Всё или ничего

Метро выкинуло Агату в одном из тех районов, жители которых обычно врут насчет своего почтового кода. Хотя Агата никак не могла уразуметь, почему надо стесняться там жить. Улицы были длинными и широкими, рядом с каждым из домов, построенных в викторианском стиле, как часовые, стояли деревья. Сами дома высились горделиво и изящно, будто возникли в готовом виде, когда Бог создавал мир за семь дней, – самая любимая сказка Агаты в детстве. Они были строгими и величественными, к ним вели дорожки из оранжевых кирпичей, напоминающих гигантские таблетки от кашля, витражные стекла во входных дверях отражали свет неизбежных люстр в холле, медные элементы на дверях и маленькие кованые решетки были весьма к месту. У домов даже имелись эти необыкновенные эркеры, которые напоминали Агате ряд гордых беременных животов. Там, где она выросла, не было ничего подобного.

Адрес, записанный на листке бумаги, который Агата сжимала в руке, привел ее к двери с необычным звонком. Это был твердый, круглый, металлический шар, который вы должны выдернуть из резного гнезда. По возрасту, скорее всего, он был таким же, как и сам дом. Агате звонок понравился прежде всего за его смелость – это надо же так высовываться, – а также за его способность выжить. Она дернула и услышала треньканье где-то внутри дома.

Пока Агата ждала, она постаралась войти в роль. Попрактиковалась в улыбке и напомнила себе, что не следует делать размашистых жестов, надо вести себя сдержанно. Дело не в том, что на самом деле она не была такой или что это выдумка, просто она должна была помнить, кто она.

Мужчина, открывший дверь, выглядел взъерошенным, как будто у него выдался тяжелый день. Где-то в доме плакала девочка, а на руках у мужчины сидел мальчик, на вид слишком большой, чтобы сосать молоко из бутылочки через соску. В доме было влажно и душно, и она обратила внимание, что окна в кухне запотели. Пальто, ботинки и даже велосипед были свалены в кучу в холле.

– Извините, – сказал Кристиан Дональдсон, во всяком случае, она решила, что это должен быть он, – у нас тут слегка хаос. Но пока ничего смертельного.

– Не беспокойтесь, – ответила Агата, которая по опыту знала, что люди типа Дональдсона тайно, а может, и открыто стремятся казаться хаотичными.

Он протянул свободную руку:

– Полагаю, вы Энни.

– Вообще-то Агата. – Ошибка ее обидела, но она постаралась не делать поспешных выводов. – Ну или Эгги.

– Черт, простите, я все перепутал, мне показалось, жена сказала… Ее сейчас нет дома. – Его сбивчивый ответ исправил ей настроение. Они были просто одной из этих семей. Он отступил: – Извините, входите, пожалуйста. Что это я держу вас на пороге?

Ревущая девочка сидела за столом в кухне, а сама кухня выглядела так, будто по буфетам и полкам прошлась маленькая армия бунтовщиков, рассыпав содержимое по всем имеющимся поверхностям.

– Папа, – взвизгнула девочка из-за стола, – это нечестно. Почему я должна есть эту брокколи, когда Хэл вообще ничего не ест?

Агата вместе с ребенком ждала ответа, но так и не дождалась. Она ненавидела, когда взрослые отделываются молчанием. Она посмотрела на мужчину, который, как она надеялась, наймет ее в няньки, и увидела, что лицо его покрыто тонким слоем пота. Это дало ей смелость выступить:

– Какой цвет ты любишь больше всего?

Девочка перестала блажить и взглянула на нее. Вопрос был слишком интересным, чтобы его игнорировать.

– Розовый.

Предсказуемо, подумала Агата. Ее дочери будут предпочитать голубой.

– Что ж, это здорово, потому что у меня в сумке есть пакетик «Смартиз», а мне не нравится розовый горошек, так что, если ты съешь этот крошечный кусочек брокколи, я отдам тебе все мои розовые горошины.

Девочка ошарашенно смотрела на нее.

– Правда?

Агата повернулась к Кристиану Дональдсону и с облегчением увидела, что он улыбается.

– Ну, если твой папа не возражает.

Он засмеялся:

– Что такое несколько «Смартиз» среди друзей?

Кристиан не выносил девиц, которые поселялись в его доме, чтобы присматривать за детьми. Интересно, какое впечатление он произвел на эту? Ему хотелось объяснить, что в это время его никогда не бывает дома, что это все результат грандиозной ссоры с Рут в выходные. Что-то насчет детей и его ответственности и ее заявления, что ее уволят, если она возьмет еще один день. Все это, в конечном итоге, сводилось к тому, какая она чертовски самоотверженная и какое он эгоистичное дерьмо. Плюс к тому, после целого дня общения с детьми он чувствовал себя так, будто его размазали по стене, он настолько устал, что даже возражать не в состоянии. И вообще, куда, черт возьми, подевалась Рут?

Девушка отказалась от чая и пошла с Бетти в ту часть гостиной, которая была отведена для игрушек. Кристиан сделал вид, что занят на кухне, перекладывая разбросанные вещи, которые Рут уберет на место, когда вернется домой.

Когда в доме появлялись посторонние, он сразу же начинал казаться Кристиану маленьким. Он становился таким, каким видели его гости. Две маленькие смежные комнаты в передней части дома и кухня без особых затей. Тесные спальни и небольшая комнатушка на чердаке. Дом напоминал толстяка, который слишком много съел за ленчем и которого мучает подагра.

С Сарой они всегда занимались любовью в ее квартире. По вполне понятным причинам. Но это было еще хуже. Лежа на ее скрипучей двуспальной кровати, он чувствовал себя старым дураком в окружении всех этих плакатов с музыкальными группами, которые он даже не узнавал, – плакатов, прилепленных на стены, чей цвет, он знал это наверняка, не был выбран людьми, которые там жили. Он невольно тосковал по палевым тонам и заботливо созданной красоте своего дома. Надо же, какое извращение: ведь он так ненавидел Рут за то, что она рыдала, когда строители срывали сроки, что цвет керамической плитки возбуждал ее больше, чем прикосновение его руки.

Была еще парковая скамья, которая тоже напоминала ему о жене. Вполне закономерно, потому что не все романы нуждаются в парковой скамейке, но они с Сарой иногда встречались там, и на ней была надпись: «Для Мод, которая любила этот парк так же сильно, как я любил ее». Он представлял себе старика, вырезающего буквы: слезы на морщинистом лице, целая жизнь хороших воспоминаний в голове. И все это, разумеется, чушь собачья, потому что никто больше не хранит хорошие воспоминания, а скамейка в парке уже наверняка обзавелась клеймом какой-нибудь городской конторы.

Не то чтобы это его остановило. Рут было так легко обманывать, что это почти лишало интереса все мероприятие, и его подстегивало только раздражение. Он всегда работал в неурочные часы, к тому же работа на телевидении постоянно уводила его далеко от дома, поэтому его ночевки вне дома были в их браке привычным делом. Более того, он чувствовал себя отмщенным. Он уверял себя, что Рут всегда его подавляла, не давала проявиться его настоящему характеру, что он на самом деле был веселым, беззаботным парнем, который никогда не хотел, чтобы его связывали по рукам и ногам. Что, в конечном итоге, кто-то вроде Сары подходил ему значительно больше.

Но это вряд ли. Хотя он все еще чувствовал себя запутавшимся, все еще не мог разобраться в ситуации, которая приняла такой душераздирающий, разрушительный характер, что трудно было подобрать подходящую линию поведения. Две женщины беременны одновременно, и только один родившийся ребенок. Странный маленький мальчик, который дорос уже почти до трех лет, но никогда не ест, почти не говорит и следит за вашими движениями, как глаза с портрета на стене. Кристиан боялся, что малыш вобрал материнское несчастье еще в утробе, точно так же, как дети наркоманов усваивают героин.

В замке входной двери повернулся ключ, и он осознал, что руки в раковине с водой замерзли.

Рут всегда задерживалась и вечно чувствовала себя непослушным ребенком. Кристиан ее не понимал. Она не могла найти подходящие слова, чтобы объяснить, почему, зная, что не уйдет из офиса в шесть, она назначала интервью на семь. Не то чтобы она могла предсказать дождь или толкучку в метро, такую, что задохнуться можно уже в вестибюле у билетных касс. Ее расстраивало, что в последнее время дождь начинал хлестать неожиданно: тучи собирались стремительно и угрожающе, без всякого предупреждения. Она не помнила, чтобы так было в ее детстве, и беспокоилась, потому что не знала, что ей сказать своим детям насчет мира, в котором они будут расти.

Она сразу смогла определить, что девушка уже пришла. Точно так же она всегда знала, что их быт становится все более удручающим. Рут уже привыкла выскакивать по утрам из дома, закрыв глаза на скомканные простыни, свисающие с кроватей, корзину, переполненную грязным бельем, засохшие остатки еды на тарелках в раковине, холодильник, который давно следовало помыть, грязные отпечатки рук на окнах, пыль, которая размножалась, как кролики, на ступеньках лестницы, DVD, разбросанные вокруг магнитофона, бутылки, требующие транспортировки от мусорного ведра до ящиков перед домом, метки, так и не пришитые к школьной форме Бетти. Колоссальный объем всех этих задач висел над Рут всю дорогу до офиса. Но сегодня она решила, что они наконец перешли от простого хаоса к настоящему запустению. Она даже предположила, что Кристиан сделал это специально, чтобы наказать ее за то, что она не пустила его на его дурацкую, но якобы важную работу, где он изображает из себя незаменимого работника все семь дней в неделю. Легкая домашняя работа – так она написала в объявлении, хотя сама толком не представляла, из чего такая работа должна состоять, и решила, что сюда может входить обычная стирка, чтобы они, по крайней мере, могли выглядеть прилично в глазах окружающих. И покупка продуктов, ведь должны же они что-то есть.

По дороге домой в метро Рут охватила паника. Возвращение на работу после двух недель сидения с детьми нервировало ее и внушало неуверенность. Окончательное расставание с их последней няней никак не выходило из головы. Она все вспоминала плачущую девушку, которая стояла в дверях со своими уже упакованными чемоданами и твердым решением покинуть этот дом, потому что, по ее словам, она не могла вынести вопли Бетти еще одну ночь. Должна же я спать, сказала она, наверняка забыв, что именно Рут вставала к девочке каждый гребаный час, преодолевая каждую ночь на манер альпиниста.

На прошлой неделе она вдруг ни с того ни с сего начала проверять тексты Кристиана, чего не делала уже больше года. Хуже всего было не то, что она лезла в его дела, а то, что ей хотелось что-нибудь обнаружить. Это было бы увлекательнее, чем стирка очередной горы носков или попытка соорудить ужин из имеющихся в холодильнике продуктов. И она ведь уже стара, чтобы работать заместителем редактора, не так ли? Она сделала большую ошибку, отказавшись в прошлом году от предложения Харви стать редактором.

– Я что-то не врубаюсь, – сказал Кристиан, когда она плакалась ему насчет своего окончательного решения. – Из-за чего весь сыр-бор? Если ты хочешь согласиться на эту работу, вперед, с песнями, а домой возьмем прислугу. Никаких проблем.

– Никаких проблем?! – повторила она, а слезы все катились, хотя она и пыталась сдержаться. – Считаешь, что твои дети – никаких проблем?

– Ты о чем, при чем здесь дети?

– При том, что совершенно очевидно, что я отказываюсь от этой работы не потому, что мне так хочется.

Он вздохнул:

– О господи, только, пожалуйста, не разыгрывай снова из себя мученицу. Какое твой отказ от работы имеет отношение к детям?

Муж вызывал у Рут такое раздражение, что ей пришлось сдерживаться, чтобы не пырнуть его ножом.

– Если я соглашусь на эту работу, я практически не буду их видеть.

– В смысле, не сможешь уделять им столько времени, сколько сейчас?

– Как ты смеешь говорить такое? Хочешь сказать, что я плохая мать? – У Рут начало создаваться впечатление, что она перестает владеть ситуацией.

Кристиан налил себе еще вина:

– Я хочу сказать, что мы оба сделали выбор, Рут. Оба решили заняться своими карьерами. Я не говорю, права ты или нет, я только хочу тебе напомнить, что нельзя получить все сразу.

– Тебе это как-то удается.

– Ничего подобного. Мне бы хотелось видеть их больше, но мы купили дом, который не могли себе позволить, потому что ты так захотела, и теперь выплачиваем огромные закладные.

– Не я одна настаивала, я не заставляла тебя его покупать.

– Я был бы вполне счастлив, купив что-нибудь поменьше.

Но правда заключалась в том, что Рут не сомневалась: Кристиан имеет больше, чем она. Он строит свою карьеру с редким упорством и в результате весьма преуспел. Он не ощущает вины, если отсутствует целый день, так что может получать радость от общения с детьми, если выпадает такая возможность. По какой-то первобытной причине в его обязанности не входит знать, когда делать следующую прививку и нужна ли эта прививка вообще. Он не считает нужным читать бесконечные книги для родителей или беспокоиться, что его рабочий график влияет на поведение детей. Ему никогда не придет в голову освободиться на полдня, чтобы сходить с детьми на рождественский концерт или какое-нибудь спортивное мероприятие, но если вдруг он случайно оказывается под рукой и появляется на таком мероприятии, все это замечают и восторгаются тем, какой он замечательный отец.

Вот такие мелкие несправедливости и действовали на Рут, пока она не стала считать свой брак всего лишь голой скалой, о которую безжалостно бьются морские волны. И дело не в том, что она не могла объяснить все это Кристиану – или он ей. Так они и жили, напоминая слепых водителей автомобильчиков на аттракционах, натыкаясь друг на друга и иногда причиняя серьезные травмы, хотя в основном все ограничивалось синяками и царапинами.

Из холла Рут увидела девушку, которая сидела на полу вместе с Бетти. Она выглядела такой юной, что они почти казались подружками.

– Ты перепутала имя, – сказал Кристиан, когда Рут вошла в гостиную. – Ее зовут Эгги.

Рут села, не потрудившись даже снять пальто, потому что Бетти и Хэл тут же повисли на ней.

– Ох, простите, пожалуйста, я, очевидно, плохо расслышала по телефону. Никак не могла вырваться. – Рут вдруг сообразила, что оправдывается больше перед Кристианом, чем перед Эгги. – Понимаете, первый день после возвращения… и все такое. – Она улыбнулась Эгги и произнесла одними губами поверх головы Бетти: – Это был кошмар.

Черт возьми, кого она тут пытается изобразить?

– Почему бы тебе не поставить им DVD? – обратилась она к Кристиану и тут же почувствовала необходимость сказать Эгги: – Как правило, мы DVD после пяти не ставим, но, если сейчас этого не сделать, никому из нас не удастся закончить фразу.

Девушка кивнула, наблюдая, как дети спорят насчет того, какой фильм смотреть. В конечном итоге Кристиан потерял терпение:

– Слушайте, я поставлю «Шрека». Это единственный фильм, который нравится обоим.

Бетти начала было завывать, но все продолжали упорно улыбаться.

– Или «Шрек», или ничего, – заорал Кристиан и нажал кнопку на аппарате.

– Ну, так, – повернулась Рут к Эгги, – извините за неразбериху. Значит, таким образом. Наверное, Кристиан вас уже ввел в курс.

Девушка покраснела, попыталась что-то сказать, но ничего не получилось.

– Прости, Бетти ее монополизировала, – сказал Кристиан.

Рут почувствовала поражение, даже не успев начать.

– Значит, ты еще ничего не сказал насчет Хэла?

– Пока не сказал. Я тебя ждал.

Вот так всегда, раз – и свободен.

Рут взяла себя в руки:

– Простите, Эгги. Разрешите мне пояснить. Хэлу почти три года, но он ничего не ест. Абсолютно. Живет на бутылочках с молоком. Я водила его по врачам, но все говорят, что он совершенно здоров. Возможно, слегка отстает в развитии. В смысле, он почти не говорит, но, похоже, это не так уж страшно. Мы не знаем, что делать дальше. Я записалась к великолепному специалисту-диетологу через несколько недель. Но сейчас мне хотелось бы знать, как вы к этому отнесетесь?

Эгги посмотрела на затылок Хэла. Ей нравилась идея присматривать за уродцем. И она нянчилась с детьми множества этих нелепых женщин, чтобы знать, что нужно сказать. Она представила себе холодильник Дональдсонов, весь из себя полный зелени и экологически чистых продуктов, тогда как в глубине морозильника притаилась жирная и соленая реальность.

– Что ж, я полагаю, что поведение детей зависит от того, чем их кормят. Разумеется, я постараюсь, чтобы они съедали не меньше пяти разных фруктов и овощей в день, и я покупаю только экологически чистые продукты. Но стараюсь не перебарщивать. Думаю, порой сладости или печенье не повредят.

Рут одобрительно кивнула, тогда как Кристиан равнодушно смотрел в окно.

– Мы придерживаемся такого же мнения, но с Хэлом у нас особые проблемы. Врач сказал, что пока мы должны с этим мириться. Даже посоветовал предлагать ему такие вещи, как шоколад, чтобы приучить его к мысли о еде. Но это же глупо, вы не находите?

Агата подумала, что это звучит весьма разумно. Сама она выросла на диете из замороженных гамбургеров, чипсов и шоколада. Суп с вермишелью, если повезет. И это не причинило ей никакого вреда. Но, разумеется, она неодобрительно покачала головой.

– А как насчет дисциплины? Каких вы придерживаетесь правил?

– Полагаю, что определенные правила должны существовать. – Агата вспомнила свою последнюю хозяйку, которая орала на детей, хотя по телефону за явила Агате, будто считает, что повышать голос глупо. Они просто бесценны, эти женщины. – Но я думаю, что это должны быть правила, которым мы все так или иначе подчиняемся: например, будь вежливым и добрым, не дерись, ничего не хватай, в этом духе. И я не люблю угрожать, если не готова выполнить угрозу.

Агата не была уверена, что стоит это говорить, потому что миссис Дональдсон наверняка была одной из тех сумасшедших женщин, которым нельзя доверить присматривать за собственными детьми, если они живут в деревне, но почему-то им это сходит с рук, если они обитают в домах за полмиллиона фунтов и знают несколько длинных слов. К тому же эти женщины, как правило, были одержимы разными программами для родителей и примерно представляли, как следует поступать, хотя у них самих это не получалось.

– Я написала в объявлении насчет легких домашних дел, это вас не пугает? Я имела в виду – немного стирки, присмотреть за порядком и, возможно, сходить за покупками.

– О, конечно, это нормально. Разумеется, я не возражаю.

Как раз это нравилось Агате больше всего. Разложить все по местам. Привести в порядок дом и заставить хозяйку удивляться ее расторопности. В своей жизни она несколько раз работала уборщицей и всегда проявляла себя прекрасно. Многие из тех домов стоило назвать развалюхами, хотя, глядя со стороны на живущих там людей, хотелось быть одной из них. Ты завидуешь их одежде, их дому и кофеварке, пылесосу «Гувер» и холодильнику, но тут же выясняешь, что большинство из них даже не могут толком спустить за собой воду в сортире. Они никак не хотят понять, что в мире должен быть порядок и что содержать дом в чистоте на самом деле довольно просто.

– И как вы знаете, мы с Кристианом работаем допоздна. Я стараюсь быть дома к семи, но Кристиану такое никогда не удается. Это ничего? Что иногда вам придется уложить детей спать?

– Разумеется, я к такому привыкла. – Ближе к концу каждой своей работы Агата мечтала, чтобы родители вообще исчезли; она представляла себе, как они испаряются под действием собственного невроза. Насколько же легче иметь дело с детьми, чем со взрослыми.

– А теперь, Эгги, расскажите о себе.

Агата уже привыкла к этому вопросу, она знала, что такие люди предпочитают сделать вид, что это их действительно интересует, но все равно вопрос вызывал у нее ужас. Все остальные ответы, по сути, не были враньем. Ведь она не собиралась кормить детей помоями, бить их и заметать грязь под диваны. Она будет хорошей нянькой. Но она не могла рассказать этим людям о себе. Она испытала пару вариантов ответов во время последних интервью, но выяснила, что, если сказать, будто твои родители умерли, тебя начнут жалеть, а если соврать, что они эмигрировали, будут ждать, что ты станешь им звонить. На этот раз она решила опробовать новый вариант:

– Я выросла в Манчестере. Мои родители очень старомодны, так что, когда я поступила в университет, чтобы изучать философию, отец взбесился. Понимаете, он человек глубоко религиозный, вот и считает, что философия – корень всякого зла, работа дьявола. – Она видела подобное в ночном сериале, и вариант показался ей правдоподобным или лишь слегка фантастичным, так что вряд ли кто-то может заподозрить ее в сочинительстве.

Рут и Кристиан Дональдсон прореагировали, точно как она и ожидала: сидели, как два нетерпеливых спаниеля, с переизбытком сочувствия на лицах.

– Он сказал, что, если я буду там учиться, он лишит меня наследства.

– Но вы все равно поступили?

Агата посмотрела на свои руки и почувствовала обиду так остро, что даже слезы выступили на глазах.

– Нет, не поступила. Сейчас ругаю себя за это, но я отказалась.

Рука Рут взлетела ко рту, и жест не показался Агате естественным.

– Какой ужас. Как мог он лишить вас такой возможности? – Ей хотелось добавить, что она никогда не поступит со своими детьми так ужасно.

– После этого я немного пожила дома, но это был сплошной кошмар. Непрерывные ссоры. – При этих словах Агата представила себе террасу загородного дома и худого человека, который грозит ей пальцем. В воздухе пахнет уксусом: возможно, ее мать плохая повариха или одержимая любительница порядка – она пока еще не решила что именно. Вместе с парой, сидевшей перед ней, она удивилась, как отец мог быть таким злым. – Я уехала пять лет назад и с той поры ни разу с ними не разговаривала.

– Но ваша мать, разве она не пыталась связаться с вами?

– Она целиком под влиянием отца. Думаю, они уже куда-нибудь переехали.

– У вас есть братья или сестры?

– Нет, только я. Я единственный ребенок.

– Бедняжка, – сказала Рут, но Агата уже сообразила, что она думает о том, как им повезло – за обычные деньги досталась нянька, которая достаточно умна, чтобы поступить в университет.

Когда Агата вернулась в свою темную комнату на Кингз Кросс, она чувствовала себя усталой и выпотрошенной. Она все еще пыталась понять, зачем сказала Дональдсонам, что ее можно звать Эгги, хотя все и всегда называли ее только Агатой. Наверное, тогда это показалось ей дружеским жестом, так что теперь придется смириться. У соседки по квартире зазвонил мобильный. Та коротко ответила, а потом стала дико махать Агате. У Лизы часто резко менялось настроение, так что Агата не обращала на нее внимания, пока не услышала, что та говорит:

– Ой, она просто замечательная, нам так жаль, что мы ее лишились… Да, целиком присматривала за обоими, я работаю полный день… Нет, все дело в том, что мы решили уехать из Лондона, чтобы у детишек был садик побольше. – При этих словах Лиза изобразила, будто сосет большой пенис, рассердив Агату: та ведь, чтоб ее, должна помнить сценарий. – Если честно, мы едва не остались, только чтобы она продолжала у нас работать. – Фальшивый смех. Лиза сделала вид, что пьет шампанское. – О, это так тяжело, весь этот переезд. – Она закрыла трубку ладонью и губами произнесла «гребаная идиотка, придурок», и Агата вынуждена была улыбнуться. Если Лиза все просрет, она вмажет этой глупой суке. – Нет, нет, звоните в любое время. Я могу дать только самые лучшие рекомендации. – Лиза бросила телефон на кровать и втянула воздух сквозь зубы. – Черт, эти богачи такие доверчивые. Сам Бог велел их надувать, верно?

– Спасибо, – сказала Агата, вытаскивая из бумажника свою последнюю двадцатифунтовую банкноту и передавая ее Лизе. Кто-то однажды сказал: если очень сильно хочешь чего-то, это обязательно случится. Или, возможно, она видела это в кино. Наплевать, ей только хотелось поскорее выбраться из этой крысиной дыры и переселиться в дом Дональдсонов.

– Тебе индийский или китайский? – спросила Рут, роясь в ящике кухонного стола, доверху наполненном оберточной бумагой, старыми пакетиками с семенами, рассыпанными булавками, таблицей цветов краски для волос и кучей прочей ерунды, которая им никогда не понадобится.

– Плевать, – заявил Кристиан, наливая им обоим вина. – Я выжат как лимон.

Детей только пятнадцать минут назад уложили спать, и Рут не сомневалась, что в любой момент вниз спустится Бетти и потребует стакан воды, и тогда она выйдет из себя, что будет означать, что то немногое время, которое она проводит с дочерью, будет окончательно испорчено. Но сколько еще она сможет протянуть при таком малом количестве сна? Вовсе не преувеличение сказать, что лишение сна является изощренной формой пытки; наверняка тысячи людей, сидящих сейчас в тюрьме, спят куда больше, чем она. Кристиан приспособился спать под вопли Бетти, и она уже давно оставила попытки разбудить его. Выживает сильнейший – она часто ночами ловила себя на этой мысли. Доминанта эволюции. Ничего удивительного, что Бетти и весь день ревела. Рут, если бы могла себе позволить, делала бы то же самое.

Кристиан заметил, что уже почти десять, и не смог сдержать удивление: на что же он потратил весь день? Он уже соврал Рут, сказав, что сумел проделать кой-какую работу, когда на самом деле всего лишь одобрил объявление о найме нового администратора для своего отдела. Он чувствовал себя физически вымотанным. Почему Бетти так много плачет? И почему Хэл отказывается есть? Он понимал, что они должны это обсудить, но постоянно чувствовал себя слишком утомленным, чтобы поднимать эти взрывоопасные темы в разговоре с Рут. Потому что у его жены всегда хватало энергии, чтобы ругаться, даже если ни на что другое она была не способна.

– Так что ты о ней думаешь? – спросила она.

– Нормально, а ты?

– Я думаю, что она блеск, ее поручительница захлебывалась от восторга.

– Верно.

Кристиан сел за длинный деревянный кухонный стол, который явно был создан для большего по величине и более роскошного дома, отчего их кухня выглядела так же глупо, как старая женщина в мини-юбке. Рут купила его на ярмарке антиквариата в Суссексе. Они бродили по большому полю, где бельгийцы продавали всяческое старье, которое у себя в стране сожгли бы, а здесь оно уходило за сотни фунтов. Он помнил строителей-поляков, которые смеялись над Рут, когда во время ремонта дома пропали куда-то два настенных светильника и она спросила прораба, не могли ли их украсть. Для нас, заявил он, воздев руки вверх, это гроши. Кристиан чувствовал, как его ненавидят все эти люди. Вернее, не столько ненавидят, сколько презирают. Он знал, что, разговаривая между собой на своем языке, они подсмеиваются над ним и удивляются, как можно быть таким идиотом и тратить тысячи фунтов на долбаный дом.

– Как полагаешь, стоит ее нанять?

Кристиан попытался задуматься: нанять или не нанять? Их последняя няня казалась великолепной, пока в один прекрасный день не сбежала, практически не попрощавшись. Он даже не мог себе четко представить новую девушку, но он запомнил, что ей удалось заставить Бетти прекратить вой.

– Вроде годится. У нас большой выбор?

Рут выглядела уставшей.

– Нет, но разве это повод нанимать кого попало присматривать за детьми?

– Слушай, найми ее. Если не сложится, мы передумаем. – Он положил ладонь на ее руку и почувствовал вспышку возбуждения от прикосновения к ее коже. У нее иногда получалось так на него воздействовать.

Она заправила волосы за уши.

– Хороший план, Бэтмен. – Обычно она говорила это Хэлу – и все желание сразу же покинуло его.

Комната Агаты в доме Дональдсонов была такой замечательной, что ей захотелось заплакать. Она располагалась на самом верху, и Агата ощущала себя как в коконе, отделенной от всех людей и мира. Стены были бледно-голубого цвета, который, как она где-то прочитала, назывался цветом утиного яйца и представлялся ей любимым цветом настоящих американских матерей. У дальней стены стояла большая белая деревянная кровать с красивыми пухлыми подушками, которые, когда засыпаешь, создавали впечатление, будто летишь в облаках. За дверцей, которую она сначала приняла за шкаф, скрывалась собственная маленькая ванная комната, и Рут была так добра, что поставила туда дорогие с виду лосьоны и гели. Но лучше всего были окна с обеих сторон комнаты, откуда она не могла видеть улицу, но зато могла сколько угодно смотреть на небо и представлять себе, будто находится в самых разных странах и ситуациях. Это была комната, о какой Агата мечтала, но в какой никогда не надеялась жить.

Казалось, Рут и Кристиан старались обеспечить ее всем, что может понадобиться, и были глубоко признательны за ее согласие на работу, хотя все должно бы быть наоборот. Она улыбалась и смеялась все выходные, но никак не могла дождаться утра понедельника, когда они уйдут и она останется одна. У нее были планы относительно дома и детей. Сначала она разберется с домом и наведет порядок, затем заставит Бетти не орать постоянно и, наконец, научит Хэла есть. Жизнь проста, если твои цели четко определены.

Дом оказался грязнее, чем она себе представляла. Уборщица, которая приходила к Дональдсонам, надувала их, потому что везде обнаруживались места, которых не касались годами. Под диванами и кроватями образовались настоящие кладбища пропавших вещей, и Агате было трудно поверить, что когда-то они кому-то были нужны. Холодильник внутри был липким и мерзким, а плесень в сушке вполне могла привести к пожару. Все окна были грязными, а рамы выглядели черными и прогнившими, хотя на самом деле вполне достаточно было протереть их мокрой тряпкой. Хлебница полна крошек и заплесневелых булочек, а морозильник настолько забит пустыми коробками и давно забытыми полуфабрикатами, что, казалось, его вообще не использовали по назначению. На дне корзины для грязного белья обнаружились вещи, от которых уже воняло плесенью. Агата решила, что Рут забывала про них всего лишь потому, что они требовали ручной стирки. Полки и буфеты были липкими от пролитого варенья и меда, а из духовки, когда ее включаешь, шел дым из-за жира, который скопился на стенках за долгие годы. Агата никогда, ни за что не позволит, чтобы ее будущий дом выглядел таким образом. Она не станет покидать его каждый день, как делает Рут. И она никогда не будет доверять незнакомым людям.

– Ну как новая нянька? – спросила Сэлли, ее редактор, как только Рут вошла в офис в понедельник, и она могла вполне правдиво ответить:

– Вроде замечательная.

Изначально так и казалось, и даже сейчас, через неделю после того, как Агата приступила к работе, она вроде замечательная. Вот только она вынуждала Рут чувствовать себя полным дерьмом. Рут подозревала, что такие чувства могли вызвать недоумение, но девица была уж слишком хороша. Дом никогда не был таким чистым, а холодильник толково заполненным; еда, которую та готовила каждый вечер, была вкусной, и дети казались счастливыми. Это была мечта каждой работающей матери, так что жаловаться было бы настоящим безумием. Но до Эгги она получала извращенное удовольствие от порицания очередной няньки, потому что втайне была уверена, что справилась бы лучше. Теперь же она знала достаточно, чтобы понять, что у нее, вне всякого сомнения, не получилось бы столь идеально.

Рут ушла с работы, когда родилась Бетти, но протянула всего год, и воспоминания об этом времени до сих пор терзали ее память. Рут всегда считала, что может со всем справиться, все держать под контролем. Она гордилась тем, что умела строить свою жизнь, вести ее намеченным курсом, без колебаний, никогда не боясь попробовать что-то новое и даже потерпеть неудачу. Но Бетти все изменила.

Она начинала с таким подъемом, с большими надеждами и ожиданиями. У нее всегда на столе будут свежие цветы, она сама будет печь хлеб и пироги, читать Бетти каждый день, водить на длинные прогулки в парк, учить звукам, которые издают животные, и покрывать ее поцелуями. Сначала это было вроде самого лучшего подбадривающего средства, какое ей когда-либо приходилось принимать, чистая эйфория следовала за ней повсюду. Это напоминало ощущение, которое она испытывала, лежа на горячем пляже и чувствуя, как солнце проникает в тело, добираясь до каждой клеточки. Разумеется, прежде чем разорвался озоновый слой и солнце стало канцерогенным.

Тепло, однако, сочилось изнутри, из того, чего она добилась. Существует момент, сразу после родов, когда ты уже прошла через грязь, кровь, блевотину, ощущение, что тебя разрывает на части и выворачивает наизнанку, и неподдельный ужас, когда ты осознаешь, что, как в смерти, никто другой это за тебя не сделает. И этот момент – настоящий рай. Блаженство. Духовное, но одновременно и земное. Ты знаешь свое место и смиряешься с ним, возможно, впервые в своей жизни. Ты такая же, как другие женщины, и ты заметно отделена от мужчин. И это ощущение длится долго, иногда месяцами.

Но эффект притупляется, как от любого лекарства, и это застало Рут врасплох. Она точно помнила то мгновение. Она в кухне резала морковку, размышляя, нельзя ли сэкономить часть ужина для ленча Бетти на следующий день, когда вдруг в мозгу произошел какой-то сдвиг. Она почувствовала это физически, как будто там что-то встряхнулось. Только что она резала морковку, как вдруг ее руки отделились от тела. Она смотрела, как они выполняют привычную работу, что-то режут, и не чувствовала их. Она попробовала занять их чем-то другим, налила в кастрюлю воды, но ощущение оставалось тем же. Она испугалась, что потеряет сознание, и бросилась к Кристиану, который смотрел футбол по телевизору и никак не мог уразуметь, что такое она ему говорит. Почему бы тебе не лечь спать, посоветовал он, ты ведь наверняка недосыпаешь, столько раз приходится ночью вскакивать. Я приготовлю ужин, принесу его тебе наверх на подносе.

Но сон не помог. На следующее утро она проснулась вся в поту, сердце колотилось. Когда она села в постели, голова закружилась, а когда пошла в ванную комнату, спальня сильно накренилась. Рут умоляла Кристиана остаться дома, потому что она, скорее всего, заболела, но он посмотрел на нее как на сумасшедшую и спросил, не забыла ли она, случайно, что именно сегодня вечером начинается его новое шоу.

Рут взяла себя в руки, потому что, когда есть дети, принимаются в расчет только их болезни, остальное вызывает презрение, но мир все равно оставался искаженным. С этого дня все, что она еще вчера делала легко и непринужденно, стало таким же трудным, как выбраться из теплой постели от нового любовника в холодный зимний день. Она начала кормить Бетти из банок, Кристиан часто оставался без ужина, уборка в доме не производилась неделями. Она возненавидела парк ничуть не меньше, чем когда-то ненавидела летать во сне, и ее невозможно было заставить сделать это снова. Даже женщины, с которыми она почти подружилась, стали казаться ей чужими, язык, на котором они разговаривали, раздражал ее и казался бессмысленным. Она никогда не сможет достичь их уровня компетентности. Ни один день не проходил легко, страх теперь ограничивал каждый момент ее жизни.

Рут казалось, что она исчезает. Ноги не держали, и она боялась, что как-нибудь потеряет сознание в парке или свалится с лестницы с Бетти на руках. Ее постоянно беспокоило: если это случится, что будет тогда с ее драгоценной дочерью, которую она любила так же неистово, как львица своего детеныша? Она подсчитала, что, если умрет сразу же после ухода Кристиана на работу, Бетти придется двенадцать часов провести в одиночестве. Разумеется, та перепугается до смерти, и это скажется на всей ее жизни, если не случится худшего и она не получит травму или убьется. И если он не приходил домой ночами, готовя программу, она не могла спать от беспокойства, ей все казалось в забытье, что она проваливается сквозь кровать, хотя на самом деле она была просто измотана.

Дошло до крайностей: ее пугал даже поход в супермаркет. Она сознавала иронию ситуации. Она, женщина, которая с рюкзаком прошла Азию, проучилась год в американском университете, переехала в Лондон после единственной встречи с Кристианом и вскарабкалась по достаточно скользкой карьерной лестнице, теперь страшится рядов с продуктами в магазине.

Рут пыталась найти себя, стать такой же, какой была, но у нее не получалось, как она ни старалась. Она помнила ту уверенную женщину, но это было равносильно просмотру фильма, и сама мысль, что она снова сможет влезть в ее шкуру, казалась немыслимой. После девяти месяцев сидения дома она поняла, что дальше будет еще хуже. Она разглядывала женщин, которых встречала в парке, и дивилась их бескорыстию. Она поняла, что существует целая армия женщин, которые принесли великую жертву, пожертвовали собой ради других, и ей ничего не оставалось, как уважать их.

Понедельник, в который Эгги приступила к работе, имел для Кристиана большое значение. Он надеялся, что она приживется, потому что он уже больше не мог выносить постоянное напряжение, которое исходило от Рут. Иначе им придется снова вести утомительные разговоры насчет того, чтобы ей бросить работу, хотя оба знали, что она на это никогда не пойдет. Материнство по полной программе ей не подходило, но, тем не менее, она будет заигрывать с этой идеей. Он никак не мог понять, зачем Рут с такой готовностью тратила свое и его драгоценное время на споры, у которых не было ни ответа, ни конца. Она могла беспокоиться обо всем и ни о чем с одинаковой страстью, так что порой у него от этого голова шла кругом, как на американских горках.

Но когда он уходил, Рут казалась довольной, а Эгги уже была на кухне и готовила завтрак для Бетти, не обращая внимания на нежелание Хэла есть. Ему и самому иногда казалось, что это наиболее удачная политика. Но Рут настаивала на том, чтобы суетиться вокруг ребенка во время каждой еды. Он дивился, откуда у нее энергия и оптимизм начинать каждый день с надежды, что Хэл станет есть, тратить время на то, чтобы ставить перед ним тарелку, танцевать с ложкой, умолять и уговаривать. Если бы послушали его, то Кристиан прекратил бы что-то предлагать Хэлу, а через пару недель подсунул ему несколько печений. Странно, что Рут никогда не приходило в голову, что детский доктор может быть прав. Но он никогда ничего не говорил, потому что решения принимала Рут. Он не хотел влезать в серьезные дела не потому, что сразу же могла последовать ссора, но потому, что это будет прецедент и от него в дальнейшем будет требоваться больше.

Стоило только войти, как Кэрол, его менеджер по выпуску, напомнила, что у него интервью с кандидатами на пост помощника администратора. Скучное занятие, но ничего слишком серьезного.

– Я сократила список до трех, – сообщила она. – Хочешь сначала посмотреть их резюме?

Но он уже читал электронную почту.

– Нет, благодарю. Есть что-нибудь, что я должен знать? У кого-нибудь из них всего одна нога?

Она засмеялась:

– Нет, ничего такого. Все выглядят замечательно.

В десять состоялась встреча с председателем, который желал знать, как идут дела со «Скай»; это заняло две минуты, а затем они полчаса смеялись по поводу нового реалити-шоу, вышедшего на экраны в конце недели. К тому времени как он вернулся, Кэрол уже сердилась на него, потому что первая из претенденток десять минут сидела в приемной, о чем он наверняка забыл. Ладно, ладно, сказал Кристиан, хватая по пути в офис стаканчик с кофе.

Они сели за пластиковый стол в комнате, которой кто-то попытался придать веселенький вид, сделав два окна круглыми, а фон ядовитым. Такие выкрутасы раздражали его, поскольку он ненавидел людей, которые делали вид, будто работа – удовольствие. Не то чтобы ему было там плохо, но добровольно он бы и не сунулся. Рут думала иначе. Она постоянно твердила ему, что он предпочел бы жить на работе, а не дома, что коллеги более близки ему, чем друзья, что он корпит над программами, над которыми ему вовсе не обязательно работать, но это доставляет ему удовольствие. Последнее обвинение казалось Кристиану особенно непонятным. Во-первых, это неправда, он бы не стал так поступать, а во-вторых, что плохого в том, чтобы получать от чего-то удовольствие? Рут словно жила постоянно с ярмом недовольства на шее и не переносила, если его работа оказывалась занимательнее, чем ее. Порой ему хотелось составить график, куда бы они вносили подсчитанные минуты удовольствия, полученного в течение дня, а в конце недели проигравший получал бы свободные полдня. Недостатком этой идеи было то, что им обоим пришлось бы быть честными и иметь одинаковое представление о том, что такое удовольствие. Рут, например, говорила, что ленч с Сэлли был ничего, но, поскольку она все время была настороже, об удовольствии думать не приходилось. Господи, хотелось ему сказать, довольствуйся тем, что имеешь.

Открылась дверь, и вошла Сара. Они оба были настолько поражены, что от неожиданности Кристиан даже не сумел притвориться перед Кэрол, будто он ее не знает. Ему пришло в голову, что Сара могла сделать это намеренно.

– Вы знакомы? – спросил Кэрол.

Кристиан встал:

– Прости, я не знал, что ты среди претендентов. Да, мы работали вместе в «Мэгпай».

К счастью, Кэрол трудно было сбить с толку.

– Я ведь советовала тебе прочитать резюме.

Сара изменилась. Сильно похудела, лицо стало бледнее. Она также перестала красить волосы, которые теперь были естественного цвета, темнее, чем думал Кристиан. Одета скромнее, чем раньше. Намного, намного привлекательнее, и Кристиан почувствовал, что потеет. Он не мог придумать, что сказать, и предоставил возможность говорить Кэрол, которой это нравилось настолько, что она даже не заметила его молчания. Сара заикалась, отвечая на вопросы, и терла покрытую красными пятнами шею, что заставило Кристиана вспомнить вещи, которые вспоминать не стоило. Когда она ушла, Кристиан почувствовал, что дышать стало легче, и обрадовался, когда Кэрол сказала:

– Прости, я ее переоценила. В прошлый раз она вела себя значительно уверенней. Это ужасно. Как она работала в «Мэгпай»?

– Уже не помню. Мы не были связаны напрямую. Не думаю, чтобы она пробыла там долго.

Кэрол бросила резюме Сары в мусорную корзину:

– Полагаю, нам о ней стоит забыть.

Следующая девушка была значительно лучше Сары, и даже третья, у которой были явные проблемы с гигиеной, превосходила ее. Когда они закончили, он сказал Кэрол, что у него встреча, и ушел из офиса. Кристиан пошел к парку, чувствуя, как за глазами возникает тупая боль, и позвонил Рут.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Нормально. Работы много.

– В самом деле?

– Незачем так удивляться.

– Я и не удивляюсь, просто… – Он попытался подыскать слова, но ничего путного не приходило в голову. Ему хотелось признаться ей, что он почувствовал себя глупым.

– Слушай, тебе что-нибудь надо? – спросила Рут, и он четко представил себе ее, с телефоном между плечом и ухом и пальцами, бегающими по клавиатуре. – Я хочу сегодня уйти вовремя, выкупать детей.

– Нет, ничего, все в порядке. – Но, нажимая на красную кнопку мобильного, он думал о Саре.

Апрель был самым любимым месяцем Агаты. В нем было столько обещаний и никаких разочарований. Она уже пыталась уговорить Бетти ходить в школу пешком, но девочка так яростно жаловалась на мокрые туфли, холодный нос и не те перчатки, что она сдалась. Но теперь она превратила прогулку через парк и сказочные улицы в приключение. С Бетти не так уж трудно было поладить, она нуждалась в положительном подкреплении – этот термин Агата выкопала в одной из многочисленных книг по воспитанию детей, которые прятала под кроватью. Нужно было за ней следить. Надо было смотреть за ее нижней губой, и, когда эта губа начинала дрожать, требовалось сказать что-нибудь вроде: правда, ужасные сапоги на этой маленькой девочке, какой жуткий розовый цвет; или: я когда-нибудь говорила тебе, что Золушка считала, что есть два мороженых сразу может только жадина; или: от мытья волосы растут быстрее.

Но ничего нельзя толком добиться, пока девочке не дадут возможность спать. В доме Дональдсонов Агата по большей части не спала ночами, прислушиваясь к развертывающейся этажом ниже бессмысленной драме. Каждую ночь Бетти просыпалась в полночь, практически с точностью до секунды, но все равно ее крики наверняка пробуждали Рут от глубокого сна, потому что Агата слышала, как та спотыкалась и натыкалась на вещи, добираясь до спальни дочери. Все начиналось достаточно спокойно, но на третьем или четвертом вставании Рут уже сама начинала кричать, говорила ребенку глупости, например, что она умрет, если девочка не заснет, и после этого ожидала, что Бетти забудется спокойным сном. Иногда она тащила Бетти в туалет, зажигала весь свет и заставляла девочку мыть руки. Это было настоящее безумие, и Агате дико хотелось вмешаться. Она была уверена, что у нее Бетти будет нормально спать через неделю.

Утро выдалось теплым, воздух касался кожи, как поцелуй, и, когда Агата открыла окно в кухне, она почувствовала запах хвои.

– Не хотели бы вы засадить огород? – спросила она Бетти и Хэла неожиданно даже для себя самой. Она не собиралась произносить эти слова, и это ее напугало, потому что Агата полагала, что давным-давно освободилась от привычки говорить спонтанно. Ей нельзя чувствовать себя слишком комфортно.

– А что такое огород? – спросила Бетти.

– Ну, это вроде обычного сада, только вместо цветов там растут овощи.

– Зачем?

– Чтобы их есть, глупышка. – Агата ощутила, что вспотела. Она всего лишь месяц в этом доме, а уже планирует перекопать лужайку Дональдсонов. Это, право, чересчур.

Но возбуждение Бетти уже било через край.

– А помидоры мы сможем вырастить? И морковку? И чипсы?

Агата засмеялась:

– Сначала надо вырастить картофель, а потом уж сделать чипсы. Вот что я скажу: я позвоню вашей маме и спрошу, не возражает ли она, и, если она разрешит, мы так и сделаем.

– Можно мне позвонить? Можно мне позвонить? – заверещала Бетти, уже потянувшись к телефону.

Послание, которое Рут выслушала, выбравшись из подземелья метро, было путаным, и она не поняла, что Бетти хотела сказать. Что-то насчет выращивания морковки на патио. Черт, только не еще один школьный проект, о котором она забыла. Она вспомнила, как в прошлом году прикрепила к холодильнику список всего, что понадобится Бетти для школьного рождественского спектакля, и напрочь о нем забыла. Гейл позвонила утром в день спектакля и сказала, что Бетти в истерике, потому что ей нужны коричневые футболка и брюки к двенадцати часам дня. Так что вместо редакционного совещания она провела сумасшедший час в магазине и заплакала, когда продавщица не смогла найти размера Бетти.

Поэтому она тут же позвонила домой. Трубку взяла Бетти и сразу же начала умолять:

– Так можно, мам? Пожалуйста, соглашайся.

– С чем соглашаться? Я плохо тебя расслышала.

– Эгги хочет устроить огород, чтобы растить овощи. Которые мы будем есть. Но только если ты скажешь «да».

Рут представила себе, как Эгги раскапывает весь их сад, устраивая там грядки.

– Где именно в саду, дорогая?

Бетти начала ныть:

– Не знаю. Пожалуйста, не говори «нет», мама. Ты все испортишь.

Рут вдруг охватило сильное раздражение против Эгги.

– Ты не могла бы дать трубку Эгги, детка? Мне только надо выяснить, где она собирается устроить огород.

– Простите меня, Рут, – сразу же сказала Эгги, взяв трубку. – Я знаю, надо было сначала с вами поговорить. Просто я сегодня открыла окно, и от всего пахло такой свежестью, и к тому же я читала, что, если дети что-то выращивают, они с удовольствием это едят, так что, естественно, это навело меня на мысль о Хэле, и я решила обязательно поговорить с вами.

Энтузиазм Эгги вдохновил Рут, и она тут же забыла про свое раздражение. Кроме того, визит к диетологу пришлось перенести из-за ленча с рекламщиками, о котором она забыла, так что неплохо было бы во время визита об этом рассказать.

– Пожалуй, неплохая мысль, – сказала Рут, уже подходя к своему офису. – Купите все, что необходимо, я потом с вами расплачусь.

Агата была довольна собой. Ее импровизация насчет выращивания детьми овощей, которые они потом будут есть, вовсе не была вычитана из книги, но это наверняка стоило записать. Найти садовый магазин в западном Лондоне было нелегко, но возможно. Агата попросила детей придумать, что бы они хотели вырастить, затем составила список: помидоры, морковь, картофель, свекла и сельдерей. Для начала достаточно. Она достала кулинарную книгу с большой белой полки, которая выглядела бы более уместно на комоде, но Рут повесила ее на стену. Краска на ней уже лупилась, и Агата мысленно ее перекрасила. Она показала Хэлу картинки овощей и объяснила, что ему надо будет попробовать все, что он вырастит, потому что это настоящее чудо, когда семя, которое вы закапываете в землю, превращается в растение, которое можно есть. Он настолько заинтересовался, что даже вынул соску от бутылки изо рта.

Бетти была просто идеальной в автобусе и садовом магазине. Вела себя как настоящая маленькая леди и была настолько хорошей, что Агата разрешила ей выбрать у кассы органическую шоколадку.

– Такое удовольствие ходить с тобой по магазинам, – сказала она, и девчушка просияла от гордости.

Всю дорогу домой они обсуждали, как лучше всего сажать. Агата купила дешевенькое руководство для огородника в книжном отделе магазина и читала его детям в автобусе. Звучало как сказка. Ты должен вскопать землю и смешать ее с компостом. Затем сделать ряды и посадить семена близко к поверхности, на расстоянии друг от друга. Следует защищать растения от вредителей-насекомых и хорошо о них заботиться, поливать и подкармливать. И тогда они вознаградят тебя своей сочностью, и по подбородку будет течь сок, когда ты в них вгрызешься, и ты будешь радоваться, что жив и здоров.

– Все хорошее достойно того, чтобы подождать, – повторила Агата когда-то прочитанные слова, когда Бетти спросила, как долго все это займет.

Участок, который они выбрали, находился в правом дальнем углу от кухонного окна и в стороне от других драгоценных растений. Агата начала с того, что разметила участок и выкопала канавку. Работа оказалась более тяжелой, чем она предполагала, но теперь, раз уж она начала, придется обязательно закончить. Дети были так возбуждены, что даже ни разу не спросили разрешения пойти в дом и включить телевизор. Хэл вытащил на лужайку свои грузовики и таскал их по вскопанной земле, так что Агата могла видеть, как они преодолевают препятствия и карабкаются в гору. Бетти взяла из-под навеса маленькую лопатку и начала переворачивать землю в середине участка. На эту работу ушло два часа, но к ленчу у них уже был кусок вскопанной целины, готовый к посадкам.

Агата сделала себе и Бетти бутерброды с тунцом на ленч. Она решила некоторое время ничего не предлагать Хэлу, хотя это полностью противоречило указаниям Рут. Она даже не возражала, когда он просил бутылочку. В одной из книг она прочитала, что с ребенком, который отказывается есть, не следует об этом разговаривать. То же самое относится к детям, которые не хотят ложиться спать. По-видимому, дело в негативном внимании, а поскольку дети жаждут любого внимания, причем в неограниченном количестве, то, если вы устраиваете сцену по поводу их отказа что-то сделать, они будут продолжать отказываться, чтобы привлечь внимание. Агате эта мысль понравилась, и она решила не реагировать на отказ Хэла есть, зато окружать его разными предметами, помимо бутылки, которые он мог бы положить в рот. И если ей когда-нибудь доведется остаться одной с детьми на ночь, она заберет Бетти в свою постель и будет утешать девочку всю ночь.

Они сидели на патио в солнечном свете, Агата и Бетти жевали бутерброды, а Хэл булькал бутылкой, и обозревали свои новые владения. Агата представила, что они в Америке: поселенцы, которые завоевывают себе место под солнцем. Хэл сидел рядом, положив голову ей на колени, и сосал молоко, но через минуту глаза его закрылись, и бутылка упала на землю.

– Очень удачно, – сказала она Бетти. – Теперь, когда он спит, мы можем продолжить работу.

Бетти просияла, потому что больше всего любила, когда у нее появлялась возможность почувствовать свое превосходство над Хэлом. Агата подняла его на руки, прижала эту доверчивую тяжесть к груди и отнесла в дом. Она уткнулась лицом в его шею, вдыхая своеобразный запах йогурта и хлопка. Положила ребенка на диван и поцеловала во влажную щеку. Что-то повернулась в ее груди.

Агата никогда не останавливалась, не закончив работу. Незаконченная работа мучила ее также, как фазаны, развешанные в отцовском магазине по продаже дичи. Все эти годы работы на женщин, которые бросали своих детей на нее, убедили Агату, что, когда у нее будут свой собственный дом и семья, она сама работать не станет. Тут возникала проблема: в этом случае ей пришлось бы выйти замуж за мужчину, который зарабатывал бы достаточно, чтобы их всех прокормить. Она не знала, где сможет встретить такого мужчину, так как друзей у нее не было и она никогда не бывала в местах, не связанных так или иначе с детьми. И даже если бы и бывала, ей все равно не слишком нравились мужчины.

К чаю вся троица уже соорудила миниатюрный забор вокруг участка, представляя себя гигантами, которые завоевали страну, чтобы добыть продовольствие. Агата планировала накрыть участок сеткой, которую купила заранее, чтобы уберечь его от набега улиток и птиц. Бетти и Хэл были в восторге, потому что им разрешили посадить семена. Агата сделала аккуратные рядочки без помощи детей, а потом стояла и смотрела, как они роняют свои крошечные подношения в землю. Хэла не удалось убедить придерживаться своего рядка и опускать за раз только одно семечко, но все равно Агата гордилась тем, что им удалось сделать. Она позволила им смотреть телевизор, а сама расставила надписи и натянула сетку.

Кристиан попытался дозвониться до Рут по дороге домой, потому что, вернувшись с ежемесячного собрания руководства, нашел приклеенное к его компьютеру послание от Кэрол, в котором говорилось, что Рут совсем забыла о присуждении премий MTS в этот вечер и поэтому вернется домой поздно. Все, что он получил, это ее голосовая почта. Иногда он задумывался, не захочет ли она рассчитаться с ним, заведя собственный роман. При одной мысли о том, что ее может касаться другой мужчина, его тошнило, но, наверное, ему бы пришлось смириться, если бы такое случилось. Хотя он сильно сомневался в такой возможности, несмотря на то что в качестве мести это было бы справедливо.

Когда он открыл входную дверь, его встретила атмосфера покоя, которая опустилась на дом, как слой пыли. Казалось, в доме никого нет. Он бросил сумку в холле и пошел на кухню, где обнаружил остатки ужина Бетти. Похоже, Хэлу даже не накрывали, но, вероятно, Рут опробовала новую методику, поэтому он почти не обратил на это внимания. Он услышал звуки в саду и направился туда. Агата, Бетти и Хэл склонились над кусочком земли в конце лужайки, и оба ребенка говорили одновременно. Бетти повернулась, услышав его шаги, и кинулась к нему на манер тарана. Она была грязной, и он забеспокоился о своем костюме, когда она кинулась ему на шею. Как он успел заметить, дети не испытывают уважения к личным границам. Они часто ведут себя так, будто готовы залезть внутрь тебя, если бы смогли, прижимают свое лицо к твоему, пачкают твою одежду и не дают сказать ни слова. Но он сдержался и попытался разделить ее восторг.

– Идем, папа, – верещала она. – Иди и посмотри, что мы сделали.

Он позволил ей подтащить себя к грязному куску лужайки, где, он мог поклясться, еще нынешним утром росла трава, но теперь была только земля, обнесенная кривым безобразным заборчиком. Он никак не мог понять, что видит перед собой.

– Мы скоро будем их есть, – говорила Бетти.

Кристиану ничего не хотелось, кроме пива.

– Что есть?

– Овощи, глупый.

– Пом…

Кристиан пытался разобрать, что говорит его сын, но не сумел. Он умоляюще посмотрел на Агату, та рассмеялась:

– Мы устроили огород. Рут разрешила. Дети решили, что именно они хотят вырастить, мы поехали и купили семена, а потом весь день возились здесь. – Она развела руки, как ведущая в телевизионной игре.

– Надо же! – Он понимал, что его реакции недостает энтузиазма, но он никогда не умел проявить достаточно энтузиазма, чтобы удовлетворить женщину.

– Я читала про детей, которые отказываются есть, – говорила Агата, – и один из врачей предположил, что стоит позволить им самим выращивать овощи, и те будут казаться им более привлекательными. Я подумала, что, может быть, так же получится с Хэлом.

– Хорошая идея. Звучит вполне разумно. – Кристиан и в самом деле впечатлился. – Здорово.

Она покраснела, и он заметил, что, когда солнце освещает ее волосы, они кажутся медовыми, а не просто коричневыми. Она взлохматила волосы Бетти:

– И она так мне помогала. Без нее я бы наверняка не справилась.

– Я была такой хорошей, что Эгги купила мне шоколадку.

– Вот что, друзья, время мыться, – заявила Агата, беря обоих детей за руки.

Кристиан понимал, что ему должно хотеться выкупать детей, ведь он не видел их целый день, по крайней мере, он должен выступить с таким предложением. Но они выглядели такими довольными, топая за Эгги, что проще было оставить все как есть. Еще бы избавиться от ощущения вины, подумал он, открывая пиво и усаживаясь на вечернем солнце в саду, тогда это было бы идеальной родительской ситуацией.

Огород, вне сомнения, был на редкость безобразным и раздражал его в особом смысле, хотя он и понимал, что это глупо. Он снова позвонил Рут, но нарвался на ее голосовую почту.

– Я только что вернулся домой, – сказал он в трубку, – и обнаружил, что детки изуродовали нашу лужайку. Ты могла бы посоветоваться со мной, прежде чем разрешать им вскапывать здесь землю. – Он нажал на красную кнопку и сразу же почувствовал себя собственным отцом.

В дверях кухни появилась Агата:

– Они оба хотят сказать вам спокойной ночи. Кстати, я приготовила на ужин курицу.

Кристиан встал:

– Замечательно. Да, забыл сказать. Рут где-то там получает награды. Так что я, пожалуй, поем перед телевизором. Там как раз матч, который я хотел бы посмотреть.

– Чудесно. – Агата постаралась говорить весело. Но почувствовала вспышку раздражения. Неужели он не понимает, сколько времени ушло на то, чтобы нашпиговать курицу смесью чеснока с лимоном, запихав ее под кожу так, чтобы не порвать?

Рут не сразу сообразила, почему в офисе царит такая возбужденная атмосфера. Но затем Сэлли спросила, какие, с ее точки зрения, лучше надеть туфли, черные или красные, и она сразу же вспомнила, что сегодня вечером состоится церемония присуждения наград. Пришлось во время обеденного перерыва рвануть в магазин, чтобы купить платье, и это привело ее в ярость, потому что в этом месяце они не могли позволить себе такую трату, к тому же она давно решила, что наденет. Вот только в последнее время все ускользало из ее памяти; ей казалось, что жизнь ускорилась и она постоянно отстает. Возможно, следует обратиться к врачу. Возможно, следует завести дневник потолще или просто аккуратнее вести тот, что есть. Это напомнило ей, кстати, что она забыла позвонить сантехнику насчет того, что им то и дело приходится переключать бойлер, чтобы он грел воду.

Молодежный раздел журнала начал набеги на шкафы с модной одеждой и косметикой в четыре часа дня. К пяти часам все уже пили. Сэлли отличалась способностью легко вписываться в компанию, одновременно оставаясь отстраненной, тогда как Рут все еще сидела как приклеенная за компьютером, делая вид, что ей необходимо кое-что закончить. К тому времени, как она добралась до туалета, там пахло так, как, по ее мнению, должно пахнуть в борделе. Новое платье ей не шло, она слишком поспешно его выбрала, синий цвет плохо сочетался с ее смуглой кожей. Она попыталась поднять волосы наверх, но решила, что тогда выглядит слишком толстощекой. Дорогой тональный крем не справился с мешками под глазами.

Они арендовали автобус, чтобы доехать до Александр-паласа, где проводилась церемония вручения наград. Когда она вошла в автобус, шум оглушил ее и напомнил о детских праздниках. Такой сильный, что душа едва не расставалась с телом. Она подумала, уложили ли уже спать Хэла и Бетти. Никто весь день не отвечал на ее звонки домой, отчего в ней все сильнее росло чувство тревоги. И до Кристиана тоже не удалось дозвониться, а теперь ее телефон не принимал звонки, но Кэрол уверила, что все ему передаст, и, разумеется, Эгги очень надежная няня. Когда они приедут, она сразу же найдет телефон-автомат, если мобильный не заработает.

Рут села рядом с Сэлли у окна в передней части автобуса. Сэлли то и дело поворачивалась к ней спиной, чтобы поговорить с кем-нибудь из своей команды, как она их всех называла, что вполне устраивало Рут: у нее начала болеть голова, посылая болевые импульсы во все части тела. Вечер предстоял долгий.

Мобильный заработал, когда они подъехали, и она немного отстала от всех. Она заметила, что Кейт, единственная женщина в офисе, у кого, кроме нее, были дети, сделала то же самое. На ее лице было написано беспокойство. Она слышала, как та сказала, что «Кэлпол» на кухне, на верхней полке третьего шкафчика, справа от тостера.

Телефон пищал, сообщая о полученных посланиях. Послышался голос Кристиана. Он ныл, жалуясь насчет огорода. Это вызвало в ней такой гнев, что ей захотелось отправиться пешком домой и повозить его самодовольную рожу в грязи, по поводу которой он хнычет. Не доверяя своему голосу, боясь сорваться, она отправила ему послание:

Если бы до тебя можно было дозвониться и спросить насчет огорода для твоих детей, ты бы, скорее всего, тоже согласился и даже сказал бы, что это блестящая идея.

Кристиан получил послание как раз тогда, когда «Арсенал» сравнял счет. Он собирался отправить Рут сообщение и извиниться, но после того, как он прочел Бетти три книги про Чарли и Лолу, он потерял волю и желание жить.

– Знаешь, – сказал он коту, вернувшись вниз после вечернего ритуала у кровати Бетти, – у этого Чарли есть маленькая сестренка Лола. Она совсем крошечная и смешная. Хотя на самом деле нет. Она очень противная, из молодых, да ранних. Вследствие полного отсутствия родительской заботы она вымещает свои комплексы, связанные с негативным вниманием, на бедном Чарли, которого Кэрол Вордерман следовало бы наградить медалью. – Эта вспышка удивила его настолько, что он полностью забыл обо всем, кроме лежания на диване и выкрикивания оскорблений в адрес одиннадцати человек на зеленом поле.

Язвительный тон Рут вызвал у него раздражение, и он порадовался, что не стал извиняться. Он написал:

Приятного тебе времяпровождения на вечеринке. Только что уложил нашу дочь спать и слишком устал, чтобы спорить.

И небрежно прочитал ответ:

Какой же ты герой. Не жди меня.

«Арсенал» снова забил гол, но у Кристиана не хватило сил на восторги. Порой жизнь бывает такой несчастливой.

Рут знала, что пьяна, еще до того, как ввалилась в такси и почувствовала, как кружится голова. Толчки на слишком крутых поворотах и густой запах, происхождение которого она не могла определить, вызывали тошноту. У водителя на приборной доске расположилось небольшое изображение индийского бога. Позор, но она никак не могла вспомнить имени, даже забыла, какую религию он представляет. Хотя все равно он ее утешал, каким-то странным образом внушал уверенность. Она смотрела на крошечную икону в дешевом флуоресцентном пластике и завидовала ее ощущению стабильности, ее способности вдохновлять на чудеса. Рут улыбнулась, прикинув, сколько надежд, желаний и грез были адресованы этому изображению.

Журнал «Viva» получил награду за лучший дизайн и премию «Редактор года», так что шампанское лилось рекой весь вечер. Сэлли была вполне в своей тарелке, и Рут почувствовала недостойный хорошей подруги укол ревности, наблюдая, как старая приятельница элегантно принимает награду и выступает с забавной речью насчет Роджера, который спросил, кого она больше любит, его или «Viva». «Я просто сказала, что он мой муж, тогда как „Viva“ – мой ребенок. Только не добавила, что считается, будто женщины любят своих детей больше, чем мужей. Разве не так?» У Сэлли не было детей.

Телефон Рут вибрировал, но послание, которое она увидела, было старым, от Кристиана.

Ты звонила сантехнику? Снова нет горячей воды, провались оно все.

– Нет, – вслух сказала она. – Не звонила, провались оно все.

– Простите? – всполошился водитель такси.

– Нет, ничего, извините.

Рут швырнула телефон на сиденье и принялась смотреть в окно на серые улицы, пробегающие мимо, как в тяжелом сне. Ей показалось странным думать обо всех этих спящих телах, спрятанных за входными дверями, заключенных в стенах, которые комфортны для тех, кому повезло, но для нее были бы чужими и пугающими. Это напомнило ей о поездках в отпуск, когда входишь в квартиру или коттедж или в гостиничный номер и чувствуешь себя настолько не на месте, что возникает желание тут же уехать домой, но через пару дней эти новые стены внезапно становятся уютными, как будто ты жила в них всю свою жизнь. Что, в свою очередь, заставило вспомнить о древнем клише: «Нет ничего лучше дома». Она представляла себе этот дом как картинку в деревянной рамке, висевшую в кухне ее бабушки.

– Тридцать четыре шестьдесят, – сказал водитель, останавливаясь у дверей ее дома.

Она сунула ему две двадцатки и вспомнила о телефоне, оставшемся на заднем сиденье, только когда отперла входную дверь. Она слишком устала, чтобы расстраиваться.

Рут вошла в темную гостиную и увидела тарелку Кристиана и четыре пустые пивные бутылки на диване. Это вызвало новый приступ безнадежности. Она взяла бутылки и отнесла на кухню, прикинув, кто, по его мнению, должен был это сделать. У мужа была привычка оставлять дверцы шкафов открытыми, ящики комода – выдвинутыми так, чтобы удобно было зацепиться бедром, бросать мокрые полотенца на кровать, а грязные штаны кучей на пол. От чего умер твой последний раб, обычно хотелось ей воззвать, превратившись в женщину того сорта, какой ей никогда не хотелось быть.

Когда Рут подняла голову от посудомоечной машины, куда ставила тарелку Кристиана, она заметила низенький заборчик, который окружал то, что, вероятно, и было новым огородом. Она почувствовала острое желание посмотреть на него поближе. Это заставило ее открыть дверь черного хода и выйти в сад, который ночные огни города залили желтым светом. Огородик по форме был идеально прямоугольным, и сквозь частую сетку она смогла разглядеть ровные ряды. В конце каждого ряда стоял белый столбик, и на нем табличка с какой-то надписью. Она присела на траву, подсунула руку под сетку и выдернула один столбик. Корявым почерком Бетти было написано «морковка», а еще ниже Хэл накорябал что-то оранжевое.

Ее сердце сжалось, и она подумала, что может умереть от всей той выпивки, которую влила в себя, и выкуренных сигарет. То и другое было ей несвойственно. Но главная проблема заключалась в картинке в ее голове: оба ее ребенка, когда они были еще младенцами и сосали ее грудь. Она смотрела сверху вниз, как они насыщались, и удивлялась серьезности и напористости, с какой они тянули за соски. У нее создавалось впечатление, что ее грудь присоединена непосредственно к сердцу несколькими толстыми веревками, которые до того момента были не натянуты и бездействовали. Но дети сосали, и веревки становились упругими, и в конечном итоге сердце высвобождалось, как парус на яхте. Оба, и Бетти, и Хэл, ночью постоянно просыпались, каждой ночью, без исключения, и, когда она вынимала их из кроватки, вдыхая неповторимый запах, каким отличаются только новорожденные, они умиротворенно вздыхали, и ее охватывало необъяснимое чувство, и она клялась, что никогда не допустит, чтобы с ними случилось что-нибудь плохое.

И все эти чудеса, связанные с детьми. Первая улыбка на дотоле бессмысленном личике – она ведь прекраснее, чем висячие сады Вавилона или пирамиды, потому что эти чудеса происходят в вашем собственном мире, а не где-то еще. Первый членораздельный звук, быстро крепнущие ручки и ножки, которые еще вчера казались такими слабыми. Ты ждешь и ждешь с самого начала, ты мать и ждешь этих микроскопических чудес, от которых становится так благостно на душе. Но когда эти крошечные тельца обретают живой разум и все, чего вы так долго ждали, начинает сыпаться как из рога изобилия, вы иногда даже что-то упускаете. И тогда это перестает быть таким завораживающим, и вы забываете – до того момента, пока что-то, как сейчас, не переносит вас назад, к самому началу.

Как произошло, что Рут, которая любила так, что точно знала, где в ее теле находится сердце, упустила из виду создание такого великолепия, как этот огород? Жизнь наверняка поступила с ней несправедливо, заставив выбирать между собой и детьми. Столбик выпал из ее руки, и Рут тяжело села на уже влажную траву, закрыв рот ладонью, чтобы никого в доме не разбудить своими рыданиями.

Плакала она недолго – жалость к себе никогда не была коньком Рут, так что она быстро пришла в себя. Она заставила себя встать, подняться наверх и лечь в постель. Она была пьянее, чем ей казалось, она покачнулась, когда стаскивала одежду через голову, и уже начала беспокоиться, как будет себя чувствовать утром. Подушка была прохладной, но, когда она закрыла глаза, голова закружилась.

Кристиан перевернулся и положил руку поперек ее живота. Она до сих пор ненавидела эту его манеру.

– Победила? – спросил он.

– Лично я нет. Сэлли победила.

– И вы праздновали.

Рут понимала, что он этим хочет сказать.

– Не читай мне лекций насчет пьянства.

– Не собираюсь. – Рука двинулась вниз по телу, погладила бедро. – Мне нравится, когда ты пьяненькая.

Рут знала, как просто повернуться к нему, расслабиться и испытать удовольствие, но дурнота захватила ее как физически, так и душевно. Ей не хотелось делать усилие. В последнее время такое с ней случалось, она даже начала отказываться от секса, не отдавая себе отчет в том, что теряет. Она оттолкнула его руку:

– Я совсем плохая.

Кристиан тяжело отодвинулся, и Рут была уверена, что слышала, как он вздохнул.

У Кристиана было раннее совещание, поэтому он встал и ушел, когда еще все спали. Он нашел мобильный телефон Рут на коврике под дверью с карточкой фирмы такси. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что произошло, и его разозлило, что ей всегда удается легко отделаться после своих попоек, тогда как его, когда он появлялся подвыпивши, вынуждали испытывать чувство вины и считать себя алкоголиком и разрушителем семьи.

Стояло прекрасное весеннее утро, но у Кристиана болела голова, и от бликов солнца на дорогих машинах все плыло перед глазами. Он чувствовал себя довольно паршиво после этого ужасного интервью с Сарой. Встреча выбила его из колеи. Разница в их ситуациях была настолько разительной, что доходила до гротеска. За три года после их последней встречи он обрел новую хорошую работу, прекрасного сына плюс к удивительной дочери и сумел вернуть свой пошатнувшийся брак в нормальное русло. Сара же пыталась устроиться на должность много ниже той, какую занимала, когда он был с ней знаком, и выглядела так, будто только что перенесла тяжелую болезнь. Он просмотрел ее резюме – не замужем. Он не был настолько подонком, чтобы этому радоваться.

Два дня спустя после того она ему позвонила. Голос у нее был таким слабым, что, когда она спросила, нельзя ли им встретиться – так, ничего серьезного, но ей было странно увидеть его при таких обстоятельствах, и она бы не хотела все так оставить, – он не сумел отвертеться. Кристиан отчаянно хотел отказаться: ситуация представлялась ему чересчур опасной, – но он странным образом чувствовал себя ответственным за ее теперешнюю жизнь и согласился. Они должны были встретиться на следующий день.

Кристиан не привык ощущать замешательство; обычно он шел напролом или спрашивал совета у Рут. Он написал Тоби, единственному школьному другу, с которым регулярно встречался, и спросил, не может ли тот составить ему компанию сегодня вечером в баре. Он обрадовался, что Тоби согласился, и даже не стал возражать, когда тот предложил невероятно модный паб в Ноттинг Хилле, где он всегда чувствовал себя не в своей тарелке.

День тянулся и тянулся. Он провел длинный и нудный телефонный разговор с коллегами-американцами, один из его сотрудников сказался больным в третий раз за месяц, Кэрол пребывала в дурном расположении духа, и суши, которые он взял на ленч, были безвкусными и непомерно дорогими. В четыре он позвонил Рут, чтобы сказать, что звонил Тоби и жаловался, что у него кризис с его последней девушкой, поэтому он согласился пойти с ним куда-нибудь выпить, зная, что она не начнет орать, потому что сама накануне проштрафилась.

Когда Кристиан пришел, Тоби уже сидел с таким видом, будто владеет этим местом и знает всех вокруг, что, кстати, практически соответствовало действительности. Не повезло, подумал Кристиан, что лучший друг заставляет чувствовать себя неполноценным из-за его до смешного гламурного стиля жизни. Он не помнил, каким образом и даже когда Тоби занялся музыкальным бизнесом или каким чудом добился в нем такого успеха. В любом случае, стоя у изогнутой полированной барной стойки и заказывая две пинты «Гиннесса» у барменши, он в своем костюме чувствовал себя здесь белой вороной.

Тоби что-то рьяно писал на своем айфоне.

– Черт, мне надо будет рвать когти примерно через час. У нас сегодня группа показывается, и все пошло наперекосяк.

– Понятно. – Кристиан удержался и не попросился с ним.

– Короче, в чем дело? Откуда такая срочность?

Кристиан не имел представления, с кем Тоби спал в данный период, но готов был прозакладывать любые деньги, что она в такой же форме, как собака мясника, как любил говорить сам Тоби. Жизнь порой движется слишком быстро, ты не можешь быть уверен, прав ты или ошибаешься, глуп или умен, жалок или изыскан.

– Ты Сару помнишь?

– Конечно. Только не говори, что ты снова с ней встречаешься.

Кристиан отмахнулся:

– Нет, нет. Но случилась дикая вещь.

– Раз так, мне надо затянуться, – заявил Тоби, вставая.

Они вышли на улицу, и, в очередной раз наплевав на свое здоровье, Кристиан закурил тоже.

– Думал, что ты бросил.

– Только когда Рут где-то рядом.

– Так в чем дело? – Его друг прислонился к грязной стене паба, и Кристиан вдруг удивился, что он здесь делает.

– Она пришла на интервью, устраиваться на работу в мой отдел.

– Черт! И ты должен был провести это интервью?

– Ага, я не потрудился заранее просмотреть резюме, так что был совершенно не подготовлен, и тут она вошла, и Кэрол торчала тут же… короче, все было ужасно. – Кристиан мысленно увидел Сару. Иногда ему казалось, что он смотрит свою жизнь по телевизору и что на самом деле ничто не имеет значения. – Нет, вру, она выглядела потрясающе. Вот только, как бы это сказать, вымотанная.

– Наркотики?

– Нет, скорее такое впечатление, что жизнь не была с ней ласковой.

– И, полагаю, ты решил, что в этом виноват ты. Что она провела последние три года, тоскуя по тебе.

– Нет, но понимаешь, эта история с ребенком и остальное…

Снова зазвонил телефон Тоби.

– Извини, на этот звонок я должен ответить.

Он отозвался и пошел за угол, как ребенок, балансируя на узкой бровке замусоренного тротуара.

Кристиан от нечего делать проверил свой телефон и увидел, что Рут прислала сообщение с просьбой по дороге домой купить молока.

– Извини. Пошли внутрь, – сказал вернувшийся Тоби.

Они снова сели за круглый столик, где сидели раньше, и разлитые ими лужицы пива все еще отражали огни бара. Кристиан надеялся, что их никогда не вытрут.

– Она позвонила мне несколько дней назад, и завтра мы идем на ленч.

– У тебя что, крыша поехала? – Кристиан удивился, разглядев гнев на лице друга. – Ты же знаешь, что Рут бросит тебя, если ты опять это сделаешь. Хрен его знает, как тебе удалось в прошлый раз уговорить ее разрешить тебе остаться, но во второй раз ничего не выйдет.

– Я ничего не планирую. Но я не мог отказаться – чувствую себя виноватым.

Тоби потер глаза тыльной стороной ладони. Кристиану снова захотелось закурить.

– Слушай, ведь она же прекрасно знала, на что идет. Выкидыши случаются у женщин ежедневно. Поверить невозможно, что после трех лет она все еще расстраивается по этому поводу. Если хочешь знать мое мнение, так она подумала, что у нее появился шанс, и решила им воспользоваться. А ты, друг мой, должен был вежливо отказаться.

– Не знаю. Не думаю, что она такая.

– Ты не хочешь думать, что она такая.

Кристиан сам не знал, что он думал. Вполне возможно, Тоби был прав.

– Ты иногда задумываешься, таков ли ты, каким себе кажешься?

– Нет. Да.

Кристиан рассердился, но необязательно на Тоби, просто Тоби подвернулся под руку.

– Ты не понимаешь.

– Пожалуйста, только не начинай рассказывать мне, насколько тяжела семейная жизнь. Про всю эту дерьмовую любовь, дружбу и детей.

Кристиан стиснул рукой стакан:

– Отсутствие секса, постоянные ссоры, огромные выплаты по закладной.

– Не так уж все плохо.

– И ты, разумеется, готов не глядя со мной махнуться?

– Я этого не говорил. Я только хотел сказать, что Рут и дети просто изумительные, и иногда, когда я ухожу от вас, я чувствую себя, как бы это сказать, пустым, что ли. – Кристиан засмеялся. – Слушай, я не собираюсь утверждать, что у меня говенная жизнь и все, чего мне хочется, это устаканиться, но с моей колокольни твоя жизнь тоже не представляется такой уж дерьмовой.

Кристиан откинулся на спинку стула. Он чувствовал себя потрепанным. Как такое может быть: они с Тоби вышли из одинаковых семей – и, тем не менее, у них такие разные взгляды на жизнь. Везде столько разных шансов, откуда вообще ты можешь знать, что сделал правильный выбор?

– Пить еще будешь?

– Нет, мне пора. – Тоби встал. – Ты и в школе таким же был, вечно волновался, что тот и этот успевают лучше, чем ты, или что вечеринка, на которую ты не пошел, была лучшей в году. Нельзя иметь все. Мы теперь взрослые, а взрослым людям достается. Ни для кого жизнь не является сплошным удовольствием, более того, большинству, считай, везет, если вообще какое-то удовольствие случается. Я бы отменил ленч с Сарой и повел Рут ужинать.

Агате хотелось, по крайней мере, заинтересовать Хэла идеей еды, прежде чем Рут в пятницу потащит его к этому идиотскому диетологу. Но они были так заняты огородом, походом в музей и плаваньем, что ей ничего не удалось сделать. Тем не менее она сильно сомневалась, что от врача будет хоть какая-нибудь польза.

Рут выглядела похудевшей и усталой, когда вышла в пятницу к завтраку. На ней были обычные джинсы и блузка, но она не очень натурально притворялась, рассказывая, как она счастлива, что у нее свободный день. Агате хотелось сказать ей, что этого не стоило говорить, и, разумеется, тут же нижняя губа Бетти задрожала над миской с рисовой кашей.

– Я тоже хочу поехать, мам.

– Но там будет скучно. Мы же с Хэлом идем к врачу.

– Я люблю врачей.

– Ничего подобного.

– Люблю.

Бетти уже ревела, набирая обороты для полномасштабной истерики.

– Нечестно, Хэл будет весь день с тобой. Я никогда не была весь день с тобой.

Рут поставила на стол чашку с кофе, и на мгновение Агате показалось, что она сейчас заплачет.

– Уверена, Агата приготовила для вас что-нибудь интересное.

– Не хочу Агату. Хочу тебя.

Агата сказала себе, что не надо обижаться, дети часто говорят то, чего на самом деле не имеют в виду. Она начала загружать посуду в машину – и тут даже спиной почувствовала, что атмосфера изменилась. Рут была готова сдаться. Для Агаты ситуация лишний раз подтверждала, что, заведя детей, не следует работать. Ты чувствуешь себя постоянно виноватой и поэтому не способна сказать «нет», и дети знают, что могут добиться всего, чего только захотят, если немного поноют. Если бы Рут сажала с детьми овощи в огороде и дивилась на динозавров, она смогла бы сказать «нет».

Теперь Бетти вопила непрерывно, впиваясь в мозги так, что даже Хэл закрыл ладонями уши.

– Ладно, ладно, – попыталась перекричать ее Рут, – ладно, ты победила, поедем с нами.

Бетти мгновенно перестала блажить, забралась к матери на колени и начала детально планировать их день.

Рут посмотрела поверх ее головы на Агату:

– Наверное, вам бы пригодился выходной, Эгги. А мне будет приятно провести время с ними обоими. После врача мы пойдем и пообедаем в Гайд-парке, может, уток покормим.

– Я приготовлю ужин к вашему возвращению, – пообещала Агата, хватаясь за соломинку, чтобы убедить Рут в своей полезности.

– Нет, не надо, я настаиваю. Возьмите выходной, повидайтесь с кем-нибудь из друзей. Вы с самого начала работаете без устали, наверное, решили, что мы настоящие рабовладельцы.

Агата улыбнулась, но на самом деле ей хотелось расплакаться. Она уже начала верить, что Дональдсоны не заметят, что она никогда не просит выходной, ей никто не звонит, она ни с кем не встречается. Теперь снова придется притворяться, покупать еще один мобильный телефон, чтобы можно было звонить самой себе, или идти и сидеть одной в кино.

Дело не в том, что у Агаты никогда не было друзей. У нее была парочка серьезных дружеских взаимоотношений, которые, она надеялась, были ответом на ее молитвы и никогда не закончатся. Но она постоянно ошибалась в своих подругах, они никогда не понимали ее так, как ей поначалу казалось.

Лучшей подругой за всю ее жизнь была девушка по имени Лаура. Они познакомились в агентстве по уборке, куда она поступила, когда впервые приехала в Лондон. С первого момента, как Агата увидела ее в этом современном, с иголочки офисе в Кенсингтоне, она поняла, что они станут подругами навек. Было что-то изысканное в ее подкрашенных светлых волосах, высоком воротничке и четком выговоре, и Агате захотелось обладать ею, как некой изумительной вазой, которую можно поставить на видное место и никогда не убирать.

Агате удалось избавиться от своей северной манеры растягивать слова за то время, которое понадобилось, чтобы пересечь офис фирмы, и она даже сама удивлялась звукам, слетавшим с ее губ. Она научилась казаться сверхуверенной и излагать убедительную историю насчет нужды в деньгах для поездки в Аргентину, запланированной на вторую половину года, между окончанием школы и поступлением в вуз. И вы не удивитесь, когда узнаете, что Лаура тоже собиралась заработать деньги на путешествие во время свободного года, только она собиралась в Америку. И с друзьями.

Оказалось проще простого находить поводы появляться в офисе и еще проще – заставить Лауру смеяться над этими совпадениями и удивляться им, хотя совсем не сложно разобраться в человеке, подглядев, что он читает, что ест на ленч и какой предпочитает журнал. «Гордость и предубеждение», бутерброд с тунцом и «Хит», соответственно.

Родители Агаты путешествовали по Багамам, а брат учился в Сент-Эндрюсе и никогда не приезжал домой. Агате не хотелось возвращаться в их пустой дом в Оксфорде, поэтому она спала на полу у подруги, пока зарабатывала деньги. Она бы с удовольствием пригласила Лауру в гости, но мать подруги страдает депрессией и большую часть времени проводит в постели, к тому же у нее странное отношение к грязи, так что Агата не хочет рисковать. Более того, она как-то призналась Лауре за кофе, что подруга начала ее раздражать, поскольку завела себе нового бойфренда и, похоже, напрочь забыла о существовании всех остальных людей. Что было некстати, поскольку почти все ее другие друзья разъехались.

Расскажи мне об этом, попросила Лаура – и заметила, что лето оказалось таким скучным, что она подумывает, не поехать ли в Бристоль в сентябре. Бристоль, надо же, какое смешное совпадение, я сама еду в Эксетер, который совсем рядом, сказала Агата. И в тот момент она всем сердцем верила, что к следующему сентябрю поступит именно в тот университет, потому что, как выяснилось, она изначально к этому стремилась.

Лаура была знакома с интересными людьми и бывала в любопытных местах, и она стала брать с собой Агату. Агата знала, что вписаться в этот круг она сможет, только если будет забавна, свободна в нужное время и сумеет всегда говорить то, что полагается. Но говорить то, что полагается, можно, только если понимаешь, о чем вообще люди толкуют. Лаура и ее друзья, похоже, начинали каждый разговор с фразы: «А ты знаешь…» Или: «Как Конни сказала…» Или: «Когда я в последний раз была в коттедже Тома…» Эти люди-призраки начали угнетать Агату, вмешиваться в ее сны. Было утомительно никого не знать, и Агата чувствовала, что к ней начинают терять интерес, по мере того как она все больше и больше проявляет свое невежество. А ей все чудилось, что на самом деле она знает всех этих людей, но никто из них никогда не материализуется. Поэтому однажды, возможно выпив лишний бокал шардоне, она удивила саму себя, сообщив, что знает Вики. Вики из Хаммерсмита, которая все лето путешествовала по Европе и чьи родители живут в Хартфордшире. Длинные светлые волосы и великолепная фигура, да, надо же, как удивительно.

Вот только эта клятая Вики появилась через неделю, вся из себя бронзовая и изумительная, точно такая, какой ее описывали другие. И она понятия не имела, кто такая Агата, никогда ее не видела. Это было ужасно, потому что Агата весь вечер рассказывала всем, кто соглашался слушать, о семейном отпуске в Корнуолле и их общей любви к легкой атлетике. Лаура после этого перестала ей звонить.

Это напомнило Агате о Сандре, ее однокласснице, которая перестала с ней разговаривать, спросив у мамы Агаты, действительно ли та знакома с Билли Пайпер. Мамаша даже не знала, кто такая Билли Пайпер, что было весьма характерно для этой глупой женщины. Но после того как Агату разоблачили, ей захотелось крикнуть, что она все равно она ее знает. Она прочитала каждое слово, когда-либо написанное о Билли Пайпер, следила за ее карьерой с той поры, как та стала хоть сколько-то известной, и уж наверняка раньше, чем эта дура Сандра вообще о ней узнала. А ей пришлось выслушивать разглагольствования Сандры насчет проблем Билли с едой еще с детства, и хотелось или ее поправить, или как следует врезать. Но никто не слушал, поэтому она заявила, что ее мать и мама Билли были закадычными подругами, что мать знала Билли с детских лет и у той никогда не было анорексии. И знаете что, даже сейчас ее надо хорошо прижать, чтобы она призналась, что это вранье.

Рут начала свой день с детьми с позитивной ноты. Бетти выступила с удачной идеей, и Рут было стыдно, что она сама до этого не додумалась. Неожиданно монотонная серость, которая всегда нависала над их головами, сменилась детской голубизной и ярким солнцем. Если забыть про то, что день им придется начать с визита к диетологу за 120 фунтов в час, потому что ее сын отказывается есть, то можно вообразить, что все будет идеально. И Рут об этом позаботится. Ладно, она прозевала огород, но наверняка можно прекрасно провести время и во множестве других мест.

По дороге к метро она сочла нужным напомнить Бетти, куда они направляются.

– Ты понимаешь, что должна себя очень, очень хорошо вести у доктора, тебе ясно?

– Конечно, мамочка.

– Ты должна сидеть совершенно спокойно и позволить мне с ним поговорить. Понятно? Никаких выкрутасов. Потому что маме очень важно расслышать все, что он говорит. А затем мы сможем пойти в парк, и, если ты будешь совсем-совсем хорошей девочкой, мама купит тебе самое большое мороженое, ты такого еще и не видела.

Рут не любила ездить с детьми на метро, всегда волновалась. В голову приходили бесчисленные сценарии, в которых террорист взрывает бомбу, или оба ее ребенка одновременно пытаются спрыгнуть вниз перед подходящим поездом, или кто-нибудь хватает Бетти и, чтобы вернуть ее, приходится оставить Хэла одного. Плюс к этому обычные проблемы, вроде того, что на многих станциях нет лифтов и никто никогда не поможет с багажом. Пассажиры ненавидят матерей с детьми больше, чем террористов с бомбами. Она попробовала представить на своем месте Кристиана и рассмеялась. Удивительно, что она постоянно о нем думает, он для нее как талисман в кармане.

Поезд с ревом ворвался на станцию вместе с потоком теплого воздуха, отчего Рут захотелось закрыть глаза и представить себе, что она стоит в африканской пустыне. Платформа под ногами казалась ей старой и выношенной, а впереди лежал еще огромный кусок дня, который надо пережить, прежде чем они вернутся на эту станцию метро. Она беспокоилась, что время в обществе детей всегда будет таким – чередой событий, которые надо пережить, прежде чем появится законная возможность уложить малышей спать.

– Пошли, – крикнула она, втягивая Бетти в вагон и так сильно притиснув ее руку к дверце, что та закричала.

– Моя Брэт! – взвизгнула Бетти, когда двери захлопнулись.

Рут обернулась и увидела, что уродливая пластиковая кукла падает под поезд.

– Они убьют мою Брэт, – заныла Бетти, когда поезд тронулся.

– Не переживай, детка, я куплю тебе другую, – сказала Рут, втайне довольная, потому что эти куклы могут сами по себе выработать у женщины комплексы, хотя она была уверена, что читала, будто они – самые лучшие игрушки. В сравнении с ними Барби и Синди похожи на монашек. У них такие нелепо провокационные формы, какие мог придумать только законченный фетишист. А их физиономии – убедительная реклама пластической хирургии, не говоря уже об одежде, которая заставила бы покраснеть уличную потаскуху. В один прекрасный день она соберется с духом и объяснит Бетти, почему иметь такие игрушки не умно и не круто, что женщина – это не только ее внешний вид… Черт, под этот непрерывный истерический вой Бетти просто невозможно нормально думать.

Кристиан понимал, что Тоби прав насчет Сары, но он также знал, что элементарно не мог отказаться встретиться с ней во время ленча. В итальянский ресторан в нескольких кварталах от офиса он пришел первым и выбрал столик в глубине зала. Столик был слишком маленьким и интимным, накрытый клеенкой в красно-белую клетку и с обязательной корзинкой с хлебными палочками посредине. Рут бы посмеялась над фотографией папы Римского в рамке, висевшей над входом в туалеты; он даже представил, как бы она сказала, что это не улучшает аппетит.

Сара опоздала на позволительные десять минут, но выглядела смущенной и суетливой. Она отвернулась, усевшись напротив него, и он разглядел, что она сильно похудела и выглядела почти как одна из этих манекенщиц из журнала Рут. Сегодня на ней были черные брюки и черная водолазка, вокруг шеи шарф с леопардовым рисунком. Ее когда-то блондинистые волосы спадали до плеч. Минимум косметики, только глаза чуть подкрашены. Он понимал, что это неправильно – находить ее такой привлекательной.

– Извини, что я позвонила, – сразу же начала она. – Это было ни к чему.

– Нет, все нормально, ты правильно сделала. – Кристиан показал официанту на бутылку вина, которую выбрал, так как вряд ли ему удастся обойтись без алкоголя.

Он увидел, что Сара нервничает, то и дело поправляет свой шарф, и заметил, как от шеи к подбородку поднимается краснота, подобно буйному плющу.

– Итак, – сказала она, ломая хлебную палочку, но не поднося ее ко рту, – новая работа?

– Угу. Я там уже почти два года работаю.

– Все в порядке?

– Ну, знаешь, насколько это возможно.

– Но у тебя всегда все получалось.

Кристиан попытался услышать нотку сарказма в ее голосе, но не сумел. Он кивнул, понимая, что должен вернуть мяч, подобно некоему полупрофессиональному теннисисту.

– А как у тебя, чем ты все это время занималась?

– Ну, я в основном жила в Австралии. – Она опустила глаза и раскрошила еще кусок хлеба.

Принесли вино, и Кристиан наполнил бокалы.

– Австралия. Вау. – Ему хотелось уйти. Он всегда ненавидел людей, которые отправлялись в Австралию за чем-либо, кроме отдыха.

– Да, это было чудесно. – Он видел, что она хочет что-то сказать, и позволил молчанию затянуться. Сара то и дело заправляла волосы за уши. – После, ну, ты знаешь, выкидыша я вернулась к маме и папе на некоторое время, а потом подумала, а пошло оно все, села в самолет и оказалась в Сиднее. Там я кой-кого встретила и задержалась на два года.

Кристиану понравилось это «кой-кого»: было бы глупо думать, что она все это время страдала по нему.

– Чудесно. Ты работала?

– Только в баре и вроде того. Там легче прожить.

Сара продолжала болтать насчет погоды, жизненного уровня и пляжей. Все это Кристиан слышал бесчисленное количество раз. Казалось невероятным, что он едва не бросил Рут ради этой женщины. Тут уж как фишка ляжет. Он мог бы прожить всю жизнь с Сарой, их ребенку было бы уже больше двух лет. Наверное, жили бы они в крошечной квартирке, потому что ему пришлось бы отдавать большую часть денег Рут, которая будет ненавидеть его на законных основаниях. Она может даже встретить кого-нибудь другого, а он останется одиноким и измотанным, потому что наверняка большинство их друзей и родственников примут ее сторону. Его двое детей останутся почти незнакомцами для него, с одним он даже и не жил никогда, и в эти ужасные дни свиданий придется водить их в зоопарк, где им всем будет хотеться расплакаться. А потом, когда Бетти вырастет, она будет говорить своим будущим бойфрендам, что не доверяет мужчинам, потому что ее папа, когда ей было три года, заделал одной женщине ребенка и бросил ее мать, предоставив растить ее и Хэла в одиночку.

И с Сарой тоже ничего не будет по-другому. Он видел это так же ясно, как то, что солнце светит в зал через окно. Они бы провели последние два года в ссорах, чья очередь выносить мусор, или почему он смотрит так много футбола, или кто из них больше устал. Печально сознавать, что никто не уникален, и с кем ты остаешься, больше зависит от обстоятельств, чем от намерения. Ему ужасно хотелось оказаться дома, сидеть на одном из неудобных диванов, покупкой которых он всегда дразнил Рут – с ее точки зрения, они хорошо выглядели, – смотреть, как дерутся Бетти и Хэл, переглядываться с Рут и на крошечную секунду решить, что у них полное согласие.

– Ну и кто у тебя?

Кристиан почти не обращал внимания на то, что говорит Сара. Его паста была прекрасной, но ее было слишком много на небольшой тарелке, от чего она казалась липкой, хотя на самом деле была великолепно приготовлена.

– Прости, ты о чем?

– Мальчик или девочка?

Вопрос был неприятным, и Кристиан представить не мог, зачем ей понадобилось это знать.

– А… да. Извини. Мальчик.

– Мальчик и девочка. Замечательно. – На этот раз сарказм был явным. Ему что, извиниться? Рассказать обо всем, что произошло? Она этого ждет? Он чувствовал себя усталым, все казалось бессмысленным, ничего нельзя изменить, но, может быть, ей просто необходимо выговориться? Но Сара, похоже, передумала, потому что улыбнулась:

– Прости. Я за тебя рада.

Кристиан было прикинул, не стоит ли рассказать ей, что Бетти все еще постоянно просыпается ночью или что Хэл не съел ни одного кусочка пищи, несмотря на то что ему третий год, и существует на двадцати бутылочках молока в день. В среднем. Но это показалось ему слишком большим предательством по отношению к семье, как будто его сидения здесь с Сарой было недостаточно.

– Вообще-то, – сказал он, глядя на часы, – понимаешь, у меня совещание в три. Очень было приятно тебя видеть.

– Да, разумеется.

Уходить было неловко. Ни один не знал, как закончить встречу. Когда они прощались, Кристиан заметил в канаве голубя со сломанной лапой, который выглядел таким несчастным, что захотелось найти кирпич и покончить с его мучениями. Серые перья растрепаны, на спине – плешина, другие голуби, по-видимому, его бросили. Он наблюдал, как уверенно уходит Сара, и надеялся, что она покидает его жизнь навсегда.

По дороге в офис Кристиан проверил телефон и выяснил, что пропустил три звонка от Рут. Страшно подумать, что что-то плохое могло случиться с его семьей, пока он сидел за этим ужасным ленчем со своей бывшей любовницей. Он сразу же перезвонил Рут, она ответила после второго звонка.

– Рут. Что случилось?

Ее голос сорвался, стоило ей его услышать:

– Господи, какой кошмар. Я сто лет пытаюсь до тебя дозвониться.

– Какой кошмар? – Паника поднималась к горлу, как рвота, он уже представил себе самые жуткие картины того, что могло произойти с его детьми; с каждым ударом сердца эти картины становились все страшнее.

– Диетолог.

Он расслабился:

– Да, конечно, и что он сказал?

– Я сейчас не могу говорить. Понимаешь, маленькие ушки на макушке и все такое. – Ее голос дрогнул, он практически видел, как она пытается овладеть собой ради детей. Ей часто приходилось этим заниматься, когда Хэл был еще совсем маленьким. – Я жалею, что туда пошла. Весь день был настоящей катастрофой. Не думаю, что я смогу повторить.

– Что повторить?

– Стать еще раз матерью.

– Будет тебе, Рут, успокойся. Почему бы нам с тобой сегодня не пойти куда-нибудь поужинать и как следует обо всем поговорить? Спроси Эгги, не присмотрит ли она за детьми.

– Я так устала. Не знаю, хватит ли у меня сил.

– Да ладно, куда-нибудь рядом.

Рут громко шмыгнула носом:

– Ладно.

Гибель Брэт была дурным предзнаменованием. По мере удаления от места преступления истерика Бетти только набирала обороты. Рут не могла ничего придумать, чтобы ее успокоить, так что на полпути сама запаниковала. Стены метро слишком наваливались на нее, и она чувствовала каждую колдобину. Интересно, о чем она думала, запихивая детей в эту массу металла глубоко под Лондоном. Все наводило ужас.

Ко времени прибытия на «Оксфорд Серкус» Бетти перешла на тупое подвывание, но, тем не менее, цеплялась за вагон, как мокрая тряпка. На улице было полно молодых девиц, беззаботно направлявшихся в «Топ Шоп». Они вертели тощими бедрами, не тронутыми родами. Любая из них годилась в модели «Viva», но журнал, тем не менее, ориентировался на таких женщин, как Рут. Допустим, не совсем таких. Журнал предпочитал успешных женщин, выглядящих безукоризненно.

Кабинет диетолога находился в узком высоком здании между Оксфорд-стрит и Риджент-стрит и выглядел внушительно, как директор школы. Рут ожидала, что нажмет на звонок – и ее проводят в фойе, но из дверей она попала прямиком в приемную, потому что та, казалось, была в этом здании главным помещением. Секретарша сверкала, как женщина в рекламе пластической хирургии на четвертой полосе журнала. Называя фамилию Хэла, Рут чувствовала себя грязной и недокормленной.

Кабинет доктора Хэкетта был больше ее гостиной и меблирован, как в пародии на преуспевающего частного врача: фотографии в позолоченных рамках, больший полированный деревянный стол и два глубоких кожаных кресла, расположенных по сторонам стола. Два окна от пола до потолка выходили в частный садик, что казалось невероятным в центре города. Звуков транспорта не было слышно.

Рут представляла доктора Хэкетта дружелюбным, немного хипповым, но очень современным мужчиной, с длинными седыми волосами и стройными ногами, которые он бы непрерывно то скрещивал, то ставил ровно. Он никак не должен был оказаться пузатеньким пожилым мужчиной в очках, сдвинутых на кончик носа, в до смешного дорого выглядящем костюме-тройке. Он также не должен был сидеть на одном из концов стола со скучающим видом.

Усевшись, Рут увидела себя и детей его глазами с такой ясностью, что стало неприятно. Лицо Бетти было зареванным, грязным и пятнистым от слез. Невозмутимый Хэл прилип к ее бедру и сосал бутылочку. Сама же она выглядела излишне худой, со спутанными волосами, и невроз сжился с ней так же тесно, как с некоторыми женщинами – духи. Я вообще-то другая, хотелось ей сказать, просто сегодня выдался неудачный день, вам не повезло.

– Итак, миссис Дональдсон, – сказал он, – что за проблема с вашим сыном?

Рут немедленно взъерошилась:

– Я не знаю, можно ли это назвать проблемой.

Доктор вздохнул:

– Если это не проблема, тогда позвольте вас спросить, что вы здесь делаете? – Он заставил ее почувствовать себя дурой, как, впрочем, она предполагала, того и хотел. Интересно, каким образом он выбился в диетологи?

– Простите, я не то хотела сказать. Я просто подразумевала, что мы не знаем, что и думать… Пожалуйста, положи на место! – Рут подпрыгнула, только тут заметив, что Бетти подталкивает огромное стеклянное пресс-папье поближе к краю стола. – Черт, Бетти, что ты творишь? – заорала она, и нижняя губа Бетти немедленно начала дрожать. – Простите, – сказала она врачу. – Хэл никогда не ел никакой твердой пищи. Никогда. Он питается только молоком из бутылочек.

– И сколько бутылок он выпивает за день?

Правда вдруг показалось непроизносимой в этом стерильном офисе, поэтому Рут бессмысленно соврала:

– Примерно десять.

– По крайней мере, ему хватает.

– Да, но ему уже третий год.

Тишину прервали звуки сосания – Хэл занялся бутылкой. Даже забавно.

– Вы ему еду предлагали?

– Каждый день. Каждый раз, когда полагается есть.

– Вы едите с ним вместе?

Рут потерла шею сбоку:

– Нет, не часто.

Врач что-то записал.

– Вы работаете?

– Да, но у нас великолепная няня. Она знает, что надо делать. Кстати, она недавно вскопала огород и посадила овощи, дети ей помогали. Она где-то вычитала, что, если ты видишь, как растут овощи, у тебя скорее возникнет желание их съесть.

– Что-то я не знаком с такой теорией.

– Это не только огород Хэла, – вмешалась Бетти. – Я тоже помогала. – Она соскользнула со стула на пол и принялась плакать.

Рут решила ее игнорировать.

– А как насчет остального его развития?

Рут подсчитала, что у нее в запасе примерно десять минут, прежде чем Бетти достигнет максимальных децибелов.

– Похвастать особо нечем. Он сильно отстает от Бетти в ее возрасте. Совсем мало говорит, у него почти нет друзей. – Рут боялась, что расплачется. Желудок как будто сжали в тисках.

– Вы в курсе, что отказ от еды иногда бывает симптомом более серьезного физиологического нарушения?

– Нет, я не знала. Полагаете, у Хэла что-то в этом роде? – Она заметила, что голос ее становится выше и громче.

– Понятия не имею. На данный момент у меня нет никаких оснований подозревать что-либо подобное. Я только говорю, что, возможно, понадобится более тщательное обследование.

– Я хочу домой, – заявила из-под стула Бетти.

– Но мы ведь можем сдать какие-то анализы?

– Не все сразу, миссис Дональдсон. Постепенно.

Ты не смеешь так поступать, хотелось крикнуть Рут. Не можешь подразнить меня информацией и не сказать ничего конкретно. Ей хотелось встать и трясти этого идиота, пока он не расскажет ей все в деталях.

– Вы пытались не давать ему бутылочку?

– Нет. Муж выступал с таким предложением, но мне это показалось слишком жестоким.

Доктор Хэкетт взглянул на нее поверх очков, и его лицо приняло выражение откровенного презрения.

– Жестоко быть добрым, я бы сказал.

– Мама, я хочу уйти. Ты сказала, что купишь мне новую Брэт.

Рут посмотрела на валяющуюся на полу дочь с красным лицом, готовящуюся к новому приступу воя, и на мгновение возненавидела ее.

– Не сейчас, Бетти. Ты не получишь новую куклу, если не будешь себя хорошо вести.

– Вы работаете полный день, миссис Дональдсон?

– Да.

– Вы что-нибудь слышали о синдроме отчуждения?

– Ну, вроде того. – Ну конечно. Какая же она дура, что сразу не поняла, что он во всем обвинит ее.

– Когда вы вернулись на работу после рождения Хэла?

– Ему было примерно пять месяцев. – Рут едва не извинилась, но сумела вовремя остановиться. Ей вдруг стало очень жарко.

– Пять месяцев – неудачный возраст, чтобы отрывать ребенка от матери, – заметил доктор Хэкетт. – Так можно пропустить множество очень важных этапов развития.

Во рту Рут пересохло.

– В самом деле? – Почему он не спросил, когда приступил к работе Кристиан и сколько времени тот проводит дома? И не трахал ли тот секретаршу, пока она ходила беременной?

Бетти выла. Рут дико хотелось дать ей хорошего пинка. Ей вспомнилось, как та лежала рядом с ними в кровати, когда была еще совсем маленькой, и она удивилась, как это удалось удержаться и не придушить ее подушкой или не швырнуть через комнату. Не то чтобы ей этого хотелось. Как раз наоборот. Но казалось невероятным столкнуться с ответственностью, которая будет висеть над тобой всю жизнь. Хэл заснул у нее на плече, и она чувствовала, как пот с его головы течет ей за шиворот.

– Вы не могли бы как-то ее утихомирить? – поинтересовался врач.

– Увы, у нее случаются такие приступы. Тут почти ничем не поможешь.

Она видела, что врач решил предоставить их своей судьбе.

– Единственное, что я могу предложить, это сократить число бутылочек. Прекратите предлагать ему пищу. Затем, когда проголодается, дайте ему что-нибудь, что ему понравится. Печенье или шоколад. Самое главное, заставить его начать есть, о питательности можно будет побеспокоиться позже. – Он теперь вынужден был кричать, чтобы быть услышанным.

Рут встала. Она уже получила такой совет от их лечащего терапевта, но не могла ему следовать, даже если он давался бесплатно и без предвзятости. Она перегрузила Хэла в коляску и пристегнула, затем подошла к Бетти, схватила за руку, подняла и поволокла по комнате. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не закатить дочери пощечину.

– Звучит разумно. Я немедленно приступлю к выполнению ваших указаний.

У доктора Хэкетта отвисла челюсть, и Рут предположила, что ему никогда не доводилось видеть подобное семейство.

– Приходите через месяц, – сказал он, беря себя в руки. – Верити запишет вас.

– Да, чудесно. – Рут пыталась пройти в дверь, одной рукой толкая коляску, другой волоча закатывающуюся в воплях Бетти. – И извините меня за все.

– Возможно, было бы разумно в следующий раз оставить ее с вашей удивительной няней, – сказал доктор Хэкетт, когда она закрывала дверь.

Рут не удосужилась поговорить со сверкающей Верити на выходе. Теперь Бетти уже требовала Брэт. Рут села на корточки около дочери и прошипела:

– Ты Брэт не получишь. Я же велела вести себя хорошо, а ты не послушалась. Мы едем домой.

Бетти прибавила звук:

– Я ненавижу тебя, мама. Ненавижу.

Перед глазами Рут плясали белые точки, и она четко ощущала стук собственного сердца. Я тебя тоже ненавижу, хотелось ей крикнуть дочери. Однажды она слышала на детской площадке, как какая-то мать так и сказала своему ребенку. Мимо мчались большие красные автобусы, стеклянные двери магазинов с шипением открывались и закрывались, покупатели шастали туда-сюда. Люди проходили мимо, цокая языком при виде женщины, которая не в состоянии справиться со своими детьми на улице. Худой мужчина с большим плакатом на груди с надписью «Все для гольфа» протиснулся мимо нее, и она уловила жалость в его глазах. Земля тряслась у Рут под ногами, со всех сторон на нее валились различные звуки. Она очень четко видела себя как будто на карте – маленькую точку на серых улицах. Она могла представить себе все эти бойлеры, работающие в домах, все колеса бесчисленных автомобилей, без конца вращающиеся на асфальте, все голоса, кричащие в надежде быть услышанными, весь детский рев, все мусорные баки, которые требуется опорожнить, все жизни, которые надо прожить. Рут ступила на дорогу и подняла руку, останавливая такси.

К тому времени, как они доехали до дома, Рут почувствовала, что плечи у нее затекли. Бетти перешла на тихий скулеж, Хэл все еще спал. Они благополучно прошли через входную дверь, чего, по мнению Рут, нельзя было сказать про весь день.

Агата сидела на кухне над чашкой кофе и журналом и очень удивилась их появлению.

– Я думала, вы собираетесь кормить уток, – сказала она. – Я как раз собиралась уйти.

Рут взглянула на часы. Было десять минут второго. Скорее всего, она не потратила и десяти минут из оплаченного часа.

– Не могли бы вы поставить Бетти мультфильм? – попросила она, падая на стул. Хотелось кофе, но она не могла двинуться.

Агата читала в журнале статью о широко известном телевизионном комментаторе и его погоне за привидениями. Это показалось Рут сущей ерундой в сравнении с ее приключениями.

Агата снова влетела в кухню:

– Она говорит, что хочет есть. Вы где-нибудь ели? – Рут покачала головой. – Я сделаю ей тост с сыром. Вы не хотите?

Рут взглянула на энергичную девицу, стоявшую в ее кухне и готовую к любым трудностям. Возможно, надо вернуться к практике рождения детей в шестнадцать лет, ведь это единственный период в жизни, когда вы достаточно оптимистичны и полны энергии.

– Нет, спасибо, Эгги, – сказала она и вдруг разрыдалась.

Агата подошла и села рядом:

– В чем дело, Рут? Что случилось?

Беспокойство в голосе Агаты глубоко тронуло Рут. Как будто ей не все равно.

– Все, – умудрилась она произнести. – Я ужасная мать.

– Не говорите глупостей. – Агата положила ладонь на руку Рут. – Вы замечательная. Почему вы так говорите?

– Диетолог считает, что в проблемах Хэла виновата я. Про Кристиана он даже не спросил. Почему я вечно во всем виновата?

– Не слушайте его. Он ничего не понимает. Успокойтесь, Рут, дети вас любят.

– Но почему тогда Хэл не ест? И почему Бетти постоянно ревет? Почему она толком не спит, черт побери?

Рут подняла глаза и увидела резвящихся в синем небе скворцов. Она позавидовала их свободе, отсутствию ответственности. Она снова повернулась к Эгги, которая, было видно, пытается сказать что-то правильное.

– Вы можете сказать, чтобы я не лезла не в свое дело, Рут, но я слышу вас и Бетти ночью. И я вовсе не говорю, что вы ведете себя неправильно или еще что-то в этом роде, но, знаете, иногда, когда попадаешь в ситуацию и застреваешь там надолго, трудно увидеть выход.

У Рут сжалось сердце.

– Продолжайте.

– Ну, это только теория, но вы могли бы попробовать брать ее в свою постель.

– Она когда-то спала с нами каждую ночь, – сказала Рут. – В первый год у нее даже своей кроватки не было. Но Кристиан настоял, чтобы мы ее переместили.

Агата покраснела:

– Да, но ведь она никогда не просыпается до полуночи. Вы можете укладывать ее в ее кроватку, а потому позволить перебраться к вам в середине ночи. Мне кажется, она боится. Во всяком случае, так мне представляется, когда я вас слышу.

– Боится? – Рут попыталась вспомнить ночные вопли дочери, услышать в них то, что удалось услышать Эгги.

– Да, она как бы попала в заколдованный круг, знает, что вы злитесь, и боится. Не знаю, но мне кажется, что попробовать стоит.

– Все стоит попробовать, – согласилась Рут.

– Надеюсь, вы не рассердились, что я все это высказала, – сказала Агата.

Рут положила ладонь на руку девушки. Она чувствовала себя виноватой, что плохо говорила о ней Сэлли, стыдилась, что вообще могла в ней сомневаться. Она просто славная молодая девушка, которая хочет, чтобы все было как можно лучше.

– Не глупите, Эгги. Вы так добры, что беспокоитесь о нас. Это я должна извиняться за то, что мешаю вам спать.

Агата покачала головой.

– Так вы попробуете?

Рут улыбнулась:

– Обязательно. Сегодня. В полночь. – Она убрала руку и засмеялась. – Теперь, когда мы разобрались с Бетти, что же нам делать с Хэлом? Через несколько недель ему исполнится три года, а он не ест.

– У него скоро день рождения?

– Да, а я даже не приступила к организации.

– Рут, пожалуйста, позвольте мне. Я бы с удовольствием устроила этот праздник.

– Ох нет, Эгги, вы и без того достаточно делаете. Я не могу вас так загружать.

Но та выглядела такой умоляющей, словно щенок.

– Ой, мне бы так хотелось. Обожаю устраивать праздники. Один раз я даже работала затейником.

– В самом деле?

– Да, я устраивала массу детских праздников. Я их обожаю. Мне бы так хотелось сделать это для вас.

Рут рассмеялась, отводя волосы с глаз:

– Есть ли предел вашим талантам, Эгги? Что бы мы без вас делали?

К тому времени, когда Кристиан пришел домой, Рут выглядела так, будто ее избили. Пригасив свет, она читала Бетти, которая не слушала, а вместо этого ныла, что не хочет, чтобы родители куда-то уходили. Рут пыталась бороться с помощью рассказа о принцессе, которая умудрилась почувствовать горошину через двадцать четыре матраса, – одна из самых не любимых Кристианом сказок. Он заглянул к Хэлу, который сосал даже во сне. Кристиан понял, что гораздо больше любит своих детей, когда они спят. Тогда он смотрит на их спокойные, умиротворенные личики, и его охватывает трогательная любовь к ним. Кристиан считал, что это самая глубокая любовь – когда ты любишь человека, которому в данный момент ничего от тебя не нужно. Но пока он стоял над кроваткой сына, ему пришло в голову, что он все перепутал, на самом деле все с точностью до наоборот.

Он прошел в свою спальню, чтобы переодеться, и увидел, что полотенце, которым он пользовался утром, все еще лежит на кровати. Его половина кровати уже несколько недель казалась влажной, и он задумался, не хочет ли Рут что-то до него донести. Но он не успел додумать эту мысль, потому что в дверях по явилась Рут и заявила, что она слишком устала, чтобы куда-то идти.

Он оглядел ее и увидел темные круги под глазами, тусклые волосы, бледное, худое лицо, мятую одежду. Он немедленно забеспокоился. Она начала выглядеть так, как выглядела к концу первого года с Бетти. Рут была такой сложной, у него от нее голова шла кругом. Хотя он понимал, что половина ее привлекательности как раз и заключается в этой сложности, она настолько мешала обычной, каждодневной жизни, что он одновременно ненавидел Рут за это. Он дивился, как она справляется со всем беспокойством и волнением, которые, похоже, сопровождают ее постоянно во время бодрствования.

– Да ладно, – сказал он, – развеешься. Мы можем пойти поближе, в «Лемонас».

Она села на свою сторону кровати, и он увидел, что она вот-вот заплачет. Не приходилось сомневаться, от кого Бетти унаследовала эту дрожащую нижнюю губу.

– Мне кажется, я все запутала к такой-то матери.

Кристиан сел рядом.

– Что все? – спросил он. Хотя знал.

Теперь полились слезы.

– В основном с детьми. Как это мы умудрились родить ребенка, который не ест? Мы словно из фильма ужасов на Би-би-си.

– Не говори ерунды. Через несколько лет мы будем все это вспоминать и удивляться, с чего так волновались.

– Но ты не считаешь, что во всем виновата я?

Рут подняла на него глаза, и отчаяние, которое он в них разглядел, вызвало у него желание защитить ее, убрать все плохие мысли и боль. Он подумал, не стоит ли сказать ей, что он боялся, что это его вина, но не хотел снова напоминать о Саре.

– Ничего подобного. С какой стати?

– Потому что я работаю.

– Потому что работаешь? О чем ты говоришь? Откуда у тебя эти мысли? Миллионы женщин работают.

Рут пригладила волосы пальцами:

– Господи, не знаю. От этого клятого диетолога, для начала.

Кристиан встал:

– Поднимайся. Пошли в ресторан, там и поговорим. Я есть хочу.

Он удивился, когда Рут встала и открыла дверцу шкафа.

Ресторан снаружи ничем особенным не отличался, и Рут с Кристианом едва не прошли мимо, когда отправились туда в первый раз. Теперь они заглядывали туда при первой возможности, и он отчасти стал для них домом. Было столько прелести в шатких деревянных столах, свечах в банках из-под джема, обычных вилках и ножах, даже в гирляндах пластиковых лимонов, пересекающих потолок. Еда была как на лучшем из пикников: теплая пита, рыбный паштет, брынза – не слишком острая и не слишком соленая, – оливки, такие сочные, что сок невольно бежал по подбородку.

По дороге в ресторан Рут рассказала ему, что Эгги предложила им брать Бетти к себе в кровать, чтобы попытаться заставить ее спать. Он уловил отчаяние в голосе жены и удивился, что сам не додумался до такого очевидного решения. Но это была такая щекотливая тема. Когда-то ему пришлось потратить много усилий, чтобы уговорить Рут переселить Бетти в ее комнату. Целый год без секса, о таком можно прочитать только в колонке советов. Теперь почему-то это уже не казалось столь важным, и, как напомнила Рут, до полуночи Бетти не просыпается. Замечательная мысль, услышал он свои слова, давай сегодня и начнем. Все что угодно, только чтобы положить конец черной полосе, которая захватила их жизнь.

Выпив стакан вина и приступив к еде, Рут немного расслабилась. Кристиан заметил, что ее плечи опустились и губы сложились в полуулыбку. В мигающем свете свечи она выглядела прелестной, хотя и бледненькой.

– Так расскажи мне про этого диетолога, – попросил он.

Ему хотелось протянуть руку и взять ее пальцы, но она как будто угадала его намерение, потому что, как только мысль залетела ему в голову, будто скворец на крышу церкви, она убрала руку и поплотнее завернулась в шаль.

– Думаю, он представитель старой школы. Не знаю, почему я позволила ему так со мной обойтись. День выдался дерьмовым. Бетт уронила эту гребаную Брэт на рельсы в метро и с того момента уже не переставала орать. Полагаю, люди в вагоне предпочли бы, чтобы со мной была бомба, а не Бетти, ты бы только видел, как они на меня смотрели. – Кристиан засмеялся, Рут улыбнулась. – Затем я ожидала увидеть милого доктора типа Алана Рикмена, а получила долбаного доктора Криппена. – Кристиан снова рассмеялся. – Серьезно, он был вроде пародии на шикарного врача. И все, о чем он догадался спросить, это когда я вышла на работу после рождения Хэла, а затем сообщил мне, что пять месяцев – критический период, и спросил, слышала ли я о синдроме отчуждения. Мне хотелось узнать у него, почему он не спрашивает, когда вышел на работу ты или что-нибудь в этом роде, но вместо этого я постоянно извинялась. Тут Бетти совсем зашлась, и нам пришлось уйти, хотя наш час не истек, и, когда я уходила, он позволил себе ядовитое замечание насчет разумности в следующий раз оставить Бетти дома с нашей изумительной няней.

– Нам стоит пожаловаться.

– Не глупи. Он не сделал ничего неправильного, наоборот, скорее всего, был прав.

– Что ты имеешь в виду?

Рут заправила волосы за уши. Она больше не могла есть, хотя еда была вкуснейшей и она практически ничего не съела.

– Ну, я просидела с Бетти год, и она ест. И я сегодня посмотрела в Интернете все, что он говорил, и действительно, эти вопросы изучаются.

– Все вопросы изучаются.

– Да, но работать я пошла ради себя или Хэла?

– Какая разница?

– Большая. После того года с Бетти я едва не рехнулась, вот и поспешила выйти на работу вскоре после рождения Хэла, уверив тебя, что нам нужны деньги и остальное, хотя мы вполне могли остаться жить в старом доме.

– Он был крошечным.

– Да, но мы смогли бы поместиться, и я могла бы не работать.

Кристиана совсем сбил с толку этот разговор, он ориентировался в нем плохо, как в тумане.

– Но ты хотела вернуться на работу?

– Знаю, об этом я и говорю. Почему я вернулась? Почему не осталась приглядывать за детьми? Я плохая мать?

Он увидел свет в конце туннеля. Вот что ее волновало.

– Почему работа делает плохой матерью тебя, а не миллионы других женщин?

– Может, они тоже плохие матери.

– Ну да, как и все те женщины, которые остаются дома и молча сходят с ума или обижаются на весь мир. Полагаю, ты выяснишь, что плохие матери есть везде, равно как и хорошие.

– Но… – Рут рисовала узоры на столе каплей пролитого красного вина.

– Для того чтобы быть хорошей матерью, мало остаться дома и печь печенье, Рут.

Она взглянула на него заблестевшими глазами:

– Объясни, что ты этим хочешь сказать. Потому что все мои идеи иссякли.

Агате ни за что не хотелось бы оказаться на месте Рут. Надо смотреть правде в глаза, сказала она себе на следующий день, просматривая рецепты торта. Она испытывала некоторое чувство превосходства, видя, как распадается на части Рут, тогда как сама она справлялась идеально. Эта женщина – сплошное недоразумение. Иногда, передвигаясь по дому в процессе уборки, она заводила мысленный разговор с матерью Рут, женщиной, которую она никогда не видела и о которой Рут никогда ничего не рассказывала. Агата это приветствовала – все на одного человека меньше, чтобы вмешиваться в ее жизнь. Но, разумеется, нельзя иметь такую дочь, как Рут, и не беспокоиться о ней, и, разумеется, если бы эта неудавшаяся бабушка встретилась с Агатой, она бы убедилась, что в доме все в полном порядке. Да, конечно, сказала бы Агата этой женщине, мне пришлось починить сломанную игрушку и взбить подушки, которые трагически просели, но я вполне справляюсь, так что оставайтесь там, где вы сейчас находитесь. Ничего страшного, не волнуйтесь, я готова помочь.

Она остановилась на меню из бутербродов с яйцом и ветчиной, бисквитов, колбасок на палочках, шоколадном печенье и, разумеется, роскошном торте со свечами. Все будет приготовлено дома. Она никак не могла решить, положить ли немного апельсинов в бисквиты или сделать воздушные лимонные печенья, которые так любит Бетти. Но ведь это день рождения Хэла, и разве не обязательно печь к этому дню для детей шоколадный торт? Она пыталась придумать идеальную глазурь, потому что масляный или ванильный крем – это так скучно.

Угощение было всего лишь небольшой частью праздника. Ей хотелось придумать тему, но это было затруднительно, поскольку Хэла интересовали только его пластмассовый дом и игрушечная железная дорога. Каждый мальчик его возраста обожает паровозики, так что детям понравится такая тема праздника. Она мечтала, что поразит всех гостей, и Рут захочет никогда с ней не расставаться, а дети будут любить ее вечно. Но она еще не продумала все детали.

Она уже несколько дней пыталась получить у Рут список гостей, но та все время была слишком занята, хотя оставалось всего двенадцать дней, а людей, конечно, следует приглашать заранее. Не беспокойтесь насчет приглашений, сказала Рут, я просто всем позвоню. Это рассердило Агату, ведь она три вечера корпела в своей комнате над двадцатью приглашениями, которые сверкали и переливались, как настоящие предметы искусства. Все же, как вы думаете, сколько народу придет, допытывалась Агата. Рут хмурилась, как всегда, когда пыталась что-то вспомнить, сморщив лоб и сдвинув брови. От этого она становилась почти безобразной. Агата как-то работала в одной крупной медицинской школе в центральном Лондоне, в темном подвале, где ей приходилось по восемь часов ежедневно разбирать бумаги. Для каждой буквы был свой ряд, а в каждом ряду по нескольку подносов. Агата начала работать прилежно, но под конец принялась рассовывать бумаги куда попало, думая о создаваемой ею чехарде, которую наверняка никто никогда не приведет в порядок. Когда она сейчас стояла и разговаривала с Рут, она вспомнила этот подвал.

– Господи, – сказала Рут. Агата заметила, что так та начинала почти все свои фразы, как бы обращаясь к Всевышнему за помощью. – Значит, Тоби, поскольку он крестный отец Хэла. Еще, думаю, я позову Сэлли. Кстати, это также хороший повод пригласить друзей, у которых есть дети, потому что мы никогда не устраиваем вечеринки, а таким образом убьем примерно пять зайцев одним выстрелом. И конечно, я позвоню своим родителям; родители Кристиана уехали, так что о них не беспокойтесь. Я напишу для вас список, но полагаю, в результате получится примерно двадцать взрослых и столько же детей. Это ничего? Вы с таким количеством справитесь, Эгги?

Ничего удивительного в том, что список так и не материализовался. Но Агата решила, что следует рассчитывать скорее на большее, чем на меньшее число гостей, и добавила к бутербродам копченую семгу. Среди ночи ее разбудила мысль, что, возможно, следует купить вина, но, когда она упомянула об этом, Рут сказала, что тут позаботится Кристиан. Был еще один сложный вопрос, с которым ей было неловко обратиться к Рут: нельзя ли пригласить на праздник маленького мальчика из группы, куда она водит Хэла, потому что, похоже, они подружились? Конечно, сказала Рут, выбегая из двери, чем больше, тем веселее.

Детская группа собиралась по вторникам в продуваемом сквозняками церковном подвале, через дорогу от парка и школы, куда Агата водила Бетти. Агата заметила, что работу с детьми часто загоняют под землю, чтобы не было видно. Часто это помещения без естественного света и без отопления, зато иногда с неприятным запахом. Проводят мероприятия главным образом унылого вида дамы, которые постоянно что-то выпрашивают у людей, приводящих своих детей, – либо деньги, либо одолжения. Кто-то должен заниматься с детьми искусством, и до настоящего времени Агата занималась этим трижды. Она все еще считала, что наиболее успешной была ее первая группа. Она несколько недель собирала коробки из-под яиц и разрезала их пополам, так что они напоминали гусениц. Еще она купила ежики для чистки труб и из остатков шерсти смастерила маленькие помпоны, а в подвале дети работали с клеем и краской. Все ее поздравляли, а одна женщина даже записала номер ее телефона на случай, если она захочет сменить работу.

Это была та самая женщина, которую Агата подслушала, когда они сидели кружком и ждали, когда можно будет запереть дверь после окончания занятий.

– Эти песни на меня потрясающе действуют, душа с телом расстается, – сказала она. – Как будто я плыву одна и думаю, что это я делаю, прыгая по комнате и представляя себе, что поднимаюсь на холм. Когда-то я спасала людские жизни на операционном столе, а теперь распеваю над больными кроликами.

Ее подруга рассмеялась:

– Не стоит слишком много об этом думать, а то умом тронешься. Надо помнить, что вскоре все закончится.

– Если не родишь следующего.

– Верно, но тогда у тебя уже крыша поехала.

– А ты что, хочешь, чтобы Барни был единственным ребенком?

– Вообще-то тут такой вариант: или Барни останется единственным ребенком, или он лишится матери, которая закончит свои дни в дурке.

И тут они обе рассмеялись, как будто она сказала что-то очень смешное, но Агата ни на мгновение не могла понять, что в этих словах забавного. Она прижала худенькое тельце Хэла покрепче к себе и пригладила светлые волосенки, наслаждаясь детским запахом. Она не могла понять, как могут найтись люди, не восхищающиеся этим чудом, не жаждущие подарить ребенку всю свою любовь. Агате хотелось плакать, когда она оглядывалась и видела всех этих замечательных детей с недостойными матерями. Ей представлялись Барни и его друзья, застывшие перед экранами телевизоров, питающиеся готовой пиццей и обходящиеся без материнских поцелуев, в то время как их матери сидят на кухне, пьют вино, жалуются на жизнь и рассказывают, как они все это ненавидят. Она поняла, что Рут тоже одна из этих женщин, так что, возможно, ее работа – благо для ребенка.

Странно, но иногда, когда телефон звонит, ты с удивительной уверенностью можешь сказать, кто это, еще до того, как снимешь трубку. Люди, которых Кристиан ненавидел, претендовали на психические способности в этой области. Сам Кристиан такими способностями не обладал, но, тем не менее, понял, что это Сара, как только его вибрирующий телефон, лежащий экраном вниз на письменном столе, начал подавать признаки жизни. В этот момент у него еще был выбор: он мог проигнорировать звонок. Она не оставит послание и, возможно, никогда больше не позвонит. Но рука дернулась, и он ответил.

– Кристиан?

Он постарался изобразить удивление:

– Сара? Привет.

– Прости, что снова звоню. Просто… – Она заколебалась, и Кристиан понял, что самое время ему решить, как вести себя дальше. Шансы и решения крутились перед ним на манер ярко освещенной карусели. Ему не следовало брать трубку, но теперь, когда он ее уже взял, он чувствовал, что увяз, как будто у него отняли волю что-то решать. – Я не сказала того, что хотела, когда мы встречались. Вот я и подумала: не могли бы мы еще раз увидеться?

– Ты считаешь, что это хорошая мысль?

– Возможно, нет. Но послушай, по правде говоря, я лечусь у психотерапевта, и он считает, что это было бы для меня полезно.

– Ладно. – Пол под его ногами казался песком.

– Это не так страшно, как звучит.

Теперь пути назад уже не было. Отказаться невозможно.

– Ладно. Когда тебе удобно?

– В любое время.

– Хорошо. – Кристиан полистал ежедневник, отыскивая вечер, когда он сможет сказать Рут, что работает допоздна. Итак, все закрутилось снова. – Я могу в пятницу после работы. Около семи.

– Договорились. Как насчет «Барана»?

Это было место, где они встречались раньше.

– Прекрасно. Увидимся.

Что, если он потеряет семью, вовсе не собираясь это делать? Даже не желая этого?

Рут сидела в офисе и смотрела в окно на тень, плывущую по зданию напротив. Форма была зачаровывающей и совершенно необъяснимой. Ее офис располагался высоко, и все же что-то гибкое танцевало, как перышко, на фоне бетонного гиганта напротив. Рут не могла додуматься, что это может быть, и даже заподозрила, что жизнь, какой она ее знала, растворилась и на ее место пришел новый порядок. Она мысленно пожелала, чтобы так оно и было. Но тут в окне появился пластиковый пакет, и она сообразила, что это просто порыв ветра поднял мусор и пронес перед ней, чтобы немного сбить с толку.

Рут набрала номер своей матери. Время обеденное, в офисе почти не осталось народу, а вялый салат в пластиковой коробке казался несъедобным. Пока в ухе раздавались гудки, она представила себе чистый и уютный дом матери в Глосестершире. Представила, как опрятная матушка, услышав звонок, идет по дорожке своего ухоженного сада, чтобы выяснить, кому это от нее снова что-то понадобилось. Рут взяла за правило никогда ничего не просить у своей матери.

– Алло. – Мать явно немного запыхалась.

– Извини, мам, это я. Я тебя выдернула из сада?

– Да, постоянно забываю взять с собой телефон. Папа вечно сердится.

– Как он?

– Хорошо. В гольф играет.

– А ты как?

– Замечательно, радость моя. Вообще тебе повезло, что ты меня застала, эта неделя была очень сумбурной. В субботу праздник.

– Господи, уже? Как время летит.

– Мы надеялись, что ты сможешь приехать. Я тебе об этом говорила, когда мы в последний раз созванивались.

– Черт, и в самом деле говорила. Прости, забыла. Я поговорю с Кристианом и позвоню тебе.

Интересно, подумала Рут, когда начнется ее настоящая жизнь? Когда она станет такой же, как ее мать, будет все помнить, будет находить для всего время, что-то вязать, что-то растить, немного развлекаться?

– А ты в порядке, Рут?

Нет, хотелось ей ответить. Я превращаюсь в желе и боюсь, что скоро вообще растаю. Я совсем растерялась. Зато у меня появилась замечательная няня, которая возьмет все в свои руки, если я совсем сдам. Ты считаешь, этого достаточно? Думаешь, мои дети даже не заметят, что меня больше нет рядом? Я не уверена, что Кристиан заметит.

– В порядке, если не считать смертельную усталость.

– Ты слишком много работаешь.

– Да нет, не в этом дело.

– И у тебя завышенные требования.

Мать говорила прямо и четко, и Рут, как всегда, не понимала, что это – общие замечания или нечто полезное.

– Как и у всех.

– Нет. Более того, я думаю, секрет жизни в том, чтобы требовать как можно меньше.

Рут рассмеялась. Только ее мать может утверждать, что знает секрет жизни.

– Вообще-то я позвонила, чтобы пригласить вас на день рождения Хэла. Это будет через субботу в нашем доме. Если хотите, приезжайте с ночевкой.

– Замечательно. Тебе нужна помощь? Я могу при ехать пораньше, что-нибудь испечь.

– У Эгги уже все под контролем.

– Эгги?

Рут расслышала неодобрение в голосе матери, но постаралась не обращать внимания, потому что где-то глубоко это было созвучно ее собственным ощущениям.

– Она просто удивительная, мама. Не знаю, что бы я без нее делала.

– По мне, ты вполне справлялась.

После разговоров с матерью Рут всегда чувствовала себя несколько испачканной, как будто она согрешила и этот грех невозможно искупить, потому что она все поняла неправильно. Мать Рут обладала несокрушимой верой в собственную непогрешимость, и Рут, как это ее ни раздражало, не могла игнорировать это допущение. Неужели все дети живут в страхе, что их родители могут оказаться правыми? Рут трудно было представить, чтобы взрослую Бетти волновали такие пустяки.

Поговорив с матерью, Рут задумалась: неужели полная самоуверенность является ключом к жизни и достаточно просто вообразить, будто это так? Она иногда пыталась вести себя так же, но это ее слишком раздражало. Тон всезнайки, который она выбирала, вызывал желание залезть под диван и признаться в своем поражении. Хотя поведать о панике кому-то, кто никогда ее не испытывал, задача не из легких. Правда, когда она впала в депрессию после Бетти, мать ее не осудила, но у Рут все равно осталось впечатление, что она ее подвела, что дочка Стеллы Дуглас обязана была унаследовать ее стальную решимость.

Конечно, на это раз материнское неодобрение имело под собой надежную почву. Разумеется, ты сама должна устраивать сыну праздник в день рождения. Или хотя бы изъявить желание. Но Рут легко передоверила всё Эгги. Можно даже представить, что она попросит девушку купить Хэлу подарки, та наверняка лучше с этим справится. И хотя это удобно – так полагаться на человека, присматривающего за твоими детьми, – вне сомнения, есть что-то порочное в матери, которая такое допускает.

Рядом со столом Рут появилась Кирсти, и она сразу осознала, что потерялась в другом мире слишком надолго.

– Рут, хочу попросить тебя об одолжении. Ты знаешь, я бы не просила, если бы положение не было отчаянным, но я уже перебрала все другие возможности, и никто другой мне не приходит в голову.

– Не волнуйся, выкладывай. – Рут утратила способность говорить «нет» вне стен своего дома много лет назад.

– Ты знаешь про это интервью, которое мы должны подготовить к следующему номеру? Про женщину, которая живет так, как мечтала?

– Да. – От одной мысли об этом ей стало тошно.

– Эта женщина, Марго Лэндсфорд, отказалась от хорошей работы на бирже, чтобы поселиться на ферме и выращивать свиней или еще кого-то там.

– Делать мыло. Да.

– Так вот, она может дать интервью только в эту субботу, а я еду на свадьбу моей подруги Эммы в Шотландию, сама понимаешь, как я могу пропустить свадьбу? Я просила буквально всех, кого только могла вспомнить, и никто не соглашается. Конечно, я могу позвонить кому-нибудь из внештатников, но подумала, что сначала поговорю с тобой, тем более что Сэлли так разорялась насчет бюджета.

– Ты хочешь, чтобы я поехала?

– Ну да, если сможешь. Или я приглашу внештатника.

– Нет, нет, не надо.

– Она живет в Суррее, у нее четверо детей. Может, захватишь своих?

Жизнь в мире Кирсти освежающе проста.

Много времени спустя Рут лежала рядом с Кристианом в кровати. День показался ей бесконечным, и она мечтала об этом моменте большую его часть. Ее тело утонуло в матрасе, конечности безжизненно простерлись под простыней. Последние несколько дней они позволяли Бетти перебираться в их постель, и чудо, похоже, произошло. Дочь с каждой ночью просыпалась все позже и позже, босиком топала несколько футов от своей комнаты до их спальни и забиралась между их спящими телами. Этим утром Рут разбудил будильник, и она даже не вспомнила, как Бетти появилась в их постели.

– Поверить невозможно, что мы не догадались раньше разрешить Бетти спать с нами, – сказала она, глядя вверх на потрескавшийся потолок.

– Знаю, – согласился Кристиан. Он читал какой-то рабочий документ и позволил ему упасть на пол.

– Спасибо Господу за Эгги, – сказала Рут.

– Думаю, мы бы и сами рано или поздно сообразили.

Рут рассмеялась:

– Сильно сомневаюсь.

Кристиан отвел с ее лица волосы:

– Теперь ты лучше себя чувствуешь?

– Пока нет, но я прочитала в Интернете, что измученному недосыпом человеку требуется несколько дней, чтобы привыкнуть к возможности отдыхать. Даже можно почувствовать себя хуже, прежде чем наступит улучшение.

– Звучит разумно. – Кристиан поцеловал кончик ее носа. Рут пожелала, чтобы между ними всегда царил такой покой. – Через несколько лет они оба будут ходить в школу, и станет значительно легче. Это всего лишь короткий период.

И то правда, подумала Рут, вспоминая, что время бежит, как борзая за зайцем вокруг стадиона.

– Ты прав, – сказала она, – я должна чаще об этом вспоминать.

Кристиан лег поудобнее и выключил свет:

– Надо немного поспать, завтра на работе тяжелый день.

– Ой, я совсем забыла сказать, – заговорила Рут в темноте. – Мне придется в субботу поехать и взять интервью у одной женщины, которая в Суррее делает мыло. У нее четверо детей и большая ферма. Она всех приглашает. Не хочешь поехать?

– Угу, – лениво проронил Кристиан, – не возражаю, как скажешь.

В огороде начали расти овощи. Агата знала, что смешно восхищаться тем, что что-то выполняет свои обещания, но ведь, когда они несколько недель назад сажали эти крошечные семена, такой результат казался далеким и почти невероятным. За последние два месяца она каждый день водила Бетти и Хэла в конец участка, где они наблюдали за появлением жизни. Сначала им приходилось садиться на корточки, чтобы быть ближе к земле, и Бетти надувала губы, потому что ничего не видела. Но затем наступил день, когда даже из дверей кухни Агата разглядела что-то похожее на зеленую пленку, покрывающую участок. Они кинулись через лужайку, сдерживая волнение, и были вознаграждены видом крошечных ростков, появившихся из земли. На этой нежной стадии они все выглядели одинаково: тоненький стебелек с двумя овальными листиками, открывшимися с двух сторон. Некоторые стебельки еще только-только проклевывались из земли, и Агате хотелось сидеть около огорода весь день и смотреть, как жизнь растет прямо у них на глазах.

Теперь маленькие ростки превратились в зрелые растения. Картофель вытянулся и цвел, морковь обрела пушистые хвосты, а помидоры как раз сбрасывали цветки, и на их месте появлялись маленькие зеленые шарики. Агата учила детей дотрагиваться до растений, чтобы унести с собой запах, который будет окружать их таким невероятным добром, что Агате хотелось плакать.

Но самое главное – Хэл был заинтересован куда больше, чем Агата смела надеяться. Вид миниатюрных растений его завораживал, и он мог проводить часы, играя рядом с огородом и ожидая, когда они вырастут. Его изумление, когда Бетти впервые выдернула из земли куст картошки, было таким трогательным, что Агата разрешила Бетти выдернуть несколько морковок, хотя знала, что они еще как следует не подросли. Он даже попросил разрешения потрогать картошку, тогда как обычно начинал плакать, если оказывался слишком близко к овощам. Он гладил картофелину, стряхивал с нее землю, а затем поднял вверх, разглядывая на свет, как драгоценный камень.

– Это можно съесть, – сказала Агата. – Я приготовлю ее на ленч вместе с рыбными палочками.

– И морковку, – попросила Бетти.

– Разумеется, и морковку тоже.

– Если хочешь, можешь тоже попробовать, – сказала Агата небрежно, неся овощи на кухню, хотя сердце ее билось так, будто кто-то только что признался ей в любви.

У Агаты с Хэлом был секрет. Даже Бетти была не в курсе. Агата не велела Хэлу никому рассказывать, но она не была уверена, что он все понимает, к тому же он часто забывал, что с ним происходило. Агата перестала предлагать Хэлу пищу практически с первого дня. Ей невыносимо было видеть ужас на его лице, когда она открывала холодильник или ставила на стол симпатичные пластиковые тарелки и чашки. Поэтому она однажды сказала ему, что ей безразлично, ест он или не ест, с ее точки зрения, в бутылочках нет ничего ужасного, так что он может получать их сколько и когда захочет. Иногда она даже позволяла ему сидеть в его пластмассовом доме и смотреть телевизор через окно, пока Бетти ела.

Но несколько недель назад она купила пакетик шоколадных пуговиц. Она разорвала пакетик, когда Хэл сидел рядом с ней на диване и сосредоточенно сосал бутылку, уставившись на экран. Она позаботилась, чтобы сладкий аромат конфет вырвался из пакета сразу же, как только она его надорвала. Естественно, Хэл оглянулся и посмотрел, как она положила одну пуговку в рот. Потом она сделала вид, будто он ее удивил.

– Ой, Хэл, – сказала она, – ты меня напугал, так на меня смотришь. Не говори никому, но это мои любимые конфеты.

Хэл выпустил бутылку из рук.

– Хочешь потрогать? – спросила Агата, протягивая ему ладонь с шоколадной пуговицей. – Они немного напоминают бархат на ощупь.

Она была уверена, что Хэл не знает, что такое бархат, но он протянул руку и толкнул маленький мягкий кругляшок.

– Самое лучшее в шоколадных пуговицах то, что их не надо жевать, – сообщила Агата. – Их надо только положить на язык, и они сами растают. Хочешь попробовать?

К изумлению Агаты, Хэл взял конфету и положил в рот.

Теперь он уже с аппетитом ел конфеты, а также лизал плиточный шоколад и мог проглотить ложку джема. Агата планировала скоро перейти к йогуртам, но тут подвернулась эта картофелина.

Агата поварила картофель дольше, чем нужно, затем смешала его с молоком и маслом, сделав пюре. Большую часть она выложила на тарелку Бетти, рядом с рыбными палочками и морковкой, потом позвала девочку. Малышка была в восторге от возможности съесть овощи с огорода и непрерывно говорила, какие они вкусные. Вскоре в дверях появился Хэл.

– Кончился мультфильм? – спросила Агата.

Он подошел к ней и прислонился уже привычным движением – это был молчаливый язык, который понимали только они. Она подняла его и посадила на колени.

– Бетти ест картошку с грядки, – сказала она. Немного подождала. Момент был идеальным, и она ждала, когда тело Хэла расслабится, сольется с ее телом, а Бетти уйдет из кухни. Когда это случилось, она прошептала ему на ухо: – Ты можешь немного попробовать, она вкуснее пуговиц.

Он ничего не сказал, поэтому Агата протянула ему ложку с пюре, крошечное подношение крошечному богу. Ложка задержалась у губ Хэла. На секунду Агата испугалась, что неправильно его поняла. На ее верхней губе выступили капли пота, а нога начала трястись. Но тут Хэл открыл рот. Она вложила туда пюре, и он проглотил. Она не стала предлагать ему еще, и он ничего не сказал. Слез с ее коленей и вернулся в свой домик.

К тому времени как Рут вернулась домой, Агату разрывало нетерпение рассказать ей о своем триумфе. Но Рут явилась в дурном расположении духа. Пожаловалась на мигрень и с досадой говорила о завтрашнем интервью, хотя завтра была суббота. Она вполуха выслушала рассказ Бетти об овощах с грядки, затем за явила, что слишком устала и примет ванну. Агате хотелось закатить ей пощечину, но вместо этого она наказала ее тем, что ничего не сказала о Хэле и картошке. Она все больше и больше убеждалась, что Рут недостойна своих детей.

– Хотите, чтобы я завтра присмотрела за детьми, раз вам надо работать? Я ничего не имею против, – спросила она у Рут, когда та спустилась вниз, уложив детей спать.

Рут уже доставала вино из холодильника:

– Нет, нет, Кристиан и дети поедут со мной. У женщины, у которой я буду брать интервью, своих четверо, она сказала, что не возражает.

Агата начала испытывать беспокойство, оставляя детей с Рут. Или с Кристианом. Они все еще продолжали предлагать Хэлу еду, заставляли сидеть за столом перед полной тарелкой, затем умоляли и уговаривали еще полчаса, пока он не убегал в слезах и соплях и не забирался на колени к Агате. Она не могла себе представить день без него. Целый день не иметь возможности вытереть ему слезы и прошептать на ухо, что все будет в порядке, скоро наступит понедельник и все снова придет в норму.

– Вы в самом деле хотите, чтобы он поехал? В смысле, разве он не будет вам мешать? Я с удовольствием посижу с ним.

– Не говорите ерунды, Эгги, вам нужен выходной. Пойдите куда-нибудь, развлекитесь. – Рут вышла в гостиную, и Агата услышала, как она включила телевизор.

Агата осталась на кухне, чтобы навести порядок после ужина, а также скрыть слезы, которые набегали ей на глаза. Ей казалось несправедливым, что она воспитывает этих детей, но, тем не менее, от ее мнения ничего не зависит. Она вдруг поняла, что может настать день, когда Дональдсоны захотят ее заменить, и ей придется уйти, а Хэла отдадут другой женщине, которая никогда не сможет понять его так, как понимала она.

«Баран» разбудил воспоминания, которые Кристиан предпочел бы не тревожить. Однажды он трахнул Сару в местном сортире. Он злился на себя за то, что согласился встретиться с ней там, но чувствовал в душе нечто смахивающее на возбуждение, когда подходил к пабу. Паб за последние три года изменился, стал более цивилизованным, с серыми стенами и большими комфортабельными диванами перед низенькими столиками, на которых горели свечи. Сара уже сидела за столиком в углу, держала в руке бокал и выглядела потрясающе красивой в простеньком летнем платье.

– Ты прости меня за прошлый раз, – сказала она, как только он сел.

К ней вернулась часть ее юношеской уверенности, которая ему раньше так нравилась, и он занервничал. Или скорее почувствовал себя старым – глупым пожилым мужиком, у которого голова пошла кругом от воспоминаний. Скоро придется в третий раз менять паспорт, но пока что срок предыдущего еще не истек.

– Да не за что извиняться.

– Ну да, я же была настоящий комок нервов.

– Я тоже был не лучше.

– Я бы покурила. Не хочешь выйти на улицу?

– Нет, спасибо.

– Бросил? – Вопрос был провокационным.

– Вроде того. Ну, ты знаешь…

На этот раз он не позволит втянуть себя в критику Рут. Он все еще беспокоился, что именно с этого началось его предательство жены, причем был уверен, что, знай она об этом, она бы никогда его не простила. Но Сара умела заставить его выплескивать перед ней все его недовольство Рут, подобно волне, набегающей на песок. Саре достаточно было задать вроде бы совсем невинный вопрос, и он мог часами разглагольствовать о недостатке понимания со стороны жены, о том, как она на него давит, как позволила себе забеременеть, как с некоторых пор разучилась понимать юмор, и о полном отсутствии сексуальной жизни.

– Все равно на этот раз я собираюсь все сказать, – заявила Сара. – Если бы мы обсудили это раньше, то, возможно, сейчас могли бы приятно посидеть, вспомнить былые времена.

– Идет. – Кристиан осушил свой бокал.

– Я считаю, что ты дерьмо. Ты мерзко со мной поступил. И с Рут, кстати сказать.

– Тут ты права. – Кристиан почувствовал облегчение, он сам судил себя значительно строже.

– Я обо всем этом много думала, и больше всего меня злит, что я тебя оберегала, хотя тебе надо было пройти через это вместе со мной.

– Оберегала?

– У меня не было выкидыша, Кристиан, я сделала аборт.

Кристиан был поражен не столько этой новостью, сколько своей наивностью – он должен был обо всем догадаться самостоятельно. Сара сделала ему одолжение, но, черт, что-то примитивное в нем протестовало против ее поступка.

– Ты собираешься что-нибудь сказать?

– Прости, я не догадывался. Даже не думал, что могу быть таким дураком. Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через все это одной.

– Ничего. Мне потом пришлось трудно. Вот почему я уехала в Австралию и, само собой, сразу связалась с первым же неподходящим мужчиной, которого встретила. И потребовались годы, чтобы отделаться от этих отношений, потому что с уверенностью в себе у меня дела обстояли неважно. В результате родители вынуждены были приехать, привезти меня домой и заставить год лечиться.

– Черт, мне казалось, ты сказала, что только что вернулась.

– Ты не единственный, кто врет, Кристиан.

– Тебе заказать еще выпить? Мне надо подкрепиться.

У бара Кристиан пытался привести свои мысли в порядок, но ему казалось, что стены наезжают на него. Он чувствовал, будто что-то должен Саре, но разобраться, что именно, не мог. Он знал, что он должен Рут. Более того, знал, чего он от Рут хочет. Он чувствовал ее тело рядом с собой в постели, ощущал запах ее кожи, когда поцеловал в нос в прошлую ночь. Когда он из всего этого вернулся, Сара улыбалась:

– Прости, что я все на тебя так вывалила. Почему-то мне стало важно, чтобы ты знал. Не спрашивай почему. Но я действительно почувствовала себя лучше, когда рассказала.

– Послушай, мне очень жаль. Я такой эгоист. Я в то время думал только о себе. Если тебе станет легче, могу признаться, что и для меня это не было наслаждением.

– Но с Рут все получилось?

– Да. Она была очень милостива. – Странно, но это прозвучало как осуждение.

– И ты счастлив?

– Счастлив, как любой другой.

Она посмотрела на него поверх бокала:

– Это всегда было твоей проблемой, Кристиан. Ты никогда не ждешь, что будешь счастлив. Тебе вполне достаточно удовлетворенности. – Кристиан обратил внимание, что мнение Тоби о нем было диаметрально противоположным. Интересно, кто из них прав?

– А ты счастлива? – Он понимал, что это неправильная реакция, что он должен защищать Рут, потому что в самом деле они говорили именно о ней. Но не мог.

– Стараюсь. – Она скрестила ноги, и подол юбки приподнялся. Кристиану пришлось наклониться вперед, чтобы скрыть свое желание. Он не хотел, чтобы это случилось снова, но он чувствовал себя пьяным, почти под кайфом.

– Мне надо уходить, Сара, – сказал он, как последний дурак выдавая себя.

– Но ведь только половина десятого. Ты даже вино не допил.

– Знаю, но я больше не могу. Я рад, что пришел, что ты мне все рассказала, но сейчас мне пора домой.

Она улыбнулась:

– Я пройдусь с тобой до метро.

Когда они вышли, воздух был еще теплым и на улицах было полным-полно молодых и красивых людей. Кристиан чувствовал себя оторванным от них, но он понимал, что Сара предлагала ему пропуск в их мир. В не слишком отдаленном будущем это будет мир Бетти, но последний шанс у него все же был.

На полпути к метро Сара повернула в сторону:

– Лучше поеду на автобусе. Вон остановка, отсюда я быстрее доберусь.

– Где ты теперь живешь? – Ему хотелось узнать о ней побольше.

– С родителями, в Ислингтоне. Мой папа убил бы тебя, если бы узнал, что я с тобой встречалась. – Она засмеялась, а он вспомнил, сколько лет их разделяют.

– Был очень рад снова тебя увидеть. Ты прекрасно выглядишь.

– Ты тоже.

Она прислонилась к Кристиану и легонько коснулась губами его губ. Они простояли так на секунду дольше, чем было необходимо, и он почувствовал, как ее рука обнимает его за талию, а грудь прижимается к его груди. Он ощущал желание даже горлом.

Она отстранилась:

– Тогда пока.

Когда он пришел домой, Рут спала на диване перед телевизором, по которому показывали ночные новости. Рядом на три четверти пустая бутылка вина и никакой еды. От дверей, где он стоял, она выглядела очень хорошенькой, и, хотя Кристиан знал, что он жалкий человек, ему захотелось унести ее в постель. Она проснулась, когда он выключил телевизор:

– Ты пьян.

– Это утверждение или вопрос? – Он подозревал, что Рут считает, будто каким-то неопределенным образом он принадлежит ей, и это дает ей право учить его жить.

– По запаху чувствую. Я думала, у тебя деловой ужин.

– Они хуже всего, Рут.

– А тебе не приходило в голову отказаться?

– Вообще-то нет. Ты тоже выпила, почему бы тебе не лечь спать?

– Не учи меня.

– Я и не учу. Я только хочу сказать…

– Что я уже не так привлекательна, как все эти двадцатичетырехлетние бездетные девицы в твоем офисе.

Они попали, как Алиса, в пространство между реальностью и абсурдом.

– Я не знаю, зачем ты все это говоришь, Рут, но это неприятно.

– Ну да, а я должна быть для тебя приятной, для того и живу. И вообще, почему бы мне не бросить работу и не превратиться в эдакую домашнюю богиню в передничке и с печеньем в духовке? Дети спокойно спят, а ты можешь отправляться на встречу, изображать из себя шишку и беспокоиться только о том, какую секретаршу трахнуть следующей.

– Рут, лучше остановись, пока не сказала ничего такого, о чем потом будешь жалеть. Не знаю, откуда ты всего этого набралась, но ты мелешь чушь. Когда это я просил тебя бросить работу?

Рут начала плакать. Ее тело разрывали глухие, тяжелые рыдания, она тряслась так, что напоминала тонущего котенка. Она была такой сложной, что он не знал, чем ее утешить, и от этого чувствовал себя в ловушке.

– Что случилось, Рут? Может, позвать доктора?

Она забилась в угол дивана:

– Не знаю я, что мне нужно. Я даже не знаю, чего хочу. Я потерялась, Кристиан.

Рут проснулась в четыре утра, что всегда было плохим знаком. В свои худшие времена она ежедневно просыпалась в четыре, совершенно измученная физически. Такой же старт она взяла и в это утро. У нее было ощущение, что сердце получило электрический импульс. Кристиан посапывал рядом, и она пожалела, что они так глупо поссорились. Ее последние слова все еще звучали у нее в голове. Не следовало так раскрываться. Нельзя пускать мужчин в глубину вашего отчаяния, потому что те просто решат, что у вас крыша поехала, и могут запереть вас на чердаке в надежде, что это сойдет им с рук. Если бы они говорили на одном языке, подумала она, она бы сейчас рассказала, что чувствует, он бы ее обнял, и они бы двинулись дальше.

Она пролежала полчаса, затем встала, по опыту зная, что легче провести эти часы на кухне с чашкой чая, чем лежать в постели. Бетти, как теперь стало привычным, нашла дорогу в их постель. Когда это произошло, сказать было сложно. Она смутно помнила маленькую фигурку в дверях, теплое тельце, перебирающееся через нее и затем втиснувшееся между ними. Сейчас девочка лежала близко к Кристиану, приклеившись к его спине. Рут хотела ее отодвинуть, но потом передумала: побоялась разбудить. Вместо этого она смотрела на дочь и на секунду почувствовала, что как будто поняла, на что сердилась Бетти: ведь, в конечном итоге, она всего-навсего маленькая женщина. Рут решила, что будет ласковее с Бетти, когда та проснется.

В это время суток кухня казалась совсем иной. Рут видела ее такой, какая она на самом деле, и почувствовала признательность, что та ничего больше от нее не требует. Со времени появления Эгги она была идеально чистой, даже посуда после ужина вся перемыта и расставлена по местам.

Усевшись за стол и наблюдая за наступлением рассвета, Рут позволила мыслям освободиться от путаницы. Она подняла голову и увидела свое отражение в зеркале, прислоненном к стене в дальнем конце стола. Уставилась в него, стараясь разглядеть себя. Но создавалось впечатление, что ее вдруг поразила глаукома: как ни всматривалась она в свое лицо, оно казалось мутным. Подростком и даже после двадцати она была уверена, что хорошо выглядит: симпатичная, фигурка отличная. Но сейчас… Сейчас она могла разглядеть, как возраст подкрадывается к ее лицу, возвещает о себе морщинами и вмятинами, красными пятнами на щеках и тяжелыми мешками под глазами. Кожа казалась выношенной, почти прозрачной, как крылья бабочки, а волосы – безжизненными, как переваренные макароны. У нее даже появилась родинка на щеке, из которой, если не уследить, росли черные волосы.

И тело больше не было ее настоящим телом, она была в этом убеждена. В один прекрасный день она снова обретет чистую, тугую кожу своей юности, что позволит ей носить шорты, бикини и обтягивающие платья. Не эти пятнистые, балахонистые одежки, в которых она выглядит так, будто ее слишком долго вымачивали в чае. По крайней мере, она худенькая, но это не та худоба, которая требуется. Женщинам так просто быть либо слишком толстыми, либо слишком худыми. Идеал, к которому все стремятся, занимает почти невидимый промежуток; даже фотографии неприлично красивых моделей на страницах «Viva» специально обрабатываются для достижения идеала, так что, по сути, являются фальшивками. И это женщины, вызывающие такой восторг у мужчин, что те забывают закрыть рты в их присутствии, задыхаются и несут ерунду. Неужели это правда, думала Рут, проводя ладонями по телу и чувствуя, как кости выпирают из-под кожи, как будто им надоело поддерживать такую незначительную персону, как она.

Кристиан уверял ее, что трахал Сару не потому, что та красивее ее, хотя Рут была уверена, что красивее, и это было небольшим утешением. Любопытно отметить, что мужчины редко заводят интрижки с женщинами старше своих жен, если они более толстые или седые. К тому же она только с его слов знала, что он не считал Сару более привлекательной, но, если учесть, сколько он в то время врал, вряд ли стоило на эти его слова полагаться. Противнее всего было то, что это на нее так действовало. Почему это заставляло ее терять веру в себя и есть себя поедом, как личинки – разлагающийся труп? Он сказал, что дело вовсе не во внешности, это никогда не имело решающего значения. Ты единственный человек, с кем я хочу разговаривать, и наверняка это что-нибудь да значит. Да, она понимала, что он имеет в виду, но было что-то ужасное в том, что тебя променяли на девицу помоложе. И в осознании того, что совсем недавно его руки гладили более упругую молодую плоть.

Ее беспокоило, что, простив его, она невольно поставила себя в безоговорочное подчинение ему. Не возникло ли ныне между ними ужасное признание того факта, что она слабее, что будет цепляться за него при любых обстоятельствах? До замужества и рождения детей Рут была убеждена, что никогда не простит измены, и все же в период, когда ей требовалась помощь, даже чтобы выбраться из ванны, подумать об его уходе было немыслимо. Иногда она задумывалась – а не по этой ли самой причине он завел роман именно в то время, поскольку знал, что это может сойти с рук, даже если он попадется? И почему так водится, что решимость юности всегда с возрастом уступает место компромиссам?

Кристиан считал, что у него небольшое нервное расстройство. Он даже полгода ходил к психотерапевту, пытаясь понять, почему так поступил, но Рут догадывалась, что все это лишь для того, чтобы ублажить ее, доказать, что он всерьез чувствует себя виноватым. Не то чтобы она сомневалась в его искренности, в том, что он на самом деле хочет остаться, что весь этот роман, безусловно, ошибка. Но она часто думала, что они лишь заклеивали трещины бумагой, чтобы не слишком лезть вглубь, и что, возможно, им лучше бы разойтись. Она вспоминала все эти присловья, которые повторяли старые женщины, насчет того, что без причины мужчины на сторону не ходят, что нет дыма без огня и что место женщины на кухне.

В конечном итоге Кристиан объяснил свое поведение тем, что ему казалось, будто его выпихивают из его же собственного брака. Что после рождения Бетти его отодвинули в сторону, а Рут настолько влюбилась в свою дочь, что первый год даже не покупала ей кроватку. Затем последовала депрессия, которая наводила на него ужас, а позже, после выхода на работу, она чувствовала себе либо виноватой, либо слишком усталой, так что они были полностью лишены всякой радости. Вот он и решил утешить себя во время ее второй беременности и начал спать с другой женщиной. Разумеется, последнюю мысль он не излагал словами, в этом он признавался только в ее голове.

Для мужчин все по-другому, хотелось ей сказать, но она так и не рискнула это выговорить. Женщины их растят; мы отдаем им годы своей жизни, мы уродуем себя, наполняем свое тело чужими гормонами. Разумеется, мы не возвращаемся потом к норме. Черт, да вы, мужчины, даже половины всего не знаете. Как только появляется ребенок – все, мы уже больше не единое целое, даже после того как обрежут пуповину. Но чтобы Кристиан это понял, он должен переступить через себя, а на это никто не способен.

Рут помнила, как он объяснял ей все, когда они сидели за этим самым столом. Бетти уже спала, а Хэл еще не выбрался из нее. Она главным образом помнила, как держала все в себе, старалась не кричать, не ругаться грязными словами, не явиться к нему на работу и не вцепиться Саре в волосы, не посылать ему по десятку оскорбительных записок в течение дня. К тому времени, как она снова начала говорить с Кристианом по вечерам, она чувствовала себя так, будто съела слишком много дешевых гамбургеров и теперь те застряли у нее в горле. Но как только они стали разговаривать, она ощутила себя изголодавшейся, ей отчаянно хотелось узнать подробности, и она поглощала каждый кусочек информации в надежде, что хоть как-нибудь сможет добраться до сути.

Хуже всего было то, что Рут знала – и знает до сих пор, – что у Кристиана были основания; все, что он говорил, было правдой. Она знала, что должна взвалить на себя ответственность, но не понимала, почему должна нести весь груз вины или почему он должен был донести до нее эти основания таким способом. Только будь осторожна, сказала ей как-то Сэлли, когда она решила позволить ему остаться, не поступай так только потому, что чувствуешь себя уязвимой, делай это, если действительно хочешь, чтобы он остался. Но Рут тогда не могла разобраться в своих чувствах, не могла отделить свою потребность в помощи от любви к мужу.

Сэлли сказала еще одну вещь, это уже прямо со страниц «Viva». Если он оказался способным сделать это однажды, он вполне может сделать это снова. Разумеется, Кристиан божился, что это неправда, что он вовсе не хотел ей изменять, что никогда не изменял ей раньше. И Рут ему верила. Она знала, что глубоко внутри он человек порядочный, кому в случае необходимости можно было довериться. Она не беспокоилась, случалось ли такое раньше, и не задумывалась, посещает ли он клубы грязных танцев и не ищет ли себе новую пассию. Но она также знала, что он слаб, и теперь, сидя за кухонным столом, она осознала, что их жизнь катится по старой колее, а это опасно.

Я тебя люблю, сказал он ей несколько ночей спустя после того, как переспал с девушкой из офиса, которая была от него беременна, несмотря на то что Рут самой предстояло рожать через три недели. Я никогда не переставал тебя любить. Я люблю тебя с того момента, как первый раз тебя увидел, и это остается со мной всегда. И Рут знала, что это правда. Она все еще помнила тот обвал эмоций, который оглушил их, когда они в первый раз встретились. Они забыли про порядочность и правила приличия и провели первые несколько недель, изливая друг другу души, все вперемешку, забыв про сон. Не было ни малейших сомнений, что они проведут оставшуюся жизнь вместе. Если бы они могли вернуться в тот момент. Если бы смогли провести еще хотя бы одну ночь на ее тонком студенческом матрасе, отдернув нейлоновую занавеску на окне и встречая зарю. Они лежали, голые и прекрасные, и мечтали, чтобы каждый день стал таким же потрясающим событием в их жизни.

Иногда Агата испытывала потребность все записать на бумагу, чтобы как следует разобраться. Голова порой казалась ей слишком забитой всеми этими историями. Не то чтобы она была лгуньей, как предположила та дура в больнице, но она считала, что все придумывают для себя истории, чтобы было легче жить. Порой трудно не сказать людям то, что им хочется услышать. И вообще это никакое не вранье. Врать нехорошо. Люди врут, чтобы настоять на своем, тогда как было бы лучше, если бы они этого не делали. Врунья, врунья, хором кричали дети в школе. Ничего подобного, хотелось ей крикнуть в ответ. Я говорю вам то, что вы хотите слышать, а вы слишком глупы, чтобы это понять.

Это вовсе не ложь, если ты просто не расскажешь маме и папе, сказал дядя Гарри. Хотя на самом деле все, связанное с ним, было ложью, он даже дядей ей не приходился. Он не возил ее по воскресеньям на сборы девочек-скаутов. Вместо этого он отвозил ее на Эклз-хилл и говорил, что нет ничего плохого в том, чем они занимаются. Ей понадобились годы, чтобы понять, что он лгал, хотя каким-то образом она с самого начала знала, что это неправильно, поэтому не могла рассказать родителям.

Хэл был настоящим, и Агата наверняка была послана, чтобы спасти его. Она записала в свой блокнот некоторые простые факты.

Хэлу кажется, что есть тяжело.

Я учу Хэла есть.

Хэл меня любит.

Я люблю Хэла.

Рут и Кристиан его не понимают.

Он счастливее со мной, чем с ними.

Все было так просто, что Агате захотелось петь. Именно этого она ждала всю свою жизнь. Именно это и было любовью, возможностью давать и брать, никого не обижая, любовью, которая существует сама по себе, в свое время и на своем месте и не связана с грязью.

Хэл уже ел йогурты, шоколадные конфеты, бананы и бутерброды с паштетом. Агате хотелось рассказать о его великолепных достижениях в день его рождения, после чего Рут и Кристиан будут ей так благодарны, что оставят в доме навсегда. Но теперь уже казалось, что этого будет недостаточно. Они оба стали такими отстраненными и рассеянными, что Агата даже сомневалась, будут ли они в таком восторге, как она надеялась. С того дня, как Рут поручила ей организовать вечеринку, она не задала ни одного вопроса. У Агаты даже не было списка гостей, хотя до дня рождения осталось всего десять дней.

За последние несколько дней Агата обнаружила, что Рут мало чем отличается от ее собственной матери. Обе были рассеянными, усталыми и плохо организованными, слишком многое оставляли на авось. Еще ребенком ей очень хотелось встряхнуть мать, когда та суетилась в кухне, забывая расставить все по местам или что-то доделать до конца. Она всегда хотела спать, когда Агата пыталась ей почитать, и была всегда занята и не в состоянии помочь с уроками. Именно на этой стадии, когда ты передаешь другим людям ответственность за своего ребенка, и случаются всякие плохие вещи. Агата не хотела, чтобы сложилась ситуация, когда плохие вещи могут произойти с Хэлом.

Агата боялась, что во время поездки на эту дурацкую ферму, которую Рут запланировала на следующий день, Хэл что-нибудь съест. Ей пришлось решать, как поступить. Если она скажет Хэлу, чтобы он не ел, это может отбросить его назад в смысле отношения к еде. К тому же она вынудит его врать, а ей вовсе этого не хотелось. Ей не нравилось, что у нее с Хэлом есть общий секрет, которым они не могут поделиться с его родителями, – но разве у нее был выбор, если эти родители отказываются его понимать? В конечном итоге она сказала Хэлу, что они готовят сюрприз для мамы и папы и в день его рождения покажут им, какой он большой и взрослый мальчик, который может все есть. Для этого ему следует ничего не есть на ферме, это очень важно, иначе сюрприз будет испорчен. Хэл серьезно кивнул, но Агата не была уверена, что он все понял. Если кто-нибудь предложит ему шоколадную конфету, нельзя с уверенностью сказать, что он ее не съест. Эта мысль беспокоила ее, равно как и идея рассказать Рут и Кристиану об их с Хэлом достижениях в этой области.

– Поверить не могу, что ты меня уговорила, – сказал Кристиан, когда Рут начала передавать ему многочисленные саквояжи, необходимые для однодневной поездки в Суррей. – Почему бы тебе не поехать одной? Я пойду с детьми поплавать.

– Не серди меня, ты ведь уже согласился. Дети радуются. – Насчет детей Рут явно придумала. Она понятия не имела, что бы они предпочли сегодня делать.

– Наверное, какая-нибудь грязная колония хиппи.

– Почему в твоих устах все звучит как дерьмо? Это никакая не коммуна.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Все они более святые, чем ты со своими органическими детками. Готов поспорить, они даже телевизор не смотрят.

Слова Кристиана отражали собственные мысли Рут, но она ни за что бы в этом не призналась. Вместо этого она пыталась решить, сколько бутылочек захватить для Хэла.

– Ты не мог бы посадить Бетти в машину? Мы опаздываем. – Рут крикнула с нижней ступеньки лестницы: – Эгги, мы уезжаем. – Никакого ответа. – Хэл, иди сюда. Я не хочу опоздать. – Она слышала возню и смех в комнате Хэла.

Прошла минута, но они не появились. Рут начала злиться. Она уже было поставила ногу на следующую ступеньку, но остановилась и сообразила, что смущена, что ей вроде как неудобно прерывать их игру.

Но тут появилась Агата с Хэлом на бедре:

– Простите, мы играли в переодевание. Мне пришлось переодеть его еще раз.

Рут показалось, что она расслышала недовольство в голосе девушки.

– Ничего страшного, но нам нужно поскорее трогаться в путь.

Но Эгги все равно не двинулась с места. Вместо этого она положила руку на лоб Хэла.

– Он устал, и, похоже, у него температура. Вы уверены, что не хотите оставить его дома? – Пока Эгги говорила, Рут заметила, что Хэл положил ей голову на плечо, а она машинально гладила его по щеке.

Рут протянула руки:

– Нет. Я хочу, чтобы он поехал. Спасибо.

– Но вдруг он заболел?

– Эгги, я полагаю, что справлюсь. Я уже несколько лет имею дело с детскими болезнями…

Рут почувствовала какой-то сдвиг в атмосфере, хотя не понимала, в чем дело, но девушка, по крайней мере, зашевелилась. Она спустилась на нижнюю ступеньку и попыталась передать Хэла матери, но мальчонка будто прилип к ее боку, плотно обхватив ногами ее талию. Рут смотрела на это с изумлением. Она попыталась уговорить собственного сына покинуть объятия посторонней женщины. Ее трясло, голос стал раздраженным, и она велела Хэлу не валять дурака.

– Не волнуйся, солнышко, – говорила тем временем Агата, – тебя ждет прекрасный день с мамой. Мы увидимся с тобой позже.

Хэл неохотно позволил Рут взять его, но она знала, что, когда она несла его к машине, он смотрел на Эгги через ее плечо.

– Ты в порядке? – спросил Кристиан, когда они отъехали. – Ты очень бледная.

– Ничего подобного. Он не хотел ехать.

– Я его понимаю.

– Нет, Кристиан, я не шучу. Мне пришлось буквально отрывать его от Эгги. Такое впечатление, что он больше хотел быть с ней, чем со мной.

Кристиан обогнал едущую впереди машину:

– Не говори ерунды. Возможно, он просто устал или еще что-нибудь.

– Нет. – Рут смотрела в окно и пыталась уразуметь, что она только что видела. – Нет, тут что-то большее. Неправильное.

– Нельзя получить все, Рут. Ты не можешь оставлять их на всю неделю и одновременно хотеть, чтобы они не привязывались к няньке. Радоваться надо, что они так сильно ее любят. Только вспомни про Марка и Сьюзен, у которых нянька сажала Поппи на восемь часов перед телевизором и кормила шоколадной пастой. По крайней мере, мы знаем, что Эгги отлично выполняет свою работу.

Рут взглянула на пристегнутых к детским креслам ребятишек, затем на мелькающие мимо грязные улицы Лондона. Останови машину, хотелось ей крикнуть. Похоже, мы не доберемся благополучно до места. Воздух вокруг них вибрировал, и все казалось болезненно хрупким.

Дело дошло уже до того, что Агата пугалась, когда Хэл был не с ней. И не только потому, что она боялась, как бы с ним чего не случилось. Она боялась за себя. Она узнала это возвращение к постоянной тревоге, которая сопровождала большую часть ее детства. Когда Дональдсоны уехали на ферму, Агата пошла в комнату Хэла и села рядом с его кроваткой. Прижала лицо к холодным деревянным брусьям, чтобы иметь возможность вдыхать его запах, но этого было недостаточно. Она вытащила одеяло и подушку из кроватки, положила голову на его мягкую подушку и накрылась с головой. Но даже Хэл не мог остановить ее воспоминания.

– Только потрогай, – сказал Гарри. – Ты только потрогай, больше ничего не надо делать.

Но, разумеется, это была ложь. В один прекрасный день прикосновения оказалось недостаточно. В конце концов он заполнил ее всю целиком. Она была уверена, что он прошел через все ее органы. Он был слишком большой. У него все было большим, от губ до пальцев и брюха. Иногда он забывался, и тогда ей казалось, что он выпускает из нее воздух, как из лопнувшего воздушного шарика. И что она обязательно умрет.

Вечерами она сидела вместе с родителями и сестрой и мысленно приказывала заметить, что с ней не все в порядке. Но никто никогда не отвлекался от собственной персоны. И тогда она начала придумывать истории, как ей станет лучше. Гарри умирал много-много раз. Его смерти были насильственными и болезненными, но никогда их не причиняла Агата или кто-либо из членов ее семьи. Затем начинала постепенно вымирать ее семья, не так насильственно и не так болезненно, зато с пафосом и сожалениями. Агата сказала учительнице, что ее отец болен лейкемией и жить ему осталось всего несколько недель. И эта самая учительница отвела Луизу в сторону и сказала, что она очень ей сочувствует. По реакции Луизы учительница поняла, что та ничего не знает, и тогда они повели ее в учительскую и вызвали мать. Та поспешно приехала, но тоже не подтвердила слова Агаты. Школьный психолог попыталась отыскать истоки этого вранья, но ее вопросы были настолько стандартны, что Агата смогла ответить на них, не раскрыв ничего существенного.

Скажи нам, зачем ты все это сочинила, умоляли родители в тот вечер, сидя вокруг кухонного стола. Это же такая жестокая выдумка, к тому же разоблачение неизбежно. Неужели ты думала, что учительница ничего не скажет Луизе или нам? Так Агата усвоила урок: ее рассказы должны базироваться на реальности, в противном случае это вранье. К тому же нужно знать, кому рассказывать.

Ферма была в точности такой, какой Рут ее представляла. В конце ухабистой дороги, окруженный грязными полями, – дом с идеальными пропорциями. Входная дверь распахнута, дым картинно вырывается из трубы. Перед дверью валяются детские велосипеды, в углу двора бродят куры. Овчарка спит, развалясь на плоском камне. Она даже удивилась, что четвертый канал не сподобился снять их в каком-нибудь ханжеском документальном фильме.

– Господи, – вздохнул Кристиан, – как в ад попали.

Из дверей вышел чересчур худой мужчина, к ноге которого прицепился маленький мальчик, а другой мальчишка, постарше, лупил его палкой.

– Кончай, Джаспер, – прикрикнул мужчина. – Эти люди уже приехали. Маме не понравится, если они увидят, как ты себя ведешь. – Рут заметила огонек в его глазах. Он повысил голос, чтобы быть уверенным, что они слышат.

Она вылезла из машины, понимая, что придется взять ситуацию в свои руки, хотя каждый нерв в ее теле подсказывал, что лучше скрыться и спрятаться. Она не смела даже взглянуть на Кристиана, понимая, что гнев его будет страшен.

– Мистер Лэнсфорд?

– Чарли. – Он не улыбнулся.

– Я Рут, из «Viva». Спасибо, что согласились пустить нас всех сюда. Особенно в выходные. – Голос ее звучал неестественно жизнерадостно, как будто она старалась все наладить с помощью своей доброй воли.

– Марго настаивала, – ответил он, отдирая своего старшего сына от младшего. – Черт ее знает, куда она подевалась. Может, хлеб печет, чтобы произвести на вас впечатление. Вообще-то мы покупаем нарезанный белый хлеб, какой подешевле.

Рут хотела было рассмеяться, хотя от ситуации юмором даже не пахло. Кристиан был прав. Ей следовало приехать одной.

– Я все слышала, – нараспев произнес женский голос из недр дома, и появилась Марго.

С ее появлением все сразу же пришло в норму, потому что она оказалась точно такой, какой и должна была быть. Высокая, невероятно худая, волосы длинные и всклокоченные, скорее всего, постоянно собранные на макушке. Одета она была в странный набор шелковых национальных одежек, которые ничего не прибавляли ее телу, состоящему практически из одних впадин. На ее бедре устроился ребенок неопределенного возраста, а еще один, постарше, держался за ее руку.

– Мы никогда не едим белый хлеб, правда, Санни? – Санни на секунду перестал колотить брата и посмотрел на мать с откровенным презрением.

– Ну, разумеется, не едим, – закричал Чарли, крепко обнимая жену. – Это же никуда не годится, так ведь?

Рут сообразила, что они попали в самый разгар ссоры и будут использованы в качестве своего рода третейского судьи, если она немедленно не вмешается. Она также поняла, что Лэнсфорды получают от этого удовольствие.

– Спасибо, что согласились на интервью, – сказала она Марго. – И за то, что разрешили свалиться вам на голову в выходные. – Черт, она несет такую чушь, как будто присутствует на какой-то вечеринке свихнувшихся людей. – Это Кристиан…

Она повернулась и увидела, что муж с хмурым видом все еще сидит в машине, а дети дерутся на заднем сиденье. Заметив, что все на него смотрят, он вылез из машины, и Рут даже испугалась, что Марго и Чарли заметят, как он ее в этот момент ненавидит, если, конечно, она правильно поняла выражение его лица.

Марго сразу взяла бразды правления в свои руки, как она наверняка всегда делала.

– Полагаю, вы, мальчики, можете погулять с детьми по ферме. Почему бы им не поиграть на сене? А у нас с Рут появится возможность немного поболтать.

Никто не хотел делать то, что предлагала Марго, но никто не осмелился возражать вслух. Рут решила даже не смотреть на Кристиана, войти в дом, а со всем дерьмом разобраться на обратном пути.

Дом был великолепным не только снаружи, но и внутри, что почему-то еще больше расстроило Рут. Марго сумела создать видимость некоего беспорядка, который выглядел комфортабельным и привлекательным, где все прекрасно сочеталось, и, хотя Рут знала, сколько на это нужно труда, она все равно была очарована. Они вошли в белую кухню, уставленную буфетами и увешанную полками, переполненными иногда битой, но все равно прелестной керамической посудой. Марго жестом предложила ей сесть за обязательный длинный деревянный стол с букетом цветов в центре, которые, как догадывалась Рут, были собраны здесь, на ферме.

– Что хотите выпить? – спросила Марго.

– Я бы не отказалась от кофе, – ответила Рут.

Марго нахмурилась:

– Простите, в этом доме мы кофе не держим. Зато имеется травяной чай самых разных сортов.

Рут ненавидела травяной чай.

– Ладно, не беспокойтесь. Я выпью то же, что и вы.

Когда чайник засвистел, Рут вспомнила, зачем она сюда приехала, и попыталась придумать вопросы, чтобы задать этому идеалу безупречности, но никак не могла сообразить, что бы ей хотелось знать.

– Итак, – начала она, надеясь, что что-нибудь обязательно всплывет. Марго протянула ей кружку с пурпурной жидкостью. – Какой дивный дом!

Марго явно привыкла к похвалам в адрес дома.

– Здесь были практически развалины, когда мы его нашли. Но мы разглядели его потенциал, и потом, мы не боимся трудностей.

– Вы давно здесь живете?

– Четыре года.

– Значит, все переделки вы осуществляли уже с детьми?

– С некоторыми. Двое родились в процессе. – Марго засмеялась, она привыкла, чтобы ей говорили, какая она замечательная, но Рут не могла выдавить из себя этот комплимент.

– Вики, редактор, с которой вы разговаривали, сказала мне, что вы и Чарли раньше работали в городе.

– Это так. Мы занимались инвестициями – расплата за наши грехи.

– Такая резкая смена обстановки – город и эта ферма.

– Да. Очень резкая.

– Что вас на это толкнуло? – Разговор с Марго немного напоминал Рут чтение журнала «ОК». Она чувствовала себя грязной и недостойной, но при этом, к собственному удивлению, завидовала.

– Полагаю, это был один из моментов типа «эврика». Мы с Чарли поехали отдыхать в Грецию, и я вдруг поняла, что, пока нас нет, няня укладывает Джаспера и Санни каждый вечер в постель. И я сказала Чарли: разве мы не заработали достаточно денег? Разве ты не считаешь, что мы могли бы, черт возьми, остановиться? Я ждала, что последует жуткая ссора, а он посмотрел на меня и сказал: ладно, думаю, мы можем себе это позволить. Мы с ним уволились на следующий день после возвращения из отпуска, выставили дом на продажу и нашли этот, все в течение месяца.

Неужели у людей бывают моменты «эврика» и из языковой сферы они переносят это понятие в реальную жизнь? Рут сильно сомневалась, но все же рассмеялась и сказала с напускной жизнерадостностью:

– Вот это хороший муж.

– У нас с Чарли крепкая связь, – подтвердила Марго. – Мы интуитивно чувствуем, когда другому что-нибудь нужно.

Рут хотелось выплеснуть Марго в физиономию ее мерзкий чай. Ее рука задрожала на ручке кружки, и она прикинула, не будет ли это явным свидетельством того, что она рехнулась, после чего ее упекут в психушку. Вместо этого она спросила:

– Вы имели представление, чем будете заниматься?

– Тогда – ни малейшего.

– Выходит, у вас было достаточно денег, чтобы ничего не делать?

– Не совсем. Но на год бы, пожалуй, хватило.

– Смелый поступок.

– Мне показалось это необходимым. Смелость тут ни при чем.

– В смысле?

Марго слегка рассердилась:

– Мне думается, что иногда ты достигаешь такого этапа в своей жизни, когда понимаешь, что ничего не выходит и нужно либо все изменить, либо смириться.

Рут задумалась, было ли в том, что говорила Марго, что-то реальное. Она могла представить себе, как Марго кричит на Чарли или рыдает, когда думает, что никто не видит, но сомневалась, что Марго может снять свою маску на публике. Тоскливо говорить с человеком, который не скажет ничего, кроме того, что вы, по его разумению, хотите от него услышать, или того, что он хочет, чтобы вы услышали. Но было ужасно слышать себя в Марго, слушать, как неприятная тебе женщина высказывает твои собственные желания. Она попробовала другой вопрос:

– Вы об этом никогда не жалели?

Младенец начал плакать, так что Марго взяла ребенка и принялась кормить. Рут вспомнила ощущения и удивилась, почувствовав внутреннюю реакцию.

– Нет, думаю, что нет. Было нелегко, но ведь достичь чего-то стоящего всегда нелегко, разве вы сами это не обнаруживали?

– В каком смысле нелегко?

– Ну, знаете, ремонтировать дом таких размеров – настоящий кошмар. И затем начать бизнес, обнаружив, что это не столько касается того, что вы делаете, сколько банков и кредитов и перепуганных мужчин, которые уверяют тебя, что ты рехнулась. – Марго рассмеялась, и Рут поняла, что ее снова обвели вокруг пальца.

Рут посмотрела на свои записи. Она могла написать эту статью с закрытыми глазами. Наверное, нет никакой необходимости брать у Марго интервью.

– А как появилась эта идея насчет мыла?

Тут она получила по заслугам. Рут дала возможность Марго прочитать ей лекцию насчет производства и упаковки мыла.

Прошел почти час, и Рут безумно хотелось уйти, но она с ужасом думала, что придется встретиться с Кристианом, и поэтому приятно удивилась, выйдя из дома и увидав, что он смеется над чем-то с Чарли. Но она не спешила расслабляться, потому что с Кристианом ничего никогда нельзя знать наверняка. Его настроение меняется мгновенно. Так что она не знала, что ее ожидает, когда они выезжали из ворот фермы. Но он продолжал улыбаться.

– Черт, настоящая классика, – сказал Кристиан.

– Какая классика? – поинтересовалась Рут, роясь в сумке в поисках бутылочки для Хэла.

– Не знаю, что тебе рассказала Марго, но ее муж тот еще тип. Он ее ненавидит.

– Не говори глупости.

– Точно, клянусь, я правду тебе говорю. Это было потрясающе. У него по всей ферме спрятаны косяки и бутылки виски. Он чертовски зол.

– Что его злит?

Бетти пинала ногами спинку сидения Рут.

– Ее самодовольная чушь главным образом.

– Ты же с ней даже не разговаривал.

– Так это и не требуется. Видно, что она подлая.

Рут понимала, что это тот момент, когда она может согласиться с мужем. Они дружно посмеются, и все будет в порядке. Но у них никогда так не получалось. Что-то в его уверенности, что он может судить, и, возможно, удовольствие, которое он получал от несчастья другого, задели ее.

– Не такая уж она плохая. Черт, по крайней мере, она пытается что-то сделать, улучшить.

Кристиан фыркнул:

– Что улучшить?

– Жизнь.

– Ты знаешь, что эту ферму купил им ее отец? Она из богатеньких. Заставила Чарли бросить работу и все остальное ради того, чтобы жить на ферме и делать это говенное мыло, на котором никогда не удастся заработать.

– Ты так говоришь, как будто у него нет ни силы воли, ни характера. Он же мог отказаться.

– Ничего он не мог, ты знаешь, как это бывает.

Рут повернулась, чтобы взглянуть на мужественный профиль мужа:

– Что ты такое говоришь? Словно вы, несчастные мужчины, должны делать все, чтобы осчастливить нас, женщин, у которых не все дома.

– Нет, Рут. Я говорю о Чарли и Марго. Он рассказал, что несколько лет назад они поехали в отпуск, так она каждый день рыдала и отказывалась вылезать из постели, пока он не согласился вместе с ней уехать из Лондона.

– Ты в самом деле считаешь, что им лучше было бы остаться в Лондоне, целыми днями работать и никогда не видеть своих детей?

– Не обязательно, но я не думаю, что им стоило трогаться с места и разыгрывать из себя идеальных семейных робинзонов, каковыми они в самом деле не являются.

– Не то что мы. – Рут слышала, как повышается ее голос. Она поняла, что Кристиан считает, будто это он услышал настоящую историю. Более чем уверен, у него даже сомнений не возникает. Рут, с другой стороны, всегда болезненно реагировала на то, что стоит за словами. Иногда она всю беседу чувствовала себя марионеткой, разговаривающей с другой марионеткой, и пыталась догадаться, что на самом деле ощущает ее собеседник, что скрывается за его публичным лицом. Кристиан же верил, что люди такие, какими кажутся. Он до сих пор не понял, что у каждого есть фасад, что все рыдают на кухне и ковыряют в носу, сидя перед телевизором.

– Черт, что тебя грызет?

– Папа сказал «черт», – сообщила Бетти с заднего сиденья.

– Ты меня грызешь, – сказала Рут. – Меня раздражает твоя лицемерная чушь.

– Ерунда. Ты злишься, потому что не услышала настоящей истории.

Рут всегда ощущала, что в каждом споре есть критический момент: только что ты сидела на краю скалы, и вот уже Кристиан держит тебя над пропастью за шиворот. Ее лицо раскраснелось, сердце забилось чаще.

– Не смей судить, услышала ли я настоящую историю или нет.

– Будет тебе, Рут. Ты же не хочешь сказать, что она сообщила тебе что-то, кроме пары рецептов мыла?

Глаза Рут жгли слезы, она чувствовала, что вот-вот разрыдается.

– Ты такой снисходительный, прямо до тошноты.

– Но ведь это правда? – засмеялся Кристиан.

– Если хочешь знать, – сказала она, – я получила историю, которую хотят услышать наши читатели. Они не желают ничего знать о неудавшемся браке или о том, что за все платит папочка, они хотят познакомиться с отважной женщиной, которая сделала то, о чем мы все мечтаем. Они все равно дочитают только до половины, сидя за своим столом во время унылого перерыва на обед или приглядывая за детишками в парке. Они хотят почувствовать, что такие вещи возможны, а не что, наоборот, все равно ничего не получится.

Кристиан попытался взять ее за руку:

– Прости, я вовсе не хотел сказать, что считаю, будто то, что ты делаешь, плохо.

Рут отмахнулась от него:

– Ничего подобного. Более того, ты прав. То, чем я занимаюсь, настоящее дерьмо, и то, чем ты занимаешься, тоже. Мы ведь оба скармливаем людям сущую ерунду. Кино и словоблудие, чтобы заглушить боль.

– Черт, ты слишком уж задумываешься.

– Не мели чушь, нельзя задумываться слишком.

На заднем сиденье начала скулить Бетти:

– Мама, я хочу пи́сать.

Рут ее проигнорировала.

– И вообще я не понимаю, зачем мы тратим на это силы. Не думаю, что это стоит приносимых нами жертв.

– Черт, – сказал Кристиан, сворачивая на заправочную станцию. – Ты иногда задаешь трудные вопросы.

Когда они остановились, Рут повернулась и увидела мокрое пятно на брюках дочери. Она чувствовала себя такой усталой после пикировки, что могла бы лечь прямо на парковке и заснуть. Даже дыхание давалось с трудом.

– Да, наверное, так оно и есть.

Агата ненавидела свои выходные. По-настоящему ненавидела. Тогда она особенно осознавала себя самое и то, что она на все способна и далеко не всегда может себя контролировать. Когда она оставалась одна, голова казалась ей больше или, может быть, более заполненной. Как будто кто-то влил туда пинту воды, нарушив равновесие и замутив разум. Она смотрела на себя, когда что-то делала, и казалась себе не связанной с этими действиями. Намазывая масло на тост, она сообразила, что этим вполне невинным с виду ножом так просто разрезать запястья и выпустить кровь на чистый кухонный пол.

Агата часто задумывалась, легко ли это – проткнуть человеческую плоть. Когда дети падают, кожа сдирается, обнажая то, что под ней, – красное и сырое. Но Агата знала достаточно о человеческом теле, чтобы понять, что эти раны поверхностные. Для того чтобы действительно проникнуть в тело, надо пройти через еще семь слоев кожи и добраться до мышц и жира, которые, в свою очередь, покрывают кости. И только после этого можно дотянуться до жизненно важных органов.

Гарри был жирным. Агата понимала, что даже очень острым ножом пришлось бы долго резать. Он мог заорать от боли. Дети плачут, когда обдирают коленки, и Агата заметила, что появляющиеся слезы каким-то образом помогают успокоить боль, как будто высвобождая что-то внутри. В Викторианскую эпоху верили, что человека можно вылечить, пустив ему кровь. Гарри никогда не подступался к ней с ножом, однако выбранное им орудие часто бывало очень острым. Он много раз вызывал у нее кровотечение, но ни разу не довел ее до слез. В то время ей казалось, что это ее важная победа над ним. Но теперь, стоя в кухне Дональдсонов с кухонным ножом, крепко зажатым в руке, она не была в этом так уж уверена.

Кристиан позвонил Саре в понедельник утром, по дороге на работу. Он убедил себя, что должен позвонить ей еще раз, чтобы подробнее узнать насчет аборта, но сам сомневался, что это правда. Он много думал об аборте, но не мог понять, что это могло значить для нее. Он сочувствовал ей и печалился об утрате, горечь которой сам не мог ощутить, но не это заставило его взяться за телефон. Дело не в визите на ферму или в чрезмерной реакции Рут по дороге домой. Они в ту ночь даже занялись сексом, и Кристиан все воскресенье испытывал к ней теплые чувства. Он и сам не знал, с чего решил позвонить.

Сара не слишком удивилась, когда он позвонил, как будто он был легкопредсказуемым и его звонок – исключительно дело времени. Но он зашел уже слишком далеко, и ему казалось, что у него нет другого выбора, кроме как сделать то, что он сделал. Кстати, что именно это было? После звонка, когда Кристиан вошел в свой офис и приветливо со всеми поздоровался, он задумался: что ему на самом деле нужно? Он не хотел заводить еще один роман, действительно не хотел. Но почему-то был не готов отпустить Сару.

Он включил компьютер, и на экране, как обычно, возникла фотография его жены и детей. Его собственная физиономия отражалась поверх их лиц, задавая слишком много вопросов. Пытаясь не превратиться в унылого женатика, не стал ли он попросту унылым женатым говнюком? Он никак не мог определить, чего именно ему не хватало или как можно улучшить ситуацию. Он пытался много пить, даже нюхнуть дорожку-другую кокаина, но дети делали похмелье совершенно невозможным. Он пытался трахать молодую женщину, но боль, которую он причинил Рут, оказалась непереносимой. Наверное, он мог купить мотоцикл и разбиться, мчась по дороге с бешеной скоростью, но это казалось довольно бессмысленным.

Кристиан испытывал презрение к людям, которые любили поговорить о том, чтобы бросить все, уехать в Корнуолл и открыть там кафе. Их субботний визит на ферму только подтвердил его подозрения насчет людей такого типа, но, тем не менее, оставил неприятный привкус во рту. Ему не хотелось быть на месте Чарли, который так кипел от гнева, что Кристиан бы не удивился, если как-нибудь прочел в газете, что тот убил всю свою семью. Тем не менее он точно помнил, что сказал этот человек, и его чувства неприятно совпадали с тем, что думал он сам.

– Они никогда не бывают счастливы, эти женщины, – сказал Чарли, когда они сидели в сарае, по очереди тянули виски из одной из бутылок, которые Чарли прятал по всей ферме, и курили. – Когда Марго сбрендила, я попытался найти в этом светлую сторону. Я постарался убедить себя, что довольно бессмысленно ходить каждый день на работу, если не нуждаешься в деньгах, оставляя детей на попечение этих жутких девиц, которые едва говорят по-английски. Так что почему бы и нет? Можно попробовать. Но тут мы приехали сюда, и в течение нескольких секунд, черт побери, Марго превратилась, типа, в то, что она сейчас. Она тогда была беременна, а дом разрушенный, поэтому нам пришлось возиться со строителями, но она все равно, типа, никак не могла угомониться. И я подумал: что дальше? – а дальше мы, черт возьми, можем расслабиться и немного пожить. Я тогда ей сказал, ради бога, подумай, у нас обоих достаточно заработанных денег, мы унаследуем целое состояние, почему бы слегка не побездельничать и посмотреть, что из этого выйдет. Но она не могла – что вы, ни в коем случае! – ведь все подумают, она на самом деле так и сказала. Я ей тогда ответил: какое нам дело до этих гребаных уродов, которых мы оставили в Лондоне, хвастающих своими машинами и виллами в Испании? Она пришла в ярость. Я понятия не имел, но оказывается, ей нравились эти люди, она все еще хотела иметь их в друзьях. Вот она и занялась этим идиотским мыльным бизнесом, на который мы тратим больше, чем зарабатываем, но все же некоторые пустопорожние журналы, типа того, в котором работает ваша жена, берут у нее интервью и фотографируют со всеми нашими четырьмя детьми, и все восхищаются, какая она великолепная, только полюбуйтесь ее идеальной жизнью. Меня от этого, на хер, тошнит. Что никто не может увидеть это так, как это есть, типа, на самом деле?

Сара на этот раз объяснила, типа, как оно есть на самом деле. Они встретились в кафе, которое окнами выходило на большое озеро в Гайд-парке, и он заметил у нее на щеках маленькие красные пятнышки.

– Я не собираюсь позволить тебе еще раз морочить мне голову, Кристиан, – сказала она, не притрагиваясь к кофе.

– Да нет, ты меня не так поняла… – начал он.

– Как это не так? – Он заметил, что ее глаза блестели от гнева, точно так же, как иногда блестели глаза Рут, и его снова повергло в уныние предчувствие, что ничего не будет по-другому и что ему никогда не удастся ускользнуть. – Неправильно поняла, что ты хочешь небольшой романчик?

– Я не хочу еще один романчик. – Это было правдой, хотя и не слишком убедительной даже для него самого.

– Ах, ты собираешься бросить Рут и детей и создать семью со мной?

– Ты этого хочешь? – У Кристиана было чувство, что он потерял опору и озеро каким-то образом залило кафе. Он ничего такого не собирался говорить, но он не рассчитывал, что кто-то другой начнет управлять ситуацией.

– Бог мой, ты что, серьезно? Я три года старалась выкинуть тебя из головы, затем появляюсь на этом дурацком интервью и вижу там тебя, и внезапно понимаю, что ничего из того, что я, блин, делала, не сработало.

– Мне очень жаль. – Он попытался взять ее за руку, но она не позволила. – Ты меня прости за аборт. Поверить не могу, что я такое допустил. – Он что, жаждет отпущения грехов? Не может же он быть таким дерьмом, разумеется, он все это устроил не затем, чтобы вынудить бедную девушку сказать: мол, не волнуйся, пожалуйста, все не так уж плохо.

– Ты позвал меня сюда, чтобы извиниться? – спросила она, словно он произнес все это вслух.

– Сам не знаю, зачем я позвал тебя сюда. И не понимаю, зачем я здесь.

Сара откинулась на спинку стула:

– Ты здесь потому, что у тебя дерьмовый брак, но у тебя не хватает мужества уйти.

– Нет, пожалуйста, не вовлекай сюда Рут.

Сара фыркнула:

– Ты слегка опоздал с защитой жены, тебе не кажется?

– Честно, Сара, прекрати. Рут не имеет к этому никакого отношения. – Он разозлился, но нельзя же было просто встать и уйти.

Сара встала сама:

– Вот что я скажу тебе, Кристиан. Реши, чего ты от меня хочешь, и дай мне знать, идет? – Она повернулась и ушла, не оглянувшись.

Он ее не окликнул. Сидел за круглым белым столом и не сводил глаз с озера. Поверхность была такой гладкой, что казалось, будто кто-то натянул сверху пленку. Лодки ждали, утки плавали. Он глубоко вздохнул и понял, как же хорошо быть одному.

До дня рождения Хэла в следующую субботу осталось шесть дней, хотя на самом деле пять, поскольку трудно рассчитывать сделать что-то в день события. А Рут все еще не дала Агате точный список гостей. Рут начала казаться Агате жалкой, даже отвратительной. Дети вернулись после поездки в том еще состоянии. Бетти была все мокрая, а Хэл голодный. Агата волновалась, как бы ему не стало плохо от всех бутылочек, которые ему подсунули.

– Я забыла захватить сменную одежду, – сказала Рут, внося в дом плачущую и замерзшую Бетти. – Не могли бы вы налить для нее ванну?

Хэл сидел на руках у отца, и они вместе над чем-то смеялись, но Агата знала, что ему требуется бутерброд с пастой.

– Обоих в ванну посадить? – спросила она как можно жизнерадостнее.

– Не беспокойтесь, – отказался Кристиан. – Мы с ним сначала немного поиграем, а затем я его вымою.

У Агаты волоски на руках встали дыбом. Она не была уверена, что Хэл не попросит есть, и тогда все ее ожидание напрасно: все раскроется, и будут приняты неправильные меры, а может, правильные, и ее попросят уйти.

– Но ведь завтра в школу. Вы не думаете?

Кристиан посмотрел на нее так, что она сразу поняла – дискуссия окончена.

– Хэл еще не ходит в школу, Эгги. Думаю, у него найдется время, чтобы поиграть с отцом, верно?

Таким образом, Агате пришлось выкупать Бетти и ждать еще целый час, прежде чем заполучить Хэла в свое распоряжение и накормить. Кристиан и Рут с радостью согласились на ее предложение прочитать ему сказку на сон грядущий и ушли, прикрыв за собой дверь. Скоро она уже слышала, как они ругаются внизу на повышенных тонах. Хэл прижался к ней и жевал бутерброд, пока она ему читала, и она дивилась, как могла не доверять этому чудесному ребенку. Он никогда ее не выдаст и не предаст, и эта мысль была как теплое одеяло на ее сознании.

События развивались так стремительно, что ей все труднее становилось кормить Хэла тайком, прячась даже от Бетти, которая наверняка выдала бы их матери. Надо было что-то придумать. Но Агата понимала, что перед праздником у нее слишком много дел, так что придется подождать. Они должны пережить этот день, и тогда уж она примет несколько важных решений.

На следующий день она позвонила Рут на работу, чего практически никогда не делала, и прямо спросила, сколько человек придут в гости. У Рут был такой голос, будто она совсем забыла о празднике, но все же она сказала:

– Простите, Агата. Я понимаю, от меня было мало проку. Обещаю, я сделаю сегодня несколько звонков и вечером вам скажу.

Сэлли стояла, наклонившись над столом Рут, когда та разговаривала с Эгги.

– Все в порядке?

Рут пожала плечами:

– Да, все хорошо. Это опять Эгги – с ее суперактивностью – требовала с меня пересчитать по головам гостей на празднике Хэла в субботу.

– Так это хорошо, верно?

– Да, разумеется.

Сэлли села на стул рядом с Рут:

– За исключением?

– Не знаю я. Наверное, я придумываю проблемы, потому что не могу выносить, что она настолько лучше меня. Но все-таки, как ты думаешь, может ли кто-нибудь быть столь идеальной?

– Например?

– Например, у нее нет никаких недостатков. Она ничего не забывает, всегда все делает замечательно. Абсолютно все. Как будто она… даже не знаю… робот или что-то в этом роде.

Сэлли уронила журнал на стол, и Рут вспомнила, что Сэлли еще и ее подруга.

– Но ты считаешь, что она умеет обращаться с детьми?

– Да, но это не все. Она даже излишне хорошо это делает. Позавчера, когда мы уезжали, мне в буквальном смысле пришлось отрывать от нее Хэла. Он предпочитал остаться с ней, а не поехать со мной.

– Мне трудно говорить, – заметила Сэлли, – поскольку у меня нет собственных детей, но ситуация выглядит идеальной, хотя я понимаю, что именно тебя расстраивает. – Она опустила глаза и сделала вид, что снимает нитку с юбки. – Но, Рут, ты уверена, что дело в Эгги?

– В смысле? – Во рту у Рут пересохло.

– Может быть, дело в твоих ощущениях. Если верить тебе на слово, у тебя появилась замечательная няня, и я допускаю, что действительность далеко не столь фантастична. Возможно, ты стала чувствовать себя ненужной в собственном доме.

Рут так разволновалась, что едва не заплакала:

– У меня такое ощущение. Но Кристиан считает, что я глупая, и, возможно, так оно и есть. Получается, что я эгоистка и хочу, чтобы нянька была немного похуже, тогда я буду чувствовать себя лучше. Это же безумие, правда?

– Да нет. Когда я уезжаю в отпуск, я вовсе не хочу, чтобы у тебя получалось с журналом лучше, чем у меня. Здорово похоже. Так что, полагаю, это естественно.

Для Рут все казалось несвязанным, как будто реальность существовала отдельно от нее, и она не была уверена, что будет дальше.

– Ты права, тут дело во мне, не в Эгги. Она и вправду потрясающая. Бетти теперь спит, это же настоящее чудо. Но у меня ни на что не хватает времени. Один Бог ведает, что будет со мной и Кристианом. Мы почти не разговариваем, а если и говорим, то о каких-то организационных мелочах. Такое впечатление, что внутри меня ни для чего нет места.

Сэлли положила ладонь на руку Рут:

– Хочешь немного отдохнуть?

– Нет. Ты хочешь, чтобы я уехала? – В голосе Рут звучала паника.

– Нет, я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты хороший друг. Мне кажется, Рут, что ты немного растерялась.

– Я в порядке. В смысле, буду в порядке, я только веду себя глупо.

Рут не знала, почему с таким отчаянием цеплялась за свою работу, но ее ужасала одна мысль ее потерять. Разумеется, было бы слишком тяжело отказаться от того, что так долго было ее общественным лицом. Я журналист, представлялась она при встрече, да, работаю в «Viva», я заместитель редактора, и люди сразу же начинали испытывать к ней интерес. Это было неправильно, но Рут не ощущала себя достаточно сильной, чтобы все изменить.

Сэлли встала:

– Ладно, но если передумаешь – скажешь.

Когда Сэлли ушла, Рут тут же позвонила Кристиану. Он немедленно ответил.

– Ты где? – спросила она.

– Сижу в кафе в Гайд-парке.

– В самом деле? Почему?

– У меня была встреча, пошел назад через парк. Тут дивно. Здесь так тихо, Рут. Я мог бы просидеть так несколько часов.

Они помолчали, пока Рут пыталась понять, что он имеет в виду, но она не могла представить его просто сидящим: картинка казалась слишком неподвижной.

– Ты в порядке? – сделала она еще одну попытку.

– Да, конечно. А ты?

– Не очень.

– А в чем дело?

– Не знаю. Вроде как во всем и одновременно ни в чем. Знаешь, как бывает.

– Да не очень знаю. Ты бы попонятней выразилась, Рут.

– Ты считаешь, что с Эгги все в порядке?

– Да, я считаю, что она замечательная, и дети ее обожают.

– Вот именно.

– Рут, тут ведь не о нас речь. Если мы собираемся работать, лучше иметь няню, которую они любят.

Слезы, сопли и печаль забили Рут горло.

– Я знаю, знаю, вот только… Не знаю. Думаешь, мы приняли правильное решение?

Кристиан вздохнул, и на мгновение ей показалось, что он не собирается отвечать или злится. Но он заговорил спокойно:

– Не знаю, Рут. В самом деле не знаю.

И только после того, как они распрощались, Рут сообразила, что он так и не поинтересовался, о каком решении она говорила.

Где тот этап, на котором ты понимаешь, что твой брак разрушен? Теперь, когда Бетти спала лучше и Рут не так уставала, у нее снова появились силы для мыслей, помимо элементарного выживания. Рут часто думала о свадьбах как способе завязать сложные узлы вокруг пары, подобно корзиночкам, которые она когда-то мастерила в школе. Сначала вам уютно в этих путах, но время идет, вы оба набираете немного веса, и вам становится тесно. Затем кому-то хочется пойти в ином направлении, поэтому обоим становится не то что некомфортно, но многое начинает раздражать. Вот только ни один не может найти ножницы. Вы начинаете вертеться, тянете каждый в свою сторону, запутываетесь все больше, и, возможно, в один прекрасный день вам удается освободиться. Но стоит добраться до момента освобождения, как вас одолевает паника. Вы начинаете сомневаться, сможете ли устоять без всех этих поддерживающих пут. Поэтому вы выпускаете несколько тонких нитей и обматываете их вокруг своего тела в отчаянной попытке удержаться на ногах. Если бы Рут представила себя и Кристиана в этой паутине, она бы поняла, что среди рваных нитей и обрывков шерсти остался всего лишь один настоящий узел. Дети в центре и неразбериха вокруг.

Рут все еще так и не позвонила никому насчет праздника, поэтому, когда пришло время уходить, она решила заняться делом по пути, пока едет в автобусе. Ей было неприятно думать, что она становится женщиной, у которой задействована каждая секунда. У большинства друзей телефоны стояли на автоответчике, что очень удобно, когда хочешь что-то сообщить, но несколько человек сами взяли трубки. Разговаривая с этими женщинами, которые когда-то были неотъемлемой частью ее существования, она пыталась догадаться, чем они занимаются. Некоторые мчались по улице, чтобы забрать детей у няни, другие пытались перекричать орущих ребятишек или шипящий на сковороде ужин. Рут представляла их в былые дни, даже начало и конец их дня, видела, как они просыпаются по утрам и валятся в постель по вечерам. Они были такими же, как она сама, она была не одна, легионы людей существовали так же, а это означало, что, возможно, она не так уж ошибалась. Верная дружба доказывала, что у нее еще не окончательно крыша поехала. Мысль была сладкой, как шербет на кончике языка. Эти разговоры были равносильны хорошей инъекции витаминов, бодрили ее и снабжали энергией, чтобы продержаться пару месяцев. Она не должна еще раз позволить себе так распуститься. Кристиан прав, следует чаще выходить в свет и кончать с жалобами на усталость. Один вечер, проведенный где-нибудь вместе с друзьями, стоит полугода психотерапии. Ответы вдруг легко пришли в голову: она должна больше оглядываться по сторонам, снова найти себя, вспомнить, что делало ее счастливой.

– Я наконец-то составила список, – сказала Рут, входя в дом.

Бетти кинулась к ней, едва не сбив с ног.

– Дай маме раздеться, – заметила Агата. Хэл сидел у нее на коленях, и они вместе смотрели телевизор.

– Не беспокойтесь, – отозвалась Рут, поднимая Бетти. – У тебя сегодня был хороший день?

– Замечательный, – ответила Бетти. – Эгги после школы повела нас с парк, и я играла на горке вместе с Меган.

Рут бросила взгляд на Агату. Что-то ей это напомнило, но недостаточно внятно.

– Помните, это та девочка из их класса, которая была не очень хорошей, – пояснила Эгги.

– А… Господи, конечно. Черт, я ведь обещала поговорить с ее матерью, верно?

– Не волнуйтесь, я поговорила, – сказала Эгги. – Она была очень мила, и Бетти на следующей неделе пригласили туда на чай. Так что, думаю, теперь все в порядке.

Рут охватила паника: это девица, стоявшая перед ней, распоряжалась их жизнями. Земля под ней покачнулась, дыхание перехватило.

– Это должна была сделать я, – с трудом выговорила она.

Эгги покраснела:

– О, простите, просто я там оказалась. Я не подумала.

Рут сидела на стуле у окна с Бетти на коленях и ждала, когда придет в норму дыхание. Разумеется, Эгги права. Просто она оказалась там. Рут пора прекратить внушать себе, что только она может все делать, это нормально, если Эгги берет что-то под контроль.

– Все в порядке, – сказала она. – Спасибо.

– Я все думала, что, возможно, она из-за этого плохо спит, – сказала Агата. – Знаете, если тебя напугали в школе, вряд ли будешь крепко спать ночью.

Рут переполнила любовь к Эгги, от той как будто свет исходил.

– Полагаю, вы снова правы, – сказала она. Она наклонилась вперед, протягивая листок бумаги: – Кстати, я приготовила вам список.

Агата заметила панику на лице Рут, когда рассказала ей про Меган, но эта женщина была такой идиоткой, что не заслуживала, чтобы она заботилась о ее нервах. Она посмотрела на жалкий листок с накорябанными на нем именами и номерами телефонов. Только напротив двух или трех стояли галочки.

– Я написала рядом с фамилиями количество людей, которые придут. Видите ли, я еще не всех застала, но, по крайней мере, вы будет знать, сколько народу ожидать, если придут все. Чего, разумеется, не произойдет.

Почему «разумеется», удивилась Агата. Что может помешать прийти на детский праздник? Ее мать никогда не устраивала для нее настоящих дней рождения. В этот день являлись несколько друзей родителей с детьми, все держали бумажные стаканчики с теплыми напитками и ели бутерброды, которые были сделаны слишком рано и оставлены неприкрытыми, так что выглядели слегка «призадумавшимися». Во время одного из этих скучных мероприятий мама и Луиза наорали на нее, потому что она сказала, будто ей подарили пони, но его держат на конюшне в Лэнгли и никогда не разрешают до него дотрагиваться или даже взглянуть на него, и вообще, это было несправедливо, потому что ей на день рождения даже кролика не подарили. Агата видела, как застыла улыбка на лице матери, хотя на первый взгляд она вроде и не изменилась. Бог мой, сказала тетя Кейт, какой щедрый подарок, Агата, тебе так повезло. И тут мать засмеялась. Пожалуйста, не могли бы мы поговорить об этом потом, сказала Луиза с наигранной веселостью.

Если на праздник Хэла соберутся все, будет тридцать один человек. Двадцать один взрослый и десять детей. Никаких теплых напитков, засохших бутербродов и воображаемых подарков. Я должна была соврать, кричала она потом матери, потому что вы подарили мне такую ерунду. Ты просто неблагодарная, кричала мать в ответ, мы с папой стараемся, делаем все, что можем. Тогда старайтесь посильнее, хотелось сказать Агате, потому что то, что вы можете, никуда не годится.

Рут подошла к ней и погладила Хэла по щеке:

– Как дела, солнышко?

Агата почувствовала, что Хэла передернуло.

– Он в порядке, только спать хочет. Сегодня трудный день выдался.

– Что вы планируете для праздника? Я могу помочь?

– Нет, нет, все нормально, – поспешно ответила Агата, которой при мысли о помощи Рут стало плохо. – Ничего особенного. Хотя, вы понимаете, я хочу, чтобы праздник был особенным, но я не планирую ничего исключительного.

Рут задержала на ней взгляд дольше, чем нужно, и Агата почувствовала, как запылали щеки.

– Ладно, но не сходите с ума и не надрывайтесь, Эгги. Мы вам очень благодарны, вы просто чудо.

Хэл не захотел, чтобы мать уложила его в постель, и Рут поднялась наверх с Бетти. На мгновение Агата почувствовала жалость к этой женщине. Быть такой беспомощной, что даже твой сын, которому вот-вот исполнится три года, умеет понять, что ты собой представляешь, наверное, не слишком приятно. Она пригладила волосы на аккуратной головке Хэла и прижала его крепче к груди. В глубине ее сердца начала медленно формироваться идея.

Кристиан усиленно пытался определить, чего же он хочет, но ничего конкретного на ум не приходило. Пару раз он думал, не позвонить ли Тоби, но, к собственному удивлению, обнаружил, что тот на Ибице. Более того, он пришел к выводу, что не хочет слышать, что Тоби может сказать по этому поводу. Вместо этого он послал записку насчет праздника в честь дня рождения Хэла, поскольку Рут уже не раз об этом напоминала. Тот как раз должен вернуться в пятницу. Возможно, они найдут тихий уголок, и Кристиан спросит у него совета. Кроме Тоби, у него никого нет. Он отошел от всех своих университетских друзей, так что теперь если они и ходили куда-нибудь с какими-то парами, то это были всего лишь мужья приятельниц Рут. Его брат жил в Австралии, и они абсолютно ничего не знали друг о друге. Отец был в отставке, строгих нравов и был бы шокирован, узнай хоть что-то. Совсем другое поколение.

На самом деле с ним всегда была Рут. Она была его лучшим другом с того момента, как они познакомились. Она была сообразительной, умной и с юмором и знала его лучше, чем он знал себя сам. Как бы он хотел сейчас спросить у нее совета. Но она потерялась где-то по пути. Он чувствовал себя так, будто долго ехал в машине с распахнутыми окнами, так что голова раздулась, а уши забили непонятные звуки. И, тем не менее, она была здесь. Кристиан чувствовал ее присутствие, как никогда никого не чувствовал. Ее присутствие рядом с ним было таким физически ощутимым, что его вдруг охватил комфорт, как будто она была окружена силовым полем, достаточно мощным для обоих.

Интересно, подумал Кристиан, может быть, это и есть любовь. Твердое знание, что кто-то присматривает за тобой, что есть где-то там, в море тел, человек, который понимает, что ты имел в виду и почему это сказал. Кто не боится на тебя накричать, кто любит тебя достаточно сильно, чтобы, не жалея сил, пытаться тебя изменить. Кристиан вспомнил один из немногих случаев, когда он был груб с матерью, женщиной, которая была настолько стальной, что казалась холодной. Почему ты постоянно ко мне придираешься, пытаешься меня достать, спросил он, когда ему, наверное, было лет одиннадцать. И ее ответ поразил его. Она повернулась от плиты, щеки разрумянились от пара, глаза увлажнились. Я придираюсь к тебе, потому что очень тебя люблю. Мне будет проще простого позволить тебе жевать с открытым ртом и не говорить спасибо, потому что тогда мы не будем ссориться и в моей жизни будет тишь и благодать. Но я говорю все это, чтобы помочь тебе в мире, где людей, которые едят с открытым ртом или забывают поблагодарить, не очень любят. Он не был уверен, что Рут все еще настолько хорошо к нему относилась.

Кристиан знал, что хочет нравиться, хочет, чтобы его любило как можно больше людей, но главное и самое важное – Рут и его дети. Однако так трудно отказаться от всего остального, смириться, что больше никогда ничего не сможешь себе позволить.

Вокруг него вились идеи, которые он пока не мог ухватить, но ощущал их присутствие. Затем, через два дня после того, как она ушла от него из парка, позвонила Сара. Она была на грани слез и попросила встретиться с ней после работы, и он не мог отказать, потому что всего два дня назад просил ее о таком же. И снова вода из озера залила его, только на этот раз он сидел за своим столом. Вскоре она накрыла его с головой.

Он позвонил Рут на работу и предупредил, что Джайлз попросил заменить его на одном скучном мероприятии. Ладно, сказала Рут, а что, ты думаешь, нам подарить Хэлу на день рождения? Не знаю я, ответил Кристиан. Я бы особенно не заморачивался, он еще слишком маленький, к тому же получит кучу подарков от остальных. Вот это да, заметила Рут, слишком занят, чтобы подумать о подарке для сына. Ты присутствовать-то сможешь, в смысле, у тебя вдруг не окажется какого-нибудь важного собрания, на котором тебе обязательно надо быть, потому что, естественно, ты такая значительная фигура?.. И тут она повесила трубку, а Кристиан не рискнул ей перезвонить.

Когда он появился, Сара сидела на улице перед пабом, на этот раз совершенно безликим, где они никогда раньше не бывали. Ему показалось, что он заметил одну из подруг Рут за соседним столиком, и его сердце подпрыгнуло в груди, как взбесившийся кролик. Он вошел внутрь, чтобы купить выпивку, стараясь не думать о Саре, шмыгающей носом за их столиком.

– Тебе дать? – спросила она, трясущейся рукой прикуривая сигарету.

Кристиан отрицательно покачал головой.

– Мне жаль, что я в прошлый раз столько наговорила, – сказала Сара. – Не знаю, что это на меня нашло. Иногда ты меня злишь. Мне только хотелось, чтобы ты почувствовал себя в моей шкуре.

– Пожалуйста, не извиняйся. Дело в том, что вы обе, и ты, и Рут, слишком хороши для меня.

Сара глубоко затянулась.

– Вообще-то я тебя не виню. В смысле, что ты мог сделать – бросить жену на сносях?

– Я мог изначально не ввязываться в такую историю. Мы должны были быть осторожнее. Я должен был быть осторожнее.

– Потому что тогда ты бы смог уйти?

– Нет. Нет, я совсем не то хотел сказать.

– Тогда что это было?

Кто-нибудь должен его выручить.

– Что – это?

– Мы. То есть чем я была для тебя? Скажи честно, не стесняйся. Просто дешевой подстилкой?

Слова заставили его физически отшатнуться, как будто она его ударила.

– Все было не так просто, Сара. Я начал эту историю с тобой, вовсе не собираясь бросать Рут, но все зашло куда дальше, чем следовало. Черт, честно, я не знаю.

– Почему же ты выбрал Рут? – Она сказала это так прямо, что ему сначала показалось, будто он ослышался.

– О господи! – Ему так хотелось сбежать, что даже ноги под столом сводило.

– Нет, Кристиан, теперь Господь тебе не поможет, – сказала Сара, зрачки которой сузились до половины их нормальной величины. Кристиан даже подумал, что, может быть, она помешалась. Он решил, что, чем быстрее ответит, тем скорее сможет уйти.

– Я выбрал Рут, потому что она моя жена, к тому же она вот-вот должна была родить, и… – Он не знал, стоит ли продолжать, но что-то в этой молодой девушке, сидящей напротив него и оценивающей его отношения с женой, его разозлило. – И потому что я ее люблю. Знаешь, мы иногда ссоримся и часто не понимаем друг друга, но я действительно ее люблю. – И эти слова, согретые его дыханием, сразу же утешили Кристиана, укрепили его веру в правильность выбора. Но Сара выглядела потрясенной. Кристиан испугался, что разбил ей сердце. – Прости, ты сама спросила, вот тебе правда.

– Да ты не узнаешь правду, даже если она грохнется тебе на голову, Кристиан. Ты хоть иногда обо мне думал?

– Конечно. Именно поэтому я и позвонил. Я никогда не смогу уверить тебя, как мне жаль, что все так случилось. Да и какой теперь смысл?

Сара взяла свой стакан, и на мгновение Кристиану показалось, что она швырнет им в него. Он уже видел, как стакан вылетает из ее руки, и чувствовал, как мелкие осколки стекла впиваются в лицо. И как он объяснит это Рут? Но она снова поставила стакан на стол, даже не отпила ни глотка.

– Смысл в том, что теперь моя очередь.

– Твоя очередь? Твоя очередь на что?

– Не притворяйся дураком. Моя очередь на тебя.

Кристиану показалось, что он попал в какую-то параллельную реальность, где люди играют жизнями друг друга, как будто те – фигуры на шахматной доске. Но Сара, похоже, говорила серьезно.

– У тебя был шанс, Кристиан. Я убила своего ребенка ради тебя. На этот раз ты так легко не отделаешься.

– От чего не отделаюсь? Мы же ничего не делали.

– Да уж, и Рут обязательно в это поверит.

У него голова шла кругом, перед глазами плыло.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что игра закончена. Еще раз она тебя не простит.

– Подожди, давай все проясним. Ты полагаешь, что можешь шантажом заставить меня остаться с тобой? Очень здоровый способ начинать отношения.

Сару рассмешили его слова, и на этот раз она определенно показалась ему сумасшедшей.

– Здоровый способ? Да уж, лучше не придумаешь.

Мигрень у Кристиана бывала примерно раз в год, и он всегда чувствовал ее приближение – пот начинал струиться по спине, в глазах принимались мелькать вспышки. Ему необходимо было немедленно укрыться в темной комнате и лежать, приняв сильные боле утоляющие, которые снимут только самую малость этой боли, такой сильной, что он боялся, она его прикончит.

– Мне надо идти, – сказал он. – Это все бред, и мне надо домой. – Он встал, и Сара схватила его за ногу:

– Пожалуйста, не оставляй меня. Поедем ко мне сегодня. Только на одну ночь. Я совсем не имела в виду то, что только что наговорила. Насчет рассказать Рут.

Скоро его начнет тошнить.

– Сара, мне нужно уйти. Я плохо себя чувствую. Мы поговорим потом, где-нибудь на неделе. Обещаю.

– Правда? И ты позвонишь мне завтра?

Тиски вокруг головы сжались, выдавливая мозг и посылая стрелы боли в плечи.

– Да, обязательно. – Шатаясь, он вышел из паба, благодарный за освобождение, не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме необходимости добраться до дома. Ему удалось остановить такси и там, на заднем сиденье, считать минуты до того, когда ему может стать немного легче.

Агата заказала продукты у «Теско», что сильно облегчало закупки, а Рут сообщила ей свой пароль. Она никогда не покупала ничего, что не пригодилось бы семье. Некоторые няньки брали гель для душа специально для себя или не отказывали себе в любимом печенье и других подобных мелочах, но Агата никогда не позволяла себе красть.

За исключением того случая, но это было вызвано необходимостью, так что не могло считаться воровством. С точки зрения Агаты, это была война, а ведь даже поговорка есть: на войне и в любви все средства хороши. Так что речь тогда шла о выживании.

Агате было четырнадцать лет, когда она поняла, что должна избавиться от мерзостей дяди Гарри и безразличия семьи – или она умрет либо убьет кого-нибудь. Так или иначе, с ее жизнью будет покончено, что казалось несправедливым, если вспомнить, что она-то не делала ничего плохого. К тому времени она уже поняла, что то, чем Гарри занимается с ней, неправильно и плохо. И плохо не только потому, что она потом болела, это было неправильно в глазах закона. Почему-то она так и не смогла донести это до Гарри. Правда, их встречи стали значительно менее регулярными, иногда они не виделись месяцами. Но как только он оставался с ней наедине, тут же раздевал ее и делал больно. Среди других причин, по которым Агата себя ненавидела, было то, что она ни разу не набросилась на него, не велела ему отвязаться и не пригрозила сообщить в полицию. Он постоянно делал ее бессловесной и бессильной, каждый такой раз возвращал ее назад, к первому разу, и в течение тех минут, пока это длилось, она снова становилась трясущейся девятилетней девочкой, думающей, что, возможно, все это еще один ужасный этап взросления.

Он скатился с нее и произнес:

– Господи, девочка, думаю, мы сдвинулись с места. Не ошибусь, если скажу, что ты начала получать удовольствие.

И внезапно она ярко увидела свое будущее, поняла, что никогда не освободится от него, если он не умрет или она не скроется так далеко, что он не сможет ее найти. Потому что если сейчас она не в состоянии все ему втолковать, то наступит ли такой момент вообще когда-нибудь? Возможно, она сумеет сократить число его визитов до двух в год, но тот факт, что он постоянно присутствует и лыбится через ее плечо, подобно монстру из сказки братьев Гримм, мешал ей строить свою собственную жизнь. У нее ушло полтора года на планирование и подготовку, маленькие кражи денег из сумки матери, чтобы было на что уехать, но, после того как ей исполнилось шестнадцать лет, она сбежала из дома и никогда туда не возвращалась.

Ее родители не знали, жива она или умерла, и иногда ей хотелось позвонить им и все рассказать. Но что – все? Где это началось, кончится ли оно когда-нибудь? Наверное, она так никогда им ничего и не расскажет, даже если увидит их снова, потому что все потерялось где-то в туннелях времени. В любом случае, она не смогла бы их простить. У них было самое драгоценное в этой жизни – ребенок, и они позволили своему неврозу, плохому характеру и глупости помешать обеспечить этому ребенку безопасность.

Рут во многом напоминала Агате ее мать. Обе не были плохими женщинами и любили своих детей, но они, похоже, не могли понять, что этого недостаточно. Агата решила, что с Бетти все будет в порядке. Та напоминала ей Луизу, хорошенькую, упрямую и самодостаточную. Если ей будет что-то нужно, она криком заставит Рут постараться ее ублажить. Но Хэл. Малыш Хэл. Он ни за что не станет орать, и Агату передергивало, когда она представляла, что с ним может случиться.

Хэл молчал, и его никто не кормил. Можно себе такое представить? Если кто-нибудь узнает и спросит, почему она так поступила, это будет первым, что она скажет. Они только пихали бутылочки ему в рот, потому что он не просил еды, и это был самый легкий выход. Да, скажет она, это ужасно. Не знаю, что бы с ним случилось, если бы не появилась я.

Хэл теперь ел яйца, сыр, торт и эти органические продукты, которые так обожали мамаши, выгуливавшие детей в парке, а также все остальное, что Агата перед ним ставила. По сути, он уже ел почти как нормальный трехлетний ребенок. Вечером стало сложно уловить момент, когда никто не смотрит, и тайком накормить его. Пока что Агата уговаривала его, будто они скрывают то, что он ест, до дня рождения, где это будет большим сюрпризом, но теперь, когда до события осталось всего сорок восемь часов, она начала по-настоящему нервничать. Хэл стал слишком ей принадлежать, чтобы с кем-то им делиться. Он вполне может что-нибудь съесть при ком-нибудь из родителей, они узнают его секрет, и он снова станет принадлежать им. От этой мысли у нее все внутри сжималось.

Когда Рут пришла на работу в четверг утром, все, кроме Сэлли, сгрудились вокруг письменного стола Бев, редактора отдела моды. Все плакали, некоторые более открыто, чем другие.

– Что случилось? – спросила Рут. Ее воображение уже унесло ее в куда более темные места, чем, возможно, требовалось.

Ответила Кирсти:

– Пол Роджерс умер этой ночью.

– Пол Роджерс, фотограф?

– Да, погиб в автокатастрофе.

– Ох, господи, Бев, мне так жаль.

Бев ее не услышала, и Рут решила, что у той хватает плеч, на которых можно поплакать, и вошла в офис Сэлли. Сэлли печатала на компьютере.

– Черт, я только что узнала про Пола.

– Я знаю, ужасно, правда? Но если честно, только Бев хорошо его знала. Если бы это не было неполиткорректно, я бы посоветовала им всем взяться за работу.

У Рут немного кружилась голова.

– У него дети были?

– Да, двое. – Та перестала печатать и подняла голову. – Прости, понимаю, я бессердечная сука, но я не выношу, когда из любого умершего немедленно делают святого. Я никогда не видела Пола трезвым. Удивительно, что он не въехал в дерево много лет назад.

Земля пошатнулась под ногами Рут, как будто открылась черная дыра.

– Лучше я примусь за работу, – сказала она, направляясь к своему столу.

Рут встречалась с Полом Роджерсом от силы раза три, но он часто забегал в офис, шатался вокруг, называя всех ласточками, на шее камера, в руке катушки пленки, футболки с идиотскими надписями на груди. Да, он немного смахивал на придурка, причем слегка под кайфом, но он всегда казался Рут таким живым. Невозможно было поверить, что такой заметный человек просто исчез: секунда – он здесь, еще секунда – и уже его нет. Она представила себе его тело на столе в морге, белое и безжизненное, из которого испарилось все, что делало это тело Полом. Одна из подруг Рут присутствовала при смерти своего отца и потом рассказывала ей, что после этого она поверила в душу. Это совсем не походит на внезапно заснувшего человека, сказала она тогда, он сделал последний вздох и приподнялся, как будто что-то тянуло его вверх, и только потом упал на кровать и ушел в себя, весь сжавшись. Она была уверена, что что-то ушло, покинуло его тело.

Смерть, думала Рут, сидя за своим столом, великий уравнитель. Неважно, насколько успешным, умным, красивым или популярным ты был, все мы в конце только плоть и кости. И если ты это понял, то какой смысл пыжиться и чего-то добиваться? Это заставило Рут почувствовать себя пустой, как будто кто-то медленно сдувал шарик в ее желудке, и она не ощущала никакого вкуса, кроме затхлого воздуха. Мысли метались в голове, подобно детям, играющим в прятки. Прекратите, хотелось ей крикнуть, помедлите, чтобы я могла ухватить вас и узнать, что все это значит.

Единственное, в чем можно быть уверенным в смерти, – это то, в чем никто не может быть уверенным в жизни. Стоит тебе умереть, как люди осознают, насколько сильно тебя любили. Может быть, в момент смерти ты поймешь, кого любила ты. Рут подумала, что зря теряет время, и ей пришлось уцепиться за край стола, чтобы не упасть со стула на пол. Что происходит, почему ей кажется, что она падает?

Она попыталась взять себя в руки, но тут ей в голову пришел ее возраст. Через полтора года ей будет сорок. Она теперь ближе к пятидесяти, чем к двадцати, скорее всего, уже прожила почти половину своей жизни, если ей повезет. Она может перевалить за восемьдесят, но из опыта наблюдений за своими бабушками она знала, что эти годы не содержат ничего, кроме непрерывных огорчений, боли, путаницы, злости и маленьких бессмысленных задач.

В течение долгих лет, которые почти каждому дано прожить, должно найтись место всему и всем. Но выходило иначе. Рут не могла перестать думать о Бетти и Хэле. Она представляла их дома, видела их так ясно, как будто находилась рядом, слышала болтовню, чувствовала маленькие ручки в своих руках. Она тосковала по ним так сильно, как будто не видела их целый год, ее одолевала разрушительная пустота, и она никак не могла избавиться от дурного привкуса этой пустоты во рту.

Кирсти, шмыгая носом, вернулась за свой стол:

– Поверить не могу, а ты?

– Знаю, это ужасно.

– И у него такая славная жена, а девочки еще совсем маленькие. – Она снова шмыгнула носом, затем протянула Рут стопку бумаг: – Гранки пришли. Сэлли хочет, чтобы мы их подписали до конца дня.

Рут попыталась вернуться к макету журнала, над которым работала. Она небрежно пролистала страницы. Даже в черно-белом варианте можно было сразу заметить, сколько вранья в фотографиях. Сегодня это ее особенно угнетало. Она даже задумалась, не продают ли они порнографию. Потому что в чем тогда смысл этих блестящих, раздутых и невероятно фальшивых изображений? Разумеется, их цель – возбудить бесконтрольное желание в читателе, сделать его беспомощным, заставить пускать слюни, смотреть на то, что его окружает, с ненавистью, внушить ему стремление выбраться и заиметь вещи, которые он не может себе позволить. И снова купить журнал в следующем месяце.

Ее внимание остановила фотография Марго и ее детей. Статья удостоилась увлекательного названия «Хорошая жизнь». Внизу, под их ногами, тошнотворная строчка: Если вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы бросить все, прочитайте это внимательно и с осторожностью, потому что вы можете вдруг бросить работу, выставить дом на продажу и заняться органическим сельским хозяйством. Она ненавидела покровительственный тон статей в журнале. Вокруг столько дерьма, сказала Сэлли им всем на редакционном совещании несколько месяцев назад, что теперь наша официальная задача всех подбадривать.

Марго Лэндсфорд – женщина, у которой есть план, вот только это такой план, который большинство из нас не рискнули бы осуществить. Но Марго не такая, как вы или я. У нее есть мужество и убеждения, а также сила воли, чтобы этих убеждений придерживаться. Рут захотелось выделить слова «сила воли» и заменить их словом «деньги». Марго занималась инвестициями, зарабатывая шестизначную сумму ежегодно, а дома ее ждали двое маленьких детей. И вот тогда они с мужем решили все это сменить на пасторальную идиллию деревенского Суррея. Джейн, редактор, вычеркнула «пасторальную идиллию», заменив «радостным производством мыла» и пометив в скобках: «Не стоит смущать читателя слишком длинными словами». Красная ручка дергалась в руке Рут, но она сдержалась, потому что не знала, в чем заключается настоящая история или какие нужно употребить слова, чтобы передать ее. «Мы по ехали отдыхать в Грецию, – сказала Марго, наливая ромашковый чай в своей великолепной старинной кухне, – и однажды вечером я взглянула на Чарли и спросила, какого черта мы делаем. Мы никогда не видим детей, у нас дом, в котором мы почти не бываем, и мы должны выбирать время, чтобы поговорить. Давай просто остановимся. И он посмотрел на меня и сказал: да, это замечательная мысль. С той поры мы назад не оглядывались».

Снова появилась Кирсти:

– Извини, забыла передать тебе записку. Ее сегодня утром оставили в приемной.

Рут взяла тонкий конверт и увидела, что ее имя написано круглым женским почерком. У нее перехватило горло, и она подождала минуту, прежде чем открыть конверт.

Рут, нам надо поговорить. Никто из нас не может жить так дальше. Я сижу в кафе напротив вашего офиса, буду там весь день. Сара.

Птица в горле беспомощно билась, глаза жгло, ладони вспотели.

Рут никогда не видела Сару, так что, когда она сбегала по лестнице, ее охватило что-то вроде возбуждения. Вот он, этот момент, когда она должна отказаться от привычной жизни и наблюдать, как кто-то начинает ее контролировать. Потому что, разумеется, Кристиан снова с ней встречается, может быть, он никогда и не прекращал, но, как бы то ни было, прощать его во второй раз она не намерена.

Рут заметила женщину, которая могла быть Сарой, от самых дверей кафе. Та не представляла собой ничего особенного сверх того, что ожидала Рут, и она даже почувствовала странное разочарование. Она подошла к ней, воспользовавшись своим преимуществом приближающегося человека, и остановилась над ней на несколько минут. Конечно, победа незначительная, но все лучше, чем ничего.

Когда Рут впервые узнала об этом романе, она много фантазировала о встрече с Сарой. Перебирала все то, что она бы ей сказала о сестринских связях, уважении и карме и о том, что жизнь Сары никогда не будет счастливой, пока она не перестанет брать то, что ей не принадлежит. Но сейчас, когда она села напротив Сары, все эти мысли уползли, как шипящий кот. Та была всего лишь девчонкой, худенькой, бледной, одетой в черное, без макияжа, под глазами мешки, волосы грязные. Она не выглядела победительницей, или, возможно, то, что она выиграла, далось ей такой тяжелой борьбой, что Рут неожиданно почувствовала к ней сочувствие.

– Рада, что вы пришли, – сказала Сара. – Спасибо.

– Вряд ли я могла проигнорировать эту записку, не так ли? – Теперь, когда она села, Рут обнаружила, что все ее тело трясется.

– Мне очень жаль, что дошло до этого. Я все надеялась, что у Кристиана хватит мужества, чтобы сказать вам, но не думаю, что он когда-либо решится.

Не смей произносить его имя. Не смей, мать твою, произносить его имя. Рут подумала: неужели она все еще не хочет его потерять? Она заговорила медленно, с трудом выговаривая каждое слово:

– Боюсь, вам придется ввести меня в курс дела. Пока я не понимаю, о чем вы говорите.

Рут заметила, что Сара вцепилась в стол с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– Я не собираюсь ждать дальше. Я ему об этом сказала, даже предупредила, что скажу вам, но это все без разницы.

– Да, но что именно скажете? У вас что, снова роман? И вообще, ваши отношения прерывались?

– Да, прерывались. Когда он не захотел вас бросить, потому что вы должны были вот-вот родить ребенка. Я уехала в Австралию, там довольно погано провела время, а затем вернулась в Англию и подала заявление на работу туда, где работает Кристиан. Случайно, я понятия не имела, что он там работает. Так мы снова встретились и…

Рут хотелось задать так много вопросов, они настолько оккупировали ее мозг, что она вряд ли бы вспомнила сейчас собственное имя.

– Когда это случилось?

– Пару месяцев назад.

– И с той поры вы встречаетесь?

Сара кивнула:

– Мне очень жаль, правда.

Рут смутно догадывалась, что Сара играет в какую-то игру, и чувствовала себя матерью, каковой она, собственно, и была, не готовой мириться с этим дерьмом.

– Нет, не надо, не извиняйтесь. Боюсь, я могу вас ударить, если вы будете продолжать в том же духе. Мне нужны только факты, и тогда я отойду в сторону и не буду вам с Кристианом мешать.

Сколько ей, двадцать три, двадцать четыре? Что он в ней такое увидел, все это настолько абсурдно. Когда Рут думала о своей новой жизни, прежде всего она беспокоилась за Бетти и Хэла.

– Что конкретно он вам пообещал, Сара?

– Он хочет вас бросить, но никак не может. Говорит, что любит детей и все еще любит вас, но уже по-другому. Он мне сказал, что вы постоянно ссоритесь и не занимаетесь сексом.

– Мы только в эти выходные занимались сексом. – Как только она произнесла эти слова, Рут поняла, что не стоит вести разговор в таком ключе. – И вообще, мы занимаемся сексом постоянно. Но ведь никогда нельзя верить лжецу, так, Сара?

Девушка опустила глаза, и Рут сообразила, что та пытается выглядеть элегантной и скромной.

– Мне все равно, говорите, что хотите. Вы ведь должны за него бороться.

Рут рассмеялась:

– Шутите? Вы в самом деле думаете, что я после этого захочу иметь с ним какие-то отношения? Можете забирать его.

Сара улыбнулась. Так улыбнулась бы Бетти, если бы ей сказали, что она может съесть два мороженых подряд.

– Правда? – прощебетала она. – Вы уверены? Вы не будете нам мешать?

Рут никогда не позволит Бетти встретиться с этим чудовищем в женском обличье. У нее возникло желание что-то сказать, защитить Кристиана.

– Мы же не говорим о каком-то платье. Мы говорим о человеке.

– Я знаю, простите. – Сара наклонилась вперед. Рут даже испугалась, что та попытается взять ее за руку. – Просто я так долго ждала этих слов, что не верю, будто это происходит. Не верю, что все прошло так легко, вы были такой разумной, и теперь, когда мы со всем разобрались, можно будет попытаться снова.

– Попытаться снова?

– Завести ребенка. Вы знаете, первого мы потеряли.

Рут поняла, что ее сейчас вырвет.

– Бог мой, вы серьезно?

– Конечно. – Теперь руки Сары были сложены на животе, как бы защищая его.

– Вы беременны?

– Пока нет. Но надеюсь, это скоро произойдет.

У Рут было впечатление, будто кто-то сообщил ей, что она живет с убийцей. Ее муж собирался бросить одну семью и завести другую, вот так просто, как будто он покрасил комнату в неудачный цвет и подумал, а пошло оно все, куплю другую банку краски, потрачу еще день и все перекрашу.

– Мне пора идти, – сказала она, вставая.

Сара подняла на нее глаза, взгляд снова голубиный. Невозможно было представить, что этот взгляд очаровал ее мужа.

– Мне очень жаль, что я вынуждена была так поступить, Рут, но вы же знаете Кристиана, он такой беспомощный.

Это было уже чересчур. Рут наклонилась через стол так близко, что Сара поморщилась:

– Как оказалось, я совсем не знаю Кристиана. И очень жаль, потому что я прожила с ним последние десять лет – и только сейчас выяснила, что понятия не имею, какой он. И мне не дано понять, почему вы или кто-то вроде вас хочет быть с таким подлым человеком. А насчет разумности, так можете передать Кристиану, что я собираюсь сделать его жизнь гребаным адом.

Рут ушла. День был чересчур, чересчур светлым, и мимо шло слишком много людей с таким видом, как будто им совсем нечего делать, как будто это будет еще один день из череды приятных дней, который прокатится мимо и оставит туманное впечатление о том, какова ваша жизнь, а не четкие воспоминания. Рут чувствовала себя оскорбленной и боялась, что грохнется в обморок, а ей не хотелось делать это на публике. Она остановила такси и дала водителю свой домашний адрес. Во время поездки у нее хватило силы воли позвонить в офис и сказать, что у нее внезапно началась страшная головная боль. Женщина, сделавшая этот звонок, была убедительной, на ее спокойном голосе никак не отразились бушующие в голове волны.

Она не позволила себе расплакаться в такси, так что к тому моменту, когда она вставляла ключ в замочную скважину, глаза резало от усилий сдержать слезы. Бетти еще должна быть в школе, и она надеялась, что Хэл ее не заметит. Из кухни доносился смех, но дверь была почти закрыта, так что Рут не было видно, что там происходит. Она было решила сразу пойти наверх, но потом сообразила, что это будет слишком странно, и позвала Эгги. Смех немедленно прекратился.

Из-за двери показалось красное лицо Эгги.

– Рут, вы в порядке?

– Нет. У меня чудовищно болит голова. Я просто хотела, чтобы вы знали, что я дома. Вы могли бы не говорить об этом Бетти и не пускать Хэла наверх? Извините, но мне обязательно надо поспать.

– Конечно, конечно. Вам что-нибудь принести?

– Нет, нет. – Рут уже положила руку на перила, она уже была всего в нескольких шагах от постели. – Все, что нужно, есть наверху. Мне надо заснуть. Да, и если Кристиан позвонит, скажите ему, что я сплю и не могу разговаривать.

– Хорошо, тогда крикните, если вам что-нибудь понадобится. – И Эгги втянула голову назад в кухню. Рут удивилась, почему та не вышла из кухни и почему Хэл не выбежал, чтобы ее встретить.

Спальня Рут уже выглядела по-другому, и не только потому, что там все было чисто и убрано, тогда как утром она оставила настоящий разгром; к этому она уже привыкла. Несколько недель назад Эгги спросила, не будет ли Рут возражать, если она будет прибирать их кровать и наводить порядок в комнате. С чего бы мне возражать, спросила Рут, вот только почему вам хочется этим заниматься? Эгги рассмеялась. Терпеть не могу ходить по дому и знать, что где-то не прибрано, объяснила она. Понимаю, это странно, но я всегда была такой, даже когда была маленькой. Я и за мамой своей прибирала. Так что теперь Рут жила в почти гостиничной чистоте и идеальном порядке, что само по себе было неплохо, но с другой стороны, как бы это сказать… странно, беспокойно, неправильно? Это делало ее должницей Эгги, заставляло чувствовать себя так, будто девушка знала о ней слишком много, слишком глубоко забралась.

Она уронила сумку там же, где стояла, сбросила туфли и позволила себе упасть на кровать. Она плакала с таким самозабвением, что ей позавидовала бы даже Бетти. Мне нужно от всего этого избавиться, думала она, и тогда я смогу обдумать все как следует. Вот только слезы не желали останавливаться, и на этот раз она себя за это не презирала. Каждая мысль была новой и болезненной и выталкивала очередной поток соленой влаги из ее наверняка уже распухших слезных протоков. Она чувствовала себя несчастной из-за того, что Кристиан был о ней такого плохого мнения, что позволил этой истории повториться, что он даже не счел нужным сообщить ей о своих планах. Ей было тошно при мысли, что ее дети будут расти, встречаясь с отцом только по выходным, что они будут смотреть, как он живет с их братьями и сестрами, с которыми они не будут связаны, что они будут чувствовать себя людьми второго сорта, и это в какой-то степени повлияет на их взаимоотношения в будущем. Она не хотела делиться их коробками шоколада на Рождество, их днями рождения, летними каникулами. Не хотелось слушать их рассказы о том, какую еду готовит Сара или какого цвета у тех детей спальни. Она горевала о потере любви своей жизни. Она и думать не хотела о том, чтобы собраться, привести себя в божеский вид и выйти на сайт знакомств. А затем бритые ноги, притушенный свет и необходимость раздеться перед кем-то снова. Или познать тело другого мужчины настолько, что оно будет казаться теплым и удобным. Она не хотела ничего знать о чьем-то прошлом, знакомиться еще с одной парой родителей или друзей, снова слушать жалобы насчет паршивой работы.

В сумке зазвонил телефон, и она кинулась к нему. На экране появилось имя Кристиана, и ей жутко захотелось ответить, но она понимала, что еще не готова. Если она заговорит с ним сейчас, то осыплет его обвинениями и ругательствами, тогда как ей нужно было сначала разобраться, почему он так поступил. Очевидно, у нее будет право разговаривать с ним как с мужем еще всего несколько раз, а ей нужно вытащить из него информацию. Она не хотела оставаться с этими грызущими душу вопросами, которые будут ее мучить, доводя до язвы или чего-нибудь похуже. Потому что, когда он уйдет, всему придет конец, и их отношения будут ограничиваться только вежливыми любезностями, пока он будет ждать, когда оденут детей. Она будет смотреть на его тело сквозь одежду, зная, какое оно на ощупь, не имея уже права на эти воспоминания. Она набрала номер, чтобы прочитать его послание.

Рут, куда ты подевалась? Она сумасшедшая, говорю тебе. Я понятия не имел, что она придет к тебе. Это все чушь собачья, мы с ней вовсе не встречались. Рут, я тебя люблю, я не собираюсь никуда уходить. Пожалуйста, позвони мне, чтобы мы могли поговорить. Нам надо поговорить.

Это послание было как бальзам на душу, как рука, гладящая спину, даже слезы почти перестали течь. Она начала набирать его номер, но затем задумалась. Он должен был пообщаться с Сарой, чтобы узнать, что та к ней приходила. Что означало, что они по меньшей мере контактируют. И он скрыл все это от нее. По сути, он предал ее тем, что сказал хотя бы одно слово той девушке. Так что никакая не чушь собачья, они снова встречались, даже если все было не так, как она себе вообразила. Разумеется, физический аспект отношений важен для Кристиана, но для нее не это было самым главным. Для нее главное то, что он оказался способным забыть ее достаточно надолго, чтобы успеть поговорить с Сарой, может быть, встретиться с ней, чтобы выпить, и снова и снова врать. Она слышала его голос, кричащий в трубку, что он ее любит, что не собирается ее бросать, и ей хотелось выцарапать ему глаза. Он не только произнес эти слова, объявил, что собирается делать, как будто ее мнение не имело никакого значения, более того, она должна быть ему благодарна, что он не трахает снова свою секретаршу, а она должна смириться и еще раз позволить вытереть о себя ноги. Теперь она поняла, что хочет ему доказать.

Он ответил после первого же звонка:

– Рут, где ты? Я жутко волновался.

– Дома. Плохо искал.

– Тогда я сейчас еду.

– Нет, скоро вернется Бетти. Давай где-нибудь встретимся. Как насчет парка Сент-Джеймс? Это как раз рядом с твоей работой.

– Ладно, если ты согласна сюда приехать.

– Я не хочу быть нигде рядом с домом. Не хочу, чтобы мне хоть что-нибудь напоминало о разговоре, который между нами состоится.

– Рут, ничего не было, она сумасшедшая.

– Слушай, Кристиан, заткнись. Тебя никто не спрашивает. Я буду там, как только сумею добраться.

Агата перепугалась, когда услышала голос Рут в холле. Ощущение было чисто физическим, как будто камень упал в ее желудок, разослав волны паники по всему телу. Она давно такого не испытывала, и ощущение было не из приятных. Хэл только что начал есть свой ленч – рыбные палочки, морковка с огорода и даже, впервые, ложка зеленого горошка. Они смеялись над тем, как зеленые горошины разбегались по тарелке, и Хэл никак не мог поймать их ложкой. Затем она услышала голос Рут и даже подумала, что начинает снова слышать то, чего нет на самом деле, но нет, Рут позвала ее снова. Первым желанием Эгги было спрятать тарелку Хэла в буфет, но это могло сбить ребенка с толку и повернуть вспять все их достижения в смысле еды. Нужно ли ей выйти в коридор и закрыть за собой дверь, или это вызовет у Рут подозрения, а Хэл станет нервничать? В конце концов она жестом велела Хэлу молчать, приоткрыла дверь и высунула голову, как будто занималась чем-то очень важным. Но когда она увидела Рут, то сразу поняла, что волноваться по поводу этой женщины не стоит, так как та была явно больна: белая как снег, глаза красные и распухшие, плечи опущены, как будто она борется с сильной болью. Вам что-нибудь нужно? – спросила Агата. Но Рут только хотела, чтобы ее оставили в покое. Не говорите Бетти, что я дома, сказала она, и не пускайте Хэла наверх.

Агата закрыла дверь на кухню и взяла Хэла на колени, помогая ему отправлять еду ложкой в рот.

– Мама, – сказал он, глядя на нее.

Она поцеловала его в макушку:

– Да, золотце, это была мама. Но она пошла полежать, она плохо себя чувствует.

– Мама, – снова повторил Хэл, пряча лицо у нее на груди.

Вы не отдаете себе отчета, что разбитые сердца существуют не только в песнях, пока у вас не появятся дети. На нее нахлынули воспоминания. Она вспомнила свою мать, которая лежала в постели, задернув плотные шторы на окнах, и приказывала Агате вести себя потише, потому что у нее болит голова. Но я хочу показать тебе картинку, которую нарисовала в школе. Такого никогда не должно случиться с Хэлом. Агата ощущала это как тяжелый булыжник в желудке. Он слишком добрый, доверчивый и нежный, он не сможет пережить все разочарования и непонимание.

– Хэл, – сказала Агата, – ты можешь называть меня мамой, но только в шутку и когда мы одни. Но мы можем притвориться, что я твоя мама, и тогда ты не будешь по ней скучать.

– Мама, – снова сказал Хэл, глядя на нее и улыбаясь. Именно это он и имел в виду изначально. Она улыбнулась. Они понимали друг друга, она и Хэл, как никто в мире.

Он так на вас похож, сказала женщина в парке на прошлой неделе, и Агата улыбнулась и прижала мальчика к себе покрепче. Все просто, если ты остаешься спокойной и вежливой и не слишком врешь или не пытаешься завязать с кем-нибудь разговор, который может привести к вранью. Они будут только вдвоем, она и Хэл, не будет места никому другому, кто мог бы вызнать правду и не одобрить. Но это ничего. Уже столько времени Агата была одна, так что будет приятно разделить жизнь с кем-нибудь, и она не могла думать ни о ком, кроме Хэла. Она была уверена, что Рут наверняка думала иначе.

Сара позвонила Кристиану в половине двенадцатого, когда он собирался на совещание, на котором должен был решаться вопрос, увольнять или не увольнять ведущего, который, похоже, не умел нормально говорить. Он перевел звонок на автоответчик и забыл о нем, вспомнил только перед обедом.

Я это сделала, Кристиан, и Рут все приняла спокойно. Правда, она была слегка шокирована и обещала превратить твою жизнь в настоящий ад, но, наверное, трудно ожидать другого. Все равно, это не имеет значения, потому что она сказала, что не будет стоять у нас на пути. Правда, удивительно? Позвони мне, как получишь послание.

Рут часто говорила Кристиану странные вещи, вроде того, что у меня все плывет перед глазами или мир вращается так быстро, что я не успеваю за жизнью. Тогда он не понимал, что она имела в виду. Но в этот момент он не только понял, но и испытал бурю чувств, которая говорила ему, что жизнь уже никогда не будет такой, как раньше. Он сразу же позвонил Рут, но Кирсти сказала, что она заболела и уехала домой. Он хотел было ей позвонить, но решил, что лучше будет узнать, во что же он вляпался.

Он ушел из офиса, чтобы позвонить Саре.

– Кристиан, ты получил мое послание?

– Да. Что ты сказала моей жене? – Ему хотелось ей врезать. Желание так мощно и неожиданно охватило его, что он даже споткнулся.

– Почему у тебя такой голос? – спросила она.

– Скажи, что ты говорила моей жене, Сара.

Ее голос стал неуверенным:

– Я сказала, что мы договорились. Ну, знаешь, насчет того, что это не может дальше так продолжаться, а ты чувствуешь себя слишком виноватым, чтобы уйти, но сейчас моя очередь.

Он не смог сдержаться, закричал:

– Когда это мы договорились? О чем, твою мать, мы договорились?

– Когда мы в последний раз виделись, – теперь она плакала, и это вызывало у него отвращение, – я сказала, что больше не могу ждать. Сказала, что расскажу все Рут, а ты пообещал позвонить на следующий день, но не позвонил, вот я и сделала то, что собиралась.

Кристиан дернул себя за волосы. Безумие, окружившее его, было таким ощутимым, что можно было потрогать. Оно было повсюду.

– Как ты смеешь влезать в мою жизнь и думать, что можешь перевернуть ее вверх тормашками? Мы даже ничего не делали. С ума сойти можно.

Теперь она рыдала:

– Но ты обещал… Ты сказал…

– Ничего я не обещал. Черт, какой кошмар.

– Она тебя собирается бросить, и что ты тогда будешь делать?

Кристиан обрел способность соображать:

– Я не собираюсь позволить ей меня бросить, и даже если она это сделает, с тобой я никогда не сойдусь.

Он положил трубку, но сделал это неуверенно. Он знал, что поступил неправильно. Некоторые слова, которые он сказал Саре, вились в его голове, как сигаретный дым, который отказывается покидать ваши легкие. Что-то звучало фальшиво. Его праведное негодование самому ему не казалось праведным. Он оставил Рут послание, и она все же позвонила, и они договорились встретиться, но что-то в ее тоне говорило ему, что у него впереди затяжная битва. Он начал думать, что делал все неправильно и его жизнь ускользает от него, как песок сквозь пальцы. Что-то загнало его в ловушку, какая-то посторонняя злая сила заставила его поверить, что ему нужны вещи, такие же неуловимые, как след фейерверка. Яркие огни ослепили его, загнали в ловушку недоразумений, не имевших никакой связи с реальностью.

Пока он сидел на скамейке и ждал жену, он вспомнил, как подростком звонил кому-то по телефону и случайно подключился к чужому разговору. Говорили две женщины. Он оцепенел, сидел и слушал этот разговор, который перескакивал с темы на тему, и удивлялся, откуда они все это знают. Рецепт торта для дня рождения дочери одной из них, последние сведения о болезни другой, новости относительно сердечного приступа у брата, беспокойство по поводу мужа, который все с большей неохотой поднимается с кровати. Кристиана впустили в их внутренний мир, на несколько минут разрешили войти в их жизнь, сделали частью себя. Потом одна из них спросила, не слышит ли подруга что-то странное на линии, и та ответила: да, вроде чье-то дыхание. Он испугался и тут же положил трубку. И они исчезли, а он не успел спросить их ни о чем, они никогда даже не узнают о его существовании. Эти женщины оставались с ним всю его жизнь, и все же только сейчас, когда он смотрел, как его жизнь катится в тартарары, он понял, почему не забыл их. Если бы только он это осознал раньше. Если бы у него хватило ума усвоить их урок. Если бы он понял, чему они его научили – что вся жизнь состоит из отдельных деталей. Что до каждой можно дотянуться, что иногда они прячутся под раковиной или в саду за углом. Он потратил все это время, глядя вдаль, тогда когда счастье было рядом, у него под носом.

Сара продолжала звонить, но он не мог отключить телефон: вдруг Рут понадобится до него дозвониться? Рано или поздно он позвонит Саре и извинится за тон, которым с ней разговаривал. Четко объяснит, что любит Рут, не хочет быть с Сарой, но также добавит, что вел себя скверно, струсил и надеется, что она будет счастлива. Пусть простит его, если он кричал. И что обзывал ее сумасшедшей.

Рут возникла будто ниоткуда. Он оглядывал парк, разыскивая ее, и вдруг она оказалась здесь. Сидела рядом с ним на скамейке и выглядела так, будто только что с кем-то подралась. Они некоторое время сидели молча, никто не хотел нырять в дерьмо под ногами.

– Прости меня, – наконец сказал Кристиан.

– За что простить? За то, что ты делал, или за то, что тебя разоблачили? – Голос был чересчур жестким.

– За то, что сделал. Хотя на этот раз я ничего не делал.

Она засмеялась:

– Знаешь, когда-то я, может быть, тебе и поверила бы. Но сидеть напротив твоей подружки и слушать, как вы хотите завести ребенка, тут уж не до веры.

– Она не моя подружка.

– Пусть, но ты продолжаешь с ней встречаться.

– Я встречался с ней, но не так, как ты думаешь.

Она сверкнула на него глазами:

– В любом варианте это недопустимо, Кристиан. Разве до тебя не дошло?

Он почувствовал отчаяние:

– Конечно дошло. Поэтому я тебе ничего не рассказывал.

– Не рассказывать еще хуже, чем встречаться. Черт возьми, до чего же ты глуп.

– Я думал, что справлюсь.

– Нет, ты думал, что тебе это сойдет с рук. – И возможно, она была права. Он чувствовал себя жалким.

– Рут, ничего не случилось. Я тебя люблю.

– Не имеет значения, случилось или нет, и ты меня не любишь. Когда кого-то любишь, ты этого человека уважаешь. – У нее на все был ответ, и вероятно, то были правильные ответы. Он почувствовал себя проигравшим, как будто никогда и не побеждал, да и что он сейчас пытался выиграть, какой приз?

– Она пришла к нам в офис на интервью, хотела устроиться на должность помощника администратора. Всем занималась Кэрол. Я понятия не имел, что она придет, пока она не вошла в комнату. А на следующий день она позвонила и попросила о встрече.

– И не было ни секунды, когда бы ты подумал, что не следует этого делать? – Он заметил, как дрогнул ее голос, и это дало надежду, что она сохранила хоть какие-то чувства к нему. Он представил себе ее любовь как электрическую лампочку, которая в данный момент едва тлела.

– Прости меня, Рут. Но я согласился с ней встретиться не потому, что хотел начать все сначала. Просто было странно ее увидеть, и в ее голосе звучало отчаяние, когда она звонила. Знаю, я не должен был соглашаться, но я подумал, что это будет один раз, последний.

– Что, хотелось вспомнить старые времена?

– Знаю, это было глупостью с моей стороны.

– И что произошло? Было так замечательно, что вы решили встретиться еще и еще?

– Нет, тут все сложнее. Она сказала, что у нее вовсе не было выкидыша, что она сделала аборт, а потом у нее случился нервный срыв и она уехала в Австралию. Черт, сейчас это все звучит наивно, но мне было ее жалко. Я чувствовал свою ответственность.

– В первый раз в твоей жизни.

– Что? – Кристиан рискнул посмотреть на жену, но ее лицо было таким суровым, что он едва ее узнал и испугался.

– Ответственность не твой конек, Кристиан. Конечно, у тебя хорошая работа, и ты хороший отец, если не предъявлять завышенных требований, но ты не имеешь реального представления, что происходит с детьми. Тебя не волнуют домашние дела, как меня. Ты плывешь через жизнь, заботясь только о себе. Я вовсе не хочу сказать, что ты мог бы оставить нас голодать или, если бы произошло что-то плохое, ты бы не волновался, но ты никогда не стараешься все предусмотреть. Как будто ты на поверхности, но под кожей тебе все еще восемнадцать. Иногда похоже, что мы тебя раздражаем.

– Ничего подобного, но… – Кристиан пытался сообразить, что сказать, но слова Рут жалили его.

– Зря я в прошлый раз приняла тебя назад. Ты никогда по-настоящему не менялся, так что это всегда могло повториться.

– Но ведь ничего не было.

– Кончай повторять одно и то же, это так глупо звучит. Ты с ней встретился, ты, вне всякого сомнения, был с ней мил, причем мил настолько, что она решила, будто ты готов меня бросить…

– Она сумасшедшая.

– И это прекрати повторять. И за это ты должен взять на себя ответственность.

Кристиан откинулся на спинку скамейки:

– Рут, я сделаю все, что скажешь. Пожалуйста, дай мне еще один шанс.

Она снова засмеялась. Пустой и безрадостный звук.

– Ты говоришь, как Бетти. И – нет, ответ отрицательный.

– Я знаю, что был неправ.

– Хочешь за это медаль?

– Нет, я не про Сару говорю. Однажды две женщины…

– Ты и других баб трахал?

– Нет, я тогда был подростком, по телефону…

– Я не желаю слушать про твой юношеский секс по телефону, Кристиан.

– Рут, прекрати! Послушай меня. Мне кажется, я понял, что со мной не так. Думаю, я до настоящего момента не понимал как следует, что мы имеем.

Рут подняла руку:

– Пожалуйста, остановись. На сегодня я уже сыта по горло твоей чушью.

Он схватился руками за голову жестом, который мог показаться неестественным, но он в самом деле отчаянно пытался придумать, что бы такое сказать. Он понял, что Рут ему нужна любая, даже если она его разлюбила.

– А как же дети?

– Тебя же это не остановило.

– Рут, я изменюсь, обещаю. Я никогда больше не причиню тебе горя.

Она посмотрела на него взглядом, каким обычно одаривала Бетти, выслушав ее самые дикие требования:

– Ты бы хоть придерживался реальности. Мы женаты, это наша работа – причинять друг другу неприятности.

Ему хотелось схватить ее, встряхнуть, заглянуть в ее глаза так глубоко, чтобы она поняла, насколько он искренен. Так делают в фильмах, и это помогает, почему нельзя так поступить в реальной жизни? Потому что, внезапно понял Кристиан, он с этим опоздал примерно лет на десять. Это реально, как новорожденный младенец, разбитая машина или смерть близкого друга, – данный момент, который засасывает тебя полностью, и ты наконец уверен.

– Нет, ты знаешь, что я имел в виду, пожалуйста, не делай этого.

– Я ничего не делаю. Только реагирую. И я хочу, чтобы ты ушел как можно скорее.

– Нет, пожалуйста, очень тебя прошу.

– Черт, до чего же ты нахален. – Ее лицо раскраснелось, голос стал высоким. – Ты в самом деле, думал что это еще раз сойдет тебе с рук?

– Я вообще ни о чем таком не думал.

Она встала:

– С меня хватит. Ты достаточно испортил мне жизнь для одного дня. Мне нужно вернуться к детям.

Он тоже встал и положил руки ей на плечи. Коротенькое мгновение они смотрели друг на друга, и оба тосковали о том, чего у них, возможно, никогда уже не будет.

– Рут, в субботу день рождения Хэла. Пожалуйста, не гони меня до конца недели. Это будет нечестно по отношению к нему. – Он, конечно, воспользовался запрещенным приемом, но верил в то, что говорил, и был в отчаянии.

Рут выглядела так, будто поняла, что ее обвели вокруг пальца.

– Ладно, – сказала она. – До конца недели, и только ради Хэла. – Она стряхнула его руки. – Я поеду домой на такси, но без тебя. Не хочу сидеть с тобой в одной машине.

Он смотрел, как она уходит, и осознавал, что сын спас его вторично за свою коротенькую жизнь. Он чувствовал себя грязным, недостойным и виноватым. Полностью недостойным семьи, которая всего несколько дней назад казалась тяжким грузом. Ему было стыдно.

Кристиан оглянулся на прожитую жизнь – и понял, что от него было мало радости. У него даже не было запоминающихся отношений с кем-либо. Разумеется, были Рут и дети, но она права, он просто плыл рядом, он с ними не взаимодействовал. И Тоби, разумеется, был еще Тоби. Но какая часть их отношений относилась к истории и какая к тому, что Кристиан для него сделал? Тот никогда не разговаривал с его родителями, все ограничивалось обменом любезностями, даже представления не имел, кем был его брат. На работе было много таких, кто годился для похода в паб после работы, что жутко выводило Рут из себя, потому что он никогда не успевал вернуться домой вовремя, чтобы уложить детей. Но если взглянуть повнимательнее, оказывалось, что все они лет на десять его моложе, а он их начальник. Наверняка они расслаблялись, только когда он уходил. Ему стало тошно.

Рут с трудом вышла на улицу и поймала такси. Ее вдруг охватила такая безнадежная усталость, что она даже подумала рассеянно, не заболела ли на самом деле, а не просто эмоционально пришиблена. Короткая передышка после того, как Бетти стала лучше спать, растаяла так же быстро, как пар над кипящей кастрюлей. Она даже подумала, что именно такова настоящая усталость – глубокое ощущение отчаяния по поводу жизни, которая стала представляться ей неудавшейся.

Ее тело казалось натянутым, словно белье на веревке, она чувствовала себя прозрачной и бессмысленной, как кружевная ночная рубашка. Следующие несколько дней растянулись перед ней, как одна из этих нескончаемых американских дорог, и она не была уверена, что сумеет эти дни пережить. Она не была уверена, что сумеет сохранить лицо, которое ей теперь всегда будет требоваться, чтобы защититься от Кристиана. Потому что один день слабости, один день месячных, одна бессонная ночь, один лишний стакан вина, и она будет рыдать и желать, чтобы он ее обнял.

В один прекрасный день она позволит себе погоревать о потерянных минутах и днях, которые она по глупости считала принадлежавшими ей и ее детям. Она представила себе все бесконечные выходные впереди, тоскливую женщину в парке с двумя дерущимися детьми, неудачно собранную корзину для пикника у ее ног, и ожидание… ожидание чего? Когда пройдет время, дети вырастут, а затем…? Затем ужины в одиночестве, попытки чем-то себя занять, придумать себе какое-нибудь хобби, которое отнимало бы время, приглашения от жалостливых друзей на праздники, где всегда будешь чувствовать, что ты всем мешаешь.

Рут хорошо помнила каждую деталь того первого случая, когда Кристиан пошатнул ее мир. Она только-только ушла в декретный отпуск и провела первый день целиком с Бетти, в состоянии полного умиротворения. Она уложила девочку спать, в доме было относительно прибрано, и она готовила салат, чувствуя какое-то странное довольство собой, как будто весь мир был в порядке, и она – часть его. Затем Кристиан пришел домой.

Рут догадалась, что он пьян, по тому, как он закрыл дверь. Она могла бы сообразить и по его посланиям. Иногда она не слишком возражала, но порой это казалось преступлением против человечества. Этот вечер был из серии преступлений. Она обиделась, что он не понял, какой это особый день, что у нее могли начаться роды, а он слишком пьян, чтобы сесть за руль и отвезти ее в больницу. Рут уже готова была высказать все эти претензии, когда он ввалился в кухню, и она сразу поняла – пришла беда.

– Черт, в чем дело? – Подумалось только об увольнении или разбитой машине, что уже было достаточно трагично, но тут Кристиан заговорил.

– Я ухожу, – заявил он.

– Уходишь? Куда? – Ребенок забился под самые ребра, и говорить было трудно.

Кристиан отказывался взглянуть на нее, он про должал, как мальчишка, переступать с ноги на ногу.

– Ухожу от тебя. Из этого дома.

– Что? – Ей пришлось сесть. Ноги отказывались держать, совсем как показывают в фильмах.

– Прости, Рут. Я больше так не могу. Мы живем лживо, мы не любим друг друга, нам нравятся разные вещи, мы ничего вместе не делаем, никогда не занимаемся сексом.

– Но у меня беременность восемь месяцев. – Слова казались беспомощными, совсем как тот ребенок, которого ей предстояло родить.

– Знаю, но дело не только в этом. Это продолжается уже годы.

– Годы? Тогда какого черта ты меня обрюхатил? – В словах звучала злость, хотя на самом деле ей казалось, что она тонет.

– Не знаю. Я не говорю, что я тебя не люблю. Или что всегда было плохо. Но ведь не можешь же ты сказать, что по-настоящему счастлива? – Он плюхнулся на стул напротив нее.

– Кристиан, ты чего-то накурился? Мне рожать через три недели. Ты считаешь, сейчас самое время для такого разговора? – И тут она поняла, в чем реальная проблема, так ясно, как если бы та девица стояла рядом с ним. – Господи, ты кого-то себе завел, так?

Он начал плакать, причем она не сомневалась, что так он плакал только в детстве, и она почувствовала к нему отвращение.

– Ее зовут Сара, и она тоже беременна.

Казалось, из комнаты высосали весь воздух.

– Ты шутишь.

– Нет. Мы этого не планировали. Она только сегодня мне сказала.

– Ах ты, гребаный ублюдок. – Этого было явно мало, но на большее она была неспособна.

Они молча сидели за кухонным столом, стараясь усвоить случившееся. Рут не была уверена, что сможет родить и воспитывать ребенка одна. Она знала, что многие женщины могут, но сама она недостаточно сильная, так ей казалось. Но тут Кристиан упал перед ней на колени, пытаясь обнять ее огромный, как мир, живот:

– Рут, прости меня. Я совсем не хочу уходить. Ты должна мне помочь, я не знаю, что случилось. Как это могло случиться?

И даже когда она расцарапывала ему физиономию, как будто ощущение его плоти под ногтями могло ее удовлетворить, она уже сдалась. С той секунды она знала, что простит его. Если он не станет проситься назад, весьма возможно, она станет его об этом умолять. Тогда она впервые признала наличие этого чувства в себе, и теперь, в такси, воспоминание вызвало новый поток слез. Она была слабой и жалкой, и винить в этом, пожалуй, надо было только саму себя.

Агата чувствовала, что что-то случилось. Рут улеглась в постель, заявив, что слишком больна, чтобы пообщаться с детьми, и тут же вылетела из дому и села в такси, чтобы встретиться с Кристианом. Для детей все это было непонятно, тем более что Агата даже не сказала Бетти, что Рут наверху. Рут раздражала Агату, и она надеялась, что та не возьмет завтра свободный день, поскольку она составила на завтра четкое расписание своих действий по подготовке к празднику, и Рут в этом расписании не учитывалась.

Нижняя губа Бетти начала выпячиваться, когда она увидела, как мать снова убегает, и Агате пришлось посадить ее на колени. Она сама слишком хорошо знала, что такое иметь запутавшуюся мать. Ей бы очень хотелось забрать с собой и девочку, но на самом деле Бетти была слишком большая, она будет скучать по матери и задавать слишком много вопросов, даже, возможно, выдаст их. Кроме того, Агата уже видела в ней многие черты Рут, и дело было не только во внешности. Она отказывалась расчесывать волосы куклам и после игры просто швыряла их в ящик, ничуть не заботясь, удобно ли им. По утрам она перемеряла как минимум три туалета, вытаскивая всю свою одежду из ящиков, а затем запихивая назад как попало, нарушая аккуратный порядок, наведенный Агатой. Один раз, всего один раз Агата заглянула в ящики Рут. Не для того, чтобы что-то взять, ей хотелось проверить, права ли она. И разумеется, она была права. Ничего не было правильно сложено и подобрано по цветам. Там не было даже какой-нибудь системы, а в ящике с бельем валялась сломанная бижутерия и протекающая шариковая ручка.

Хэл вырастет и со временем будет все больше походить на нее. Агата была в этом уверена. Она решила, что генетика несущественна. Важно, кто тебя любит, а не кто тебя сделал. Наверняка это правда. Она воображала себе день, когда они с Хэлом станут, как две горошины в стручке, одинаковые мыслями и телом. Она уже раздобыла его паспорт, который, как оказалось, было совсем просто найти. У Рут с Кристианом была комната, которую они называли офисом, – по сути, большая кладовка под лестницей. Там имелся шкаф, и все паспорта лежали в его ящиках. Агата не тревожилась, что они заметят пропажу паспорта Хэла, а если и заметят, то начнут обвинять друг друга. Почти вся одежда мальчика тщательно выстирана, аккуратно сложена и лежит в его ящиках.

Что они будут делать, когда уйдут, – вопрос серьезный. Агата вынуждена была это признать. Через год или чуть больше все будет нормально, она запишет его в школу и тогда сможет работать, пока он там будет находиться, но вначале с деньгами будет очень туго. Ей нельзя будет обратиться за пособием, поскольку наверняка новости о Хэле появятся во всех средствах массовой информации. Она не сможет работать, и ей придется как-то его замаскировать. Она уже купила коробку коричневой краски для волос, которой собиралась выкрасить их обоих при первой возможности, даже раньше, чем они сядут в поезд. Но она беспокоилась, что этого может быть недостаточно. Она воспользовалась ноутбуком Рут, чтобы узнать все о коммунах, и нашла там много интересного. Пока она о них читала, она уверила себя, что выросла в одной из них, потому что так оно и было, разве нет, если как следует подумать. Она так легко вписывается в любую ситуацию, она сможет применить все свои организаторские способности, проявить себя лучшим образом, и вскоре они с Хэлом станут незаменимыми членами группы. Она только надеялась, что можно просто приехать в коммуну и спросить, не могут ли они к ней присоединиться. Наверняка все так и происходит, не правда ли?

Рут удивилась, проснувшись на следующее утро в пять часов, потому что, как ей казалось, она не спала вовсе. Все тело ломило, особенно сильно болели голова и глаза. Очень походило на похмелье, хотя накануне она ничего не пила, а придя домой, закрылась в ванной комнате. Она слышала, как примерно через час пришел Кристиан, но у него хватило ума не лезть к ней с разговорами. Она понятия не имела, где он спал, да и ей было наплевать.

Как часто случается, ночь была трудной. Рут по опыту знала, что, если у тебя есть проблемы, в темное время суток они размножаются, как бактерии, и повисают над твоей головой на манер мультяшного монстра. В своем воображении она уже успокоила плачущую Бетти, с которой они смотрели вместе, как Кристиан уходит, ради детей присутствовала на его свадьбе с Сарой, спорила с ним по поводу денег и в один момент дала ему по морде. Было обидно понимать, что это всего лишь сериал из злобных фантазий, а в реальности через все еще надо пройти. Ей хотелось натянуть одеяло на голову и признать свое поражение. Отдать детей под присмотр Эгги, уйти с работы и никогда больше не разговаривать с Кристианом. Был еще выбор: встать и продолжать жить дальше.

Завтра день рождения Хэла, и дел всегда накапливается много. Всегда найдется причина, которая будет заставлять ее вставать, и она уставала от одной этой мысли. Не желай, чтобы жизнь прошла, как-то сказал ей учитель, заметив, что она следит за стрелками часов, но она тогда не поняла, что он имел в виду. Он скоропостижно скончался через год, как раз когда она переходила в старшую группу. Но проблему следовало искать не в ее теле, теперь она была в этом уверена.

Кристиан разбил ей сердце. С таким же успехом он мог вырвать его из груди и раздавить каблуком. Думать так о собственном муже казалось слишком наивным, слишком романтичным. И все-таки это была правда.

Но правда лежала куда глубже. Глубже, чем ее мысли в такси предыдущим вечером, глубже, чем ее сны, даже глубже, чем ее гнев. В холодном рассветном свете Рут поняла, что всегда играла роль жертвы, но в жизни все далеко не так просто. Она не искала оправданий Кристиану, вряд ли она когда-нибудь сможет это сделать, но было самое время признать, что она и сама не без греха. Иногда она чувствовала, что не может ничего с этим поделать, что жизнь слишком тяжела, а иногда казалось, что она справится. После рождения детей она соорудила стену вокруг себя и своих чувств. Она так сильно их любила, что не допускала к ним никого, причем настолько волновалась насчет правильности своих решений, что постоянно чувствовала себя виноватой. Год после рождения Бетти показал ей, насколько хрупок наш разум, как легко и быстро можно его разрушить и перестать узнавать себя и всех вокруг. С той поры для нее стало необходимо всегда все контролировать, никогда ничего не пускать на самотек, потому что только взгляните, куда это может вас привести. И где-то в процессе она потеряла способность радоваться. Ее беспокойство стало неотъемлемой частью их жизни, и она уже начала думать, что ее мозг превратился в своего рода блендер, перерабатывающий информацию с убийственной интенсивностью.

Жизнь съедала ее, как гусеница съедает лист. Она подняла руку и при слабом свете из окна увидела, какой та стала прозрачной, она практически исчезает. Наверное, трудно любить человека, который постоянно чувствует себя неправым. Скорее всего, их брак еще можно спасти, но Рут никак не могла решить, не слишком ли поздно для нее. Она сомневалась, что когда-нибудь сможет донести все эти мысли до Кристиана, что он их поймет и они смогут действовать соответственно, если, в конечном итоге, их любви на это хватит.

Она снова расплакалась и решила принять душ: вдруг он поможет справиться со слезами? Вода была теплой и умиротворяющей и на несколько минут возы мела желаемое действие, пока она не вспомнила, что через несколько часов приедут ее родители. Голова была такой тяжелой, что едва держалась на шее.

Когда Кристиан услышал, что Рут ходит наверху, он сразу же встал с дивана. Не хотел, чтобы Эгги и дети нашли его там, и поднялся в спальню, чтобы хотя бы сменить одежду. Постель выглядела так, будто в ней никто не спал, только небольшая вмятина там, где лежала Рут. Это отсутствие беспорядка его удивило, и он забеспокоился, решив, что жена уже поставила на нем крест. Разумеется, он ничего другого не заслуживал, но все-таки это показалось ему несправедливым.

Кристиан почти всю ночь не мог заснуть, пытаясь придумать, что сказать, чтобы уговорить Рут позволить ему остаться. В жизни довольно редко случалось, когда он не мог настоять на своем с помощью одних лишь слов, но сейчас, в самый главный момент своей жизни, он не мог ничего придумать. Кристиан как-то подслушал, как его называли человеком с характером, что прозвучало так же бессмысленно, как если бы это произнес какой-то участник реалити-шоу, потому что, вне сомнения, без характера ты всего лишь пустая скорлупа. Но теперь он думал, что, возможно, у него и нет ничего, кроме характера, что весь его смысл потерялся, а может быть, его никогда и не было.

Когда он впервые встретил Рут, его поразила ее серьезность. Он осознал, что его в Рут привлекло то, от чего, по его мнению, она была должна отказаться, когда их жизни соединились. Кто мог предвидеть, что для женщины, которая размышляла столько, сколько она, материнство окажется таким потрясением? Он видел, что не сумел понять или полюбить ее по-настоящему. Рут нужна была поддержка, но получила она только беспокойство.

Когда ты заканчиваешь работу, спрашивала она каждый день примерно в три часа, и он иногда умышленно врал, чтобы преподать ей урок. Кто это, спрашивала она, когда его мобильный пищал в выходные, а он равнодушно пожимал плечами и говорил – никто, хотя точно знал, что это ее рассердит. Дело не в том, что ему нравилось быть злым, но она иногда заставляла чувствовать себя так, будто он еще один ее непослушный ребенок. Отвяжись от меня, хотелось ему крикнуть, иди и суетись по какому-нибудь другому поводу. Но разумеется, так не следовало себя вести, он это понял сейчас, сидя на краю кровати, которую скоро он уже не сможет называть своей. Если бы он приходил домой, когда положено, отказывался от второй порции выпивки и говорил ей, что это просто телефонный спам, она бы успокоилась и в следующий раз не спросила.

Рут вздрогнула, когда увидела его, и он сразу почувствовал себя виноватым в том, как плохо она выглядела.

– Прости, но я не хотел, чтобы Эгги и дети нашли меня на диване.

Она пожала плечами, стараясь не встречаться с ним глазами.

– Ты сегодня идешь на работу? – спросил он.

– Нет, позвоню, скажусь больной.

– Я тоже не пойду.

– Нет, не надо. Через несколько часов приедут мои родители, и я не думаю, что буду в состоянии изображать счастливое семейство на секунду дольше, чем абсолютно необходимо.

Что Кристиану хотелось сделать, так это притянуть Рут к себе, пока она еще влажная после душа. Чтобы они легли и как следует занялись любовью, чего они теперь почти никогда не делали. Похоже, его слова никогда до нее не дойдут, а ему хотелось показать ей, как много они значат. Но вокруг нее было силовое поле, он чувствовал, что может получить электрический разряд, если попытается хотя бы коснуться ее.

– Как ты думаешь, у нас еще будет возможность поговорить в эти выходные?

– Сомневаюсь. Мне нечего больше сказать.

– Пожалуйста, Рут. Как бы то ни было, мы должны поговорить.

Она резко повернулась, протянув в его сторону щетку для волос, как оружие:

– Почему, твою мать, ты мне не сказал, что снова с ней встречаешься?

– Не знаю. Мне бы самому хотелось знать ответ на этот вопрос. Я растерялся, когда ее увидел, а потом она позвонила и сказала мне про аборт, и меня затянуло. Но ничего не было и быть не могло.

В дверях появилась Бетти, вся растрепанная со сна.

– Эй, принцесса, – сказал он, подхватывая ее на руки. – Ты рано проснулась.

– Я есть хочу, – сказала она. – Мама!

– Маме еще надо одеться. Я отнесу тебя вниз. – Всех, похоже, удивило его предложение, поэтому он отправился вниз, размышляя, все ли родители прячут свои чувства, дожидаясь подходящего времени.

Была вроде песня, чья же, черт побери? Кристиан порылся в памяти, но так и не вспомнил точную строчку. Что-то о том, как певец скорбит обо всех тех потерянных завтраках, когда он чувствовал себя слишком усталым, тогда как мог бы провести время с дочерью. Он тут же устыдился, припомнив, что эту песню пели АББА. Возможно даже, что она есть у Бетти на DVD с «Мамма Миа!». Он постарался не расплакаться от неожиданных трогательных ассоциаций. Бетти и Хэл никогда не были для него по-настоящему реальными. Может, это чересчур сильно сказано, но он любил их как-то абстрактно, любил мысль о них больше, чем их самих. Но вот они, маленькие человечки, они растут, меняются, они существуют. И он не хотел больше терять ни единой секунды. Это ведь было еще в одной ужасной песне, не правда ли? Может быть, так бывает, что вся твоя жизнь превращается в затертые клише из песен, которых ты был бы рад никогда не слышать?

Агате совсем не понравилась картина, которую она застала в кухне. Кристиан сидел с Бетти, которая ела кашу, а Рут в джинсах, прислонившись к раковине, пила чай. Пожалуйста, пусть она сегодня не остается дома.

– Эгги, – сказала Рут наигранно весело, – я сегодня не иду на работу, так что можете использовать меня при подготовке к празднику.

– Вы все еще больны? – спросила Агата, хватаясь за соломинку. Она не хотела, чтобы Рут хоть как-то касалась подготовки к празднику Хэла.

– Мне уже лучше. Но я и подумать не могу о метро и остальном. Да, вы ведь знаете, что к ленчу приедут мои родители.

– Я не сообразила, что они приезжают сегодня.

Агата направилась к чайнику, чтобы хоть как-то скрыть свое огорчение. Господи, это же немыслимо быть такой забывчивой и откровенно глупой, как Рут. Еще в начале недели они обсуждали приезд родителей Рут, и Агата очень любезно, как она сама считала, предложила, чтобы те ночевали в ее комнате, а не в тесной комнатенке под лестницей. Она рассчитывала, что они приедут в субботу и останутся только на одну ночь. Теперь ей придется собирать все свои вещи и при этом не вызвать подозрение о побеге, и все это в ближайшие четыре часа. Не говоря уже о том, что предстояло сделать для праздника.

– Извините, – теперь говорила Рут, – я уверена, что упоминала об этом. Тем более что мама на редкость хороший организатор, она совсем не такая, как я, она вам здорово поможет.

При этой новой информации на глазах Агаты по явились жгучие слезы. Суетливая бабушка плюс к бесполезной матери – и ее идеальный план идет к черту. Сверху позвал Хэл, и она было пошла к нему, но Рут положила ей руку на плечо:

– Не беспокойтесь, Эгги. Я сама. Нечасто мне удается накормить детей завтраком.

Агата хватала воздух ртом, как вытащенная из воды рыба. Но что она могла сделать?

Рут поднималась наверх на голос сына. Ей с трудом удавалось делать веселый вид, и она сомневалась, что сможет продержаться весь день. Она взглянула на часы: только начало восьмого. Почему Эгги уже встала? Но вероятно, та всегда вставала в это время, сообразила Рут. Ведь когда она влетала в кухню в половине восьмого, стол уже был аккуратно накрыт, Бетти ела, чай ждал в чайнике. Как быстро она к этому привыкла. Она никогда не просила Эгги поднимать детей и готовить завтрак, но каким-то образом так вышло, что та делала это каждый день. Рут запаниковала, сообразив, насколько легко она позволила Эгги забрать у нее такую важную часть дня. Или, может быть, все ровно наоборот, может быть, это Рут настолько легко отдала все Эгги.

В комнате Хэла было темно из-за закрытых жалюзи. Он сидел в своей кроватке, волосы во все стороны, и выкрикивал какое-то неразборчивое слово.

– Привет, зайка, ты хорошо спал?

Хэл оторопело смотрел на нее. Снова закричал, но она все никак не могла разобрать. Она попыталась взять его на руки, но он ее оттолкнул. То, что он кричал, было похоже на «Ги», но затем она четко расслышала, как он сказал «мама».

– Я здесь, радость моя, – сказала она, почувствовав, как чаще забилось сердце. Она всегда беспокоилась, что как-нибудь Хэл проснется и его странности придется признать.

Он все еще отталкивал ее:

– Мама!

– Хэл, – сказала она, держа его за плечи. – Это я, я здесь, мама здесь.

В дверь просунул голову Кристиан:

– Что тут у вас происходит?

– Не знаю, мне кажется, у него какой-то припадок. Он зовет меня, но одновременно вроде меня не видит.

Кристиан подошел и пощупал голову Хэла:

– Не горячий. – Он наклонился: – В чем дело, приятель? Мама здесь.

Хэл лягнул Кристиана, попав ему прямо в лицо:

– Уходи. Хочу маму.

– Давай отнесем его вниз, – предложил Кристиан. – Может, это его разбудит. – Он взял брыкающегося и орущего ребенка и пошел с ним вниз, в кухню.

Эгги намазывала тост маслом, лицо напряженное, как натянутое полотно. Как только Хэл ее увидел, он изо всех сил оттолкнул Кристиана.

– Мама! – принялся кричать он снова и снова, звук отлетал от стен и бился об их головы. Эгги подошла к нему, двигаясь осторожно, как в замедленной съемке, и он прыгнул ей на руки, прижался к плечу, зарылся головой в шею и заплакал.

– Шшш… – говорила Эгги, – зачем так кричать, глупышка?

Рут трясло. Она не понимала, что она только что видела, и не знала, как на это реагировать.

– Он называет вас мамой? – спросила она как можно спокойнее.

Эгги подняла голову:

– Нет, разве? Я ничего не слышала. – Но она побледнела, и Рут была уверена, что она лжет.

– Я слышала, – заявила Бетти, – он сказал «мама».

– Он раньше так говорил, Бетти? – спросила Рут.

Бетти выложила ложку каши на стол и сказала:

– Не знаю. Он глупый, все путает. – Взрослые не обратили на это заявление внимания. Рут посмотрела прямо на Эгги – и поняла, что тут ей встретилось что-то похуже Сары.

– Вы раньше слышали, чтобы он вас так называл, Эгги?

– Нет. Вы уверены, что не ослышались? В смысле, он мог сказать «Эгги», немного похоже на «мама».

– Нет, я тоже слышал, – вмешался Кристиан.

Рут взглянула на мужа, который был все еще во вчерашнем костюме и выглядел так, будто не спал вовсе, и подумала – в какое же дерьмо они вляпались? Сначала одно, но не успеваешь оглянуться, гора дерьма растет, и вот ты уже в нем по самые уши.

– Послушайте, не надо обращать внимания. Если я еще раз это от него услышу, я ему что-нибудь скажу. Но он же проводит со мной большую часть времени, к тому же он только что проснулся. Наверное, просто перепутал. – Агата переместила Хэла на бедро, и Рут поморщилась, заметив, как легко и привычно она это сделала. – Пойду их одену. Пошли, Бетти, не то в школу опоздаешь.

Рут позволила им выйти из кухни, потому что не могла сообразить, какие еще имелись варианты.

– Ну и что все это было? – спросила она у Кристиана.

– Возможно, пустяки. Полагаю, Эгги права.

– Снова принцип наименьшего сопротивления, Кристиан?

– В смысле?

– В смысле, твой сын только что назвал свою няньку мамой и завопил, когда мы попытались до него дотронуться, а ты рад замести это все под ковер, чтобы не осложнять свою жизнь.

– Тогда что ты сама по этому поводу думаешь?

– Не знаю. – Рут обессиленно села. – Наверное, ему хочется, чтобы она была его мамой, или же она сумасшедшая и заставляет их звать ее мамой, когда нас нет рядом. Я больше ничего не знаю.

Кристиан попытался положить руку ей на плечо, но она отбросила ее.

– Послушай, мы оба очень устали и эмоционально обессилены. Почему не переждать эти выходные и не поговорить с Эгги на следующей неделе? Ничего не произойдет в промежутке, ведь она не будет оставаться с ними наедине.

Рут слишком устала, чтобы плакать.

– Ладно. А теперь, пожалуйста, иди на работу. Я все еще не могу тебя видеть.

Перед глазами Агаты мелькали огни, дыхание было частым и неровным. Она наклонилась над ящиком Хэла и попыталась набрать в легкие побольше воздуха. Кто-то подошел к ней сзади, и этот кто-то собирается забрать ее. Она подскочила, едва сдержав крик. Сердце чуть не выскочило. Но это оказался всего лишь кот. Ей надо взять себя в руки, Рут может зайти в любую минуту.

Она посмотрела на Хэла, который играл со своими машинками на полу, и ей захотелось встряхнуть его и схватить на руки, все одновременно. Любовь, которую он к ней проявил, его потребность в ней, то, что он предпочел ее матери, все это было трогательно и прекрасно, но одновременно пугало ее. В любую минуту он мог их выдать, возможно, уже выдал. По лицу Рут было видно, что та знает, знает то, в чем сама себе не может признаться. Она уже видела такой взгляд раньше.

Когда ей было одиннадцать лет, Гарри уехал, причем никто не сказал ей куда. Последовали шесть блаженных месяцев, когда Агата позволила себе поверить, что он не вернется. Это напоминало штиль после бури, хотя это выражение она впервые услышала всего несколько лет назад, но сразу же узнала – именно так было тогда. Но погода меняется, и шторма обязательно приходят снова.

Она сидела в своей комнате, когда кто-то постучал в дверь, и она небрежно крикнула, чтобы входили, потому что уже отвыкла остерегаться. Но это был он, в дверях ее спальни, ухмылка от уха до уха, мерзкая, похотливая улыбка. Он вошел в комнату, закрыл за собой дверь и навалился на нее своим внушительным весом, закрыв для Агаты путь к спасению. Агата видела пот на его лице, живот, натянувший футболку, грязь спереди на джинсах. Странно, что она все еще помнила все эти подробности, как и много других, причем так ясно, как будто все было освещено ослепительным светом. Вот только ее восприятие за годы изменилось. Она видела то же самое, но понимала все иначе. Она полагала, что изменения будут продолжаться, что образ Гарри и то, что он с ней творил, будут блекнуть и меняться, и ей не придется переживать это снова всю свою жизнь.

Ты скучала по мне, принцесса? – спросил он, и теперь, вспоминая, она поняла, что он нервничал, но в тот день он казался таким огромным, что она боялась ему отказать. Она не ответила, а он продолжал: Господи, я так по тебе скучал, там так одиноко, а ты постоянно плясала в моей голове. После такой информации Агата отложила книгу. Все то время, когда она думала, что освободилась от него, она плясала у него в голове? Может быть, Гарри прав, она хочет этого не меньше, чем он, и любит его.

Он подошел ближе, загородив ей весь свет, угрожающе наклонился. Положил руку ей на щеку и смахнул слезу. Она и не знала, что плачет. В этот момент открылась дверь, и вошла мама.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она довольно спокойно. – Я полагала, ты пошел в ванную, но потом я пошла туда за лекарством, и тебя там не было.

Вот он, тот самый момент. Момент, когда Агата могла рассказать матери правду. Мать бы ей поверила, и Гарри посадили бы за решетку.

– Хотел поздороваться с Агатой, – сказал он. – Надо же, как она выросла за это время.

Мать сделала шаг к кровати. Ее глаза нервно перебегали с дочери на самого старого друга своего мужа.

– Действительно. Скоро станет настоящей молодой женщиной.

Гарри и мать нависли над ней, а Агата смотрела вверх на женщину, которая должна была ее защищать. Их глаза встретились, и мать отвела взгляд. Это правда, говорила Агата, то, что ты видела, и много-много больше. Это хуже, чем ты могла бы себе вообразить в самых кошмарных снах.

– Пошли вниз, Гарри, – сказала мать. – Питер через минуту будет дома, а я хочу посмотреть фотографии до того, как вы оба заведетесь.

Они ушли вместе, но, выходя, мать оглянулась. Агата часто потом думала, что же та увидела. Как она могла увидеть маленькую испуганную девочку, сидящую на кровати, и не захотеть спасти ее? В тот момент, когда мать закрыла дверь и оставила ее и только отзвук голосов доносился снизу, она поняла, что никто ее не спасет, что теперь все зависит от нее.

Агата всегда считала, что матери обладают особой формой внутреннего знания. Что после родов они становятся более сильными, обретают особые способности, и они могут использовать это знание – или предпочесть его проигнорировать. Большинство матерей, с которыми она была знакома, его игнорировали, и, похоже, это делало несчастными не только их, но и их детей.

Она взяла шорты и футболку Хэла и опустилась около него на колени, освобождая худенькое тельце от пижамы.

– Еще один день, радость моя, – сказала она, – и потом все снова будет отлично.

Рут было тринадцать, когда однажды летним вечером после ужина, сидя в деревенском саду родителей, она спросила их, что такое звезды. Она не знала, какого ответа ждала, но уж точно ничего похожего на рассказ о давно умерших, сгоревших небесных телах, чей свет давно погас. Она всегда будет помнить слова своего отца:

– Мы видим лишь отражение их последнего взрыва, которое идет до нас миллионы световых лет, чтобы возникнуть на нашем небе. То, что мы называем звездой, не реальность, там ничего нет, это как тот свет, который ты видишь, когда кто-то фотографирует тебя со слишком близкого расстояния и вспышка срабатывает прямо тебе в лицо.

– А на других планетах есть люди? – спросила она.

– Мы не знаем, – ответил отец, – но вряд ли все это затеяно только для нас, как ты думаешь?

Тогда в первый раз Рут ощутила это чувство падения, несмотря на то что сидишь неподвижно, этакий ветер в голове, когда пытаешься вобрать в себя нечто большее, чем тебе дано понять. Теперь у нее постоянно возникает это ощущение – на редакционных совещаниях, при выборе йогурта в супермаркете, на пустынных детских площадках зимой.

В тот вечер мать нарушила это ее состояние, сказав:

– Слушай, Джордж, мне кажется, не всегда надо быть честным. Мой отец сказал мне, что это блески на гигантском бальном платье, и я многие годы в это верила. – Рут не была уверена, чей рассказ был более нелепым.

C той поры ночное небо тревожило Рут. Не то чтобы оно ее пугало, могли пройти месяцы, даже годы, когда она о нем не думала. Но если вдруг в ясную ночь она поднимала глаза и видела прекрасные мерцающие звезды, ее неожиданно охватывала паника, потому что она осознавала, что весь мир окружен смертью и разрушением. Это осознание можно охарактеризовать понятием «горько-сладкий» – нечто столь величественное одновременно может быть таким невероятно печальным. Видения, которое вдохновляло поэтов и влюбленных, даже не существует. Она еще в университете написала очень неплохую статью насчет того, как это парадоксально и как это можно использовать для описания любви, которая сама по себе парадоксальна. Сейчас бы она написала получше.

В подростковом возрасте она какое-то время интересовалась астрономией. Изучала положение звезд и формы, которые они принимали, и могла определить большинство созвездий. Попросила подарить ей на восемнадцатилетие хороший телескоп, который родители послушно купили и который теперь брошен без дела на верхней лестничной площадке. Тогда на короткое время она обрела хрупкое ощущение покоя, потому что так много звезд были определены и нанесены на карты. Линии между ними были такими прямыми, а прилагавшиеся математические расчеты такими точными и надежными. Проблема с математикой, однако, заключается в том, что если ты в ней разбираешься, то скоро понимаешь, что она так же лирична и несущественна, как слова, к которым Рут вернулась в университете, поскольку они казались безопасней. Слова могут иметь больше одного значения, что вызывает сложности при переводе, они меняются с опытом и восприятием, они сливаются в предложения, где могут либо потерять смысл, либо выразить интересную мысль. Слова по природе своей непостоянны, но Рут к этому привыкла. К чему она никак не могла привыкнуть, так это к тому, что цифры едва знали, что они означают. Мир из-за этого становился иллюзорным.

Прошлой ночью, когда она так и не смогла заснуть, она встала, подошла к окну и посмотрела на звезды. Легкое загрязнение воздуха стерло некоторые из них, но она нашла парочку знакомых созвездий, и на мгновение они ее утешили. Она ждала, что, наоборот, они ее расстроят, но те успокоили ее своим стабильным положением. Казалось, они пытаются сказать – это все пустяки, ничто из того, что случится с тобой или вообще там, внизу, не повлияет на нас. И разумеется, если сравнивать развал ее брака с разорванными на части солдатами на другом конце земного шара, или с детьми, забитыми собственными родителями в их же собственных домах, или с половиной человечества, умирающей от болезней, которые можно было бы вылечить, тогда да, это пустяки. Только… что именно все перечисленное для нее значит? Какое имеет значение? Картинки на экранах, слова в прессе. Они входят в сознание и тут же вылетают, трогают нервы, но проходят мимо сердца. Только Кристиан и дети способны изменить ход ее жизни, принести радость или печаль, дать ей почувствовать себя любимой и достойной. Она чувствовала, что это осмысление слегка запоздало.

Она снова легла в постель и, засыпая, думала, может быть, прав ли был ее отец и они не одни во Вселенной, и хорошо это или плохо. Разумеется, если все это было затеяно только для человечества, тогда на него ложится огромный груз ответственности, но если это так, то, по крайней мере, некому смотреть, какую пакость они из всего сделали.

Кристиан включил телефон, только когда вышел из метро на станции «Грин Парк». Накопилось тридцать семь неотвеченных звонков, все от Сары. Он прослушал несколько первых записей. Она то забрасывала его дикими, крикливыми обвинениями, то унижалась и умоляла. Он стер остальные послания, не прослушав, так как не видел в этом смысла. Вчера он кое-что намотал на ус, такого ощущения он не испытывал довольно давно.

Он свернул в парк и набрал номер Сары. После нескольких гудков ответил мужской голос:

– Это Кристиан?

Два дня назад он бы отключился.

– Да.

– Это отец Сары, и я не понимаю, как, черт возьми, у вас хватает нахальства сюда звонить.

– Мне очень жаль. Я звоню, чтобы извиниться.

– За что извиниться? За то, что снова портите ей жизнь, раздаете обещания, которые не собираетесь выполнять, или за то, что вы абсолютное дерьмо?

– За все вышесказанное.

– Вы уже просили прощения у своей жены?

– Мистер Эллери, я полагаю, что вы не совсем понимаете: ничего между Сарой и мной на этот раз не происходило. Мы встретились случайно, затем пошли вместе пообедать, она рассказала мне об аборте, и я почувствовал себя виноватым. Но я ей совершенно ничего не обещал. Мы даже за руки не держались.

– Не вешайте мне лапшу на уши, Кристиан. – Гнев в голосе мужчины был вулканическим. Кристиан никогда не имел дела с такой яростью. Он попробовал представить, что бы почувствовал, если бы кто-нибудь повел себя так, как он, в отношении Бетти, и тогда понял. Уверять человека, что в данном случае неправа его дочь, было бесполезно. – Надеюсь, вы понимаете, что никогда не должны с ней снова разговаривать.

– Конечно. Я хочу остаться со своей женой. Я звонил, чтобы извиниться за свое поведение.

– Надо же, как благородно с вашей стороны. Жаль, что вы позабыли о благородстве, когда соблазняли мою двадцатидвухлетнюю дочь, а когда она забеременела, бросили ее.

– Я знаю, я…

– Заткнись к такой-то матери и послушай хоть однажды в своей роскошной жизни. Знаешь, сколько времени понадобилось, чтобы она оправилась после тебя? Связалась с подонком в Австралии, потому что решила, что лучшего не достойна. И теперь, когда вы снова встретились, почему у тебя не хватило совести сказать: слушай, мы уже однажды совершили ошибку, я не хочу, чтобы ты или моя жена снова через это прошли, поэтому давай пожмем руки и пожелаем друг другу удачи? Нет, тебе хотелось взглянуть еще разок, просто из любопытства, чтоб ты сдох. Талдычишь, что ничего не было, что ты не хочешь завести еще один роман. О нет, ты только хочешь ублажить свое эго еще разочек или успокоить свое гребаное чувство вины.

Он замолчал, и Кристиан хотел заговорить, но у него было ощущение, что рот набит песком.

– Вы правы.

– Разумеется, я прав, черт побери. Я встречал достаточно людей, подобных тебе, и, слава богу, я сам не такой. Ты думаешь, ты особенный, потому что заставляешь людей смеяться, тебе платят кучу денег, у тебя красивая жена и двое чудных ребятишек, но это все ненастоящее. На самом деле ты другой. Глубоко в душе ты жестокий негодяй, который не заслуживает того, что имеет. С Сарой все будет в порядке. Немного поплачет, маме снова придется спать в ее комнате, но все обойдется. В один прекрасный день она встретит хорошего парня, выйдет замуж и нарожает детей, а ты останешься всего лишь дурным воспоминанием. Но если ты когда-нибудь – я подчеркиваю, когда-нибудь – попытаешься связаться с ней, я тебя разыщу и оторву член, я ясно выражаюсь?

– Да, ясно.

– Надеюсь, что жена тебя бросит и ты до конца своих дней будешь одиноким и несчастным.

После этого в трубке смолкло, но Кристиан не мог заставить себя отложить телефон. Тот казался ему бомбой с детонатором, и его удивляло, что вокруг нет хаоса и не валяются трупы. Никто и никогда не был даже приблизительно так груб с ним, и все же он не чувствовал злости. Ему хотелось, чтобы отец Сары продолжал его поносить, потому что он определенно заслуживал большего. Ему казалось, что он не вмещается в собственную кожу, что осознание последствий его действий распирает тело, как инопланетянин. Он сунул телефон в карман и направился в свой большой офис, где уселся за внушительный стол и принимал важные решения. Вот только сегодня он чувствовал себя обманщиком. Он чувствовал свою негодность, как горький вкус сырого лука во рту, и неважно, сколько двойных эспрессо он выпил.

К тому времени как Агата отвела Бетти в школу и вернулась домой, она немного успокоилась. На обратном пути они с Хэлом зашли в парк, и он был так счастлив, что у нее отлегло от сердца. И так будет всегда, поняла она. Если ей станет грустно, она посмотрит на него, и все снова будет замечательно, именно так и было написано в одной из ее книг. Раскачивая Хэла на качелях или ожидая его у горки, Агата прикидывала, что еще нужно сделать, и это тоже ее успокаивало.

Она хотела испечь печенье и торт, завернуть подарки, которые возьмут с собой гости, и позаботиться о подарке Хэлу. Она собиралась убрать большую часть игрушек, оставив только те, которые легче собрать и труднее сломать. Дом уже был идеально чист, так что большой уборки завтра не предвиделось, и ей останется только покрыть торт и печенья глазурью и сделать бутерброды. Она нашла в Интернете несколько игр и скачала их, ведь Рут даже не подумала о развлечениях во время праздника. Она бы с удовольствием переставила мебель в гостиной, но сомневалась, что Рут и Кристиан на это согласятся.

По дороге домой Агата купила Хэлу пакет с чипсами, поскольку сомневалась, что ей удастся тайком накормить мальчика ленчем. Она беспокоилась, что Рут заметит, как мало бутылочек он теперь высасывает. Но, в крайнем случае, она может сказать, что он в последнее время не слишком хорошо себя чувствует.

Открыв входную дверь, Агата мельком увидела сидевшую на кухне Рут, которая еще их не заметила, и мгновенно поняла, что у Рут какая-то проблема, значительно более серьезная, чем праздник Хэла, и Агате удастся сегодня делать почти все что заблагорассудится. Она быстро прикинула, что может так занимать Рут, но тут же сообразила, что ей глубоко наплевать. Если бы ей предложили пари, то Агата поставила бы на то, что проблема эта как-то связана с Кристианом. Она бы не удивилась, если бы он завел роман, он настолько самоуверен, что это вполне в его духе. Агата удивлялась в душе, как надо не уважать себя, чтобы оказаться рядом с таким мужчиной, как Кристиан, или как ее собственный отец, кстати. С мужчиной, который заставляет тебя чувствовать себя слабой, даже не прилагая для этого усилий. В своем идеальном мире Агата обходилась бы без мужчин. Хотя она не думала, что она лесбиянка, мужчины вызывали у нее отвращение. Она всегда понимала, что мужчина понадобится ей хотя бы один раз, чтобы родить ребенка, без которого она никогда ни на секунду не представляла себе жизни. Теперь смахивало на то, что в этом не будет необходимости. Награду получает тот, кто ждет, сказала она себе и, вытерев последние крошки с мордочки Хэла, вытащила его из коляски.

– А… это вы, – крикнула Рут из кухни.

Хэл направился к матери, Агата следом, заметив мимоходом, что Рут снова надела свою счастливую маску, как сценический грим.

– Мы гулять в парке, – сообщил Хэл. – Жжж… горка.

Рут засмеялась и посадила его на колени:

– Надо же, радость моя. Тебе повезло.

Агата почувствовала сильный укол ревности и вынуждена была отвернуться, чтобы взять себя в руки. Легкая болтовня Хэла с матерью вызвала в ней дикую ярость. Она как будто ухнула в лифте с высоты. Прекрати, хотелось ей закричать, ты мой, не ее, ты мне обещал. Она слышала смех Хэла, звук поцелуев Рут и точно знала, какими звуками и запахами Рут сейчас наслаждается. Ей едва не стало плохо. Хотелось прирезать их обоих. Успокойся, Агата, сказал ей внутренний голос, он еще маленький, им руководят природные инстинкты.

История рождения Хэла, рассказ о том, как его отец бросил их, когда ему еще и месяца не исполнилось, через какие невзгоды и трудности им пришлось пройти, сложилась так легко и красиво, что Агата почувствовала, как у нее в мозгу щелкнул выключатель – тот самый, после щелчка которого она забывала, что это придуманная история, и та становилась для нее реальностью. Еще двадцать четыре часа, твердила она себе, стоя спиной к Хэлу. Двадцать четыре часа, и мы станем теми, кем должны быть.

В газетах часто встречались репортажи о детях, которых искалечили, убили или над которыми надругались люди, которые, по идее, должны были о них заботиться. Иногда после чтения таких статей Агате становилось плохо. Один раз ее даже вырвало в туалете Дональдсонов, который она драила. Порой она не спала ночами, представляя себе лица детей, которых мучили снова и снова. Но всякий раз находился свидетель, который рассказывал, как этот ребенок обожает своих мучителей. Как тянет к ним руки.

Агата никогда всерьез не задумывалась о недостатках людей, имеющих дело с детьми; родители и их родственники иногда оказывались настоящим дерьмом и не оправдывали ожиданий. Этот урок был не нов. Больше всего ее теперь волновало то, что дети все-таки тянулись к своим мучителям. Они знали, что эти люди причиняют им боль, и все же отчаянно тянули к ним руки. Это позволило Агате сделать два важных вывода. Первое – дети так сильно нуждаются в любви, что согласны принять ее от кого угодно; и второе – можно заставить ребенка делать все что захочешь. Разумеется, она не собиралась когда-нибудь обижать Хэла или заставлять его делать что-то плохое, но все равно картина вырисовывалась более четко.

– Так что у вас на сегодня запланировано? – поинтересовалась Рут, когда Хэл соскользнул с ее коленей и направился в свой пластмассовый домик.

– Я собиралась продолжить приготовления к празднику, например испечь печенье и торт и, возможно, рассортировать игрушки.

– Не надо печь печенье, Эгги, это же так трудоемко и долго. И что не так с игрушками?

Неряха Рут, ленивая, без воображения, особенно если все уже за нее сделано. Если ты не постараешься ради третьего дня рождения своего ребенка, то когда? И разумеется, она считает, что с игрушками все в порядке, потому что не ей потом придется месяц на четвереньках разыскивать для Бетти пропавший ботинок от новой куклы, потому что какой-то малыш не сообразил, что это такое. Хотя, если подумать, Агате тоже не придется это делать, если ее план осуществится. Но мысль о том, чтобы оставить все в беспорядке, раздражала ее, поэтому она решила, что игрушки Бетти следует убрать подальше, тогда хотя бы девочка поймет, что Агата не взяла ее с собой не потому, что не любила ее.

– Это несложно, – сказала она. – Я сделаю это с удовольствием.

– Ну, хорошо, если вы так считаете. – Рут была явно не в себе.

Странное дело, все эти женщины поначалу восхищались ее старательностью, а потом начинали ненавидеть, причем за то же самое. Она ушам своим не верила, когда Джейн Стефенсон орала на нее за то, что она продезинфицировала детскую ванную комнату, когда семья уехала на выходные. Вы что, считаете, я не в состоянии содержать своих детей в чистоте, кричала она, причем стоя так близко к Агате, что слюна попадала в лицо. Мы вовсе не хотим жить в гребаной операционной, и, к слову, не могли бы вы, черт побери, перестать застилать мою кровать? Я сама буду застилать свою долбаную кровать, если захочу, а если не захочу, она будет стоять неубранной. Два дня спустя она уволила Агату, и руки у нее тряслись, когда она, отводя глаза, передавала конверт с деньгами.

– По крайней мере, я займусь Хэлом, чтобы он вам не мешал, – пообещала Рут, направляясь за сыном в гостиную.

Агата взвешивала сахар и муку, смешивала с маслом и яйцами и слушала, как Рут пытается выманить Хэла из домика. Просто смех, до чего же Рут не знает собственного сына. Обещания и угрозы на Хэла не действовали. Вы должны сделать вид, что занимаетесь чем-то необыкновенно интересным на другом конце комнаты, и вести себя так, будто вам совершенно безразлично, присоединится он к вам или нет. Через некоторое время Агата услышала, как включился телевизор и заурчал мотор танка. Она почувствовала, что улыбается.

Рут задремала на полу во время пятой серии мультфильма, но тут зазвенел дверной звонок. Она пообещала Хэлу, что он может посмотреть три серии, и почувствовала злость на себя. Она знала, что Агата слушает, и ненавидела ее за это. Ненавидела за то, что сама она не умеет контролировать своего сына, не может заинтересовать его чем-нибудь или хотя бы заставить подняться. Кристиан дважды звонил ей на мобильный, но она не ответила, потому что не имела представления, что ему сказать. Первоначальный лютый гнев уступил место безнадежной печали, а это, как она знала, делало ее уязвимой. Они все так запутали, и из-за чего? Она верила, что между мужем и Сарой ничего не произошло, по крайней мере, в физическом смысле. Но она также думала, что он никогда толком не поймет, как предал ее, снова начав встречаться с этой девушкой. И девушка была такой юной и беззащитной, практически новое поколение. Будь Кристиан лет на пять старше, его назвали бы грязным старикашкой. А если она замужем за грязным старикашкой, то кто тогда она сама?

– Пойдем, Хэл, – сказала она и выключила телевизор. – Это дедушка с бабушкой.

Рут видела силуэты родителей через витражное стекло во входной двери, и на секунду ей не захотелось открывать: она боялась, что сломается и все испортит. Но выбора не было. Если ты не открываешь дверь собственным родителям, которые три часа добирались на машине и сейчас стоят всего в нескольких дюймах от тебя, тогда ты, скорее всего, рехнулась, перешла какую-то черту. Черту, которой, как Рут боялась, она уже достигла, но еще не была готова в этом признаться.

Родители выглядели загорелыми, что напомнило Рут о том, что они только две недели назад вернулись из Португалии. Они улыбались ей, она тоже улыбнулась, потому что так полагалось по жизни. Ее отец протянул руки к Хэлу.

– Иди сюда, молодой человек, – сказал он, – проверим, как ты вырос.

Хэл вывернулся из рук Рут и с визгом убежал. Рут пожала плечами: что делать, такой уж возраст, извини. Она поймала взгляд матери и усомнилась, разумно ли было на это ссылаться.

– Хорошо выглядишь, мама, – заметила Рут, пытаясь сменить тему.

– В Португалии было замечательно, столько солнца. Мы просто целыми днями сидели у бассейна.

– В этом прелесть поездок каждый год в одно и то же место, – сообщил отец. – Можно делать все что хочешь, не опасаясь, что не посмотрел на какую-нибудь церковь, чтоб она провалилась, или не поглазел еще на что-нибудь.

Рут попыталась представить себе время, когда она сможет полежать около бассейна хотя бы час, не говоря уж о полном отпуске. Рут на отдыхе всегда ругалась с Кристианом, потому что дети болтались под ногами, умоляя разрешить в тридцатый раз залезть в воду, или отказываясь есть местную пищу, или не желая ложиться спать до десяти, а затем засыпая в ресторане. Обычно она возвращалась из отпуска более усталой, чем была до этого. Она начала рассматривать утомление как верного спутника своей жизни. Настало время для новой главы, как заявила бы статья в «Viva».

– И где же наш новорожденный? – спросил отец. – Мы так долго ехали, а он прячется на кухне.

Рут знала, что они увидят, еще до того, как они открыли кухонную дверь, и все же от вида Хэла, обвившегося вокруг ног Эгги, у нее перехватило дыхание.

– Иди сюда, Тигр, – позвал отец Рут. – Иди и обними дедушку.

– Нет, – завопил Хэл. – Эгги, хочу Эгги.

Рут смотрела, как Эгги взяла его на руки и погладила по голове.

– Простите, он немного побаивается посторонних, – сказала та.

– Посторонних? Вряд ли дедушку с бабушкой можно назвать посторонними, – возмутился ее отец.

– Мам, пап, это Эгги, наша замечательная няня. Эгги, это мои мама и папа, Джордж и Элеонор. – Ей придется подумать обо всем этом позднее.

Мать Рут выступила вперед и протянула руку:

– Агата, я столько о вас слышала. – Эгги смутилась. – Вы печете? Пахнет изумительно.

– Да, печенье для дня рождения Хэла.

Мать Рут подняла брови. Рут поняла это как недоумение: мать считала, что печь должна была она.

– И я знаю, что вы уступили нам свою комнату.

– Пустяки, ничего особенного.

– Все равно, очень мило с вашей стороны.

Они безрадостно пообедали, сидя вокруг кухонного стола, причем Хэл сесть отказался. В конце концов Эгги унесла его тарелку в пластмассовый дом и сказала, что посидит с ним. Когда они вернулись, тарелка была пуста, но Агата отрицательно покачала головой в сторону Рут и сказала:

– Простите, но снова не повезло. Я доела, жалко же, что еда пропадает.

– Он все еще не ест? – спросила мать Рут.

Рут сегодня не чувствовала себя достаточно сильной для подобных обсуждений.

– Нет, пока никакого сдвига. Мы ходили к диетологу неделю назад, но без всякой пользы.

– Почему, что он сказал?

– То же самое, что и наш местный врач. Начать с чего угодно: печенья, шоколада, конфет, – а потом двигаться дальше.

– Мне кажется, это чертовски разумно, – сказал ее отец, отодвигая от себя тарелку.

– Нет, ничего подобного. – Рут постаралась сменить жалобный тон, который заставлял ее снова чувствовать себя четырнадцатилетней. – Все знают, что у детей крайне специфические вкусовые сосочки. Если они к чему-то привыкают, требуются годы, чтобы их от этого отучить. Он может подсесть на сладости, и мне никогда не удастся уговорить его съесть что-нибудь полезное.

– Не думаю, что такое может случиться, – заметила ее мать. – Дети, в конечном итоге, из всего вырастают. Вряд ли часто встретишь шестнадцатилетнего подростка, сосущего бутылочку, живущего только на шоколаде, нянчащего своего любимого медвежонка или сидящего на мамочкиных коленях.

Рут напряженно улыбнулась:

– Наверное. – Может быть, ее матери не пришлось сталкиваться с подобной проблемой. Может быть, та вообще не слишком хорошо понимает, что говорит. Она сменила тему: – Не хотелось бы вам погулять с Хэлом в парке? Мы можем заодно забрать Бетти из школы.

– Замечательно, – согласилась ее мать.

– Разве Хэлу не надо спать днем? – спросила Эгги.

– Полагаю, сегодня он может без этого обойтись.

– Но завтра праздник, нельзя же допустить, чтобы он слишком устал.

Рут встала. Она чувствовала, что еще минута – и она может не сдержаться.

– Не беспокойтесь, Эгги. Если он слишком устанет, я об этом позабочусь. – На этот раз ей никто не ответил.

Кристиан никак не мог сосредоточиться на работе. Все время отвлекался и был не уверен во всем, что делал. Постепенно мысли так разгулялись, что он начал сомневаться во всей своей жизни.

Он сообразил, что Рут твердила ему то же самое уже несколько лет. И постоянно спрашивала, не думает ли он, что они все делают неправильно, а он смеялся над тем, что она имела в виду. Теперь он понял и оценил ее терпение. Наверное, это было равносильно попыткам достучаться до туземца с Амазонки. Трудно поверить, что она так долго терпела его.

Он попытался позвонить ей в половине одиннадцатого, но она не ответила. Через час сделал еще одну попытку и, когда она снова не ответила, оставил путаное послание:

Прости меня, Рут. Не за историю с Сарой, хотя я и здесь здорово провинился. Но за то, что я не был рядом постоянно. За то, что не понимал, что ты говоришь и что тебе нужно. Возможно, ты была права. Может быть, мы ошибались. Пожалуйста, позвони мне, как получишь это послание. Я хочу слышать твой голос. У меня странное ощущение.

И верно, его что-то мучило. Он не был уверен в себе, плыл по течению. Голова казалась слишком большой для тела, а мозг, похоже, потерял способность контролировать его действия. Если бы он был уверен, что его хорошо встретят, он бы поехал домой, сказавшись больным. Но вместо этого он позвонил Тоби и удивился, когда тот ответил:

– Только что с самолета. Вернулся с Ибицы. Хотел позвонить тебе насчет завтрашнего дня. Во сколько нам приходить?

– Не знаю. Думаю, в три. А кому это – нам?

– О, черт. Я хотел спросить. Ничего, если я возьму с собой Габриэллу? Девушку, с которой я познакомился на Ибице. Она замечательная.

Кристиан представил себе модель-подростка, которая будет сопровождать его друга, и впервые в жизни не захотел оказаться на месте другого человека.

– Да кого хочешь. Слушай, у тебя есть минута? Мне надо тебя кое о чем спросить.

– Выкладывай.

– Я был идиотом.

– Это не вопрос.

– Я несколько раз встречался с Сарой. Не так. Ничего не было, но ей что-то втемяшилось в голову, и она встретилась с Рут и заявила ей, что я ее бросаю.

– Черт!

– Да уж.

– Когда это произошло?

– Вчера. Надо же, а кажется, уже неделя прошла.

– И как Рут это восприняла?

– Как ты и ожидал.

– Ты в настоящей заднице, парень.

– Знаю.

– Думаешь, еще можно спасти ситуацию?

– Не знаю. Возможно. Не представляю, что я буду без нее делать. – Кристиан сам удивился, когда у него перехватило голос. Он уже сто лет не плакал. С последнего раза.

– Слушай, не стану читать тебе лекцию, потому что, похоже, тебе и так тяжело, но, черт, о чем ты думал?

– Ни о чем я не думал. Тоби, я самый настоящий мудак?

– Ты позвонил, чтобы задать этот вопрос?

– Ну да. Я действительно эгоист и сволочь? Я тут свою жизнь перебирал, и некоторые поступки привели меня в изумление. Я сам себя не узнавал. Я омерзительно относился к Рут. И я имею в виду не только эту историю с Сарой. Я ее совсем не уважал, не прислушивался к ней, не помогал. Не знаю, почему она меня терпит.

– Она тебя любит, а ты, мать твою, везучий мерзавец.

– Откуда ты знаешь?

– Я провел с тобой достаточно много времени. Ты тоже ее любишь. – Кристиан в трубке услышал, как Тоби прикуривает сигарету. – И ты не эгоист и сволочь и не настоящий мудак. Но тебе порой недостает, как бы это правильнее выразиться, сопереживания. Я иногда даже думал, не болен ли ты слегка аутизмом.

– Что?

– Слушай, не пойми меня неправильно. Но Хэл так сильно мне тебя напоминает. Порой вы оба не улавливаете жизненные нюансы. Когда мы с тобой встретились после того, как Сара в первый раз тебе позвонила, я знал, что ты обязательно начнешь с ней видеться. А еще я знал, что ты не в состоянии понять, что в этом плохого.

– Да, но сейчас понимаю.

– Готов поспорить, ты сказал это Рут. Готов поспорить, что ты, как попугай, твердил, что ничего не было, как будто это все меняет.

– Да, так оно и было.

– И она сорвалась, так?

– Да. Слушай, я теперь все понял, правда.

– Хорошо. Если хочешь услышать мой совет, то ты должен ей без конца это повторять. Должен заставить ее поверить, что на этот раз до тебя действительно дошло и ты не просто говоришь то, что ей хотелось бы слышать. Она ведь тебя пока не выгнала, так?

– Только из-за дня рождения Хэла. На следующей неделе я должен убраться.

– Хочешь, чтобы я ей позвонил?

– Нет, она сейчас с родителями.

– Ладно. Может быть, я завтра выберу минутку, чтобы с ней поговорить. Приходи с работы домой без задержки и веди себя лучшим образом.

– Ладно. Слушай, спасибо, ты всегда был хорошим другом, ты…

Тоби рассмеялся:

– Хватит. Нечего меня умасливать. Все будет тип-топ. Каким-то странным образом вы с Рут созданы друг для друга.

Агате вовсе не требовалось, чтобы ее оставляли одну. Неужели Рут думает, будто она в своих планах не учла, что ей надо присматривать за Бетти и Хэлом? И теперь Рут ушла и все испортила. Не ждите нас, за явила она, уходя, возможно, мы с детьми зайдем в пиццерию или куда-нибудь еще. Почему бы вам куда-нибудь не сходить, не отдохнуть от нас?

«Отдохнуть от нас»? Эта женщина что, умом тронулась? Все тело Агаты, каждый дюйм ее кожи, чесался от воображаемых насекомых, когда Хэл уходил из дому с матерью. Та была такой беспечной, что Агата легко допускала, как она потеряет его из виду в парке или не будет держать крепко за руку, когда они будут переходить дорогу. Желудок у нее ухал вниз, как в бешено мчащейся машине. Не говоря уже о дополнительной опасности: Хэл мог выдать ее. К счастью, она еще не давала ему пиццу, так что можно было надеяться, что он от нее откажется. Но он может снова назвать ее мамой или проситься к ней или что-нибудь еще.

Наверное, она ошиблась, оставшись на праздник. Агата позволила себе так думать, отдраивая туалет на нижнем этаже во второй раз за день. Она сделала это ради Хэла, не хотела лишать его праздника, но теперь думала, что задержка может ему навредить. Праздник может запомниться ему, она не сумеет стереть эту память, и это натолкнет его на правду через несколько лет.

Агата попыталась проверить эту теорию, вспоминая свои собственные дни рождения. Вспоминалось одинаково то, что она нафантазировала, и то, что действительно помнила. Она помнила беспорядочные сборища с тортами и воздушными шариками, хаос, приветственные крики – и Гарри, очень часто Гарри где-то в тени; но она не могла вспомнить, сколько же ей исполнялось лет. Вечеринки с друзьями, но куда они все теперь подевались? Ее действительно возил бойфренд в Монако, как она сказала Лауре в то лето в агентстве? Была ли тонкая серебряная цепочка с миниатюрным четырехлистным клевером, висящая на ее шее, действительно подарком ее умершей бабушки?

Агате стало жарко. Она встала и постаралась не смотреть на себя в зеркало. Потрясла головой, но образы не хотели уходить. Мысли перепутались. Ей нужен был Хэл. Она пошла на кухню, проглотила таблетку нурофена и легла на кровать в кладовке под лестницей. И положила подушку на голову, чтобы заглушить все звуки.

Сэлли позвонила Рут, когда они шли в парк, что позволило ей немного отстать и не говорить с матерью.

– Прости, Рут, – сказала Сэлли, – я знаю, что ты неважно себя чувствуешь. Кстати, в чем дело?

Никто на самом деле не хочет слышать ответ на этот вопрос, так что Рут ответила как положено:

– Да ничего особенного, просто голова болит и отказывается проходить.

– Ладно. Я уже хотела сегодня покончить с новым выпуском, но получила странный звонок от адвоката Марго Лэндсфорд…

– Адвоката? Ты шутишь?

– Я знаю, и тем не менее. Короче, он говорит, что она желает одобрить статью. По-видимому, мыльный бизнес в критическом состоянии. Я только хотела убедиться, что ты ей не говорила, будто она может просмотреть все, что ты написала, до того, как это пойдет в печать.

– Разумеется, нет. Поверить не могу, что она велела адвокату звонить. Ее муж признался Кристиану, что бизнес не приносит ни пенса и что ее отец богат. Он за все и платил в основном.

– Какой сюрприз.

– Если честно, Сэлли, это полная фальшивка. Она из тех баб, кто стремится заставить тебя чувствовать себя неуютно, изображая из себя гребаный идеал. Производит впечатление, что у нее есть все – дети, муж, работа, мечты.

– А ты считаешь, что все это вранье?

– Да. Кристиан сказал, что ее муж сильно затюкан и что он не сказал о своей жене ни одного доброго слова.

– В твоей статье это не отразилось.

Рут задел тон Сэлли:

– Ну нет. Я не думала, что это то, что тебе нужно. Это не в духе журнала.

Когда Сэлли снова заговорила, тон ее уже стал нормальным.

– Да, разумеется. Ты права. Кстати, мне очень понравилась статья. Позвоню ее идиоту адвокату и скажу, чтобы отваливал.

– Там все равно ничего нет такого, что бы ее разозлило. – Обе, Рут и Сэлли, сопротивлялись желанию развить эту мысль.

– Конечно, я знаю, просто много шума из ничего.

– Ладно. Надеюсь увидеть тебя завтра на празднике Хэла.

– Обязательно. Кстати, что ему подарить?

– Господи, я не знаю. Он обожает детскую железную дорогу, мы купили ему поезд из этой серии.

– Он все еще любит сидеть в своем пластмассовом домике? – Рут всегда удивлялась, сколько всего другие люди помнят. – Я думала, не купить ли ему для домика чайный сервиз или что-то в этом роде?

– Ему понравится. До завтра.

Они уже дошли до парка, когда Рут отключилась.

– Я бы не отказалась от чашки кофе, – сказала мать Рут. – Почему бы вам, мальчики, не пойти на детскую площадку, а мы бы с Рут купили кофе на вынос.

– Годится, – согласился отец, целеустремленно двигая коляску вперед. – Не забудь про сахар.

Рут почувствовала, что стоит возразить – она всегда могла различить, когда ею пытаются манипулировать, – но что-то ее остановило.

– Что-то на работе? – спросила мать, когда они направились к кафе.

– Да, сегодня неудачный день, чтобы отпрашиваться. Номер сдаем.

– Ты не сказала, что у тебя болит голова. Я думала, ты взяла отгул.

– Ничего страшного.

– Так, значит, на работе все в порядке?

– Думаю, да.

Мать вздохнула, и Рут поняла, что ей не удалось изобразить привычный энтузиазм.

– Если тебе там не нравится, Рут, зачем же ты работаешь?

– Я не говорила, что мне не нравится. И к тому же по счетам-то надо платить.

– Всегда есть выбор, сама знаешь. Уверена, вы смогли бы прожить на заработки Кристиана.

Они уже дошли до кафе, но обеим почему-то не хотелось туда входить.

– Тебе всегда было не по душе, что я пошла работать, – заметила Рут, сама не понимая, зачем она это говорит. – Наверное, вы с папой полагали, что, выйдя замуж, я должна все бросить и быть примерной женой.

– Не мели ерунду, Рут. Мне глубоко наплевать, работаешь ты или нет, я не думаю, что можно чего-нибудь добиться, оставшись дома и чувствуя себя несчастной. Я горжусь тем, чего тебе удалось достичь. Жаль, что у меня самой не было таких возможностей. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. А ты не кажешься счастливой. Ты просто мешок с костями, не говоря уж об остальном.

Рут надо было принять решение в доли секунды. В другой раз она бы все отрицала и поспешила войти в кафе. Но сегодняшнему дню предшествовал тот самый вчерашний вечер, и она не знала, как бы поправдивее соврать. Она тяжело села на деревянную скамью, мать устроилась рядом.

– Я слегка растерялась, мама.

– Растерялась?

– Я знаю, ты не поймешь. Знаю, ты никогда не позволяла себе растеряться даже на секунду. Но некоторые из нас, обычных женщин, видишь ли, тяжело это переживают.

Ее мать немного помолчала, что само по себе было для нее нехарактерно.

– Разумеется, я понимаю. Знаешь, что я сказала твоему отцу, когда он в первый раз навестил меня после родов?

– Нет.

– Я сказала, что, по-моему, мы совершили чудовищную ошибку. Но папа только рассмеялся и сказал: ну, назад мы ее запихнуть не сможем, – и тогда я поняла, что не смогу с ним впредь ни о чем разговаривать.

Рут взглянула на мать. Она никогда не слышала, чтобы та так говорила. Она казалась значительно мягче.

– И что он сделал?

– А ничего. Я вернулась домой и принялась за дело, поскольку выбора у меня не было. Но это не значило, что ощущение исчезло. Я каждый день возила тебя в парк, повинуясь идиотскому мнению, что детям нужен свежий воздух, я катила тебя вверх на холм и чувствовала, что становлюсь все меньше и меньше и в конце совсем исчезну, и некому будет толкать коляску.

Рут не знала, как реагировать, ей казалось, что они с матерью на незнакомой территории и ей не дано знать, как далеко та может ее впустить. Наверняка ее мать не чувствовала того, что чувствовала она, вряд ли она может рассказать матери, как ей страшно, что ее кости могут превратиться в желе.

– Я ничего подобного не чувствовала.

– Ты не первая женщина, Рут, которая тяжело воспринимает материнство. Знаешь, мы все такие. Но ваше поколение обманули, внушили, что вы можете иметь все, тогда как это чушь собачья. Нам всем приходится делать выбор, и тебе тоже надо сделать выбор.

– В смысле, выбрать между детьми и карьерой?

– Не так буквально. Просто вам с Кристианом кажется, что вы можете успеть все, но это не так. Вы легко проживете на одну зарплату, если кое от чего откажетесь. Люди моего поколения никогда никуда не ездили в отпуск, не заводили новые машины и не ели деликатесы. Вот так мы и выживали.

Рут знала, что в этом аргументе есть своя логика, но не хотела с ней смириться. Теперь, пожалуй, было самое время сказать матери насчет ее сомнений относительно Эгги, а возможно, и насчет того, что происходит у нее с Кристианом, но ей не хотелось перегружать мать информацией. Вместо этого она сказала глупость:

– У некоторых женщин есть все.

– Например?

– Не знаю. Может, у чертовой Найджеллы Лоусон.

Мать рассмеялась:

– Ох, Рут, ты, должно быть, шутишь. Неужели ты думаешь, что у нее такая же жизнь, как в этих идиотских сериалах? А если и так, то кто, по-твоему, присматривает за ее детишками, пока она на телевидении печет свои чертовы блинчики? Это все нереально, сама знаешь, абсолютно все.

– Я не очень тебя понимаю, мама.

– Я хочу сказать, что ты ждешь слишком многого. Ты всегда была такой, а мир, в котором мы живем, тут помочь не может. Не дай себя всему этому засосать. Отпусти немного вожжи. Отвлекись на секунду и оглядись вокруг, может, и найдешь что-нибудь, что сделает тебя счастливой. И пока ты еще не успела обвинить меня в женофобии, добавлю, что я говорю о тебе и Кристиане.

Рут откинулась на спинку скамейки. Ей казалось, что кожа на лице натянулась.

– Ты обо мне беспокоишься, мама?

– Не слишком. Но мы с папой думаем, что ты очень устаешь и, похоже, живешь безрадостно. Знаешь, жизнь ведь надо не просто прожить. Это же не тест на выносливость.

Рут почувствовала, что может заплакать, а ей бы не хотелось.

– В самом деле?

Голос матери стал настойчивым:

– В самом деле, Рут. Не бойся от чего-то отказаться, если не получается.

– Даже если это касается моего брака? – Рут тут же пожалела, что произнесла эту фразу.

Но ответ матери был вполне оптимистичен:

– Что бы то ни было, ласточка. Только не принимай поспешных решений. То, что вначале кажется проблемой, оказывается иногда сущим пустяком. У нас с папой тоже не всегда все было тишь да гладь да божья благодать. Но мы справились, и я этому рада. Не хочу сказать, что рецепт годится для всех, но я думаю, что в нынешнее время нужно научиться от многого отказываться. Ваше поколение ищет замену всему, даже целым вещам. Вам чего-то хочется, вы идете и покупаете. Это касается и ваших взаимоотношений. Мы же ставили заплаты и обходились тем, что есть. Я знаю, звучит глупо, но в этом было нечто позитивное. Новизна порой может быть чуть-чуть пугающей, и уж точно она не ощущается привычной.

– «Привычной». Звучит как пара тапочек.

– Я обожаю свои тапочки.

Рут улыбнулась матери. У нее на все был ответ, но мать помогла ей почувствовать себя легче, если можно так выразиться.

– Пошли, мам, купим этот кофе, пока не утонули в клише.

Они действительно не появились до половины седьмого. Половины седьмого! Агата выглядывала из окна на улицу столько раз, что уже перестала видеть, что там происходит. Все казалось ей лишь отражением реальности, и, пока Хэл не появится, так оно и будет. Она бесчисленное число раз хватала трубку, чтобы позвонить Рут, но не решалась, боясь, что та рассердится. Она даже не была уверена, что ей позвонят, если что-то случится. Естественно, в конечном итоге ее поставят в известность, но, если будет нужда как можно скорее добраться до больницы, позвонить Агате никому не придет в голову, в списке она будет последней. Это одна из многих причин, почему на следующее утро они должны уйти. Ей не нравилось быть на последнем месте в списке.

Агата заметила: когда чего-то ждешь, ты достигаешь такого момента, когда перестаешь верить, что то, чего ты ждешь, когда-нибудь произойдет. Чайник, за которым следят, никогда не закипает, часто говорила ее мать, но Агата всегда считала, что это глупая поговорка, потому что чайник закипает в любом случае, следишь ты за ним или нет. С другой стороны, люди приходят, уходят и ведут себя совершенно непредсказуемо, и не имеет значения, внимательно ты за ними следишь или изо всех сил стараешься их игнорировать.

Уснуть ей не удалось, но нурофен, подушка или, возможно, лежание на кровати немного помогли: голова остыла, шум в ушах стих, и у нее хватило сил подняться. Она разложила по коробкам остывшее печенье, испекла торт и убрала игрушки Бетти. У нее даже хватило времени, чтобы подмести в своей комнате, разобрать вещи Хэла и спрятать рюкзак в стенном шкафу с кондиционером, рядом с чердачной комнатой. Даже письмо написала. Точное и аккуратное. Теперь не хватало только Хэла.

Агата была на кухне, когда наконец услышала, как поворачивается ключ в замке, а затем возбужденную болтовню Бетти, первой ворвавшейся в дом. Она вышла в холл, не в состоянии сдержать свое желание увидеть мальчика, который завоевал ее сердце. Он почти спал в коляске, рожица грязная.

– Только подумайте, Эгги, – возбужденно сообщила Рут, – он съел немного шоколадного мороженого.

Агата спокойно улыбнулась:

– В самом деле? Замечательно!

– Ему понравилось, – сообщила Бетти.

Агата посмотрела на Рут, но та, похоже, увлеклась ситуацией.

– Сегодня мороженое, завтра овощи, – говорила она родителям, и все смеялись, потому что были идиотами. Как же Агата их всех ненавидела.

– Мне их вымыть? Похоже, они устали.

– Да, пожалуйста, Эгги. Все-таки завтра праздник, – сказала Рут.

Да, глупая женщина, думала Агата, тогда зачем ты сегодня его куда-то таскала, ведь он мог перевозбудиться. Она наклонилась, чтобы отстегнуть Хэла и вынуть его из коляски, и он улыбнулся ей. Она подняла усталое тельце, и он привалился к ней, окружив ее всеми своими запахами. Положил голову ей на плечо, и она впервые с того времени, как его увезли, почувствовала, как спало напряжение и стало легче дышать. Становилось все яснее и яснее, что между ними, ей и Хэлом, существует взаимопонимание, что они предназначены друг другу.

На душе у Рут было легко. Вроде бы настроение у нее должно было быть ужасным, но она каким-то хитрым образом чувствовала себя оживленной и никак не могла понять почему. Может быть, дело в мороженом, съеденном Хэлом, или в том, как рада была Бетти приезду бабушки и дедушки, или в весьма необычном разговоре с матерью в парке. Или в послании Кристиана, которое он оставил утром. Она не прослушивала, пока Бетти не запросилась в туалет в ресторане, и она проверила телефон, пока ждала у двери кабинки. И увидела, что сигнал все мигает.

Она начала слушать с обреченным видом, ожидая снова услышать извинения и его коронное «я сам себя не узнаю». Но то, что она услышала, было удивительным и внушало надежду. Ей пришлось прослушать запись дважды. Он сожалел, что не понимал достаточно хорошо, что она говорила насчет того, что, возможно, они все делали не так. Даже его голос звучал по-другому, слегка приглушенно. Можно ли допустить, что он наконец осознал, что за штука жизнь? Или хотя бы жизнь, как она ее себе представляет? Что не обязательно верно, но хотя бы более верно, чем его вариант.

Рут пришлось повернуться и взглянуть в зеркало, пока она слушала мужа во второй раз. Лицо было серым, но высоко на скулах краснели два пятна. Она взлохматила волосы и попробовала выглядеть сильной. Она уже приняла решение насчет Кристиана и почти не хотела, чтобы он прокрался назад. Рут подозревала, что есть странное удовлетворение в том, чтобы делать все самой. Держать все в чистоте и порядке, чтобы все смотрели на тебя и удивлялись, как это ты исхитряешься. Но в финале Рут предположила, что все может закончиться нервным расстройством, поскольку избыток самопожертвования не идет на пользу душе.

Кристиан еще не вернулся домой, и Рут впервые за несколько лет ждала его появления с нетерпением. Ей хотелось проверить, было ли это послание заблуждением или ее муж действительно резко изменился. Но даже если так, она не знала, может ли ему доверять, перестать сомневаться, не вернется ли он через год-два к себе такому, каким был раньше.

Рут отправилась на кухню, чтобы начать готовить ужин, раз Эгги повела детей мыться, а родители благополучно уселись в кресла в саду с большими бокалами вина. Она умела хорошо готовить, но в последнее время редко занималась стряпней всерьез. Она варганила соус для пасты и заправку для салата, но это было проще простого. Так как появилась Эгги, она и в этом почти не принимала участия, ведь готовка чем-то напоминает уход за детьми – очень легко отвыкаешь. Теперь же, нарезая травы и втирая их в семгу, она поняла, что скучала по кухне. Что все эти незначительные ритуалы и привычки идут тебе на пользу, помогают не отрываться от земли, не терять рассудка и занимать свое место в мире. Мысль билась в ее мозгу, как птица о стекло: неужели все то, что призвано облегчить жизнь, на самом деле делает ее тяжелее?

Хлопнула дверь, она повернулась и увидела Кристиана. Он вошел в кухню, выглядя таким же понурым, как и его голос по телефону. Он был бледен, под глазами заметные темные мешки.

– Привет, – сказал он, и, услышав его голос, она поняла, что он нервничает и сильно напуган, наверное, впервые в жизни.

Первым ее желанием было успокоить его, но она остановила себя.

– Привет.

Прежнее возбуждение все еще трепыхалось в груди, но что-то, смахивающее на смущение, мешало ей заговорить. Если они оба поняли сегодня что-то новое, сделало ли это их обоих другими людьми?

– Как день прошел?

Рут попыталась ответить, но щеки пылали, и она отвернулась, чтобы не смотреть на него.

– Я поднимусь, пожелаю детям спокойной ночи, потом присоединюсь к твоим родителям.

Рут смотрела, как он выходит из кухни, и пыталась осознать, что происходит.

Кристиан ехал домой, но не имел ни малейшего представления, чего ждать. Рут не перезвонила. Что, с его точки зрения, было вполне закономерно, но он все равно обиделся. Это было еще одним подтверждением, что жена, скорее всего, его разлюбила, и от этой мысли ему казалось, будто он проглотил большой камень. По дороге домой он прорепетировал несколько речей, но даже когда он их мысленно повторял, то осознавал, что ни одну из этих речей ему произнести не доведется. Он с ужасом представлял себе, как будет сидеть за столом вместе с родителями Рут, будто ничего не случилось. Он подумал, что было бы еще хуже, если бы Рут рассказала им все, но он знал свою жену достаточно хорошо, чтобы понимать, что вряд ли такое произойдет.

Кристиан открыл дверь в комнату дочери и увидел, что Бетти уже спит. Она выглядела такой прелестной, безмятежно раскинувшись в своей кроватке, что он улыбнулся. Ему хотелось поцеловать ее, но он боялся ее разбудить, поэтому закрыл дверь и заглянул к Хэлу, который тоже спал. Тогда он пошел в свою спальню, чтобы переодеться.

Странная все-таки у него жизнь. Зачем она вообще, если даже собственных детей видишь только раз в день? Если бываешь с ними целый день всего лишь раз в году, когда вы уезжаете в какую-нибудь чересчур дорогую европейскую страну и можно снова с ними как следует познакомиться.

Сменив один комплект одежды на другой, он засмотрелся на величественное дерево, которое поднималось у их дома и постоянно шелестело листвой. Его прекрасно было видно из окна спальни. Одно из деревьев, высаженных вдоль дороги и стоящих на страже, подобно солдатам. Огромное, старое, наверное, лет сто или двести. Кристиан, почувствовав холод в желудке, сел на кровать. Дерево будет продолжать расти еще долго после того, как его не станет, оно может пережить даже детей, а может, и сам дом. Впервые он ощутил тех, кто жил в этих стенах до него, призраки прошедших жизней. Он почувствовал себя таким же незначительным, как лужа, испаряющаяся с земли. Он падал, и не было вокруг никого, кто мог бы поймать его.

Наконец Кристиан спустился вниз, чтобы поздороваться с тестем и тещей. Рут сидела с ними на лужайке. Они с удовольствием его приветствовали, и он понял, что Рут им точно ничего не сказала.

– Садись, – сказал тесть, – и позволь налить тебе бокал этого славного красного вина, которое мне повезло купить.

– Нет, спасибо, Джордж, я ограничусь соком.

Рут повернулась к нему.

– Соком? – повторила она. И его обидело ее удивление. – Ты не заболел?

– Нет, просто пить не хочется.

Это было еще одно решение из принятых Кристианом за этот день – сократиться в выпивке, может быть, даже вообще бросить пить. И обязательно бросить курить. Он был практически уверен, что у него в этом плане никаких проблем не будет, хотя он явно прибегал к сигаретам, чтобы взять себя в руки. Но возможно, все было наоборот: он прибегал к выпивке, чтобы получить законное объяснение потере контроля над собой. Это соотносилось с тем, что говорила Рут накануне вечером. Похоже, это еще одно, насчет чего она была права.

Ужин был бы приятным, если бы не петля палача вокруг его шеи, чувствовавшаяся весь вечер. Рут выглядела вполне спокойной и выпила больше, чем свои привычные два бокала, так что даже ее плечи слегка опустились. Но она явно казалась усталой, и Кристиан обрадовался, когда она заявила, что ляжет спать в десять, таким образом отпустив их всех. Он еще немного пообщался с родственниками и через двадцать минут улегся рядом с женой, которая вроде бы уже спала. Он вытянулся на спине, заложив руки за голову, отчаянно желая что-нибудь сказать, но не был уверен что именно.

Рут, лежавшая к нему спиной, заговорила первой:

– Ты оставил мне странное послание.

– Я и чувствую себя странно.

– В смысле?

– Я имею в виду то, что я говорил. – Он смотрел в синеватую, подвижную темноту, ожидая, когда к ней привыкнут глаза. – Мне так жаль, Рути, что я все это наговорил. Знаю, это глупость извиняться насчет Сары, хотя мне на самом деле очень жаль. И я понял, почему не имеет значения, имел ли я с ней физическую связь или нет. Если ты дашь мне еще один шанс, я никогда ничего подобного не повторю. Я стану другим человеком, лучше, обещаю.

– Я эти обещания слышала раньше.

– Знаю, что слышала, но я теперь понимаю, что тогда я этого не подразумевал, то есть я думал, что подразумеваю, но по-настоящему этого не было. – Рут не ответила, и он прикинул, стоит ли говорить что-нибудь еще. – Сегодня я позвонил Саре и извинился за все, что ей говорил, и за то, что ввел ее в заблуждение и дал ей повод поверить во что-то, связанное со мной. Ответил ее отец, он обозвал меня абсолютным дерьмом и сказал, что очень надеется, что ты меня бросишь и я закончу свои дни одиноким и несчастным.

– Ты что, ждешь, что я тебя пожалею? – Кристиан почувствовал, что Рут старается не повышать голос.

– Конечно нет. То есть не знаю. Я только пытаюсь быть полностью честным. Показать тебе, что я больше никогда не буду ничего от тебя скрывать.

При этих словах Рут села и обняла руками колени, прижав их к груди, и Кристиан подумал, какой же хрупкой она выглядит, наверное, он мог бы переломить ее пополам одной рукой.

– Ты ведь не рассчитываешь, что я прощу тебя сегодня, не так ли?

– Нет, но, пожалуйста, не выгоняй меня, Рут. Я не вынесу, если не смогу приходить домой, к тебе и детям. Позволь мне остаться и доказать все это тебе.

Теперь она повернулась к нему, и он увидел, что она плачет. Ему ужасно хотелось обнять ее, но он не смел.

– Я так устала, Кристиан. Я чувствую себя опустошенной. Знаю, что часто это повторяю. И ты не единственный, кто много думал. – Она глубоко вздохнула. – Мне тоже очень жаль. Я знаю, не ты один виноват, но я не уверена, что смогу простить тебя во второй раз. Сейчас в моей голове каша, и не только из-за тебя…

– А что еще?

– Работа. Но главное – Хэл. И Эгги. Не могу сказать определенно почему, но мне она не нравится.

– Правда?

– Да, я думаю, что попрошу ее уйти. Понимаю, это звучит абсурдно, особенно сейчас, но мне некомфортно смотреть, как она общается с Хэлом и как он к ней липнет.

– Почему ты об этом со мной не поговорила?

– Я пробовала, но ты отмахнулся. Мне даже показалось, что я сошла с ума.

– Извини. – Кристиан понимал, что это законное обвинение, но все еще не мог понять, какой смысл именно сейчас избавляться от практически идеальной няни.

– Но конечно, нельзя, чтобы ты и Эгги ушли одновременно, дети тогда совсем запутаются.

– Мне кажется, нам следует подумать. Я не уверен, что мы правильно живем.

– Правильно живем? – Рут издала странный пустой звук. – Ты напоминаешь мне цитату из «Viva».

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Не совсем. Если ты знаешь, как правильно жить, то сможешь решить все наши проблемы.

– Ладно, но разве ты сама этого не чувствуешь?

– Ты же знаешь, что чувствую. Я уже сколько лет об этом толкую.

– Рут, пожалуйста, дай мне еще шанс. Давай разберемся с нашими жизнями вместе.

Рут легла на подушку тяжело, насколько этого можно ожидать от такого легкого тела, и атмосфера изменилась, из чего Кристиан заключил, что он неправильно оценил что-то в их разговоре.

– Господи, до чего же ты занудлив, – сказала она. – Мы же сейчас не какую-то телевизионную сделку заключаем. Ты не сможешь из этого выбраться на словах.

– Я ни из чего не пытаюсь выбраться, Рут. Я хочу, чтобы было лучше.

– Не думаешь, что уже немного поздно?

– Надеюсь, что нет.

– Я уже много лет, черт побери, плыла одна против течения. И тащила все за собой, в то время как ты сидел на берегу и развлекался, а теперь вдруг ты стал весь из себя серьезный, как будто знаешь ответы на все вопросы и ждешь, что я скажу: ладно, Кристиан, оставайся и помоги мне выбраться из этой дерьмовой ситуации. Сколько прошло с твоего чудесного пробуждения, несколько часов? И ты ждешь, что я тебе поверю, будто ты стал совсем другим.

– Я не жду…

– И вообще заткнись. – Голос Рут вдруг стал злым. – Я устала, завтра день рождения нашего сына, мне надо выспаться.

Кристиан смотрел, как она отодвигается от него подальше. Он понимал, что больше спорить сегодня не следует. По крайней мере, он сказал часть того, что собирался.

На следующее утро Агата проснулась в шесть часов от волнения. Она провела большую часть ночи в крохотной каморке, перебирая в уме все, что ей нужно сделать завтра. Мысленно разобрала и снова сложила рюкзак, который был спрятан в кладовке и содержал все ее вещи плюс часть вещей Хэла и оба паспорта, ее и его. Она не была уверена, что ее план безукоризнен, и беспокоилась, как долго будет продолжаться шумиха в прессе. Она предвидела, что им месяцами придется прятаться. Целые месяцы не встречаться ни с кем взглядом, избегать любопытных глаз, немедленно переходить на другую сторону улицы, постоянно оглядываться через плечо, прежде чем войти туда, где они будут жить, убегать ночью, вздрагивать каждый раз, когда из-за угла выйдет полицейский. И при этом делать все, чтобы Хэл был счастлив.

Не надо было оставаться на праздник. Агата ругала себя за то, что неправильно оценила ситуацию. Она гордилась тем, что перестала принимать неправильные решения много лет назад и что умела разобраться в ситуации и удачно к ней приспособиться. Разумеется, такой образ жизни был связан с ограниченной временной продолжительностью, но менять местожительство и работу всегда было легко. Теперь Агата испытывала к Дональдсонам только презрение. Она с недоумением вспоминала, какими они ей представлялись, когда она начинала у них работать. Как она могла позволить себе поверить, что они не такие затраханные, как все остальные, как могла мечтать стать для них настолько незаменимой, что они оставят ее навсегда и она станет важным членом семьи, без кого никто из них не сможет обойтись. Но незаменимых нет, и это было для нее еще одним основанием думать, что нет ничего страшного в том, что она завтра заберет Хэла.

Приведя в порядок мысли, Агата немного успокоилась и смогла встать с кровати. Время уже близилось к семи, когда она вошла в кухню. Дом все еще был абсолютно неподвижным и тихим. Она планировала на следующее утро выскользнуть в шесть часов, сказав Хэлу, что они отправляются в путешествие в честь дня рождения. Тишина укрепила ее решимость: она может уйти раньше, чем они поднимутся и хватятся ее, по крайней мере на час, а то и больше. За это время вполне можно успеть на поезд, идущий на побережье. Может быть, даже успеть на паром до того, как известят полицию.

Агата села за кухонный стол и стала ждать, когда проснется дом. Ее бесило, что этим утром все будут болтаться под ногами, как будто не предстояло никакого важного события в три часа. Она знала, что Рут и Кристиан не станут останавливать детей и не давать им размазывать кашу по столу, а сами разроняют зерна кофе на пол и рассыплют крошки от тостов. Агата будет вынуждена сидеть и сдерживать злость, пока они походя будут портить ее чистоту, при этом даже не извиняясь. Имей она власть, она бы выгнала их всех из дома и впустила только за пять минут до начала праздника.

Первой появилась Бетти. Агате она больше всего нравилась по утрам, сонная и взлохмаченная. Она дала девочке тарелку с кашей и кружку с соком и налила себе чашку чаю, и так они сидели вместе, не разговаривая. Агата почувствовала, что будет скучать по Бетти, но, когда она будет вспоминать о ней, сердце ее не будет так болеть, как болит, когда она вспоминает о сестре Луизе. Уйти от родителей было просто, но из-за Луизы она едва не осталась. Нельзя сказать, чтобы сестра разделяла ее чувства. Она была на три года старше Агаты и большую часть того времени, что они были вместе, твердила Агате, какая она дура. Гарри как-то сказал ей, что выбрал ее, а не сестру, потому что та была чересчур вздорной. Она тогда не поняла, что значит это слово, но достаточно уже разбиралась в жизни, чтобы понять всю иронию того, что единственное, в чем она опередила Луизу, никак нельзя было посчитать удачей.

В прошлом году Агата поискала Луизу в Интернете и удивилась, найдя сестру в Facebook. Это открытие как червь грызло ей мозг, потому что она могла видеть только фотографию сестры и несколько строчек текста. Агата никоим образом не могла попасть в Facebook, хотя это была для нее идеальная среда, единственный способ, с помощью которого она могла бы связаться с внешним миром и быть такой же, как все люди, сидящие у экранов, рассказывающие о своей жизни и делящиеся фантазиями. На фотографии Луиза стояла у стеклянных дверей, которые, по мнению Агаты, выглядели входом в солидный офис. На ней было розовое пальто, а волосы были достаточно длинными, чтобы ветер забрасывал их на лицо, заставляя ее улыбаться тому, кто держал камеру. Агата провела много времени, чтобы разгадать это фото, но было сложно представить сестру настолько вне привычной обстановки, по-видимому, счастливую и успешную.

Она до сих пор смотрела на Луизу, когда была возможность, только теперь фотография пугала ее, поскольку заставляла осознать, что после нее семья все эти годы продолжала жить. Она не думала, что они обитают где-то в лимбе, но, тем не менее, было неприятно видеть, что сестра явно радуется жизни. Когда-нибудь, через много лет, она возьмет Хэла и поедет их навестить. Вот будет сюрприз. Агата ради разнообразия сделала что-то полезное.

Когда Агата впервые приехала в Лондон семь лет назад, имея только ту одежду, что была на ней, и несколько сотен фунтов, которые она скопила или украла, она внимательно всматривалась во все объявления насчет пропавших людей, какие ей только встречались. И смотрела телевизионные передачи, в которых люди искали своих пропавших родственников, как будто те могли попасть в водоворот, унесший их от родных и близких. Ей так хотелось увидеть где-нибудь свое лицо, услышать голоса родителей, умоляющих ее дать о себе знать: мать слишком слабая, чтобы говорить, а отец с заплаканными глазами говорил бы за них обоих. Даже Луиза была бы там, обнимала бы мать и говорила, что жизнь очень изменилась после исчезновения сестры и что она сделает все от нее зависящее, чтобы ее вернуть. Что бы ты ни натворила, в какую бы ни попала беду, нам все равно, мы все утрясем, только возвращайся домой. Примерно так говорили в своих выступлениях другие родители. Но Агате было трудно представить своих родителей, говорящих такие слова. И еще, когда она смотрела на фото Луизы в Интернете, то сознавала, что все ее надежды – пустая трата времени, потому что, скорее всего, они никогда не пытались ее найти и даже не интересовались, куда она могла подеваться. Почему ты не можешь быть хорошей девочкой, Агата? – орала ее мать. Никто не любит лжецов, ты должна это понять. Если уж быть совсем честной, они, вероятно, вздохнули с облегчением, когда она наконец сбежала.

Рут вошла в кухню с Хэлом на руках, и на секунду Агата не могла сообразить, где она находится. Как вышло, что она его не услышала? Бетти тут же начала подпрыгивать, распевая «С днем рождения!», но Хэл выглядел смущенным.

– Можно, мы сейчас развернем подарки? – кричала Бетти.

– Почему бы и нет? – ответила Рут. – Они все в гостиной. Пойди и позови папу.

Агата была очень довольна выбранным ею подарком. Она долго думала, что подарить, и пришедшая ей в голову идея казалась идеальной. Она пошла в Центр для обучения малолетних и купила надувную палатку. Это было то, что нужно, потому что теперь у Хэла будет собственное место, где он может укрыться, где бы они ни оказались. Эту черту Хэла Агата заметила прежде всего, и она была созвучна с ней самой. Иногда жизнь казалась Хэлу слишком назойливой, и именно по этой причине он столько времени проводил в своем пластмассовом домике. Рут и Кристиан считали, что это как-то связано с домом, но Агата могла бы им сказать, что дом тут ни при чем, мальчик просто нуждается в уединении. Поскольку она позволила ему самому руководить своей жизнью и начала ограждать его от чересчур громких и хаотичных ситуаций, он перестал так сильно нуждаться в домике. И это была еще одна из причин, почему им не следовало оставаться на праздник.

Когда Агата спустилась вниз со своим подарком, вся семья уже собралась в гостиной, еще в пижамах и ночных рубашках, и все смотрели, как Бетти разворачивает подарки Хэла. Тот сидел на коленях у Рут, крепко к ней прижавшись, не умея правильно или вообще как-то отреагировать на подарки, которые Бетти совала ему прямо в лицо. Через год все будет совсем иначе. Агата попыталась поймать взгляд Хэла и сказать ему об этом, но он отказывался поднять голову.

После того как все семейные подарки были развернуты, Агата выступила вперед и протянула свой подарок.

– Ох, Эгги, вы так добры, – сказала Рут. – Не надо было тратиться.

Она ненавидела Рут. Как могла эта глупая женщина подумать, что она не купит Хэлу подарок? Ей хотелось крикнуть той прямо в лицо: я провожу с ним больше времени, чем кто-либо еще, я знаю его лучше, чем вы, и он меня любит больше всех.

Бетти выхватила сверток из рук Агаты и разорвала бумагу.

– Смотри, Хэл, – завопила она, – это палатка, надувная палатка, смотри!

– Она портативная, – объяснила Агата. Голос был слабым, и ей пришлось на мгновение приложить руку к голове, чтобы та перестала кружиться.

Отец Рут встал, чтобы всех сфотографировать, загородив ей обзор и нажав на вспышку, которая, как ей показалось, заметалась по комнате. Агата услышала хлопок и общий смех, когда палатка развернулась. Бетти первой туда залезла и громко призывала Хэла. Отец Рут продолжал фотографировать, а Рут и ее мать громко обсуждали новые шторы, которые Рут повесила несколько недель назад. Тут Хэл начал плакать, но никто вроде бы не замечал. Для него слишком всего много, хотелось сказать Агате. Она сделала шаг вперед, но одновременно то же самое сделал Кристиан. Хэл поднял голову, увидел их обоих и протянул руки к отцу, который взял его на руки и вынес из комнаты.

Агата выскользнула за ними. Кристиан понес Хэла наверх, и тот уже несколько успокоился. Она повернулась и пошла на кухню, но ей показалось там тесно, да и голоса и шум из гостиной были прекрасно слышны. Агата отперла дверь черного хода и вышла в сад. Она прошла босиком по все еще влажной от росы траве и остановилась около огородной грядки. Овощи прекрасно плодоносили, их ели почти каждый день, и на вкус они напоминали солнце, которое помогало им расти. Агата смотрела на крепкие растения и вспоминала тот день, когда они сажали семена. День, когда она влюбилась в Хэла, да так, что все, касающееся его, стало важным и он заполнил все ее мысли. Она стояла, пока дыхание не пришло в норму и на периферии глаз перестали мелькать белые огни. Все нормально, сказала она себе, еще один день, и нас здесь не будет, и мы сможем даже ничего этого не вспоминать, если нам не захочется.

Кристиану удалось побыть наедине с Рут всего несколько минут, в промежутке между тем, как проснулась перевозбужденная Бетти и первый гость позвонил в дверь в три часа. Он пошел в спальню, чтобы убрать туда свой ноутбук, и застал ее там – она переодевалась.

Она заставила его снова почувствовать себя пятнадцатилетним.

– Мне очень нравится это платье, – сказал он.

– Хорошая попытка.

– Нет, правда.

Рут смотрелась в зеркало, поглаживая пальцем кожу под глазами. Она часто так делала, и Кристиан только сейчас понял, что он представления не имел, зачем она это делает, никогда не удосуживался спросить. Ему отчаянно хотелось сказать что-нибудь веское, прежде чем она исчезнет в домашней суете и он потеряет ее на несколько часов.

– Я рад, что смог быть здесь сегодня.

Рут удивилась:

– В самом деле? А по мне, все эти праздники сущий кошмар.

– Нет, ты ведь знаешь, о чем я. Разумеется, праздники – сущий кошмар. Обычно я старался улизнуть. Или подсчитывал, сколько смогу выпить, чтобы не разозлить тебя. Но сегодня все иначе. Не знаю, но просто замечательно быть с тобой и детьми.

Она повернулась и сказала ядовитым тоном:

– Звучит как самоучитель.

– Извини, видно, мне не удалось выразить то, что я хотел сказать.

Он увидел, что при этих словах лицо Рут смягчилось, она даже подошла поближе:

– Знаю. И к тому же я знаю, что ты имел в виду.

Кристиан протянул руку и взял ладонь Рут. Ему хотелось притянуть ее к себе, но он не рискнул зайти так далеко:

– Рути, прости меня. Пожалуйста, пожалуйста, не прогоняй меня.

Рут опустила глаза.

– Кристиан, я тебя люблю. Но не уверена, что смогу снова тебе довериться. Я даже не знаю, могу ли тебе верить, – тихо проговорила она.

– Понимаю. Но можно я останусь и докажу это тебе? Дай мне полгода или что-то в этом роде, и если все, что я говорил, чушь собачья, тогда я уйду.

Рут отняла руку:

– Не знаю. Сейчас я не в состоянии четко думать. Давай проживем сегодняшний день, и только потом будем принимать серьезные решения. – И она вышла из комнаты.

Кристиан стоял у окна, одержимый эмоциями, каких не испытывал много лет. Все, что он говорил Рут, было реальностью, но, тем не менее, он отрицал значение этих слов тем, кто он есть или кем он был. Он был потрясен, обнаружив, что забыл, насколько сильно любит свою жену. Как ее присутствие внушило ему ложное ощущение безопасности. Журнал Рут постоянно разглагольствовал о совместном времяпрепровождении пар и общем опыте, о развитии взаимных интересов и посещении ресторана хотя бы раз в месяц, чтобы оживить отношения. Но разумеется, все, на что он купился, всего-навсего потребительское дерьмо, которое правит нашими жизнями. Любовь – не спектакль, на который вы сходили вместе, не музыка, которая нравится обоим, не тарелка спагетти на двоих. Кристиан теперь понимал, почему в полностью понятном мире человечеству так трудно разобраться в чувстве, у которого нет начала, конца и сущности.

Возможно ли измениться за один день? Он читал о людях, на которых нисходило прозрение. Но разве они не были главным образом религиозными? К тому же процесс отнюдь не был таким внезапным. То, что он сейчас ощущал, было словно сбросить слишком теплое пальто: освобождение от тяжести и жара, когда прохладный воздух начинает обвевать твою кожу. Тридцать девять – определенно многовато, чтобы все еще взрослеть, но именно так он себя чувствовал. Он знал с завидной уверенностью, что больше не станет тянуться к еще одной пинте после работы, во время вечерних вылазок с друзьями и даже при обмывании удачной сделки или повышения по службе. Он знал, что с удовольствием будет читать Бетти сказку на ночь, или чистить зубы вместе с Хэлом, или даже смотреть по телику какую-нибудь дрянную передачу вместе с Рут. Он понял, что все больше становится похожим на своих родителей. Что Бетти и Хэл, когда вырастут, станут считать его скучным и отставшим от жизни, как он считает своих родителей. Будут сидеть в своих спальнях, слушать скачанную с компьютера музыку и удивляться, как сумели выжить их предки, будучи такими одноклеточными. Мысль заставила его улыбнуться. Каким-то странным и незнакомым образом это казалось правильным.

Рут ненавидела устраивать праздники и вечеринки. Она нервничала, казалась себе неловкой и буржуазной, хотя наверняка смешно было бы даже надеяться, что она такой не была на самом деле. Сегодня было еще хуже, потому что каждый раз, когда она пыталась сделать что-нибудь полезное на кухне, она чувствовала, как Эгги выпускает колючки и атмосфера становится напряженной. В конечном итоге она предпочла уйти.

Она прошла в гостиную, уселась там с Хэлом и начала читать ему книги, которые подарили родители. Он устроился у нее на коленях, и она взяла его пальчик и принялась водить им по синим туфлям, красной футболке, желтым шортам.

– Синий, – сказала она мальчику. – Ты можешь сказать «синий»?

Но он спрятал личико под ее рукой, и сердце ее охватила безмерная любовь к нему. Она поразилась своей уверенности, что, даже если с ним что-то не так, это не имеет значения: она будет любить его еще сильнее, защищать его от мира, в котором существует не только добро, но и зло.

Вошла Бетти, пристроилась на подлокотнике кресла, в котором они сидели, и положила головку на плечо Рут.

– Привет, солнышко, – сказала Рут. – Я пытаюсь научить Хэла узнавать цвета.

И Бетти, ради разнообразия, не стала указывать, что Хэл не умеет говорить, потому что он глупый, или кричать на Рут. Она взяла руку брата и стала рассказывать ему, какие есть цвета в мире. Рут откинулась на спинку кресла, чувствуя, как трепещет сердце. Самое лучшее в замечательных моментах – это их непредсказуемость.

Когда она в следующий раз заглянула посмотреть, как идут дела у Эгги, у той не получилась глазурь на печеньях, и Эгги соскабливала ее и была вся пунцовая. Рут сказала, чтобы она не расстраивалась, но у Эгги был такой вид, будто она вот-вот расплачется, и Рут сочла за лучшее снова уйти.

Она отправилась в сад, чтобы посидеть с матерью и выпить бокал вина. Она была взвинчена всем происходящим, и алкоголь сразу ударил ей в голову. Кристиан был таким странным. Она не могла позволить себе поверить, что, если она разрешит ему остаться, жизнь станет другой. Она даже не была уверена, что другой – значило бы лучше. Она чувствовала, что ее взгляд на жизнь легко может оказаться прямо противоположным и она предлагает Кристиану фальшивую реальность. Она определенно не считала себя способной выдать истину в последней инстанции, к тому же прекрасно видела свою долю вины во всей этой чехарде. Но, тем не менее, они оба пытались избавиться от чего-то, и это было приятно.

Мысль была опьяняющей. Возможность удержать мужа, снова склеить семью, добиться прочных взаимоотношений, иметь возможность разделить груз, ложащийся на плечи, а не тащить его в одиночку, иметь кого-то, с кем можно поговорить. Вот только меняются ли люди на самом деле? Что, если он все это делает не всерьез, а только чтобы остаться? Тогда ничего не выйдет, а третий раз наверняка будет еще более болезненным, чем второй, который хуже первого, потому что на этот раз она в чем-то винила и себя. Но если он не всерьез, зачем он тогда вообще беспокоится? Она откроет ему дверь, и пусть себе идет в новую жизнь, с ночами по кабакам, молодыми женщинами и бесконечными вечеринками. Ей всегда представлялось, что именно этого ему хочется. Но тогда непонятно, отчего он не ухватился за подвернувшуюся возможность.

– У Эгги все под контролем? – спросила ее мать.

– Что ты о ней думаешь, мама?

– Я не из ее поклонниц. – Мать вытянулась в шезлонге, подставив лицо солнцу.

– Я тоже, – сказала Рут. – Вот только не могу определить почему.

– Ну, она чересчур идеальна и вежлива, черт побери. Таких людей не бывает. Не стоит доверять людям, которые никогда не обмишуриваются или не предлагают тебе пойти к такой-то матери.

Рут засмеялась:

– Мне стоит написать об этом в «Viva».

– Но это правда, милочка. Я наблюдала, как ты предлагала ей помочь в своей собственной кухне. Это же курам на смех. И видела, как она на тебя смотрела, когда отдавала Хэлу свой подарок. Если честно, мне кажется, что она с приветом.

– Думаю, я от нее избавлюсь, а когда у нас не будет няньки, я, скорее всего, потеряю работу, потому что следующая няня наверняка будет не лучше и мне постоянно придется отпрашиваться.

Мать Рут при этих словах дочери села прямо:

– Немедленно прекрати, Рут, ты как тот чертов поезд-беглец. Одна проблема, как снежный ком, цепляет на себя другую. Если бы я думала, как ты, я бы никогда ничего не сделала, столько бы сразу всего навалилось. Можно поискать решение этой проблемы, где-то оно есть. Мы с папой будем рады приехать на пару недель, если ты действительно больше не можешь отпрашиваться с работы.

– Правда?

Но тут зазвенел дверной звонок, и Рут пошла открывать, и минут через двадцать в доме уже набралось по меньшей мере тридцать человек гостей.

Подружка Тоби, как и предполагал Кристиан, оказалась сногсшибательной красоткой, и, как и следовало ожидать, он совершенно на нее не прореагировал.

– Просто любопытства ради, сколько ей лет? – спросил Кристиан у Тоби, наблюдая, как Габриэлла помогает его жене организовать игру в музыкальные салки.

– Двадцать семь.

– Выглядит моложе. Я думал, ты сейчас скажешь: семнадцать.

– Не глупи. Мне почти сорок. Наверняка это было бы незаконно или что-то в этом роде.

Кристиан рассмеялся:

– Что-то в этом роде.

В прошлом году он здорово набрался, и, когда гости разошлись, Рут накричала на него за то, что он не помогает ей убраться, а он заявил, что больше всего ненавидит ее во время их детских праздников. Почему? – спросила она. Потому что ты напоминаешь мне мою мать, всех гребаных матерей в истории. И она сказала: но ведь я мать. И его тогда переполнило безмерное сознание несправедливости, как будто кто-то забрал его жизнь, пока он отвернулся. Кем ты хочешь, чтобы я была? – заплакала она. Я ведь не могу быть всем, сам понимаешь. Он тогда ушел, но ему хотелось схватить ее, встряхнуть и спросить: а почему бы и нет? Почему она не может быть всем, как ему хочется? Почему все не может быть только для него одного?

– Ты не пьешь? – Тоби показал бутылкой пива на стакан Кристиана с водой.

– Нет. Что-то не хочется.

– Как у тебя дела с Рут?

– Ничего. У нас пока не было случая как следует поговорить. Она очень обижена и зла.

– Думаешь, она позволит тебе остаться?

– Не знаю. Пока это кажется невозможным. Хотя мне действительно ужасно жаль. Я знаю, дело не только во мне, она во всем этом тоже роль сыграла. Похоже, даже если нам удастся договориться, сердце будет болеть еще много месяцев. Я стараюсь изо всех сил, но не думаю, что она мне верит.

Тоби сорвал листик с куста и рассеянно смял:

– Ты прав, дело не только в тебе. Ты знаешь, я люблю Рут, но она сильная женщина, у нее повышенные требования.

– Знаю. Думаю, мы оба такие. Полагаю, если мы останемся вместе, нам стоит во всем разобраться и двигаться дальше.

– Думаю, самое время для вас повзрослеть, – сказал Тоби. – Я подумываю предложить Габриэлле перебраться сюда, ко мне.

– Серьезно?

– Да, она не из тех, кто будет терпеть мои выкрутасы. Пора мне встретить женщину, которая сможет послать меня подальше, если я себе напозволяю.

– Как ты думаешь, это только мы такие уроды, – спросил Кристиан, – или все остальные мужики тоже?

Тоби улыбнулся:

– Ставлю на всех мужиков.

– Рут говорила мне это долгие годы, но до сего времени я не воспринимал это всерьез.

– Ну да, это вроде как бросить курить, верно? Знаешь, что вредно, но для того, чтобы бросить, надо как следует захотеть.

Кристиан уже было открыл рот, чтобы ответить, когда услышал звук. Звук был очень громким и настолько не похожим ни на что, слышанное им раньше, что он уронил стакан. Он огляделся и заметил, что все собравшиеся в саду гости прореагировали так же. Даже дети замерли и перестали кричать впервые за этот день. Он поискал глазами своих детей и увидел Бетти, стоящую рядом с Рут. Но не мог найти Хэла. Он торопливо оглядывал сад, его охватывал животный страх.

Детские праздники сводили Рут с ума, доводили до того, что ей казалось – еще немного, и она рухнет на пол полной развалиной. Она руководила идиотской и утомительной игрой в музыкальные салки, когда услышала этот визг. Рут была немного навеселе, только в таком состоянии ей удавалось продержаться во время детских праздников, поэтому на мгновение подумала, что визг ей померещился. Но тут она взглянула на лицо Габриэллы и сообразила, что звук наверняка раздался, причем оглушительно, в реальном мире. Ее первая реакция была нелепой. Она почувствовала раздражение, что нечто подобное случилось именно тогда, когда она только что обнаружила, что Габриэлла вовсе не была кошмаром, как можно было предположить из-за ее невероятной красоты. Даже стыдно вспоминать, как они с Сэлли и ее подругой Дженни смеялись, что таких женщин, как Габриэлла, нельзя приглашать туда, где собираются женщины старше тридцати, особенно если ваши животы растянуты после нескольких беременностей. Можете мне поверить, заметила тогда Сэлли, мое тело чертовски недурно для моего возраста, у меня нет детей, и все равно рядом с ней я чувствую себя полным дерьмом. Это ты хорошо сказала, кивнула Дженни, особенно если учесть, что ты поместила ее на обложку номера «Viva», который выйдет завтра, а журнал рассчитан на таких, как я. Сэлли засмеялась:

– Привыкайте, девочки, так уж мир устроен.

Вторая мысль Рут была гораздо лучше. Она машинально ухватилась за Бетти, хотя девочка стояла рядом с ней. Она заметила, что большинство друзей переместились поближе к своим собственным детям. Рут быстро пересчитала присутствующих по головам и обнаружила, что нет Хэла. Она резко повернулась. Наверняка, этот звук не могло издать человеческое существо, но где же все-таки Хэл? Она увидела Кристиана, оглядывающего сад, и поняла, что он тоже ищет Хэла. Ее сердце сжалось, к горлу поднялась тошнота, и она попыталась уцепиться за мысль, которая уже появилась, но которую она полностью еще не осознала.

День для Агаты был просто ужасным. И ничто не могло это изменить, да и не сказать, чтобы кто-нибудь пытался что-то сделать, чтобы улучшить ее настроение. Никто из них даже не понял, что все пошло наперекосяк. Что, если подумать, и было историей ее жизни.

Для начала Рут и Кристиан вели себя точно так, как она и предполагала. Они устроили беспорядок в доме и абсолютно не отдавали себе отчета, какую работу она проделала. Затем, она слишком рано сделала бутерброды и потом постоянно нервничала, что они будут влажными. И еще эта гребаная мамаша Рут. Эта женщина не понимала никаких намеков и была такой же толстокожей, как и ее дочь. Агата несколько раз отказалась от ее помощи, но та продолжала предлагать и предлагать. И затем эта глупая баба приготовила Бетти ленч! Гребаный ленч за два часа до праздника! Ленч, после которого пришлось убирать, мыть посуду и мести пол. Но это все-таки лучше, чем Кристиан, который вздумал сделать себе бутерброд без четверти два. У этих людей совсем крыша поехала, к такой-то матери.

Агата не могла понять, каким образом она исхитрилась так запороть глазурь, но на вкус та напоминала дерьмо, а у нее не хватило ума попробовать, прежде чем покрыть ею почти все печенья. А это означало, что пришлось соскабливать глазурь с сорока печений и потом все переделывать. И еще пришла Рут и посоветовала ей не беспокоиться. Не беспокоиться! Эта женщина совершенно не годится в матери.

Когда начался праздник, все эти люди заполнили дом. Это было ужасно. Куда бы Агата ни посмотрела, эти люди лапали Хэла, дарили ему подарки, подбрасывали его в воздух и орали. Почему все они должны, черт побери, говорить так громко? Они пили бокалами шипучее вино и говорили обо всякой банальной ерунде поверх голов своих детей. В их словах не было ни смысла, ни содержательности. У Агаты был план праздника, но Рут, похоже, не собиралась ему следовать. Несколько раз Агата пыталась с ней поговорить, но та с трудом скрывала раздражение и просила не беспокоиться, играми она займется сама. Но когда игры начались, Рут не стала заниматься ими сама, а привлекла эту проклятую сучку, как там ее зовут, с длинными, развевающимися черными волосами и пухлыми губами, в обтягивающих задницу джинсах. Настоящая гребаная врунья, эта Рут, как и все остальные проклятые уроды, которые здесь собрались.

Агата смотрела в окно, когда снимала с бутербродов прикрывающую их пленку, раскладывала печенья на блюде и доставала колбаски из духовки, – и увидела, что Хэл держит за руку длинноволосую суку. Он подпрыгивал и улыбался. Агату внезапно охватил такой приступ ненависти, что на мгновение он распространился и на Хэла. Сборище настоящих уродов и лгунов. Если бы у нее был пистолет, она бы многих из них пристрелила.

Здесь что, становится жарко? Агата в отчаянии распахнула окно. Она вся покрылась потом. Пот стекал с нее ручьями, она чувствовала, как он бежит по спине и скапливается у копчика. Неужели так жарко? Почему вдруг стало так жарко? Агата принялась дергать свою футболку. Надо ее снять. Она должна ее снять.

Кто-то обратился к ней. Она повернулась и увидела эту глупую старую суку, бабушку. Ее губы двигались, но Агата из-за жары ничего не слышала. А в саду все орали. Она потянулась, чтобы взять торт, потому что если кто-то и поднесет Хэлу торт с горящими свечами, чтобы он их задул, то это должна быть она.

Она слишком поздно заметила, что Хэл стоит на стуле рядом со своей бабушкой. Она уставилась на него и поняла, что он что-то жует. Его рука протянулась, и он взял еще бутерброд плюс к тому, который уже съел. В ее ушах взорвался голос матери Рут:

– О господи! Он ест. Эгги, быстренько позови Рут, она должна это видеть.

Как же жарко. Или Агата это уже говорила? Или никто не слышит? Как. Же. Жарко. Хэл должен прекратить есть. Она кинулась к нему одним движением, уронив блюдо с тортом, которое разлетелось на куски. Лежало кусками у ее ног. Ноги. Осколки. Наверное, она падает и никак не может остановиться. Наверное, поэтому она на полу, и осколки режут ей руки. Ее кровь была теплой и липкой.

Осколки. Пол. Падение.

Кто-то кричал… или что-то. Очень громко и слишком близко к ней. Так близко, что казалось, будто это в ее голове. Здесь жарко. Слишком жарко. Разве никто не собирается ей помочь? Господи, помогите ребенку.

Блюдо разбилось.

Торт пропал.

Ее руки и ноги на полу.

На полу осколки от нее.

Рут и Кристиан достигли дома одновременно. Им не надо было говорить, потому что оба были охвачены страхом. Они вступали в неизвестное и не могли помочь друг другу. Рут вбежала первой, зовя сына по имени. Она услышала тихий скулеж на фоне дикого визга. Влетела в холл и увидела мать, прижимавшую к себе Хэла. Та была смертельно белой, белой, как пинта с молоком, вот только ее и Хэла покрывали маленькие красные пятнышки крови.

– Это Эгги, – сказала она. – Я не знаю, что произошло. Я повела Хэла в туалет, а он сказал, что голоден, мы пошли на кухню, и он съел бутерброд.

– Бутерброд? – не смогла сдержаться Рут.

– Знаю, я потом тебе расскажу. Я попыталась поговорить с Эгги, сказать ей, что она добилась колоссальных успехов, но она, казалось, не слышала и выглядела… я даже не знаю… словно была вне себя и очень красной. Тут Хэл взял еще бутерброд, и она кинулась к нему, но у нее в руках был торт, она споткнулась, и везде была кровь, я думаю, она порезала руки о блюдо. И, бог мой, звуки, которые она издавала, – это что-то кошмарное.

– Ладно, мам. Мы с Кристианом разберемся.

Атмосфера ужаса окутала их и мешала действовать. Рут совсем не хотела видеть, что происходит за кухонной дверью, но Кристиан направился прямиком туда. Крик усилился. Рут видела пятна крови среди осколков фарфора и смятый торт. Эгги все еще лежала на полу, напоминая дикое животное. Все ее лицо, красное и распухшее, было в слезах и соплях. Кристиан направился прямо к ней, поднял и посадил на стул. Похоже, это ее слегка успокоило, крик потерял один или два децибела и теперь напоминал мычание коровы. Рут нашла кусок ткани и смыла кровь с рук Эгги.

– По-моему, все раны поверхностные, – сказала она Кристиану.

Рут посмотрела на девушку, которой доверяла своих детей последние восемь месяцев, и сама удивилась собственной неосмотрительности.

– Эгги, – сказала она, – Эгги, это Рут. Вы в порядке?

Эгги подняла голову, но ее глаза не встречались с глазами Рут. Она выглядела совсем юной, и Рут неожиданно почувствовала проблеск материнской любви к ней. Она налила стакан воды и заставила Эгги выпить.

– Эгги, – снова попыталась она, – не волнуйтесь, все будет хорошо. Вам нужен врач? Вы знаете, что с вами происходит?

– «Скорую» вызвать? – спросил Кристиан.

– Она, похоже, успокаивается, – ответила Рут. – Подожди немного.

Они смотрели, как бледнеет лицо Эгги. Кровь отступала так, будто ее притягивал магнит. Затем у нее начали стучать зубы.

– Эгги, вам лучше? – снова спросила Рут.

Девушка взглянула на нее и начала плакать. Рут притянула ее к себе и позволила залить всю свою футболку слезами.

– Простите меня, – наконец произнесла девушка, – я не стала вам говорить, потому что мне очень была нужна работа. У меня эпилепсия.

Рут немного успокоилась. Ее все еще не оставляла мысль, что бы случилось, если бы такой приступ произошел, когда Эгги была в доме одна с Хэлом, но все равно, это было лучше, чем другие варианты.

– Ох, Эгги, надо было сказать. Может быть, можно было что-то придумать.

– Полагаю, вы попросите меня уйти, – сказала Эгги.

– Не говорите ерунды. Сейчас вы не в состоянии куда-то идти. – Рут пригладила ей волосы. Было приятно ради разнообразия чувствовать себя хоть раз на высоте. – Сейчас вы ляжете, ни о чем не беспокойтесь, мы все обсудим утром.

– Но торт Хэла.

– Ничего страшного. Он даже не заметит.

Эгги теперь скулила, руки у нее были ледяными. Но она встала.

– Пойти с вами? – спросила Рут.

– Нет, все нормально. Вы правы, мне нужно поспать.

Было много чего, о чем следовало подумать, но Рут не могла сейчас себе позволить вникать во все. Все совершенно запуталось, и она не знала, что теперь делать.

– Черт, – сказала она Кристиану, когда убедилась, что Эгги уже не может их слышать.

– Я знаю, – кивнул он. – Ей нельзя позволить присматривать за детьми.

– Разумеется. Но мы же не можем просто выбросить ее на улицу.

– Думаю, утром надо будет показать ее врачу.

Рут хотелось вина, но праздник продолжался. Предстояло дотерпеть до конца, ответить на все вопросы друзей, объяснить, почему им пришлось пережить такой шок.

– Все так, но сейчас мне надо попытаться спасти торт.

Ступеньки расплывались в глазах Агаты, в голове мелькали белые вспышки. Это было так близко к краю, куда она всегда боялась приблизиться. Безусловно, Рут и Кристиан утром попросят ее уйти, потому что даже они не настолько придурки, чтобы оставить детей на сумасшедшую. Она села на кровать и стала прикидывать вероятность того, что они позвонят врачу или в полицию еще до утра, но решила, что вряд ли. Им еще нужно довести до конца праздник, потом кое-кто из гостей задержится, им придется укладывать детей спать, а затем ужинать вместе с родителями. Они решат, что она спит, и оставят все на утро.

Она прикинула, не стоит ли дождаться, когда все уснут, затем поднять Хэла и, как преступнице, скрыться с ним в ночи. Но наверное, в этом нет необходимости, решила она. Кроме того, ей вовсе не хотелось чувствовать себя преступницей из-за одной глупой ошибки. Это не она была женщиной, визжавшей на полу. Она была сильной, такой, какой всегда хотела быть. Она ничего не боялась. Не ошибалась. Она была матерью Хэла.

Агата не спала всю ночь. Она слышала, как укладывались спать Рут и Кристиан, слышала, как то понижался, то повышался тон их голосов, но, видимо, они слишком устали, и ссора затухла, не разгоревшись. В три она отправилась в кладовку и забрала свой рюкзак. Сверху лежали сумки с новой одеждой, которую она купила для себя и Хэла. Все эти мелкие детали придавали ей уверенность, что у нее все получится.

Агата много недель присматривалась к женщинам в парке. Подмечала, что они носят, и смотрела на дорогие этикетки, когда они оставляли свои свитера на скамейках. Касалась настоящей кожи их сумок, видела, как солнце бликами играет в их темных очках. Пыталась подражать их походке, как будто они находились в дорогом ресторане, где имели полное право быть. Они не останавливали свой взгляд на таких людях, как она, они едва замечали даже собственных детей, которые тянулись за ними, как утята за уткой. Их жизнь легко струилась, потому что они от нее этого ждали, и такая самоуверенность служила им щитом – никто не сомневается в тебе, если ты одна из этих женщин.

В пять она оделась и села на край кровати, наблюдая, как светлеет небо, становясь тускло-серым, чтобы через несколько часов превратиться в ярко-голубое. Желудок казался ей более пустым, чем обычно, она чувствовала, как поднимается желудочный сок, вызывая тошноту. Время тянулось медленно-медленно, и все же она ждала, потому что было жизненно необходимо точно придерживаться заранее продуманного графика, который она держала в уме.

В шесть часов она снесла свой рюкзак вниз и оставила его около входной двери. Взяла коляску Хэла из кладовки под лестницей и поставила ее рядом с рюкзаком. Затем бесшумно вернулась наверх. Из Агаты вышел бы хороший грабитель, она умела ходить, пряча свой вес внутри тела, и шаги оставались легкими, как падение перышек. Годы присмотра за детьми сделали ее в этом смысле экспертом.

В спальне Хэла было темно, она слышала, как он чмокает во сне. Она отодвинула волосенки с его лица, и он молча открыл глаза. Его щечки на ощупь напоминали кашемировое одеяло.

– Доброе утро, солнышко, – сказала она. – У меня для тебя особый сюрприз, Хэл. Не хочешь отправиться со мной в путешествие?

Он протянул к ней руки. Жест настолько доверчивый, что у нее перехватило горло. Она подняла его, и крошечное тельце слилось с ее телом, убедив ее в том, что она поступает правильно. Они вместе уселись на пол, и Агата просунула его ручки и ножки в одежки.

– А теперь ты должен вести себя по-настоящему тихо, Хэл, потому что мы не должны никого разбудить. Ты меня понял?

Он кивнул, и она подхватила его и снесла вниз. Это было теперь так близко, ее жизнь была так близко, и все же она никогда раньше так не боялась. Сердце бешено колотилось, отдаваясь во всем теле, в каждом мускуле, каждой жилке.

Но она уже посадила его в коляску, пристегнула и надела рюкзак себе на спину. Открыла входную дверь и вывезла коляску наружу. Повернулась и с помощью своего ключа тихо закрыла дверь. Теплый летний воздух обнял их и подтолкнул вниз по улице. Птицы, певшие в утреннем хоре, замолчали, потом рассмотрели, что происходит, и запели снова, на этот раз громче, более победно, потому что Агата и Хэл направлялись домой.

Кристиан проснулся внезапно, как от толчка. Сердце колотилось так сильно, что он испугался, не случился бы с ним инфаркт. Он повернул голову и увидел, что часы показывают тридцать три минуты седьмого. Он прислушался, ожидая услышать плач, но в доме было тихо. Ему было жарко, он отбросил одеяло, позволив утреннему ветерку высушить пот на его обнаженном теле. Ему казалось, что он видел плохой сон, вроде призрака в окне, оставивший скверный вкус во рту. Рут все еще спала, отвернувшись от него и дыша так тихо, что казалась нереальной. Ему захотелось пойти и проверить, как там дети, но он удержался, понимая, что в это время, перед самым началом дня, шуметь нельзя.

Воздух был душным и теплым, хотя на самом деле было не так уж и жарко. В Англии никогда не бывает слишком жарко. Он попытался вспомнить, из-за чего они с Рут начали спорить накануне, но не смог. Он сомневался, что ему когда-нибудь удастся сказать ей правильную вещь.

Кристиан поднялся и принял душ. Ловушка, которой до сих пор казалась ему жизнь, теперь распахнулась, и глубоко внутри себя он ощутил свою потребность в ней. Возможно, он уйдет и будет жить где-нибудь в маленькой комнате, с диваном, который превращается в неудобную кровать, и с кухонным отсеком вдоль стены. Все его вещи будут пахнуть карри, которое он будет приносить с собой, или прокисшим пивом, которым от него будет нести по вечерам. Каждое утро он будет просыпаться, ненавидя себя, и засыпать каждую ночь, мечтая оказаться дома.

В семь он уже был в кухне и варил кофе, глядя в окно на замусоренный сад, который надо срочно привести в порядок. Но тут в дверях появилась Бетти, ее энтузиазм окончательно разбудил его, и он смог заняться завтраком и сделать вид, что его жизнь не разваливается на части.

Рут поняла, что заспалась, сразу же, как проснулась. Воздух казался иным, в голове было пусто. Часы показывали уже двадцать минут девятого, и она удивилась, как умудрилась проспать проснувшихся детей и вставшего Кристиана. Снизу доносились крики Бетти, звуки работающего телевизора, запах кофе. Сон ей не помог, наоборот, он впитался в тело, как наркотик, дразнил ее, показывал, какие есть возможности.

Но сегодняшний день требовал действий и решений, день болезненный и мучительный. Отдохнуть не удастся. Рут уже поняла, насколько вымотается до того, как через десять часов сможет сесть на диван со стаканом вина и с ужасом подумать, что ждет ее в понедельник. Она заставила себя подняться с кровати. Ноги были тяжелыми, голова кружилась. Она встала под душ, в надежде, что он ее разбудит, но все равно спустилась вниз, чувствуя себя усталой и рассеянной. Кристиан занимался пакетами для мусора. Она заметила, что он очистил уже большую часть сада.

– Доброе утро, – сказал он. – Кофе хочешь?

– Пожалуйста. – Интересно, как бы она справилась со всем этим одна? Как она сможет быть единственным человеком, на которого ляжет весь груз? Она никак не могла решить, будет ли слабостью разрешить ему остаться, не послужит ли это при знанием того, в чем она отказывалась признаваться. – Эгги уже встала? – вместо всего этого спросила она.

– Нет, – отозвался Кристиан, завязывая мешок с мусором и принимаясь за другой. Он раздражал ее своей непривычной активностью. – Что мы собираемся с ней делать?

– Понятия не имею. – Обычно Рут предлагала кучу вариантов решения, пусть даже неудачных, но по поводу именно этой проблемы не могла придумать ничего. – Мама сказала, что поможет нам, если придется от нее избавиться.

– Ты точно хочешь, чтобы она ушла?

– Ты шутишь? Что было бы, если бы она в тот момент оказалась одна с Бетти и Хэлом?

– Никогда не видел такого эпилептического припадка.

– А ты их много видел?

– Вообще-то, ни одного. Но я никогда не думал, что они именно такие.

Кристиан передал ей кофе. Из гостиной вышла Бетти, все еще в пижаме, неся за собой звук мультфильмов, как будто они ее сопровождали.

– Могу я взять палатку Хэла? – спросила она.

– Уверена, что можешь, ласточка, – сказала Рут. – Почему бы тебе у него самого не спросить?

– Он же еще спит.

Рут взглянула на Кристиана:

– Хэл все еще спит?

– Ну да.

Она почувствовала, как в груди что-то сжалось.

– Но он никогда не спит позже семи.

Кристиан уже направился назад в сад:

– Наверное, устал после вчерашнего.

Рут попыталась найти поддержку в его спокойствии.

– Я все же пойду и взгляну.

Рут взбежала наверх, перепрыгивая через две ступеньки и молясь какому-то неизвестному богу, предлагая все за жизнь сына. Открыла дверь в комнату Хэла, где было темно, но уже от дверей увидела, что его там нет. Она бесцельно подошла к пустой кроватке. Возможно, он перебрался в родительскую спальню или к Эгги. Она проверила сначала свою спальню, потому что в душе уже поняла, что произошло.

Она постучала в дверь комнаты Эгги на чердаке, и ее мать открыла.

– Хэла тут нет? – спросила Рут.

– Нет, милая. Все в порядке?

Но Рут уже отвернулась, говорить она не могла. Она даже не стала стучать в дверь кладовки. Там было пусто, как в бесплодной матке. От Эгги не осталось никаких следов. Постель выглядела так, будто в ней не спали.

Рут сбежала вниз по лестнице. Мать устремилась за ней, пытаясь заговорить, а Бетти продолжала требовать палатку. Все ей мешали. Воздух казался густым, как суп, она не могла дышать и двигаться. Кристиан был далеко, на другом конце сада, вытаскивал из цветов пластиковые стаканчики. Она подошла к нему, но, поскольку говорить не могла, тронула его за плечо, заставив повернуться.

– Черт, что случилось? – спросил он, шарахаясь от ее прикосновения, будто она заразная.

– Хэла нет. И Эгги. Она забрала его.

Кристиан взял ее за плечи. Она видела, что так делают актеры в сериалах. Казалось, он хотел выдавить из нее ложную правду.

– Не говори глупости, Рут, – произнес он где-то над ее головой. – Не могла она его забрать. Ты везде смотрела?

Рут поняла, что за их спинами что-то кричит мать. Слишком долго и утомительно объяснять Кристиану, что случилось. Сама она знала с предельной точностью, что именно произошло, она только не знала, на сколько Агата их опередила.

– Заткнись, Кристиан, – сказала она, стряхивая его руки. – Когда ты встал? – Теперь она мыслила ясно, как не делала уже много лет.

– Может быть, она пошла с ним в парк или куда-нибудь еще.

– Когда ты встал? – закричала Рут.

В сад вышла мать.

– В доме их нет. Я везде смотрела.

Кристиан начал плакать.

– Ох, господи, нет.

Рут хотелось заехать ему в ухо.

– Когда ты проснулся? Давай говори, Кристиан.

– В половине седьмого. – Он посмотрел на нее, и она даже поморщилась, разглядев ужас с его глазах. – Я проснулся внезапно, меня будто что-то толкнуло. Встал, принял душ. Вниз спустился, вероятно, в семь. Затем встала Бетти. Потом спустилась ты. Я думал, что он спит.

– Она не могла уйти ночью. Может быть, ты как раз проснулся, когда она уходила. Сейчас без четверти девять. Это означает, что у нее было почти три часа.

Кристиан повернул к дому:

– Я вызываю полицию.

Рут пошла за ним, земля, горячая и враждебная, подавалась под ногами, притягивая ее. С ней сейчас происходило то, о чем она читала в газетах или видела в фильмах. Беспомощность цеплялась за нее, напоминая зомби, ползущего по земле и пытающегося содрать кожу с ее костей. Бетти плакала, но она не обращала на нее внимания.

– Приедут, как только смогут, – доложил Кристиан. Затем выскочил из комнаты, и Рут услышала, как его тошнит.

Родители были рядом с ней. Кто-то обнял ее за плечи. Рут взглянула на мать и подумала, настолько ли велико горе той, как ее собственное, ведь быть матерью никогда нельзя перестать. Или где-то глубоко внутри та возносит молчаливую молитву за то, что это случилось не с ее ребенком, а с ребенком Рут?

– Она не причинит ему вреда, дорогая, – сказала мать.

– Она сумасшедшая, мама. Ты же видела ее вчера вечером. Никакая у нее не эпилепсия. Один бог ведает, что с ней такое, но Хэл с ней не в безопасности.

– Полиция их найдет. Она не могла уехать далеко.

Но, разумеется, она уже могла быть на пароме или в самолете. Рут понятия не имела, насколько та была организованной. Эта мысль привела ее к ящику, где хранились паспорта. Рут затошнило, когда она увидела, что паспорта Хэла нет, ей показалось, что все ее внутренности превратились в слизь и скоро вытекут из нее.

Приехали полицейские, Кристиан проводил их в гостиную. Они выглядели такими строгими в форме. Мужчина и женщина.

– Она взяла его паспорт, – сказала Рут, идя за ними в комнату.

Полицейский-мужчина поднял руку:

– Миссис Дональдсон, я детектив-инспектор Роджерс, а это констебль Сэмюэлс.

– Пожалуйста, – взмолилась Рут, – не будем терять время. У нее и так три часа в запасе. Они могут быть где угодно.

Констебль выступила вперед:

– Меня зовут Лиза. Я понимаю, как вам тяжело, миссис Дональдсон, но, чтобы найти вашего сына, нам придется задать вам несколько вопросов.

Вот тут Рут начала плакать. Они не помогут ей, а где-то, в неизвестности, Эгги находится вместе с Хэлом.

Снова заговорил детектив Роджерс, на этот раз обращаясь к Кристиану, но даже не спросив, как того зовут.

– По телефону вы сказали, будто считаете, что няня забрала вашего сына без разрешения. Вы уверены, что она не повела его в парк или еще куда-нибудь?

– Нет, нет, – заторопился Кристиан. – Я на ногах с половины седьмого. Думал, что все спят. С ней вчера случилось что-то вроде припадка. Она сказала, что это приступ эпилепсии, но мы так не думаем. Мы собирались с ней расстаться. – Рут слышала, как нелепо звучат его слова.

Но полицейский не обратил внимания на его смятение.

– Она об этом знала?

– Нет, но могла догадаться.

– Она странная, – заговорила Рут. – Я знала, что с ней что-то не так, уже некоторое время, но никак не могла сообразить что именно.

– В каком смысле странная? – спросила констебль.

Рут посмотрела на Лизу и подумала, нет ли у нее детей, и если есть, не оставляет ли она их со странными нянями.

– Не знаю. Она была чересчур идеальной. Теперь я сомневаюсь, было ли то, что она о себе рассказывала, правдой.

– Можно взглянуть на ее комнату?

– Это на самом верху дома, чердачное помещение, но она все унесла с собой, – сказал Кристиан. – Я проверял. И исчезла большая часть одежды Хэла.

– И его паспорт, – добавила Рут.

Когда констебль вышла из комнаты, Рут продолжала слышать ее по рации. Ее серьезный голос наполнил весь дом.

– Каким образом вы ее нанимали? – спросил детектив Роджерс. – Нам требуется ее полное имя, возраст, сведения о семье.

– Мы поместили объявление в газете «Лейди», – пояснила Рут. – Я звонила женщине, которая ее рекомендовала, та захлебывалась от восторга. Зовут Агата Хартард. Она сказала, что с семьей отношений не поддерживает.

– Значит, вы никогда не встречались с ее родными? Вы хоть паспорт ее когда-нибудь видели?

Рут взглянула на Кристиана, все поплыло у нее перед глазами.

– О господи, – сказала она, приложив ладонь ко рту и стараясь удержаться на ногах. – О господи.

У Агаты был план. Разумеется, был. Сначала они пройдут пешком двадцать минут до станции метро «Килберн», где она заранее проверила туалеты и решила, что там они смогут спокойно переодеться и покрасить волосы. Действительно, там никого не было, а Хэл был вполне доволен такими неожиданными переменами и не возражал. Она сложила всю одежду в мешки для мусора, которые захватила с собой, уложила в рюкзак и надела на себя и Хэла новую одежду. Посмотрела в мутное зеркало, увидела человека, каким она стала, и осталась довольна.

Была только половина восьмого, когда они стояли на платформе и ждали поезда до Юстона. Хэл выглядел усталым, и она знала, что очень скоро он попросит бутылочку. Она купит ему шоколадку на вокзале, пока они будут ждать поезда. Еще она купит себе кофе-латте, потому что она была женщиной, которые пьют этот кофе.

Агата считала, что пока они, вероятно, в безопасности. Рут устала и, вполне возможно, до сих пор спит. Даже если она проснулась, то почти наверняка не пойдет и не проверит Хэла, очень уж она ценит эти несколько минут, когда можно побыть наедине с собой или поругаться с Кристианом. И они не удивятся, что она еще не встала, решат, что она отдыхает после своего припадка. Странно было думать, что у нее эпилепсия, и непонятно, почему она до сих пор ничего такого о себе не знала. Но все нормально. Когда все утрясется, она пойдет к врачу, он поставит правильный диагноз, выпишет ей таблетки, которые исключат подобные приступы, и все снова будет хорошо.

Поезд метро доставил их на вокзал, как и обещал. Они купили кофе и печенье и остановились перед большим табло, на котором высвечивались названия мест, куда можно было поехать. Агата уже решила, что они поедут на побережье, где сядут на паром, идущий в Европу, но, стоя в вестибюле вокзала, она сообразила, что в этом случае на метро следовало ехать на вокзал Виктория, а не в Юстон. Все знают, что с вокзала Виктория можно добраться до побережья, а из Юстона, наоборот, в сердце Англии. Голова у Агаты начала кружиться, когда она попыталась восстановить в памяти последние тридцать минут и понять, почему она, войдя в метро, выбрала именно этот пункт назначения, но ничего не вспоминалось. Она бегала глазами по оранжевым буквам, составленным из маленьких квадратиков, поставленных друг на друга, как детские кубики, и вдруг сообразила, почему она здесь. Следующий поезд, идущий в Бирмингем, отправлялся в 8:25, то есть через десять минут. Агата принялась толкать коляску Хэла к билетной кассе и купила билет в одну сторону. Они вернутся, но не сейчас. А в данный момент они направляются туда, откуда она приехала. Туда, где все началось. В голове Агаты происходило какое-то бурление, как будто кто-то там открыл бутылку кока-колы. Она должна вернуться, и тогда все будет чудесно. Все будет хорошо.

– Получается, она назвала вам свое настоящее имя, – сказала констебль Сэмюэлс. Она не нашла ничего в комнате Агаты и только что закончила телефонный разговор с кем-то, кто пытался где-то там найти Хэла. – Это удачно. Если бы она все планировала заранее и нанялась в вашу семью с целью украсть мальчика, она бы скрыла имя.

– Она проработала у нас восемь месяцев, – говорила Рут где-то вне сферы, в которой Кристиан был способен слышать.

– Восемь месяцев не слишком большой срок для педофила. Они иногда готовы месяцами планировать кражу ребенка.

– Педофила? Вы считаете, она поэтому украла Хэла? – Кристиан старался перестать слушать.

– Мы должны рассматривать любую возможность, миссис Дональдсон. Тот факт, что она назвала вам свое настоящее имя, очень обнадеживает.

Кристиан почувствовал себя лучше, когда детектив Роджерс ушел. Может быть, тот будет ходить по улицам и переулкам, стучать в двери и искать его сына. Еще это освободило его от презрения полицейского, потому что кто они такие, он и Рут, если так небрежно обращаются с собственными детьми. Я могу пойти с вами? – спросил Кристиан. На самом деле ему хотелось ездить по улицам, выкрикивая имя сына, но полицейский объяснил ему, что крайне важно, чтобы они оставались на месте на тот случай, если Эгги позвонит. Она будет в нестабильном состоянии, сказал он, и нужно, чтобы все вокруг было нормальным. Приходили и уходили другие полицейские, мужчины и женщины. Кто-то усадил их с Рут и пообещал, что прессе пока не станут сообщать никаких подробностей. Они боялись спугнуть ее, потому что она нестабильна. Выражение «спугнуть» заставило Кристиана думать о призраках.

Фотографии Эгги и Хэла, стоящих у грядки, распространили по полицейским участкам всей страны. Это была единственная фотография, которую Рут удалось найти, хотя Кристиан предпочел бы, чтобы этого не случилось. На снимке они выглядели такими юными, такими невинными, такими правильными, с этими лопатами, у вскопанной земли, под солнцем, с широкими улыбками на лицах. Полиция разослала своих людей на все железнодорожные вокзалы, в порты, где приставали паромы, и в аэропорт, так что ее должны были поймать, если она попробует покинуть страну. Вскоре ее лицо будет во всех полицейских базах данных, даже патрульные бобби будут вглядываться в лица.

Серьезная молодая женщина объяснила им, что может быть не так с Эгги и чем все может кончиться. Констебль Сэмюэлс приготовила чай, а они сидели обнявшись и плакали.

Наконец констебль сказала:

– Мы нашли ее родителей. Они семь лет не видели ее и не слышали ничего о ней. Но они не в ссоре.

– Что вы хотите сказать? – спросил Кристиан. – Где она?

– Они живут в деревне Тэмуорт, недалеко от Бирмингема. Сейчас туда едет сержант. Мы будем знать больше через пятнадцать минут.

Кристиан встал, оставив Рут сидеть на диване. Каждое движение давалось с трудом.

– Могу я уйти? За сколько мы бы могли туда добраться? Три часа?

– Нет смысла, – сказала констебль. – Если она там, мы возьмем ее через пятнадцать минут. Если у них есть информация, мы ее тоже немедленно получим. Но, мистер Дональдсон, она семь лет даже не разговаривала с ними, так что вряд ли она туда направилась. На данный момент это просто ниточка.

– Но не могу я больше здесь сидеть, – закричал Кристиан. Он почувствовал, как Рут тянет его вниз. Он не хотел сидеть без толку, чувствуя свою беспомощность.

Констебль Сэмюэлс подошла к нему, и он понял, что она не позволит ему уйти.

– Вы нужны здесь, мистер Дональдсон. Полиция вернет вам вашего сына, если в ее власти это сделать.

Рут снова плакала, хотя, возможно, она и не переставала.

– Пожалуйста, Кристиан, – говорила она, – пожалуйста, делай, как тебе говорят. Не мешай.

– Через несколько минут мы будем знать больше, – повторила констебль. – Они мне сообщат тут же, как что-либо узнают.

На вокзале в Бирмингеме они узнали, что поезд, на который надо пересесть, чтобы добраться до Стоук, ходит каждые двадцать минут. Она часто раньше ездила этим путем, так что четко знала, на какую платформу им идти. Вокруг явно было больше полиции, чем обычно, но Агата знала, как себя вести. Она уверенно толкала коляску, голову держала высоко, походка скользящая. Она смело оглядывала платформу, подняв большие темные очки вверх, на лоб, так, чтобы все могли видеть ее глаза. Когда Хэл заныл, она сказала: «Руперт, не глупи, скоро ты увидишь свою бабушку». Она чувствовала на себе взгляды полицейских. Они смотрели, но тут же отворачивались, заинтересовавшись кем-нибудь другим. Потому что всегда находилась еще мать с ребенком. И не одна.

Они стояли на платформе и ждали поезда, и только тогда Агата призналась себе, куда же они в самом деле направляются. Она везла Хэла не для того, чтобы отдать его Гарри. Гарри вообще не будет позволено коснуться даже волоска на их головах. Но она везла Хэла, чтобы показать его Гарри. Странно, но до последнего она не осознавала, что у них одинаковые имена, хотя по-настоящему звали его не Генри или Гарри, а просто Хэл. Но все равно, это было очень похожее имя. И оба они были внутри нее. Гарри проник в нее порочным путем, а Хэл – правильным. И она хочет, чтобы Гарри это увидел. Она покажет ему, что, несмотря на все его старания, он ее не уничтожил. Более того, она продолжала жить и произвела на свет самого замечательного мальчика на свете. Она нашла единственную защиту от Гарри, и это навсегда. Она стала матерью.

В поезде Хэл сидел у нее на коленях. Они смотрели на мелькающие за окном пейзажи, напоминающие картину, где все краски слились. По большей части Агата ни во что не всматривалась, давая глазам возможность отдохнуть, иногда взгляд цеплялся за что-то, но это тут же забывалось, она даже не успевала понять, что именно видела. Они будут недалеко от ее родителей, возможно, и Луиза живет где-то поблизости. Но она не станет их навещать. Сначала она думала, что едет в этом направлении, потому что хочет их повидать, но вскоре стало совершенно очевидно, что причина вовсе не в этом. Ей уже совершенно нечего им сказать. Она может без них обойтись.

Рут смотрела, как констебль Сэмюэлс говорит по телефону, и попыталась представить по изменившемуся выражению ее лица, что та слышит. Она взглянула на Кристиана, но он был погружен в себя. Она подумала, что, если что-нибудь случится с Хэлом, они оба могут умереть, но затем вспомнила о Бетти и поняла, что им даже это будет недоступно.

Констебль закончила разговор, подошла и села напротив. Кристиан опять начал плакать, что выводило Рут из себя.

– Мы их не нашли, – начала она, – но ее родители пролили некоторый свет на ситуацию. Агата сбежала из дома в день, когда ей исполнилось шестнадцать, семь лет назад, и с той поры они о ней ничего не знают. Судя по всему, она украла какие-то деньги и у нее были неприятности в школе. Родители заявили в полицию, участвовали в программе розыска пропавших людей, даже ездили в Лондон, развешивали плакаты с ее портретом, но ничего не добились. Затем, в день ее семнадцатилетия, покончил с собой лучший друг ее отца, Гарри. Он оставил записку, в которой написал, что не может жить без Агаты. Оказалось, что он насиловал ее с девяти лет. Полиция подозревала, что этот Гарри Коллинз убил Агату, но так и не нашлось никаких доказательств в поддержку этой версии. До сегодняшнего дня она с ними не связывалась.

– О господи. – Рут была ошарашена, она не могла подобрать слова, чтобы описать, что чувствует.

– Он жил очень близко. В ближайшей деревне. Сейчас полиция направляется к дому, где он когда-то жил.

– Вы думаете, что она поехала туда?

– Возможно. Украв Хэла, она совершила поступок с обязательными последствиями. Ей может понадобиться поддержка.

– Могу я поговорить с ее матерью? – спросила Рут.

– Какого черта тебе это понадобилось? – заорал Кристиан.

– Не знаю, – ответила Рут. – Хочу, и все.

Констебль, похоже, не удивилась, она все уже повидала на своем веку. Даже в самые тяжелые моменты они далеко не всегда едины.

– Мне нужно будет позвонить, – сказала она.

Она вышла из комнаты, и им осталось только ждать. Рут показалось, будто она всю жизнь ждет, что произойдет, и надеется на лучшее. И сейчас, хотя и непонятно каким образом, она поняла, что такое настоящее ожидание.

– Ее мать согласилась поговорить с вами, – сказала констебль, входя в гостиную. – Я могу с ней соединиться, если вы уверены, что хотите с ней говорить.

– Пожалуйста, – сказала Рут, протягивая руку. Ей дали телефон, в котором уже раздавались длинные гудки, оставалось только приложить его к уху. Она почувствовала, как последние капли энергии покидают тело, как будто ее ранили, и кровь собирается в лужу у ее ног. Кристиан обнял ее, и она его не оттолкнула. Ей, такой вдруг слабой, он казался сильным.

– Алло, – сказал женский голос в трубке.

– Привет, – отозвалась Рут.

Женщина начала плакать.

– Мне так жаль, – сказала она, и Рут поняла, что ничего полезного она от этой женщины не узнает. Она всего лишь говорила с другой матерью, и это заставляло ее чувствовать себя высохшим озером.

– Да, конечно.

– Агата работала у вас няней?

– Да.

– И как она работала? Я имею в виду, до того…

– Просто замечательно. Дети ее обожали. – Было в этом какое-то безумие, готовое поглотить Рут. – Вы не видели ее семь лет?

– Да. Она сбежала в день, когда ей исполнилось шестнадцать. Наверное, полиция вам все уже сообщила.

– Да.

– Мы знали, что у нее проблемы. Она была странным ребенком, очень замкнутой. Постоянно врала или говорила странные вещи. Но мы не могли понять, в чем дело, думали, что она просто плохо себя ведет. – Голос у женщины снова перехватило, и Рут невольно подумала, куда все это могло привести. – Затем умер Гарри. Господи, его письмо… Он написал, что они с Агатой стали любовниками, когда ей было девять лет. Он именно это слово употребил. Любовники. Как будто она сама соглашалась.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже. Мне жаль, что я ее подвела, и еще мне жаль, что Гарри покончил с собой, лишив меня удовольствия убить его собственными руками.

– Как вы думаете, она могла поехать туда?

– Не знаю. Она ведь не знает, что он умер. Но зачем ей туда ехать? Ничего не понимаю. – После паузы она добавила: – Не думаю, что она причинит какой-то вред вашему сыну. Я думаю, что она запуталась, как с ней случалось, когда она была маленькой. Мы однажды водили ее к доктору, и он сказал, что она может стать фантазером. Вы знаете, что это значит?

– Нет.

– Она придумывала истории, а затем уже не помнила, что реальность, а что нет. – Мать Агаты снова начала плакать. – Мне так жаль. Вы представляете себе, какой виноватой я себя чувствую? Я ее подвела. Мы все ее подвели.

– Надеюсь, вы правы, – сказала Рут, внезапно успокаиваясь. – Надеюсь, она не причинит вреда моему сыну. – Она не могла закончить так, как та женщина, это было не в ее власти. Будущее нависло над ними, как чудовище, которое надо было либо пережить, либо изменить.

Агата решилась взять такси, чтобы доехать от вокзала до деревни. Хотя особого риска она в этом не видела. Она начала уже верить, что божественная сила помогает им и ей разрешено делать все, что потребуется. Шофер болтал о жаре и спрашивал, как ее переносит ее сын. Агата восприняла это как еще один знак с неба, что все будет отлично.

– Сколько ему? – спросил водитель такси.

– Всего три, – сказала Агата. – Вчера исполнилось, мы отпраздновали. Он был в восторге.

– А сегодня очередь бабушек и дедушек?

– На самом деле, моего дяди. Я всегда была очень близка с моим дядей.

В голове Агаты возникла дыра. Яркая и белая, она пахла сосновыми иголками и звучала, как визг.

Дом выглядел так же. Когда она была ребенком, он казался ей внушительным, но теперь она видела, что он маленький. Она невольно подняла глаза вверх, на окно спальни, где всегда были задернуты шторы, вспомнив темноту внутри комнаты. Ноги стали тяжелыми, в голове путалось, и она не могла сообразить, как пристегнуть Хэла ремнями к коляске. Поэтому она оставила коляску в начале дорожки и подняла его на руки, как бы устраивая из него барьер на тот момент, когда она позвонит в дверь. Руки тряслись, но ничего другого она и не ждала. Все тело пульсировало от жара. Но она уже не могла остановиться, поэтому нажала на простую белую кнопку рядом с дверью.

Дверь открыла женщина, похожая на Рут. Просто удивительно, как она сюда попала. В голове Агаты мелькнуло подозрение о заговоре. Неужели вся ее жизнь – сплошная подстава? Но тут маленькая девочка, точно не Бетти, протиснулась между ног женщины и вернула Агату в настоящее.

– Чем я могу вам помочь? – спросила женщина.

– Извините, – сказала Агата. – Я кое-кого ищу. Вы здесь живете?

Женщина засмеялась:

– Да, я здесь живу. Кого вы ищете?

– Гарри. Гарри Коллинза.

Женщина казалась озадаченной.

– Простите, мне незнакомо это имя. Вы уверены, что не ошиблись адресом?

Невозможно представить, чтобы Гарри мог от нее скрыться.

– Вы давно здесь живете?

– Два года, чуть больше. Но мы покупали дом не у Гарри Коллинза. Мне кажется, их фамилия была Андерсон.

Агата сделала шаг назад и споткнулась. Внутри дом был светлым и ярким, ничего похожего на то, что было раньше, что она помнила. Изменилось все. Даже Гарри ее не дождался. Она услышала где-то рядом звук рыдания. Женщина протянула руку:

– Вам нехорошо? Не хотите зайти на минутку?

– Нет, нет, – отказалась Агата, сообразив, что это она сама плачет. – У нас все в порядке. Все будет хорошо. – Слова на вкус были горькими, как будто она ела дерево.

Агата повернулась и увидела поле, расположенное напротив дома Гарри. Она знала, что за ним лес, а потом река. По крайней мере, они-то наверняка никуда не делись. Когда она двинулась вперед, то почувствовала, что женщина наблюдает за ней из дверей, и побоялась, что та может ее окликнуть. Хотя это уже не имело значения. Важно было одно: Гарри нет. Он никогда не узнает, через что ей пришлось пройти, чтобы вернуться к нему. За ним всегда было последнее слово.

Когда она шла по мягкой земле, которая подавалась под ее ногами, подобно высохшему морю, Агата наконец поняла, зачем приехала сюда. Дело было не в Гарри. Все дело было только в этом моменте. Вполне возможно, что вся ее жизнь и была не чем иным, как этим моментом. Перед тем как скрыться в лесу, она повернулась и увидела, что женщина все еще стоит в дверях, глядя ей вслед, и держит в руках телефон. У нее осталось совсем мало времени, но ей требуется всего несколько минут.

Лес был таким же сырым, каким был в день ее шестнадцатилетия, перед тем как она села в поезд. Она стояла около дома Гарри с кухонным ножом своей матери в руке и смотрела на дверь, совсем как сейчас. Но в тот день ей не хватило смелости, она убежала в лес, разыскивая реку и наиболее легкий выход из ситуации. И снова ей не хватило решимости. Но сегодня все иначе. Она нажала на звонок и была готова нанести вред Гарри. Она потратила семь лет, набираясь мужества, и вот что из всего этого вышло.

Реку можно было услышать еще до того, как увидишь. Она была бурной и опасной, что вполне подходило. Если упадешь туда, тебе конец, девочка, сказал он, твою голову разобьет о камни, легкие наполнит вода, сердце остановится от страха. Все это не слишком пугало Агату, ей уже довелось испытать подобное.

Агата стояла на берегу реки и понимала, насколько легко сделать этот шаг. Единственное препятствие – Хэл. Она почти забыла, что несет его, и пожалела, что не оставила его с женщиной у двери. Это был бы правильный поступок, и ей стало больно, что она не смогла вовремя до этого додуматься. Но сейчас уже ничего нельзя изменить. Она крепче прижала его к себе, так ему будет удобнее, по крайней мере. Дыра в голове становилась все больше, она казалась даже больше, чем сама голова. Скоро она не сумеет заставить свое тело двигаться, так что надо успеть все сделать до того. Хэл задергался в ее руках, и она взглянула на него. Он был тут ни при чем. Хэл был всего лишь приманкой, как всегда говорил о ее возрасте Гарри. Но, так или иначе, несправедливо и неправильно будет так поступить с маленьким мальчиком. Агата посадила его на камень на краю. Он плакал, и ей стало его жалко, но не слишком. Он не ее ребенок, никогда им не был, и сейчас она даже не была уверена, что любила его.

– Подожди здесь, Хэл, – сказала она. – Не двигайся. Кто-нибудь придет и заберет тебя. – Он кивнул, и она улыбнулась ему: – Все будет хорошо, я обещаю.

Агата повернулась к воде. Она радовалась, что Хэл все видит, и это одно служило достаточным поводом привезти его сюда. Она вспомнила его маленькие ручки и ножки и его потребность в ее любви, но одновременно она увидела себя, почувствовала свою ничтожность, свою опустошенность.

Агата ступила вперед, через край. Вода была холодной и плотной, как и говорил Гарри. Она сомкнулась над ее головой, закрыла все. Это ощущалось так же дивно, как крещение, так же ново, как возрождение.

Вас когда-нибудь вытаскивали из горящего самолета? Вы когда-нибудь обгоняли человека в маске? Дарили когда-нибудь жизнь незнакомцу, делая ему искусственное дыхание рот в рот на грязной обочине дороги? Видели ли вы, как от взрыва бомбы разлетается на куски ваш друг в Афганистане, но вы остались живы, и через два дня ваша жена родила ребенка. Были ли когда-нибудь последним человеком, выбежавшим из башен-близнецов? Не выходили ли вы бездумно на проезжую часть через секунду после того, как промчался грузовик? Падали ли в воду, откуда вас вытаскивал кто-то, оказавшийся сильнее? Шли вы когда-нибудь по пустыне в поисках еды для семьи – и вдруг увидели палатку в отдалении? Испытывали ли когда-нибудь, как море поднимается над головой и вырывает из ваших рук ребенка, которого через несколько часов находят живым? Брали ли вас когда-нибудь в заложники и держали под дулом пистолета перед камерами прессы, а вы с ужасом сознавали, что государство никогда не выполняет требования, а через три года вас выкинули на дороге? Говорили ли вам когда-нибудь, что вашего сына нашли живым после того, как его выкрала из дома сумасшедшая женщина и оставила на берегу реки, а сама утопилась?

Наконец они остались одни в своей собственной спальне. Дети спали на их постели, потому что в эту ночь никто из них не мог представить себе, чтобы те могли быть где-то еще и до них нельзя было дотронуться. Каждой ночью, всю их жизнь. Рут сидела рядом с кроватью, все еще полностью одетая, Кристиан – с другой стороны. Никто из них не стал зажигать свет, но оранжевый отсвет уличных фонарей настолько хорошо освещал комнату, что можно было даже читать, если бы, конечно, то была нормальная ночь. Будут ли их ночи теперь когда-нибудь нормальными?

Он бросал осторожные взгляды на жену, ему отчаянно хотелось задать ей несколько вопросов. Потому что, как он ни старался, Кристиан не мог понять, что же произошло сегодня. Он вроде как пытался разгадать древнюю загадку, от которой голова шла кругом – вечна ли вселенная. Да наверняка где-нибудь должен быть конец, сказал он матери на каком-то неопределенном этапе своей юности. Что ж, возможно, ответила она, но тогда они должны быть чем-то. Если ты об этом думаешь, даже ничто превращается во что-то, верно?

Кристиан потянулся через кровать и удивился, что Рут позволила ему взять себя за руку.

– Ты должна попытаться поспать. Ты выглядишь измученной. Утром все будет яснее.

– Я не чувствую усталости, – сказала она. – Никогда в жизни не была такой бодрой.

Они долго сидели, держась за руки над головами своих детей, пока Рут не сказала:

– Не знаю, что мы теперь должны делать.

– Мы будем стараться сделать все как можно лучше.

– Да, но что, если этого «лучше» все-таки будет недостаточно?

– Это должно быть достаточное «лучше».

Они снова замолчали, прислушиваясь к ровному дыханию детей. Рут ощущала острую боль в сердце. Она даже представлять себе не хотела, что бы было, если бы ей сказали, что Хэл погиб вместе с Агатой в реке, но никак не могла отделаться от этой мысли, играла с ней, как кошка с мышкой. Он в ней нуждался. Она это поняла, когда полицейский передал ей ребенка, а она сидела вместе с мужем и дочерью и ждала, когда она получит Хэла и их семья снова станет полной. Его худенькое тельце тряслось, на щеках засохшие слезы, ручки холодные. Если бы она могла в этот момент поместить его туда, откуда он появился, внутрь себя, она бы сделала это без колебаний. Хрупкость и ненадежность жизни смотрели на нее со дна колодца скорби. Она хотела бы запомнить этот момент, но он уже ускользал из памяти. Моменты радости, смешанные с ужасом и стыдом, нельзя переживать слишком часто, в конечном итоге они могут тебя убить.

– Все должно измениться, – сказала она с таким выражением, как будто она говорит совершенно очевидную вещь.

– Я знаю, – ответил Кристиан.

– Я поговорю с Сэлли, чтобы она почаще отпускала меня с работы. Или вообще туда не вернусь. Буду работать дома.

– Я тоже об этом подумывал.

– Правда? – Рут взглянула на мужа.

– Да. Я никак не могу осмыслить, что же все это значит. Должно быть что-то еще. Обязательно.

Рут и Кристиан замолчали. Оба знали, что то, о чем они говорили, пустая фантазия. Если бы имелся способ жить так, чтобы стать всем для себя и для тех, кого ты любишь, тогда бы все люди жили именно таким образом. Возможно, для них все изменится, только вряд ли. Может быть, самое большее, на что можно надеяться, это знание, маленькие частицы, которые падают в тебя, подобно золоту, найденному на дне реки. Рут даже не была уверена, что ответ надо искать вне их. Теперь она думала, что они связаны, и это поможет им продержаться. Она вдруг почувствовала, что они справятся.

Кристиан сжал руку Рут и взглянул на нее. Он хотел знать, о чем она думает.

– Рут, – сказал он, – я не понимаю. У меня голова идет кругом. Все кажется мне бессмысленным.

Рут улыбнулась, и он понял, что правильно сделал, спросив ее, и что она обязательно скажет ему что-то важное. Что-то, что объяснит, почему он ее так сильно любит. Что-то, что останется с ним на долгие годы. Что-то, что ей, возможно, трудно выразить, разве что они войдут в этот момент, внесут в него смысл. Понимание вилось вокруг них, как дым, они почти могли его коснуться.

– Я тоже об этом думала, – сказала Рут. – И знаешь, это даже утешает. Если ничто не имеет смысла, то, по умолчанию, все должно иметь смысл. Как ты думаешь?

Название книги

Холл Араминта

Содержание