Однажды утром гуру попросил меня зайти в его комнату в ашраме, чтобы поговорить о моём будущем. Учитель сидел у стены на большом куске белой ткани и жестом пригласил меня сесть рядом.

«Ты ещё мальчик, сын мой, — начал гуру, — и необходимо всесторонне обдумать вопрос о твоём образовании. Какую профессию или ремесло ты избрал делом жизни?»

Я мгновенно ответил: «Благословенный учитель, я мечтаю только о святой жизни и желаю быть рядом с вами, служить и повиноваться вам. У меня нет других стремлений».

Несколько минут гуру молча курил кальян, а затем снова заговорил: «В мире происходят большие перемены, и молодые люди должны готовиться занять подобающее место в том новом укладе жизни, который складывается в Индии. Святые будут существовать всегда, ибо путь богов — их путь. Но эти новые святые должны постичь науку белых рас. Только так они смогут служить Великой Матери».

«Я сделаю всё, что вы скажете, — ответил я. — Вы — хозяин моего тела и моей жизни. Добродетель ученика заключается в повиновении».

Гуру согласно кивнул головой: «Я пошлю тебя в школу, потом в университет, чтобы ты воспользовался всем, что можно извлечь из образования и знания. Я выбираю для тебя достойную профессию — медицину. Наду Чаттерджи, ты станешь врачом. Это и будет твоим ученичеством — ты будешь служить больным и исцелять свой народ. Мы немедленно отправляемся в Калькутту, где я запишу тебя в лучшую школу».

У меня стало так тяжело на сердце, что я спросил: «Это значит, возлюбленный отец, что я буду разлучён с вами?»

«Да, на некоторое время, но летом ты сможешь приезжать ко мне; да и у меня обычно бывает множество поводов побывать в Калькутте. Мудрость, сын мой, начинается с самодисциплины. Повинуясь, становишься великим».

Я протянул руку и коснулся ступни моего гуру, а он положил свою руку на мою. Я ответил с рыданиями в голосе: «Я повинуюсь; ваше слово для меня — это слово богов».

Случилось так, что несколько дней спустя мы поехали в Калькутту на английском поезде, и гуру отвёл меня в школу знаменитого мауланы. Этот учёный мусульманин был наделен глубоким умом и тонкостью восприятия.

Маулана принял нас в рабочем кабинете, обставленном в европейском стиле. Это был низенький полный человек, облачённый в полосатые брюки и визитку. Если бы не смуглая кожа и туго намотанный тюрбан, его можно было бы принять за английского джентльмена. На моём гуру было одеяние из жёлтого шёлка и бусы, он нёс окованный железом посох и вел меня за руку.

«Высокочтимый друг, маулана Абу-Бакар, это мой сын в Боге, Наду Чаттерджи. Отдаю его на ваше попечение, чтобы вы подготовили его к поступлению в университет. Вы обучите его всем полезным наукам Востока и Запада; и мне особенно хочется, чтобы он знал четыре языка помимо своего родного: английский, немецкий, греческий и латынь».

Маулана Абу-Бакар медленно потёр руки и склонил голову. «Да будет так, как вы говорите, высокочтимый и уважаемый».

А закончил гуру так: «Он должен стать врачом; подготовьте его по всем предметам, которые могут оказаться полезными в искусстве врачевания. Возьмите его в свой дом, считайте своим сыном и наставляйте в вашей вере, ибо он должен уразуметь, что любой Бог един. При случае я навещу его. Дайте ему всё, что необходимо для его благополучия, будьте строги, но добры и пришлите мне счёт».

Гуру поднялся, обнял меня и вложил мою руку в руку мауланы. Абу-Бакар коснулся своего лба и поклонился гуру. «Да пребудет с нами мир Аллаха; я буду отцом вашему мальчику».

Так началось моё образование, и я прожил в доме Абу-Бакара три с половиной года.