Сон был вязкий, липкий, навязчивый. Мерзкая топь, трясина, жирная хлябь. Андрей пытался проснуться, но каждый раз его затягивало все глубже. Кошмары поднимались из памяти как вонючие пузыри. Он снова стоял на школьном дворе один на один с муреной, и безумный глаз таращился на него, пульсируя оранжевым светом. Потом руку сдавливал раскаленный браслет, и железный коготь царапал кожу. Боль поднималась от запястья к плечу, и Андрей начинал кричать, но звук терялся в удушливой темноте. Ксюха смотрела на него без улыбки, с гримасой брезгливого отвращения, как смотрят на огромное насекомое, которое выползло из травы на асфальт. А под конец Андрею приснился Вадик Фоменко. Тот сидел на лавочке в раздевалке, низко опустив голову и держа в руке пустую водочную бутылку. Андрей хотел окликнуть сидящего, но понял, что начисто забыл его имя. Бутылка упала и покатилась, и тогда человек на лавочке медленно поднял взгляд. Черты его лица заострились, скулы проступали все резче, глаза потускнели, проваливаясь в глазницы, кожа пожелтела, словно пергамент, и начала осыпаться. Андрей ощутил отчетливый запах тления и понял что человек напротив давно и безоговорочно мертв. Мумия, которая высохла много веков назад, но до сих пор зачем-то притворялась живой…
Андрей закричал, и этот крик, наконец, позволил ему проснуться. Он резко сел на кровати и сразу ощутил тошноту. Вкус во рту был такой, словно он наглотался болотной жижи. За окном неярко светило солнце — судя по всему, дело клонилось к вечеру. То есть, он, выходит, проспал весь день. Андрей опять прилег на мокрую от пота подушку, вспоминая свои кошмары. Привидится же такое! Ну, еще бы — после вчерашнего…
Андрей вздрогнул, быстро посмотрел на левую руку, и сердце пропустило удар. «Татуировка» была на месте — тускло-серебряное плетение, внутри которого иногда мерцали цветные искры. Твою ж мать! Значит, все-таки не приснилось…
Он попытался вспомнить, чем закончилась ночь. Всплывали разрозненные фрагменты, словно вырезанные из фильма. Черно-белые кадры, подсвеченные вспышками молний. Перекошенные лица, резкие тени. Криков не слышно — все заглушает гром. Островский каменно улыбается над площадкой. Рядом кого-то тошнит на клумбу. Андрей ощущает жгучую боль в предплечье, а в груди возникает горячий ком. Дышать становится трудно. Андрей еще подумал тогда, что алкоголем их накачали намеренно, в качестве своеобразной анестезии…
Ливень, сплошная стена воды и отблески на мокром асфальте. Выпускников ведут со двора, поддерживая и подталкивая в правильном направлении. Андрей уже почти ничего не соображает, но все же успевает заметить, что взрослые тоже имеют «татуировки». Цвета у всех разные. Но размышлять об этом — сил уже не осталось. Спасибо, что до дому добрался…
Сейчас, вроде, ничего не болело — осталось только похмелье. Стараясь не делать резких движений, Андрей спустил босые ноги на пол. Переждав головокружение, кое-как добрался до кухни. Вытащил из холодильника бутылку нарзана и, захлебываясь, выдул почти две трети. В носу защипало, из глаз едва не брызнули слезы, но голова слегка прояснилась. Андрей присел и оперся потной спиной о стену (в этом месте на обоях за много лет образовалось пятно). Он устало перевел дух и посмотрел на левую руку. Предплечье продолжало мерцать.
Так, подумал он, и кто бы мне объяснил, что это за хреновина?
Под его взглядом искры замелькали быстрее. Он ощутил покалывание, а волоски на коже встопорщились, как будто Андрея слегка долбануло током. Узор гипнотизировал, как волшебный калейдоскоп. Разум лихорадочно подыскивал образы. Сейчас Андрею казалось, что перед его глазами мечется стая разноцветных рыбешек. Их много, очень много, целое облако — а где-то на заднем плане проступают очертания затонувшего корабля с толстыми высокими мачтами. Или, может быть, это башни древнего города, который погрузился на дно морское.
И едва Андрей подумал об этом, восприятие слегка изменилось.
Теперь было ощущение, что он стоит на городской площади в окружении небоскребов, а с неба сыплется конфетти — как бывает на Таймс-Сквер в разгар новогодней ночи. Чешуйки переливаются всеми цветами радуги, поток невероятно густой, словно мэрия решила за полминуты истратить двадцатилетний запас. Сквозь конфетти просвечивает экран, на котором идет обратный отсчет. До нового года остаются секунды. Огромные цифры зажигаются, сменяя друг друга. Пять, четыре, три, два, один… В самый последний миг Андрей почти понимает, зачем он здесь оказался, и хочет заорать во весь голос, чтобы остановить отсчет, но времени больше нет. Ноль! Горящий овал появляется на табло; он сразу обретает объем, превращаясь в зияющую воронку, и Андрей летит в бездонную черноту…
— Андрей! Андрюша, посмотри на меня!
Он вздрогнул и поднял голову. Мама стояла рядом и трясла его за плечо. Лицо у нее было белое, а голос почти срывался на крик.
— А? Что случилось?
— Я тебя уже минуту трясу! А ты уставился на эту дрянь и не слышишь…
Андрей невольно вздрогнул.
«На эту дрянь…»
Ну, правильно, а что он хотел? С точки зрения нормального человека…
Он отчаянно пытался осмыслить тот поток информации, который обрушился на него, словно прорвало неведомую плотину. В один момент исчезла стена, которая до сих пор не давала видеть.
Значит, есть четыре базовых цвета, примерно как группы крови. Синий, красный, желтый, зеленый. Плюс примеси и оттенки. Каждый рисунок на руке уникален, двух одинаковых не бывает — сочетание красок, переплетение волокон…
Единожды проявившись, узор уже не меняется. Программа на жизнь, записанная штрих-кодом. Линии судьбы в цветном исполнении. Мечта сумасшедшего хироманта…
Да, узор стабилен у всех.
Но иногда попадаются исключения.
Рисунок у Андрея мерцает.
И он не успел понять, что это должно означать…
Андрей осторожно скосил глаза. У мамы «паутина» была яркая, густо-синяя — тот самый ультрамарин, которым дети рисуют море. Редкие вкрапления желтого и зеленого на этом фоне были мало заметны. В отличие от обычной татуировки, линии были четкие и совершенно не расплывались. Тонкие нити, бережно вживленные в кожу.
— А ты сегодня дома? — спросил Андрей, чтобы нарушить паузу. — Я почему-то думал, что в вечернюю смену.
— Нет, я в магазин ходила. Вспомнила, что у нас даже хлеба нету.
Она тяжело опустилась на табуретку. Глаза были красные, воспаленные, как будто она совсем не спала. Или недавно плакала.
— Ну, и как там?
— Где? — не поняла мама.
— Ну, на улице. Высохло все уже?
— На улице? Да, подсохло. Соседку встретила с девятого этажа. Кажется, уже весь дом знает… — она запнулась.
— Да? И что говорят?
— Да пусть говорит, что хочет! — мама неожиданно разозлилась. — Дура набитая, прости, Господи…
Она добавила непечатное выражение и, испуганно ойкнув, приложила ко рту ладошку. Это было настолько на нее не похоже, что Андрей рассмеялся. Мама тоже неуверенно захихикала. Андрей решил закрепить успех:
— А покушать можно чего-нибудь? С голоду помираю.
Она засуетилась и потащила что-то из холодильника. Андрей шагнул на балкон и подставил лицо вечернему солнцу. Небо было безоблачным, и даже не верилось, что ночью была гроза. Двумя этажами ниже стоял мужик в застиранной майке без рукавов. Он курил и стряхивал пепел через перила. На мощном предплечье был хорошо заметен синеватый узор с травяным оттенком.
Андрей задумался — каким образом удается хранить секрет до самого выпускного? Ведь заговор такого масштаба просто обречен на провал. Кто-нибудь проболтается в любом случае — по пьяни или просто по доброте душевной. Расскажет детишкам, что с ними будет. Ну, а дальше сплетню не удержать…
Нет, подумал Андрей, здесь явно не все так просто.
И тут же понял — заговор, на самом деле, не существует. Любой ребенок много раз все слышал открытым текстом. Слышал, но не мог по-настоящему воспринять. Сразу включался некий предохранитель, защитный механизм (природу которого понимают, наверно, только ученые), и новая информация растворялась в памяти без остатка. Словно кусок рафинада в горячем чае. Оставался только привкус, неясное ожидание чуда. Ну, или бессознательный страх, порождающий детские страшилки про «красную руку»…
И только в последние дни перед выпускным, когда трансформация уже назревала, замечания взрослых стали доходить до Андрея. Как тогда, в разговоре с Хомяком на лестничной клетке. Интересно — запомнил бы Андрей объяснение, если бы Серегу не перебили? Впрочем, теперь-то какая разница…
Он вернулся на кухню.
Потом они сидели, доедая котлеты, и мама уже почти спокойно рассказывала, как она мечтала, чтобы узор у Андрея оказался зеленым. Он ведь много читал и учился почти без троек, а если бы не ленился, мог бы и медаль получить, ведь не зря же Наталья Викторовна вчера говорила! И маме рисовались радужные картины, как Андрей поступит в престижный вуз и станет большим ученым. Все ведь знают, что в институтах (в гуманитарных особенно) зеленым отдают предпочтение… Ну, да, официально это не говорится, но первым делом обязательно смотрят на руку. Кстати, отец Андрея тоже из этих — узор у него красивый, изумрудного цвета. Этим он маму и покорил — умный был, ничего не скажешь, хотя и сволочь…
— Зеленые — лохи, — важно сказал Андрей, вспоминая надпись на стенке. И мама опять смеялась, и уже почти перестала вздрагивать, когда взгляд натыкался на его мерцающее предплечье. Она призналась, что людей с нестабильным узором не встречала ни разу в жизни, и все ее представления почерпнуты из кухонных разговоров. Она вообще, если честно, считала, что это сказки, городские легенды, и поэтому на школьном дворе напугалась жутко…
— Погоди, — перебил Андрей, — а можно чуть-чуть подробнее? Почему ты, собственно, напугалась? Кто сказал, что мерцающие — плохие? Сама же призналась — их толком никто не видел.
Она пробормотала что-то насчет страшилок, которые гуляют в народе. Вроде и глупость, и чуть полнейшая, но все равно становится неуютно. Андрей заинтересовался и попросил привести примеры, но она вдруг смутилась, снова отвела взгляд и принялась собирать со стола посуду. И он, увидев, что больше ничего не добьется, перевел разговор на другую тему.
Она рассказала про собственный выпускной, который был в семьдесят девятом. Их тогда тоже старательно напоили, так что момент, когда проступила «татуировка», почти не остался в памяти. Родители довели ее до кровати, и во сне все как-то само собой улеглось по полочкам, разум благополучно примирился с новой картиной мира, а утром разглядывать руку было уже не страшно. Ну, потом еще в паспорте поставили штамп и выдали памятку, как положено… Что? Да, конечно, Андрею тоже поставят, повестка уже пришла.
Мама сходила в комнату и принесла бумажку унылого казенного вида, которая предписывала Сорокину А.С., 1982 года рождения, явиться в паспортный стол. Для сравнения она показала свою «краснокожую паспортину» (еще советского образца, с серпом и колосьями на обложке), где на последней странице была загадочная пометка: ИСИ — I(03). Андрей попробовал расшифровку. Мама вспомнила только, что первая И означает «индекс», а С — это, кажется, «социальный». Ну, или что-то из этой оперы. И вообще, двадцать лет назад, когда ей ставили штамп, она была юной романтической девушкой и не желала разбираться в бюрократических закорючках. Если Андрею нужны такие подробности, то нехай он обращается к паспортистке. В конце концов, они там для того и посажены. Андрей пообещал, что обязательно обратится, потому что он серьезный молодой человек и желает все выяснить досконально.
Потом они болтали еще о чем-то, но Андрей уже чувствовал, что его неудержимо тянет ко сну — видимо, перегруженный мозг снова нуждался в паузе. Он поплелся в ванную и чуть не заснул под душем, но все же кое-как выбрался и пожелал маме спокойной ночи, хотя солнце едва коснулось линии горизонта. Ввалился в комнату и рухнул лицом в подушку…
Снов на этот раз не было. Андрей разлепил глаза и по расположению солнечных лучей на стене моментально определил, что дело идет к обеду. Он полежал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Голова была абсолютно ясной, и рука уже не зудела. «Татуировка» перестала мерцать, и серебристо-стальной узор даже не очень выделялся на коже. Тоже, конечно, далеко не базовый цвет, но все же лучше, чем дурацкое мельтешение. «Вот и чудненько», — сказал сам себе Андрей. Кошмары не то, чтобы совершенно забылись, но воспринимались теперь именно как кошмары — то есть нечто такое, что может во сне испугать до судорог, но не имеет силы при дневном свете. Чепуха, короче, дело житейское. Ну, мало ли — организм перестраивается, побочные эффекты, то, сё…
Андрей вскочил и с удовольствием потянулся. Потом бодро прошлепал в ванную и даже не особо расстроился, когда кран издевательски захрипел и отказался выдавать воду. Такое здесь случалось периодически, причем всегда без предупреждения — местный водоканал обожал сюрпризы. На этот случай имелся голубой пластмассовый тазик, который стоял на деревянной решетке и всегда был наполнен доверху. Андрей зачерпнул оттуда железным ковшиком и кое-как сполоснул лицо. «Пусть моются те, кому чесаться лень», — пробормотал он и пошел на кухню.
Нацедил из чайника холодной заварки и залил ее кипятком. Потом соорудил себе бутерброд и стал меланхолично жевать, размышляя, что следует делать дальше. Пожалуй, сначала в паспортный стол. Без этой отметки потом, наверно, уже никуда не сунешься. Зачем она вообще нужна, если и так все видно? Бюрократы хреновы… Ладно, надо идти — тем более, что еще и памятку обещают. Может, из нее он узнает что-нибудь про свой теперешний статус. А если нет — попросит объяснить на словах. Ведь на школьном дворе кто-то ясно сказал: «Мерцающий». То есть, для этого есть специальный термин, а, значит, должны быть и соответствующие инструкции. Или этот термин только в страшных сказках встречается? Тоже было бы интересно послушать. Но это уже явно не к паспортисткам…
Главное, на перерыв не попасть. И очередь там, скорее всего, огромная — выпускники приперлись со всей округи. Отдельные сумасшедшие, сто пудов, еще с утра ломанулись. Вообще, в такие конторы лучше приходить к вечеру, когда поток иссякает. Но ждать уже неохота. Надо Пашку позвать, чтобы скучно не было.
Андрей подошел к телефону и набрал номер. Трубка лениво отозвалась:
— Слушаю.
— Здрасьте, Альберт Викторович. А Пашка дома?
Собеседник слегка замешкался.
— А кто его спрашивает, простите?
— Это Андрей. Не узнали разве?
— Э-э-э… Ну, почему же, узнал, конечно. Извините, Андрей, но Павел сейчас подойти не может…
Фигня какая-то, подумал Андрей. И почему на «вы»? Он меня с кем-то путает?
— …очень занят сегодня. Вы же понимаете, эти новые хлопоты. У вас что-то срочное? Если нужно, я ему передам…
— Нет, спасибо, — сказал Андрей. — Ничего не надо.
Он повесил трубку и растерянно уставился в зеркало на стене.
Ну, здравствуй, сказочное чудовище. Вот уже и детям с тобой не разрешают общаться — боятся, что утащишь в овраг и будешь радостно обгладывать косточки. Ну, или что ему там положено, как фольклорному элементу. Портить молоко в совхозном коровнике? Тоскливо выть в полнолуние? Срать под дверью у праведников? Он постарается, если надо…
И что теперь — от него все будут шарахаться, словно от привидения? Да ладно, не может быть. И Пашка, наверно, ничего такого не думает, просто папа все решил за него. Ай да папа, ай да сукин кот! Быстро сориентировался, ничего не скажешь, чувствуется сноровка. Сам он, кстати, какого цвета? Андрей тогда не успел заметить. Впрочем, опять же — какая разница…
Настроение стремительно портилось. Рука опять зачесалась, и на серо-стальном плетении замелькали цветные искры — не очень яркие, каждая не больше песчинки, но все равно заметно. Футболку лучше не надевать, чтобы никто не пялился. Андрей порылся в шкафу и вытащил рубаху с длинными рукавами. Вот блин, теперь еще гладить надо…
Наконец, все было готово. Он сунул в карман повестку и достал из шкатулки паспорт — гладенький, совсем еще не помятый, даже типографский запах остался. Вроде, ничего не забыл? Андрей взял ключ и вышел за дверь.
Пешком или на автобусе? Идти не так уж и далеко — полчаса от силы. Но по такой жаре неохота. Он расстегнул на груди рубашку и принялся закатывать рукава, но вспомнил про «татуировку» и чертыхнулся.
— Андрей! Андрей, подожди!
От соседнего подъезда к нему спешила толстая Машка, которая два дня назад сидела с ними беседке. Елки-палки, всего два дня, а кажется — уже полгода прошло. Картинки из прошлой жизни…
— Ну, рассказывай, как там было?
На узор, который Андрей не успел прикрыть рукавом, Машка даже не посмотрела. Сразу стало понятно — она просто его не видит. А у нее предплечье было девственно чистым, ни малейшего следа «паутины». Везет же — до выпускного еще два года…
— Андрей, ну что ты молчишь?! Как выпускной прошел? Вы мне обещали все рассказать! Я Таньке звонила, а она ничего говорить не хочет. Ну, то есть мямлит что-то — дескать, все замечательно, танцевали, пили шампанское…
Кстати, подумал Андрей, а Танька какого цвета? Кажется, тоже синяя. Синих у нас вообще большинство, только оттенки разные.
— …разговаривает со мной, как с ребенком, — продолжала Машка обиженно. — А когда я про мертвеца спросила, вообще начала смеяться!
— Погоди, погоди, — перебил Андрей. — Что еще за мертвец?
— Хватит придуриваться! — она аж задохнулась от возмущения. — Не хочешь рассказывать, ну и ладно…
— Да блин, не знаю я ничего! Только сейчас от тебя услышал.
Машка посмотрела на него с подозрением, но все-таки пояснила:
— Говорят, у нас там скелет нашли. Прямо как в двенадцатой школе. Только у них — в кустах на дворе, а у нас в мужской раздевалке…
Андрею стало не по себе. Ночной кошмар с готовностью всплыл из памяти. Вадик Фоменко, который за минуту превращается в мумию. Огромные пустые глазницы…
— Это кто тебе рассказал?
Машка слегка смутилась.
— Подруга одна, мы с ней в музыкалке учимся.
М-да, подумал Андрей. Как обычно, источник — надежней некуда. И сказал уверенным голосом:
— Фигня все это. Не было в раздевалке никаких трупов. Мы там с Анькой вчера сидели — ну, с моей одноклассницей.
— Да, а что вы там делали? — Машка жадно уставилась на него.
— Тебе еще рано знать, — зловеще сказал Андрей. — Ладно, мне идти надо.
— А вы под ливень попали?
— Ага, но это уже под утро. Намокли и по домам разошлись, — Андрей, не дожидаясь новых вопросов, сделал прощальный жест и быстро зашагал со двора.
Машин на улице было мало — после дефолта их поток основательно поредел. Денег на бензин не хватало, и железные кони понуро стояли в стойлах. Особенно несчастным выглядел «москвич» в соседнем дворе. Может, у хозяина не было гаража, а может, просто не дошли руки — как бы то ни было, шедевр советского автопрома ржавел под открытым небом. Осенью на него осыпались листья, зимой на крышу ложился снег, весной — соцветья с ближайшей вишни. А летом машину покрывала вездесущая пыль, которую суховей приносил с городских окраин.
Андрей вышел на остановку, где сорняки пробивались сквозь трещины на асфальте, и посмотрел в ту сторону, откуда мог бы появиться автобус. А мог и не появиться — график движения по точности напоминал гороскоп. Табличка с расписанием на столбе (реликт еще советских времен) смотрелась как тонкое издевательство. Андрей больше надеялся на маршрутку — одну из бешеного стада «газелей», которые иногда с победным лязгом проносились по городу.
К его удивлению, из-за поворота показался «икарус» — огромный, желтый, с «гармошкой». В лобовом стекле отражалось солнце, из-под днища вырывался зловонный дым. Натужно хрипя, автобус подрулил к остановке, и Андрей шагнул в последнюю дверь. Внутри было почти пусто. Бомжеватый мужик с бледно-синей «татуировкой» равнодушно смотрел в окно, дальше дремала сухонькая старушка (узор не видно под рукавом). Зато имелся кондуктор — приземистая хмурая тетка с красноватым узором. Сразу было понятно, что с этой лучше не спорить. Андрей достал из кармана мелочь и небрежно махнул рукой, показывая, что талончик ему не нужен.
— Бери, бери, — пробурчала тетка, — тут контролер на линии.
Андрей пожал плечами и взял. За окном лениво проплывали деревья, посвежевшие после вчерашнего ливня, обшарпанные киоски и разбитые тротуары. Мелькнуло кафе «Миллениум» — название было написано с двумя орфографическими ошибками, а у входа, несмотря на дневное время, кучковался народ. Вывеска «Ломбард» в торце хрущевской пятиэтажки пикантно смотрелась в сочетании с надписью «Слава КПСС», которая была выложена красными кирпичами и, благодаря этому, успешно сопротивлялась хищному натиску демократии.
Паспортный стол располагался рядом с центральной площадью. «Икарус» остановился напротив здания, где сидела городская администрация. Некоторые по привычке называли его райкомом. Ленин обиженно смотрел с гранитного постамента. Андрей свернул в переулок, чтобы обойти огромный «Дом быта», где сейчас торговали шмотками, а в цокольном этаже обосновался кабак. Он так и назывался: «Кабак». Наверно, чтобы люди не путались.
У входа в паспортный стол толпились парни и девушки. Кто-то курил, кто-то рассказывал анекдоты. Видимо, это были фрагменты очереди, которые не поместились внутри. Андрей понял, что его опасения были вполне оправданы — здесь собирались выпускники со всех двенадцати школ. И это только начало! Скоро остальные прочухаются, тогда вообще будет полный финиш. Великое стояние на Угре, плавно переходящее в штурм Бастилии. Как в разгар «сухого закона», когда в стотысячном городе остался один винно-водочный магазин, который осаждали по всем правилам военной науки. Андрей тогда был еще дошкольником и лично поучаствовать не успел, но даже в качестве стороннего наблюдателя набрался впечатлений до конца жизни.
К сожалению, на этот раз отсидеться в стороне не получится.
Он потянул облезлую дверь и несколько секунд постоял на пороге, чтобы глаза привыкли к полутемному коридору. Тусклые лампочки, исцарапанный линолеум на полу, убогие сиденья у стенки. В пределах видимости толпилось человек тридцать. Андрей заглянул в повестку и обреченно спросил у тех, кто стоял ближе к краю:
— Это все в сто восьмой?
— Ага, — злорадно подтвердил лохматый чувак в футболке с аппликацией AC/DC. — За мной будешь.
Андрей осмотрелся, ища знакомые лица. В нескольких шагах от него обнаружились три девчонки из параллельного класса. Они тоже его заметили и принялись о чем-то шептаться. Впрочем, догадаться было нетрудно — девицы явно желали увидеть узор на его предплечье, которое Андрей предусмотрительно прикрыл рукавом.
Он был не единственный, кто прятал «татуировку» — еще не все успели привыкнуть к новому ощущению. Те, у кого «путина» была поярче, адаптировались быстрее. Накачанный парень с короткой стрижкой (кажется, Андрей сталкивался с ним на спартакиаде) принимал картинные позы, демонстрируя роскошный красный узор. Девушки млели, и Андрей слегка позавидовал. Будущий Джеймс Бонд, не иначе. Или, на худой конец, Рэмбо — зависит от того, как у него с мозгами. Еще Андрей заметил брюнетку с надменным взглядом, у которой плетенье было желто-зеленым. А из этой что получится, интересно? Бизнес-леди какая-нибудь, наверно…
Тем для обсуждения было более чем достаточно, и в коридоре стоял галдеж. Все перебивали друг друга, возбужденно смеясь, и Андрей краем уха улавливал отдельные фразы:
— …не, туда лучше вообще не соваться. У них там квота, говорят, чтобы, как минимум, две трети было зеленых…
— …от этих молний целые сутки в глазах рябило…
— …голубая. А ты чему удивляешься? Ты ее видел? Овца тупая…
— …ну и что теперь? Кинчев, например, тоже синий. Сам посмотри, если мне не веришь. «Все это рок-н-ролл», хотя бы — он там в майке без рукавов…
— …а Ельцин соображает, пиджак старается не снимать…
— …ага, до меня некоторые моменты в фильмах только теперь доходят…
— …хрен поймешь, фотография черно-белая…
— …кстати, анекдот хочешь? Подходит курсант и спрашивает: «Товарищ полковник, разрешите обратиться! А вы почему не красный?»…
Андрей не участвовал в разговорах, опасаясь, что его первым делом попросят показать «паутину». Он ждал всего минут пять, но уже начал терять терпение. Присутственные места всегда действовали на него угнетающе. Сразу начинало казаться, что очередь движется слишком медленно, и до закрытия никак не успеть. Причем, по закону подлости, тот, за кем ты занял, еще проскочит, а тебе предложат явиться завтра. И никаких уговоров слушать не будут, потому что ты для них — безликий баран из стада, который блеет под дверью и не дает спокойно работать.
И почему всех принимают в одном-единственном кабинете? Второй открыть не судьба? Хотя бы на эти дни, когда приперлось целое стадо… то есть, тьфу, толпа вчерашних выпускников? Нет, всех построили в одну очередь. Уроды, блин…
Он с ненавистью посмотрел на чиновницу, которая показалась из заветного кабинета. Эта канцелярская крыска имела желтый узор — но не золотистый или лимонный, а того отвратительно оттенка, который называют «поносным». Да еще и с налетом синевы по краям.
— Отойдите от двери, не загораживайте проход! — крыска пересекла коридор с таким суровым лицом, словно ей только что доверили коды доступа к межконтинентальным ракетам и приказали найти на карте Америку.
Очередь застряла надолго. С улицы подтягивались новые люди. Наконец, дверь в сто восьмой кабинет открылась, и оттуда вышел Миша Синявский — одноклассник Андрея и свежеиспеченный золотой медалист. Ну да, подумал Андрей, этот везде успевает. Наверно, ровно к десяти прибежал — или во сколько там контора начинает работать?
Мишка сверкал насыщенным зеленым узором с легкой примесью желтого. Он пробрался к столу у стенки и, не спеша, раскрыл солидную папку, чтобы положить туда лист бумаги, который только что получил. Очевидно, это и была та самая памятка, о которой вчера говорила мама. Пользуясь тем, что Мишка увлекся чтением, Андрей подошел поближе и заглянул медалисту через плечо. В правом верхнем углу был четкий оттиск: II (04). Ниже имелись унылые диаграммы, какие-то кружочки со стрелками и текст примерно на полстраницы. Шрифт оказался мелкий, и читать было трудно. Андрей разобрал загадочный оборот «коэффициент общественной деформации». Хрен его знает, что это должно значить…
Он искоса посмотрел на Синявского, но тот читал с таким упоением, словно раскопал неизвестный роман Стругацких. Андрей почесал в затылке и снова заглянул в текст. На этот раз внимание привлек «так называемый изумрудный императив», но тут из-за спины спросили визгливым голосом:
— Куда это ты уставился?
Андрей озадаченно обернулся. Рядом стояла канцелярская крыска и явно обращалась к нему.
— Что, простите?
— Я говорю, ты куда уставился?! — она пылала праведным гневом, и децибелы нарастали с каждой секундой. — Ты почему в чужую памятку смотришь?
— А что случилось?
— То есть, как это — «что случилось»?! Это строго индивидуальная информация, выдается под расписку с печатью! Да за такие вещи…
Крысиный писк раздражал Андрея невыносимо, доставляя физический дискомфорт. Рука опять зачесалась, и он машинально поскреб предплечье.
— Послушайте, — сказал он, — я все равно ничего не успел прочесть. И вообще, меня никто не предупреждал…
Он замолчал, заметив, что с крыской творится что-то неладное. Она разинула рот, а глаза буквально вылезли из орбит, как у мультипликационного персонажа. Андрей проследил, куда направлен ее очумелый взгляд, и мысленно чертыхнулся. Пока он чесал предплечье, рукав задрался, и краешек узора стал отчетливо виден. Как назло, мерцание усилилось, линии потемнели и, казалось, начали шевелиться.
— Ты… ты… вы… — крыска отступила на шаг и уперлась в стенку. — Зачем вы сюда пришли?!
— Как зачем? — слегка опешил Андрей. — А остальные зачем стоят? Печать поставить в паспорт, памятку получить…
— Вы что, издеваетесь?! С этим… с таким… — она не сумела подобрать слово. — Это не к нам вообще!
Он окончательно растерялся.
— А к кому тогда? В повестке написано — паспортный стол, кабинет 108…
— Повестки стандартные, их заранее напечатали! — ее прямо распирало. — Стандартные, слышите, для нормальных людей! Для нормальных! А вы?..
— Куда ж мне теперь идти?
— Да хоть в ФСБ идите! Такие вопросы без их санкции не решаются! Вы слышите, что я вам говорю? Уходите немедленно! Иначе я милицию вызову!
Она опять сорвалась на визг, и Андрей болезненно сморщился. Внутри поднималась злость — горячая, темная, заглушающая обычные мысли. Звуки начали искажаться, долетая словно из-под воды. Воздух загустел, с трудом протекая в легкие, а лампочки под потолком окончательно потускнели. Гримасы на крысином лице сменялись медленно и натужно, окончательно убеждая Андрея, что перед ним дешевая кукла из бездарного мультика — бусинки вместо глаз под приклеенными ресницами и резиновый рот, растянутый, чтобы имитировать речь. И еще Андрею послышался электрический треск — как тогда на школьном дворе, за секунду до визита мурены. Боясь, что опять застрянет в бесконечной секунде, он рванулся изо всех сил и заорал в лицо резиновой кукле:
— А ну, заткнулась, коза!
Время ускорилось, и Андрей мотнул головой, чтобы скорее преодолеть наваждение. Крыса, наконец, замолчала и теперь стояла, вжимаясь в стену.
— Так, — сказал он, пытаясь соображать. — В ФСБ, значит? Где они сидят, в курсе?
Бусинки глаз бессмысленно таращились на него. Кукла застыла, не желая выбираться из предыдущего кадра, и это еще больше разозлило Андрея.
— Быстро, б…!
— Тельмана, 23, — пролепетала она.
— Ясно, — сказал Андрей. — Вот туда и поеду. Делать мне больше нечего — у вас тут в очереди стоять…
Злость стремительно уходила, оставляя после себя неприятную пустоту. Он чувствовал, как по лбу стекают крупные капли пота, и постепенно осознавал, насколько дикой была произошедшая сцена. Сейчас Андрею казалось, что на его месте был совсем другой человек, который напугал несчастную крыску до полусмерти. И этот другой, прежде чем окончательно раствориться, нагнулся к чиновнице и раздельно проговорил:
— В следующий раз базар фильтруй, дура.
Крыска, жалобно заскулив, сползла по стенке на пол. Андрей медленно поднял голову. На него смотрели десятки глаз. Стояла мертвая тишина. Он повернулся, и люди попятились, давая ему дорогу. Сердце стучало, перед глазами плыли цветные пятна. Андрей поглядел на руку. Пульсация медленно угасала. Он глубоко вздохнул и быстро вышел на улицу.