— Превосходная работа, — сказала Агнес. — Твой отец гордился бы тобой.

Прикрыв глаза ладонью, она смотрела на фронтон часовни, стоявшей среди тёмных кипров Масличной Горы.

   — Статуи просто великолепны.

   — Помню, я приходила сюда ещё ребёнком, — сказала Сибилла. — Когда стояли одни только стены. Я всё боялась, что младенца Иисуса намочит дождь.

Алис, стоявшая рядом с ней, засмеялась.

Выстроенная из розового камня, в новом французском стиле, часовня казалась больше, чем была на самом деле. Начал её строить ещё отец Сибиллы, брат продолжил строительство; теперь Сибилла завершала его, получая от этого занятия огромное удовольствие. Вот он, думала она, настоящий труд королей.

Портик часовни прятался под заострёнными арками; над ними в камне была череда ниш. Позднее в этих нишах встанут статуи. Первая уже была на месте — архангел с мечом и злобный поверженный дьявол у его ног. От изгиба крыльев до кончика меча ангел был безупречным воплощением силы, в то время как дьявол был расплющен, словно лягушка, лицо искажено, язык высунут наружу.

   — Вот красивая статуя, — заметила мать.

   — Ангел напоминает мне де Ридфора, — сказала Сибилла.

Мать засмеялась:

   — О да, верно. То-то он был бы счастлив, если б узнал.

«Но дьявол, — подумала Сибилла, — напоминает мне Раннульфа».

Она опустила глаза. Вдоль портика, в клубах белой пыли рабочие поднимали леса, чтобы поместить на место в нише следующую статую. Это был молящийся пилигрим, который склонил голову над сложенными для молитвы руками.

За спиной Сибиллы разнёсся пронзительный визг:

   — Мама!

Она обернулась, и на сердце у неё посветлело: через двор, заваленный грудами камня и брёвен, ковыляла к ней дочь.

   — Мама, вот!

Спутанные кудри Жоли блестели как золото, грязное личико сияло. В ладонях она несла пригоршню хорошеньких камушков; Сибилла склонилась над ними, восторгаясь каждым по отдельности. Подняв голову, она увидела, что по двору к ней идёт Ги. Он улыбался; лицо его было лицом взрослого ребёнка. Сибилла помахала ему рукой и подняла Жоли на руки.

   — Баба, — сказала Жоли и протянула бабушке замурзанные ладошки со своими сокровищами.

   — Знаешь, — сказала Агнес, — они перевезли бедного Бодинета в Акру.

Ги подошёл к ним, вскинул голову, оглядывая часовню.

   — Недурно, — заметил он. — Статуи весьма милы.

Он говорил так из вежливости: подобные вещи его не интересовали. Взгляд его тотчас обратился в сторону Иерусалима, на гору напротив. Сибилла обещала утром поехать с ним на охоту, чтобы можно было весь сегодняшний день посвятить часовне.

   — Как я уже сказала, Бодинет в Акре, и я собираюсь навестить его. Я думала, может быть, ты захочешь поехать со мной.

   — Я? — переспросила Сибилла, застигнутая врасплох.

Ги повернул к ним голову:

   — Акра? Разве там не хозяйничает Триполи? Она не может ехать туда.

   — Король болен, — сказала Агнес. — Может, даже очень болен.

Сибилла обернулась, взглядом подозвала Алис и передала ей Жоли.

   — Всё равно она не может поехать в Акру, — сказал Ги. — Я ей запрещаю. — Он произнёс эти слова важным голосом, исходившим, казалось, из самого нутра.

Сибилла глянула на мать; их взгляды встретились, и по этому невидимому мостику пробежало невысказанное послание.

   — Пожалуй, нам пора возвращаться, — сказала она вслух. Агнес улыбнулась дочери:

   — Да, пожалуй, пора.

В Акре король жил во дворце, называвшемся Борегар, в северной части города. Агнес направилась туда вместе с графом Триполи, который как раз гостил в городе, и знакомым лекарем, знаменитым евреем, которого называли Филиппом из Акры.

Дворец охранялся строго, словно во время войны; у каждой двери, у каждых ворот их останавливали. Наконец они прошли в сад на задах дворца. Здесь их остановил ещё один стражник, на сей раз тамплиер с медно-рыжей бородой, который не позволил им пройти дальше, но послал сообщить об их прибытии.

Внук прибежал быстро, лицо его сияло.

   — Бабушка!

Он подошёл к рыжебородому рыцарю и взял его за руку.

   — Бабушка, это мой друг Мыш. Он рыцарь-тамплиер, он очень храбрый и замечательный.

Агнес подняла глаза на рыцаря:

   — Рада нашей встрече, сэр Мыш. Что за лестные похвалы!

Рыцарь улыбнулся ей. У него были синие глаза, и держался он с подкупающим изяществом.

   — Благодарю, госпожа моя, — сказал он. — Королю нравится восхвалять меня.

Король, по сути, висел на его руке, и рыцарь стоически терпел такое обращение.

Из сада подошёл ещё один тамплиер, и мальчик мельком глянул на него.

   — А это Святой. Он командир моих телохранителей.

Второй рыцарь не обладал изящными манерами первого. Он уставился себе под ноги и что-то пробормотал. Тут в разговор вступил Триполи, обратившись ко второму тамплиеру:

   — Я посылал за тобой ещё месяц назад. Ты так и не явился.

   — Моя обязанность — охранять короля, — сказал черноволосый рыцарь. — Я сказал, что появлюсь, когда сумею. — В голосе его прозвучало раздражение. У него были угольно-чёрные волосы и борода, а одежда выглядела так, словно он в ней спал. Агнес заметила, что этот рыцарь нравится её внуку гораздо меньше первого; когда черноволосый рыцарь заговорил, мальчик заметно притих и подвинулся ближе к рыжему Мышу.

   — Тогда вот что я скажу тебе, Раннульф, — продолжал Триполи, — покуда я в Акре, хозяин города — я. Не причиняй мне хлопот.

Рыцарь слегка поднял голову. Глаза его были тверды и бесстрастны, словно камни.

   — Я получил три предостережения из разных мест, что кто-то хочет убить короля. Одно предостережение касалось Керака, два — тебя.

Триполи оцепенел:

   — Уверяю тебя, что я...

   — Король лишь маленький мальчик, и это было бы мерзейшее деяние даже для проклятого сарацина, а уж христианин...

   — Я не умышляю на жизнь короля!

   — Вот и хорошо, — сказал рыцарь. — Значит, обойдёмся без хлопот.

   — Вы закончили? — осведомилась Агнес и повернулась к другому своему спутнику, который всё это время молча наблюдал за происходящим. — Это Филипп из Акры, лекарь. Я привела его, чтобы он осмотрел моего внука. Если вы позволите.

Черноволосый рыцарь словно не заметил её. Он снова уставился в землю. Рыжий Мыш сказал:

   — Да, конечно. Ну же, малыш, пускай этот хаким осмотрит тебя.

Мальчик с угрюмым видом слушал разговор о возможном его убийстве, но сейчас он храбро шагнул вперёд, не выпуская руки своего рослого друга. Они сняли с него камзол и рубашку, и лекарь осмотрел короля, понюхал его дыхание, поглядел на кончики пальцев и приложил ухо к груди. Потом он выпрямился и мягко попросил отправить мальчика погулять по саду. Рыжеволосый рыцарь ушёл с королём.

   — Что с ним, Филипп? — спросила Агнес.

Лекарь смотрел вслед мальчику. Еврей был хрупкого сложения, в длинном одеянии, расшитом по вороту и манжетам; на голове он носил шапочку, похожую на шёлковую тонзуру. Он повернулся к черноволосому рыцарю:

   — Как он ест?

Рыцарь поднял голову:

   — Мы пробуем всю его еду. И осматриваем всё, к чему он прикасается. Его хотят отравить? — Он бросил пронзительный взгляд на Триполи.

Лекарь улыбнулся:

   — Ты норманн, не так ли? Я заметил, что твои соплеменники склонны во всём подозревать отравление. Нет, король не отравлен. Полагаю, мои христианские коллеги в Салерно сказали бы, что в нём слишком много холодных соков. Он мал и хрупок. Грудь его полна шорохов и свиста, ногти по краям голубые, румянец нехорош.

Он повернулся к Агнес и едва заметно покачал головой. Не по словам лекаря, но по этому жесту она поняла: смерть её внука неотвратима.

Сердце её сжалось. Взглядом она нашла мальчика, который сидел на траве в дальнем углу сада.

   — Он всегда был слаб, — с тяжёлым сердцем пробормотала она. — Я надеялась, что с возрастом он окрепнет. — Агнес осенила себя крестным знамением.

Тамплиер всё это время в упор смотрел на лекаря.

   — Ты — Филипп бен Эзра? — спросил он. — Насколько мне помнится, лекарь с таким именем есть при дамасском дворе.

   — Мой двоюродный брат, — сказал Филипп из Акры.

Триполи следил за мальчиком с напряжённым видом хищника; при этих словах он резко повернулся к черноволосому рыцарю.

   — Тебе-то какое до этого дело?

   — Мне есть дело до всего, что связано с Дамаском, — ответил тамплиер. — Я слыхал, что Саладин тоже болен.

Филипп отступил, оставив Триполи и рыцаря стоять лицом к лицу.

   — Твоя обязанность, как ты сам сказал, — охранять короля, — жёстко сказал граф. — Не суй нос в политику.

   — Если он болен, мы могли бы ударить по нему, — сказал рыцарь. — Храм снова в полной силе, перемирие закончилось, пришла пора воевать. У султана немало трудностей. Сейчас он сбит с ног. Один добрый удар мог бы навсегда покончить с ним.

Триполи что-то проворчал:

   — Он хочет продлить перемирие, и я склонен поддержать его.

   — Перемирия идут на пользу им, а не нам.

   — Я не вижу ничего хорошего в том, чтобы покончить с Саладином; это вызовет хаос.

   — Да, у него много сыновей и племянников. Они будут годами драться за трон, и это принесёт нам только пользу.

   — А тот, кто в конце концов придёт к власти, окажется, быть может, хуже Саладина, который, во всяком случае, здравомыслящий и уважаемый человек. — Под давлением спора голос Триполи повысился до саркастического визга. — И к тому же, чего ты явно не знаешь, торча в этом тесном уголке королевства, ограниченный самой сутью своего ремесла, — повсеместно царит голод. Даже здесь, в Акре, зерно с каждым днём растёт в цене, а на юге зерна вовсе нет. Мы не можем драться без провизии.

   — Ударив по Саладину, — сказал рыцарь, — мы захватим Хауран с его полями и садами. Мы сможем удержать этот кусок земли хотя бы до нового урожая и накормить с него всё королевство.

   — Ты рассуждаешь, как разбойник — что и было, как видно, твоим занятием, пока ты не принялся резать глотки именем Христа.

   — Нет, прежде чем принять обет, я резал глотки именем таких знатных особ, как ты, у которых недостаёт мужества делать это самим.

Агнес рассмеялась.

   — Что ж, — сказала она, — пока вы двое будете спорить, я могла бы поиграть с внуком. Ты дозволяешь, сэр тамплиер?

Рыцарь уставился в землю и сказал, обращаясь скорее к Триполи, чем к ней:

   — Скажи ей, что она может пойти к мальчику. И пусть пришлёт сюда Мыша.

Триполи презрительно фыркнул:

   — Ещё одна твоя связь с Дамаском?

   — Да, — сказал рыцарь, — только через заднюю дверь.

Агнес направилась в сад; с удивлением она заметила, что от последних слов Триполи передёрнуло. Граф и черноволосый тамплиер спорили ещё долго, и наконец Триполи ушёл. Агнес провела остаток дня с внуком. Тамплиеры всё время бродили поблизости.

На следующий день, увидевшись с Триполи уже в его собственном дворце, она сказала:

   — Удивляюсь, мой лорд, как это ты позволяешь этому черноволосому мужлану разговаривать с тобой в подобном тоне.

Тамплиер заинтересовал её. Под ледяной броней в нём таился немалый жар. Агнес испытывала искушение освободить его от обета целомудрия, но он явно был твёрд; она подозревала, что будет отвергнута. Агнес предпочла соблазнять его только в своём воображении.

   — Он просто свинья, — ответил Триполи. — Эти тамплиеры весьма неподходящее общество для юного чувствительного принца.

   — Мой внук умирает, — сказала Агнес, — сомневаюсь, чтобы они успели так уж сильно испортить его. Кроме того, они хорошо его охраняют — ты сам в этом убедился. Жаль мне бедного убийцу, который забредёт в это логово.

Слуга принёс ей кубок вина с пряностями. С моря пришёл сильный дождь, и даже здесь, у очага, где жарко пылал огонь, Агнес никак не могла согреться. У неё ныли суставы пальцев.

   — Все тамплиеры — преступники, — сказал Триполи, — а этот заслуживает того, чтобы его повесили на месте.

   — Вы двое были довольно забавны. Он, кажется, неплохо осведомлён. Что ты имел в виду, говоря о его собственной связи в Дамаске?

   — Другого рыцаря — того, рыжебородого. Один из многочисленных племянников султана — его любовник.

Теперь Агнес поняла шутку насчёт задней двери и разразилась смехом. Триполи покраснел, кисло поджал губы.

   — Ты весела, госпожа моя, — чопорно заметил он. — Весела, как дьявол при виде грешника. — И замолчал, холодно глядя на хлещущий за окном дождь.

Мальчик всё больше слабел. Агнес видела его каждый день; когда он не смог встать с постели, она вновь послала за Сибиллой, в Яффу, и на сей раз дочь приехала — тайком, словно вор, так что Триполи и не подозревал, что она в городе.

Она обманула мужа, отправив его на охоту и нагородив сверх этого добросовестной лжи; но повидать маленького короля она так и не пришла.

   — Он никогда не был моим сыном, — сказала она.

   — Тогда что ты делаешь здесь? — спросила Агнес. Сибилла промолчала; но потом приехал Жослен де Куртенэ. Агнес увидела, как они беседуют, и поняла, что они строят планы, как воспользоваться смертью мальчика. Вот, стало быть, зачем она явилась.

Она вновь пошла к дочери и сказала:

   — Навести мальчика. Ему осталось жить считанные дни.

Сибилла была раздражена, глаза на бледном лице сузились, как щёлочки.

   — И сказать камергеру, чтобы объявил о моём прибытии? — осведомилась она. — Господин мой король, разреши представить тебе твою мать! Что в этом толку?

У очага, протянув ноги к огню, дремал Жослен де Куртенэ.

Тем вечером, точнее уже ночью, тамплиеры послали слугу за Агнес, и она приехала, в темноте, под холодным дождём, через весь город, и стояла у постели, глядя, как её внук борется за последний глоток воздуха. Когда он оцепенел и больше не шевелился, Агнес увидела, что рыжий рыцарь плачет не скрываясь, да и черноволосый весьма близок к слезам.

Сердце лежало в её груди тяжёлым камнем. На рассвете, в стылом сумраке, она вернулась в свой дворец и растолкала спящую дочь.

Сибилла села в кровати, бледная точно мел; прежде чем мать успела сказать хоть слово, она сказала:

   — Пожалуй, я схожу к нему сегодня. Я навещу его.

Агнес посмотрела на неё сухими горящими глазами:

   — Он мёртв.

Губы Сибиллы приоткрылись.

   — О нет, — пробормотала она.

   — Мёртв, — повторила Агнес. — И теперь он уже не стоит на твоём пути, верно? И теперь ты можешь заняться тем, что готовила все эти годы, за что заплатила своей честью и жизнью своего сына и ещё Бог весть чем, — теперь, моя дорогая, ты можешь стать королевой Иерусалима и сама увидишь, сколько счастья это тебе принесёт.

С этими словами она поднялась и покинула дворец, поехав прямиком в свой дом в Наблусе, и только там, оставшись одна, она наконец выплакала своё сердце потоком слёз.

В часовне дворца Борегар тамплиеры несли стражу над гробом маленького короля, и туда явились Триполи и Жослен де Куртенэ.

Триполи сказал:

   — По условиям завещания Бодуэна Прокажённого я отныне король Иерусалимский.

   — Это так, — кивнул Жослен. — Но мы с тобой родственники и братья во Христе, а потому я должен предостеречь тебя: Иерусалим для тебя небезопасен.

Раннульф стоял в изголовье гроба, сложив руки на рукояти меча и глядя перед собой; речи этих людей звучали в его ушах адской музыкой.

   — Нет, — сказал Триполи, — я не боюсь. Но де Ридфор ухватится за любую возможность вмешаться, и к тому же нельзя забывать и о Кераке.

   — Ты можешь укрепить своё право на трон, — сказал Жослен. — Поезжай в Тивериаду и созови там совет баронов королевства. Пусть совет объявит тебя королём. — Жослен положил руку на гроб. — Тамплиеры доставят это в Иерусалим и позаботятся о погребении. Когда все признают тебя королём, ты сможешь явиться в Иерусалим и короноваться.

   — Ты говоришь разумно, — согласился Триполи. — Утром я уеду в Тивериаду.

Он повернулся и вышел. Жослен опустился на колено, пробормотал молитву и тоже покинул часовню.

   — Жослен сказал то, что хотел услышать Триполи, — заметил Стефан, — потому-то он ему и поверил.

Свечи у гроба догорали; Раннульф взял свежие, зажёг их и укрепил на оплывших огарках. Опустившись на колени, он перекрестился и прочёл «Отче наш». Свечи образовали вокруг гроба островок света; за его пределами часовня была погружена во тьму.

Ему казалось, что он слышит вокруг возню и шуршание: гигантские колеса, которые привела в движение смерть маленького человечка.

Мерцая белками глаз, Стефан говорил в темноту:

   — Как только мы можем хоть чему-то доверять? Триполи умный человек; если его так легко обвести вокруг пальца, на что надеяться такому, как я?

   — А что же ещё делать-то? — спросил Раннульф.

В глубине ночи зазвонили колокола к ночной службе. Между ними стоял гроб с телом мальчика, которого оба они любили. Раннульфу казалось, что голос Стефана доносится к нему через пропасть, которая становилась всё шире.

   — Я должен во что-то верить, — сказал Стефан. — Я не могу молиться в пустоту.

   — Так верь, — сказал Раннульф.

   — Как я могу, если вижу, как все вокруг обманывают себя? И при этом они так же уверены, как я. Даже больше! Потому что я уже сомневаюсь во всём.

Раннульф переступил с ноги на ногу. В темноте он услышал, как открылась и закрылась дверь.

   — Просто верь, Мыш, — сказал он. — Либо Иисус умер за нас и мы можем быть спасены, либо нет — и тогда мы прокляты. Так или иначе, лучше верить.

   — Не могу! — вскрикнул Мыш, и тогда она вышла из темноты на свет свечей и остановилась в изножье гроба.

   — Я знал, что ты здесь, — сказал Раннульф. — Когда говорил Жослен, я слышал в его голосе твои слова.

Сибилла стояла у гроба, прямая и тонкая, в длинном белом платье, с огромными глазами. Уставшему Раннульфу казалось, что её окружает озеро струящегося света. Из недр этого озера донёсся её голос:

   — Завтра Триполи уезжает в Тивериаду. А я поеду в Иерусалим и там стану королевой.

   — Зачем же ты явилась сюда и говоришь мне всё это?

   — Затем, что хочу, чтобы ты не вмешивался. Из всех людей в этом королевстве ты — единственный, чьи поступки я не могу предугадать.

Раннульф переступил с ноги на ногу:

   — Как же я могу не вмешиваться? Я рыцарь Иерусалимского Храма.

   — Тогда скажи мне, что ты на моей стороне. Я рождена для того, чтобы править в Иерусалиме. Кто ещё может там править?

   — Есть Триполи. Он тоже говорит о мире с султаном.

   — Триполи — узурпатор. Раннульф, Господь желает, чтобы я стала королевой. Я наконец исполню волю Господню в этом королевстве. Я заключу мир и положу конец кровопролитию — Святую Землю, поле битвы, я превращу в цветущий сад мира!

   — Так хочет Бог, — сказал Раннульф.

   — Нет! — Сибилла метнула на него взгляд, пылающий, как меч ангела. — Бог не хочет этой бесконечной войны. Бог не злой.

   — И не добрый. Он просто Бог, вот и всё.

   — Ты богохульствуешь! Ты вечно всё выворачиваешь наизнанку: зло есть добро, убийство — святость, жизнь — ад, а Небеса — поле битвы. Люди страдают и умирают, а ты читаешь проповеди, говоря, что так хочет Бог!

Раннульф не мог оторвать от неё глаз. Он наклонился и постучал костяшками пальцев по крышке гроба.

   — Сибилла, я нёс стражу у его смертного ложа. Где была ты?

Глаза её расширились. Она открыла рот, но ничего не сказала и, развернувшись, ушла во тьму.

   — Ты назвал её по имени, — сказал Стефан.

   — В самом деле? — Он был измождён до предела. Ему хотелось погрузиться в беспамятство сна.

   — Ты говорил с ней и прежде, — заметил Стефан.

   — В Монжисоре. Когда я убил Жиля. Меня хотели повесить, а она спасла меня. Она одна заступилась за меня и спасла мне жизнь. Я люблю её. Ради неё я готов сразиться с целым миром. Вместо этого сражением заканчивается каждая наша встреча.

   — Теперь она станет королевой.

   — Как захочет Бог.

   — И что тогда?

   — Будем исполнять приказы. То же, что мы делаем и всегда. У нас нет выбора, верно? Так к чему беспокоиться об этом?

   — А как же она?

   — Что — она?

   — Ты спал с ней?

Пальцы Раннульфа сжались в кулак.

   — Не смей говорить о ней так.

   — Значит, не спал.

   — Как я мог? Она замужем, она принцесса, она будет королевой Иерусалимской. Здесь у меня тоже нет выбора.

Стефан остро смотрел на него:

   — А если бы был? Если бы ты мог овладеть ею, забыть о Боге?

   — Этому не бывать, — сказал Раннульф.

Стефан покачал головой:

   — Ты такой же, как все мы, Раннульф. У тебя нет веры. Ты просто выполняешь приказы. Вот твоя вера — и более ничего.

Раннульф не ответил. Помедлив мгновение, он вновь перекрестился. Он знал, что Стефан прав. Остаток ночи они простояли, так и не сказав друг другу ни слова.