять месяцев должна родить сына. Но в том июле она наконец написала Акселю о Карстене.
Аксель Сайер сидел на камне у моря, у него затряслись руки, когда он узнал, что у него есть ребёнок, которому уже три года.
Он не мог вернуться домой. Ева жила с матерью в тесном домике в пригороде Осло, и не было никаких шансов, что положение изменится. Мать грозилась убить её, писала Ева. Она обязательно забрала бы у неё мальчика, если бы Аксель вернулся. Ему нельзя возвращаться, писала Ева, и он видел, что она плакала, когда просила его об этом. Её слёзы остались на бумаге, высохшие пятна, размывшие текст так, что он стал почти нечитаем.
Аксель никогда не понимал, почему Ева ждала так долго. Но он так и не осмелился спросить её об этом.
Даже сейчас. Он чувствовал неимоверную тяжесть и не знал, что ему следует сказать.
– Так, – скептически сказал полицейский и ещё раз взглянул на свой листок. – Здесь ничего не написано о каком-нибудь отце. – Он пожал плечами. – Но если…
Взгляд, который он обратил к женщине, был полон сомнения, точно он думал, что Аксель Сайер лжёт. Ева Осли едва ли могла протестовать против заявленного отцовства. Она лишь плакала, так тихо, что становилось не по себе, и полицейский даже подумал, не послать ли за врачом.
– Отведите меня к Карстену, – попросил Аксель Сайер и провёл рукой по коротко остриженной голове.
Полицейский снова пожал плечами.
– Хорошо, – пробормотал он и взглянул на Еву. – Если для вас это будет…
Ему показалось, что он увидел какое-то движение, заменяющее ответ. Может, она кивнула.
– Идёмте, – сказал он Акселю. – Я отвезу вас. Нам лучше поторопиться.
– Мы спешим, – громко сказал Ингвар. – Мы, чёрт возьми, можем опоздать! Как же ты не понимаешь!
Ингер Йоханне уже три раза просила его сбавить скорость. В ответ Ингвар лишь жал на акселератор. На повороте, высунув руку в открытое окно, он прикрепил к крыше синий проблесковый маячок. Ингер Йоханне закрыла глаза. Они почти не разговаривали после того, как он в двух словах объяснил, куда они едут и почему. Больше часа они неслись по дороге в полной тишине. Судя по всему, они уже подъезжали. Ингер Йоханне обратила внимание на полного мужчину с огненно-рыжими волосами, которой разворачивал брезент на заправке. Он автоматически поднял руку, приветствуя их, когда они влетели на площадку.
– Где этот грёбаный поворот?
Ингвар почти кричал.
– Сначала направо, потом два раза налево, – напомнил парень и повторил: – Направо, два раза налево. Направо. Два раза налево.
Снаубю находился в живописном месте на холме, откуда открывался прекрасный вид на долину. На расстоянии дом казался покосившимся. Когда они подъехали ближе, Ингер Йоханне заметила, что одна из стен была недавно отремонтирована и выкрашена. Наполовину построенный фундамент, видимо, планировался под будущий гараж. Или амбар. Автомобиль остановился. Она ощущала пульс даже в кончиках пальцев – сердце колотилось как сумасшедшее. Тяжело дыша, она вышла из машины.
– Ты действительно думаешь, что девочка здесь? – спросила она и съёжилась от порыва ветра.
– Я не думаю, – отвечал Ингвар и побежал к дому. – Я знаю.
Аксель Сайер сидел на металлическом стуле, скрестив на груди руки.
Карстен Осли был без сознания. Внутреннее кровотечение остановилось. Врач объяснил Акселю, что необходимо провести несколько операций, но они вынуждены ждать, пока состояние пациента стабилизируется. По глазам врача Аксель понял, что шансов мало.
Карстен умрёт.
Респиратор сжимался медленно и механически. Аксель пытался не дышать в такт с аппаратом искусственного дыхания, у него кружилась голова.
Карстен был похож на Еву. Даже с трубками в носу, во рту, трубками повсюду и перевязанной головой. Аксель заметил это. Те же черты, большой рот и глаза, которые абсолютно точно были голубыми там, под изувеченными распухшими веками. Аксель провёл указательным пальцем по руке сына. Она была ледяной.
– Сынок, – прошептал он. – Your Dad is here.[29]
По телу Карстена пробежала судорога. Потом он снова стал неподвижен. Единственным звуком, который раздавался в комнате, было мерное постукивание аппарата искусственного дыхания. Над головой Акселя ритмично пикал монитор, регистрирующий работу сердца.
– Её здесь нет. Мы всё обыскали.
Ингер Йоханне взяла его за руку. Ингвар высвободился и направился к лестнице в подвал. Они были там уже три раза. И на чердаке. Они облазили все углы в этом доме. Ингвар хотел даже разобрать двуспальную кровать, чтобы проверить всё. Он смотрел кухонные шкафы и несколько раз бессмысленно открывал дверцу посудомоечной машины.
– Ещё раз, – попросил он и бросился в подвал, не дожидаясь ответа.
Ингер Йоханне осталась в комнате. Ингвар вломился сюда. Они вломились сюда, нарушив неприкосновенность жилища, без ордера на обыск. Это необходимо, пробубнил он, когда ему, наконец, удалось открыть входную дверь. Бред какой-то, ответила она и последовала за ним. Но Эмили они не нашли. Сейчас, когда у Ингер Йоханне появилось время, чтобы подумать, она поняла, что всё это действительно бред. Ингвар что-то чувствует. Он чувствует, что Эмили держит здесь человек, в чьём прошлом нет ни пятнышка: его ни разу не задерживала полиция, и подозрение в его адрес вызвано лишь более-менее случайным знакомством с парой близких родственников жертв.
У Ингвара интуиция – и только поэтому она находится теперь здесь, в этой чужой и пустой комнате, в домике, стоящем на склоне холма, вдали от цивилизации.
– Ингер Йоханне!
Она не хотела снова спускаться туда. Подвал был сырым и пыльным. Она уже заранее начала задыхаться и закашлялась.
– Да! – крикнула она в ответ, не подходя ближе к подвалу. – Что там?
– Иди сюда! Ты слышишь звук?
– Какой ещё звук! – пробормотала она раздраженно.
– Иди сюда!
Она начала медленно спускаться. Он оказался прав. Когда они в полной тишине стояли посреди подвала, до них доносился слабый гул. Механический звук, ровный и тихий.
– Почти как мой компьютер, – прошептала Ингер Йоханне.
– Или… вентиляционная система. Это может быть…
Ингвар принялся стучать кулаком по стене. В некоторых местах осыпалась штукатурка. У одной из стен стоял большой платяной шкаф. Ингвар сел на корточки и начал разглядывать пол.
– Помоги мне, – попросил он и попытался отодвинуть шкаф. – На полу какие-то следы. Шкаф двигали несколько раз.
Ему не потребовалась помощь. Шкаф легко отошёл от стены. За ним скрывалась маленькая дверца, едва доходившая Ингвару до бедра. Новёхонькая, дверные петли блестели. Замка на двери не было. Ингвар открыл её. За дверцей начинался маленький коридор, идущий вглубь под углом, недостаточно высокий для взрослого человека. Ингвар встал на четвереньки, Ингер Йоханне почти ползла за ним. На глубине двух-трёх метров они обнаружили небольшую комнату, в которой можно было стоять в полный рост. Стены были сделаны из бетона, на потолке висела лампа дневного света. Звук доносился откуда-то отсюда. Оба уставились на прочную металлическую дверь в стене. Ингвар вынул из кармана носовой платок и осторожно положил его на ручку. Он медленно открыл дверь. Петли были хорошо смазаны, так что дверь открылась бесшумно.
Едкий запах давно немытого человеческого тела вызвал тошноту у Ингер Йоханне.
За дверью тоже было светло. В комнате размером около десяти квадратных метров были раковина и унитаз, а также маленькая деревянная кровать.
На кровати они увидели голую девочку, она не шевелилась. На полу лежала аккуратно сложенная в стопку одежда, а в ногах – грязное одеяло. Ингер Йоханне вошла в комнату.
– Посмотри её, – попросил Ингвар.
Он обратил внимание на то, что с внутренней стороны на двери ручки не было. Дверь фиксировалась крючком, но он всё же остался на всякий случай в дверях.
– Эмили, – тихо сказала Ингер Йоханне и села на корточки перед кроватью.
Девочка открыла глаза. Они были зелёными. Она несколько раз моргнула, пытаясь рассмотреть, кто перед ней сидит. На тощей груди лежала кукла Барби с ковбойской шляпой на шнурке. Ингер Йоханне осторожно дотронулась до руки девочки и сказала:
– Меня зовут Ингер Йоханне. Я отвезу тебя к папе.
Ингер Йоханне осмотрела исхудавшее тело девочки со струпьями на коленях. Ноги были такими тонкими, что, казалось, в любой момент могут сломаться. Ингер Йоханне заплакала. Она сняла куртку, свитер и майку, и в одном бюстгальтере начала одевать маленькое безмолвное существо.
– Там на полу одежда, – проговорил Ингвар.
– Не уверена в том, что это её, – сказала Ингер Йоханне, всхлипывая, и взяла Эмили на руки.
Девочка почти ничего не весила. Ингер Йоханне осторожно прижала её к своему обнажённому телу.
– Может быть, это его вещи. Его одежда. – Её передёрнуло.
– Папа, – прошептала Эмили. – Папочка мой.
– Мы сейчас поедем к папе, – сказала Ингер Йоханне и поцеловала девочку в лоб. – Теперь всё будет хорошо, сокровище моё.
«Как будто для тебя, испытавшей такое, жизнь снова может стать хороша! – подумала она, направляясь к металлической двери, где Ингвар осторожно набросил ей на плечи свою тяжёлую куртку. – Как будто ты когда-нибудь сможешь позабыть то, что тебе пришлось пережить здесь, в этом подземелье».
Когда она выходила из комнаты, ступая медленно и осторожно, чтобы не напугать ребёнка, ей в глаза бросились мужские трусы, лежавшие у двери. На застиранном зелёном материале был вышит слон с хоботом на месте гульфика.
– Господи! – простонала Ингер Йоханне, уткнувшись лицом в спутанные волосы девочки.