Пыхтун, Большой пыхтун, Отрада дикого Гарри, Растяпа, Улучшенный мерзавец Чарли, Нагоняющий ужас, Охотник, Пурпурная тень.

Торн сидел за своим секретером и смотрел на пробковую доску, где размещалась его коллекция мушек. Было тихо, до рассвета оставалось около часа. Наверное, до первых петухов он закончит еще трех Сумасшедших Чарли.

С недавних пор два петуха — старый и молодой — стали оспаривать свои права на выводок диких кур, живших в мангровых зарослях, окружающих его дом. Цыплята давали ему перья, необходимые для изготовления мушек, а кукареканье петухов напоминало старые дни, когда острова Кис были, скорее, сродни Южной Джорджии, а не служили популярным местом отдыха для жителей Майами или еще одним пунктом программы для туристов, совершающих паломничество в «Мир Диснея».

На рассвете должен заглянуть капитан Эдди. Семь дней в неделю он подгребал к причалу Торна при помощи шеста, даже во время прилива, когда вода стояла достаточно высоко для того, чтобы он мог воспользоваться двигателем. Каждый раз хотел забрать полдюжины своих любимых мушек.

После Эдди должен наведаться Билл Мартин, пенсионер из Массачусетса, доктор каких-то наук, который открыл для себя ловлю альбул на мушку и постепенно приобрел ту же сдержанность и закаленный солнцем взгляд, как и все страстные любители этого вида рыбной ловли. И так продолжалось весь день. Между визитами Торн вязал мушки, которых всегда не хватало, от посетителей он узнавал, на что на этой неделе ловится рыба. И стоя на своем причале, сложенным из кораллового известняка, он вместе с ними удивлялся, почему же, черт возьми, рыба клевала на эти искусственные приманки.

Сумасшедшего Чарли, мушку с плоским туловищем из эпоксидной смолы, он придумал в июне. Она скользила по илистым отмелям, таща за собой пурпурный хвост из лавсановых нитей, которые болтались как бахрома на юбке стриптизерши. Серебряные шарики, вынутые из брелока, вместо глаз. Клочок белого беличьего меха для тельца. Как марсианский таракан. Блеск и пышность, подходящий наряд для ночного клуба двадцать первого века.

В ящиках его стола было полно кусочков меха, кожи, хвостов, усов, когтей. Его друг Джером Биллингс подрядился выполнять работу для окружных властей — очищать шоссе от трупов животных. Каждый день Торн пополнял свой запас за счет раздавленных кошек, собак, белок, енотов и крыс. Если шкурки были еще свежими, Джером завозил их Торну. Торн расплачивался с ним мушками, хотя знал, что Джером в жизни не ходил на рыбалку. Джером либо продавал их, либо — Торн не знал, что и подумать — собирал их, вывешивал у себя в спальне? Если целый день приходится обдирать шкурки с погибших под колесами животных, то можно и умом тронуться.

Он крепко обмотал Сумасшедшего Чарли пурпурными лавсановыми нитями, завязал двойной узел и оставил одну нитку, чтобы закрепить последний клочок беличьего меха. Блеск и пышность, но рыба могла заглотить эту приманку и размотать сто метров лески за четыре секунды. Вращаясь с бешеной скоростью, эта рыба не станет дергаться или прыгать, просто будет пытаться порвать леску одним длинным крученым броском. Вот спиннинг изгибается. Сердце замирает. Это ощущение было хорошо знакомо Торну, он испытывал его много-много раз. Но теперь он больше этим не занимался, лишь сидел здесь и вязал мушки.

Он чуть-чуть ослабил тиски и повернул Сумасшедшего Чарли. Тиски обошлись ему в пару сотен. Инструмент был изготовлен на заказ (он сам придумал модель вместе со слесарем из Тавернье) и объединял в себе тиски с заостренными кончиками и покрытыми резиной губами и тиски побольше, с механизмом точной настройки, так что они удерживали крючок, не портя отделки. Прекрасный миниатюрный инструмент.

Тиски были одной из самых дорогих вещей, которые ему принадлежали. У него был дом. Набор инструментов. Немного наличных, чтобы заплатить за свет, и чуть побольше каждый раз, когда он, сообразуясь со своим желанием, делал больше мушек. Читательский билет. Земля принадлежала ему. Налоги оплачивались из попечительского фонда, оставленного доктором Биллом. Немного денег было отложено на бензин для его насквозь проржавевшего «Кадиллака-флитвуд» 65-го года, его «крейсера островов».

Это была последняя машина доктора Билла, и в ней еще хватало жизни ровно на то, чтобы раз в месяц съездить на Исламораду за мексиканской едой. Примерно с такой частотой Торну хотелось отвлечься от люцианов, групперов, форели, омаров, своих платежей и подарков, от гидов, которые знали, кто он такой, где его можно найти, и что он делал лучше всех остальных на островах.

Каждый из двух десятков его постоянных клиентов сам умел вязать мушки, иногда они привозили собственные изделия, чтобы похвалиться ими перед Торном. Но Торн делал нечто большее: из синели, куска гофрированной трубы и кусочка телячьего хвоста или беличьей или кошачьей шкурки он мог сотворить какое-то яркое маленькое чудище. Рыба клевала на его мушки. И ни одна из его мушек не была похожа на то, что встречается в природе.

Забросьте его в плотный вязкий ил морской отмели, в желтовато-серое царство альбул, этот кусочек эпоксидный смолы с глазами-бусинками и оперением из телячьего хвоста, протащите это фантазийное создание по дну в поле зрения рыбы, и она проглотит эту приманку и потащит звенящую как струна леску в сторону Бимини.

Альбулы едят как параноидальные шизофреники. Частенько еда их пугает. Предложите им королевскую креветку, водя ею перед самым их носом, р-р-раз — и они исчезнут в четвертом измерении. Но опустите поблизости от них одного из этих блестящих маленьких гремлинов, и они будут рады проглотить целую тонну таких чудовищ. Никогда не угадаешь, что придется им по вкусу. Это не удается даже самым опытным рыбакам.

Для Торна это было как магия вуду. У него не было никакой картинки в голове, он просто садился за свой старый секретер, когда-то принадлежавший железной дороге, начинал вынимать из ящиков кусочки кожи и меха: барсук, опоссум, енот, лошадь, корова, собака. Доставал свой прозрачный лак для ногтей, свою катушку, свои ножницы, свои щипчики, рассматривал, вязал, делал петли, фантазировал. Трехглазый Луи появился, когда он находился в таком вот состоянии транса. У него не было никакого замысла. Но он появился, три серебряных глаза в один ряд, и на протяжении всего июня 1979 года на него ловились альбулы по всему побережью от Маратона до Кард Саунда. А потом — раз, и клев прекратился. Гиды толпились на причале, качали головами, улыбались, вспоминая о богатом улове, хмурились при мысли о том, что теперь нужно искать что-то другое.

Это и доставляло Торну огромное удовольствие. Мельчайшие, ничем не мотивированные нюансы. Изменения глаз, головы, туловища, хвоста. И всегда крючок без шипа. Существовали сотни тысяч мушек для ловли альбул. Да нет, черт возьми, намного больше. Но никто так и не придумал той единственной, которая всегда бы действовала безотказно. И никто никогда и не придумает. Лучшие специалисты по альбулам в мире могли за неделю так и не поймать ни одной рыбы. Они могли пройти по отмелям с шестом сотни километров, сотни раз встречать на своем пути рыбу, аккуратно забрасывать спиннинг с превосходной приманкой перед самым ее носом, делать то, что сотни раз срабатывало, но именно в этот раз рыба предпочитала скорее умереть с голоду.

Эти люди напоминали священников. Они думали как священники. То есть что бы они ни думали, они держали это при себе. Если они все же открывали рот, они все говорили одинаково, так тихо, как оседает пыль в церкви. Их глаза, выжженные солнцем на мелководье, стали холодными и прозрачными от постоянной борьбы с призраками.

Десять лет Торн был одним из них. Вернувшись домой после неудачного года в университете, он занялся этим. Ему было девятнадцать и почти столько же лет опыта ловли рыбы на отмелях. Здесь он получил свое крещение. Он знал, как соблюдать тишину и сливаться с окружавшим его океаном. Десять лет он пытался научиться принимать деньги от незнакомых людей, которые не умели ни того, ни другого.

Но приманки — это было настоящее искусство. И, взрослея, он постепенно осознал, что его призванием было вязать мушки, воплощать в жизнь плоды своего воображения, этих причудливых таракашек, ставших для него единственным смыслом жизни.

В тридцать лет он бросил работу гида и стал вырезать из мыла формы для отливки эпоксидных туловищ, пытаясь создать такую мушку, которая скользила бы по дну, подергиваясь в том ритме, который он представлял себе, но не мог описать.

Пока в его жизни не появилась Сара, кроме этих уединенных занятий его больше ничего не интересовало. Эти маленькие неистовые создания согревали его сердце. Годами он прятался от чужих глаз в лесу, все, что происходило в его жизни, происходило в его душе. Этого было достаточно. Тишина. Книги. Пища. Погода. Всплески рыбы. Но теперь всего этого ему уже было мало. Он почувствовал вкус к жизни. В последнее время он стал ловить себя на том, что задумчиво смотрит в окно вместо того, чтобы сосредоточиться на работе.

Боже, Торн сам этому не верил, но в такие минуты, глядя вдаль, он даже стал произносить вслух ее имя.

Торн закончил Сумасшедшего Чарли. Положил его рядом с Летуном и Растяпой, которых связал прошлой ночью. Сумасшедший Чарли — его узловатый спинной хребет был пурпурным и блестящим. Радужное оперение, глазки-бусинки, серебристое пятнышко вместо рта. У мушки было что-то не то с выражением глаз. Сейчас Торн заметил недостаток: один из глаз-бусинок смотрел чуть искоса. Косоглазый Чарли был явно недоволен, что получился таким.

Торн вынул глаз из эпоксидного тела, капнул в углубление еще немного лака и вставил глаз на место. Теперь все было в порядке. Прямой взгляд. Самоуверенный, дерзкий, но все же незащищенный. Как раз такой длины, как нужно, и еще ни разу не встречался с морской водой. Но однако ему предстоит отправиться на илистое дно и своим мерцанием пробудить ото сна самую сильную, самую пугливую рыбу на свете.

Он встал и потянулся, вышел наружу и сел на перила открытой веранды, глядя, как солнце заливает светом отдаленный остров, поросший манграми. Его домик на сваях находился в шести метрах от Блэкуотер Саунда, тихой бухты, окаймленной мангровыми лесами. Его причал из кораллов и известняка на тридцать метров выдавался вперед, во время прилива вода покрывала его на полметра.

За его спиной были встроенные им застекленные створчатые двери, сейчас они были распахнуты, и ветер смешивался с мускусным запахом его дома. Запахом кожи, соленых топей и спертого воздуха.

Этот домик оставил ему доктор Билл. Когда Торн еще учился в средней школе, домик служил доктору Биллу местом уединения. Всего пять километров к югу от их дома, и прекрасная возможность побыть одному. Торн никогда здесь не был до самой смерти доктора Билла, и вдруг, внезапно, дом стал его собственным.

Дом был завален столярными инструментами, пилами и шлифовальными станками, при помощи которых доктор сглаживал края этих вырезанных из дерева рельефных кресел. Их Торн тоже никогда не видел и не знал об их существовании до самых похорон. Мебелью, с которой он вырос, были по-деревенски грубые дубовые стулья с прямыми спинками, круглые дубовые столы и простой дубовый шкаф с выдающейся вперед центральной частью.

Торн обследовал каждый уголок своего нового жилища в поисках порнографических журналов или кожаных ремней, какой-нибудь тайны, способной превратить доктора Билла из сурового человека без вредных привычек, которым он казался, в нечто большее. Кроме этих кресел он ничего не нашел.

Их внешний вид не вызывал желания в них посидеть. Каждый, кто заходил в гости, старался обойти их стороной. Без подушек или подкладок они были похожи на стулья в углу классной комнаты для провинившихся детей. Но как только Торн уговаривал впервые пришедшего гостя присесть, тот с облегчением вздыхал, расслаблялся, откидывался на спинку стула и закрывал глаза, как будто нежился в теплой ванне. Это было странно, ведь доктор Билл почти не отдыхал и не был изнеженным человеком. Кресла не вязались с образом доктора Билла.

Торн сохранил несколько кресел, остальные отдал друзьям и в Армию спасения.

— Вы уверены, что хотите от них избавиться? Они еще в хорошем состоянии.

— Уверен.

Теперь единственная комната в доме не была загромождена барахлом. Дощатые полы. Окна без занавесок. Ему принадлежало по полгектара земли с обеих сторон дома. Он находился в четырехстах метрах от грунтовой дороги, ведущей к первой федеральной магистрали. Если кто-нибудь захотел бы понаблюдать за ним, ему пришлось бы делать это с воды.

У него была небольшая библиотека: немного поэзии и морские рассказы, оставшиеся с детства. Он расставил книги на двух полках над кроватью, а пространства между ними заполнил разнообразными раковинами, которые выловил у рифов двадцать лет тому назад. В углу тарахтел холодильник «Фрижидэр», в котором доктор Билл хранил запасы виски «Блэк Лейбл». Рядом с ним находилась раковина, подводка к ней была закрыта красной клетчатой материей. На раковине стоял чистящий порошок «Аякс» и спрей от тараканов. Кейт отдала ему ковровую дорожку в восточном стиле, которую он протянул от изножья своей кровати до залитого солнцем крыльца. В доме еще были два торшера с абажурами, на которых были изображены морские символы — штурвалы, спасательные круги — подарок бывшей подружки. Стены были облицованы панелями из сосны, произрастающей в округе Дейд, которая, как считается, отпугивает термитов, хотя в течение последних нескольких месяцев он то и дело замечал в паутине какие-то подозрительные крылышки.

По одну сторону кровати стоял сундук, в котором он держал нижнее белье и носки. С другой стороны находился еще один сундук, служивший в качестве прикроватного столика, где хранился воронёный кольт «Питон», завернутый в промасленную тряпку. Двенадцати сантиметровый ствол, патроны калибра.357" магнум. Револьвер, из которого он когда-то мечтал застрелить Далласа Джеймса.