Представить это невозможно, но мы должны попытаться. Мы должны попробовать поставить себя на место Наташи Кампуш, чтобы понять, через что она прошла в той искусственной пещере. Астматический хрип вентилятора, нагнетающего тепловатый воздух, свет, ежедневно включаемый рано утром и гаснущий вечером, полнейшая тишина — ни пения птиц, ни болтовни соседей, ни гула самолетов высоко в голубом небе, ни приятного шуршания листвы, кружащейся в миниатюрных вихрях в саду. Когда там наступала тьма — по ночам или же если Приклопиль выключал свет в приступе гнева, — это было сродни полному отключению органов чувств. Что-то вроде психологической подготовки бойцов спецназа, дабы они научились переносить пытки в плену и сохранять рассудок, потерявшись в пустыне или джунглях. Но такая подготовка не предназначена для маленьких десятилетних девочек, у которых на уме кошки, куклы да невыполненное домашнее задание. В подобном эксперименте время сжимается: хотя он и более чем неприятен, но, если пленник не может следить за ходом времени, как это было с Наташей в первые несколько месяцев, время, как это ни парадоксально, кажется короче, нежели в обычных условиях. В одном из опытов, проведенном в 80-х годах, испытуемый, остававшийся под землей 58 дней для оценки влияния подобных условий как на психику, так и на физическое состояние, полагал, что прошло всего лишь 33 дня. Но Наташа не имела представления об этом, проснувшись после первой ночи, да и, знай она, это не принесло бы ей облегчения.

Каковы бы ни были недостатки ее воспитания, но, как и всех детей, родители научили ее остерегаться подозрительных людей, не входить в лифт с незнакомцами, не заговаривать с ними за пределами школьных ворот и не брать ни у кого конфет. Добродушные полицейские, либо слишком толстые, либо слишком старые, чтобы и дальше патрулировать улицы, заходили в ее школу, чтобы внушить то же самое. Теперь же, 3 марта 1998 года, когда в семь часов утра в ее камере зажегся свет, она осознала, что все кошмары разом стали явью. То, что она оправилась, решительно собралась с силами и сказала самой себе: «Он меня не сломит. Я спасусь», — свидетельство невероятной воли, объединившейся с проницательным умом.

Если она и вышла необыкновенной девушкой, то только потому, что она вошла туда поразительной девочкой.

Позже ее спросили, не прокляла ли она судьбу, которая забросила именно ее, а не кого-то другого, на глубину три метра под землей. Она ответила: «Нет! Сразу же после похищения я спросила себя, что сделала не так. Я спросила себя, чем провинилась перед Богом. Я была в полнейшем отчаянии. В этой крохотной комнатке у меня возникла клаустрофобия, и это было действительно мучительно. И я понятия не имела, что со мной произойдет — убьют ли они меня, что захотят со мной сделать. Поначалу я думала, что преступников несколько».

Однако преступник был один. Во время написания данной книги полиция только закончила длительное обследование места преступления. Чтобы обнаружить возможные тайники для других потенциальных жертв, они задействовали специально обученных собак и напустили искусственный туман, но так и не нашли еще каких-либо потайных камер или спрятанных тел девочек. Они перелопатили почву на участке и продолжают сосредоточенно изучать древний компьютер «Коммодор», которым он пользовался и который не был подключен к Интернету, дабы узнать, хранятся ли в его относительно примитивной памяти какие-либо тайны его плана или того, чему он мог подвергать Наташу все эти годы. И был ли когда-либо в его дьявольском замысле сообщник.

Однако, хотя детективы и полагают, что он мог иметь контакты с другими извращенцами, они все же уверены, что при похищении он действовал в одиночку и у него была только одна жертва — Наташа. Его участок исследовали с помощью тепловых датчиков и щупов, но никаких захоронений выявлено не было.

«Gebieter, — сказал он ей во время их первой встречи, когда она была упрятана в потайную тюрьму, — вот как я хочу, чтобы ты меня называла». «Gebieter» — немецкое слово, означающее «повелитель», и оно доказывает, что с того момента Вольфганг Приклопиль намеревался избавиться от образа полнейшего ничтожества, которому всегда недоставало мужества. Он хотел командовать так, как не командовал никогда в жизни. Но Наташа не подчинилась его желанию.

Криминальный психолог Томас Мюллер утверждает, что Приклопиль был «преступником в высшей степени садистским, стремившимся к полному контролю над своей заключенной. Он хотел быть для нее властелином жизни и смерти». Несмотря на все эти книжки со сказками, которые он покупал, фильмы, которые он позже позволил ей смотреть, одежду, которую он выбирал, туалетные принадлежности, столовые приборы и еду, он утверждал свое право на превосходство.

Это был момент, которого он так ждал, который он миллион раз прокручивал в своем мозгу, вызывая у себя сексуальное возбуждение. Хозяин! Правитель странного мира с населением всего из двух человек. Он предвкушал этот миг, и, хотя он всегда отмечал с Наташей дни рождения и Рождество, в его памяти из всех празднеств лучшим останется годовщина этого дня, когда он начал действовать, наконец-то начал, и привел ее в свой мир. Или в действительности сделал ее своим миром.

Помимо того что он едва не лишился пальца, прищемив его стальной дверью, когда в первый раз запирал ее в темнице, это стало его первой ошибкой. На свободе Наташа была упрямой девочкой, и, если уж на то пошло, в заточении эта черта характера еще больше обострилась. Несмотря на то, что он был старше ее, и несмотря на то положение, в которое он поставил ее силой — его полный контроль над ее перемещениями, ее абсолютное отдаление от семьи, — если он мечтал о податливой красавице в своей потайной комнате, то он не мог ошибаться больше. Посвятив себя задаче в духе Пигмалиона, заставить ее полюбить его, он вступил на стезю к собственному уничтожению. Она отнюдь не была покорной и застенчивой девочкой из его больных мечтаний, как он вскоре понял.

Естественно, в нее вселился страх, особенно в те первые часы и дни. Она боролась с ужасами, которые нахлынули в ее разум, с беспокойством, что останется без воды, или воздуха, или пищи. Она боялась, что он попадет в автокатастрофу и уже не сможет прийти и спасти ее — именно такая тема звучала в опубликованном в 70-х годах в рассказе из серии «Рассказы ужасов» издательства «Пан букс», в котором несчастная женщина, запертая в подвале после похищения, превращается в полубезумный скелет, поедающий крыс, после того как ее похититель из-за дорожной аварии на полгода попадает в больницу.

«Когда он уезжал из дома, я всегда задавалась вопросом: сколько он там пробудет — часы? целый день? Мысль о том, что с ним что-то может случиться... несчастный случай, сердечный приступ. Тогда я никогда, никогда не выберусь отсюда. Сколько продержится вентилятор? Дольше, чем я?»

Кто-нибудь в ее положении мог бы сказать себе: «Если ему поднимает настроение, когда его называют повелителем, то почему бы и нет?» Но только не Наташа. Она твердо отказалась подчиниться ему.

Зависимой она, может, и была: сахар, как позже она скажет полиции, убеждает лучше уксуса, независимо от ситуации. Но умолять? Это не в духе Наташи Кампуш.

Неискренние уверения в преданности его претенциозному идеалу о самом себе отнюдь не были склонением ее воли перед ним. Это она отказалась делать с первого же дня. Именно поэтому позже она скажет, что все, что происходило между ними, делалось добровольно. Именно поэтому она остается убежденной, что он так и не сломал ее. «Я всегда была сильнее, — заявила она. — Думаю, он испытывал укоры совести, но старался подавить их и отвергал их. Само по себе это подтверждает, что он чувствовал себя виноватым».

Так они и отправились в это необычайное путешествие — путешествие, которое, прежде чем закончится, украдет остаток ее детства, период созревания и часть молодости. Они пришли к компромиссу, который удовлетворял его фантазии и позволял Наташе одерживать маленькие победы, которые в конечном счете сложатся в великое множество.

Первые шесть месяцев он не позволял ей покидать тюрьму. У нее были книги — в основном сказки, хотя Наташа и выросла из них задолго до того, как угодила ему в лапы, — но ни телевидения, ни радио в этот период не было. В своей изоляции она ела, отправляла естественные потребности, мылась, спала, плакала, мечтала и становилась сильнее. Она регулярно виделась с ним, но впоследствии она не особенно распространялась, о чем они говорили. Известно, что они вместе читали и что она начала с нетерпением ожидать его общества: когда у вас нет ничего и никого, с кем поговорить, тогда, говорят эксперты, обязательно начинает действовать стокгольмский синдром.

Стокгольмский синдром — психологическая реакция, порой наблюдаемая у похищенного или заложника, при которой жертва, вопреки угрожающей ей опасности, проявляет лояльность к преступнику. Стокгольмский синдром также иногда рассматривается применительно и к другим ситуациям с подобной противоречивостью, таким как синдром избитого ребенка, случаи жестокого обращения с детьми и похищения невест.

Синдром получил свое название после «Норрмальмсторгского ограбления» Кредитного банка на площади Норрмальмсторг в Стокгольме, Швеция, во время которого с 23 по 28 августа 1973 года грабители удерживали работников банка в качестве заложников. Тогда жертвы эмоционально привязались к своим мучителям и даже защищали их после освобождения из шестидневного заточения. Термин запустил в обращение криминалист и психиатр Нильс Бейерот, помогавший полиции и упомянувший синдром в выпуске новостей.

И все же то, чему подверглась Наташа, а также длительность самого процесса, потребовало нового термина для нового явления, и, когда все было кончено, оно получило название «венский синдром». Выражение «стокгольмский синдром» оказалось не очень уместным применительно к девушке, которая во многих отношениях станет задавать тон жизни в доме номер 60 по Хейнештрассе.

В своем любопытнейшем «Письме миру», опубликованном после того вихря известности, что поглотил ее, когда она наконец-то освободилась, она поведала, как развивалась эта повседневная жизнь:

Она была тщательно вымерена. В основном жизнь начиналась с совместного завтрака — он все равно большую часть времени не ходил на службу. Работа по дому, чтение, просмотр телевизионных программ, разговоры, готовка — вот и все, что было, из года в год, и неизменно связанное со страхом остаться в одиночестве.

Он не был моим повелителем. Ведь я была так же сильна, как и он, но иногда, образно выражаясь, он был моей опорой, а иногда тем, кто грубо со мной обращался. Но во мне он нашел не ту, и мы оба знали это.

Действительно, подтверждение тому, что она была «не той», пришло в течение первых нескольких недель пленения. Приклопиль установил в ее комнате звонок, чтобы она пользовалась им, когда ей что-нибудь было нужно. И она пользовалась им столь много и столь часто, что он в приступе разочарования просто вырвал его. Еще одно очко в пользу Наташи.

После первой темной ночи, во время которой она едва ли спала, началось нечто вроде рутины.

Я всегда просыпалась очень рано, свет включался автоматически в семь часов. Существовал определенный порядок, но не было ни весны, ни лета, ни осени, ни зимы. Не как у других детей, которые ходили в школу, у которых были каникулы и которых обнимали их матери. По вечерам свет выключался не так точно, но рано или поздно все равно становилось темно.

Она объяснила, что ее похититель постоянно приносил ей книги по ее выбору: «Поначалу я хотела детскую классику вроде Карла Мая, “Робинзона Крузо” и “Хижины дяди Тома”. Я читала и читала». Из книг Карла Мая ей особенно нравились романы о Диком Западе и потрясающей дружбе между ковбоем, стариной Шаттерхендом, и индейцем Виннету. Как и Наташа, Карл Май не был в Америке, когда писал эти книги. Как и он, она мечтала об огромных открытых пространствах, пытаясь представить их себе в своем заточении.

Такие неправдоподобные приятели, старина Шаттерхенд и Виннету. Почти как Наташа и Приклопиль.

Первые полгода ей не позволялось подниматься наверх. Ей приходилось принимать душ в своей темнице — с помощью бутылки из-под минеральной воды с проделанными дырками. Потом ее сменил шланг с прикрепленным к нему подобием душевой насадки. Только значительно позже ей было разрешено принимать душ или ванну наверху, раз в неделю или две. Она выходила под тщательным наблюдением своего похитителя. Прежде чем провести ее из темницы в ванную, он проверял мониторы охранной системы, удостоверяясь, что к дому никто не приближается, закрывал жалюзи и задергивал шторы. На окне в ванной он установил специальные замки, на двери же их не было вовсе, так что он мог вломиться, если ему казалось, что она занята чем-то отличным от омовения.

Как только она получила разрешение перемещаться по дому, Приклопиль начал приносить ей видеокассеты — например, серии «Звездного пути», телесериал 80-х «Частный детектив Магнум», записанные программы австрийского телевидения. Позже полиция отметила, что он был «очень бережливым» с кассетами. У него их оказалось несколько сотен, и запись производилась на каждый дюйм пленки годных к употреблению кассет, даже если это были фрагменты информационных видеосюжетов или рекламы после окончания основной программы, которую он хотел записать.

Впоследствии он установил в ее темнице телевизор и радио. «Так что я развивалась все больше и больше, — рассказывала Наташа. — Потому как очень много читала, я решила, что могла бы тоже писать романы. И начала писать в разных записных книжках, это не походило только лишь на личный дневник».

Были ли эти заметки о побеге, о любви, о заключении, нечто вроде «Папийона»? Наташа хранит тайну от мира так же, как и хранила от Приклопиля.

Хотя она и вверяла свои мысли и мечты бумаге, она заявила, что Приклопиль соблюдал ее право на частную жизнь. Она вспоминала, что он никогда не входил в ее комнату — после побега она называла ее по-разному: либо комната, либо тюрьма — без стука.

«Повелитель» пал до такого уровня, что стал исполнять роль слуги за необыкновенно короткий срок. Также стало очевидно, что в его намерения не входило причинять Наташе вред. Если он замышлял, чтобы она полюбила его, то готов был делать все, в том числе и воплощать в жизнь прихоти, которые быстро начала диктовать она.

Наташа продолжила: «Мой дневник и все, что я писала, принадлежало лишь мне. Он никогда даже не заглядывал в мои записи, в мое личное. Однако довольно беспардонно вмешивался, когда дело касалось обычных бытовых вещей вроде того, как именно мне надо мыть свою зубную щетку и тому подобное. Но мои записи принадлежали лишь мне одной. И он никогда не входил в мою комнату просто так, без предупреждения».

Возникла система поведения, которая поставила Наташу в необычайное, но прочное положение. И она справлялась лучше, чем это получилось бы у многих взрослых. Генерал-майор Герхард Ланг, представитель пресс-службы австрийской полиции в деле Наташи, рассказал, как он заперся на пять минут в темнице, дабы испытать и понять, что она пережила во время своего заключения:

Я многое повидал на своем веку, но это нечто новое. Поразительно, как трудно туда забраться, как прекрасно замаскировано место и сколь мало там пространства, когда оказываешься внутри.

Она держалась там взаперти более полугода, прежде чем ей было позволено выходить наружу. Я же находился там менее пяти минут и едва вынес это. Тишина, безнадежность и отчаяние от ощущения отрезанности от всего внешнего мира. Это было просто ужасно.

Представьте себе, что же пережил ребенок десяти лет, запертый подобным образом. Она рассказала нам, что стучала по стенам пластиковыми бутылками и звала на помощь. Но прошло более шести месяцев, прежде чем он позволил ей подниматься наверх, да и то только принимать ванну да пользоваться туалетом.

Профессор Макс Фридрих, главный консультант-психиатр Наташи, заявил: «Она подвергалась пытке изоляцией. Самой жуткой ее разновидности, когда жертва полностью отрезана от внешнего мира».

Полиция полагает, что Приклопиль в течение первых дней и недель ее заточения проявлял по отношению к себе крайнюю самодисциплину. Он обзавелся тем, что всегда его раздражало, и перед ним встал вопрос, как теперь этим «наслаждаться».

Изнасиловал ли он ее? Она никак не прокомментировала их сексуальную связь, и полиция и окружающие ее эксперты разделились во мнениях.

Первая женщина-полицейский, с которой Наташа общалась после обретения свободы, говорила о «сексуальном насилии».

Наташа отказывается отвечать на какие-либо вопросы, касающиеся «близости», — позиция, которая сама по себе доказывает, что близость была. В одном из своих загадочных ответов в беседе с полицейскими следователями, позже напечатанной австрийским «Ньюс мэгэзин», она сказала: «Вольфи не был сексуальным зверем, равно как и я. У нас были нежные взаимоотношения».

Однако вопрос о физической стороне этих взаимоотношений, сложившихся в силу обстоятельств и развившихся благодаря ее сильному характеру, не снимается. Наташа, окружившая себя адвокатами сразу же после побега, угрожает подать в суд на газеты, где бы они ни издавались, если они назовут ее «сексуальной рабыней», хотя сама отказывается рассказывать, что между ними происходило. Австрийские средства массовой информации цитировали несколько полицейских источников, утверждавших, что ее изнасилование было «неизбежным», хотя она и отказывается признать или опровергнуть, что какие-либо сексуальные отношения имели место.

Если у нее был сексуальный контакт с ним до того, как ей исполнилось шестнадцать лет, тогда он виновен в нарушении законов Австрии и большинства других европейских государств. Если же это произошло после и по обоюдному согласию, тогда Приклопиля можно было привлечь к ответственности только за похищение. То, что он решил свести счеты с жизнью, когда Наташа начала свою заново, сберегло уйму электроэнергии в кабинетах Министерства юстиции Австрии.

Эта скрытность Наташи мутит воду всей саги, а ее формулировки приводят в недоумение весь мир: как же понятие «нежность» можно отнести к человеку, похитившему ее? В чем выражалась эта самая нежность, в какой физической форме, остается секретом, все еще хранимым Наташей. Она стала женщиной, способной прекрасно понимать своего похитителя и сочувствовать ему: оказавшись на свободе, она даже просила прессу прекратить писать о нем, так как считала, что подробности причинят боль его пожилой матери.

Нежный — быть может, иногда. В другое же время он мог — и довольно легко — проявлять свою жестокую, расчетливую сторону, благодаря которой он и похитил ее без всякого сожаления. «Он говорил мне, что постоянно звонит моим родителям, — вспоминала она. — Они получат меня назад, если будут готовы заплатить ему 10 миллионов шиллингов. Он показал мне клочок бумаги, на котором были записаны телефоны моих мамы и папы. Но сообщал мне, что трубку никогда не берут. Потому что я, наверное, не так уж и важна для них».

Ее похититель начал использовать выражения вроде «мы сидим в лодке» — немецкая фраза, подразумевающая сотрудничество и оторванность от всех остальных, — и разглагольствовать о том, что «ты и я — мы единственные, кто имеет значение», и «мы принадлежим друг другу навечно». Изредка они смотрели репортажи о поисках Наташи, и она, случалось, переживала жуткое чувство, наблюдая, как полицейские ищут ее тело в местах весьма далеких от маленького загородного дома ужасов.

По словам Наташи, Приклопиль на протяжении недель и месяцев пытался сломить ее чередованием жестокости и заботы. Она говорила, что очень скоро поняла, что если будет «хорошей», то будет вознаграждаться новыми книгами, одеждой, сладостями, — поэтому она старалась быть «хорошей». А Приклопиль принялся создавать, по собственному представлению, ту красавицу, которая, как надеялся, из нее вырастет.

Чтобы не возникало подозрений, он ездил в магазины, находящиеся далеко от его дома. Он покупал ей наборы макияжа и всяческую косметику, крем для лица «Нивея», а также небольшие косметички, где все это можно было хранить. Еще он покупал ей журналы для подростков, дабы она могла прочитать, как наносить блеск для губ и правильно красить волосы. Порой он говорил своим знакомым, как трудно найти красивую женщину, которая понимала бы его, но он уверен, что однажды все-таки найдет свою «красавицу из грез».

Наташа объяснила, что именно из-за невероятного чувства изолированности, испытанного ею в своей темнице в десятилетнем возрасте, она и стала с нетерпением ожидать визитов Приклопиля.

Поначалу я даже не знала, что хуже: когда он со мной или когда я одна. Я пришла к соглашению с Приклопилем только потому, что боялась остаться одна. Когда я вела себя с ним хорошо, он проводил со мной много времени; когда нет —мне приходилось сидеть в своей комнате в одиночестве. Если бы я не могла время от времени бывать в доме, где можно было хоть как-то двигаться, я не знаю, наверное, я сошла бы сума.

У Приклопиля в жизни не было подруги, не говоря уж о ребенке. Однако он, кажется, интуитивно представлял, как стать для Наташи отображением отца, как пользоваться ее ранимостью, чтобы утверждать и поддерживать свою развращенность.

Она поведала, что похититель постепенно заслужил ее доверие, став подобной авторитетной фигурой, обучая ее географии и истории, читая с ней книги для девочек и приключенческие романы. Она добавила, что «он приносил мне книги для чтения, и я задавала ему совершенно обычные детские вопросы» о зарубежных странах и животных, на которые он, по ее словам, всегда отвечал.

Ее похититель также читал ей сказки о принцессах, которых спасали благородные рыцари, — как метафору их совместной жизни. Он заявлял, что он единственный, кто по-настоящему о ней заботится. Это была довольно неуклюжая попытка «промывания мозгов», воздействия на ее разум, все еще несформированный и восприимчивый к взрослому влиянию. И все же представляется, что она позволяла ему влиять на себя ровно настолько, насколько сама того хотела. Она стремилась сохранить над собой контроль. С кристальной ясностью увидев в самом начале своими детскими глазами, каким он был ущербным, позже она смогла манипулировать им до такой степени, что внешне они вели вполне обычную жизнь.

Когда после «долгого времени» изоляции Приклопиль начал выводить Наташу из ее тюрьмы наверх в дом, она расплачивалась за эту привилегию, исполняя то, что он велел, то есть занималась обычной работой по дому, готовкой и уборкой. Они, бывало, вместе ели, иногда ей разрешалось посмотреть с ним фильм. Он рассказывал ей о своем детстве и показывал фотографии матери. Со слов полиции, Приклопили были семьей, помешанной на фотографиях: в его доме были найдены десятки альбомов с сотнями снимков Вольфганга, его отца, дедушек и бабушек, матери, кузенов, теток и друзей семьи.

Эти снимки были основой ритуала, что он неизменно устраивал с Вальтрауд, когда бы она ни приезжала, оглядываясь на времена прошедшего, а не будущего счастья. Теперь разделять его настала очередь Наташи, и Приклопиль надеялся, что, узнав его, она полюбит его.

Помимо сеансов с просмотром фотографий, которые порой затягивались на несколько часов, он применял и другую, более грубую тактику, дабы она отогнала мысли о своей семье. Иногда он приносил газету с заметкой о ее похищении и его последствиях, говоря: «Посмотри-ка, о нас до сих пор пишут», — и завершал словами о том, что родители махнули на нее рукой, подразумевая: «Я — все, что у тебя есть».

Но это было неправдой: в той сюрреалистичной игре в папу-маму, каковой стала жизнь на Хейнештрассе, 60, у Наташи неизменно было много больше. У нее были родители, которых она любила, кошки, сама жизнь. Это он больше терял, нежели она, и Наташа знала это:

В действительности я не была одинока. В душе я была вместе с семьей. Во мне всегда оживали счастливые воспоминания. Я размышляла о всем том, что упускала. О своем первом парне, обо всем. Например, я старалась быть лучше, чем все люди снаружи, или по крайней мере быть такой же, как они. Особенно когда это касалось обучения в школе. Я знала, что пропускаю нечто значительное. Что мне чего-то недостает. И я всегда хотела изменить это. Поэтому-то и старалась набираться знаний и заниматься самообразованием. И обучаться какому-нибудь мастерству. Например, я научилась вязать.

Некоторые заключенные, отбывающие длительный срок, коротают время оттачиванием своего тела — Наташа же предпочла тренировать свой ум. Это был выдающийся подвиг, говорят эксперты. С одной стороны, жить в страхе перед тем, кто вырвал тебя из семьи, а с другой — быть способной отстраняться от этой травмы так, чтобы ежедневно и весьма успешно поглощать знания.

Где-то через 1400 дней такой ненормальной жизни Приклопиль оказал ей то, что, несомненно, полагал великой честью: теперь она могла называть его прозвищем, которое употребляли лишь мать да ближайший друг и партнер по бизнесу Эрнст Хольцапфель. Она рассказала: «Примерно через четыре года он заявил, что я могу называть его Вольфи, потому что за этот срок мы хорошо узнали друг друга».

И добавила: «В некотором смысле мы начали вести вполне нормальную совместную жизнь. Мы много беседовали и смотрели телевизор».

Когда Наташа вступила в подростковый период, Приклопиль, дабы продолжать оказывать на нее влияние, рассказывал ей страшные истории о реальном мире и подкреплял их газетными статьями о пьяницах и наркоманах. Он говорил ей: «Смотри, я ведь защищаю тебя от всех этих ужасных вещей». И одновременно стряпал байки в духе Джеймса Бонда о ловушках в доме, которые убьют ее, ежели она хоть когда-нибудь попытается сбежать.

Принимая во внимание болезненное состояние его разума, Наташа опасалась, что он постоянно вооружен до зубов и что, если она издаст хоть малейшим шум, он все взорвет, убив их обоих. Соседи сообщили, что однажды для описания судьбы любого взломщика, достаточно глупого, чтобы попытаться прорваться через его грозную самодельную систему безопасности, он употребил выражение «поджаренный до костей». Конечно же, возможно и то, что он не шутил.

При ретроспективном взгляде многие стороны жизни в Штрасхофе принимают черты несколько печальной комедии положений: она — горничная-служанка-уборщица, он — кормилец семьи, расслабляющийся за фаршированным говяжьим рулетом и картофельными клецками после рабочего дня; быть может, ссоры пары за просмотром по телевизору вечерней комедии или фильма о войне. Однако над этим неизменно нависала опасность. Он завладел ею насильно, и она оставалась там под постоянной угрозой причинения ей вреда. Тайна — Наташа — должна была храниться всегда. Жалюзи и шторы были опущены даже в самый солнечный день, датчики и видеокамеры предупреждали Приклопиля, если поблизости кто-то появлялся. После совместного вечера Наташа отправлялась назад в ее потайное место. Это было единственной постоянной, никогда не менявшейся за все время их совместного пребывания; он никогда не забывал — то, что он сделал и продолжал делать, было нечистым и разоблачение этого означало бы конец всему.

Особенно тяжело Наташе приходилось, когда приезжала госпожа Приклопиль, что она делала почти каждые выходные, доставляя готовую еду и продукты, чтобы «мой Вольфи не лишился сил». Наташа отправлялась назад в подвал, едва слыша звуки сверху, зато чувствуя запах приготовленных матерью Приклопиля пирогов, доносящийся через вентиляционную систему, нагнетавшую живительный воздух в ее камеру. Эти лакомства ей можно будет попробовать, только когда его мать уйдет. Приклопиль отваживался посещать ее внизу ночью, когда мать ложилась спать, но никогда днем.

Психиатр доктор Халлер, следивший за «этим очаровательнейшим» из дел, заявил, что девушка не только не рассматривает своего похитителя с негативной точки зрения, но и выказывает признаки того, что между ними могла существовать любовная связь. Он сказал, что письмо, которое Наташа через несколько лет направила в средства массовой информации, доказывает, что Наташа не была постоянно заперта в своей подвальной комнате, но жила со своим похитителем неким подобием нормальной жизни. Он добавил: «Приклопиль был не только властвующим и жестоким похитителем, но также и отцом, другом и, быть может, любовником. Разнородность их отношений, отразить которые столь трудно, вероятно, и является причиной, по которой она любой ценой хочет защитить свою личную сферу».

Эта «разнородность» весьма сложна и выходит далеко за рамки «стокгольмского синдрома». Одна британская газета даже дошла до того, что заявила, что Наташа стала «чертовой заложницей». Весьма грубое клеймо, подразумевающее быструю перестановку ролей.

Несмотря на те случаи, когда ему приходилось заталкивать ее назад в ее комнату, кто в действительности там был за старшего? Она добилась достаточного доверия от него, чтобы сидеть и смотреть с ним кино, читать с ним книги, готовить, убирать и исполнять все те обязанности по дому, что консервативные австрийские мужчины ожидают от своих жен. И она все так же обладала живым и цепким умом, весьма преуспев в изучении немецкого по радио, которое он установил в ее темнице, и узнав о далеких странах по документальным фильмам. Приклопиль, с другой стороны, остался тем, кем был всегда, — человеком с отклонениями, способным оценивать свою значимость, только если рядом была она.

После ее освобождения профессор Эрнст Бергер, назначенный главой координационной социопсихиатрической группы по делу Наташи, оценил сложность ее характера. Он сообщил: «У общественности лишь одномерное видение госпожи Кампуш, и я понимаю, что большинству трудно понять всю сложность ее личности. Однако, как и все, она обладает двумя, и даже больше, аспектами личности. С одной стороны, она весьма сильна и целиком контролирует происходящее вокруг нее, с другой — она очень слаба и крайне ранима».

По его словам, все, чем она теперь является, есть результат ее времяпрепровождения в безоконной пустоте темницы и разыгрывания ею горничной для Приклопиля. Он продолжил:

Некоторые аспекты ее личности весьма инфантильны. Например, она призналась мне, что хочет жить в квартире с охранником у входа и системой видеонаблюдения.

Для жертвы похищения, после перенесенного испытания, несколько необычно столь сильное стремление к появлению в средствах массовой информации, но вы должны понять, что пресса была для нее единственной возможностью общаться с внешним миром.

За время своего заточения она получала информацию лишь от господина Приклопиля и прессы, к которой он разрешал ей обращаться. В известном смысле это были два ее глаза, которыми она смотрела на внешний мир. Поэтому неудивительно, что у нее особое отношение к средствам массовой информации.

Конечно же, в ее желании появляться на публике присутствует и определенный нарциссический компонент, но, вероятно, это часть защитного механизма. Как мы знаем от Анны Фрейд, если защитный механизм личности становится слишком независимым и выходит из-под контроля, то это может привести к психологическим отклонениям.

Пока у нас нет какого-либо подтверждения тому, что госпожа Кампуш подвергалась действенному физическому насилию, — она не рассказывала об избиениях, и на ее теле нет их следов. На ногах были синяки, но это не результат насильственных действий.

Тем не менее она все-таки рассказала нам о трех формах пытки, которым она подвергалась: голод, свет и воздух. Похититель контролировал ее прием пищи, освещение в ее помещении, равно как и вентиляцию, то есть количество воздуха в ее комнате.

Эти формы пытки также имеют и телесный аспект, например пытка голодом, и в этом смысле можно было бы сказать, что она все-таки подвергалась физическим пыткам. Госпожа Кампуш, однако, жила в некоем подобии союза с господином Приклопилем. Мы знаем об их редких выездах по магазинам, также мы знаем об их однодневной поездке покататься на лыжах. Еще она помогала ему ремонтировать и отделывать квартиру, которую он собирался сдать в аренду. Она красила стены, а также выполняла другую работу. Затем они вместе ездили покупать строительные материалы и подбирали некоторые товары. Дома, в его доме, она иногда готовила и занималась уборкой. По сути, она исполняла обязанности домохозяйки. Он говорил ей, что убьет любого, кто попытается помочь ей сбежать, и это блокировало ее мысли о побеге.

Вопреки кажущейся нормальности причудливо ненормального положения, Наташа настаивает, что мысли о побеге впервые у нее появились, когда ей исполнилось двенадцать лет: «К двенадцати годам, или около того, я начала мечтать о том, чтобы вырваться из своей тюрьмы... Но не могла рисковать. У него была острая паранойя, и он был хронически подозрительным. Неудачная попытка побега означала бы, что я уже никогда не смогу покинуть свою темницу. Мне необходимо было постепенно завоевать его доверие.

В двенадцать лет я пообещала себе, что совершу побег. Я сказала себе, своему “я”, что обязательно сбегу, и уже никогда не отбрасывала мысль о побеге».

На вопрос о том, как она боролась с одиночеством, она ответила: «Я не была одинока. У меня была надежда, и я верила в будущее... Я все время думала о своей семье. Их положение было даже еще хуже, чем мое. Они считали, что я мертва. Но я знала, что они живы и угасают из-за мучительных мыслей обо мне. В то время я была счастлива, что могу использовать свои детские воспоминания как дорогу к свободе».

О своем же заточении она сказала: «Порой я мечтала отрубить ему голову, если бы у меня только был топор. Очевидно, затем я отказалась от чего-либо подобного, потому как не выношу вида крови, и я никогда не желала бы убить человека. Я непрерывно искала логические подходы. Сначала побег, затем уж все остальное. Должна ли я была просто бежать с криками по улицам Штрасхофа, ломиться к соседям?» На вопрос, угрожал ли ей Приклопиль, Кампуш ответила: «Да, но только сначала, и я не испытывала страха. Я свободолюбива, и смерть для меня была бы окончательным освобождением, избавлением от него. Я знала, что он покончит с собой».

Пока же продолжалась эта странная жизнь, внешний мир проходил мимо нее. В феврале 2000 года в Австрии в коалиционное правительство вошла правая партия, возглавляемая политиканом Йоргом Хайдером. На центральных улицах Вены, всего лишь в нескольких милях, протестующие бились с полицией, а на страну обрушилось порицание всего мира. В ноябре того же тода во время пожара на фуникулере на лыжном курорте Капрун погибло 155 человек. Оба события потребовали крупных ресурсов полицейских сил — оба события затмили давнее исчезновение маленькой девочки, которую ожесточившиеся детективы и работники детских благотворительных организаций уже считали погибшей.

За год до этого средства массовой информации для Наташи были все еще под запретом, поэтому она так и не услышала и не увидела передач 1999 года по радио и телевидению с шестидесятиоднолетней популярной ясновидящей Розалиндой Халлер, заявлявшей, что она ощущает «энергию Наташи». И далее: «Некоторое время назад я предположила, что она находится на северо-востоке Вены, за плавательным бассейном в Хиршштеттене. Похититель привиделся мне стройным мужчиной примерно сорока лет». Халлер уже предлагала свою помощь во время катастрофы на шахте в Лассинге в 1999 году, также в своей книге, изданной пятью годами ранее, она «увидела» цунами, опустошившее 26 декабря 2004 года многие территории мира. Наташа находилась на севере Вены, но подобная неопределенность не придала полиции нового импульса попытаться ее отыскать.

Где-то в 2000 году Приклопиль разрешил Наташе ограниченный доступ к газетам, телевидению и радио. Жизнь снаружи представала для нее через призму желаний Приклопиля, что именно ей видеть и слышать. Будучи ее надзирателем, он действовал и как цензор. Но Наташа едва ли принадлежала к типу людей, интересующихся всякими пустяками. Ей нравилось слушать серьезные новостные программы по радио и смотреть документальные фильмы о природе. Она вспоминала: «На протяжении первых двух лет я не смотрела новостей. Он лишь запугивал меня. Потом я получила радио и снова смогла слушать австрийские новости. Это действительно было весьма волнующе.

Иногда я получала еженедельную газету. Сначала читал он, а потом и я. Он контролировал все, что я делала. Он проверял, не написала ли я какое-нибудь послание на газете или что-нибудь в таком духе». Проверял с тем, чтобы, когда он ее выбросит, какой-нибудь мусорщик не смог узнать, что он хранит в своем подвале.

Хотя голливудские фильмы и восхищали ее, она находила статьи и программы о личной жизни звезд назойливыми и не касающимися никого, кроме них самих: критерий, который она будет применять к прессе и самой себе, когда ее длительное заточение наконец завершится.

В единственном телевизионном интервью вскоре после побега Наташа дала еще один ключ к пониманию медленно изменявшейся природы отношений «пленница — похититель» на Хейнештрассе, 60. Она рассказала, что потребовала от Приклопиля, чтобы он дарил ей пасхальные яйца и подарки на Рождество и дни рождения:

Я заставила его отмечать со мной эти праздники. Все другие дети и подростки могли сами покупать всякие подарки — я, естественно, нет. А он, понятное дело, считал, что может по крайней мере хоть как-то компенсировать мне это.

Время от времени он в некотором роде даже предлагал способы моего побега, как будто сам хотел этого. Я же продолжала верить себе, что сбегу, что-нибудь да сделаю. Ему я говорила: «То, что ты совершаешь, плохо. Полиция ищет меня». Я постоянно чувствовала себя словно жалкий цыпленок в курятнике. Вы видели, какой маленькой была моя камера. Там можно было только отчаиваться.

Страшная потребность контролировать, властвовать, переплетенная с его врожденным животным чутьем, что она сбежит, позволь он ей выйти наружу, означала, что показушная жизнь со всеми этими совместными просмотрами «Звездного пути», обедами, ужинами, готовками по книгам, которые он ей покупал, стиркой, уборкой, чисткой, шитьем, составлением списков продуктов, которые она будет готовить на ужин, будет ежедневно заканчиваться возвращением в темницу и лязгом закрываемой неприступной стальной двери.

Одним из побочных эффектов жизни взаперти явилось снижение деятельности иммунной системы Наташи. Поскольку она не подвергалась воздействию обычных микробов и вирусов, переносимых людьми, это тяжело отразилось на ней, когда она в конце концов освободилась. Также она считала, что у нее возникло некоторое осложнение сердечной деятельности, как она позже об этом рассказала:

Однажды у меня возникли проблемы и с сердцем, не так уж это было и здорово. У меня появились такие симптомы, как тахикардия, сердечное трепетание, нарушение ритма сердцебиения. То есть иногда оно вдруг останавливалось, а затем снова начинало биться. Я стала испытывать головокружения: в определенный момент я ничего не видела, все исчезало. Возможно, это было вызвано постоянной недостаточностью питания.

Но как же я могла обратиться к врачу из своей тюрьмы? Я полагаю, что все это было результатом того, что я слишком мало ела.

Когда ее попросили уточнить сведения о состоянии ее сердца, она объяснила: «Я не получала никакого лечения; он лишь допекал меня, причинял огорчения и заставлял таскать ведра с землей».

Контроль над нею посредством ограничения питания — интересная сторона заточения, противоречащая приятным сторонам их совместного времяпрепровождения.

За время своего заключения я голодала очень часто. И мне известно, чем это сопровождается: проблемы с кровообращением, затруднения с концентрацией внимания. Мысли могут быть только самыми примитивными. Ни на чем нельзя сконцентрироваться. Любой звук, любой скрип причиняет боль. Я хорошо представляю, какие невероятные мучения должны испытывать голодающие.

Мы воображаем, будто мы такие умные, но, если у нас не будет всей той пищи, что мы потребляем, мы поглупеем. Когда нечего есть, думать просто невозможно.

Она утверждает, что он в буквальном смысле слова морил ее голодом, и потом рассказывает, что готовила обеды, а это несомненно должно означать, что она могла урвать кусок-другой, когда он не наблюдал за ней. Она говорит, что ей позволялось есть пироги, которые пекла его мать во время своих приездов на выходные. У нее был собственный холодильник со съестными припасами, и, поскольку она оказалась способной обучиться немецкому, ремеслам, наукам и прочему, представляется неправдоподобным, что она таким же образом не смогла и узнать, какое питание ей требовалось, и получить его от него: в конце концов, она выманила у него большинство других уступок, включая, несомненно, и право на выход наружу. Неужели она не могла попросить его, да и получить, больше, нежели консервированные и замороженные продукты, которыми они обходились, как она заявила следователям?

Не подлежит сомнению, что Приклопиль помогал ей с обучением. Старший полицейский инспектор Сабина Фрейденбергер была первой, кто беседовал с Наташей после ее освобождения. Она сообщила: «Наташа обладает обширным словарным запасом; похититель обучал ее, снабжал книгами. Также он заявил ей, что выбрал именно ее. Если бы он не похитил ее в тот день, то сделал бы это в другой».

Лишь в 2006 году Приклопиль решился даровать Наташе наивысшую уступку: выход на один день из своей упорядоченной и закрытой вселенной во внешний мир, который он так долго изображал еще более унылым, чем беззвездное небо. Приклопиль достиг в своем поврежденном мозгу той стадии, когда стал считать Наташу «подходящей» подругой.

Это было началом конца всего.

***

Выше уже проводились параллели между романом Джона Фаулза «Коллекционер» и положением Наташи, и, на период написания этой книги, полиция подтверждает, что они до сих пор тщательно просматривают имущество Приклопиля, дабы узнать, читал ли он эту книгу и использовал ли ее в качестве некоего шаблона для содеянного. Как раз когда Приклопиль готовился выйти в реальный мир с Наташей — мир, от которого он осознанно отказался, дабы наслаждаться противозаконной жизнью со своей пленницей, — мысли его пленницы в точности отражали мысли Миранды Грей из книги Фаулза.

Наташа говорит, что мечтала напасть на него с топором, и именно таким же образом героиня Фаулза нападает на занудного, одержимого Фредерика Клегга; реальная девушка и вымышленная девушка, обе содержавшиеся в темнице, исполняли женскую обязанность по составлению списков покупок, и обе обеспокоены тяжким положением голодающих в мире. Фаулзская Миранда пишет в своем дневнике: «Между нами что-то вроде отношений. Я подсмеиваюсь над ним. Я все время нападаю на него, но он чувствует, когда я снисходительна. .. Так что мы начинаем поддразнивать друг друга, чуть ли не по-дружески. Отчасти это потому, что я так одинока... Частично слабость, частично хитрость и частично милосердие. Но есть и загадочная четвертая составляющая, которую я не могу определить. Это не может быть дружбой. Он мне отвратителен».

Подобная сложность чувств стала заметна в Наташе с первого же раза, как она заговорила о своем похитителе. Фаулз заметил о своей вымышленной пленнице: «Если кого-то знаешь, автоматически ощущаешь близость с ним. Даже если желаешь, чтобы он оказался на другой планете». Миранда так одинока, что даже хочет, чтобы ее мучитель пришел к ней: «У меня чувство... наистраннейшей близости с ним — ни в коем случае не любовь, не влечение, не симпатия. Мы лишь связаны судьбой. Как оказавшиеся после кораблекрушения на одном острове или плоту».

Тем не менее когда Приклопиль пришел к Наташе, чтобы вывести ее, выставить как свою девушку, дабы она раздувала его эго, как стероиды раздувают мускулы тяжелоатлета, он заложил фундамент разрушения мира, который так лелеял. Он обманывал себя, полагая, что связанность обстоятельствами есть подлинная любовь и влечение, в то время как это было всего лишь приемлемым компромиссом. Это было его ахиллесовой пятой, и это в конечном счете и погубило его.

После ее дня рождения 17 февраля 2006 года, когда ей исполнилось восемнадцать лет, он начал брать Наташу с собой в магазины и музеи, предупредив ее, что вооружен до зубов и обмотан взрывчаткой. Если она совершит хоть малейшую попытку привлечь внимание, заявил он, он взорвет их обоих.

На время написания книги австрийская полиция проверяет тридцать публичных появлений Наташи с Приклопилем. В ресторанах, супермаркетах, сети магазинов «сделай сам» — «Хорнбах», в его машине, саду и на улицах рядом с его домом. Подобное обилие появлений спровоцировало возникновение среди австрийцев предположения, проявившегося всего месяц спустя после ее освобождения в чрезвычайно ожесточенной кампании по рассылке электронных писем против нее, что в действительности она могла сбежать едва ли не в любое время, но просто не делала этого.

Однако ее сдерживало осознание того, на что способен ее похититель. «Мы не Наташа, и мы не должны осуждать ее, — заявил один психиатр. — Она знала его и свои страхи. Мы же — нет, нас там не было».

Приклопиль, одиночка, маменькин сынок, измученное ничтожество, нигде неуместный, взращивавший болезненную навязчивую идею, пока она полностью не завладела его разумом, удерживал Наташу угрозами насилия. Потребовалась весьма необычная личность, дабы разорвать такую хватку. Кто-то вроде Наташи Кампуш.