Настала полная тишина.

— С башни поступило указание командиру 727-го заглушить двигатели, и он подчинился. Все самолеты, стоящие в очереди на взлет, получили такой же приказ, и вокруг наконец наступила тишина, которую прерывали лишь крики чаек.

Генераторы 727-го еле слышно гудели, давая энергию опознавательным огням на фюзеляже и хвостовом оперении. Я обонял запах жженой резины от покрышек шасси, разогретых хваткой тормозов, когда приказ заставил лайнер резко затормозить.

На меня давило полное одиночество.

Я ждал.

Вспышки одна за другой били в глаза. Я отвернулся, не желая поддаваться их гипнотическому ритму. Тихо пел генератор. Лицо мое заливал пот, частью из-за духоты, а частью сам организм избавлялся от избытка жара, доводя состояние всех систем до оптимального уровня.

Я ждал.

Крики чаек звучали мрачно и зловеще; это, говорят, стонут души погибших моряков.

Затем открылась дверь — внезапный резкий скрежет, и она распахнулась. Кто-то возник на ее пороге — офицер, и дуло его револьвера было направлено на меня.

Он что-то крикнул на тайском языке. Я не понял, но, скорее всего: “Что вам надо?”

— Я хотел бы поговорить с Марико Шодой. По липу скользнул мотылек, и я смахнул его; невыносимо трудно вести себя непринужденно в этой обжигающей духоте, создающей иллюзию парилки.

Дуло револьвера не шевельнулось. На хорошем английском он обратился ко мне:

— Кто вы?

— Мартин Джордан.

Он бросил несколько слов из-за плеча; я видел очертания какого-то лица за его спиной. Он так и не отвел пистолет от меня. Черт побери, сейчас может раздаться грохот выстрела, а я не терплю громких звуков.

Если она появится, то, скорее всего, пустит в ход нож. Все они пользуются только клинками — ее команда убийц. Вы понимаете, что пока это всего лишь одно из предположений. Да и вся операция строилась на одних предположениях, кроме конечной цели; она-то была четко определена — устранение Шоды.

Не стоит думать, что я руководствовался только смутными предположениями и догадками. Я исходил из полученной мной подробной информации, что представляет собой ее личность и в каком она состоянии сейчас. Ее лисички-убийцы хотели справиться со мной в лимузине; я явился к ней в храм; она попыталась покончить со мной в джунглях; она направила ко мне Кишнара и получила гроб с его телом; и если ей представится хоть один шанс из тысячи, наконец, убить меня, она решит это сделать лично, ибо ее сжигало не столько чувство мести, сколько уязвленная гордость, и она с яростной настойчивостью стремилась одержать победу надо мной, положить триумфальный конец нашим роковым взаимоотношениям.

И я явился сюда, чтобы предоставить ей этот шанс. В проеме распахнутых дверей произошло какое-то движение. На пороге на мгновение возник еще один офицер в форме; затем оба они исчезли. Те самые, которых Ломан разглядел в бинокль из машины.

Раздался глухой звук, в проеме появились ступеньки трапа, который под углом скользнул вниз, коснувшись бетонки, и замер. Один из офицеров спустился вниз, ступая четко и уверенно, мундир его был отутюжен — короткие рукава тропической формы, блестящая портупея, рубашка с открытым воротом, на одном боку — кобура с револьвером, на другом — ножны кинжала; он был невысок и даже хрупок. Шода.

На несколько мгновений она застыла на нижней ступеньке, внимательно рассматривая меня из-под козырька фуражки. Затем сошла на бетон взлетной полосы.

Я же стоял, опустив руки, в которых ничего не было. Краем глаза я заметил в дверях за ее спиной какие-то фигуры. Она приказала всем оставаться на борту.

Звуки затихли, или мне казалось, что они смолкли, но тишина окутала нас обоих, закрыв от окружающего мира.

“Судя по форме, я видел, что у них у всех офицерские звания, — Джонни Чен. — И когда я сложил два и два, то есть месторасположение лагеря и это классное представление, мне все стало ясно. Этим хрупким малышом была Марико Шода, потому что, можешь мне верить, никто иной в этих зарослях не мог быть женщиной-полковником.”

Тонкое лицо, кожа цвета слоновой кости, четкий рисунок скул, благородные черты лица, лучистые темные глаза и короткие черные волосы, выбивающиеся из-под фуражки.

— Вы вооружены?

Чистый спокойный голос, с легкой хрипотцой, которую я слышал и раньше в записях, но сейчас в нем появилась новая интонация — недоверие. Что вполне понятно.

— Нет.

Ее правая рука, тонкая кисть изящной лепки, легла на рукоять револьвера.

Этого я не ожидал.

Теперь она поверх моей головы высматривала притаившегося снайпера, по-прежнему не веря мне.

— И у вас нет никакой поддержки?

— Нет. — Я был уверен, что за мной наблюдают, и голос мой звучал совершенно спокойно. — Мне не нужны ни оружие, ни поддержка.

Но… Теперь мои шансы равнялись нулю. Ибо она готова схватиться за револьвер. И я должен успеть преодолеть бушевавшую в ней ярость, прежде чем она подчинится ей и пристрелит меня.

В сгустившейся тишине снова возникли звуки — свист реактивных двигателей над головой, поскольку, не получив разрешения на посадку, самолеты кружили над аэропортом.

Шода заговорила. — Вы, конечно же, понимаете, что я сейчас вас убью.

Она смотрела на меня темными мерцающими глазами, глазами женщины, рожденной для любви, да она и в самом деле страстно любила то, что ей сейчас предстояло сделать.

И все же в этой ситуации мелькнула тень надежды — о, всего лишь тень, конечно, да. Господи, чего же еще можно ждать, когда пальцы ее уже вцепились в этот проклятый револьвер, а ты обливаешься холодным потом; и все же в воздухе витал какой-то спасительный намек. Что-то ее смущало и что-то не в порядке с ее головой. В противном случае она бы сразу поняла: профессиональный агент не явится так просто, с голыми руками, подставляя шею под топор. Он пришел сюда с предложением какой-то сделки, так сказать, услуга за услугу — вы оставляете меня в покое, а я вас и так далее. Но пока еще она даже не поинтересовалась, почему же я явился к ней в одиночку и невооруженный. Она настолько одержима своей страстью, настолько жаждала избавиться от единственного препятствия на ее пути к владычеству, что больше ни о чем не могла и думать.

— Нет смысла, — сказал я, — убивать меня.

— Почему же?

Теперь твоя очередь нанести ей первый удар и понаблюдать за ее реакцией.

— Потому что вы уже потеряли все “Рогатки”. “Без этих ракет, — Пепперидж, — с ней кончено.” Ребенком она выжила в джунглях Золотого Треугольника, чтобы обрести почти безграничную власть, при помощи которой заглушала живущую в ней неизбывную боль о прошлом. Теперь же она пошла в своих мечтах еще дальше — под ней вся Азия, объятая войной; и чтобы претворить эту мечту в реальность, ей нужно настоящее мощное оружие — то есть “Рогатки”. И она уже не могла отказаться от своих замыслов. Она должна была победить или погибнуть.

Я заметил, как в глубине ее глаз мелькнули яркие золотистые искорки — попал, попал точно в цель. Но мои слова всего лишь поразили ее: она не поверила еще.

— Груз приземлился, — возразила она, — в Прей Венге. Я получила информацию.

— Да. В 21.14, точно по расписанию. Но сейчас ваши люди проверят контейнеры и убедятся, что там нет никаких ракет. Мы изъяли их.

Ее рука, рванув кобуру, выхватила револьвер, и я напрягся, но она, повернувшись в пол-оборота, что-то крикнула людям в дверях кабины на тайском, по-видимому, что-то вроде: “Свяжитесь с нашими людьми в Прей Венге и спросите их, что находится в контейнерах”.

Затем она снова повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах страх, самый доподлинный страх.

Господи, кажется, сработало. Теперь главное — спокойствие и еще раз спокойствие, чтобы довести замысел до конца. Время мы рассчитали точно, и теперь все шло по плану. У меня не будет ни единого шанса справиться с Шодой, если она сейчас не получит подтверждение, что “Рогатки” исчезли.

“Подействуют ли на нее мои слова?”

Должны. Ведь известие, которое она боялась услышать больше всего, получила от человека, внушающего ей страх. Нам же приходится иметь дело — и с этим согласился и Ломан, и Пепперидж, и Кродер — с загадочным влиянием ее духа вуду.

Она ждала. Я не сомневался, что она ничего не сделает, ни обронит ни слова, пока не получит подтверждение или опровержение моих слов из Прей Вента, после чего она окончательно поймет, кто в этой схватке победил. И сейчас наступит момент, когда она начнет ломаться.

Или пристрелит меня.

Я не очень хорошо разбирался в марках оружия, что были в ходу в Азии, но, скорее всего, у нее японский револьвер 9-миллиметровый “Хитаки” с пятью или шестью патронами, точно не помню, с полированной рукояткой. Но я видел, что она умело обращалась с оружием: указательный палец уверенно обхватил ствол, что позволяло точно навести оружие на цель, а другой — лежал на предохранителе. И когда придет время, она постарается разыграть все в стиле публичной казни, приказав мне стать на колени спиной к ней и пустив в затылок единственную пулю.

Я слышал доносящиеся из салона лайнера голоса ее людей, и, похоже, один из них звучал из динамика в рубке.

Она тоже слышала. И еще мы слышали рокот моторов самолетов над нами, к которому примешивались пронзительные крики чаек.

Она смотрела мне прямо в лицо, Марико Шода, не снимая руки с револьвера, пока до нее не донесся голос, полный тревоги; хотя я не понимал слов, но угадал их смысл, увидев в глазах ярость, и тогда сказал:

— Цивилизованные нации не позволят вам владеть подобным оружием. Это то же самое, что дать бомбу с детонатором обезьяне…

Она выстрелила, и этот звук вызвал у меня ощущение, что сейчас я скорчусь от удара в живот, но на самом деле я продолжал стоять, глядя на нее и отмечая, как ярость в ее глазах сменилась страхом.

В воздухе поплыл запах бездымного пороха.

— Так что вашим грандиозным замыслам, Марико Шода, пришел конец. У вас ничего не осталось, кроме как снабжать вонючими наркотиками толкачей на улицах Гонконга, Берлина и Нью-Йорка; и в тщетной надежде вызвать революционный взрыв будете стучаться своими тощими кулачками в ворота, за которыми обитают цивилизованные народы. И конечно же, ваш отец, принц, не хотел бы такой судьбы для вас…

Из дула опять вырвалась вспышка, и снова я испытал потрясение, но справился с ним, глядя ей в лицо и видя, что страх сменяется ужасом, поскольку я продолжал стоять не шевелясь.

Конечно, все это дерьмо собачье, когда вы видите в кино, как человек, получивший пулю в грудь, отлетает кубарем назад, словно его сшиб поезд; прикиньте ситуацию с точки зрения законов физики, по которым всякое действие равно противодействию — и вы поймете, что, по идее, стреляющий так же может отлететь назад.

Не берусь утверждать, что меня это успокаивало. Я попросил Флуда обеспечить защитой против ножей, которые, как я ждал, будут пущены в ход ее лесными кошками, но я оказался защищен и от выстрелов из револьвера в упор 9-миллиметрового калибра; тело мое закрывал жилет из пластин вольфрамовой стали толщиной в одну шестнадцатую дюйма, обтянутых плотным слоем кевлара, как описывал мне Флуд.

Хотя радоваться тут было особенно нечему, потому что соображала она быстро, и стоит ей лишь поднять руку с револьвером и выстрелить в голову, то пиши — финиш, и приносите хризантемы мне…

Я не предполагал, что она пустит в ход оружие, когда шел на встречу с ней, и в силу этого мне пришлось на ходу менять сценарии.

Поэтому я и давил ей на психику, не давая времени опомниться.

— В вашей карме нет предсказания убить меня, Марико, как вы сами убедились. С другой стороны, вы знаете, что по законам кармы тот, кто посмел оспорить их, должен сдаться на ее милость. Что вам и предписывается.

Вспышка, через долю секунды грохот выстрела, между нами зависает облачко порохового дыма: третий выстрел, она в третий раз стреляла в меня, я считал, но дело в том, что не знал, сколько зарядов осталось у нее в обойме, два или три, и я ждал, что сейчас она вскинет ствол и… Господи Иисусе, как я не хочу, чтобы она это сделала; я обливался потом, как свинья, ожидая, что она это сделает через секунду, через две и снесет мне голову, “что случилось с Кв., ах, он больше не вернется, противная сторона размозжила ему голову на взлетной полосе в Сингапурском аэропорту, он покусился на кусок, который был ему не по зубам, придумал какой-то экзотический план действий, с которым не справился, в нем всегда было что-то не то, если помните”, а я молился Богу и, зачарованный, следил за движением ствола ее револьвера и видел, как она поднимает его, нацеливая мне в лоб, нет, да нет, это всего лишь нервы, и я смотрел ей в лицо, ожидая неминуемого исхода, но она уже не понимала и не осознавала, что делается рядом с ней, ибо она видела перед собой только некий оживший фантазм, который представал перед ней всемогущим, бессмертным и, что было для нее ужаснее всего, воплощением богини мщения Немезиды, которая постоянно следовала за ней по пятам.

Я смотрел ей в лицо.

…И почувствовал четвертый удар над сердцем. Четвертый выстрел…

“Но, подобно стеклу, в один день она расколется. И, думаю, это будет делом ваших рук.”

В неподвижном воздухе между нами тянулся дымок.

Сломи ее.

Сломи ее немедленно.

— Признайте законы своей кармы, Марико, и подчинитесь им. Ничего иного вам не остается.

Вспышка, грохот, я почувствовал еще один удар. Пятый выстрел, это был пятый выстрел, но я не знал, осталась ли у нее в обойме шестая пуля.

Нервы от напряжения, казалось, взорвутся; но стоять, стоять спокойно, невозмутимо, подобно бессмертному созданию, перед которым ее вуду бессильно.

Последний удар с моей стороны…

— Так что вам ничего не остается делать, Марико, как подчиниться собственной карме.

Она вскинула оружие, наведя его мне в голову, и нажала курок, но на этот раз я не увидел вспышки, не услышал грохота, а только щелчок бойка; в обойме у нее все же было только пять патронов, именно так, и я увидел, как в глазах у нее появилось и утвердилось осознание происшедшего, понимание того, что она проиграла; и ее руки безвольно опустились по бокам, ладони раскрылись, револьвер выпал, и я сказал: “А теперь возвращайтесь к своему отцу и да снизойдет на вас мир и покой”, — после чего повернулся к ней спиной, оставляя ее наедине с тем, что ей предстояло совершить; и я услышал шелест стали, вытягиваемой из ножен, и легкий вскрик, когда лезвие погрузилось в плоть; я шагал по бетону взлетной полосы к сияющим вдали огням.