На Саре была одна из футболок Торна, длинная, серая, доходившая ей почти до колен. Она вытащила из холодильника буханку ржаного хлеба и, зажав ее подмышкой, продолжала еще что-то искать. Оторвав виноградную гроздь, стала засовывать виноградины в рот одну за другой. Жуя виноград, она захлопнула дверцу холодильника, вскрыла пакет с хлебом и вынула несколько верхних ломтиков.

Торн смотрел на нее, и все в ней ему нравилось: как она выглядит в этой футболке, и то, что она проголодалась, и то, как растрепались ее волосы, пока они занимались сексом. Ее кожа, обгоревшая на солнце. И больше всего ему нравилось то, как непринужденно она вела себя здесь, в его домике, где была всего одна комната.

— У тебя же нет тостера? — она не обернулась к нему, но, казалось, чувствовала, что он за ней наблюдает, и получала от этого удовольствие.

— Да я не большой любитель тостов.

— Похоже, так и есть.

Сара покрутила выключатель духовки.

— Духовка тоже не работает, — сказал Торн. — Только задняя левая горелка.

— Как оригинально.

Торн приподнялся на локтях, чтобы взглянуть на нее. Она улыбнулась ему, чуть сонному. В мерцающем свете двух фонарей-молний ее кожа отливала медью. Игра света — на самом деле ее кожа была жемчужно-белой. Для Торна это было приятным разнообразием, даже экзотикой, в этой стране опаленных солнцем людей. Ему нравилось смотреть, как его загорелые руки скользят по ее белому телу. Это приводило его в необъяснимое возбуждение.

Торн спросил: «Ну а у тебя сколько горелок?»

— Четыре, — ответила она. — И все работают.

— Готов поспорить.

— Не надо, Торн. Не стоит так заноситься.

Он пропустил укол мимо ушей. Нет причин ссориться. Возможно, она права: их чувства тоже разгорались медленно. Но все же этот любовный жар был сильнее всего, что Торну когда-либо доводилось испытывать.

— Степень свободы человека прямо пропорциональна количеству горелок, без которых он может обойтись.

— Ну если ты хочешь, чтобы тебя продолжали навещать подружки, тебе нужно обновить бытовую технику.

— А я-то полагал, что все вы приходите полюбоваться видом. — Торн встал с постели и подошел к ней.

Скептически наклонив голову, она сказала:

— Ну, это довольно-таки жалкий вид. Все какое-то поникшее и сморщенное.

— Иногда и он может доставить удовольствие, — парировал Торн.

Он притянул ее к себе и заключил в объятия, его кожа все еще была влажной.

— М-м-м. — Она крепко обняла его, так что у него хрустнуло в спине.

— Засадим еще косячок? — Он произнес это, уткнувшись ей в плечо и пытаясь своим бедром раздвинуть ее ноги чуть пошире.

Выскользнув из его объятий, она сказала:

— Ты знаешь, мне что-то перестали нравиться люди, которые курят травку.

— Мне тоже, — ответил Торн. — Но вряд ли можно сказать, что мы курим травку. Это не совсем так.

— Я это делаю, только когда я вместе с тобой. Мне казалось, тебе это нравится.

— Да, нравится. Что бы ты там ни думала. Мне-то казалось, что тебе это нравится, — сказал Торн. — Пока ты не появилась, я много лет не прикасался к травке. У меня еще с семьдесят восьмого года осталось полпакетика.

Они раскурили косяк, сидя на открытой веранде и глядя на Блэкуотер Саунд, на ритмичные вспышки маяка, указывающего проход судам, идущим по внутреннему фарватеру. В сторону Майами двигался реактивный самолет, на его крыльях тоже мигали огоньки в такт указателю фарватера. Торн почувствовал, как внутри разливается тепло, как уходит скопившееся в нем напряжение.

— Для того, кто никогда не курит травку, у тебя всегда самый лучший товар, — сказал Торн, медленно выпуская дым.

Она качнулась вперед в дубовом кресле-качалке и забрала у него самокрутку. Перед тем как затянуться, она сказала:

— Одно из преимуществ работы в суде. Если вдуматься, единственное преимущество.

— Чертовски хорошее преимущество. Какой кайф! Это лучше, чем иметь четыре работающие горелки.

— Да, это хорошо, — сказал она. — Но не слишком.

— Неужели все государственные защитники курят травку?

— Бывшие хиппи все до единого. Хуже всего в этом отношении прокуроры штата. Судьи тоже хороши. Я знаю парочку судей, которые впадают в ярость, когда кого-то пытаются осудить за хранение легких наркотиков. Они нюхают товар, качают головой. Высмеивают прокуроров. Говорят им, что если они хотят добиться обвинительного приговора, пускай предъявят наркоту потяжелее. Такое происходит в совещательных комнатах, а в зале заседаний они отказывают в рассмотрении дела сразу же после речи защитника.

Торн усмехнулся про себя. Они сидят на веранде, вдыхают ночной воздух и говорят о том, что принадлежит тому, большому, миру. Не о приливах, не о передвижении рыбы, не о последнем месте клева. Разговор, который, по его представлениям, могли бы вести нормальные люди.

Сара продолжала:

— Я могу их понять. Нужно где-то провести границу. За день через их руки проходит столько дел, так почему бы не осуждать только тех, кто имеет дело с сильнодействующими наркотиками?

— Надо же… В это трудно поверить, — сказал Торн. Он помолчал, наблюдая за помигивающим огоньком маяка. Потом сказал:

— Я хотел бы познакомить тебя с моим другом Шугарменом. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Единственный черный коп на Флоридских островах? Вот один из приколов, которые я от него услышал. Знаешь, как на шоссе отличить наркоторговцев от всех остальных?

— Нет.

— Только они не превышают скорость.

Сара улыбнулась и сказала:

— Ребятам на работе это должно понравиться.

— А Шугармен называет это Законом Веранды. Закон, по которому ты должен сидеть на веранде и ждать, пока они спускают наркотики в унитаз. Он забавный, но у него туго с воображением. Совершенно нет чувства юмора. Все смеются над тем, что он рассказывает, а он удивляется:

— А что же тут смешного?

— Он мне уже заочно нравится.

— А ему понравишься ты, — и Торн провел рукой по ее плечу, шее, затем обеими руками скользнул по ее грудям, едва их касаясь. Поношенная футболка была как шелк под его ладонями.

Сара спросила:

— Это у него проблемы с женой?

— Она молодая, — стал объяснять Торн. — И она белая. Школьница из группы поддержки вышла замуж за защитника сборной округа. Я даже думаю, она не осознавала, что он черный, до того лета, когда они поженились.

Сара сказала, что ей приятны его прикосновения. Рука Торна оказалась у нее под футболкой, пальцами он поглаживал ее соски, следя за реакцией.

Не открывая глаза, она спросила:

— Это ты смастерил эти кресла?

— Нет, доктор Билл. — Он продолжал поглаживать ее грудь, чувствуя, как напряглись соски под его ладонями.

— Ты так его звал? Доктором?

— Да. Все его так звали.

— А Кейт, ее ты как зовешь?

— Как всегда слишком много вопросов.

— Дурная привычка, — откликнулась она. — Это все моя работа.

Она протянула ему сигарету, и Торн убрал руки, откинулся в кресле, сделал глубокую затяжку и задержал дыхание.

Он выпустил дым и отдал косяк обратно. Наркотик вновь стал оказывать свое действие. Блэкуотер Саунд мерцал как лакричное желе. Он ощущал себя семнадцатилетним подростком. На грани истерического смеха, как дурачок.

— Что ж, — сказала Сара. — Доктор Билл делал неплохие кресла. Неплохие для хирурга-кардиолога. Кейт называет его Суперкардиологом.

Похоже, травка совсем на нее не действовала. Торну казалось, что ее голос доносится откуда-то из мангровых зарослей, со стороны указателя фарватера. Он звучал так сухо, как голос диктора на радио, отчетливо произносящего каждый слог, каждое слово. Это слегка беспокоило его. Он хотел, чтобы она была здесь, рядом с ним.

Он дернулся, когда она коснулась ладонью его руки, которая тотчас же покрылась гусиной кожей.

— Что, Торн, тебе захорошело? Ты где-то далеко?

— Я здесь, — ответил он, прижавшись к спинке кресла и крепко обхватив кипарисовые подлокотники, пытаясь пальцами ног уцепиться за пол.

— Мы могли бы остаться на веранде.

Торн в ответ смог только кивнуть. Она встала и села к нему на колени, обхватив их ногами, как наездница. Стянула с себя футболку. Его лицо внезапно оказалось в прохладной впадинке между ее грудями. У тонкорукой Сары была большая грудь. Это было трудно предположить, ведь она предпочитала просторную одежду, скрывавшую ее формы. Но теперь ее грудь была обнажена. А рядом был Торн, который недоумевал, кто же она такая, эта красивая и умная женщина, уделявшая ему так много времени.

— Я хотел бы познакомиться с твоими родителями, — сказал Торн.

— Хорошо. — Ее голос ничего не выражал.

— Серьезно, — сказал Торн, — я хотел бы с ними познакомиться. Я хотел бы посмотреть, как ты живешь. Где работаешь. Сходить с тобой пообедать, встретить после работы, проводить домой — все как у людей.

— Ладно, как-нибудь на днях. Я устрою тебе большую экскурсию. Познакомлю тебя со своей средой обитания. — Она улыбнулась.

— На днях — это хорошо, — сказал Торн.

Кончиками пальцев она осторожно помассировала кожу его головы, шею, потом, с большей силой, размяла ему плечи. Торн ощущал себя уже не семнадцатилетним, а намного моложе, моложе чем когда бы то ни было.

Она провела параллельные линии по обе стороны его позвоночника, под лопатками, потом ее руки оказались у него подмышками. Она скрутила влажные волосы в один тугой пучок, затем проделала то же самое с другой подмышкой. Торн принял правила игры, заложил руки за голову, подставляя ей подмышки. Он чувствовал, как в нем что-то возрождается, поднимается навстречу таившейся в ней загадке.

— Ты мне нравишься, — сказал он.

— Так и должно быть, — ответила она. — Я должна нравиться.

Его член отвердел, и ни ей, ни ему не нужно было направлять его. Она чуть шевельнула бедрами, и он вошел в ее влажную плоть. Через ее плечо он смотрел, как мигает маячок, указывающий фарватер, и пытался подладиться под его ритм. Синхронизировать с ним свои движения.

Они целовали друг друга, как ненормальные. Сигнал маяка все еще задавал ему темп, несмотря на то, что глаза его были закрыты. Да, кресло действительно было удобным. Оно совсем не сковывало его движений. Ее сильные руки обхватили его лицо, она направляла его губы к своим губам. Отыскав его рот, она развернула голову Торна под таким углом, чтобы их губы слились воедино. Торн никогда раньше не целовался так, до самозабвения, словно растворяясь в партнере. Их языки сплелись в единое целое.

Раньше он никогда не терял бдительности. Оставался настороже, даже с опущенными веками. Но то, как ее рот, казалось, втягивал его в себя, — то были настоящие поцелуи. Вот почему люди целуются.

Она заставляла его проникать все глубже, прижимая его бедра к себе. Он все еще держал обе руки за головой, будто борец, отрабатывающий полный нельсон сам на себе, и ощущал ее соски на своих щеках и губах: левый, затем правый. Он застонал, его пронзила сладкая боль, которой он так жаждал, что-то внутри взорвалось, и он испытал оргазм уже в третий раз за этот вечер. Теперь ее волосы хлестали его по лицу. Она выгнула спину, и он обнял ее, зарылся лицом в эту влажную прохладную ложбинку между грудями, то крепко прижимаясь к ней, то ослабляя объятия.

Когда все закончилось, она посмотрела вниз на его голову. Лицом он все еще прижимался к ее груди. Она уже не улыбалась. Ее лицо вообще ничего не выражало. Она на минуту задержала взгляд на его выжженных солнцем волосах, затем подняла глаза к ночному небу. Все еще прижимая его к себе правой рукой, удерживая его голову у своей груди, она обкусывала заусеницу на левой руке. Глаза ее блуждали по усыпанному яркими звездами небу.

— Ты могла бы открыть здесь контору и заняться практикой. — Торн завязал шнурки на своих туфлях. Взглянул на Сару, сидящую у стола и отщипывающую виноградинки. Она уже съела свой тост, поджаренный на сковородке. На дощатом полу лежала полоса яркого света от восходящего солнца.

— Торн, — сказала она предостерегающим тоном.

— Здесь куча всякой мрази, которая нуждается в услугах защитника.

— Ну и что? — спросила она его, держа чашку кофе около рта. — Жить здесь, в глуши, словно на берегу озера Уолден? Готовить на одной горелке?

— Я подумаю о микроволновке, если ты согласишься сюда переехать.

— За тебя думают твои гормоны. Ты прекрасно знаешь, что тебе не нужна здесь женщина. Ты — Ганди Ки-Ларго. Набедренная повязка, сандалии и одна горелка — вот и все, что тебе нужно. Если в этом монастыре появится фен, ты обратишься в бегство.

— Я размышлял о преимуществах сушки волос феном.

— Уж лучше я буду тебя навещать.

Торн сказал:

— Кто я для тебя — еще один жеребец, с которым ты встречаешься раз в месяц? Чтобы половить рыбку, потрахаться и вернуться обратно в город?

— Ты не совсем подходишь под это определение — улыбнулась Сара. — Торн, Торн, давай не будем забегать вперед. Всему свое время.

— Кстати, что тебе наговорила про меня Кейт? Что я какой-то отшельник? Что тебе не стоит со мной связываться?

— Она рассказала, что ты создал здесь свой маленький рай, делая приманки для лучших в мире ловцов альбул, и что впервые в жизни ты счастлив.

— Я сделался счастливым совсем недавно, — улыбнулся ей Торн. — Это интересное чувство. Постепенно заполняет всего тебя.

Она поднялась из-за стола, смахнув со своего платья хлебные крошки.

— Я буду рада, если ты мне еще что-нибудь расскажешь. Я хочу лучше тебя узнать. И ты это знаешь. Хочу услышать правдивую сагу о Торне, все-все без утайки.

Она неловко улыбнулась.

— Как мило. Мне это нравится.

— Мне действительно интересно.

— Это хорошо, — сказал Торн. — Мне нравится, когда тебе интересно. Меня это возбуждает, когда тебе интересно.

— Нет, не сейчас, — сказала она. — Мне уже пора.

Торн смотрел, как она собирается. В лесу просыпались петухи. Воздух из освежающего стал теплым и сырым. Он наблюдал, как она укладывает свои вещи в большущую соломенную сумку.

Торн сказал:

— Может быть, это все. Что, если это все, что я могу рассказать о себе?

— Нет, в тебе есть что-то еще. Я знаю, что ты не все мне открыл.

— Ладно, я это учту, в следующий раз расскажу парочку пикантных подробностей.

— Сойдет и правда, — отозвалась она.

— Не знаю, — сказал Торн. — Он подошел к двери и остановился, глядя на залив. — Возможно, лучше не раскрывать душу. Начинаешь что-то вспоминать, копаться в себе, так можно и в депрессию впасть.

— Мы подошли к определенной черте, — сказала Сара. — Либо мы узнаем друг друга лучше, либо наши отношения перестанут развиваться и мы разбежимся.

— Да, — ответил Торн. — Я думаю, ты права. — Он почесал бороду, взглянул, как она сидит на краю его кровати с соломенной сумкой на коленях. — Я бы мог тебе еще кое-что рассказать. Что-то, что поможет тебе узнать меня лучше.

— Да? — Она сплела руки на коленях, как будто хотела воздеть их в молитве.

— Я не хочу, чтобы наши отношения перестали развиваться, — сказал он.

— Я тоже не хочу.

— Ну хорошо, — сказал он, кивая головой. — В следующий раз. Я откроюсь тебе, ты откроешься мне.

Она выдохнула, встала и подошла к нему.

— Ты опять стал серьезным. — Она прикоснулась пальцами к уголкам его губ и раздвинула их в улыбке. Потом запечатлела быстрый сухой поцелуй на его щеке. — Увидимся в четверг вечером, на собрании по поводу древесных крыс.

Он отступил на шаг назад и усмехнулся:

— Когда ты и Кейт спасете всех древесных крыс, что будет дальше? Купите им всем купальные костюмчики?

— О, Господи, — она закатила глаза. — И ты туда же.

Он вышел вместе с ней и остался стоять на крыльце, глядя, как она спускается по лестнице и садится в свой «транс-ам». Эта машина раздражала его. Она ей не подходила. Слишком кричащая, слишком мощная. Он помахал ей рукой, а она развернула автомобиль и отъехала. Он услышал, как с дорожки доносится звук восьмицилиндрового двигателя, и продолжал к нему прислушиваться до тех пор, пока он не слился с общим гулом машин на шоссе.