— А помните, в прошлом году мертвеца нашли? Ну, в двенадцатой школе? Вышли на улицу покурить — всего, наверно, человек десять. Пацаны, девчонки. Все уже пьяные, понятно, аттестаты только что получили. Дело к полуночи, на небе луна висит — вот как сейчас примерно. Зашли за угол, где сирень растет вдоль забора. Стоят, ржут как лошади. Бутылку шампанского со стола утащили, передают по кругу. Из окон — музыка, родители в классе квасят. Ну, один чувак отошел в кусты на минуту и вдруг как заорет на весь двор! Эти все к нему ломанулись, а он им тычет — вон, типа, под кустом. Смотрят — труп лежит натуральный. Даже не труп, а мумия. Высохшая вся, одежда истлела, как будто она тут двести лет провалялась. Глаз нет, но кажется, что эти дыры на тебя смотрят. Представляете?

— Да ладно, хватит гнать. Откуда вдруг такие подробности? Можно подумать, ты там была.

— Мне сестра рассказала!

— А она что, разве из двенадцатой школы?

— У нее там подруга, как раз в прошлом году закончила!

— Тоже мне, блин, источник. Не было там ничего такого. Ну, то есть, был мертвяк, но его уже на следующий день нашли. И никаких мумий — обычный бомж. И не в сирени, а на улице под забором.

— А ты откуда знаешь?

— Участковый наш говорил.

— Кому говорил? Тебе, что ли?

— Отцу говорил! А я случайно услышал.

— Ага, как тот свидетель из анекдота: «Сижу я в тумбочке…»

— Да иди ты…

…Когда во дворе зажегся единственный уцелевший фонарь, луна обиженно закатилась за крышу кирпичной пятиэтажки. Электрический свет по-хозяйски проник в беседку, увитую лозами дикого винограда. Масти игральных карт, разбросанных на столе, сразу изменили оттенки — червы набухли красным, а пики стали еще чернее. Листья тихо шуршали, когда их касался ласковый ночной ветерок.

Пашка-Пельмень вытащил из магнитолы кассету и стал ее внимательно изучать. Пленка тускло блеснула в молочном свете. Пашка озабоченно щурился, хмурил брови и строил загадочные гримасы. Он то подносил кассету ближе к глазам, то разглядывал ее издали, поворачивая под разным углом. Потом поскреб ногтем шершавый корпус и легонько подул в разъем, долго принюхивался и даже, кажется, хотел попробовать пластмассу на зуб. Как недоучившийся ювелир, который смутно подозревает, что вместо контрабандных Горючих Слёз ему подсунули бутылочную стекляшку, но доказать не может.

— Что, опять зажевало? — злорадно спросили с другого конца стола.

Пашка отложил свою драгоценность и несколько секунд сидел неподвижно, словно подбирая формулировку. Потом, наконец, сказал:

— Нет. На этот раз пронесло.

— Я удивляюсь, как он вообще до сих пор не сдох. Сколько ему лет, твоему мафону? На нем еще, наверно, твой батя «Песняров» слушал.

Пашка смерил собеседника взглядом, слегка подался вперед и внушительно произнес:

— Мой батя, знаешь ли…

Но Танька коснулась его плеча и сказала медовым голосом:

— Пашенька, давай лучше погоду послушаем. Батарейки еще не сели?

— Нет, Танечка, еще минут на двадцать должно хватить! — Пельмень расцвел от оказанного доверия и, переключившись на радио, принялся увлеченно крутить настройку. Магнитола захрипела, подавившись атмосферной помехой, потом два раза квакнула и раздельно произнесла: «Президент Российской Федерации Борис Ельцин…» Пашка поспешно провернул колесико дальше.

– «Юг FM» лови, — подсказали из глубины беседки. Карточная битва уже затихла, и очередной «козел» лениво сгребал колоду.

— Без тебя бы в жизни не догадался! — буркнул Пашка, вглядываясь в шкалу. Андрей, сидевший рядом, взял оставленную без присмотра кассету, воткнул в отверстие щепку и начал перематывать пленку. В магнитоле перемотку лучше не трогать — батарейка разряжается слишком быстро. Пашка, тем временем, набрел на нужную станцию:

— И в заключение — о погоде на завтра. Для многих, наверно, это главная новость выпуска, ведь именно завтра, 26 июня по всей стране состоятся выпускные балы! Тысячи, нет десятки и даже сотни тысяч выпускников…

— Интересно, много им платят, чтобы вот так трындеть часами без остановки? — хмуро спросила Танька. Пашка встрепенулся и, судя по виду, хотел ответить искрометной репризой — но в этот момент ведущий, наконец-то, добрел до сути, и Танька коротко взмахнула рукой, пресекая возможные комментарии.

— Итак, — возвестил ди-джей после драматической паузы, — завтра к вечеру наш регион, как и предполагалось, накроет грозовой фронт. А на исходе ночи ожидается ливень…

— Блин, да что же это такое! — Танька стукнула кулачком по столу. — И он еще, гадина, издевается!

— Танечка, не ругайся, — жалобно сказал Пашка.

— Ой, да ну тебя! Закон подлости прямо, честное слово! Весь июнь жара и ни капли дождя не выпало, а как только выпускной вечер — сразу грозовой фронт! И ведь это из года в год повторяется, сами вспомните! Не, ну скажите — разве я не права?

Пашка испуганно закивал, а Андрей подумал: «А ведь и правда». В прошлом году гроза была просто дикая, молнии прямо в школу лупили. И в позапрошлом тоже.

А выпускники на следующий день были… Как бы это сказать поточнее? Малость не в себе, что ли. Глаза квадратные, смотрят на тебя, как будто впервые видят, отвечают невпопад и рассказывать ничего не желают. Чуть заикнешься про выпускной — сразу пытаются соскочить на другую тему. Можно подумать, им не аттестаты вручали, а заставили сниматься в порнухе. Или выпытывали военную тайну, применяя форсированный допрос. Или, наоборот, сообщили нечто такое, что у вчерашних старшеклассников снесло башню.

Андрей вдруг очень живо представил, как он сидит, привязанный к стулу, а строгий директор школы — бывший целинник и Герой Социалистического Труда — наклоняется над ним и орет: «Ты теперь взрослый, Сорокин, запомни, сволочь! И заруби себе на носу — отныне…» Что там будет «отныне», нафантазировать с ходу не получилось, и Андрей опять прислушался к радио. Из динамиков в сотый раз за этот день доносилось: «Аргентина — Ямайка, пять — ноль!..» Ну, что ж, вот такой у нас главный хит в последнее лето века. Впрочем, «Чайф» — не худший вариант, по-любому. Жалко, что их (если не считать этой песни) по радио редко крутят. И, кстати, интересный вопрос — что наши доморощенные ди-джеи поставят завтра на выпускном? Не «Руки вверх» же?

Андрей посмотрел на Дэна, который сидел напротив. Тот окончил школу в прошлом году, благополучно поступил в политех и с тех пор во дворе появлялся редко, предпочитая проводить вечера в компании своих однокурсников. Но вот сегодня забрел-таки снова на огонек. Андрей решил воспользоваться моментом.

— Слушай, Дэн, — спросил он, откладывая кассету, — а как у вас выпускной прошел?

— Нормально прошел, — степенно ответил Дэн. — Бухла было хоть залейся.

— Кто бы сомневался. Видел я твоих одноклассников — с такими рожами только в трезвяке на стенде висеть. «Наш золотой резерв» или что-нибудь в этом роде. Ты лучше скажи, вы тоже под дождь попали?

— Ясен пень. Помню, как ливанет, а мы все как раз во дворе стоим. Мне молния чуть в лобешник не засветила…

— Погоди, погоди, — перебила Танька, — а чего вы в грозу на улицу выперлись? Да еще всей толпой?

— Ну, вроде как, традиция. Всегда так делают…

— Первый раз слышу, — поджав губы, сказала Танька. — Я так понимаю, аттестаты вручают в актовом зале, потом столы накрывают в классах. Потом (опять же, в актовом) дискотека. Ну, и под конец — на площадь, рассвет встречать. Но это если погода нормальная! А не как у нас — все последние годы дождь. Я лично в выпускном платье и в туфлях под ливень лезть не намерена. Хоть бы и с зонтиком…

— Серьезно, Дэн, — сказал Пашка, — давай, колись уже. Чем у вас все закончилось, что вы потом неделю пришибленные ходили?

В этот момент по дороге, что проходила метрах в сорока от беседки, скользнула одинокая легковушка, и яркий свет фар прорвался сквозь густое плетенье веток. Лицо Дэна, выступившее из мрака, показалось Андрею совершенно чужим, словно его приятель разом состарился лет на двадцать. Но это наваждение длилось всего секунду, и Дэн уже снова лыбился во весь рот.

— Не дрейфь, Пельмень, завтра все сам увидишь, — обнадежил он Пашку. — Мало не покажется, не волнуйся. А рассказывать — только впечатление портить.

Дэн неторопливо вылез из-за стола, подмигнул Таньке и сделал вид, что собирается отвесить подзатыльник Пельменю. Тот, в свою очередь, сделал вид, что поверил, пригнулся и закрылся руками. Дэн одобрительно хохотнул и, небрежно бросив: «Пока, салаги», зашагал через двор к подъезду.

— Ой, я вам так завидую, правда, — вздохнула полная некрасивая Машка. — Вы завтра все секреты узнаете, а мне до выпускного два года ждать. Я же от нетерпения лопну.

«Ты, главное, от пирожных не лопни», — подумал Андрей с неожиданным раздражением, а Танька, наморщив носик, произнесла:

— Да ладно тебе, какие еще секреты? Это он так выпендривается. А сам в прошлом году нажрался, небось, до свинского состояния, и ливень по барабану. А у меня платье знаете, сколько стоит?..

Чувствуя, что разговор заходит на второй круг, Андрей тихонько поднялся и выбрался из беседки. Он еще успел услышать, как Машка продолжает канючить: «Ну, вы ведь мне все расскажете, правда, Танечка?» А Танька отвечает ей честным голосом: «Конечно, Машуня, вот я тебе лично и расскажу». А потом голоса растворились в шуршание листьев.

Почти все окна в доме давно погасли, и бетонные корпуса безмолвно чернели, нависая над опустевшим двором. В доме было девять этажей плюс чердак, а пятиэтажка, за которую закатилась луна, стояла немного дальше. Помятая «шестерка» приткнулась у подъезда, где жил Андрей, а рядом на асфальте блестела пивная банка. В зарослях травы у трансформаторной будки однообразно стрекотали цикады. Это звук волновал, как телефонный звонок, пришедший из неведомых далей: снимешь трубку — и тебя позовут в дорогу, в конце которой все желанья непременно исполнятся. И от этого ожидания чуда у Андрея на миг перехватило дыхание, и он запрокинул голову, жадно глотая остывающий воздух. Над крышами сияло созвездие Ориона, и ковш Большой Медведицы склонился над горизонтом.

И только теперь Андрей окончательно осознал, что сегодня — последний вечер привычной жизни. Что бы там ни случилось на выпускном, ничего уже не будет как прежде. Школа закончилась, товарищ Сорокин, и надо что-то решать.

К своему стыду, Андрей не имел ни малейшего представления, чем он займется после получения аттестата. Временами он завидовал Пашке, который твердо знал, что будет учиться на юридическом, поскольку так распорядился отец. У папаши имелись связи в Москве, причем не где-нибудь, а в оборонном НИИ, которое занималось ракетами (метро «Отрадное», с гордостью подчеркивал Пашка, которого этот факт впечатлял, почему-то, больше всего). По какой причине ракетный «ящик» нуждается в юристах, а не в конструкторах, оставалось для Андрея загадкой, но Пашкиному отцу было, безусловно, виднее. А Танькина мама, работавшая врачом в санатории, усиленно зондировала почву во владикавказском мединституте, который с недавних пор именовал себя академией.

Вообще, в последние годы все учебные заведения, о которых слышал Андрей, как по команде обрели многозначительно-помпезные имена. Свой университет был теперь буквально в каждом райцентре, сельхозтехникум по соседству превратился в аграрный колледж. И даже ПТУ номер шесть, где готовили штукатуров, преобразилось, словно гадкий утенок, явив миру вывеску: «Строительно-художественный лицей». Но, к великому сожалению Андрея, ни один из этих оазисов сокровенного знания до сих пор его не прельстил.

— Что, Сорокин, на звезды смотришь?

Сердце екнуло, как всегда в последнее время, когда он слышал голос Оксаны. Ксюха-Ксюшенька, с самого детства в одном подъезде, как же ты расцвела! Она, впрочем, и в нежном возрасте была словно куколка — но не пустоглазая заокеанская Барби, а такая… сразу чувствовалось, что наша. И коса у нее была — тугая, темная, почти черная. «Смотри, Андрюшка, какая тебе невеста растет», — любила повторять мама. Андрей сначала смущался, потом привык и отвечал дежурной улыбкой — спасибо, дескать, шутку принял и оценил. А потом как-то столкнулся с Оксаной по дороге из школы, и понял, что шутки, похоже, кончились. Ее хохляцкая красота вдруг утратила детскую невинную мягкость, длинные ножки притягивали взгляд как магнит и каблучки вызывающе цокали по асфальту. А еще она распустила косу, и теперь на спине лежал пушистый невесомый ковер. Ксюха и не думала красить или как-то еще уродовать свое темно-каштановое богатство, позволяя ветру играть с ним, пока она легко шагает по улице.

К сожалению, Андрей упустил момент. Рядом с Оксаной как-то незаметно образовался Руслан из параллельного класса. Орел молодой, прямо как из того романа. Или из стихотворения? В общем, неважно. Был он примерно того же роста, что и Андрей, но при этом килограммов на десять, а то и на пятнадцать потяжелее. И это был не сытый благородный жирок (как, например, у Пашки-Пельменя), а гибкие спортивные мышцы, которые рельефно перекатывались под майкой и очень раздражали Андрея. Самое обидное, что этот самый Руслан не был тупым качком, а совсем даже наоборот. Он удачно и остроумно шутил, отлично разбирался в машинах, играл во все мыслимые спортивные игры и даже тренькал на разбитой гитаре — не слишком умело, но девушкам явно нравилось. Мерзкий тип, в общем, чего уж тут говорить.

И сейчас, конечно, без Руслана тоже не обошлось. Он стоял рядом с Ксюхой и доброжелательно ухмылялся. Потом, протянув Андрею руку, спросил:

— Как сам?

А Ксюха насмешливо уточнила:

— Опять в беседке лавку полировал? Как обычно, кучкуетесь вокруг Танечки?

Она произнесла это таким тоном, что сразу становилось понятно — Танечка не котируется. И даже рядом не стояла, если говорить прямо. Как рубль после дефолта по отношению к доллару. Андрей пробурчал:

— Это Пашка вокруг кучкуется. А я просто мимо шел.

— Ну да, конечно. Мимо он шел, — Оксана рассмеялась и откинула волосы непередаваемо-изящным движением. Потом сказала:

— Ладно, Русик, пора уже — матушка сегодня просила пораньше быть.

— Чего так? — спросил Руслан.

— А, не знаю. Что-то сказать хотела.

— Ну, пора так пора. Пойдем, — он взял ее за руку, собираясь вести к подъезду, но Ксюха неожиданно возразила:

— Не, ты иди уже. А меня, вон, Андрей до двери проводит.

К удивлению Андрея, Руслан не стал возражать и строить из себя мачо. Он спокойно сказал:

— Ну, ладно.

Потом притянул Оксану к себе, уверенным и очень взрослым движением провел рукой по гибкой спине, задержавшись внизу на аппетитных округлостях, и, наконец, поцеловал ее в губы. Ксюха запрокинула голову, отвечая, но сразу же отстранилась и сказала немного охрипшим голосом:

— Ну, все уже, все, иди.

Руслан улыбнулся ей. Потом, шутливо показав Андрею кулак, напутствовал: «Смотри, Сорокин, головой отвечаешь». И быстро зашагал прочь.

Андрею стало очень обидно. Вот гад, подумал он, даже не обернулся. Уверен на сто процентов, что я ему ни разу не конкурент. Смотрит, как на предмет мебели. Или, не знаю, на элемент дизайна. А я вот возьму сейчас и скажу ей…

— Ладно, Сорокин, хватит столбом стоять. Давай, веди меня в каменные палаты.

— Ага, — туповато сказал Андрей, силясь придумать что-нибудь остроумное. — Прошу проследовать.

И первым побрел к подъезду. Потянул на себя облупленную синюю дверь, в которую был вставлен некрашеный лист фанеры. Пропустил Ксюшу и следом за ней переступил порог, морщась от запаха, долетавшего из подвала. Воняло дохлыми кошками. Или, может, дохлыми крысами.

В подъезде было темно, чему Андрей был, в общем-то, рад. Ему совсем не хотелось разглядывать искореженные почтовые ящики, заплеванный пол, черные ожоги на потолке и корявые иероглифы на стене, самый крупный из которых доводил до сведения: «Море там» и был для наглядности снабжен стрелкой. Видимо, среди дворовой шпаны попадались романтические натуры, втайне мечтающие о соленых брызгах в лицо и фок-мачтах с белоснежными парусами на горизонте.

Впрочем, мрак был все же разбавлен струйкой желтоватого света, который лился с третьего этажа. По крайней мере, лестницу было видно.

— Ну что, — спросил Андрей, — на лифте поедем?

— Да ну его, — сказала Оксана. — Там какую-то дрянь разлили. Подошвы прилипают. Не видел еще?

— Не, — сказал Андрей, — я сегодня пешком спускался.

— Ну, вот и пойдем пешком потихоньку. Дай руку, Сорокин.

Бережно взяв ее маленькую ладошку, Андрей пошел впереди, то и дело оглядываясь, чтобы полюбоваться, как она осторожно взбирается по ступенькам. Перила тихо скрипели, где-то на верхних этажах захлопнулась дверь, и лифт ожил в своей шахте. Постепенно становилось светлее. Они миновали третий этаж, где одинокая сороковаттная лампочка сияла, словно сверхновая. Андрей замедлял шаги, но четвертый, на котором жила Оксана, приближался неумолимо. Наконец, они остановились возле двери, обитой коричневым дерматином.

— Молодец, Сорокин, справился, — похвалила его Оксана. — На этой романтической ноте разрешите откланяться.

— На выпускной придешь завтра? — брякнул Андрей и тут же обозвал себя идиотом.

— Нет, не приду, Сорокин. Нафиг мне аттестат?

Андрей думал, что она заливисто рассмеется или, по крайней мере, добавит еще что-нибудь язвительное, но Оксана только улыбнулась тихо и мимолетно. И это было настолько на нее не похоже, что он неожиданно для себя произнес:

— Ксюшенька, у тебя все нормально?

— Все нормально, Андрей, — она прислонилась спиной к двери и подняла на него глаза. — Все хорошо, просто очень грустно.

— Почему грустно, Ксюша? — растерянно спросил он.

— Не знаю… Предчувствие непонятное.

Несколько секунд было тихо. Потом она вдруг сделала шаг вперед, взяла его обеими руками за воротник и даже, кажется, попыталась встряхнуть, как Глеб Жеглов какого-нибудь замоскворецкого гопника.

— Сорокин, — сказала Ксюха, глядя ему в глаза. — Пообещай, что никогда меня не забудешь.

Андрей опешил.

— Ч-чего? — пролепетал он. — Ксюха, блин, что за глупости?

— Пообещай, говорю!

— Ладно, — осторожно сказал Андрей. — Торжественно обещаю. Теперь при всем желании не получится…

— Ну, вот и чудненько, — она уже улыбалась свой обычной улыбкой, от которой пацаны в округе падали штабелями, и шутливо-бережно поправляла ему измятый ворот рубашки. — Давай, Сорокин, до завтра. На выпускном увидимся.

И, не давая ему опомниться, развернулась и надавила кнопку звонка. «Иду, иду, — раздалось из глубин квартиры, — сейчас, погоди минутку». Андрей отошел к лестнице и оттуда оглянулся на Ксюху. Та подмигнула и помахала рукой.

— Ага, — сказал он. — Увидимся завтра, да.

В замке повернулся ключ. Андрей не стал ждать и шагнул за угол. Он еще услышал, как Ксюха произнесла: «Приветик. Видишь, как обещала». А потом дверь за ней захлопнулась, и Андрей остался один в желтоватой электрической полутьме. «И что это было?» — подумал он, медленно поднимаясь по лестнице. Из-за выпускного у всех, похоже, крыша слегка того… А у девчонок в первую очередь. Ну, да, у них же сейчас забот непочатый край. Платья эти пресловутые, прически, маникюр-педикюр… Серьезное испытание для неокрепшей девичьей психики…

С этой мужественной мыслью Андрей, наконец, добрел до своей двери и нашарил в кармане ключ. Мама, наверно, легла уже. Их там, в магазине, загоняли конкретно — каждый день после работы часа на два приходится оставаться. А не нравится — вали, желающих много.

Андрей осторожно переступил порог и с удивлением заметил, что в комнате горит свет. Мама уже оторвалась от телевизора и шла к нему, улыбаясь. Она была не в халате, а в светлой нарядной блузке; губы аккуратно подкрашены любимой яркой помадой, глаза блестят — одним словом, создается полное впечатление, что госпожа-товарищ Сорокина не с работы вернулась, а, наоборот, собирается в гости, чтобы там гулять до утра.

— Ты чего это? — спросил Андрей подозрительно. — Уходишь куда-то, что ли?

— Нет, — она улыбнулась, — сижу, тебя жду.

— Это еще зачем?

— Ну, как же! Последний день у тебя сегодня. Точнее, последний вечер — день еще завтра будет. А потом выпускной, и все…

— Мама, — твердо сказал Андрей, — ты меня пугаешь. Что значит «все»? Нас там что, пристрелят, чтобы не мучились?

— Типун тебе на язык. Просто, Андрюшка, взрослая жизнь, она такая, знаешь… Ну, в общем, школьникам она совсем не так представляется.

— Серьезно? — заинтересовался Андрей. — Ну-ка, ну-ка, а поподробнее можно? Я уже прямо заинтригован.

— Будет тебе завтра интрига. А пока иди, руки мой, выпускник. Почти остыло уже.

— Дай с двух раз угадаю. Курица?

Она рассмеялась. С недавних пор это была их любимая семейная шутка. Зимой мама по очень хитрому блату устроилась в магазинчик, который открыла на рынке местная птицефабрика. Парадоксальным образом, августовский дефолт, чуть не обрушивший экономику, предоставил хранителям инкубатора новый шанс. Иноземные чудовища-бройлеры, напичканные гормонами по самое не могу, постепенно исчезали с прилавков, потому что кончились баксы на их доставку из-за границы. И теперь наши маленькие, но гордые куры осторожно выбирались на свет. Как люди под предводительством Джона Коннора, пережившие нашествие терминаторов. А мама радостно тащила с работы охлажденные тушки в упаковке под цвет российского триколора — сотрудникам магазина разрешали покупать прямо с фабрики без наценки.

По телевизору каждый случай, похожий на историю с курами, описывали с придыханием и дрожью в голосе. После таких репортажей возникало стойкое ощущение, что кризис был для России прямо-таки даром небесным, просто народ еще не успел понять. Народ, он ведь у нас такой… Как бы это сказать помягче? Медленно запрягает. Но еще чуть-чуть — и «отечественный производитель», подобрав спадающие портки, рванется с низкого старта к солнцу.

— А вот и не угадал, — заявила мама. — Котлеты пожарила, как ты любишь.

— Да ладно, — поразился Андрей. — Свинина же дорогущая. Да и возиться с ними… Когда это ты успела?

— А я сегодня после обеда отгул взяла.

— И что, неужели дали?

— Ну, так ведь и повод нерядовой.

Андрей, подняв крышку над сковородкой, втянул упоительный аромат.

— Садись, садись, я поставлю.

Он занял свое привычное место и набросился на еду. Мама сидела напротив, подперев рукой подбородок, и задумчиво улыбалась. Она смотрела на него с таким видом, словно видела последний раз в жизни, потом достала платочек и украдкой промокнула глаза. Андрей не выдержал и сказал:

— Слушай, хватит меня разглядывать. Что я, на луну улетаю?

— Все, все, не буду больше. Ты, главное, кушай, кушай… Ой, я ж совсем забыла!

Она метнулась в комнату и вернулась с высокой, непропорционально вытянутой бутылкой. Андрей едва не подавился от удивления. До сих пор мама чуть ли не за сердце хваталась, если он на семейном празднике выпивал глоток сухого вина. А тут вдруг лично тащит коньяк. Чудные дела творятся на белом свете…

Мама поставила на стол два маленьких хрустальных бокала и протянула ему бутылку.

— Ну, давай, разливай, мужчина. Только мне капельку.

— Прасковейский? — спросил Андрей, поднося к глазам этикетку.

— Нет, дагестанский.

— А, ну да. Как там в КВНе шутят — двадцать лет на рынке чая со спиртом?

— Нет, что ты, это настоящий. Пять звездочек, видишь?

— Угу… Этот твой подарил? Чабан с кинжалом?

Мама пригрозила ему пальцем, но потом, не выдержав, улыбнулась.

— Андрюшка, ну что за глупые шутки? Гаджи Мамедович серьезный мужчина. Бизнесмен, опять же, фирма у него есть. Вот ты уедешь в институт поступать — кто тут обо мне позаботится?

Ага, серьезный мужчина, подумал он с неприязнью. Старый хрыч — за пятьдесят ему, а туда же. Это при том, что маме едва тридцать семь исполнилось. И фирма у него мутноватая. Чем занимается — непонятно, понты сплошные. А спросишь прямо — улыбается и молчит как памятник Расулу Гамзатову. Или Гамзатов живой еще? Надо в энциклопедию заглянуть для расширения кругозора…

— Ну, Андрюша, — сказала мама, поднимая бокал, — теперь ты у меня совсем взрослый. Давай, чтобы все-все у тебя сложилось! И, самое главное, пусть завтра удача будет. Хотя, почему удача? Такой орел вырос! Все отлично получится, я даже не сомневаюсь!..

Она чокнулась с ним, глотнула пахучую янтарную жидкость и смешно зажмурилась. Андрей не совсем понял смысл последнего пожелания, но тоже выпил и закусил котлетой. Согревающая волна разошлась по телу. Хороший коньяк, глубокомысленно подумал Андрей, хотя другого пока не пробовал. Как-то не наливали.

Они поболтали о пустяках, мама разрешила налить еще по одной, а потом унесла бутылку. Видно было, что ее уже клонит в сон.

— Ты иди, ложись, — предложил Андрей, — а я тарелки помою.

— Правда? Ой, спасибо, Андрюшка. Я за эту неделю вымоталась совсем, а завтра с утра опять на работу. Это еще хорошо, что прическу успела сделать. А то пришла бы к сыну на выпускной как лахудра.

— Ладно, ладно, не прибедняйся. Ты их там всех затмишь.

— Серьезно?

— Стопудово! Спокойной ночи…

Разобравшись с посудой, он долго плескался в ванной, потом прошел в свою комнату. Читать уже не хотелось, и свет он включать не стал. Шире открыл окно и посмотрел во двор. Беседка была пуста, фонарь равнодушно горел напротив подъезда. Где-то очень далеко брехала собака. Пятиэтажки дремали в молочно-белом лунном сиянии.

Андрей стоял, завороженный южной ночью, и не сразу заметил, что в комнате что-то переменилось. Боковое зрение уловило мерцание в дальнем углу, где висела книжная полка. Андрей подошел поближе, присмотрелся и не поверил своим глазам.

На полке уже много лет валялся кусочек люминофорной смолы. Те самые Горючие Слезы, привезенные из далекого и полумифического Эксклава. Ученые говорят, что это продукт жизнедеятельности загадочной местной фауны — ну, вроде как жемчужины у моллюсков. Воочию никто процесса не наблюдал. А в народе жила легенда — тамошние «мурены», перед тем как сожрать очередного охотника, плачут, сожалея о том, что природа отвела им такую роль в пищевой цепочке. Плачут, но продолжают жрать. И слезы их, падая на траву, моментально затвердевают, чтобы потом оказаться в сумках у отважных старателей. Эту субстанцию контрабандой везут на «большую землю» и продают как полудрагоценные камни.

Главная фишка в том, что кусок смолы, полежав на солнце, потом начинает отдавать свет. Это очень красиво смотрится в темноте — синевато-голубой огонек. От того, насколько он яркий, в конечном счете, и зависит цена. Но люминесцируют камешки не всегда — шоу начинается неожиданно, угадать заранее невозможно. Вот за эту непредсказуемость их и любят модницы, да и просто ценители сувениров. Эзотерики, которых после распада Союза развелось как собак нерезаных, усматривают во всем этом мистический смысл. Дескать, яркое и насыщенное свечение предрекает владельцу скорые перемены в судьбе.

К сожалению, может так получиться, что Слеза вообще себя не проявит. Камешек есть, а свечения нет. Вот такой ущербный кусочек достался Андрею в детстве. Отец подарил — а через пару месяцев свалил к своей «шибанутой», как ее ласково называет мама. С тех самых пор и пылился на книжной полке прозрачный шарик размером с грецкий орех, и Андрей давно перестал обращать на него внимание.

И вот сейчас Горючая Слеза ожила.

Но свечение не было синеватым. Искорка, мерцающая внутри, имела багрово-красный оттенок и с каждой минутой разгоралась сильнее. Словно открылся налитый кровью звериный глаз.