Город Аскалон, размышляла Сибилла, похож на пресловутую овцу из басни, что жиреет, обитая меж двумя стаями волков. Положив руки на перила террасы, она сверху вниз глядела на окрестности города. На западе, насколько хватало глаз, раскинулось море, темневшее синевой ближе к тем местам, где начинается небо; подбегая ближе к Аскалону, волны бледнели, обретали прозрачную зелень китайского камня нефрита, а затем превращались в белоснежную пену, что накатывалась на пляжи неутомимым, неистовым прибоем, грызя и терзая берег, словно волчья стая.

Да и сам берег вздымался белыми волнами — песчаными волнами пустыни, что стремилась сюда с юга вместе с обжигающим дыханием Аравии. Южные ветры, бесплодные и беспощадные, завывали меж пустынных дюн, словно волки.

Между дюнами и прибоем подымал свои башни Аскалон. Столетиями городу приходилось отступать, а потому к югу и к западу его прежние границы были отмечены рухнувшими стенами, огромными плитами покрытого штукатуркой камня, что вставали, кренясь, на прибрежной равнине, словно вздёрнутые плечи великана. Остатки стен были погребены в песках, их омывало море, ветер источил их до гранитного остова. Однако наступление пустыни творило на берегу пляжи, на которых и рос город, а дыхание моря охлаждало нестерпимый пустынный жар; и на стыке двух враждебных стихий Аскалон процветал.

Город теснился вокруг бесчисленных своих колодцев и источников. Под лепечущими кронами пальм, на крикливых базарах, на многолюдных улицах, где люди жили и трудились так, как привыкли со времён Авраама и Исаака. Дома их были сложены из камня, помнившего ещё дни Рима; просторные общественные бани были украшены мозаиками, представлявшими сцены из жизни Александра Великого. Жители Аскалона говорили на языке, который копил иностранные слова, как торговец копит иностранные товары, и на базарах Аскалона встречались все народы и расы: чёрный как смоль абиссинец жарко торговался с рыжеволосым купцом-черкесом или узкоглазым желтокожим человечком в шёлковой шапочке.

Этот город, размышляла Сибилла, умел выживать за счёт противоположностей и извлекать выгоду из раздоров. Она всегда любила его больше всех других городов Святой Земли. Теперь он казался ей проповедью о её собственной судьбе.

Сегодня судьба её была темна и неопределённа. Она оторвала взгляд от города и повернулась к человеку, стоявшему рядом с ней на террасе.

   — Что сказал тебе мой брат?

Патриарх Иерусалимский был из числа прихлебал её матери. Звали его Гераклий, но заглазно весь двор именовал его Монтаржан, то есть «Гора Серебра», потому что всё, чего он ни касался, обращалось в деньги. Он был безупречно сложен, благоухал чистотой и благовониями, в безукоризненном богатом наряде, с расчёсанной и подстриженной бородой. И всегда улыбался.

   — Увы, дитя моё, — сказал он, — король не позволяет даже упоминать твоё имя.

Сибилла видела, какое удовольствие доставляет ему говорить это. Она прямо и твёрдо взглянула на патриарха.

   — Я надеюсь, ты так легко не отступился?

   — Моя дорогая, я был весьма настойчив.

   — Благодарю, святой отец, — сказала Сибилла и отвернулась, но от патриарха не так-то легко было отделаться; он высказал ей ещё не все дурные новости.

   — Король твёрд и непреклонен. Я слыхал и из других уст, как резко он обрывает любого, кто осмелится заговорить в твою пользу. Боюсь, принцесса, тебе больше нет места в его милости.

   — Он здоров? — спросила Сибилла.

   — Здоров? — Монтаржан недоверчиво хмыкнул. — Он почти ослеп и устраивает аудиенции только от Примы до Терции, а потом вынужден сразу отправляться в постель. Тем более удивительна его непримиримость к тебе, которая могла бы скрасить ему последние дни. Увы, мир сей — юдоль слёз.

Эти слова больно ужалили Сибиллу. Презрение в голосе патриарха уязвило её куда хуже, чем привезённые им дурные новости.

— Однако же он правит, — сказала она. — Он вершит свою волю. Он заключил перемирие с султаном. Благодарю, святой отец. Я не забуду этой услуги.

Она начала спускаться с террасы. За её спиной патриарх удалился, окружённый сонмом своих прихлебателей.

Сибилла стиснула руки. Она отчаянно тосковала по Бодуэну. В Аскалон она приехала вскоре после ссоры с ним. Добрая половина двора переехала сюда на лето: мать Сибиллы и её маленький сын со всеми своими придворными и домочадцами, а также дворяне из числа всех знатнейших семейств Святой Земли — Ибелины, Милли, Планси, Куртенэ. Каждый день — новый грандиозный праздник, новая пирушка на пляже; люди одни и те же, только в разных нарядах и украшениях. Пробыв здесь немного, Сибилла послала письмо в Иерусалим, говоря, что готова простить брата, — но он вернул послание невскрытым, с целой печатью.

Она просила многих быть посредниками между ними, но брат никого не стал слушать. Когда патриарх предложил ей свои услуги, она была уже в таком отчаянии, что согласилась, хотя с самого начала знала, что эта миссия обречена. Брат не вспомнит о её существовании, покуда она не покорится его воле. Покуда не исполнит свой долг.

Сибилла знала, что он болен. И страшилась, что он умрёт, что она никогда больше не увидит его.

Широкая, вымощенная плитами терраса с трёх сторон подступала к дворцу, окаймлённая по краю каменной оградой. За оградой простирались сады, изваяния птиц и зверей виднелись среди густо насаженного кустарника, рядами росли кипарисы. С террасы каменные ступени вели к фонтану, огромной раковиной лежавшему в углублении лужайки. К Сибилле подошла Алис, неся охапку цветов, которые она собрала на клумбах вокруг внутреннего двора. Она окинула Сибиллу быстрым изучающим взглядом.

   — У тебя сердитый вид.

   — Всё бесполезно. И он плохой человек, даже для священника.

   — Тебе не стоит связываться с такими людьми, — сказала Алис. — У патриарха ужасная репутация. — Она протянула Сибилле собранные ею букеты. — Правда, чудесный запах? Надо бы, пока мы здесь, сделать немножко духов.

Сибилла зарылась лицом в груду нежных розовых лепестков. Их аромат до отказа заполнил её ноздри. Они отошли в угол террасы; огромный многоярусный внутренний двор был весь заполнен людьми, они стояли небольшими группками, и голоса их сливались в неразличимое жужжание, одежды яркой мозаикой выделялись на сером мраморе. Сибилла остановилась. Ниже, на следующем ярусе, она увидела Монтаржана. Он улыбался, что-то говорил, и Сибилла поняла: он всем расскажет, как ненавидит её брат.

На миг ей захотелось обратиться в бегство. Сейчас все они уставятся на неё. Они будут улыбаться ей в лицо и перешёптываться за её спиной. Алис прошла несколько ступенек и обернулась, озадаченно глянув на принцессу. Сибилла одёрнула юбки. Она напомнила себе об Аскалоне, твёрдо стоящем меж двух стихий. Высоко подняв голову, принцесса спустилась во двор.

Огромный аскалонский дворец называли Дворцом Саломеи — легенды гласили, что именно здесь жила когда-то племянница царя Ирода. Дворец действительно был очень древен и походил на небольшой город — со своими жилищами и кухнями, мастерскими и банями, конюшнями и виноградниками, даже со своим кладбищем. От южной части длинного фасада две лестницы друг напротив друга спускались в широкий и круглый внутренний двор, проходя по пути через три террасы с садами и площадками.

Агнес де Куртенэ обожала устраивать приёмы на этой многоярусной террасе. Она сидела на самой верхней площадке, куда долетал свежий ветерок; отсюда хорошо была видна вся терраса. Внук сидел у её ног, и она кормила его виноградом.

   — Вот возвращается твоя дочь, — сказал Амальрик де Лузиньян.

Он только что вернулся из Франции, куда уехал год назад. Агнес с удивлением обнаружила, что скучала по нему; очень скоро она вернула ему место своего фаворита, избавившись от младшего сына Планси, который занял место Амальрика. Сейчас Агнес бросила взгляд на второй ярус, где со стороны дворца только что появилась Сибилла. Нагнувшись, она подхватила на колени сына Сибиллы и звучно его расцеловала.

   — Сиди смирно, сынок. Я буду учить тебя искусству управлять. Видишь, как все так и вьются вокруг неё?

Где бы ни прошла Сибилла, люди оборачивались, кланялись и проталкивались поближе — толпа волновалась, словно пшеница под ветром.

   — А она похорошела со времени моего отъезда, — заметил Амальрик. — Она всё ещё дарит свои милости Бодуэну д'Ибелину?

Агнес издала удовлетворённый смешок:

   — Уже нет.

Бодуэн д'Ибелин попал в плен в битве при Литани и вернулся из Дамаска, обременённый обещанием уплатить непомерный выкуп. Будучи в руках сарацин, он открыто похвалялся, что скоро станет королём Иерусалима, потому-то султан и назначил за него такой выкуп. Сибилла была в ярости и не желала ни принимать его, ни разговаривать с ним, разве что по необходимости.

   — Он уехал в Константинополь. Император намекал, будто поможет ему уплатить выкуп. Вот де Ридфор. Пошли за ним; я должна расспросить его об этом перемирии..

   — Де Ридфор, — повторил Амальрик. Он обернулся, кивнул, и один из пажей заторопился вниз по лестнице. — Всё такой же, каким был до моего отъезда, — восковой монашек. Он хотя бы спит с женщинами?

   — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Единственная цель его похоти — власть; при всей своей развращённости он невинен, как молоденькая курочка.

Взгляд Агнес снова переместился к Сибилле. Дочь поднималась по лестнице, направляясь к ней, но почти на каждой ступеньке останавливалась, чтобы с кем-нибудь перекинуться словом. Мальчик на коленях у Агнес заёрзал, и она спустила его на пол.

   — Ей бы надо снова выйти замуж — в последнее время она чересчур увлечена мужскими делами. Это брат ввёл её в искушение, а теперь они поссорились, и он даже не желает с ней разговаривать. Ей нужен мужчина, который заставит её быть женщиной.

   — У неё есть богатый выбор, — заметил Амальрик. — Вон тот, например, — погляди только, как он таращится на неё.

Агнес проследила за его взглядом и едва заметным движением гладко выбритого подбородка. На площадке ниже Сибиллы, в углу перил, в одиночестве стоял рослый мужчина, пристально глазея на стоявшую на лестнице принцессу. Его изжелта-белесые волосы венчала длиннохвостая шапочка. Он носил чёрный и красный цвета.

   — Жиль из Керака, — сказала Агнес.

   — Так вот кто это такой. — Амальрик шагнул вперёд, чтобы лучше рассмотреть человека, о котором шла речь.

   — Бастард Волка, — хмыкнула Агнес. — Керак зачал его от камеристки своей жены, ещё в бытность свою принцем Антиохийским. Сейчас он стал правой рукой Волка. Похож на него как две капли воды, если не считать волос. — То, как этот человек смотрел на Сибиллу, задело её, вызвав приступ материнского гнева. — Он незаконнорождённый. Ему не пристало даже появляться при моём дворе, не то что строить глазки моей дочери.

Амальрик рассмеялся:

   — Леди, если ты прогонишь всех, в чьём происхождении можно усомниться, здесь не останется ни единого человека — даже тебя самой.

   — Ах ты грубиян! Ну и язычок у тебя!

   — Ну вот, ещё и недовольна.

Агнес зашипела на него. Внук карабкался на перила, она щёлкнула пальцами, указала на него — один из пажей опрометью бросился за мальчиком. Сибилла поднималась по лестнице. Балансируя на перилах, мальчик прошёл мимо неё, и ни один из них даже не заметил друг друга. Агнес смотрела на это с болью в сердце: у неё на глазах дочь бродила в бесплодной стране мужских забот, упуская всё, что есть наилучшего в жизни женщины. Она подняла голову и, улыбаясь, протянула руки к Сибилле:

   — Моя дорогая девочка! Подойди поцелуй меня. Ты выглядишь прекрасно. М-м-м-м.

Сибилла наклонилась, чмокнула мать в щёку, отводя глаза:

   — Леди, ты хорошо выглядишь.

Кузина Сибиллы Алис, кругленькая как пышка, отдуваясь, спешила по лестнице вслед за принцессой и обеими руками прижимала к груди громадную охапку розовых цветов; Сибилла тотчас обернулась и принялась распоряжаться своей кузиной, указывая ей, куда разместить цветы. Слуга принёс ей табурет, но Сибилла и не думала садиться, только отдавала приказы.

   — Чудесно пахнет, — заметила Агнес. — Присядь, девочка моя, когда ты вот так торчишь надо мной, мне становится не по себе.

Сибилла без особого изящества плюхнулась на табурет.

   — Ну вот. Теперь ты довольна?

   — Вполне. — Агнес похлопала её по руке. — Это платье просто прелестно, и цвет тебе отлично идёт. — Она слегка повернула голову к Амальрику, который не нуждался в более ясном намёке и тотчас пересёк мощёную террасу, подойдя к Алис, которая украшала каменные перила розовыми цветами; получалось очень красиво.

   — Что, — сказала Сибилла, — будешь снова читать мне нотации о замужестве?

   — Милая моя, — отозвалась мать, — иметь мужчину лучше, чем быть одной. — Её взгляд переместился площадкой ниже, где сидел лютнист; несколько придворных остановились послушать его. Жиль из Керака не слушал лютниста; опершись на перила, он глазел на её дочь. — Во-первых, мужчина защищал бы тебя.

Эти слова разозлили Сибиллу; она резко повернулась к матери, воинственно вздёрнув подбородок, глаза её блеснули.

   — Я могу и сама защитить себя, матушка! Я не пугливая клуша-домоседка!

Агнес выразительно изогнула брови:

   — Как ты невинна, Сибилла. Насколько мне известно, ты завела привычку устраивать одинокие прогулки, не берёшь с собой даже милую Алис, а это очень опасно. Ты хотя бы думаешь, что делаешь?

   — Мне нравится гулять по городу, а Алис не ездит верхом.

Сибилла расправила юбку, пальцами разгладив вышивку. Она ни минуты не могла усидеть на месте; нетерпеливо постукивая ножкой, она обшаривала взглядом многолюдные террасы. На верхней площадке лестницы стоял, улыбаясь, маршал тамплиеров де Ридфор. Он ждал, когда его заметят, и Агнес кивнула ему:

   — Милорд маршал, я так рада видеть тебя. Ты должен рассказать мне о перемирии, которое король, мой сын, заключил с Дамаском.

Маршал тамплиеров склонился над её рукой:

   — Моя госпожа, мне известно лишь то, что уже известно тебе. Покуда я не вернусь в Иерусалим, я ничего не могу сказать об этом перемирии. — Он повернулся к Сибилле: — Принцесса, госпожа моя, я счастлив тебя видеть.

   — Милорд тамплиер.

   — За три года перемирия мы сможем восстановить королевство, — сказала Агнес. — Мне кажется подозрительным, что Триполи сумел так много выторговать для нас в обмен за сущие пустяки. Саладин, должно быть, спал.

   — О, — сказал де Ридфор, — Триполи наверняка продал нас, как обычно. Я послал с ним в Дамаск нескольких моих людей. Когда я вернусь в Иерусалим, я узнаю у них все подробности.

   — Все вы ненавидите Триполи, — заметила Сибилла, — и не видите ничего хорошего в его делах. Однако же мне перемирие кажется куда ценнее крестового похода.

Агнес заморгала, изумлённая её словами; де Ридфор хохотнул:

   — Крестовый поход, несомненно, имеет ту же ценность, что и это перемирие. Моя госпожа, дорогая принцесса... — Он спешил откланяться. Агнес знаком разрешила ему удалиться, и он направился к краю площадки, к Амальрику и его французским новостям.

Сибилла проговорила:

   — Если Саладин, имея все преимущества, заключил с нами трёхлетнее перемирие — он мог бы согласиться и на вечный мир.

   — Милая девочка, — сказала Агнес, — такого понятия, как «вечный», и не существует вовсе. Мой тебе совет: в обществе мужчин следи за тем, что говоришь. Если они сочтут тебя болтушкой, то не будут разговаривать в твоём присутствии.

   — Матушка, — сказала Сибилла, — ты всем готова потворствовать. Скажи, могла бы одна из нас лично снестись с Саладином?

Агнес резко выпрямилась, потрясённая:

   — Одна из нас? Ты хочешь сказать — ты или я? Боже милосердный, детка, и о чём ты только думаешь?

Она торопливо огляделась, желая проверить, не мог ли кто слышать этих слов, — по счастью, никто. Ближе всего к ним были Амальрик и де Ридфор — если не считать сонного и нелюбопытного пажа, стоявшего за её креслом, — а мужчины были поглощены разговором. Агнес схватила дочь за руку:

   — Слушай меня, девочка! Не знаю, какие глупости вколотил в твою головку брат, но это дурные глупости, если они ведут тебя к такому... словом, и не вздумай. Не смей за их спиной обращаться к Саладину. Ты меня понимаешь?

Сибилла выдернула руку. Глаза её потемнели от гнева.

   — Не командуй мной, матушка.

   — Ты поняла?

   — Я знаю, — сказала Сибилла, — что, если всё будет продолжаться так, как идёт сейчас, королевство обречено.

Она отвела глаза, стиснутые кулачки лежали на коленях, ножка вновь сердито притопывала по плитам. Щёки её горели румянцем. Агнес нахмурилась, прикусив губу. Она слишком хорошо знала Сибиллу, чтобы счесть, что дочь откажется от своего замысла только ради того, чтобы исполнить волю матери.

Что за неверные, опасные у неё идеи — особенно эта предательская мысль о мире с султаном! Агнес давным-давно научилась ограничивать свою деятельность людьми, которые были легки в обращении, прочны, основательны, реальны. И вот её дочь запуталась в сети бесплодных мечтаний! Агнес чуть заметно покачала головой, изрядно встревоженная.

Единственный недостаток одиноких прогулок, размышляла Сибилла, в том, что ей не с кем поговорить. Разумеется, она взяла с собой грума и пажа, но ей недоставало Алис, чьё общество прибавляло ей удовольствия от прогулки, Алис, которая была идеальной слушательницей умных замечаний и речей Сибиллы, которая и сама порой вставляла замечания, правда не такие умные. С осторожной Алис Сибилла чувствовала себя смелее; с Алис, которая высказывала вслух свои страхи, Сибилле было проще посмеяться над собственными опасениями.

Взять хотя бы этот египетский балаган. Она спустилась по пологому склону от Дворца Саломеи на широкую набережную, которая служила одной из самых оживлённых улиц Аскалона, и обнаружила толпу, которая собралась поглазеть на представление балагана. Такое случалось часто: Аскалон стоял на перекрёстке торговых путей, и вместе с иноземными товарами сюда неизменно прибывали и иноземные развлечения.

Представление уже началось, и местные жители вопили и заливались хохотом, наслаждаясь им вовсю. Сцена представляла собой квадрат, вырезанный в стенке деревянного короба, с занавесями по бокам; куклы были сделаны из ткани, с вышитыми лицами и огромными руками, передвигаемые палочками, они раскачивались и порхали в тесном пространстве сцены, больше похожие на птиц, чем на людей, яростно набрасывались друг на друга, а из-за занавесей доносились пискливые голоса актёров.

На одной из кукол был нашит впереди большой красный крест. Едва подъехала Сибилла, человек в плоской шапочке, который сбоку от сцены следил за толпой, торопливо нырнул за сцену, и кукла с крестом тотчас исчезла из виду. Почти сразу её место заняла другая — в турецком тюрбане.

Сибилла нахмурилась. Она гадала, надо ли ей счесть этот случай оскорблением для себя. Кукла в тюрбане получала безжалостную выволочку от другой куклы, которая — Сибилла только сейчас сообразила это — была одета арабом. Да, пожалуй, это было оскорбление; толпа следила за ней, краешком глаза, украдкой, через плечо. Они ждут, что она сделает хоть что-то. На сцене араб уже гонял кругами турка, как, не будь её здесь, гонял бы крестоносца.

Сибилла пыталась понять, что сделал бы Бодуэн.

И тут её осенило. Она запустила руку в кошелёк, достала пару монет и вручила их пажу.

— Отдай деньги актёрам. Скажи, что в следующий раз они могут оставить крестоносца на сцене — в Аскалоне живут люди широких взглядов. — Она произнесла эти слова намеренно громко, чтобы слышали те, кто стоял рядом.

Паж пробежал через толпу, которая раздалась перед ним. На сцене куклы зависли в воздухе; паж замедлил бег, приближаясь, и человек в шапочке вышел из-за сцены, взял у него деньги и выслушал пажа Сибиллы. Повернувшись, он обежал взглядом толпу, увидел принцессу и отвесил ей низкий поклон.

Толпа взорвалась восторженными воплями. Актёры с куклами в руках вышли из-за сцены и тоже поклонились ей и заставили поклониться кукол. Сибилла хладнокровным жестом подозвала к себе пажа и поехала прочь по улице.

Сердце её колотилось. Она поступила верно, так, как на её месте поступил бы Бодуэн.

Набережная протянулась перед ней, киша людьми, которые расхваливали товары, и людьми, которые их покупали, бродягами и нищими, гревшимися на солнышке. Дул лёгкий бриз, на рейде стояли на якоре два пузатых купеческих корабля из Генуи, и между ними и берегом сновал нескончаемый поток лодочек. Сибилла ехала за женщиной, которая ловко несла на голове корзину; в корзине лежала дюжина длинных серебристых рыбин. Трое смуглых мужчин бросились бежать рядом с конём Сибиллы, размахивая на бегу струящимися низками кораллов.

   — Госпожа! Госпожа!

По знаку Сибиллы подъехал грум и отогнал их прочь. Она повернула на другую сторону набережной, примыкавшую к городу, — там среди многочисленных лавок торговал купец, который обещал ей чёрный жемчуг.

Купец, который был родом из Басры, сидел под пальмой и показывал ей драгоценные камни в парчовых мешочках. Сибилла немного поторговалась с ним, на деле не слишком желая что-то у него покупать, — она подумала, что купец, быть может, согласится доставлять её послания Саладину; но тут ей вспомнилось, что сказала однажды мать. За дорогами и путешественниками следят тамплиеры. И Сибилла ушла, ничего не купив и не выдав себя.

Грум стоял на углу улицы, держа её кобылу под уздцы; не успела Сибилла выйти из лавки, как к ней с протянутой рукой подошла женщина с язвами на лице, и Сибилла дала ей денег, что приманило целую толпу нищих. Она раскладывала монеты в просящие грязные ладони, когда на улице послышался крик.

Сибилла повернула голову; грум, задремавший было, вскинулся. По улице бежал её паж.

   — Они бьют кукольников! — Лицо мальчика было красно от гнева. — Принцесса! Останови их! Смотри!

   — Помоги мне! — Сибилла одной рукой схватила поводья, другой заднюю луку седла, и грум с привычной ловкостью подсадил её на коня. С высоты седла она видела далеко над головами толпы, бурлившей и толкавшейся в конце улицы, где всё ещё стояла сцена балагана, задрапированная занавесями. У сцены трое всадников дрались с несколькими пешими.

Сибилла вскрикнула, вне себя от гнева: у неё на глазах чей-то меч поддел и сорвал занавеси, потом рухнула сцена. Актёры пытались защитить остатки своего имущества, голыми руками отбиваясь от троих вооружённых мечами всадников. Сибилла была уже на полпути к этой сцене, когда увидела среди всадников беловолосую голову Жиля из Керака.

Её руки стиснулись на поводьях. Жиль пугал её. Однако отступить она уже не могла. Вновь подумав о Бодуэне, она пришпорила коня, бросив его в галоп по набережной, и ворвалась между актёров, которые, присев на корточки, пытались собрать своё имущество и спастись бегством.

Они отпрянули от Сибиллы, словно она была ещё одним врагом. Принцесса рывком развернула коня и оказалась лицом к лицу с Жилем из Керака.

   — Что ты здесь делаешь? По какому праву ты поднял оружие на этих людей?

Конь Жиля испуганно шарахнулся от неё, задирая голову. У беловолосого рыцаря в руке была плеть, которой он гонял актёров, и он замахнулся плетью на Сибиллу, словно и впрямь собирался ударить её.

Она отпрянула, и Жиль захохотал. На его длинном подбородке свежая щетина блестела, словно сбрызнутый песок.

   — Принцесса, — сказал он, — тебе не следует ездить без свиты.

Двое людей, которые были с ним, перестали избивать актёров и ждали, уставясь на неё.

Все уставились на неё. Она ощущала, как взгляды со всех сторон вонзаются в неё сотнями кинжалов; отовсюду напирала толпа, перед ней были трое рыцарей, за ней скорчились актёры. На краю толпы мелькнули какие-то всадники, но Сибилла слишком была сосредоточена на Жиле, чтобы посмотреть, кто это.

Она вперила твёрдый взгляд в Жиля и постаралась, чтобы её голос прозвучал сильно и ясно:

   — Мне не нужна свита в Аскалоне. Эти люди любят меня.

Толпа разразилась согласными воплями, и это подбодрило Сибиллу. Тонкие губы Жиля скривились в усмешке. Взгляд его спустился с лица Сибиллы на её тело, очертив его так откровенно, что принцесса почувствовала себя голой. Жиль снова поглядел в её глаза, и его усмешка стала шире.

   — Тебе здесь нечего делать, принцесса. Я доставлю тебя во дворец.

И он протянул руку к поводьям её коня.

Сибилла яростно вскрикнула и дёрнула поводья, вынудив кобылу попятиться. Жиль бросился за ней, алчно вытянув длинную руку, и принцесса взмахнула плетью и изо всей силы хлестнула его по запястью. Жиль отдёрнул руку, и тогда Сибилла, охваченная неистовым, нерассуждающим гневом, пришпорила кобылу и замахнулась снова, целя в его лицо.

Жиль отшатнулся, прикрывая лицо рукой, и, когда по ней хлестнула плеть, рыцарь ухватил её и выдернул из рук Сибиллы. Толпа, тесно окружившая их, перекрывала ей путь к бегству. Рыцарь двинулся на неё с искажённым лицом и оскаленными, как у зверя, зубами. Отшвырнув плеть; он обеими руками потянулся к Сибилле.

Но прежде, чем Жиль коснулся её, кто-то пробился через толпу и втиснул коня между принцессой и беловолосым рыцарем; по пятам за ним скакал второй всадник.

   — Прочь руки, белобрысый!

Жиль взревел, хватаясь за рукоять меча; Сибилла, теперь с двух сторон стиснутая своими нечаянными спасителями, увидела, что они тоже потянулись к оружию, и что есть силы закричала:

   — Нет! Прекратите!

И схватила за руку одного из всадников.

Жиль попятился, стремительно багровея; теперь его лицо напоминало цветом сырое мясо.

   — Она была одна на улице, совсем одна! — прокричал он. — Я выполнял долг рыцаря!

Человек, который заслонил от него Сибиллу, хладнокровно ответил:

   — Что ж, ты выполнил свой долг. А теперь убирайся.

Он повернулся к принцессе, и она увидела, что это Амальрик де Лузиньян, фаворит её матери.

Сибилла вспыхнула, в горле у неё закололо. Она не хотела, чтобы её спасали, тем более — этот человек.

   — Благодарю, сэр Амальрик, — сказала она. Краем глаза она увидела, что Жиль поспешно ретируется.

   — Принцесса, ты слишком отважна, — ответил любовник её матери, пристальным взглядом провожая удалявшегося Жиля. Сибилла взглянула на второго её спасителя, того самого, кого она схватила за руку; он был очень похож на Амальрика, с длинными светлыми волосами и быстрой улыбкой, которой сейчас он ответил на её взгляд, — но одет бедно, почти что в лохмотья.

   — Этот Жиль, — сказала она вслух, — вшивая свинья. Позор, что здесь, в окружении чужих людей и неверных, мне угрожал только человек, которого я знаю, — и к тому же христианин. — Повернувшись, Сибилла поискала взглядом египетских актёров, но они уже исчезли, даже сцену успели прихватить с собой. — Позор — то, что они сделали с этими бедными людьми.

Амальрик скрестил ладони на седельных луках. В мочке его левого уха покачивался крупный гранат. Он был одет в камзол из жёлтого атласа, расшитый зелёной нитью и с золотыми пуговками. Сибилла поняла, почему этот человек с его вечно неухоженным видом при дорогой одежде так нравится её матери.

   — Господь помогает правым, — сказал он. — Можно нам поехать с тобой? — Амальрик кивком указал на второго всадника. — Это мой младший брат Ги, он приехал со мной из Франции.

Сибилла взглянула на молодого человека, который, спешившись, поднимал с земли её плеть.

   — Добро пожаловать, мой лорд.

Брат Амальрика протянул ей плеть и стоял, снизу вверх глядя на неё.

   — Спасибо, госпожа моя. Я, конечно, пожаловал, но не могу сказать, чтобы это было к добру.

   — Ба! — воскликнул Амальрик. — Собака, так-то вежливо ты разговариваешь с принцессой? Куда ты направляешься, принцесса? Я хочу показать брату город, не поможешь ли мне?

Ги вернулся к своему коню и вскочил в седло. Сибилла развернула кобылу, чтобы оказаться между двух мужчин, и они поехали вдоль набережной. Слуги принцессы ненавязчиво последовали за ними. Сибилла вновь поглядела на молодого Лузиньяна:

   — Так ты приехал сюда против своей воли, сэр?

   — Ах, леди, — отозвался он, — я приехал сюда именно по своей воле и по зову сердца, я проделал весь этот путь, чтобы сражаться и умереть за Иисуса Христа, но едва я ступил с корабля на пристань, как объявили трёхлетнее перемирие. Господь смеётся надо мной.

   — О, — сказала Сибилла, — если всё твоё горе в том, что ты не умрёшь так скоро, как хотелось, — думаю, тебе ещё очень долго предстоит оставаться безутешным.

Ги рассмеялся. Если он и впрямь был безутешен, то весьма искусно это скрывал; от него веяло весельем и ожиданием лучшего, хотя его камзол протёрся на локтях и обшлага рукавов истрепались.

Сибилле захотелось, чтобы этот человек понравился ей, и в то же время она заставляла себя сопротивляться этому желанию. Она повернулась к Амальрику, который ехал по левую руку от неё.

   — Я полагала, что ты уехал во Францию насовсем. Ты вернулся ради Креста или ради моей матери?

Амальрик откинул голову, широко раскрыв глаза. У него были лохматые брови, такие же светлые, как волосы.

   — Принцесса, что за опасные ловушки ты мне расставляешь! Скажем лучше так: я приехал, дабы ещё разок лицезреть прекраснейшую принцессу во всём христианском мире.

Сибилла фыркнула:

   — Мой лорд, ты кокетлив.

   — Я? Вовсе нет. Кто кокетлив, так это мой брат. Ги!

Сибилла обернулась, готовая услышать ещё один комплимент, но брат Амальрика зачарованно, с приоткрытым ртом, глазел по сторонам, не обращая внимания ни на принцессу, ни на кого-либо ещё, — он был поглощён Аскалоном. Амальрик рассмеялся:

   — Ги! Вернись, братец, вернись!

Ги вздрогнул и повернулся к ним:

   — А! Прошу прощения, леди, но это прекраснейший город, какой я когда-либо видел. Что это за башня?

   — Она называется Башня Девы, — ответила Сибилла. Они подъехали к городской стене, которая тянулась вдоль набережной и краем уходила в море; у стены, за зелёной пальмовой рощей, высилась водонапорная башня. — Её построил мой отец, король Иерусалима.

Они развернули коней и поехали по улице, которая вслед за стеной вела в глубь суши, через пальмовую рощу.

У колодца несколько женщин брали воду и пели на незнакомом языке. По обе стороны улицы тянулись каменные стены, которые через каждые несколько ярдов подпирали древние мраморные статуи — источенные временем и непогодой, с отбитыми носами на изрядно выщербленных лицах, они казались окаменевшими призраками. Сибилла рассказала братьям, как Аскалон много лет сопротивлялся крестоносцам — покуда сарацины не назвали город Сирийской Девой — и как её отец, король Амальрик, осадил и взял этот город. Они проехали в тени купола базилики. Ги глазел и восторгался всем, ловил каждое её слово — но не из-за неё самой. Его очаровал Аскалон. Его брат осыпал Сибиллу экстравагантными комплиментами, которые она мало ценила; если бы и Ги сыпал комплиментами, принцесса не обратила бы на них никакого внимания, но, поскольку он не говорил комплиментов, она жаждала их услышать, жаждала всей душой; и к тому времени, когда все трое вернулись во Дворец Саломеи, Сибилла решила, что добьётся поклонения от этого юнца, чего бы ей это ни стоило.

Позже она отыскала Агнес — та сидела у большого стола в зале и толковала со своим управляющим о денежных делах. Сибилла села, сложив на коленях руки, и несколько минут слушала, как они обсуждают цену восковых свечей.

Мать отослала управляющего и строго взглянула на неё:

   — Я слыхала, сегодня на рынке ты устроила недурное представление. И о чём ты только думаешь, когда творишь такие вещи?

   — А! Ну раз ты уже знаешь суть дела, я перейду прямо к концу. Я хочу, чтобы ты отослала Жиля.

   — Разумеется, я именно так и сделаю. — Мать скатала в трубочку листы, на которых были расписаны хозяйственные расходы. — Я запрещаю тебе выезжать в город одной. Амальрик сказал, что при тебе были только грум и мальчишка-паж.

Это вело прямиком ко второй причине, по которой Сибилла пришла сюда. Взяв со стола перо, она пропустила его через пальцы.

   — Пожалуйста, поблагодари от меня Амальрика — он спас меня от прискорбного греха. Если бы они меня не остановили, я бы выцарапала Жилю глаза.

Мать насмешливо хмыкнула. Перевязав лентой свёрнутые в трубочку листы, она сунула их в ларец, стоявший перед ней на столе.

   — Амальрик рассказывает иначе.

   — Не сомневаюсь. Он забавный; мне он нравится. — Небрежно, как бы между прочим Сибилла спросила: — Что за человек его брат, которого он привёз из Франции?

Агнес сердито вскинула голову.

   — Ба! — фыркнула она. — Этот! Лучше бы он оставался во Франции. — Она захлопнула крышку ларца и заперла его. — Ты мне понадобишься завтра, когда приедет Мария д'Ибелин.

   — Хорошо. — Сибилла провела пером по щеке. Интересно, чем Ги де Лузиньян не угодил её матери? Воображение её воспряло; теперь он нравился ей ещё больше.

   — Нам нужно подыскать другого лютниста. Или пусть музыканты играют без Марко. Мария наверняка заметит, как он безбожно фальшивит, а я этого не перенесу.

   — У Изабеллы де Планси хороший лютнист, — лениво заметила Сибилла. — Завтра с утра я пошлю Алис, пусть выпросит его. — Она не позволяла мелочным проблемам матери занимать много места в её мыслях. Её мечты были куда значительней.

И проблемы тоже. Теперь, когда брат заключил перемирие с Саладином, он приступит к исполнению своего замысла о крестовом походе. И снова от неё будут ждать, что она выйдет замуж за какого-нибудь принца, чтобы спасти Иерусалим.

Она может предвосхитить это. Если поспешить, она выйдет замуж за того, кого выберет сама.

Сибилла не видела в этом вреда — одни преимущества. Ей нужен рыцарь, чтобы управляться с такими людьми, как Жиль, а Иерусалиму нужен король. Её брат был бы наилучшим рыцарем, но теперь он для неё потерян. А очень скоро, быть может, он будет потерян и для Иерусалима, и тогда в её власти будет создать нового короля.

Короля, который прежде всего будет её рыцарем. Который будет исполнять её волю. Который будет верен только ей. Агнес что-то язвительно толковала о поваре, французе, чрезмерно обожавшем чеснок. Сибилла вновь с нежностью провела по щеке пёрышком.

Мысли её вернулись к Ги де Лузиньяну, едва прибывшему из Франции, милому и невинному юноше. Вот, кажется, и решение её проблемы. У него нет здесь никаких связей, если не считать его брата. Если она, Сибилла, возвысит его, он будет обязан ей всем — и станет делать то, что она от него потребует. Притом он ей нравится. Он добр и красив; отчего-то он напоминает ей её брата, Бодуэна, каким он мог бы быть.

Господь предназначил ей быть королевой Иерусалима. Господь осенит своей милостью её избранника. Что бы она ни сделала, так хочет Господь. Сибилла положила перо на гладкую столешницу, подняла голову и улыбнулась.

Молодёжь собралась в кружок на зелёной траве у нижней террасы и танцевала, двигаясь в слитном кругу. Посередине девушка с подушкой ожидала, когда оборвётся музыка. Агнес де Куртенэ остановилась на лестнице, глядя на кружащихся танцоров. К ней подошёл де Ридфор.

   — О, это веселье юности! — вздохнула Агнес.

   — Не могу поверить, что и я был так же легкомыслен, — заметил маршал тамплиеров.

   — Нет-нет, только не ты. — Агнес улыбнулась ему. — Ты, от чьей поступи содрогается мир. Будут ли выборы магистра Храма?

   — Да, и скоро. Одо де Сент-Аман не вернётся из Дамаска.

   — Что тебе нужно, чтобы победить? — Она постаралась, чтобы в голосе не прозвучали нетерпение и алчность, но возможность сделать своим должником магистра тамплиеров победила её всегдашнюю сдержанность.

Де Ридфор покачал головой:

   — Я не хочу победы. Никто не хочет победить на этих выборах. Король отправит нового магистра в Европу, проповедовать о крестовом походе. Он не будет сражаться, не поведёт войска — годами он будет скитаться от одного двора к другому, есть под столом и улыбаться, покуда не растрескаются щёки.

   — Вот как, — сказала Агнес. Она смотрела, как круг танцоров повернулся в медленном и сложном ритме — два шага направо, три налево и покружиться; девушки закружились, и их юбки на миг вздулись золотисто-зелёными колоколами.

Музыка оборвалась, и девушка в центре круга — это была Алис из Беершебы — бросила свою подушку перед одним из мужчин. Оба встали коленями на подушку и обменялись лёгким лукавым поцелуем.

   — Принцесса не танцует, — сказал де Ридфор.

Сибилла и мужчина с длинными, до плеч, светлыми волосами как раз выходили из сада.

   — Кажется, у неё новый друг, — сказала Агнес.

   — Да, я вижу. Кто он?

   — Ги де Лузиньян, — ответила Агнес, — младший брат Амальрика, только что прибыл из Франции.

   — О, — сказал де Ридфор. — Хитроумный ход, госпожа моя.

Агнес вопросительно изогнула брови:

   — Так ты одобряешь выбор моей дочери, сэр?

Де Ридфор был очень хорош собой, когда смеялся: глаза блестят, зубы красивые и ровные.

   — Нет, леди, — сказал он. — Твой выбор. Как всегда.

И вновь рассмеялся.