В облике отеля «Пакчонг» появилось нечто химерическое. Он напоминал фантазию из фильма Феллини: люди со свечами появлялись откуда-то из темных колеблющихся теней, их лица в облачках света плыли над землей и исчезали, как только они отворачивались. Высоко вверху, поддерживая невидимые небеса, блестели на резных колоннах позолоченные каменные листья, из мрака доносились потусторонние голоса.

Консьерж окатил меня потоком вежливых извинений: где-то закоротило предохранители, сеть вырубило, но электрики уже работают. Лифт не действует, сэр, но коридорный вас проводит и посветит вам. Я сказал, что в этом нет необходимости и, взяв предложенную свечку на блюдечке, начал подниматься по лестнице. Установленные в тазиках и чашах свечи горели на всех этажах, во всех коридорах и переходах, и мои тени по мере продвижения то напрыгивали на меня, то отскакивали в стороны.

В коридоре на верхней площадке лежал один из обычных сарабурских ковриков, я скатал его, сложив в десять или двенадцать раз, и только потом, держа его перед собой как щит, пнул ногой дверь и вошел в номер.

Пять выстрелов, в быстрой последовательности, сильно заглушенные.

С каждым выстрелом я опускался все ниже и ниже, все выше и выше поднимая перед собой коврик. Лицо подставлять всегда неприятно, чувствуешь собственную уязвимость и знаешь к тому же, что на больших и мягких частях тела хирургу работать легче; если, конечно, он к тебе успеет.

Неприятно, даже имея подобие щита. Пуля летит и ударяет с огромной силой, желудок сжимается в комок, и комок твердеет, пока все не закончится.

От окна отделился неясный силуэт, но я уже лежал на полу. Я дал ему еще несколько секунд, потея под ковриком, как негр, и вдыхая затхлый запах свалявшейся шерсти. Свечка упала и погасла, блюдце разбилось.

Через полчаса я понял, что потерял его: осмотр балконов, соседних комнат, пожарных выходов и улицы внизу ничего не дал. Я спустился в бар и выпил бренди. Греческое «метакса». Чувство стыда от собственной слабости сменилось злостью, но тут же отыскалось оправдание: мозг превратил тело в живую мишень, когда втолкнул его в номер (я не верю в случайные аварии электропроводки в отелях, где я останавливаюсь), а раны от взрыва гранаты были еще совсем свежие и поэтому сама мысль о добавочной порции страданий и боли заставила тело съежиться от страха.

Проклятая физиология брала свое: организм восстал и требовал сна, с бренди или без. Я решил позвонить Ломану, — он был на месте, — и сказал, что за мной снова приходили, после чего поднялся наверх, стащил с кровати одеяло и заперся в ванной.

И вырубился, как предохранитель.

На следующий день пришлось туго. Они хотели оставить меня в госпитале под наблюдением. Я пришел туда на перевязку, и дело кончилось скандалом. Проблемы возникли не с врачами и не с персоналом, они сделали, что могли, койка мне была выделена, а если я предпочитал шляться по городу, наплевав на швы и бинты, то это, считали они, мое дело. Сложность заключалась в том, что госпиталь был в ведении полиции, а полиция знала, что я работал по делу о похищении, и они отчаянно искали, за что бы зацепиться, — район склада с воздушными змеями находился под ястребиным оком полковника Рамина; махать кулаками после драки для полиции типично, но довольно об этом.

Плотно сотканный сарабури, как губка, поглотил все пять выстрелов, использование глушителя снизило убойную силу, и в результате никаких следов на мне не осталось. Если бы медсестра увидела новое ранение — в особенности пулевое, — она бы составила рапорт и Рамин тогда уж наверняка накинул бы на меня смирительную рубашку.

Чтобы выпутаться из скандала, пришлось посылать за Ломаном. Он помог. Уже сидя в машине, он взглянул на меня и спросил:

— Сколько ты так думаешь продержаться?

— Пока не выдадут местонахождение.

— Или пока ты не начнешь терять разумную осторожность.

— Еще не начал.

— Я думаю, тебя пора выводить.

— Ради Христа, Ломан! Ты не станешь меня останавливать! У нас последний шанс.

Он продолжал смотреть на меня, и мне это надоело.

— Я несу ответственность за тебя, Квиллер. И твое состояние внушает мне опасения. Еще самая малость — и ни психологически, ни тем более физически продолжать работать ты не сможешь.

Ломан нарочно говорил не по-английски, и это меня раздражало еще больше.

— Послушай. Выгляжу я сейчас действительно, как высохшая коровья лепешка на лугу, но ни на что другое в такой ситуации я и не могу походить, ты знаешь. Вывести меня — все равно что поставить на операции жирный крест.

Но он мог это сделать, и от этого мне было не по себе. Ломан не любил допускать агента до красного сектора. Типичный гувернер, мать его. Я сказал:

— Я сейчас, как наживка, правильно? Такова наша тактика. И не начинай прикрывать зад, когда дело еще, похоже, может выгореть.

Потом я отправился в отель под предлогом, что хочу поспать. Ломану было известно, что Эм-Ай-6 по-прежнему дежурят, что Винии я не видел, иначе сказал бы ей, чтобы она немедленно сняла прикрытие. Все это становилось слишком опасно для нее.

Ломан уехал в посольство, я же взял свой «тип Е» и перегнал его на площадку за отелем. Куо и его люди знали об автомобиле, но нахально напоминать им о нем я не хотел. Затем я обошел весь район пешком, и ничего не случилось. Я дошел до посольства, вернулся, не раз давая им легкую возможность разделаться со мной, но делал это не безрассудно, я проверял и перепроверял прилегающую территорию на случай, если они промахнутся и я попробую за ними увязаться. Пустой номер.

О неудаче с гранатой они пронюхали довольно быстро и послали человека в «Пакчонг», как только я вышел из госпиталя; но сейчас медлили и это не могло не настораживать. Вероятно, они готовили последнюю атаку, последний прорыв, ибо времени на меня уже почти не оставалось.

Ломан говорил — сорок восемь часов. Половина из них уже прошла. А пока я бесполезно слонялся по улицам Бангкока, где-то над Ближним Востоком уже летел самолет, в котором между двумя охранниками из лондонской спецслужбы сидел Хуанг Ксиунг Ли, и все они направлялись к китайской границе. Телеграфные линии разрывались от кодированных сигналов — в переговорах уточнялись последние детали процедуры обмена пленниками.

После обеда я принял решение увеличить риск. Я рассуждал так: люди Куо сейчас слишком заняты приготовлениями к последнему броску и на сведение счетов со мной выделят не более одного человека, точнее, уже выделили. Ясно, что этот человек не может быть одинаково ловок во всех отношениях; будучи первоклассным снайпером, он не владеет в достаточной степени навыками слежки и статического наблюдения. Он, должно быть, терял меня уже не раз и не два, пока пытался подыскать подходящую для выстрела позицию: такую, с которой бы мог уйти, не поднимая по тревоге полицейские патрули.

Если сравнить пешехода с автомобилем, то последний представляет из себя куда более заметный объект. Я сел в «тип Е» и поехал в посольство. Оставив машину под знаком, там, где обычно паркуется «хамбер-империал» посла, я провел в посольстве минут десять, затем вышел, быстрее обычного сбежал по ступенькам и проверил двери, окна, а также автомобили рядом.

Мне до боли хотелось услышать и ощутить их выстрел, нервы наткнулись, как тетива — вот он, звук, пуля впивается в мясо, на языке вкус крови…

Улица выглядела вполне спокойно.

Вдоль по Плерн-Чит, поворот на Витхайу, через Люмпини на юг — не торопиться, следить в зеркало, у светофора подождать, ну что же ты, вот же возможность, через каждые пятьдесят ярдов. На Раме IV — столпотворение, на подъезде к Линк-роуд пробка. Откуда столько транспорта? Солнце начинало опускаться, жара ослабевала. Фасады зданий походили на цветные картины.

Гудение моторов действовало усыпляюще, солнце, играющее на стекле, завораживало. Каменный каньон улицы заполняла лилово-розовая пелена выхлопных газов. Пробка рассосалась, я переключился с первой на вторую и, держась в полосе ограниченной скорости, медленно продвигался на свободное пространство. И вдруг рядом раздался слабый звон треснувшего стекла — в машине разбилось что-то очень тонкое и что-то блеснуло — но это не выстрел.

Горло перехватило, диафрагма сжалась, руки машинально удерживали автомобиль на прямой, из глаз потекли слезы, легкие расширились, требуя кислорода, но не получали его — горло сдавила судорога, и я уже знал, что кислорода нет и не будет, потому что есть только бесцветный газообразный цианид, быстродействующий и смертельный C2N2 — тот, которым фашисты травили евреев. Эффективнее газа у них не было.

Скрежет металла, чей-то крик, переднее колесо подпрыгнуло на бордюре, одной рукой я открыл дверь, второй вцепился в рукоятку ручного тормоза, заставляя, машину остановиться. На асфальте остались черные следы.

Согнувшись пополам на тротуаре, ничего не видя из-за слез, обхватив руками живот, с первыми глотками чистого воздуха в обожженной гортани, изо всех сил пробуя встать… бесполезно… приторный запах миндаля от одежды…

Какие-то люди… собрались и разговаривают… Стало дурно… хорошо хоть столб… позвонить… доктор а… ехал тихо… почти сшиб…

Я переполз так, чтобы быть между ними и открытым окном автомобиля — подходить слишком близко было небезопасно.

Даже шепот причинял боль.

— Все в порядке. Пожалуйста, расходитесь. Мне лучше. Уходите, прошу вас. — Слезы струились ручьем и делали изображения людей размытыми; женщина оттащила ребенка, мужчина подбадривающе кивнул и помог встать. — Расходитесь, пожалуйста… я в порядке.

Воздух с хрипом проникал в легкие, шумно выходил обратно, и легкие требовательно расширялись снова. Организм справился, тело выстояло. Но главное — мозг, вот что не должно подвести. У нас получилось; трюк удался, и теперь я знал, где они. Я понял, где они спрятались. Эти сукины засранцы себя выдали, слышишь, Ломан?

Используя дверь автомобиля как вентилятор, я проветрил салон. На это ушло пятнадцать минут. Закрыв глаза, задерживая дыхание, отходя, чтобы набрать воздуха, я продолжал открывать и закрывать дверь до тех пор, пока газ не выветрился.

От фонарного столба на переднем крыле получилась вмятина, но кроме нее и тормозных полос на асфальте других следов не было. Стеклянные осколки я нашел на полу и выбросил. Итак, свою возможность они использовали — подождали, пока пробка начнет рассасываться, и, резким маневром обойдя меня, бросили в открытое окно стеклянный газовый баллончик. Преследовать их я не мог, и они спокойно ушли вперед.

Но это не имело значения.

В данном случае существенных деталей было три: во-первых, водитель «хонды», идущей рядом, отвернулся; второе — затем он быстро ускорился и ушел по другой полосе; и третье — у «хонды» был дипломатический номер.

Ломан ошибся.

У Куо не было альтернативного плана. Они не собирались держать Персону у себя и пережидать. Куо был уверен, что им удастся выбраться на машине «скорой помощи», и когда после моего звонка в «номер шесть» это стало невозможно, они укрылись в единственно доступном им месте — в месте, где их без разговоров примут и ни о чем не спросят, где они будут в полной безопасности, в единственном месте в Бангкоке, считающемся территорией Китая, — в китайском посольстве.

Я поехал туда. Оставив «тип Е» в верхнем концё Сой-Сом-Кит, я вышел на Пхет-Бури-роуд и из «Мапрао-бара» попробовал позвонить. Фактор времени становился решающим. Они могли посчитать, что газ сработал, и если только в их планы входило убить меня до того, как начать выдвижение к границе, то они выедут из посольства сразу же, как «хонда» туда вернется. А она уже должна была вернуться.

Из бара мне не был виден вход в посольство Китая, но если бы что-нибудь началось, то я бы успел. Что теперь могло начаться — зависело от Ломана. Скорее всего, думал я, он сообщит Рамину, а тот передаст дело полиции — это было бы только правильно и справедливо в том смысле, что снимало бы тяжесть операции с меня. Две из ран, полученных при взрыве, кровоточили, пиджак прилип к лопатке, поврежденной рукой больно было пошевелить, воспалившееся горло горело. Основным на данном этапе было обеспечить безопасность Персоны и предотвратить обмен, а кто это сделает — не так уж и важно.

По посольской линии кто-то разговаривал, я пытался дозвониться опять и опять, прислушиваясь одновременно к гудкам в трубке и к биению крови в голове, но и не забывая следить за улицей, за каждым, проходившим мимо.

Наконец линия освободилась, я попросил «номер шесть».

Склоняющееся к горизонту солнце косыми лучами освещало улицу. От зданий пролегли длинные тени. В бар вошел китаец, внимание… нет, это, очевидно, из посольских.

Ответила Виния, и ход моих мыслей на мгновение нарушился, как это происходило всегда, когда я слышал ее голос.

— Ломана, — попросил я, — срочно.

— Но он разговаривает с послом… позвать?

— Да. И пожалуйста, быстрее.

Я ждал.

Пистолет ей больше не нужен, ибо легенда дописана. Она сама сочинила конец. И красивую линию бедра уже не будет обезображивать никакое постороннее уродство, и растворится во времени кошмар, возникавший перед ней каждый раз, когда она вспоминала, как он погиб.

Ты не должен думать ни о чем, кроме задания. Ежедневно, ежечасно, ежесекундно — только о нем, потому что стоит на мгновение отвлечься, и ты непременно пропустишь что-то важное.

Самое важное я чуть не пропустил. Еще бы чуть-чуть, и…

Повесив трубку и бросив на стойку бара бумажку, я вышел и быстро, но не слишком, зашагал к машине — не слишком быстро потому, что если бы кто-то остался прикрывать их, он мог легко меня засечь и уложить первым же патроном. Запас шуток кончился, они серьезно намеревались прорваться.

Это был черный «роллс-ройс» модели «серебряная стрела». Он прокатил мимо бара, на блестящем крыле развевался флажок британского посольства. Из логического ряда выпадали две детали: во-первых, сэр Коул-Верити для официальных целей использовал автомобили «хамбер-империал», а во-вторых — флажок выставлялся на крыле только в том случае, если в машине ехал сам посол. А посол в этот момент беседовал с Ломаном.

Район, где я очутился, состоял в основном из улиц и улочек с односторонним движением. Мне пришлось ехать налево, потом опять налево вдоль Сой-Читлом и еще раз налево по Плерн-Чит, хотелось двигаться быстрее, но я сознательно этого не делал, потому что прикинул, что они должны будут выехать в южном направлении на Асоки-Лейн — выезда с Пхет-Бури на север не было, — и, следовательно, нужно будет поймать их, когда они свернут на юг.

Руки на тонком ободе рулевого колеса дрожали. Теперь игла пошла — либо все, либо ничего. Пытаться снова позвонить означало потерять их.

Но сначала надо было найти.

И я нашел. Они свернули на юг на Асоки, я ждал с восточной стороны светофора на Плерн-Чит. Далее они проследовали на запад и я, подавив взыгравший в предвкушении сумасшедшей гонки охотничий азарт, заставил себя выдержать интервал и начал погоню, только когда между мной и «роллс-ройсом» было три других автомобиля.