Вода на глубине в двадцать фатомов была бледно-нефритового цвета. Солнце, приближавшееся к зениту, виднелось из-под воды бронзовым пятном, а подле его края огромным черным стручком плыла лодка. Из выпускного клапана вырывался поток жемчужных в подводном освещении пузырьков. Поблизости, сверкая в свете солнца, стояла стайка похожих на позолоченные стрелки дорао, заинтересованных происходящим.

Мерсер в черном костюме сделал три погружения на малую глубину. Плавая с аквалангом и ножными и ручными ластами, он осматривал квадрат за квадратом, охватывая примерно полмили. Затем судно перемещалось в следующий квадрат, не удаляясь при этом от восточного края подводного плато.

Вода была почти неправдоподобно прозрачна. Водорослям, почти сплошной бахромой покрывавшим дно, еще не пришло время отмирать, и потому от них почти не было «пыли», которая затрудняла бы обзор. Планктон уносило прочь сезонным течением, которое, выходя из-за рифа, проходило вдоль прибрежных мелей Сакапу и уходило к северу почти точно в направлении Эсмеральдас. Море было идеальным для погружения: ласковое, предсказуемое и спокойное. Так что брать деньги с Лайми было просто позором.

Стайка дорао неотступно следовала за ним. Рыбки плыли параллельно, а как только он останавливался поворачивались на девяносто градусов и смотрели на странного гостя. Он вообще-то хотел, чтобы они уплыли куда-нибудь подальше, и имел для этого желания вполне достаточные основания: мелкая рыба привлекает крупную. Пока что он видел только одну двадцатифутовую голубую акулу, которая подплыла взглянуть на него во время второго погружения. Она лениво сделала пару пируэтов поблизости и удалилась. Ее появление совершенно не обеспокоило водолаза.

Мерсер снова пересек край плато, направляясь назад, к судну. Он наслаждался пребыванием в воде. Давление было порядка тридцати семи фунтов, а вода тепла настолько, что тело почти не ощущало ее. На плато под ним были заметны признаки течения: оно пригибало вниз водоросли и вымывало из-под них грунт, обнажая белесые корни. Вниз по склону спускалась туча личинок камбалы: новорожденные уже включились в бесцельную гонку из ниоткуда в никуда и обратно, и дорао просто из жадности устремились за ними, выхватывая из хвоста косяка лакомые кусочки.

Он находился под водой уже двадцать минут, и стрелка манометра дошла до пятого сектора. В запасе было еще десять минут. Три акулы-молота подошли с запада и находились у него за спиной; поэтому он не заметил их вовремя. Прежде он увидел в воде их длинные тени. Быстро осмотревшись, он свел вместе ноги, прижал руки к телу и замер.

Это были взрослые самцы длиной футов в двадцать пять каждый, светло-песчаного цвета в нефритовом освещении. Они кружились вокруг него просто потому что у них не было плавательных пузырей, благодаря которым остальные рыбы могут неподвижно висеть в воде. Широкие Т-образные головы делали их похожими на реактивные высотные самолеты в вираже, а тени пронизывали глубину воды, как темные лучи прожектора. Одна из гигантских рыб медленно подплыла, и Куги Мерсер принялся обзывать ее про себя всевозможными кличками, которые только мог придумать, так как акула-молот способна, как готовая к старту ракета, сорваться с места с немыслимой скоростью. А после ее таранного удара он будет мертв прежде, чем остальные две соберутся подплыть и принять участие в пикнике.

Для того, чтобы не любить акулу-молот, было достаточно причин. Начать с того, что их род насчитывает три с половиной сотни миллионов лет, и каждая рыбина выглядела на эти сотни миллионов, со своими раскосыми глазами, посаженными прямо на концах лопастей головы, и сморщенной как старая кожа шкурой на загривке. Она вообще не была похожа на рыбу. Она казалась каким-то порождением неимоверных глубин, покинувшим бездну, и неспособным туда вернуться. Привидение въяви, уродливое, как ночной кошмар но питающие пристрастие к поеданию живой плоти.

– Убирайтесь, ну! – сказал Мерсер в маску. Чудище сделало еще один круг, ближе, чем двое остальных. Затем оно сделало рывок, описав пятидесятиярдовую кривую, нанесло мощный удар в пустоту и вернулось на прежнее место, проскользнув так близко от водолаза, что того развернуло потоком. Две других акулы повторили маневр первой. Они вели себя все беспокойнее.

Он вновь взглянул на манометр. Оставалось восемь минут. Это было хорошо. Если эти ублюдки не покончат с ним за шестьдесят секунд, то наверняка уберутся прочь. Эти парни не любят околачиваться вокруг добычи; они предпочитают урвать и удрать.

Поперек откоса внизу появилась широкая тень: возвращалась стая личинок. Крошки-камбалы не привлекли внимания акул: не тот размер, у них еще совсем нет крови. За облаком проследовали полдюжины дорао в два-три фута длиной, но гиганты и их проигнорировали. Три акулы кружились между плато и темнотой, уходящей на пятьсот фатомов к дну океана. Они держались на расстоянии в дюжину ярдов одна от другой; бронзовый жар солнца слегка подкрашивал их коричнево-песчаные спины и мутно поблескивал на прилипалах, висевших под брюхами хозяев морей. Они медленно кружили, одна за другой, а Мерсеру приходилось слегка пошевеливать ручными ластами, чтобы поворачиваться к ним лицом и не выпускать из поля зрения. Он начал терять ориентацию; казалось, что солнце светит со всех сторон, а вид плато с появлением косяка мальков изменился.

– Ублюдки. Чтоб вас черти забрали!

У него не было никакого оружия, так что он не мог бы даже попытаться защищаться, если бы они набросились на него. Но оно все равно не помогло бы Стоит пустить одной кровь, и остальные осатанеют. Он видел, как это бывает, на Фиджи, в девяноста милях от берега, где обитают глубоководные акулы. Местный ныряльщик, добывавший белые кораллы на рифе, поцарапал ногу и поднялся вдохнуть воздуха. Кровь оставила в воде чуть заметный след – тут же появилась совсем молодая еще некрупная тигровая акула и отхватила ему сразу полноги, прежде, чем с судна успели метнуть бросательный конец. Не прошло и трех минут, как налетела стая и начался ужас. Такое порой бывает вокруг косяков тунца, когда в воду попадает кровь. В свору собрались убийцы всех пород – голубые, белые, серые, тигровые, песчаные, мако, молоты, даже ленивые акулы-няньки – риф кишел ими, вода буквально кипела под их плавниками; они примчались на запах крови и нападали на все, что видели; в безумии вырывали кишки друг другу, бились о судно, и на тех из них, кто на несколько секунд оказывался оглушенным сильным ударом, тут же набрасывались соседи. Море покраснело от акульей крови. Тридцатифутовая мако попала под винт судна, и терзала свой собственный бок до тех пор, пока стая не разорвала ее в клочья.

– Вы уберетесь, наконец, проклятые? – На манометре оставалось уже шесть минут. Самая большая опять направилась к нему, начав движение ярдов с двадцати. Она шла точно на водолаза и сначала казалась маленькой: просто холмик коричнево-песчаного цвета с торчащими по бокам лопастями головы, откуда твердо смотрят холодные глаза, высокий спинной плавник, тонкий изогнутый хвост, похожий на кривой турецкий симитар, колеблющийся как в замедленном кино… и вот все это стремительно вырастает, несется на него – три плавника швыряют полтонны дедвейта и акула описывает полный виток вокруг него… На этот раз на всем его теле во время атаки выступил пот, потому что теперь ему стало страшно.

Они пришли сюда по делу. Сначала они шли осторожно, потому что прежде уже пытались таранить черный обломок, плавающий в воде, ушибли свои чувствительные носы и не забыли об этом. Но они помнили еще и о том, что обломки судов порой плавают среди трупов команды.

Он был испуган, но теперь точно знал, что должен сам напугать врагов. Они кружились все ближе и ближе, поощряемые смелостью большой, которая держалась уже совсем рядом. Акулы боятся странного до тех пор, пока не почувствуют запах крови, но учуяв ее, они не боится больше ничего. Это настоящие трусы, которых лишь жадность делает смелыми.

Выжидая, Мерсер отсчитал шестьдесят секунд. Он слегка взмахивал перчатками-ластами, чтобы поворачиваться к ним, когда они перемещались вокруг него, чтобы наблюдать за ними, как они наблюдали за ним, и вот самое большое из чудищ сделало плавный разворот и двинулось к нему издалека, слишком нетерпеливое и, вероятно, слишком голодное, чтобы и на этот раз уклониться в сторону, выбрав ложную цель. Да, на сей раз акула неслась прямо на него – глаза сфокусированы на ближней цели, прилипала, свисающая с брюха, по мере разгона все ярче сверкала золотом, и очертания акулы становились с каждой долей секунды все больше, а она неслась прямо на человека, чтобы уничтожить его страшным ударом.

Он выждал, пока не увидел, как под двухлопастной головой раскрылась пасть, и тогда резким движением выбросил в стороны руки и ноги, и почувствовал движение воды когда чудище пронеслось у него над головой. Акуле потребовалось одно движение плавников, чтобы уклониться от этой странной вещи, которая внезапно так сильно изменилась, а сразу же вверх устремился и Мерсер. Он не размашисто, но сильно греб руками и ногами. На несколько секунд они с акулой потеряли друг друга из виду; он порадовался этому, но продолжал упорно подниматься, зная, что они последуют за ним и что теперь все зависит от времени, скорости, удачи, от того, где находится судно и от того, насколько сейчас занят Бог – но давление понижалось, а свет становился ярче, и шанс у него был, тот самый шанс, который он уже столько раз использовал, и выкручивался из неприятностей во имя Удачи Мерсера.

Он бросил взгляд вниз и увидел, что они поднимаются следом; теперь солнечный свет окрашивал их золотом. Его грудь, сдавленная резиновым гидрокостюмом, напрягалась всякий раз, когда он вдыхал воздух из пустеющих баллонов, пот стекал по ногам, но голова оставалась ясной, и он сразу понял, что ему протягивают отпорный крюк, а не гарпун, который пустил бы этим ублюдкам кровь и привел их в неистовство. Перед его глазами ослепительно вспыхнул свет и мир сразу стал синим и белым; он услышал человеческий крик, но не смог разобрать слов; слева от него появилась темная тень, он ткнул туда багром и принялся наносить длинные медленные удары в том направлении, уже не видя, уплывает ли чудовище прочь или готовится к страшному рывку и удару, который сразу сломает ему хребет. Большая тень судна была совсем близко, и сквозь пот, заливавший глаза, он разглядел, что в его сторону летит канат. Это был трос с лебедки, и его потянули в тот же миг, как он схватился за него и просунул ногу в петлю. Когда его оторвали от поверхности воды, он стукнулся плечом о борт, но плотная резина смягчила удар. В его поле зрения, ограниченном маской, мелькнули небо, солнце и фок-мачта, потом лицо с разинутым в крике ртом, а потом он оказался на полубаке, упал на бухту троса, сглотнул вязкую слюну и ударил по защелке ремней, чтобы сбросить с себя акваланг.

Лайми отстегнул защелки у него на голове и подхватил свалившуюся маску. После погружения в безмолвие моря звуки на воздухе казались очень громкими, в первый момент ему даже показалось, что Лайми кричит на него.

– Мерсер, с вами все в порядке?

– Конечно. Джек, найдите-ка мне сигаретку.

Двое индейцев выбирали линь всплывшего отпорного крюка.

– Кто бросил эту штуку? – спросил Мерсер. Один из них ответил. Мерсер очень просто поблагодарил его и взглянул на механика Ибитубу.

– Подготовь глубинный скафандр.

Рейнер сел рядом водолазом на бухту троса и закурил.

– Думаю, Мерсер, что этот день следует считать завершенным.

Акула-молот появилась на поверхности всего в нескольких футах от борта, и Рейнер не мог оторвать от нее глаз. Ее челюсти закрылись со звуком, какой издает крикетная бита, посылая неотразимый мяч. Гигантское чудовище было таким ужасным, что у него от страха холодным спазмом сжало мошонку. Кто-то из экипажа сказал, что их было три. Три таких!…

– Отработали еще один квадрат, Джек.

– Посудите сами: я дал вам далеко не точные координаты. Конечно, я сделал все, что мог, но уж на милю-то легко мог ошибиться. На поиски могут уйти месяцы.

– Ну, конечно.

– Я даже не уверен, что эта отметка означает самолет, а не следы какой-то другой аварии. Если бы я знал, что вам могут повстречаться такие вот штуки, то и вовсе не пошел бы к вам со столь приблизительными данными.

– Конечно.

Рейнер погасил сигарету, но не бросил окурок за борт.

– Я посоветую моей компании прислать судно с оборудованием для глубокого траления и подводными телекамерами. Если самолет там, то они найдут его.

– Предположим, что так, Джек. – Мерсер повернулся к рулевому. – О'кей, идем на зюйд, сорок пять вест, примерно полмили.

Застучал двигатель. Ибитуба разворачивал на палубе глубоководный скафандр. Рейнер взглянул в лицо водолазу. Вымазанный черной краской, он походил на бродячего артиста – белого исполнителя негритянских песен, которые так много было в Америке в начале века.

– У меня больше нет денег, чтобы платить за погружения.

– Понимаю, Джек. Это будет за мой счет. – Мерсер загасил сигарету в лужице воды, щелчком отбросил окурок в шпигат, встал и пошел в каюту.

Рейнер не последовал за ним. Этот человек собирался снова уйти под воду не ради каких-то там обломков, а просто потому, что должен был это сделать. Он присел на корточки рядом с Ибитубой.

– Что, в этом костюме ему будет безопаснее?

Индеец пожал плечами; выражение его вытянутого лица не изменилось.

– Он знает, что делает. А я прицепил сюда акулий репеллент. – Он показал удлиненный тонкий цилиндрик. – Хорошая штука. Его делают в Штатах. Для военных моряков.

– И что она дает?

– Она выпускает черную жидкость, такую же, как у каракатицы, с запахом, который не нравится акулам. Эти вещи спасли уже много американских моряков.

– А он станет пользоваться ею?

– Нет.

Райнер выпрямился, подошел к борту и, перегнувшись через леер, взглянул в прозрачную воду. Там ничего не было. Убегавшая из-под форштевня волна казалась скульптурным украшением на зеркальной глади воды.

Солнце всей своей тяжестью обрушивалось на море и кораблик. Палуба была закрыта тентом, а двое матросов то и дело черпали ведрами воду из-за борта и поливали головы. Мерсер вышел из каюты, ему вновь зачернили лицо и обрядили в костюм для глубинных погружений. У этого шлем был намного больше, чем у легководолазного, в котором он плавал до сих пор, и герметично соединялся со скафандром. Команда с аккуратностью, достойной военных моряков, при помощи лебедки опустила водолаза за борт. Часы показывали час сорок.

Судно было неподвижно. К югу пронеслась стайка летучих рыб; они выскакивали из воды и вновь касались ее, почти не тревожа глади океана. Насколько хватал глаз, виднелся один-единственный предмет. Он появился с востока, от берега.

– Что это за лодка?

Рулевой посмотрел из-под руки, взял подзорную трубу и ответил через несколько секунд:

– Рыбацкая лодка, сеньор. Из Пуэрто.

– А вы не можете сказать, чья она.

Матрос еще некоторое время изучал судно.

– Нет, – его это вовсе не интересовало.

Лодка не приближалась, а дрейфовала милях в трех. Рейнер все время наблюдал за ней. Он мог разглядеть рубку и детали мачты, но не видел никого из экипажа. Если там и был водолаз, то он погружался с противоположного борта и с такого расстояния его невозможно было разглядеть.

Два пятнадцать. Вскоре трос несколько раз дернулся, и Ибитуба запустил лебедку. Трос выходил очень медленно, механик внимательно следил за нанесенными на него отметками и несколько раз останавливал машину. В два тридцать пять на глубине в десять-двенадцать фатомов показался черный шлем. После еще одной остановки для декомпрессии Мерсера извлекли на поверхность и подняли на палубу. Он двигался легко, на скафандре не было видно никаких следов повреждений. С водолаза сняли шлем, он смачно сплюнул на палубу, прошелся вразвалку несколько шагов туда и обратно, и, наконец, сказал, обращаясь к Рейнеру:

– Он здесь, Джек. На плато. Целехонький.