К полуночи крытый военный грузовик свернул с ровного шоссе, ведущего из Пуэрто-Фуэго, и двинулся по проселочной дороге, проложенной между рисовыми чеками. Неровности, оставшиеся в илистой глине после последнего наводнения, были пропечены солнцем. Теперь колеса разбили их, и за машиной тянулся длинный шлейф пыли, более густой, чем дым из паровозной трубы. В звездном свете пыль казалась черной.

Время от времени Рейнер открывал глаза и смотрел, где они находятся. Сейчас он видел силуэты тростниковых хижин, стоявших на сваях над затхлой водой. Пронзительный звон цикад заглушал рев мотора, а однажды откуда-то из пампы донесся страшный вопль совы-змеелова. Через час они уже достигли засушливой полосы и начали подниматься в предгорья.

Он сидел согнувшись, держа левую руку на коленях. Незажившая кожа снова начала кровоточить там, где полицейский повредил ее, и рукав прилип к ссадине. Его голова уже была достаточно ясной для того, чтобы думать. Он думал о доме.

Было необходимо принять решение. После нескольких недель постоянной активности в неурочное время – днем – во время жаркого сезона на экваторе он думал о лондонском дожде со снегом с таким же вожделением, с каким кочевник пустыни думает об оазисе. Даже просто избавиться от мух – и то было бы облегчением. От мух, непрерывного лязга землечерпалки и смрада, распространяемого фабриками, где перерабатывали акул. А весь Лондон сегодня исчерпывался для него простыми понятиями: там холодно и цивилизованно.

Сейчас ему представлялся шанс вернуться домой, но Рейнер не хотел этого. Работа в лондонском аэропорту представляла для него постоянный интерес – она было очень трудна и потому оплачивалась куда лучше, чем все его предыдущие должности. Однако его совершенно не радовала перспектива возвращения к своим занятиям, в то время как на противоположном краю мира будет проходить начатое им расследование.

С каждой милей Рейнер все отчетливее сознавал, что мысленно склоняется к решению, которое подсознательно принял уже давно. Он не должен покидать Агуадор.

Был ночной рейс в три утра. Они, вероятно, хотели бы отправить его на нем.

Далеко справа он видел слабый отблеск соленого озерка, сине-белого при свете звезд. Значит, они проехали долину между отрогами и сейчас снова будут подниматься в гору. Он закурил, чтобы немного успокоить нервы, и сказал:

– Если вы не возражаете против небольшой задержки, я хотел бы облегчиться.

Конвойный, сидевший рядом, наклонился и переспросил, что он сказал. Рейнер повторил, и полицейский обратился к майору, который сидел рядом с водителем. Последовало много крика, потому что грузовик был на низком шасси, а дорога была ухабистая. Через десять минут машина все же остановилась, и Рейнер прыгнул через борт прежде, чем кто-нибудь надумал бы придти ему на помощь.

Двигатель заглушили, и вокруг мгновенно воцарился ошеломляющий покой. Огромные синие звезды были так низки, что, казалось, плавали среди пиков предгорий; в воздухе висел специфический сухой запах, который можно встретить только в настоящей пустыне: запах пропеченных, изнуренных и иссушенных солнцем скал, в которых совсем не было воды и потому в течение столетий не появлялось никакой растительной или животной жизни.

Этот запах был присущ пустыне, истинный запах безжизненности, даже худший, чем запах смерти – последний, по крайней мере, говорит о том, что жизнь когда-то была.

Рейнер прошел несколько ярдов назад по каменистой дороге. Полицейские вышли из грузовика, он слышал их, но не стал оглядываться. Его раздражало то, что ему действительно нужно было опорожнить мочевой пузырь, а это представляло определенную проблему. Остальные тоже воспользовались этой возможностью, и в какой-то момент он чуть было не решил попытаться использовать выпавший на его долю шанс: ни один человек не может сразу прервать акт мочеиспускания, чтобы броситься со всех ног преследовать кого-нибудь. Конвоиры обязательно потеряли бы несколько секунд. Но если он бросится бежать и будет вынужден остановиться, его запихнут обратно в грузовик с переполненным пузырем и он уже не сможет рассчитывать на повторную остановку.

Он не мог даже реально взвесить шансы на успешное бегство. Звезды давали довольно яркий свет, но с обеих сторон от дороги сразу же начинались места, позволявшие надеяться на убежище: скалы, расширявшиеся от нагрева днем и сжимавшиеся от ночной прохлады, трескались и ломались до тех пор, пока не превратились в нагромождение валунов. Ускользнув с дороги, он мог бы уйти от преследователей на несколько миль.

Но на крыше грузовика имелся прожектор, а если бы его луч не зацепил беглеца, то полицейские дождались бы утра; двое из них остались бы пикетировать место, а третий с грузовиком отправился бы к ближайшему пункту связи. И уже к полудню здесь оказалась бы небольшая армия с собаками.

А у него не было воды.

Позади послышалось несколько громких слов. Нет, это обращаются не к нему, решил Рейнер. Около грузовика вспыхнула спичка.

Он как мог быстро справил нужду и пошел вдоль дороги, беззвучно ступая по пыли. Отойдя ярдов на двадцать пять от грузовика, Пол почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Сзади стояла тишина, и это было слишком очевидно. Обернувшись, он увидел выпуклость, добавившуюся к силуэту шоферской кабины. На ее крыше около прожектора присел на корточки человек. Вторая спичка вспыхнула и осветила ловушку: второй полицейский прикуривал, стоя к нему спиной. А третий, вероятно, майор, должен был открыть огонь.

Это избавило бы их от хлопот по совершению второй части путешествия. Все они были из Пуэрто-Фуэго и не испытывали никакого желания завершать свой ночной маршрут до Сан-Доминго. И оправдания у них были бы неопровержимыми: заключенный пытался убежать, но охрана оказалась чересчур проворной и попытка оказалась безуспешной.

Он успел настроиться на побег. А теперь был вынужден вернуться – ради того, чтобы остаться в живых.

Обратный путь был необыкновенно длинным. Казалось, что он, Пол Рейнер, единственное живое существо в этом мертвом мире: темный силуэт грузовика был просто другим валуном. Нога запнулась о камень, и он чуть не выругался, будто выдал себя, приближаясь к невидимому врагу; но сейчас не было никакой необходимости прибегать к уловкам.

Он услышал какой-то звук, похожий на щелчок затвора, но продолжал идти медленно, почти волоча ноги так, что если бы ему подвернулся камень, Пол наверняка вновь споткнулся бы. Все это время он не отрывал глаз от тени на крыше грузовика, стремясь убедиться в том, что его предположение было верным.

Боковым зрением он улавливал, как мимо проплывают большие синие звезды; вот они уже отразились в металле грузовика. Если бы они решились на это сейчас, то стрелок, как бы хладнокровен он ни был, с десяти ярдов неминуемо всадил бы ему пулю в грудь. В этом сейчас заключалась его единственная надежда. Для того, чтобы заявить о попытке к бегству, им следовало стрелять в спину.

Человек, сидевший на крыше, начал слезать, но Рейнер успел хорошо разглядеть его и полностью уверился в своих подозрениях. Послышался глухой стук пистолета, убираемого в кобуру, и щелкнула кнопка.

– Теперь куда легче, – сообщил Рейнер, адресуясь в пространство, и вскарабкался в грузовик. С него тек пот, как из выжатой губки.

Ответа не последовало. Мотор снова заработал и колеса взметнули мягкую пыль. Яркие лучи фар хлестнули по отдаленным валунам, и машина начала набирать скорость.

Учреждение, куда его доставили, находилось в известном Каса-Роха, казармах тайной полиции. Человек, допрашивавший Рейнера, не был одет в форму, и к нему никто обращался по званию; его называли просто «сеньор». Кабинет был очень аккуратным, а обстановка – почти роскошной. Даже решетки на окне были окрашены в бледно-серый цвет. Зато сюда все время доносились какие-то отзвуки: можно было сразу понять, что комнатушка является частью огромного здания. Откуда-то издалека долетали слабые голоса, а хлопанье дверей напоминало выстрелы.

Хозяин кабинета был старше Рейнера. Черты его лица окаменели, превратившись в карту страны его сознания, передвижение по которой было бы сопряжено с изрядными трудностями. Это было лицо человека, вынужденного подниматься в гору, зная, что ему не суждено достичь вершины. Но усилия скорее просто утомили его до смерти, чем озлобили.

Он поднял на англичанина красные глаза с большими серыми мешками, похожими на синяки. Его голос был слаб, вероятно от диких криков, которые этот человек слышал внутри своего «я».

– Я прочел рапорт из Пуэрто-Фуэго. Вы знаете, почему вас доставили сюда?

– Чтобы предъявить обвинение.

Большую часть поездки Рейнер потратил на разработку линии своего поведения; его ответы должны были быть короткими и обдуманными. Было две вещи, которые он не намеревался делать. Он не собирался покидать Агуадор. И не собирался сидеть в тюрьме. При этом у него имелся только один шанс на успех. Если повезет, он воспользуется им. Если же нет, то попытается использовать другие появляющиеся возможности.

– Да, против вас действительно выдвинуто обвинение, – сообщил человек с синяками. – Но вы не обязаны сразу же опровергать его. Ваш консул разъяснил вам это?

– Нет. – Действительно, Эммерсон был слишком занят философскими изысканиями.

– Значит, сейчас об этом скажу я. Вы хорошо понимаете испанский язык?

– Свободно.

Человек положил морщинистые руки на стол тонкой работы; казалось, что он с трудом удерживает глаза открытыми.

– В этой стране – военное положение. Его правила так или иначе касаются иностранных подданных, подчиняющихся нашим законам во время пребывания в республике. В вашем случае это выражается следующим образом: вы обязаны опровергнуть обвинение, организовав юридическую защиту, только в том случае, если возражаете против репатриации.

Рейнеру потребовалось несколько секунд, чтобы обдумать это. Хозяин кабинета неподвижно сидел за столом и походил на спящую птицу.

– Я хотел бы убедиться в том, что правильно понимаю вас. Если я соглашаюсь с немедленной высылкой, обвинение не вступает в силу. Если возражаю, то вы не можете выслать меня до тех пор, пока моя защита не будет опровергнута судом.

– Правильно.

Эммерсон сказал: «Но вы не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы».

Мысль о тюрьме всегда беспокоила Рейнера. Он предпочитал открытый бой сдаче в плен. Во время войны он испытал и то и другое. В открытом бою человек остается человеком, да еще у него сохраняется нечто, именуемое душой; но в крохотной ячейке с решетками на окнах и дверью, запертой на тяжелый засов, он превращается в животное даже несмотря на то, что всеми силами пытается сохранить свое достоинство и веру. Достаточно две недели просидеть в одиночке, страдая от поноса и грубости охранников, чтобы потерять самоуважение, а потерять его значит потерять все. Побеждает вовсе не охрана, а зараза. Это она навсегда оставляет в мозгу человека запах звериной клетки.

Он был сломлен за пятнадцать дней, к тому моменту, когда попросил стакан воды. Чтобы унижение было завершенным, ему дали воду.

Эммерсон сказал: «Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха».

Его могли засадить туда.

– В таком случае я согласен покинуть страну.

Спящая птица открыла красный глаз и разжала когти.

– Вы не собираетесь опровергать обвинение?

– Нет, если, конечно, со мной будут обращаться по-человечески. Я буду настаивать на том, чтобы власти сопровождали меня до границы.

Человек, очевидно, испытал такое облегчение оттого, что допрос уже закончился, что сделал попытку пошутить:

– В вашем случае граница находится на высоте один сантиметр от взлетной полосы аэропорта в Сан-Доминго. Надеюсь, что ваш полет будет приятным. – Он устало поднялся и резко вскинул голову, чтобы слегка взбодриться, а может быть, и в который раз взглянуть на недосягаемый пик, который завтра, так же, как и вчера, будет возвышаться над ним.

Охранник распахнул дверь, и красноглазый принялся командовать. Он вручил кому-то бумаги со стола, потребовал позвать команданте Парейру и вновь обратился к Рейнеру:

– Ваши слова о властях и сопровождении… У вас есть какие-нибудь жалобы на поездку с побережья?

– Никаких жалоб. – Какие могут быть жалобы, ведь его даже не убили.

Рейнера вывели в гулкий коридор, конвойные заняли свои места; майор Парейра впереди. Очевидно, он специализировался по англичанам, и занимался ими вплоть до самой границы. Одно это сразу выдавало лживость истории с «обычной проверкой паспортов».

В просторной комнате около главного поста охраны ему предложили еще раз проверить багаж. Рейнер отказался. Если из его чемоданов что-нибудь пропало, он так или иначе не смог бы вернуть украденное. Он прочел и подписал две бумаги; одна являлась протоколом его собственных показаний, а в другой он давал подписку, что понял полностью и ясно: при любой попытке вернуться в страну в течение пяти лет после высылки его или вернут обратно с границы, или же задержат до проведения расследования выдвинутых сегодня против него обвинений.

Было только два часа ночи. Аэропорт находился примерно в двадцати минутах езды через парк Августина Гомеса и заводской район. Вместо военного грузовика на сей раз был предоставлен современный черный «плимут» – седан без номерного знака. Водитель был незнакомым. Парейра и один из вчерашних лугартеньентес сели на заднем сидении по бокам от Рейнера.

В аэропорте был обычный ночной персонал да группа усталых людей человек в тридцать с небольшим. Они рассматривали новости на расположенной высоко под потолком панели с бегущей строкой.

Проходя через главный зал, майор с лейтенантом держались вплотную к Рейнеру, так что даже порой толкали его плечами. Он подумал, какому же наказанию может подвергнуться Парейра, если его заключенный удерет. Серьезному, если судить по предосторожностям.

– Я хотел бы положить кое-что необходимое в сумку на молнии, – сказал Рейнер майору, когда его зарегистрировали в авиакомпании.

– Ваш багаж будет с вами на борту. – Парейра давно уже отбросил обращение «сеньор».

– Нет, он будет в багажном отсеке.

– Тогда возьмите один из чемоданов с собой.

– Они все довольно большие, а такие строго запрещается вносить в салон.

– А где сумка?

– Дадут в представительстве авиакомпании.

Парейра посмотрел вокруг. Не было никакой толпы, в которой мог бы затеряться их подопечный; лишь кучка пассажиров продолжала рассматривать табло.

– Ладно, – согласился он. Теперь, когда до посадки в самолет осталось всего пятнадцать минут, майор все сильнее волновался. Вместо того чтобы идти по бокам от Рейнера, и он и лейтенант теперь держались прямо у него за спиной. Они возвратились в офис T.O.A. Дежурный был незнаком Рейнеру; они прежде не виделись ни здесь, ни в Лондоне. Ему дали сумку с эмблемой T.O.A.

– Я могу быть еще чем-нибудь полезен вам, мистер Рейнер?

– Пригодилась бы баночка с мазью для невидимости.

– Простите?

– Не обращайте внимания. Вылетаем вовремя?

– Насколько я знаю, да, сэр.

Рейнер закурил.

– Вам нравится здесь?

– Я надеюсь привыкнуть к жаре.

– От нее сильно устаешь, не так ли?

Обернувшись, Рейнер увидел, что к Парейре и лейтенанту присоединились два сержанта полиции аэропорта. Похоже было, что майор вызвал их прямо из зала выхода на посадку. Дежурный в представительстве Трансокеанских авиалиний выглядел обескураженным.

Рейнер не мог поверить в то, что его процедура высылки настолько важна, и для того, чтобы поместить его в самолет, требуются майор, лейтенант и два сержанта. Если бы от него ожидали слишком больших неприятностей, то, скорее всего, спрятали бы стрелка за деревом, как не так давно сказал ему консул. Или майору поручили бы организовать его «побег» во время перевозки, во время которого задержанный был бы застрелен.

Это не имело никакого значения. У него не было времени, чтобы обдумывать эти проблемы. До отлета оставалось двенадцать минут. Конвой из четырех вооруженных полицейских подвел Рейнера к весам; восемь глаз пристально смотрели, как он доставал вещи из чемоданов и перекладывал их в небольшую сумку. Но даже если бы у него в багаже был пистолет, он вряд ли успел бы сделать больше двух выстрелов навскидку, прежде чем сам оказался изрешеченным пулями.

Возможно, красноглазый был более проницательным, чем казался со стороны. Он мог сказать Парейре: «Мне кажется, что ваш заключенный слишком легко отнесся к высылке. Не спускайте с него глаз».

Группа пассажиров двинулась к выходу на посадку.

– Следуйте за мной, – вдруг приказал майор. Аэропортовские сержанты провели их через служебные помещения, и они оказались на асфальтированном поле раньше остальных пассажиров.

Рейнер шел ровным шагом, не оглядывался по сторонам, но внимательно обшаривал поле взглядом. Оно было хорошо освещено прожекторами на высоких мачтах, а авиалайнер № 12 стоял менее чем в пятидесяти ярдах от здания аэропорта. Цистерны заправщиков уже не спеша отъезжали от самолета, а грузовик-стартер находился на своем месте, соединенный двойными кабелями с разъемами в днище фюзеляжа. Багажный транспортер отъехал, и наземная команда T.O.A. закрывала двери багажного отсека. Навигационные огни на концах крыльев, стабилизаторе и днище самолета уже мигали. До взлета оставалось пять минут.

Шанса не было. Рейнер находился среди вооруженных охранников, а поблизости даже не имелось никакого укрытия. Стоит побежать, как его догонит пуля.

Они подошли к трапу. Два сержанта заняли места по бокам. Лейтенант остановился чуть поодаль, его рука праздно лежала на кобуре. Майор дошел вместе с арестованным до самой лестницы. Рейнер обернулся и посмотрел на белый от яркого света асфальт между трапом и зданием аэропорта. Дежурный представитель T.O.A. не вышел проводить его, и это было очень удачно.

– Прошу вас подняться на борт самолета.

– Естественно, команданте.

Поднимаясь по трапу, он видел, что большинство пассажиров уже покинуло накопитель. Бортпроводница вела первую группу к самолету.

Войдя в салон, Рейнер услышал через открытую дверь кабины голос радиста. Тот разговаривал с диспетчерской аэропорта, проверяя связь.

Передний трап, которым воспользовался Рейнер, увезли.

Полицейские отошли на несколько шагов и вытянулись, чтобы лучше видеть. Бортпроводник закрыл дверь; лязгнули замки.

Через три-четыре минуты заработали счетверенные реактивные двигатели, и начальник наземной команды встал на свое место у кромки левой консоли крыла. Он жестом показал, что все турбины в порядке, и дал знак, разрешающий пробег. Когда самолет чуть заметно двинулся, он отдал салют и отошел в сторону, чтобы не попасть под удар реактивной струи.

Майор Парейра отпустил двоих сержантов, а сам вместе с лейтенантом отправился назад, в здание аэропорта.