Граф отделался синяками и ушибами. Убита была его лошадь. В замке, на виноградниках и в городе только об этом и говорили. Провели следствие, но личность стрелявшего не установили: такая пуля могла вылететь из любого ружья, которых в округе было не меньше сотни. Граф не помнил, как все произошло. Он мог лишь сказать, что ехал по лесу, пригнулся, чтобы не задеть за ветку дерева, и очнулся уже на носилках. Все говорили, что та ветка спасла ему жизнь: пуля попала в дерево, отскочила рикошетом и пробила голову лошади. Все произошло в одно мгновение. Лошадь упала, и граф потерял сознание.

Я чувствовала себя счастливой. Происшествие было нешуточное, но он остался жив, и остальное не имело значение.

Однако даже в те чудесные дни, когда можно было вздохнуть с облегчением, я не теряла головы. Меня тревожило мое будущее. Как случилось, что я позволила мужчине занять в моей жизни такое важное место? Едва ли он питает ко мне похожие чувства. А если я интересую его, — все равно, любая умная женщина на моем месте избегала бы человека с такой репутацией. Не гордилась ли я своим здравым смыслом?

И все же мною владело блаженное ощущение того, что опасность миновала.

Я направилась к булочной на торговой площади. Во время послеобеденных прогулок я часто заглядывала туда выпить чашечку кофе.

Госпожа Латьер, хозяйка, встретила меня радушно. Она всегда была рада увидеть кого-нибудь из замка, а кофе — удобный повод поболтать с клиентом.

На этот раз она без всяких предисловий заговорила о том, что будоражило всю округу:

— Боже милосердный, мадемуазель! Я слышала, что Его Светлость даже не ранен. В тот день с ним был ангел хранитель, не иначе.

— Да, ему повезло.

— Ах нет, это ужасно! Похоже, в наших краях стало небезопасно. Преступника не схватили?

Я покачала головой.

— Я сказала Латьеру, чтобы он не ездил попусту по лесу. Не хотела бы я его увидеть на носилках. Хотя Латьер — хороший человек, мадемуазель. У него здесь нет врагов.

Я поперхнулась и расплескала кофе.

Она машинально промокнула стол полотенцем.

— Ах, Его Светлость! Да, он — известный волокита. Мой дед часто рассказывал о покойном графе. В те времена во всей округе не нашлось бы ни одной девушки, не побывавшей в его постели… Но если случалась неприятность, он всегда выдавал их замуж, и поверьте, девицы от этого не страдали. В Гайаре многие жители похожи на де ла Талей. Наследственность. Говорят — закон генетики.

Я переменила тему:

— Вот уже несколько недель стоит хорошая погода. Виноградники не узнать. Мне сказали, что при такой теплой и солнечной погоде год будет урожайным.

— Да. — Она засмеялась. — Богатый урожай послужит Его Светлости неплохим утешением после того, что произошло в лесу, а?

— Надеюсь.

— Это ему предупреждение, как вы считаете, мадемуазель? Клянусь, нескоро он теперь сунется в лес.

— Возможно, — сказала я и, допив кофе, поднялась, чтобы уйти.

— До свиданья, мадемуазель, — с разочарованным видом протянула госпожа Латьер.

Думаю, ей хотелось еще немного посплетничать.

Я не могла удержаться от того, чтобы не поехать к Габриелле прямо на следующий день. Она переменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз — видно, нервничала. Однако ей было приятно, когда я похвалила ее новый дом, сказав, что в нем очень уютно.

— Я о таком и не мечтала, — призналась она.

— А как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Я уже виделась с мадемуазель Карре. Знаете ее? Она акушерка. Она сказала, что все в порядке и нам остается только ждать. Маман, мать Жака, всегда рядом. Она очень добра ко мне.

— Кого ты ожидаешь — девочку или мальчика?

— Наверное, мальчика. Все хотят, чтобы первенцем был мальчик.

Я представила, как он будет играть в саду — маленький славный крепыш. Будет ли он похож на де ла Талей?

— А Жак?

Она вспыхнула.

— О, он очень, очень счастлив.

— Как хорошо, что… все уладилось.

— Его Светлость необычайно добр.

— Не все так думают. По крайней мере, не тот, кто в него стрелял.

Она стиснула руки.

— Ты думаешь, это был не случайный выстрел? Ты считаешь, что…

— Он лишь чудом избежал смерти. Представляю, как ты была потрясена, когда это случилось… совсем недалеко отсюда.

Не успела я это сказать, как устыдилась самой себя. Если мои подозрения относительно графа и Габриеллы имели хоть малейшее основание, я, конечно, причиняла ей боль. Но мною руководило отнюдь не желание проникнуть в тайны чужих поступков. Я хотела проверить, не намекала ли госпожа Латьер, что у графа были свои веские причины спешно выдать Габриеллу замуж. Думает ли кто-нибудь еще, что граф — отец ребенка?

Но ее не смутили мои слова, и я обрадовалась. Если бы Габриелла чувствовала за собой вину, она бы немедленно поняла скрытый смысл моих слов. Но она спокойно ответила:

— Да, это было огромное потрясение. К счастью, Жак оказался недалеко. Он нашел человека с носилками.

Что ж, продолжим расследование.

— А ты полагаешь, у графа есть враги?

— Нет, это был несчастный случай, — уверенно сказала она.

— Хорошо, что он не очень пострадал, — добавила я.

— Слава Богу! — В ее глазах блеснули слезы.

Слезы благодарности или чего-то иного?

Несколько дней спустя, гуляя по парку, я встретила графа. Бродя вдоль самшитовой изгороди среди газонов и декоративных деревьев средней террасы, я увидела его сидящим на каменной лавке над прудом с кувшинками и золотыми рыбками.

Припекало солнце, и я подумала, что он задремал. Я постояла несколько секунд, посмотрела на эту сцену и уже собралась уйти, как вдруг он позвал:

— Мадемуазель Лосон!

— Надеюсь, я вас не разбудила.

— Приятнейшее пробуждение. Присядьте на минуту.

Я подошла к скамье и села рядом с ним.

— Я так вас и не поблагодарил за помощь в лесу.

— Не стоит благодарности.

— Вы действовали с похвальной расторопностью.

— На моем месте каждый сделал бы то же самое. Вы поправились?

— Да. Если не считать легкого растяжения мышц. Врачи говорят, что через неделю все пройдет. А пока вот таскаюсь с палкой.

Его руки сжимали прогулочную трость с набалдашником из слоновой кости. На мизинце, как всегда, красовалось кольцо с нефритовой печаткой. Обручального кольца, как это принято во Франции, он не носил. Простое пренебрежение условностями или это делалось умышленно?

Он взглянул на меня и заметил:

— У вас довольный вид, мадемуазель Лосон.

Я испугалась — не выдала ли своих чувств? Моя невозмутимость требовалась мне именно теперь, когда было, что скрывать.

— Вокруг так хорошо… — откликнулась я. — Солнце… цветы, вода… мир прекрасен. Как можно грустить в таком парке? Что это за скульптура посередине пруда?

— Персей, спасающий Андромеду. Неплохая композиция. Непременно ее изучите. Она выполнена около двухсот лет назад скульптором, привезенным в замок одним из моих предков. Вы особенно ею заинтересуетесь.

— Почему?

— Вы для меня — Персей в женском облике. Спасаете искусство от чудовищ запустения, разрушения, вандализма и так далее.

— Какой поэтический образ. Вы меня удивляете.

— Не такой уж я филистимлянин, как вы думаете. Еще несколько уроков в галерее — и я стану настоящим эрудитом в области искусства.

— Вряд ли вы захотите приобретать бесполезные для вас знания.

— Я всегда считал, что пригодиться могут любые знания.

— Некоторые знания полезнее других, а поскольку нельзя объять необъятное, то не стоит забивать голову посторонней информацией… в ущерб насущной.

Пожав плечами, он улыбнулся, и я добавила:

— Например, было бы полезно знать, кто стрелял в вас в лесу.

— Вы полагаете?

— Да. А вдруг подобное повторится?

— В самом деле, выстрел мог быть более удачным… или неудачным, с какой стороны посмотреть.

— Я вас не понимаю. Человек, пытавшийся вас убить, разгуливает на свободе, а вам и дела нет до этого.

— Как нет? Проведено следствие. Установить хозяина пули не так легко, как вы думаете. Ружья висят чуть ли не в каждом доме. Край изобилует зайцами. Они вредят посевам, и кроме того, из них получается прекрасное жаркое, так что стрелять по ним не возбраняется.

— Положим, кто-то стрелял в зайца и случайно попал в вас. Почему бы ему не признаться?

— Признаться? После того, как этот человек убил мою лошадь?

— Значит, кто-то охотился в лесу, и пуля попала в дерево, а потом убила лошадь. И этот человек с ружьем не заметил, что вы проезжали под деревом?

— Давайте считать, что он… или она… ничего не заметили.

— То есть вы принимаете версию о несчастном случае?

— Почему бы нет, если это разумная версия?

— Это удобная версия, но я не считаю вас человеком, принимающим маловероятную версию, потому что она устраивает всех.

— Возможно, когда вы лучше меня узнаете, вы измените свое мнение обо мне. — Он улыбнулся. — Здесь так хорошо. Надеюсь, у вас не было других планов? Если нет, то я отведу вас к пруду, и вы рассмотрите Персея. Это действительно маленький шедевр. Увидите, какую непреклонную решимость выражает его лицо. Решимость убить дракона. И еще поговорим о картинах. Как продвигается работа? Впрочем, не сомневаюсь — скоро вы отреставрируете всю галерею, и картины будут как новенькие. Вы молодец, мадемуазель Лосон.

Я стала рассказывать о картинах. Потом мы осмотрели скульптуру и вместе вернулись в замок. По парку мы шли медленным шагом, и уже у самого замка я увидела какое-то движение в окне классной комнаты. Интересно, кто за нами следил — Нуну или Женевьева?

Интерес к происшествию с графом внезапно угас: в опасности были виноградники. Побеги уже выросли, и в начале лета ожидалось цветение, как вдруг на них напала черная тля.

Новость разлетелась по городу и замку, и я отправилась к госпоже Бастид узнать, что происходит. Обеспокоена она была не меньше, чем тогда, когда беда стряслась с Габриеллой. За чашечкой кофе она мне поведала, какой урон способны нанести эти вредители. Если их не уничтожить, они погубят весь урожай. Возможно, не только этого года, но и будущего.

Жан-Пьер с отцом работали дотемна. Нужно было опрыскать виноград арсенидом натрия. Слишком большое количество раствора могло оказаться гибельным для ягод, а недостаточное не уничтожило бы паразитов.

— Такова жизнь, — философски заметила госпожа Бастид и в который раз стала рассказывать о великом нашествии филлоксеры. — Чтобы возродить виноградники, потребовались годы. И каждое лето повторяются одни и те же беды… Если не черная тля, то листовертка или личинки. Ах, Дэлис! Зачем люди становятся виноградарями?

— Зато какая радость собрать виноград целехоньким!

— Вы правы. — При этой мысли ее глаза заблестели, — посмотрели бы вы на нас тогда. Мы с ума сходим от счастья.

— А если бы не было стольких опасностей, не было бы и такого веселья.

— Верно. Сбор урожая — самый большой праздник в Гайаре… Но прежде чем веселиться, приходится тратить нервы…

Я спросила, как Габриелла.

— Она очень счастлива… Кто бы мог подумать, что им окажется Жак?

— Вас это удивило?

— Сама не знаю. Они росли вместе… Всегда были друзьями. Перемены происходят незаметно. Девочка вдруг становится женщиной, мальчик вырастает в мужчину, и их обоих уже подстерегает мать-природа. Да, я удивилась, узнав о ее связи с Жаком, хотя могла бы догадаться, что Габриелла влюблена. Последнее время она была очень рассеянной. Ладно, что было, то было. Все обошлось. У Жака в Сен-Вальене пойдут дела. Конечно, работы у него теперь будет не меньше, чем здесь у нас. Паразиты распространяются быстро. Было бы гораздо хуже, если бы они появились в Сен-Вальене как раз тогда, когда управляющим назначили Жака.

— Вовремя граф предложил Жаку Сен-Вальен — как раз к свадьбе!

— Иногда Господь жалует нас своим вниманием.

В замок я возвращалась, раздумывая о наших соседях. Я убеждала себя, что Габриелла говорила с графом о своих проблемах. Она ждала ребенка от Жака, который не мог содержать и жену, и мать, и поэтому граф дал ему Сен-Вальен. В любом случае, Дюраны слишком стары, чтобы управлять им. Так оно и было.

Я изменилась. Научилась верить в то, во что хочется верить.

Нуну была простой, но проницательной женщиной. Думаю, она догадывалась о моих чувствах к графу. Она меня по-своему любила — наверное, потому что, по ее мнению, я оказывала на Женевьеву благотворное влияние. Все заботы Нуну так или иначе касались ее воспитанницы. Полагаю, такой она была и при жизни Франсуазы.

Нуну нравилось, когда я заходила к ней, и я это делала довольно часто. Там меня ждала чашечка кофе, мы сидели и разговаривали — почти всегда о Женевьеве и Франсуазе. В то время, как вся округа волновалась из-за черной тли, Нуну беспокоили только капризы Женевьевы. Ее комната, похоже, была единственным местом, где не говорили о виноградниках.

— Боюсь, она не любит жену господина Филиппа, — говорила Нуну, глядя на меня исподлобья. — Она не переносит женщин в доме с тех пор, как…

Мне не хотелось встречаться с ней взглядом. Я не желала выслушивать от нее то, что уже и так знала о графе и Клод. Я резко сказала:

— Ее мать умерла давно. Она должна смириться с этим.

— Если бы у нее был брат, все было бы по-другому. А теперь граф привез господина Филиппа и женил его на этой женщине…

Несомненно, Нуну видела, как мы с графом беседовали в парке, и предостерегала меня.

— Полагаю, Филипп сам сделал этот выбор, — сказала я. — Иначе он не женился бы. Вы говорите так, словно…

— Я знаю, что говорю. Граф никогда не женится. Он презирает женщин.

— А я слышала противоположное мнение. Говорят, иногда он бывает очень нежен с ними.

— Нежен! О нет, мисс. — Она горько улыбнулась. — Он ни с кем никогда не был нежен. Развлекаться мужчина может и с теми, кого презирает — особенно, когда у него такой характер, как у графа. И чем больше он женщину презирает, тем больше удовольствия получает от… ну, вы понимаете, что я имею в виду. Вы скажете, что это не наше дело, и будете правы. Вы скоро уедете и забудете нас навсегда.

— Я не заглядываю так далеко вперед.

— Охотно верю. — Она снова улыбнулась. — Наш замок — это целое небольшое королевство. Не могу представить жизнь где-нибудь еще… хотя здесь умерла Франсуаза.

— Должно быть, замок совершенно не похож на Карефур.

— Здесь все по-другому.

Вспомнив мрачный особняк — отчий дом Франсуазы, — я сказала:

— Франсуаза, наверно, была счастлива, когда впервые пришла сюда.

— Франсуаза никогда не была здесь счастлива. Ему не было до нее никакого дела, понимаете? — Нуну строго посмотрела на меня. — Заботиться о ком-нибудь — не в его характере… Он только использует людей. Он использует всех — работников, которые делают вино… и нас, живущих в замке.

Я возмутилась:

— Ну и что? Нельзя требовать от человека, чтобы он сам работал на винограднике. У всех есть слуги…

— Вы не поняли меня, мисс. Да и не могли. Он не любил мою Франсуазу. Это был брак по расчету. У людей его круга такие браки не редкость, и в этом есть свой смысл. У многих семейная жизнь удается, как нельзя лучше, но у них не удалась. Франсуаза устраивала семью де ла Талей, но графу она была совершенно безразлична. А она… молодая и впечатлительная, что она смыслила в жизни? Франсуаза умерла… Граф — странный человек. Не ошибитесь в нем.

— Да, он… необычный человек.

Она печально взглянула на меня и сказала:

— Видели бы вы ее до свадьбы… и после. Ах, если бы вы ее знали!

— Мне бы этого тоже хотелось.

— От нее остались только ее дневники, «книжечки».

— По ним можно составить представление о ней.

— Она все в них записывала. Когда ей становилось грустно, эти записи ее утешали. Иногда она читала их вслух. Бывало скажет: «Ты помнишь, Нуну?», и мы вместе посмеемся. В Карефуре Франсуаза была невинной молоденькой девушкой, но когда она вышла замуж за графа, то очень быстро многому научилась. Как быть хозяйкой замка… и не только.

— Что она чувствовала, когда появилась здесь впервые? — Мой взгляд скользнул по буфету, в котором Нуну хранила свои сокровища — шкатулку с вышитыми вещицами, подаренными ей Франсуазой на дни рождения, и заветные тетрадки с историей жизни Франсуазы. Мне хотелось прочитать о том, как за ней ухаживал граф, попытаться понять Франсуазу. Не девчушку, уединенно жившую в Карефуре со строгим отцом и преданной Нуну, а жену человека, который с недавних пор всецело занимал мои мысли.

— В счастливые дни она не вела дневник, — сказала Нуну. — А когда она сюда приехала, было столько волнений… столько хлопот! Даже я мало с ней виделась.

— Значит, сначала она все-таки была счастлива?

— Она была ребенком. Верила людей. Ей сказали, что ей повезло, и она поверила. Ей сказали, что она будет счастлива… и она снова поверила.

— А когда она почувствовала себя несчастной?

Нуну развела руками и посмотрела на свои ладони, будто надеясь найти на них ответ.

— Она довольно быстро рассталась со своими иллюзиями. Но она ждала Женевьеву, и ей было о чем мечтать. А потом ее снова постигло разочарование, потому что все надеялись, что родится сын.

— Она вам доверяла?

— До свадьбы она рассказывала мне обо всем, что с ней происходило.

— Но не после?

Нуну покачала головой.

— Только прочитав… — Она кивнула в сторону буфета, — я поняла, что она была уже не ребенком. Она многое видела… и страдала.

— Он плохо с ней обращался?

Лицо Нуну стало жестким, и она сказала:

— Франсуаза хотела, чтобы ее любили.

— А она любила графа?

— Она его боялась!

Меня поразила ее горячность.

— Почему? — спросила я.

У нее задрожали губы, и она отвернулась. Я догадалась: она вспоминает о прошлой жизни. Внезапно ее настроение изменилось, и она тихо сказала:

— Он очаровал ее… сначала. Умел показаться женщинам…

Казалось, она пришла к какому-то решению. Резко встала, подошла к буфету и, взяв ключ, который всегда болтался у нее на поясе, открыла ящик. Я увидела аккуратно сложенные тетрадки. Она выбрала одну из них.

— Почитайте, — сказала она. — Возьмите с собой и почитайте. Но больше никому не показывайте… Вернете лично мне.

Я знала: мне следует отказаться. Чувствовала, что копаюсь не только в ее, но и в его частной жизни. Но отказаться не могла. Я должна была узнать правду. Нуну беспокоилась за меня. Считала, что я слишком увлеклась графом. Вручая мне тетрадку, она косвенно давала понять, что он не только поселил у себя в доме любовницу и выдал ее замуж за кузена, но был еще и убийцей. Она намекала на грозившую мне опасность. Какую? Этого она сказать не могла. Но все равно предупреждала.

Я отнесла дневник Франсуазы к себе в комнату. Мне не терпелось его прочитать, я ожидала драматических разоблачений, но была разочарована. Врученные мне записи мало отличались от тех, которые я читала раньше.

У Франсуазы в парке была делянка, на которой она выращивала цветы. Ах, какое это удовольствие, выращивать цветы!

«Я хочу, чтобы Женевьева любила их также, как я».

«Первые розы. Я срезала их и поставила в вазу в спальне. Нуну говорит, что цветы нельзя оставлять в спальне на ночь, потому что им нечем будет дышать. Я сказала ей, что это ерунда, но чтобы ее не огорчать, позволила вынести их из комнаты».

Листая страницы, я тщетно искала имя графа. Оно встретилось только в конце тетради.

«Лотер сегодня вернулся из Парижа. Иногда я думаю, что он презирает меня. Знаю, я не такая умная, как его парижские знакомые. Я обязательно должна постараться выучить что-нибудь из того, что ему интересно. Политика и история, литература и живопись. Если бы они не казались мне такими скучными!»

«Сегодня мы катались верхом — Лотер, Женевьева и я. Он все время наблюдал за Женевьевой. Я боялась, что лошадь ее сбросит. Девочка очень нервничала».

«Лотер уехал. Не знаю точно куда, но думаю, что в Париж. Он мне не сказал».

И снова описания повседневной жизни. Жизнь Франсуазы не изобиловала запоминающимися событиями, но, похоже, устраивала ее. Ярмарка, приехавшая в Гайар, ей понравилась. Пришли все виноделы, слуги и горожане.

«Я сшила десять ароматических мешочков — шелковых и атласных — положили туда лаванду, и все они были проданы. Нуну сказала, что мы продали бы еще столько же, если бы у меня хватило времени на шитье. Женевьева торговала вместе со мной, у нас отлично получалось».

«Сегодня в замке были дети. Мы с Женевьевой учим их катехизису. Я хочу, чтобы она поняла, в чем состоит долг дочери владельца замка. Затем мы долго говорили на эту тему. Я люблю сумерки, когда приходит Нуну, чтобы задернуть занавески и зажечь свет. Я напомнила ей о том, как мы любили это время дня в Карефуре. Она входила и закрывала ставни… как раз перед тем, как стемнеет, так что мы, в общем, никогда не видели темноты. А Нуну сказала: «Девочка, ты у меня мечтательница». Она не называла меня «девочкой» с самой свадьбы».

«Сегодня я ходила в Карефур. Папа обрадовался моему приходу. Он говорит, что Лотер должен построить церковь для бедных, и что мне надо уговорить его это сделать».

«Я поговорила с Лотером насчет церкви. Он спросил, зачем им новая церковь, когда уже есть одна в городе. Я объяснила, что, если бы церковь была рядом с виноградниками, работники могли бы зайти в нее в любое время дня помолиться о спасении души. Лотер сказал, что во время работы они должны заботиться о спасении винограда. Что скажет папа, когда мы снова увидимся? Наверное, еще больше невзлюбит Лотера».

«Лапа говорит, что Лотер должен уволить Жана Лапена, поскольку тот атеист. Он говорит, что Лотер попустительствует греху и что Лапена надо изгнать вместе с семьей. Когда я сказала об этом Лотеру, он засмеялся и ответил, что сам будет решать, кому на него работать, и что взгляды Лапена не касаются ни его, ни тем более, моего отца. Иногда я думаю, что Лотер питает к папе такую неприязнь, половины которой было бы достаточно, чтобы воспрепятствовать нашей свадьбе. Папа тоже жалеет, что я вышла замуж за Лотера».

«Сегодня я была в Карефуре. Папа привел меня к себе в спальню, поставил на колени и заставил молиться вместе с ним. Папина комната похожа на тюрьму. Стоять на коленях на каменных плитах так холодно, что потом еще долго ноги сводит судорога. Как он может спать на таком жестком тюфяке, набитом одной соломой? Единственное украшение — распятие на стене. В комнате нет ничего, кроме тюфяка и скамьи для молений. После молитвы папа со мной беседовал. Я чувствовала себя нечестивой грешницей».

«Сегодня вернулся Лотер. Мне страшно. Если он приблизится ко мне, я не удержусь и закричу. Он спросил: «Что с тобой?» Я не могла сказать, что я боюсь его. Он вышел из комнаты. Кажется, он очень недоволен. Думаю, Лотер начинает ненавидеть меня. Я так не похожа на женщин, которые ему нравятся… на женщин, с которыми он, наверное, проводит время в Париже. Они, конечно, носят прозрачные платья, смеются и пьют вино… распутные… веселые и любвеобильные. Отвратительно».

«Ночью я испугалась. Подумала, что он идет в мою комнату. Я слышала его шаги. У спальни он остановился и немного подождал. Я думала, что закричу от ужаса… но он ушел».

Это была последняя запись.

Что она значит? Почему Франсуаза так боялась мужа? И почему Нуну показала мне именно эту тетрадку? Если она хочет, чтобы я познакомилась с историей жизни Франсуазы, почему не дать мне все дневники? Я видела, у нее есть и другие. Может быть, Нуну, вычитавшая из этих книжечек все секреты Франсуазы, знает и тайну ее смерти? Не поэтому ли она настойчиво мне советует уехать из замка?

На следующий день я вернула тетрадку Нуну.

— Зачем вы мне ее дали? — спросила я.

— Вы сказали, что хотите понять Франсуазу.

— Теперь я понимаю ее меньше, чем когда-либо. У вас есть другие тетрадки? Она вела дневник до самой смерти?

— После тех записей она почти ничего не писала. Я часто спрашивала ее: «Франсуаза, дорогая, почему ты перестала вести дневник?» А она всегда отвечала: «Не о чем писать, Нуну». Один раз я воскликнула: «Как это не о чем!», а она сказала, что я вмешиваюсь не в свои дела. Впервые нагрубила мне. Я думаю, она боялась писать о своих переживаниях.

— Почему?

— У всех нас есть мысли, которые мы хотели бы сохранить в тайне.

— Она не хотела, чтобы муж узнал, что она его боится?

Нуну не ответила. Но я не сдавалась:

— Почему она боялась его? Вы знаете, Нуну?

Она сжала губы, всем своим видом показывая, что ничто на земле не заставило бы ее говорить на эту тему. Она явно что-то скрывала. Я подумала, что, если бы она не считала меня полезной Женевьеве, то призналась бы, что боится за меня, и велела бы уезжать. Ради Женевьевы она готова пожертвовать мной. И я это знала.

Ей что-то известно о графе. Вот на что она намекает. Но что именно она знает? Что он убил свою жену?

Желание узнать правду становилось моей навязчивой идеей. Более того, я не просто хотела узнать правду, а отчаянно старалась найти доказательства его невиновности.

Когда мы катались верхом, Женевьева, старательно выговаривая английские слова, сказала, что у нее есть известия о Черепке.

— Похоже, она стала важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.

— Я рада, что она хорошо устроилась.

— Да, она компаньонка госпожи де ла Кондер, и госпожа де ла Кондер очень ею довольна. Они живут в шикарном особняке. Не таком старинном, как замок, но очень приличном. Госпожа де ла Кондер проводит вечера за картами, и старушка Черепок тоже играет, если за столом не хватает игрока. Это дает ей возможность вращаться в обществе, к которому она принадлежит по рождению.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Представляете, у госпожи де ла Кондер есть племянник, очень приятный человек — так вот, он ухаживает за нашим Черепком. Я обязательно покажу вам ее письмо. Она пишет об этом с притворной скромностью, но, я уверена, она питает надежды в скором времени стать женой господина Племянника.

— Очень рада за нее. Иногда я ее вспоминаю. Ее так неожиданно уволили, а все из-за твоих проделок.

— В письме она упоминает папу. Пишет, что очень ему благодарна за то, что он подыскал для нее такое подходящее место.

— Он… подыскал ей место?

— Конечно. Это он устроил ей должность компаньонки у госпожи де ла Кондер. Не мог же он ее просто выкинуть на улицу. Или мог?

— Нет, — сказала я решительно. — Не мог.

Это было счастливое утро.

Напряженная жизнь последних недель вскоре сменилась всеобщим благодушием. Черную тлю уничтожили. На виноградниках и в городе, процветание которого зависело от виноградников, праздновали победу.

В замок пришло приглашение на свадьбу какого-то дальнего родственника. Граф, который все еще передвигался с палкой, сказал, что для поездки он не совсем здоров и что Шато-Гайар будут представлять Филипп с женой.

Клод возражала. Она не допускала мысли, что они уедут, а граф останется в замке. Я как раз была в беседке, когда они с графом проходили мимо. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса, особенно отчетливо раздавался голос Клод. Она явно злилась.

— Они ждут тебя!

— Они поймут. Вы с Филиппом расскажите им о несчастном случае.

— Несчастный случай! Несколько пустяковых синяков!

Он сказал что-то такое, чего я не расслышала, и она переменила тон:

— Лотер… ну, пожалуйста!

— Дорогая, я останусь здесь.

— Ты меня совсем не слушаешь. Похоже, что…

Он говорил очень тихо. Видимо, успокаивал ее. Когда они отошли от беседки, я перестала их слышать. Мие стало грустно: их отношения уже не оставляли никаких сомнений.

Но, как бы то ни было, Клод с Филиппом уехали в Париж. Я воспрянула духом, собираясь насладиться отсутствием Клод.

Стояли долгие солнечные дни, цвели виноградники. Каждое утро я просыпалась с ощущением счастья, хотя счастье мое было почти так же непостоянно, как апрельский день. Какое-нибудь неприятное открытие или увольнение — и мое вешнее солнце скрылось бы за тучами. А пока оно мне светило, я спешила греться под его лучами.

С отъездом молодых граф стал чаще заходить в галерею. Порой мне казалось, что в галерее он спасается от самого себя, хочет о чем-то забыть. Временами я видела в нем другого, изменившегося человека; мне даже приходило в голову, что наши беседы нравятся ему не меньше, чем мне.

Когда он уходил, ко мне возвращался здравый смысл. Я смеялась над собой, спрашивала себя: «Ну, долго ты будешь себя обманывать?»

Его визиты объяснялись просто: в замке ему было скучно, а тут подвернулась я со своим смехотворным рвением к работе.

Впрочем, он действительно интересовался живописью. Я припомнила трогательную фразу из дневника Франсуазы. Она хотела выучить что-нибудь из того, что ему интересно. Бедная, перепуганная девочка! Чего же она все-таки боялась?

Конечно, иногда он становился мрачнее тучи, на его лице появлялось циничное выражение, которое могло бы запугать кроткую бесхитростную женщину. Порой своими насмешками он ставил других в неловкое положение — что доставляло ему какое-то садистское наслаждение. Но мне эти черты казались привнесенными извне, ими он был обязан каким-то событиям в своей жизни, потому что недостаток внимания портит не только картины. И если холсту можно вернуть прежнюю красоту, то почему бы не реставрировать характер человека? Правда, прежде чем приблизиться к картине, необходимо обладать художественным вкусом, уверенностью в себе и в таланте автора — плюс способностями к рисованию. Как же осторожен должен быть тот, кто хочет вернуть к жизни человека!

Я была самонадеянна. Это присуще всем гувернанткам, сказала бы Женевьева. Неужели я действительно думала, что могу изменить человека только потому, что умею возвращать краски старинным полотнам?

Мне мучительно хотелось увидеть истинное лицо графа, сорвать с него эту сардоническую маску, стереть с губ выражение горького разочарования. Но прежде чем реставрировать, надо изучить предмет реставрации.

Какие чувства он питал к женщине, на которой женился? Он разбил ее жизнь. Что она ему сделала? Как об этом узнать, если его прошлое скрыто под семью печатями?

Без него дни были пусты. Наши короткие встречи наполняли их неведомым до сих пор счастьем. Мы говорили о живописи, о замке, об истории края и о славных днях времен Людовиков XIV и XV.

— Потом все переменилось, — говорил граф. — Такого процветания мы уже не знали. Кое-кто это предвидел. «После нас хоть потоп», — сказал Людовик Пятнадцатый. И потоп не заставил себя ждать. Наследник Людовика Пятнадцатого взошел на гильотину, и вместе с ним многие французы, в том числе мой прапрадед. Хорошо, что наш род не потерял свои земли. Будь мы ближе к Парижу, это бы непременно произошло. Вы ведь читали о чуде, сотворенном святой Женевьевой, — о том, как она спасла де ла Талей от беды. — Граф помолчал, затем улыбнулся. — Или вы думаете, нас не стоило спасать?

— Я так не думаю. Жаль, когда земли переходят из рук в руки, уж очень интересно прослеживать истории семей, корни которых уходят глубоко в века.

— Революция принесла кое-какую пользу. Если бы мятежники не взяли приступом замок и не изуродовали наши полотна, нам не понадобились бы ваши услуги.

Я пожала плечами.

— Конечно, если бы картины не испортили, реставрация была бы не нужна. Их пришлось бы чистить…

— Но тогда вы могли бы не приехать сюда, подумайте об этом.

— Вероятно, это было бы не столь трагично, как революция.

Он рассмеялся и вдруг стал совсем другим человеком — веселым, беззаботным. Это было чудесное перевоплощение.

В отсутствие Филиппа и Клод я ужинала с графом и Женевьевой. Мы вдвоем оживленно беседовали, а Женевьева удивленно за нами наблюдала. Попытки вовлечь ее в разговор были безуспешны. Она, как и ее мать, боялась графа.

Однажды вечером, когда мы с Женевьевой спустились в столовую, графа там не оказалось. Никто не слышал, чтобы он куда-нибудь собирался, но после двадцати минут ожидания нам подали ужин, и мы поели вдвоем.

Мне было не по себе. Я все время представляла, как он лежит раненый — или хуже того, убитый — в лесу. В него уже стреляли, но промахнулись. Почему бы преступникам не предпринять другую попытку? За ужином я старалась скрыть свое беспокойство — тем более, что Женевьева его не разделяла — и с облегчением вздохнула, когда смогла остаться одна.

Я шагала по комнате, садилась у окна и снова вскакивала. Был даже момент, когда я хотела побежать на конюшню, взять лошадь и пуститься на поиски. Но как я могла сделать это ночью? И какое имела право вмешиваться в его дела?

Граф любил беседовать со мной, пока болел. После несчастного случая он был привязан к замку и нашел во мне замену своим друзьям. Как я могла этого не видеть?

Задремала я только на рассвете, а когда пришла горничная с завтраком, посмотрела на нее с затаенной тревогой — нет ли каких-нибудь трагических вестей. Но она была безмятежна, как всегда.

В галерею я спустилась с чувством страшной усталости — нервы на пределе и никакого настроения работать. Утешала себя лишь тем, что, если бы что-нибудь случилось, я бы об этом уже знала.

Но прошло время — и в галерею заглянул граф! Увидев его, я вскочила с места и выпалила:

— О… значит, все в порядке?

Его лицо осталось непроницаемым, только во взгляде появилась какая-то напряженность.

— Жаль, что я не смог присутствовать на вчерашнем ужине.

— Да… жаль. Я… беспокоилась…

Что со мной? Заикаюсь, как презираемые мной глупые девицы.

Он продолжал смотреть на меня — наверное, заметил следы бессонной ночи. Какая я дура! Станет он отчитываться передо мной за каждую поездку к друзьям, как же! Теперь он, конечно, будет часто выезжать. В замке он оставался только из-за ушиба после несчастного случая.

— Кажется, вы беспокоились обо мне. (Понимал ли он мои волнения так же хорошо, как я? Или, может быть, даже лучше меня?). — Признайтесь, вы уже думали, что я лежу — один, в глухом лесу, с пулей в сердце… или нет, с пробитой головой. По-моему, вы втайне считаете, что у меня вместо сердца камень. Преимущество, в некотором роде. В смысле защиты от пули.

Бесполезно было отрицать очевидное, и я косвенно подтвердила его предположение:

— Один раз в вас уже стреляли, поэтому в том, что я подумала о повторном покушении, нет ничего странного.

— Вы не считаете, что это было бы невероятным совпадением? Человек целится в зайца и случайно попадает в мою лошадь — такое случается раз в жизни, но не каждую неделю.

— Может быть, версия с зайцем невероятна уже сама по себе?

Граф уселся на диванчик под портретом своей прабабки, показал глазами на мой табурет.

— Вам удобно, мадемуазель Лосон?

— Спасибо, вполне.

Я постепенно приходила в себя. Теперь меня смущало только одно: не выдала ли я своих чувств?

— Мы говорили о картинах, старых замках, семьях, революциях — обо всем, кроме вас самой, — неожиданно мягким тоном произнес он.

— Перечисленные вами предметы намного интереснее моей персоны.

— Вы так полагаете?

Я пожала плечами. Эту манеру отвечать на трудные вопросы я переняла у него самого.

— Я знаю лишь то, что ваш отец умер и вы заняли его место.

— Больше и нечего знать — жизнь, как жизнь. Ничем не отличается от той, которой живут люди моего класса и достатка.

— Вы не вышли замуж. Интересно, почему?

— Я могла бы ответить, как английская молочница. Меня никто не просил, сэр, — так она сказала.

— Мне это кажется невероятным. Из вас получилась бы прекрасная жена. Вы только подумайте, как бы повезло вашему мужу. Его картины всегда были бы в порядке.

— А если бы у него их не было?

— Уверен, вы бы очень быстро исправили эту оплошность.

Разговор принимал неприятный для меня оборот. Я подумала, что граф хочет посмеяться надо мной, а принимая во внимание мои новые чувства, мне не хотелось поддерживать его.

— Удивляюсь, что вы являетесь защитником брака, — сказала я и тут же об этом пожалела.

Я вспыхнула и пробормотала:

— Простите…

Он улыбнулся, язвительность исчезла.

— А я не удивляюсь, что вы удивлены. Скажите, что значит буква «Д»? Мисс Д. Лосон. Необычное имя.

Я объяснила, что моего отца звали Даниел, а мать Элис.

— Дэлис, — повторил он. — Почему вы улыбаетесь?

— Потому что вы произносите… тоже неправильно с ударением на последнем слоге. А нужно — на первом.

Он старательно повторил:

— Дэлис, Дэлис. — Мне показалось, что делает он это с удовольствием.

— У вас тоже необычное имя.

— В нашей семье оно передавалось из поколения в поколение… со времен первого короля франков. Положение обязывает. Скажем, иногда попадется какой-нибудь Людовик, Карл или Генрих, но род должен иметь своих Лотеров. А теперь давайте посмотрим, правильно ли вы произносите мое имя.

Я назвала его по имени. Он засмеялся и заставил повторить его имя еще раз.

— Очень хорошо, Дэлис, — воскликнул он. — Вам удается все, за что вы беретесь.

Я рассказала ему о родителях и о том, как помогала отцу в его работе. В рассказе проскользнуло, что именно родители удержали меня от брака. Он заметил это и сказал:

— Возможно, это к лучшему. Холостяки нередко сожалеют о своем упущении, но женатые зачастую раскаиваются куда искреннее. Дай им волю — они повернут время вспять, чтобы никогда не жениться. Такова жизнь!

— Может быть.

— Взять, к примеру, меня. Когда мне было двадцать лет, я женился на девушке, выбранной для меня родителями. В наших семьях так ведется издавна.

— Понимаю.

— Эти браки часто бывают удачными.

— И ваш? — Я почти перешла на шепот. Он не ответил, и я спохватилась. — Извините, я веду себя бесцеремонно.

— Нет. Вам следует это знать.

Интересно, почему? Сердце готово было выскочить у меня из груди.

— Брак был неудачным. Думаю, я не способен быть хорошим мужем.

— Любой мужчина способен стать образцовым супругом… если захочет.

— Мадемуазель Лосон, каким образом эгоистичный, нетерпимый и раздражительный мужчина может стать хорошим мужем?

— Для этого нужно всего лишь постараться не быть эгоистичным, нетерпимым и так далее.

— Вы полагаете, люди могут избавиться от недостатков, как от старого барахла?

— Я думаю, можно попытаться подавить их в себе.

Вдруг он рассмеялся, и я почувствовала, что оказалась в глупом положении.

— Я вас забавляю? — холодно поинтересовалась я. — Вы спросили мое мнение, и я ответила.

— Да, конечно. Я попытался представить, как вы подавляете в себе недостатки, но не смог найти их у вас. Вы знаете, как трагически закончился мой брак? — Я кивнула. — Опыт семейной жизни заставил меня навсегда отказаться от роли мужа.

— Возможно, это мудрое решение.

— Я был уверен, что вы со мной согласитесь.

Я знала, что он имеет в виду. Если его подозрения оправданы и я позволила себе зайти в своих чувствах слишком далеко, меня надо предупредить. Какое унижение! Не желая выглядеть уязвленной, я переменила тему:

— Меня заинтересовали стены в некоторых комнатах замка. Я подумала, что под слоем побелки могут быть скрыты настенные росписи.

— Да? — рассеянно переспросил он, и я решила, что он пропустил мои слова мимо ушей.

— Вот так же отец сделал невероятное открытие в одном старинном особняке в Нортумберленде. На стене под слоем известки в течение нескольких веков скрывалась роскошная фреска. Мне кажется, что подобные находки возможны здесь, в замке!

— Находки? — повторил он. — В самом деле?

О чем он думал? О своей неспокойной жизни с Франсуазой? А была ли она неспокойной? Несчастной — да. И неудачной настолько, что он решил впредь не испытывать судьбу.

Меня захлестнули эмоции. Что мне делать? Как я оставлю Шато-Гайар и уеду… обратно в Англию… в новую жизнь, где не будет ни замка, полного тайн, ни графа, счастье которого я мечтала увидеть — отреставрировав, как бесценное сокровище.

— Мне бы хотелось внимательно осмотреть эти стены, — не сдавалась я.

Он ответил горячо, словно перечеркивая все, что было сказано до сих пор:

— Дэлис, мой замок и я — все в вашем распоряжении.