Роберт тер Хаак (2015)

Заходил Питер. У него были с собой показания Фреда Роса. Согласно им, Рос слышал, кто сообщил киллерам о местонахождении Кора. В Интернете ходило видео, сделанное сразу же после убийства. Рос сказал, что на этом видео можно увидеть информатора, это один из двух крутившихся вокруг мужчин.

Мы с Соней всегда хотели узнать, кто навел на Кора киллеров.

Эту видеозапись мы знали и сразу же кинулись ее пересматривать. Действительно, вокруг места преступления крутились двое — сводный брат Кора Адье и один из его приятелей по имени Басси. Кто-то из них? А кто? Рос не дал точного ответа.

Адье отпал сразу же. С Басси картина была довольно странная. Вим приказал Соне отдать ему машину, на которой ездил Кор, и продолжать платить зарплату. В тот день водителем Кора был именно Басси. Он подъехал за Кором ровно в тот момент, когда тот уже падал на мостовую, изрешеченный пулями. Басси сказал, что задержался с подачей машины, потому что ее заблокировали две другие. По этим причинам мы с Соней сразу же начали его подозревать.

Мы перестали думать на Басси после того, как Вим при людях с улыбкой сказал мне, что спрятал его, поскольку «он предал Кора». Обычно он использовал такую показуху, чтобы сбить человека с толку. Публично обвинив Басси, что тот «сдал Кора», Вим показывал, что сам он здесь ни при чем. Так что, судя по всему, это был не Басси.

Но теперь, увидев его на записи, мы снова засомневались.

— Если мы хотим выяснить, кто стукнул, надо узнать это у Вима, — сказала я.

Соня и Питер согласно кивнули.

Если Вим скажет, значит, он знает киллера. Но просто поговорить недостаточно. Как я докажу, о чем шел разговор на этом свидании? Вим может спокойно отказаться от всего сказанного.

Единственным выходом была запись. Но как это сделать? Вим сидел в тюрьме строгого режима, как пронести туда мой диктофон? Перед входом в тюрьму в Алфен-ад-Рийн надо пройти через рамку металлоискателя, а в аппаратуре обязательно есть металлические детали, пусть даже их немного.

— И как ты собираешься это сделать? — спросила Соня.

— Удалю весь металл, какой можно, — сказала я и стала разбирать аппаратуру. Я купила ручной металлоискатель, чтобы проверить, среагирует ли он на оставшиеся металлические детали. Он среагировал. Значит, надо прятать туда, где не заметят.

— Сонь, купи, пожалуйста, несколько презервативов.

Я обернула устройство туалетной бумагой и затолкала в презерватив.

— Так, теперь засунь это себе во влагалище, посмотрим, сработает ли детектор.

Соня ушла в ванную. Когда она вернулась, я поводила металлоискателем у ее паха, чтобы посмотреть, что получится. Ни звука! Я соорудила такой же «тампон» себе и попробовала еще раз. Металлоискатель вновь промолчал.

— Ладно, это хоть что-то. Но я не знаю, как настроен металлоискатель в тюрьме.

Из своего опыта уголовного адвоката я знала, что бывает по-разному. В некоторых тюрьмах я проходила через рамку со связкой ключей в кармане, в других она реагировал даже на косточки моего лифчика. В этой тюрьме я бывала, но ведь перенастраивать металлоискатель можно хоть ежедневно, это непредсказуемо. И попадать в скандальную ситуацию с обнаруженным перед входом в тюрьму металлом нам никак нельзя.

— Наденем брюки с железными пуговицами на поясе. Если металлоискатель запищит, скажем, что из-за этого. Но пуговиц не должно быть слишком много, иначе они точно насторожатся и нас не пустят. Поищи в своем гардеробе, — предложила я.

Мы перемерили все имеющиеся брюки, проверяя их металлоискателем.

— Я надену вот эти, — сказала Соня.

— Ага, эти подойдут. А я тогда надену вот эти. — Это были джинсы, чему я была не слишком рада. Я не люблю джинсы и вообще не ношу их.

— Как считаешь, он не обратит внимание, что я вдруг в джинсах? — спросила я Соню.

— Наверное, но выбора у нас нет. Придется тебе надеть их.

Ладно, со штанами понятно. Теперь нужна блузка, скрывающая аппаратуру. Найти что-то подходящее было непросто, и я потратила на эксперименты не один день. Раньше мы разговаривали с Вимом на улице, и я всегда была в куртке. Теперь это было невозможно — сидеть на свидании в куртке вряд ли получилось бы.

Летом я иногда надевала аппаратуру под платье, которое специально приспособила для этой цели. Но это не одежда для тюремного свидания. Кроме того, брат слишком хорошо меня знал, в том числе и мой обычный гардероб. У нас с ним общая привычка постоянно носить одно и то же. Каждый день в чистом, но наряд тот же. Если я надену что-то другое, это сразу вызовет подозрения.

К тому же по опыту всех предыдущих свиданий я понимала, что говорить мы будем шепотом, сидя впритык друг к другу. В этой ситуации у меня не получится отойти или отвернуться, если мне покажется, что он что-то обнаружил.

Помещение для свиданий ярко освещено, и любое несоответствие будет бросаться в глаза, каждый выступ моей блузки будет выглядеть преувеличенным. Если он заметит хоть что-то «не то», он сразу же найдет аппаратуру, и вот тогда я действительно спалюсь. Не только перед ним, но еще и перед тюремщиками.

Плюс проблема с шепотом. Если я засуну устройство под бретельку лифчика, оно окажется слишком далеко от уха и не уловит его шепот. Надо разместить его в районе воротника.

Я перепробовала множество блузок, распарывая и зашивая в них технику, и в конце концов нашла более или менее подходящую. Но запись шепота все равно оставалась проблематичной, и я решила поискать альтернативу. Неплохой вариант обнаружился в шпионской лавке на юго-западе Амстердама — часы с функцией записи.

Это могло бы сработать. Я знала, когда мы перешептываемся в тюрьме, я обычно обнимаю его рукой за шею. Запястье находится практически на одном уровне с его ртом, так что шепот записался бы. Единственная проблема в том, что это очень крупные часы, а Вим знает, что я не ношу такие.

В итоге я понадеялась, что в стрессовой ситуации он не станет обращать внимания на разные мелочи. Он встречается со мной, рассчитывая на мою поддержку, и у него и в мыслях нет, что прямо сейчас я его предаю.

Настал момент похода в тюрьму. Туда пришла и последняя пассия Вима. Мы запустили ее перед собой, чтобы наши возможные проблемы не случились у нее на глазах. Я очень нервничала. Теория очень сильно отличается от практики. Позволить себе спалиться я не могла, поэтому подопытным кроликом выступала Соня. Она прошла через пост охраны без малейших проблем. Рамка не пропищала. Уже хорошо. Часы тоже проскочили — охранникам и в голову не пришло, что это подслушивающая аппаратура. Теперь я сама. Уф! Удача. Ни звука! И мы поднялись в помещение для свиданий.

Мы были в тюрьме.

Я знала, что перед помещением для свиданий есть туалет. Там мне нужно будет незаметно забрать у Сони остальное оборудование. Кругом видеокамеры, так что если мы зайдем вместе, это будет выглядеть чересчур подозрительно. Поэтому сначала зашла она, извлекла технику из влагалища и оставила ее там. Следом зашла я, чтобы извлечь свою часть и собрать устройство.

Вим, конечно же, принимал своих посетителей в отдельном помещении. Мы поздоровались друг с другом. Я ужасно боялась, что он меня расколет. Удушит ведь на месте!

Он приобнял меня за плечи, и я почувствовала дрожь в его руке, он явно боялся услышать от меня то, с чем я пришла. Ужасно. Я чувствовала себя такой дрянью. Это ведь мерзость — вытягивать информацию о том, кто подставил Кора, из человека, попавшего в тяжелую ситуацию. Как я могла быть настолько подлой? Я чувствовала, что меня мутит.

Соня заметила мои сомнения. Она подмигнула мне и устремила на меня решительный взгляд. Это означало — вперед. Она права — сказав «а», надо сказать и «б».

Я сделала глубокий вдох и постаралась не выдать себя.

В: Как ты?

А: Все хорошо.

В: Правда?

А: Да. Итак, поехали.

С места в карьер, не успев даже присесть, я начинаю рассказывать о показаниях Роса.

А: (шепчет) Этот Рос, он там на одного показал.

В: Да.

А: Он показал на одного на записи, и теперь они занимаются наводчиком, чтобы выйти на…

Мы сидели рядом, Вим привлек меня к себе и прошептал на ухо:

В: Давай сначала.

А: Наводчика, который вывел на него… в Амстелвене.

В: Да, но как?

А: Ну Рос же сказал, что этот парень есть на пленке…

В: Да.

А: Ну вот, на видео есть парень, который взад-вперед бегает… Это наводчик.

В: (тихо) На что наводчик-то?

Вим совершенно не понимал, о каком наводчике шла речь. Я обняла его рукой за шею и прошептала на ухо: это про наводчика в убийстве Кора. Он мгновенно ответил, что слова Роса — небылицы.

А: Об убийстве Роса… Это из другого дела.

В: Не то.

А: Ладно (неразборчивый шепот).

Теперь уже и я не понимала. Что значит небылицы? Я повторила то, что сказал Рос. Но Вим остался непоколебим и намекнул, что с этой частью показаний у него проблем нет. Я дала понять, что сомневаюсь, но он был тверд.

В: Нет.

А: Это в его показаниях, он узнал об этом от Дэнни.

Вим помотал головой.

В: Не вижу в этом никаких проблем.

А: Это не так?

В: Нет.

А: Нет? (шепчет) А когда это случилось…

В: Нет.

А: Нет?

В: Нет…

Я спросила трижды, и трижды он ответил отрицательно. Он уверен в этом. Проблем с показаниями Роса у него нет.

Вим повернулся к Соне и своей подружке.

В: Ну а вы, красавицы, чего притихли? Давайте-ка поговорите друг с другом.

Всегда, когда Вим хотел без помех поговорить со своим посетителем, остальные должны были создавать фоновый шум, заглушающий разговор и не позволяющий записать его.

Вим объяснил мне, почему проблемы не существует. Между ним и «зазывалой» был посредник. Зазывалу он не знает, поэтому показать на него не сможет. Он называл наводчика зазывалой — я не использовала это слово.

В: (шепчет) Там был посредник, так что я его не знаю…

А: Точно?

В: Точно (шепчет).

А: Говоришь…

В: Да.

Вим поинтересовался, сколько человек присутствовало на записи.

А: Всего двое.

В: Ну и ладно.

По Виму, никто из них не был зазывалой.

Вим спросил, виден ли на записи человек, стоявший рядом с Кором в момент убийства.

— Нет, — ответила я.

Стоявший рядом был ранен и упал на тротуар рядом с Кором, поэтому в кадр не попал. Его вопрос меня удивил.

Я сказала, что Соню тоже допросят по делу об убийстве Кора. Это выдумка, которую мы заранее согласовали. Я все еще не понимала, кто был наводчиком, поэтому перевела разговор на одного из тех, кто бегал на записи. Намекнула, что опасаюсь — если наводчиком был Басси и его начнут допрашивать, он расколется.

А: (шепчет) Ведь Соне тоже велено явиться… Басси… если заговорит.

В: Нет.

А: Нет?

Вим прошептал мне на ухо: то, как я представляю себе случившееся, включая роль Басси, не соответствует действительности.

Значит, не Басси. И не Адье. Но кто же тогда? Я снова перевела разговор на Басси.

А: Он же полный чудило.

В: Ну да, но он никто. (шепчет) Правда.

Вим согласился, что он чудило, но не более того. Другими словами, зазывала — не он. Но кто это был, он так и не сказал. Я сделала еще одну попытку.

А: Последний вопрос, и я пошла…

Вим снова поинтересовался, что можно увидеть на пленке.

А: Ну я видела, как там Басси суетится…

В: Я очень испугался.

А: Ну да, я тоже.

В: Думаю — ты о чем вообще.

А: Я была очень напугана, потому что думала, ну это… ммм…

В и А: (перешептываются)

Я снова объяснила, что опасаюсь, как бы не заговорил зазывала.

А: Боюсь, что…

И тогда Вим объяснил, почему это невозможно. Зазывалой был человек, стоявший рядом с Кором. Он мертв. Это тер Хаак.

Теперь я поняла, почему Вим не сразу сообразил, о каком наводчике речь. Теперь я поняла, почему Вим уверен, что сказанное Росом — небылицы. Теперь я поняла его вопрос о присутствии на пленке человека, стоявшего рядом с Кором. И почему он так уверен, что Басси не был зазывалой. И откуда он знает, что никто из двоих на пленке не был зазывалой.

Вим с торжествующим видом огляделся вокруг, как будто гордясь тем, что с мертвым наводчиком ему ничто не угрожает. А у меня сразу появилось ощущение, что тер Хаака убили намеренно. Я заметила, что Соня пытливо посматривает то на Вима, то на меня. Я незаметно кивнула — узнала, кто это.

В стенах тюрьмы я говорить не хотела, опасаясь, что нас могут записать. Мы вышли на улицу.

— И? — тут же спросила Соня.

— Это другой человек, не тот, на кого мы думали.

После того как мы спокойно расположились в машине, я сказала ей то, что она хотела узнать уже очень давно:

— Это был тер Хаак.

Слова Вима о том, что Роберт тер Хаак был зазывалой, необязательно означают, что он сознавал эту свою роль. Спросить об этом Вима нельзя — это мгновенно возбудило бы его подозрительность. Возможно, его обманом вовлекли в это, например, с помощью посредника. Понятно одно — виновники его жестокого убийства должны быть наказаны по всей строгости закона.

Этим вечером Соня сказала мне:

— Ас, тебе не стоит переживать по его поводу. Он чудовище. Он и с тобой поступил бы так же, не задумавшись ни на секунду.

 

Мамино благословение (2015)

— Надо сказать маме, — объявила я Соне.

— Может, поедем прямо к ней?

— Давай.

— Нервничаешь?

— Да, немного. Мы этим уже два года занимаемся, но если мама будет против, продолжать нельзя. Тогда получится, что мы мучились зря, и нам предстоят еще долгие годы этих мучений. Но раз это ее ребенок, ей и решать.

— Ты хорошо ее знаешь.

— Поэтому и боюсь ее реакции. Она же всегда прячет голову в песок и оправдывает его.

Нашим детям мы уже рассказали, что делаем и что в конечном итоге можем оказаться свидетелями в суде. Хотя Департаменту юстиции и было обещано, что мы им не скажем, но хранить это в тайне до последнего было невозможно.

Наши действия очень сильно повлияют на их жизнь, и у них есть полное право все как следует обдумать, а не получать это в виде полной неожиданности. Если бы они решили, что делать этого не стоит, мы бросили бы все это незамедлительно. Лучше было узнать их мнение как можно раньше, и поэтому они уже довольно давно были в курсе происходящего.

Они были очевидцами наших сомнений, моментов, когда мы собирались все бросить, и моментов, когда решали продолжать. Но сейчас настало время сделать выбор.

Мы еще раз обозначили, что для нас существует большая вероятность заплатить за это собственными жизнями.

Фрэнсис сразу же сказала:

— Делайте! Он все равно собирается убить маму, так что лучше пусть она будет на шаг впереди него.

Ричи был полностью согласен с этим. Но в моем случае этот аргумент не подходил. Я занимала другую позицию по отношению к Виму — была его союзницей. Чем оправдать перед Мильюшкой то, что я рискую жизнью, которой ничто прямо не угрожает, как в Сонином случае?

— Ты ведь знаешь, какие могут наступить последствия, если я это сделаю, золотко? — спросила я ее.

— Знаю, мамочка, — тихо сказала она.

— Сейчас мне нужно решать.

— Да…

— Мне не приходит в голову ничего, что перевесило бы риск, которому я себя подвергну. Я понимаю, что не стоило бы этого делать, зная о том, чем все может закончиться, но все же…

— Мам, я понимаю. Иногда надо делать то, что должно, несмотря ни на что.

* * *

Мы подъехали к маминому дому. Соня припарковалась, и мы вышли из машины. Мама ждала нас на крыльце — она всегда была счастлива нас видеть.

— Как хорошо, что вы заехали, — сказала она, радуясь нашему неожиданному визиту. — Располагайтесь поудобнее. Чайку?

— С удовольствием, мамочка, — кивнула я.

— Я тоже буду, — сказала Соня.

— Мам, нам нужно с тобой поговорить. — Я сразу перешла к делу.

— Что у нас теперь? — спросила мама.

— Мы будем свидетельствовать против Вима.

— Что значит свидетельствовать?

— Ну рассказывать, что он сделал.

— Не слишком это разумно. Ему совсем не понравится, — озабоченно сказала мама.

— Я понимаю, но когда-то это должно прекратиться. Ты же знаешь, теперь на очереди Соня, и я не хочу этого дождаться, — вздохнула я.

— Ну и делайте тогда, — твердо сказала мама.

Мы с Соней удивленно переглянулись. Она сдалась так легко?

— Но ты должна понимать, что если мы это сделаем, он, вероятно, получит пожизненное…

— Будем надеяться, иначе он станет вас преследовать.

Мы с Соней снова переглянулись в полном изумлении.

— Мамуль, ты понимаешь, что говоришь? — спросила я для уверенности.

— Асси, а ты как думала? Он Соне угрожает, внукам моим угрожает! Это неслыханно! Ты думаешь, я не понимаю, что он собой представляет? Я до смерти боюсь, что он что-нибудь с вами сделает. По мне, пусть уж лучше в тюрьме сидит. Я не знаю, что сделаю, если с вами что-то случится. Удавлюсь, наверное!

— Ладно, я рада, что ты нас поддерживаешь. Я просто боялась, что ты не станешь.

— Не стану? Ас, от него всем было одно сплошное горе. А теперь он добрался до моей дочери и внуков! Он мой сын, и мне больно так говорить, но он зверь! Из-за него у меня и жизни-то нормальной не было, разве не так? Вечно эти свидания, вечно эти бабы его ненормальные. Вечный ор и проклятия, если что не по нему. Я даже не могла с Роем нормальные отношения строить, боялась, что он накинется на Роя и выкинет его за дверь.

Это действительно было печально. Мама познакомилась с Роем через пару лет после развода. Он зашел во фруктовый ларек, где я тогда подрабатывала, и мама с ним разговорилась. Потом он стал заходить еженедельно и спрашивать, как она поживает. Это был высокий симпатичный мужчина с суринамскими корнями. Они начали встречаться.

Виму это не понравилось. Он не хотел, чтобы его мать встречалась с «черножопым». Это было позорно. И в течение тридцати лет она тщательно оберегала этот секрет от Вима. Возможности иметь нормальные отношения у нее не было, и она осталась в одиночестве.

— А ты знала, что это Вим организовал покушение на Дейрлоостраат? — спросила я.

— Нет, ты не говорила. Это правда? Это он был? — спросила она.

— Да, это был он.

— Вот ведь негодяй. У меня перед глазами, как все это было. Так давно, а я иногда из-за этого уснуть не могу. Так и вижу — бах-бах-бах по окошку машины. Соня визжит, Ричи плачет. Кругом кровь Кора. В жизни не забуду. За что мне все это, как же такое возможно?

— Мамуль, давай-ка ты как следует вникнешь в то, что я говорю: если мы будем свидетельствовать, Вим, весьма вероятно, получит пожизненное. Ты понимаешь, что это значит? Ты никогда не сможешь прийти к нему на свидание, не сможешь ему даже позвонить, потому что он будет стараться использовать любой контакт с тобой, чтобы как-то нас выследить. Понимаешь? Говоря «да», ты прощаешься со своим старшим сыном. Ты сможешь так?

Я увидела слезы на ее глазах.

— Вот видишь, ты от одной мысли об этом плачешь.

Я тоже начинаю плакать и говорю сквозь слезы:

— Сонь, мы не будем!

Мама попыталась унять слезы.

— Но Ас, разве странно, что меня это так печалит? И тебе тоже невесело. Я буду очень тосковать до конца дней своих, но так надо. Это нужно прекратить.

— Ты уверена?

— Вполне.

— Ты будешь считать меня предательницей?

— Предательницей? Тебя? Потому что ты сестре помогаешь? Потому что за племянника с племянницей вступаешься? С ума сошла? Ты не предательница! Это он предатель! В нем течет нацистская кровь твоего деда.

* * *

Кроме мамы, был еще кое-кто, которого нам следовало иметь в виду, принимая решение отправить Вима за решетку на всю жизнь, — его сын Никола.

При малейшей мысли, что, отобрав у этого маленького мальчика отца, я сделаю ему больно, я отказалась бы от своих намерений. Его растили Майке и ее мама, а Вим называл своим «официальным источником дохода», потому что это был юный наследник богатого торговца недвижимостью.

Майке, которую Вим по-прежнему считал частью своего гарема, позвала меня на встречу сразу же после его ареста. О том, что мы будем свидетельствовать, еще никто не знал. Во время нашего общения она попросила меня помочь сделать так, чтобы Вим перестал навещать Николу. Она ужасно беспокоилась, что будет, когда Вим выйдет на свободу, и надеялась, что он останется за решеткой навсегда.

Я поняла, что Никола не слишком пострадает, если отсутствие Вима станет несколько более долгим, чем временное. А если его папаша получит по моей милости пожизненный срок, я не должна переживать, что навеки разлучила любящего отца и сына. Здесь причин отказываться от дачи показаний в суде не было.

За день до того, как об этом должно было быть объявлено, мы с Соней заехали к Майке рассказать, что мы сделали. Мы хотели, чтобы из-за Николы она узнала об этом заблаговременно, чтобы быть рядом с ним, если это понадобится.

 

Использование предварительных показаний (2015)

С середины декабря 2014 года до 19 марта 2015 года мы обсуждали вопрос использования наших предварительных показаний. В итоге мы на это согласились.

20 марта 2015 года показания должны были быть представлены перед судом, окружной прокуратурой и защитой. После долгой мучительной нервотрепки этот момент, наконец, настал. Мы были полностью готовы к этому, но затем нас известили, что все отменяется! Удар был оглушительным. Мои нервы уже не выдерживали.

Дату перенесли на понедельник, 23 марта 2015 года. В среду, 25 марта, должно было состояться формальное заседание суда, и я знала, что на нем Стин Франкен намерен ходатайствовать об освобождении Вима из-под ареста. Я полагала, что у такого ходатайства будут шансы на успех. Показания Рос относительно причастности Вим к заказным убийствам были информацией в лучшем случае из вторых-третьих рук. Если наши показания представят суду 23 марта, это окажется очень вовремя.

Пока же мы проинформировали прессу, исходя из понимания, что с нашими показаниями ознакомятся все стороны процесса. Газеты «Телеграф» и «НРС» собирались опубликовать наши интервью во вторник.

Но в понедельник 23 марта в 12.08 я получила эсэмэску от Бетти. Представление суду показаний снова отменили. Это будет сделано позже.

Снова отложили? Чтобы выяснить причину, я позвонила Бетти. Она сказала, что еще слишком рано, еще не предприняты все необходимые меры по обеспечению нашей безопасности. Я сказала, что мы уже проинформировали прессу, и просто так отменить все это не получится — нас сочтут за несерьезных людей. Бетти попросила меня отменить публикации, поскольку сегодня показания в суд не пошли, а если их опубликуют до того, как они поступят в суд, окружную прокуратуру и адвокатам, последствия будут катастрофическими.

Но мы не собирались отменять публикации, мы хотели обнародовать наши показания в заранее согласованную дату. Информация о них в прессе только поможет нашей безопасности. К этому моменту уже невесть сколько народу узнало о том, что мы будем свидетельствовать в суде, и вероятность, что это просочится к Виму, возросла.

Окружной прокурор хочет принять дополнительные меры для нашей безопасности? Но ведь мы уже давно находимся в очень небезопасном положении. Мы не были в безопасности, когда Вим угрожал нашим жизням; мы не были в безопасности с момента самой первой встречи с представителями Департамента юстиции; и уж совершенно точно мы не были в безопасности на протяжении двух лет, когда вынужденно общались с ним, уже дав на него показания.

Сильный и продолжительный стресс вконец вымотал нас, и мы не желали пребывать в неопределенности и дальше. Неизвестно, что нас ждет, но, так или иначе, 24 марта мы выступим против Вима — вместе с окружной прокуратурой или без нее.

Я сказала: мы понимаем, что делаем, и возможные последствия этого. Мы идем на это добровольно.

— Я освобождаю вас от любой ответственности за нашу безопасность. Не переживайте. Мы так решили, и пойдем на это с вами или без вас, — сообщила я Бетти.

В тот же день около пяти вечера я получила сообщение, что все возражения сняты и показания представлены суду и защите. Завтра же, а возможно, даже сегодня Вим узнает, что мы восстали против него.

Я целых два года думала о том, как будет выглядеть этот поворотный момент в наших с братом взаимоотношениях. Момент, когда он узнает, что его младшая сестра уже не один год старается, чтобы его осудили. Младшая сестра, которой прекрасно известно, как он боится пожизненного срока, оказывается, собирается сделать все, чтобы он его получил. При мысли, что он мог тогда почувствовать, у меня до сих пор наворачиваются слезы. Это, наверное, было как ножом в сердце.

 

Женщины сокрушают Холледера

Во вторник 24 марта 2015 года репортажи о нас появились во всех средствах массовой информации. Это началось с раннего утра.

«Женщины сокрушают Холледера» — под таким заголовком «Телеграф» опубликовала интервью с Соней и Сандрой. В тот же вечер «НРС Ханделсблад» поместила репортаж обо мне, и он попал практически во все телевизионные новости. В тот день мне нужно было присутствовать на суде в Ассене, и я не представляла, какой фурор вызвала наша история.

В этот день и вечер (после того, как нарезка из аудиозаписей прозвучала в эфире телепередачи «Поздний вечер на РТЛ») Виллем Холледер раскрыл свою истинную сущность.

Казалось, страна с облегчением выдохнула: до этого все лишь строили предположения, но никто и пальцем его не трогал. А Виллем Холледер действительно был чудовищем и совершил все то, в чем на протяжении многих лет подозревал его Департамент юстиции.

К счастью, не случилось того, чего я опасалась — неправильной реакции на нас. Наоборот, только в первый день мы получили более трехсот писем от знакомых и незнакомых людей, выразивших нам свою поддержку. И каждое такое послание было для нас по-настоящему важным. Особенно одно из них, которое переслал мне Джон ван Хейвел — журналист, пишущий о преступности.

Уважаемые Астрид и Соня,

мне хотелось бы выразить свое восхищение той отвагой, которую вы проявили, избрав именно такой способ распрощаться с Виллемом Холледером.

Я испытываю глубочайшее уважение к трем женщинам, которые, находясь в тяжелейшей ситуации, тем не менее решились на дачу показаний. Я считаю, что вы из тех, на ком стоят Нидерланды. По собственному опыту я знаю, что могут делать с людьми угрозы убийством и обусловленный ими страх. Человек ощущает отчаяние и бессилие, живет в постоянном стрессе, в тревожном ожидании «неизвестности», которая может в любой момент обрушить на него жестокий удар. Но вы сумели проявить характер и изменить обычный ход вещей.

Вернемся на мгновение к похищению Хайнекена — Додерера. Возможно, вы припоминаете использовавшиеся тогда кодовые обозначения — орел (Холледер со товарищи) и заяц (Хайнекен со товарищи). Теперь роли поменялись. Вы превратились из перепуганного зайца в гордо парящего орла.

Выражаю искреннюю надежду, что вам и вашим детям удастся насладиться чудесным и безопасным полетом — вы это заслужили.

С сердечным приветом,

Кеес Сиетсма

В 1983 году — Руководитель

следственной группы «Хайнекен»

* * *

В тот вечер мы с Соней сидели друг напротив друга за обеденным столом у нее дома.

— Ты тоже что-то чувствуешь? — спросила я.

— Да, — сказала она.

— А что именно?

— Такое же ощущение, как в день смерти Кора.

— Да, и у меня то же самое, — кивнула я.

Мы возвратились на двенадцать лет назад к источнику нашей скорби, и оказалось, что мы готовы по-настоящему скорбеть лишь теперь.

 

После показаний (2015)

Шаг, который я совершила, и понимание того, что я могу не дожить до старости, изменили меня.

Раньше моя жизнь была посвящена решению чужих проблем. Это сформировало меня и как личность, и как профессионала. Но теперь, услышав, как кто-то говорит о своих проблемах, я думаю: хватит хныкать, займись их решением.

Ты еще сможешь их решить.

А вот моя проблема неразрешима. У нее не может быть решения, с ней можно только покончить. И конец будет кровавым.

Вим найдет возможность отомстить, и ждать этого долго не придется. Я не переставала спрашивать себя — хорошо ли я поступила? Нет, я поступила нехорошо. Но выбора не было.

Сестра Сэма Клеппера, Лисбет, подарила каждой из нас — Сандре, Соне и мне — по браслету с четырехлистным клевером. Ей понятно, что немного удачи нам не помешает.

Собираясь вместе, мы регулярно обсуждали вопрос, кто станет первой «на выход». На самом деле все согласны, что первой буду я, поскольку моего предательства он никак не ожидал, и его лютая ненависть гарантирована мне навеки.

Вим принимал меня всерьез, советовался со мной, доверял мне, а я его предала. Такого он не перенесет, «не сможет с этим жить».

Мне казалось, что бронежилет будет полезен, а вот Сандра предпочла бы «на выход» сразу. Мы разговаривали об этом, сидя на диване у нее дома. Ее настрой мог показаться суицидным, но в нем был резон. Что толку, если бронежилет сохранит тебе жизнь, но это будет жизнь в инвалидном кресле, как у Роналда ван Эссена. Лучше уж сразу. Пожалуй, да, но бронежилет я все равно себе куплю.

Мой взгляд остановился на ее руке, и я заметила, что на ней нет браслета.

— А где твой четырехлистник? — спросила я.

Сандра ошеломленно замерла, ее лицо покраснело, она испуганно хватала ртом воздух.

— Боже, куда он девался? — в ужасе прошептала она.

Я знаю, о чем она подумала. Мы обе суеверны, и я поняла ее испуг.

— А, вон он, на диване, — сказала я.

Сандра с облегчением надела его снова.

— Ты подумала, что будешь первой?

— Да, я решила — это знак, что первой буду я, что везение отвернулось от меня, — откликнулась Сандра.

— Так я и подумала.

Меньше чем через неделю я обнаружила, что потеряла свой четырехлистный клевер.

 

Автомойка (2015)

30 мая в газете «НРС Ханделблад» появляется заметка о наводчике. Я хотела, чтобы мама была полностью в курсе того, чем мы занимаемся, поэтому поехала к ней отвезти газету. По дороге остановилась на автомойке.

Я поставила машину в моечный бокс и пошла получать в автомате жетоны. На обратном пути я увидела, что к боксам приближается машина, едущая против движения. В ней были два молодых человека. Они проехали мимо, затормозили, а потом двинулись задним ходом, внимательно рассматривая меня, будто желая убедиться в том, что это действительно я. Они остановилась в двух боксах от меня и остались в машине.

Тем временем я покрыла машину пеной. Один из парней продолжал наблюдать за мной, а другой нагнулся, как будто собираясь взять что-то с пола. Что-то было не так. Я собралась уезжать и принялась смывать пену с лобового стекла, чтобы у меня был обзор.

В этот момент к ним подъехала вторая машина. Худощавый парень в зеркальных очках вышел из нее и направился в мою сторону. Я внутренне похолодела и старалась как можно быстрее смыть пену.

Надо было срочно убираться отсюда.

Человек подошел и спросил:

— Ты Астрид?

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Мне моментально вспомнилось убийство Миремета. Там была использована та же фраза: его спросили «Ты Джонни?», и, получив утвердительный ответ, расстреляли в упор.

Я не знала, что ответить.

— Ты Астрид? — снова спросил он.

Я ответила «да» и стала ждать незамедлительного конца собственной жизни.

— Я — Макали, — сказал человек. — Как ты?

— Нормально, а как ты?

Фамилия Макали была мне знакома. Это был клиент одного из моих коллег, но в лицо я его не знала. Он вел себя вполне дружелюбно, и было непохоже, что он собирается как-то повредить мне, но те двое оставались в машине, и он шел к ним. Может быть, просто подходил удостовериться, что это именно я, и сейчас по мне откроют огонь?

Я бросила шланг, вскочила в машину и рванула с места, не смыв до конца пену. Меня трясло. Это то, чего всегда хотел Вим.

«Они так напуганы. Они знают, кто я, они знают, на что я способен, и когда они вдруг видят, что к ним бегут с этой штуковиной наперевес, то понимают — все кончено. А следующая мысль у них: напрасно я это сделал». Примерно так он всегда говорил о своих жертвах.

Да уж, я тоже знаю, знаю, каков ты и на что ты способен. И я тоже пойму, что это все, когда увижу, как ко мне приближаются с этой штукой наперевес.

Но я не стану думать, что сделала это напрасно. Потому как я знаю, братец, что, когда мой гроб отправится в печь крематория, ты будешь медленно гнить в своей камере, лишившись по моей воле некогда снисканной тобой славы. И без привычных привилегий, поскольку и их я тебя тоже лишила.

Может быть, ты задумаешься — а что хуже? Умереть самому или отправить меня в печь и ждать, когда я вернусь к тебе привидением? А когда мы вместе со всеми другими твоими жертвами наведаемся в твою камеру, невидимые надзирателям, для тебя в ней воздуха не хватит.

Это происшествие стало одним из поводов для разговора с дочерью. Я решила встретиться с ней тем же вечером.

— Дорогая моя, сегодня днем было мгновение, когда я решила, что мой час пробил. Ты же понимаешь, что это может случиться в любой момент, правда?

— Да, знаю, мамочка, — сказала она, закусив губу. Но слезы все равно брызнули из ее глаз.

— Поэтому мы должны поговорить о моих похоронах и о том, как ты будешь без меня.

Я тоже не могла удержаться от слез. Но взяла себя в руки: сегодняшний эпизод лишний раз подтвердил необходимость как можно быстрее поговорить об этом.

— Я не хочу открытый гроб, не надо, чтобы люди видели мое безжизненное лицо. Я хочу закрытый гроб. И я хочу, чтобы меня кремировали. Тепло и уютно. Противно думать, что ляжешь в холодную землю. Поэтому — в печь, а потом урна в уютной комнатке. Цветы, пара фото в рамочках, тепло и хорошо. И нет необходимости на могилку приходить, ты же все равно не соберешься. Нет, лучше уж я дома, с тобой и твоими детишками. Вот чего я хочу.

— И я, мамочка, — плакала она.

— Вот и хорошо, радость моя. И тебе придется жить дальше. Надо оставаться такой, какая ты есть. Ты справишься, так что на этот счет я не беспокоюсь. А малыши скоро привыкнут. Покажешь им звездочку на небе и скажешь, что я там и мысленно всегда с ними.

Теперь плакали мы обе.

— Но мне будет так тебя не хватать, мамочка, — прошептала Мил сквозь слезы. — Твоего голоса, твоего запаха. — Убитая горем, она встала и начала собирать одежду. — Мне надо сохранить твой запах. Мне нужно как можно больше вещей, хранящих твой запах. Я хоть их нюхать смогу, когда тебя не станет.

Мое сердце надрывалось. Что за жизнь. Смерть кажется мне чуть ли не наградой, но ведь придется оставить после себя столько печали!

Тем не менее я обязана обсудить с Мильюшкой все это, поскольку не знаю, сколько мне осталось. Естественно, мы говорили об этом не впервые: прежде чем решиться окончательно, мы обсудили возможные последствия со всеми детьми. При этом мы объяснили, что и не согласившись дать показания, будем рисковать точно так же. Они понимали, что это за риск.

Я объяснила детям, что скорее приму смерть от его руки, чем из-за него. Если я погибну из-за него, он останется развлекаться на свободе, невзирая на страдания своих многочисленных жертв, и моя смерть окажется напрасной. Если же погубит меня он сам, то я как минимум буду горда, что смогла открыть правду о нем и что он поплатится за свои преступления.

— Иди-ка ты спать, утро вечера мудренее, — сказала я Мильюшке. — Я пока жива и вовсе не собираюсь подставляться под пули.

 

Самоубийство (2015)

Мы вчетвером — мама, Соня, Мильюшка и я — едем на моей машине. Звонит Джон ван Хюйвел с вопросом, не слыхала ли я, что Вим совершил самоубийство в тюрьме строгого режима.

Что? Самоубийство? На глаза моментально наворачиваются слезы. Моя первая мысль — мы убили его.

Он всегда думал, что за убийства ему дадут пожизненное, и каждый раз говорил, что в этом случае покончит жизнь самоубийством. Он даже показывал маме, как сделает это: «Гляди, стоит только сжать вот эту артерию, и все, мне кранты».

Поэтому мы думали, что такой его шаг выглядел бы вполне логично.

— Что такое? — спросила мама.

Плача, я сказала ей, что Вим совершил самоубийство. И вдруг почувствовала невероятное облегчение: за какие-то пять секунд впервые за многие годы я смогла ощутить, что я свободна и — главное — нахожусь в безопасности. Прочувствовать это в полной мере мешает Джон, говоря, что Департамент юстиции пока не дал подтверждения. Он спросил, могу ли я проверить информацию.

— Да, давай-ка проверь, а то вдруг ты нас напрасно разбередила, — попросила мама.

Я позвонила Бетти. Через пятнадцать минут она перезвонила и сказала, что слухи не подтверждаются.

Когда она позвонила в тюрьму строгого режима, ей сказали, что в данный момент Вим дежурит на пищеблоке.

 

Виму предъявлено обвинение в убийстве Кора (2015)

Мы с Соней ехали на ее машине, когда Бетти Винд сообщила нам официальную новость: Вима будут судить по обвинению в убийстве Кора. То, на что мы так надеялись в течение двух последних лет, сегодня стало реальностью.

Соня смотрела на меня, я видела на ее щеках слезы и понимала, что сейчас последую ее примеру.

— Вечная память, — рыдала она.

— Вечная память, — откликнулась я.

Это надпись, которую мы заказали на могильную плиту Кора. Это и своего рода наш девиз — добиться справедливости для Кора, Ричи и Фрэнсис.

— Наконец-то ты обрел покой, родной, — прошептала Соня мужу.

 

Уроки стрельбы (2015)

— Выдайте мне разрешение на оружие, чтобы я могла хоть что-то сделать, когда придут по мою душу, — сказала я нашему куратору из программы защиты свидетелей.

Но это противозаконно, поэтому она не согласна.

— Придется нам тогда получать разрешение на оружие самостоятельно, — сказала я Сандре.

— Думаешь, нас примут в стрелковый клуб?

— Не будут принимать — устроим скандал. Чем мы хуже других? Мне не хочется тупо погибать под пулями. Ладно, положим, я уже не боюсь, но сдаваться без борьбы, когда на кону твоя жизнь, просто нелепо. Меня это не устраивает. Это все равно что вернуть ему прежнюю власть над собой, и только потому, что он не должен соблюдать законы, а я должна. Так что кровь из носу, а я хочу иметь возможность завалить хоть одного из киллеров, когда увижу их. Я просто так не дамся.

— И я тоже, — поддержала меня Соня.

— Ну тогда этим и займемся.

21 июля 2015 года

Сандра изучила имеющиеся возможности, и мы решили записаться на курс самообороны и брать уроки стрельбы. Наш первый урок в стрелковом клубе должен был состояться 24 июля.

Сандра записывала нас не по фамилиям, но придется показать документы, удостоверяющие личность, так что все обнаружится моментально. По дороге в клуб я сказала:

— Увидев мою фамилию, они обосрутся от ужаса.

Поначалу всегда бывает непонятно, во что все может вылиться. Поэтому я обычно тяну с предъявлением документов до последнего. Желательно, чтобы это происходило уже после личного знакомства, когда люди понимают, что бояться меня не стоит. Так же было и здесь.

Прибыв на место, мы мило поболтали с двумя доверчивого вида девушками. Мы очень хорошо пообщались, после чего потребовалось предъявить удостоверения личности. Я решила, что после всего отказ маловероятен, но знать наверняка невозможно.

Появился серьезного вида инструктор.

— Это вы приехали на вводное занятие?

— Да, — хором сказали мы, силясь выглядеть абсолютными блондинками.

— Ну тогда начали.

27 июля 2015 года

Сандра прислала эсэмэску, что будет у меня в 8.15 утра. Она спросила, на чьей машине мы поедем — на моей или ее? У меня совершенно вылетело из головы, что сегодня в 9 мы встречаемся с нашим инструктором по самообороне.

Для начала я хотела понять, с кем мы будем иметь дело. Если человек не понравится мне сразу, я распрощаюсь, не называя ни наших имен, ни причин нашего интереса к этому делу. Если впечатление окажется нормальным, то я хотела бы понять, насколько человек готов хранить наши занятия в тайне. Нам совершенно не улыбалось, если кто-то будет ради красного словца упоминать наши имена. Нам действительно нужно было, чтобы о нашей подготовке не знал никто.

Мы договорились встретиться в амстердамском «Хилтоне». Сандра привела инструктора за столик, где уже сидела я. Он представился.

На первый взгляд все хорошо. Поза, голос, энергетика. Он понравился мне сразу же. Неплохое впечатление произвел и его краткий рассказ о себе. Он не переоценивал себя, не задавался. Совершенно не раздражал меня. Поэтому я решилась открыть карты и рассказала, кто мы, и зачем нам это нужно.

— Причина нашего интереса к обучению у вас в том, что мы — женщины, которые свидетельствуют против Виллема Холледера. В краткосрочной ли, в долгосрочной ли перспективе, но мы ожидаем покушений, и не хотим сдаваться просто так.

Бедный парнишка не мог перевести дух — к такому он готов не был. Воскресным утречком ему объявили нечто доселе для него невообразимое.

— Да уж, непростая задачка, но нет ничего невозможного. А вы, похоже, относитесь к своей ситуации философски, — сказал он, овладев собой.

— Потому что мы смирились с ней в тот момент, когда на это пошли. Мы знаем, что нам конец. Вим никогда не простит предательства. Мы понимаем, что он живет лишь мыслью о мести. Он всегда говорил, что покончит жизнь самоубийством, если получит пожизненное. Но сперва он дождется, когда нас всех укокошат по его приказу.

— То есть вы знаете, что должно случиться, но не знаете, когда? — спросил инструктор.

— Да, а пока что у нас есть время, чтобы позаниматься с вами. Но годовой абонемент я брать не буду, если только вы не возместите неиспользованные уроки, — пошутила я.

— Думаю, это будет вам полезно. Но вы должны понимать, что если вас действительно захотят достать, то достанут, и эти курсы вам не помогут.

— Это мы понимаем. Гарантия с возвратом денег нам не требуется. Мы не питаем иллюзий насчет того, что ваши уроки сохранят нам жизнь, но нам нужно научиться давать достойный отпор. Может, мы сможем улики собрать, типа ДНК под ногтями, и полицейские арестуют виновных и установят их связи с Вимом. Не хотим тупо идти на заклание, и для нас невыносима мысль, что он избежит наказания из-за идеального алиби, как в случае с Томасом ван дер Бийлом.

— Ну что же, дело непростое, но со следующей недели давайте начинать, — сказал инструктор.

— Хорошо, так и сделаем. Моя сестра тоже будет, — проговорила я.

Мы втроем вышли из «Хилтона». По пути к машине я говорю Сандре:

— Ну мы сделали все, что могли.

 

Герард не даст показаний (2015)

Сегодня Герард собирался заехать за мамой, чтобы отвезти ее к нам на ужин. Около часу ночи она позвонила с вопросом, не отвезу ли я ее домой после ужина, потому что Герард не мог.

Я понимала: на самом деле это зашифрованное послание о том, что Герард хочет со мной повидаться, но мне совсем не хотелось мотаться к нему за пятьдесят километров и обратно среди ночи. Хочет увидеться — отлично, только пусть приезжает ко мне.

— Нет, мамуль, не смогу, но вы можете заскочить ко мне на мороженое. Я дома.

— Чудесно, — сказала она.

Старушка прекрасно понимала, о чем идет речь, она училась этому на протяжении многих лет. Все всё поняли: они приедут ко мне.

Герард рассказал, что он уже собирался выезжать за мамой, когда к нему пришли полицейские и предложили поговорить о Виме. Они оставили ему свои визитки. В первую очередь его интересовало, действительно ли это была полиция. Его жена уже как-то раз открыла дверь полицейским, которые на самом деле оказались похитителями.

Он показал мне карточки, и на одной из них было имя одного знакомого детектива, с которым мне тоже приходилось беседовать.

— Да, вот этого я знаю, он действительно легавый. И? Что думаешь делать? — спросила я.

— Я поговорю с ними, но без протокола, потому что его приобщат к делу, и Вим его прочитает.

Позиция Герарда была мне известна. Мы с Соней еще в 2011 году, перед освобождением Вима, спрашивали его, даст ли он показания, если мы соберемся это сделать. Но и тогда он говорил примерно то же: «Вам же тогда не жить, что толку этим заниматься? Какой смысл?». Герард остался при своем мнении и сейчас: «Зачем погибать всем троим? Я хотя бы смогу заботиться о маме, когда вас не станет».

 

Смерть II (2015)

В конце этой недели мне снова пришлось столкнуться с тем, что знакомые нашей семьи воспринимают мою скорую гибель как данность. Мы с Соней гуляли по улице Схелдестраат и зашли в кафе-мороженое, где я встретила Неттеке.

Я знаю ее еще со времен наших уроков английского в начальной школе, которые проходили в школе Палм.

Она была самой крепкой девочкой своего класса, и однокашники решили, что ей нужно подраться с самой крепкой девочкой моего класса, то есть со мной. Школа Палм решила сразиться со школой Тео Тийссен.

Бедная Неттеке вряд ли стала бы затевать драку сама, но ее подначивали одноклассники. Собравшись с духом, она настигла меня у табачной лавки. Я понятия не имела о ее задумке и решила, что она тоже собирается что-то купить.

— Приветик, — сказала я, оглянувшись на нее.

— Приветик, — смущенно ответила она и выбежала обратно на улицу.

— Она шла за тобой, чтобы подраться! — возбужденно сообщила подружка Ханна, которая была вместе со мной.

— А-а, — сказала я совершенно равнодушно.

— Ну, только она побоялась. Трусиха. Ты знаешь, что ее отец в тюрьме сидит? В Англии, представляешь!

— А-а, — опять протянула я, не слишком понимая, как одно связано с другим.

Неттеке была из йордаанских. Люди, конечно, поговаривали, что ее отец сидит, но это скорее была простая констатация факта. В Йордаане обитали низшие слои общества, люди были рады, если денег хватало на прокорм семьи. Важно было не как человек зарабатывает, а сколько.

Неттеке стала первой девочкой, которую я осмелилась привести к нам домой. Днем, когда отец на работе, мы забегали полакомиться маминым печеньем. А потом Нетти познакомилась и с остальными членами семьи.

— Твой брат работает? — спросила она как-то на улице, увидев, как мимо проезжает Вим на «Мерседесе».

— Не знаю, — сказала я.

— Не знаешь?

— Нет. — Я действительно этого не знала.

— Мой отец знаком с твоим братом, — заговорщическим голосом сказала Нетти, и я моментально сообразила. Брат ездит на дорогой машине, причем я не в курсе, работает ли он, и при этом знаком с ее отцом.

Нетти хотела сказать, что мой брат тоже занимается темными делами.

* * *

В свое время у отца были другие планы относительно Вима. Он хотел, чтобы его старший сын стал уважаемым членом общества, чему как нельзя больше соответствовала работа полицейского.

Отец записал Вима на собеседование. Накануне вечером он решил проинструктировать сына насчет вежливых манер и достойного поведения. Отец делал это в своей специфической форме, несколько переборщил, и в результате Вим оказался с фингалом под глазом и разбитой губой. Идти в таком виде на собеседование он отказался.

Возможно, жизнь Вима сложилась бы совершенно иначе, оставь его отец в покое в тот вечер. Но чем занимается Вим и как это связано с криминалом, было мне совершенно непонятно. Я видела лишь отдельные фрагменты его жизни.

Вот они с Кором заходят к нам по пути из спортзала и весело усаживаются за обеденный стол, на котором хлеб, закуски и специально купленные для них мамой стейки.

Вот к нам зашла его суринамская подружка-стриптизерша, которая показывает мне свою косметику и нижнее белье в блестках. Вот он захватил меня с собой в квартал красных фонарей, где в итальянском кафе-мороженом мне покупается молочный коктейль со взбитыми сливками, чтобы было не так скучно его дожидаться.

Коричневый брусок, который он показывал мне в детстве, — позже я поняла, что это была анаша, которую курили многие ребята из школы.

В этих эпизодах я не замечала за Вимом ничего плохого. А вот отец, оравший, что от Вима никакого толку, творил мерзости ежевечерне.

* * *

— Какой ужас. Что же теперь будет? И как ты к этому относишься? — спросила Неттеке.

Слово «смерть» не прозвучало, но о чем она, было понятно и так. Ну да, разумеется, как ты относишься к своей вот-вот грядущей смерти? Я делала вид, что все нормально, а сама постоянно озиралась — нет ли вокруг потенциальных киллеров. Вот так к этому и относятся.

— Стараюсь прожить как можно дольше, вот и все.

Этот разговор донельзя очевидно показывал, насколько по-разному мы с ней жили. Она действительно жила, а я не более чем выживала. Но я не считала себя менее счастливой. Просто меня радовали другие, менее значительные вещи.

— Так ты нормально живешь? И как у тебя получается? — спросила Неттеке.

— Я очень люблю по утрам попить кофейку где-нибудь здесь.

Она участливо смотрела на меня. «Неужели это ее представление о хорошей жизни?» — явно думала она.

— А потом я иду куда-нибудь еще по соседству и ем йогурт. А вечером — в японский ресторан, чем чаще, тем лучше. Обожаю японскую еду.

— А кроме еды, ты чем-нибудь еще занимаешься? — Ее голос был исполнен сострадания.

— Да нет, на самом деле только еда делает меня счастливой. Такие маленькие радости жизни, понимаешь.

— А может, тебе просто уехать?

— Да не люблю я заграницу. Мне там даже в отпуске не нравится. Что мне там делать?

Она явно не понимала.

— Тебе ведь и полтинника нет, и тебе уже жить неинтересно?

— На самом деле я очень от всего устала. Я не хочу больше скрываться.

А еще я не хотела продолжать этот разговор. Он меня не радовал. Все равно я толком не могла объяснить, почему мне пришлось примириться с мыслью о гибели. Мне и самой это не до конца понятно. Не знаю, почему так, знаю лишь, что так надо.

— Как твоя мама? — Я перевела разговор на другое.

— Хорошо.

— Прекрасно.

— Ну мне пора. Скоро увидимся, — соврала я.

 

Прощай, работа (2015)

Я спешила на работу. Мне нужно было успеть в суд к началу допроса свидетеля, назначенному на девять утра. Идя вниз по лестнице, я, как всегда, помнила, что дойти до машины — дело, сопряженное с риском для жизни. Никогда не знаешь, что ожидает тебя в конце этих ступенек. Не удивлюсь, если там меня поджидает киллер. Это от меня никак зависело, так что, невзирая ни на что, я продолжала путь вниз.

Если там киллер, то все, уже ничего не сделаешь. Это уязвимое место, которого трудно избежать. Оказавшись в машине, ты получаешь шанс, хотя и это зависит от того, на какой машине ездить.

Я спешила к машине, которая довольно далеко. Припарковать ее у дверей я не смогла — все было забито. Пришлось оставить ее за углом.

Чем больше расстояние, которое требуется пройти до машины, тем уязвимее я становилась. Особенно сейчас, когда машина вне моей видимости. Если машина перед домом или прямо у дверей, засаду можно заметить. Намного сложнее сделать это, когда она за углом. Я понимала, что киллер может точно определить дорогу, которой я пойду к машине. Его внимание сосредоточено на твоей машине и на твоем доме. Прямая между этими двумя точками — путь, которым ты пойдешь. Необходимость свернуть за угол делает тебя уязвимее — ты не знаешь, что тебя там ждет.

Я торопилась, чего нельзя делать, когда требуется оценить обстановку.

В этот понедельник все шло наперекосяк. Понимая, что за углом может таиться угроза, я перебежала на другую сторону, чтобы сперва осмотреть улицу, на которой стоит машина, а уже потом подходить к ней. Машину не было видно, ее заслонял большой автобус. Плохо, подумала я. Это сделано специально? И что или скорее кто находится в автобусе?

На полпути к машине я заметила человека, который не вписывался в уличную обстановку. Он не шел по улице, а просто стоял на ней. Боковым зрением я видела, что он наблюдает за моей машиной.

Я замедлила ход и прижалась к линии домов. Пока он меня не заметил, по крайней мере, судя по его поведению. Я спряталась на одном из многочисленных крылечек, чтобы меня не было видно с улицы. Что-то не так. Я была уверена, что он стоит здесь, поджидая именно меня.

Я не хотела ждать на крыльце слишком долго, человек мог в конце концов заметить меня. Я думала позвонить в одну из квартир, сказать, что мне плохо и попросить вызвать врача. Вероятность, что хорошо одетой больной женщине откажут, не слишком велика.

Но я ведь спешила, черт возьми, мне необходимо было присутствовать на этом заседании. Может быть, мне чудится, и как я объясню свое опоздание судье, секретарю и свидетелю? Расскажу им, что решила, будто меня сейчас будут убивать, и поэтому опоздала? Ну и как это будет выглядеть? Самой смешно, честное слово.

Что же делать? К машине подходить точно нельзя. Я решила вернуться на угол, с которого пришла, и позвонить Соне — узнать, где она.

— Еду к тебе, уборку делать, — ответила сестра.

— Сможешь подхватить меня, когда приедешь? Вокруг моей машины кто-то крутится.

— Конечно, сейчас буду.

— Через сколько? Я тороплюсь, мне в суд нужно.

— Десять минут.

— Ладно, давай быстрее, может, еще успею. Подъезжай ко входу в «Кофикомпани», там полно машин, притормозишь, я запрыгну и поедем дальше.

На всякий случай я позвонила и Сандре. Мы всегда предупреждали друг друга, когда видели что-то подозрительное.

— Сан, тут какой-то мужик около моей машины крутится. Мне это не нравится, меня заберет Соня. А ты тоже поосторожнее, когда будешь выходить из дому.

— Конечно, — сказала она.

Подъехала Соня, я прыгнула к ней в машину.

— Сил моих больше нет.

Я успела точно к началу заседания. Оказалось, что полиция не предоставила свидетеля, так что я могла спокойно отправляться домой. Все эти волнения были впустую. Для меня это стало последней каплей.

Если я хочу получить шанс на выживание, то должна жить так, как Вим. Ему удалось прожить так долго только благодаря своему образу жизни.

— Меня сто раз пытались убить, — говорил он мне в прошлом году.

Наверняка преувеличивал, но люди, которые хотят его смерти, есть точно.

Томас ван дер Бийл прямо говорил Тевену, что у него не получилось убить Вима. С ним очень хотела покончить целая группа, в составе которой был Кеес Хаутман. На Рождество 2005 года у них ничего не вышло, но от своей цели они не отказались.

Сам Вим рассказывал мне, что Виллем Эндстра пытается убрать его с помощью братьев Пичени и Маленького и Большого Виллемов, и охота на него была в полном разгаре.

Был еще случай, когда сын Средана «Сержа» Мирановича пришел разрядить в него свой пистолет в ресторан «Кобе» в отместку за смерть отца. Так что и помимо Миремета с его кланом, людей, желавших прикончить Вима, более чем хватало.

Как-то раз его хотели убить на Вестерстраат, где он был с мамой. Тогда он собирался писать заявление в полицию. И еще в тот раз, когда мы с ним сидели ресторане на улице Ван Ваустраат, и внимательно рассматривавший нас парень потянулся к карману.

Я действительно верю, что ему много раз удавалось избежать смерти. Понятно, что ему кажется, что таких случаев было не меньше сотни.

Вим выжил в том числе и благодаря тому, что у него не было какого-то определенного режима и регулярно посещаемых мест, а вместо постоянного адреса был целый перечень квартир, где он мог остановиться.

Он мог пожить в арендованном у приятеля-врача доме в Хейзене, у Мэнди в Утрехте, иногда у Майке в Амстердаме, в хейзенском отеле «Ньюпорт» с Никки, у своей новой пассии Марике в западной части Амстердама и у Джилл в Йордаане. А кроме этого, был еще и дом Сандры.

У него не было определенного места жительства. Место работы по определенному адресу заменяли бесконечные перемещения на скутере. Встречи назначались в оживленных барах и ресторанах, где было столько народу, что ни один киллер не стал бы открывать там огонь. Он никогда не назначал встречи заблаговременно и всегда изменял время и место или вовсе отменял их, если чувствовал что-то не то.

Машину перед домом заменял гараж, в который столь ненавистный ему сын Сандры ставил его скутер на ночь. Он же выгонял его по утрам, поскольку Вим считал это слишком опасным для себя занятием. А со скутером в гараже было непонятно, в доме он или нет.

Так что устроить на него засаду было невозможно. Его телефон был заблокирован на любые входящие звонки, он всегда звонил сам. А с вынутой батарейкой отследить его перемещения по телефону тоже было нельзя.

Со мной все обстояло иначе. Мое местонахождение можно определить — у меня есть квартира, из которой я выхожу и в которую возвращаюсь, машина, которую я паркую рядом с домом, и офис, где я работаю. Прежде всего, офис, где меня может найти кто угодно и в любое время. Именно этот аспект моей жизни вынуждал меня соблюдать определенный график.

Ночевать дома меня никто не заставлял. Не было никакой проблемы и в том, чтобы пользоваться другими средствами передвижения. Но вот работа — она действительно могла меня убить. Я была не в состоянии в последний момент отменить или отложить судебное заседание. Они жестко планируются на несколько месяцев вперед. Бывают дела с клиентами, подвергшимися задержанию, и откладывать их означало бы продлевать их, возможно, безосновательное содержание под стражей. Это противоречило бы моим адвокатским обязанностям.

Я не могла мгновенно организовать посещение клиентов в тюрьме или нанести им неожиданные визиты. Они знают, когда я приду, надо планировать это заблаговременно, и это нельзя делать без предупреждения. Я работала по делу вместе с клиентом, и такое сотрудничество требовало координации, поэтому всем было известно, где я нахожусь. Не только клиентам, но и их сокамерникам, их семьям и тюремному персоналу. Это целая толпа, в которой вполне мог найтись один жадный персонаж, готовый сдать меня за скромную мзду. Кто-то, никак не связанный со мной, мог захотеть сделать Виму любезность и сдать меня киллеру. Оставаться адвокатом по уголовным делам, не встречая повязанных с ним людей, было не возможно.

А что, если Вима переведут со строгого режима в исправительное учреждение, где он сможет общаться с пацанами? Ему не составит особого труда использовать этих пацанов для собственных целей. Зачастую это легко внушаемые люди недалекого ума или с психическими отклонениями, которые пойдут ради своего кумира на все.

По мере развития событий все будет становиться лишь опаснее.

Я любила свое дело. Но в то же время оно связывало меня с миром, который, как я понимаю, предоставлял массу возможностей выследить и устранить меня. Из-за этого я и раньше боялась угодить в какую-нибудь ловушку.

Сразу же после того, как стало известно о наших показаниях, я занималась делом одного клиента. Его история давала основания предполагать, что он может представлять для меня опасность. В тот день я должна была идти вместе с ним на судебное заседание, и мне было очень тревожно.

На всякий случай в машине я была в бронежилете. Время моего приезда было известно заранее, и подойти ко мне на ступеньках здания суда не составило бы никакого труда. Поскольку я адвокат, то не обязана проходить сквозь рамку металлоискателя. Зайдя внутрь, я переоделась в обычную кофту в туалете. После заседания я снова сменила кофту на бронежилет, незаметный под верхней одеждой. Так что до машины можно было проследовать в относительно защищенном виде. Ничего не случилось.

Но любые, даже вполне рядовые ситуации внушали мне страх, и это затрудняло мою работу. Кто-то из клиентов вопреки моей рекомендации пожелал присутствовать в суде, но не стал заходить непосредственно в зал. Я тут же насторожилась, подумав: а не хочет ли он таким образом указать на меня, чтобы после заседания я стала легкой добычей?

Назначая встречи вне офиса или суда, я в последний момент изменяла место или приезжала на полчаса раньше, чтобы оценить обстановку. В сложившихся обстоятельствах я рисковала жизнью, и мне следовало постоянно быть начеку.

Но я стала уставать от этого и перестала испытывать удовольствие от работы. Мне было понятно, что такой образ жизни угрожает моему существованию. Сперва я не собиралась сдаваться, хотела продолжать работать, но это было легкомыслием.

В тот же день я написала своему партнеру, что я ухожу.

Мой партнер, с которым мы на протяжении двадцати лет отмечали Рождество и Новый год. Мой партнер, который прошел со мной через все — смерть Кора, судебное преследование, мои свидетельские показания — и всегда был готов помочь. Мой партнер, которого я ни разу даже в щечку не чмокнула и который ни разу не чмокнул в щечку меня, поскольку нас связывали чисто дружеские отношения. Мы оба были противниками любых неожиданностей, и в первую очередь непрошеных физических контактов. Мы оба терпеть не могли бывать в обществе, а если отказаться от приглашения было невозможно, то шли вместе.

Мой партнер — единственный, кто никогда не обманывал ни меня, ни кого-либо еще. Его невозможно было бы уличить даже во лжи во спасение. Он был порядочен до старомодности.

Я написала моему партнеру, потому что не смогла бы говорить с ним об этом: приняв это решение, я была способна лишь рыдать.

На протяжении двадцати лет мы каждый день были вместе, а теперь все кончилось. Я одна. И опять мой брат диктует мне, как жить. Теперь я потеряла самое ценное, что у меня было, не считая семьи.

В этот же понедельник я проинформировала своих коллег и секретаршу. Секретарша была мне подругой, и мы с ней прекрасно ладили. Расстроенные неизбежным расставанием и невзгодами судьбы, мы с ней всплакнули.

После принятого решения я не представляла, как смогу смотреть в глаза своему партнеру — у меня просто сердце разрывалось от горя. Видеть его в офисе, понимая, что мы никогда больше не будем работать бок о бок, было невообразимо тяжко, у меня вставал ком в горле.

Вечером, когда я вышла из офиса, он последовал за мной. Мы оба молчали, не в силах произнести что-либо членораздельное. Наконец, мы повернулись друг к другу и обнялись. Мы плакали.

— Люблю тебя, — сказал он.

— И я тебя, — откликнулась я.

И каждый из нас пошел своим путем.

Надо было заканчивать очень быстро, иначе я не выдержала бы всего этого. Мы никогда не проявляли эмоций, как бы драматично ни складывалась та или иная ситуация. Мы считали, что эмоции только осложняют дело. Работа была для нас единственным способом справиться с горем: чем упорнее ты трудишься, тем меньше думаешь о нем. Но для меня это уже стало прошлым.

Во вторник я передавала свои дела. В четверг последний раз сходила в судебное заседание. В пятницу я впервые в своей жизни оказалась безработной. В субботу и в воскресенье я вывозила из офиса свои вещи.

Теперь я живу за пуленепробиваемыми окнами и дверями. Работы у меня больше нет.

 

Вим слушает наши показания в суде (2015)

Сегодня наши свидетельские показания по делу Вима, которое получило название «Вандрос», впервые прозвучат в судебном заседании. Мы ходатайствовали перед судьей о недопущении визуального контакта между нами и Вимом. Мы не можем позволить ему манипулировать нами взглядом. Мы знаем, что он способен незаметно для окружающих запугивать нас на уровне невербальной коммуникации. Мы боимся, что он заставит нас дрогнуть, подавит нашу волю.

Мои переживания по поводу этого первого заседания перекрывают все остальное. Я в ужасе от того, что Вим будет рядом, пусть даже за стеной из пуленепробиваемого стекла. Я все равно ощущаю его присутствие, и оно меня сковывает. Знание, что он здесь, заставляет чувствовать, будто он проникает прямо в душу.

Ведь он так долго повелевал ею.

Я не осмеливаюсь говорить все, что хотела бы сказать. Мне страшно и в то же время ужасно стыдно за то, что я с ним делаю. Я мечусь между страхом и жалостью. Поэтому мои ответы немногословны, и я хочу, чтобы все прекратилось: отпустите его, думаю я, потому что я так больше не могу. Это просто невыносимо для меня, и, чтобы положить этому конец, я готова сказать: хватит, судья, я забираю его с собой.

Но это невозможно, это бред какой-то. Мои мысли путаются. Как я могу сочувствовать настолько злобному человеку? И вместе с тем я сопереживаю ему, я сопереживаю Стину. Для него это, наверное, тоже тяжелый удар — это я-то, вечная конфидентка Вима и его связная. Это отнюдь не комфортная ситуация для каждого из нас, и я сыта ей по горло.

Все эти чувства просто убивают меня. Заседание длится целый день, но к четырем часам дня я уже полностью вымотана, у меня слипаются глаза. Судья замечает это и решает завершить заседание. Впереди их еще великое множество. Как я это выдержу? Возможно, мой психотерапевт была права. Возможно, я не смогу с этим жить.

 

Строгий режим (2016)

Третьего марта специальная комиссия решит, должен ли Вим оставаться в тюрьме строгого режима.

Чем ближе этот день, тем сильнее я убеждена, что его перевод на более мягкие условия содержания понизит наши шансы на выживание. В тюрьме общего режима заключенные свободно общаются между собой. Богатые арестанты — обычно это самые злостные преступники — получают от коррумпированного персонала особые привилегии: телефоны в камерах, компьютеры и прочее. Они живут в относительной роскоши и могут беспрепятственно контактировать с внешним миром.

В таких условиях со своим прирожденным талантом лидера и обаянием Вим без проблем найдет исполнителя — то есть нашего киллера. Я понимала, что он не вечно будет на строгом режиме, но надеялась, что это продлится как можно дольше.

Мы с Соней сидели на диване, когда мне позвонил криминальный репортер Джон ван ден Хейвел. Он сказал, что ходят слухи о пошатнувшемся здоровье Вима и что ему требуется новая операция.

Соня сразу же говорит, что это его старый трюк и что он уже делал то же самое, чтобы перейти со строгого режима на общий.

Соня попадает в точку. Вим добровольно согласился на медицинское и психиатрическое освидетельствования, но при этом полностью контролировал их результаты. Строгий режим плохо сказывался на его сердце. Он заявил, что боится умереть в тюрьме строгого режима и поэтому хочет проводить как можно больше времени с родными, то есть с нами.

Наши показания и аудиозаписи, которые недвусмысленно указывали на его вымогательство у Сони и угрозы в ее адрес, наглядно демонстрировали, что его утверждения лишены каких-либо оснований. Но они попали на благодатную почву, и теперь Вим снова хотел воспользоваться историей с пошатнувшимся здоровьем, чтобы восстановить контроль над ситуацией.

Я понимаю, что сейчас он всеми силами старается покинуть тюрьму строгого режима. Если это у него получится, следующим шагом станет организация наших убийств.

Я чувствую, как во мне нарастает протест. Это же просто абсурд! То, что у Вима станет больше свободы, означает, что я лишусь своей. Я не смогу выйти из дома, должна буду постоянно быть начеку, не смогу посещать общественные места. Это наложит еще более жесткие ограничения на мою жизнь, но почему? Почему я должна попасть на строгий режим, а Вим — покинуть его? Почему он получит привилегии, которыми он воспользуется, чтобы убрать нас?

Я звоню Питу, который возглавляет группу обеспечения нашей безопасности, и спрашиваю, действительно ли болен Вим. Я предупреждаю его, что это повторение пройденного, и говорю, что надо провести повторное освидетельствование другими врачами. Вим отлично знает, что доктор не станет нарушать врачебную тайну, поэтому он может рассказывать Департаменту юстиции любые сказки о своем здоровье. Сегодня комиссия будет решать вопрос о продлении строгого режима содержания, и я горячо надеюсь, что ее члены не позволят вешать лапшу себе на уши.

Пит понимает, о чем я, и настораживается. Как всегда, он не хочет вдаваться в детали, чтобы не нарушить конфиденциальность. Но детали ему и не нужны, достаточно того, чтобы он к нам прислушался и не обращал внимания на игры, в которые играет Вим.

Включать эти соображения в дело о продлении строгого режима содержания уже поздно — комиссия приступила к работе. Мы боимся, что Виму удастся вырваться со строгого режима. Несколько часов проходят в тревожном ожидании.

Мы рассчитывали узнать результат в 4 часа дня, но утешительное известие приходит только в половине пятого. Он остается в тюрьме строгого режима еще на полгода.

Какое облегчение.

 

Вим хочет, чтобы нас убили (2016)

Ваут Морра — наш адвокат. Он работает с нами с момента, когда нам нужно было принимать решение о даче свидетельских показаний в суде. Ваут звонит, чтобы пригласить нас на совещание с группой, отвечающей за нашу безопасность. У них есть какие-то новости для Сони, Питера де Вриса и меня.

Ничего хорошего ждать не приходится. Одно из двух: либо они предотвратили покушение, либо Вим занимается организацией убийств. Судя по составу участников, это касается Сони, Питера и меня.

Пит начинает с того, что рассказывает, как давно он собирался сообщить нам, но не знал, как лучше это сделать. Смысл сообщения в том, что Виму удалось сделать заказ на убийство всех нас. Согласно заказу сначала уберут меня, затем Питера, а потом Соню.

Я чувствую, как у меня поднимается давление и начинает стучать в висках. Я прогнозировала это, но когда подошло время, я не хочу умирать. Перед моим мысленным взором оказываются мои замечательные внуки, и я едва сдерживаю слезы.

Не хочу плакать на людях, тем более я всегда говорила, что так и будет. Если бы я хотела избежать подобного развития событий, то не должна была все это начинать. Но до меня начинает доходить, что меня собирается убить родной брат.

Никогда прежде угроза не была столь явной.

По словам Пита, есть и оборотная сторона медали. Этим своим поступком Вим лишний раз подтвердил все наши свидетельские показания.

— Кроме того, хочу обратить ваше внимание на еще один положительный момент, — добавляет Пит.

— Да уж, пожалуйста, — беспечным тоном говорю я.

— Это значит, что он должен остаться на строгом режиме навсегда.

— Полностью согласна. Он сам создает основания, чтобы его там оставили. И подтверждает все, что мы говорим о нем в показаниях.

Конечно, у этой ситуации есть и положительные стороны. Но они не скрашивают ее общий печальный характер. А самое печальное во всей этой истории — что единственным способом реагирования для Вима является убийство. И то, что его поступки всегда определяет жажда мести — чувство, над которым он не властен и которое заставляет его утрачивать бдительность.

Ему нужно утолять свою жажду мести, и в этом он себя не контролирует.

В отношении некоторых людей он выжидал и по десять лет. Я знала об этом и не рассчитывала на иное. То, что я первая в его списке, со всей очевидностью подтверждает, что он ненавидит меня сильнее остальных, считая виновницей всего случившегося.

Мне он угрожает убийством впервые, и только сейчас я понимаю, почему Соня никогда не считала, что его можно пожалеть. Я слышала, как он угрожал смертью ей и остальным, но никогда прежде — мне. А теперь, когда он это делает, мое сочувствие к нему исчезло.

И это тоже положительный момент.

 

Форт Нокс (2016)

Свой дом я называю «Форт Нокс». Здесь я чувствую себя в безопасности, и сегодня я решила остаться дома и никуда не выходить. Учитывая существование вполне конкретной угрозы моей жизни, риск, с которым связаны спуск по лестнице и преодоление десятиметрового расстояния от дома до машины, представляется неоправданно большим. Необходимости в этом нет, и зачем же я буду испытывать судьбу? У меня есть пара дел, но ими можно заняться, когда ко мне придут люди.

Первой появляется Сандра. Когда я отменила нашу встречу за кофе, она сразу поняла, что что-то происходит, и приехала. Я рассказываю ей о нашей беседе с Питом, на которую ее не приглашали, поскольку она не фигурирует в заказе Вима. Но я считаю, что она имеет право все знать, и рада ее появлению. То, что он способен заказывать людей даже из-за стен тюрьмы строгого режима, вызывает большую тревогу, и ей тоже нужно быть начеку.

Пересказываю Сандре содержание разговора.

— Да уж, очень вам сочувствую, но мы же знали, что так и будет, верно? И мне не верится, что он не станет убирать меня и Митри. Стоит ему устранить кого-то из вас, как его обуяет алчность, и он добавит в свой список нас, — говорит она, как всегда сухо и бесстрастно.

— Уверена в этом. Получится один раз, и он сразу захочет еще. Он понимает, что на свободу ему уже не выйти, так что какая разница, один пожизненный срок или два. И он заторопился, даже с риском попасться на этом. Пожалуй, я пока посижу дома.

— Думаю, это правильная мысль. А они сказали, откуда им известно? — спросила Сандра.

— Нет, этого они не скажут.

* * *

Вечером в дверь звонит Мильюшка. Я попросила ее заехать, чтобы мы вместе с ней пробежались по некоторым документам. Она должна знать, что ей делать, если я погибну под пулями. Отпирая дверь, я замечаю на ее глазах слезы.

— Ну что ты плачешь, все же нормально. Ничего со мной не случится, но я хочу, чтобы ты знала, где что находится. Глупо изображать полное отсутствие проблем, нам надо трезво смотреть на вещи. Так что давай-ка прекращай плакать, — говорю я ей.

Бедный ребенок. Я разговариваю с ней строго, а у самой сердце кровью обливается, стоит подумать о ней и двух ее малышах. Я люблю этих ребятишек, и мне ненавистна мысль, что в столь раннем детстве они узнают, что такое смерть. Я опасаюсь, что это травмирует их.

— Можно я приму ванну? А ты со мной? — спрашивает Мильюшка.

Она принимает ванну вместе со мной с самого детства, с тех пор, как научилась сидеть. Со временем я даже заказала для этого ванну на двоих. Это наши драгоценные минуты вместе. Сейчас она просит меня об этом, как пятилетний ребенок.

— Конечно, — киваю я.

В ванной она снова плачет.

— Кто первый вылезает? — Это наш всегдашний вопрос.

— Мне нужно голову помыть, — говорит Мил.

— Ладно, тогда я пошла.

Вдруг она просит меня:

— Мам, а можешь мне голову помыть? Как ты раньше делала?

Она говорит это так, как будто мы больше никогда не увидимся.

— Конечно. Повернись, — прошу я, чтобы она не увидела, как по моим щекам текут слезы. Я мою ее густые каштановые волосы, как делала это всегда, с момента ее появления на свет.

13 марта 2016 года

Соня едет ко мне на ужин. Я велела ей надеть бронежилет, но она не стала.

— Почему ты без жилета? — спрашиваю я.

— Думаю, это без надобности.

— Почему?

— Я все равно везде хожу и так.

— Хочешь облегчить ему задачу?

— Да. Пусть уж лучше меня убьет, чем тебя. Ты хоть сможешь о детях позаботиться, у меня-то это не слишком получается, — твердо говорит она.

Соня говорит совершенно спокойно, как будто уже простилась с жизнью. Я вижу, что она абсолютно серьезна, и это меня пугает. Она действительно считает, что будет лучше, если погибнет она, а не я. Это чушь, и более того, все это совершенно непредсказуемые вещи.

— Но я-то без тебя никак не смогу, — говорю я. — Кто будет убирать мою квартиру? Кто будет туалетную бумагу покупать? Да я без тебя в грязи потону.

Я и впрямь так думаю, но на самом деле хочу сказать этим нечто другое: я люблю тебя, сестричка, и без твоей любви я пропаду.

Это правда. Вместе мы прошли через очень многое, столько всего пережили и такого навидались. Она единственный в мире человек, которому я полностью доверяю, и я даже думать не хочу, что будет, если ее не станет.

— Бокс, мы не позволим ему победить. В следующий раз надень, пожалуйста, бронежилет, ладно?

14 марта 2016 года

Раз уж я сижу дома, надо пользоваться этим вовсю. Я звоню Фрэнсис и прошу ее привезти мою маму, а также мясо, закуски, хлеб и фрукты. Я хочу устроить семейный обед. Соня и Ричи уже здесь. По совету Сони, я попросила Мильюшку больше не приезжать — они могут принять ее за меня.

Мы не похожи внешне, но движемся и ведем себя одинаково, поэтому они могут нас перепутать. Так что своего ребенка и внуков я не вижу.

Маме мы не стали говорить о грозящей нам опасности: ей уже восемьдесят, и она может не перенести такую новость. Меньше знаешь — крепче спишь. Поэтому она просто радуется, что вокруг нее дети, внуки и правнук. Мы едим, пьем и веселимся, нам хорошо вместе. Я радуюсь, видя, как маме это приятно.

Когда они собираются уходить, мама подходит ко мне и говорит:

— Фрэнсис сама на себя не похожа, ведет себя как-то странно. Не знаешь, что с ней?

Моя дорогая мамочка. Она видит Фрэнсис насквозь, потому что они вместе с ее младенчества. Они до сих пор тесно общаются, каждый день созваниваются и минимум раз в неделю придумывают что-то вместе. Между ними существует особая связь, и мама сразу видит, если с Фрэнсис что-то не так.

— Да нет, просто какие-то мелкие дрязги с Соней. Мама и дочка, ну ты же понимаешь. Это ненадолго, не беспокойся, мамуль, — вру я.

Я провожаю всю компанию до дверей. Фрэн идет последней и перед выходом обнимает меня, тихо плача.

— Мам, давай-ка спускайся, а то им придется целый час тебя ждать внизу, — поторапливаю я маму, чтобы она не увидела плачущую Фрэнсис.

— Не плачь, милая, все будет хорошо.

Я пытаюсь утешить Фрэн. Бедная девочка, всю свою сознательную жизнь она живет со страхом надвигающейся гибели своих близких. Какое же это тяжелое бремя для ребенка!

— Ты же не думаешь, что я позволю ему себя убить?

— С папой-то у него получилось, и тебя потерять я не хочу! — ревет она.

— Так не будет. Нужно просто в это поверить. Давай иди к бабуле, а то она догадается, что что-то не так.

— Я тебя люблю, — всхлипывает Фрэн.

— И я тебя, милая, — говорю я с комком в горле и выталкиваю ее из дверей, чтобы не разрыдаться в ее присутствии. Ради нее я должна быть сильной.

Сколько горя.

15 марта 2016 года

Я не выходила из дома с момента, когда узнала, что иду под первым номером в расстрельном списке Вима. Но я же не могу до конца своих дней сидеть взаперти. Мне нужно было придумать способ обезопасить себя вне дома, раз уж мне объявлена война. Единственное, что пришло мне в голову, — использовать при выходе на улицу боевое снаряжение. У меня уже был бронежилет, защищающий жизненно важные части тела, и теперь я стала искать в Интернете средства для защиты головы и шеи. Все это удалось найти достаточно быстро. Я выбрала себе шлем и шейный воротник.

В тот день у меня гостили Ричи и Соня, и Ричи поинтересовался, чем я занимаюсь.

— Покупаю себе бронешлем, чтобы отбивать головой пули. К нему бесплатно дают защиту шеи, так что получается два предмета по цене одного, — пошутила я, чтобы разговор не принял серьезный характер.

Это не предмет для обсуждения с юношей его возраста, но дети знали, что может случиться. Заказывать шлем на свое имя было бы неправильно — так можно навредить следствию. Не может быть полной уверенности, что информация о покупке Астрид Холледер защитного снаряжения не утечет на сторону и не послужит наводкой для киллера.

Чтобы забрать шлем и воротник, я снарядила очень милого молодого человека, который не мог вызвать подозрений, что использует эти штуки каким-то нехорошим образом. Ему продадут все это без всякой задней мысли. В пять вечера он позвонил в дверь.

— Все прошло нормально?

— Да. Получил и шлем, и ошейник. — С этими словами он вручил мне большой синий мешок.

— Отлично! — сказала я и вытащила их из мешка. — Будем надеяться, что окажутся впору.

Я излишне резко водрузила шлем на голову и незамедлительно набила себе шишку. Ну что же, вроде довольно надежно. Попрактиковавшись и отрегулировав застежки, я смогла правильно подогнать шлем.

С защитой шеи все было гораздо проще. Все подошло, но выглядела я дико. Я буду выделяться в толпе, как телеграфный столб в чистом поле. Ходить в таком виде нельзя, но в сложившихся обстоятельствах придется.

Я достала из гардероба большую шаль и обмотала ей шлем и воротник. Получилось что-то вроде хиджаба, маскирующего защиту.

— Ну вот. Так получше, — сказала я сама себе.

17 марта 2016 года

Мне звонят сообщить, что неисправна моя камера видеонаблюдения, направленная на улицу. Безопасники считают, что причиной может быть обрыв кабеля. Это меня пугает. Если это действительно так, вполне возможно, что кабель перерезал тот, кто следит за мной и не хочет попасть на камеру.

Я посылаю сообщение Питу. Пишу, что он должен об этом знать, поскольку сейчас я еду домой. Если что-то случится, им нужно будет учесть этот факт в материалах следствия.

Бронежилет уже на мне. На подъезде к дому начинает барахлить двигатель моей машины. Только этого не хватало! Они что, еще и с машиной нахимичили? Сначала камера, теперь мотор. Страх отзывается спазмом в желудке. Но останавливаться тоже нельзя.

Я надеваю свой ошейник и достаю шлем. Выбираю дорогу мимо полицейского участка, чтобы помощь была рядом, если машина заглохнет окончательно. Собираюсь бросить машину и побежать зигзагом между домами.

Теперь меня преследует какая-то машина. Пот течет с меня градом, сердце вырывается из груди. Я постоянно смотрю в зеркала. Машина продолжает висеть у меня на хвосте. Я заезжаю на круговую развязку и делаю круг, чтобы понять, действительно ли преследует меня эта машина.

Делать это на машине с неисправным двигателем рискованно, но мне надо убедиться. Я проезжаю мимо всех выездов с круга, а шедшая сзади машина, к счастью, уходит на один из них. Я становлюсь параноиком.

В обитаемый мир я въезжаю удручающе медленно. Улицы освещены, и мое настроение становится от этого получше. Я паркую машину, надеваю шлем и вхожу в дом.

Как я и говорила: ему пожизненное, но и мне тоже. Хотя я искренне надеюсь, что он проживет значительно дольше моего.

 

Стычка (2016)

Всю ночь я проворочалась в поту. Меня потряхивало, и я выпила аспирин, надеясь, что это поможет.

Я понимала, что заболеваю от напряжения. Через несколько часов я буду в одном помещении с заказчиком моего убийства. Как мне с этим справиться?

При появлении серьезной опасности человек обычно спасается бегством или вступает в борьбу. Сбежать я не могла: защитники имеют право допрашивать свидетелей, поэтому моя явка в суд была обязательна. Подраться было тоже нельзя — нас разделяли стеклянная перегородка и несколько работников суда.

Следовало успокоиться и умерить свой гнев. Сделать то же, что я делала на протяжении двух лет, слушая, как Вим вымогает у Сони деньги, запугивая и угрожая убийством, как клевещет на Кора, как унижает маму, как угрожает детям.

От этих речей кровь в моих жилах вскипала. Но, чтобы собрать доказательства, мне приходилось делать вид, что я считаю его разговоры и поступки совершенно нормальными.

За последние два года были моменты, когда я разрывалась между голосом разума, велящим мне сохранять благоразумие и дождаться действий Департамента юстиции, и горячим желанием немедленно перегрызть ему глотку.

Годами мне приходилось выслушивать от Вима, что он сделал или собирается сделать с другими, и это приводило меня в бешенство.

А теперь речь зашла обо мне самой.

* * *

Как я могу спокойно сидеть на этом дурацком свидетельском месте и отвечать на вопросы, как будто не зная, что он уже заказал нас? И не подавать перед ним вида, что мне известно, что он замышляет против нас, дабы не затруднить судебный процесс против него? Как бы я хотела пробить стекло, чтобы вцепиться ему в горло! И где я возьму силы, чтобы спокойно перенести то, что мне предстоит?

Надо успокоиться, прежде чем приедет броневик, на котором меня повезут в здание суда. Единственный способ не сорваться — включить знакомый мне с детства защитный механизм. Еще ребенком в самых невыносимых ситуациях я «уходила в себя» — присутствовала физически, но отсутствовала мысленно, будто покинув свое тело и наблюдая за происходящим откуда-то издалека.

Это позволило мне успокоиться и притупить эмоции. В этом состоянии я и приехала в суд вместе с Ваутом. Сначала мы встретились с представителями окружной прокураторы. Они пожелали мне не терять присутствия духа и с пониманием отнеслись к ненормальным обстоятельствам, в которых мне приходится давать свидетельские показания.

Я спросила у них, известно ли судье, которая будет вести заседание, что Вим заказал нас, находясь в тюрьме строгого режима. Она знала. Я почувствовала некоторое облегчение — она, наверное, тоже понимает, насколько трудно мне будет находиться с ним в одном помещении.

Зашла судья.

— Как вы? — обратилась она ко мне.

Это личное обращение пробило мой оборонительный рубеж, и я всхлипнула:

— Не здорово. Особенно трудно детям приходится.

— Да. Но вы же ожидали чего-то подобного, правда? — спросила она.

— Да, я знала, что так и будет…

— Но от этого не легче! — вмешался Ваут.

— Ну что же делать, — сочувственно сказала судья и перешла на деловой тон. — На самом деле я зашла попросить вас отвечать на вопросы господина Франкена строго по существу. Разъяснения типа «нам уже было понятно кого» не пройдут. Только так мы сможем закончить со всем этим максимально быстро.

Так же, как и на прошлом заседании — не успеваю я начать, как мне уже указывают, что говорить, а что нет. Но я больше не буду это терпеть. Я молчала слишком долго и буду отвечать так, как сочту нужным сама.

Но вся обстановка вокруг меня и эта попытка воздействия как будто лишили меня последних остатков сил. Я больше не могу с этим бороться, я слишком устала, чтобы противиться этим ограничениям.

Я решила, что буду отвечать односложно, пережду эту напасть и отправлюсь домой. Кое-как дотащилась наверх, в зал суда, и встала на свидетельскую трибуну. Трибуна была огорожена непрозрачным стеклом, но присутствие Вима все равно ощущалось.

Я абстрагировалась от своих чувств и отвечала максимально коротко, как робот. Кажется, судья была, наконец, удовлетворена, но теперь был недоволен Стин Франкен. Как и на предыдущих заседаниях, мы говорили о сделанных мной аудиозаписях.

Оказалось, что их фрагмент прозвучал в телевизионном ток-шоу «Во всей красе», причем этого фрагмента не было у стороны защиты.

— Это возможно. Может быть, его предоставил Питер? Или Соня? — сказала я.

— Но ведь вам неоднократно задавался вопрос, и вы под присягой подтвердили, что передали суду все записи?

— Совершенно верно, этот вопрос задавался, и я под присягой подтвердила, что передала все имеющиеся у меня материалы. Однако этот вопрос задавался только мне и не задавался Соне.

Этот ответ дал основание Стину Франкену внести ходатайство о приостановке моего допроса.

Нас с Ваутом отправили в отдельное помещение внизу, мы сели и стали ждать. Примерно через два с половиной часа дверь открылась.

— Господин Морра, пройдите со мной на минутку, пожалуйста, — сказал работник суда.

Удивленный Ваут встал и пошел к двери.

— А я? — спросила я.

— Вам не нужно, — ответил судейский.

— Почему не нужно? Это, вообще-то, меня допрашивают, не так ли? Я сижу здесь уже два с половиной часа, и мне, видите ли, не нужно? Послушайте, я хочу понимать ситуацию и ждать больше не намерена! Ваут, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы я узнала, что там происходит.

Но никто мне ничего не говорил. И я продолжала сидеть в запертой комнате. Я никого не видела и не слышала. Я была уже готова звонить в службу спасения, когда в коридоре раздались шаги. Их звук был похож на походку моей сестры. Потом я услышала еще чей-то топот. Дверь распахнулась, и вошла судья. Я не сдержала нахлынувшие эмоции и выплеснула на нее все — и старательно подавлявшиеся чувства по поводу брата, собирающегося меня убить, и месяцы сидения взаперти дома, и страх за детей, и беспокойство за маму, и то, что я уже больше двух часов сидела одна под замком.

— Что происходит? — гневно спросила я. — Вы запираете меня на два с лишним часа и не информируете меня о ситуации? Это совершенно неприемлемо. Не потрудитесь ли сообщить мне, что, собственно, происходит?

— Извините, — сказала судья.

— Извините? — Я была в ярости. — Я не потерплю такого отношения к себе. Вы заперли меня более чем на два часа. Я — добровольный свидетель, свободный человек, и не собираюсь сидеть взаперти и дальше. Ухожу отсюда сейчас же.

— Подождите еще немного, пожалуйста, мне нужно опросить вашу сестру. Она в соседнем помещении.

— Даю вам десять минут, и если через десять минут дверь не откроется, я ее вышибу, — проорала я, полностью утратив контроль над собой.

Судья вышла, закрыла за собой дверь, а спустя короткое время я услышала пронзительные крики Сони.

Вот теперь я вскипела по-настоящему. Что там происходит? Дверь была по-прежнему заперта. Выйти я не могла, и у меня не оставалось ничего другого, кроме как яростно колотить в дверь ногами, привлекая к себе внимание. Это сработало. Не прошло и пары минут, как на пороге появилось трое охранников. Я была знакома со всеми.

— Полегче, Астрид, — сказал один из них.

— Я слышала крики сестры. Где она? Мы должны уходить отсюда. Хватит ее терроризировать. Сначала этот ее всю жизнь терроризировал, а теперь Департамент юстиции и судейские? Не бывать этому! Бокс, хватит с нас. Мы уходим!

— Нет, это невозможно, мы обязаны обеспечить вам безопасную транспортировку.

— Не надо мне транспортировку. Открывайте, мы сами до дома доберемся!

В помещение, где я была, вошла совершенно расстроенная Соня.

— Они опечатали мой дом и собираются сделать обыск, как будто я у них подозреваемая. Стин Франкен потребовал, чтобы они искали записи у меня дома. Я же миллион раз говорила им, что потеряла их.

— Что? Вы что, с ума посходили? — обратилась я к судье.

— Ас, я пошла отсюда, и ноги моей больше здесь не будет! Он опять в своем репертуаре. Он полностью всех их контролирует. Он нас убивать собрался, а с нами обращаются, как с подозреваемыми.

Мы поняли, что ждать сочувствия к себе не приходится, и на несколько дней были выбиты из колеи. Надо признать, что Вим отлично потрудился над созданием этого инцидента. Обе мы говорили, что пленки с записями утрачены. Их у нас не было, а если бы и были, то мы ни в коем случае не стали бы хранить их дома. Точно как учил Вим! Он понимал это. Дело было в чем-то еще.

Я мысленно прокрутила все заседания последних месяцев. До сих пор не было задано ни единого вопроса о преступлениях, в которых подозревался Вим. Все ограничилось только обсуждением периода, предшествовавшего убийствам, и аудиозаписей. Они вообще не торопились. Несколько заседаний отменили, одно было закончено на полуслове по ходатайству защиты, а последнее застопорилось после всего лишь пяти вопросов об аудиозаписях.

Вим тянет время!

Он же блестящий стратег. Он убаюкал всех, включая меня. Создал инциденты, отвлекающие внимание от реальных событий, и тормозит процесс, чтобы иметь возможность шлепнуть нас до того, как мы дадим показания перед судом. Ну просто молодец! Браво.

На следующий день я позвонила Питеру де Вриесу, который был участником того выпуска ток-шоу «Во всей красе». Мы вместе восстановили события, нашли флешку с этой записью и передали ее суду.

 

Усталость (2016)

Я так устала. Пытаюсь противиться этому, но последние несколько дней полностью вымотали меня. Мне так надоело, что мое время, моя жизнь и мое настроение целиком и полностью подчинены этому. Я скучаю по своей прежней жизни, которой пожертвовала ради достижения столь непонятной цели. Я раздражаюсь на всех подряд, но окружающие ни при чем, просто я слишком устала. Иду спать и надеюсь проснуться в другом настроении.

Мне снится телефонный звонок, и я слышу голос Вима. Он говорит сбивчиво и непонятно, это практически какая-то тарабарщина, но ясно, что он ни о чем меня не просит. Ни о помощи с выходом на свободу, вообще ни о чем.

Я резко просыпаюсь с единственной мыслью, что хочу, чтобы он был с нами и жизнь вернулась в нормальную колею. Все это мне не нужно. Я не могу так поступить с ним.

Как такое возможно? Он хочет меня убить, а я хочу, чтобы он был на свободе.

Я чувствую, что жду и желаю смерти. Это не жизнь. Бремя слишком тяжело для меня. Выходить из дому каждый день, понимая, что этот раз может оказаться последним. И в то же время сознавать, что Вим уже никогда никуда не выйдет.

По сути, мы оба уже мертвы.

Покой, который несет с собой смерть, соблазнителен.

Я правда стараюсь находить в жизни приятные мелочи, ради которых стоит продолжать существовать, но сегодняшний день сложился очень плохо.

29 марта 2016 года

Мы в полиции, рассказываем, как проходит судебный процесс. Я отдаю им копию записи, которую мы уже предоставили суду. Рассказываю о ее содержании и проигрываю несколько фрагментов. Это классический пример его способов вымогательства.

Но в первую очередь я очень ждала и надеялась, что они скажут мне что-то об исполнителе заказа, моем убийце. Я очень хочу знать, на что обращать внимание, чтобы иметь возможность делать что-то и самой. Но они не хотят говорить на эту тему, и я их, разумеется, понимаю.

Мне рассказывают об отмене заседаний, и я тут же звоню окружному прокурору, чтобы поинтересоваться причинами. Ответ следует через пару минут — защита ходатайствует об отложении.

Это просто пощечина. Я-то думала, что после последнего раза судья решила дать нам передышку, а оказывается, что это инициатива защиты.

Но ведь дорог каждый час. Он не дает нам возможности ответить на его показания. Меня просто убивает, что они не могут или не хотят понять, что это стратегия Вима. Я без сил, подавлена и провожу в этом состоянии остаток дня.

30 марта 2016 года

Я по-прежнему в мрачном расположении духа и отправляюсь спать. От Питера приходит эсэмэска: «Три года и четыре месяца». Спросонья я не могу разобраться, что он имел в виду. О чем он?

Затем приходит еще одно сообщение. Один из моих коллег шлет мне картинку, на которой чокаются бокалами с шампанским. Я начинаю соображать — сегодня же должны были вынести решение по апелляции на приговор Виму за угрозы в адрес Питера де Вриеса. Сначала он отделался тремя месяцами, а теперь получил три года и четыре месяца. Четыре месяца за угрозы плюс три года, которые ему скостили при условно-досрочном освобождении.

Вполне разумное судебное решение. Он не заслуживает условно-досрочного освобождения. Он воспользовался свободой, чтобы и далее заниматься вымогательством, причем в еще более жесткой форме. А это не то, ради чего дают условно-досрочное освобождение.

В нынешний тяжелый период это поднимает настроение. Кажется, суд понял, каким манипулятором на самом деле является Вим, насколько тонко он играет с правосудием и диктует всем свою волю.

3 апреля 2016 года

Впервые за несколько недель я просыпаюсь в намного лучшем настроении, чем накануне. Решаю побороть страх перед выходом из дома. Погода прекрасная, и я просто выхожу на улицу.

— Прогуляемся и выпьем кофе.

— Хорошая мысль, — говорит Соня.

Мы отлично позавтракали и пребывали в расслабленном состоянии до тех пор, пока Соня не достала свой телефон.

— Ас, смотри! Наши показания появились на сайте vlinderscrime.nl. И вимовские тоже!

Теперь вся наша жизнь как на ладони, доступна широкой общественности. Я понимала, что однажды это произойдет, и еще думала, что как-то удивительно долго не происходит. Но вопрос в том, кто это сделал и какие цели преследует эта публикация.

На сайте разместили пару протоколов допросов Вима. Доступ к этим документам был нам категорически запрещен. Мы не должны были знакомиться с их содержанием до момента, когда нас будут допрашивать по ним в суде, и вот теперь часть из них выложена в общий доступ. Часть небольшая, но ее вполне достаточно, чтобы подтвердить то, что я прогнозировала: он будет без зазрения совести поливать нас грязью.

Из его показаний было понятно его намерение контратаковать нас, полностью уничтожив репутацию. И делал он это гроссмейстерски тонко. Он придумал нам опасные занятия. Я стала шлюхой, крышующей крупных бандитов при помощи своих высокопоставленных дружков из Департамента юстиции. Мы с Соней участвовали в его торговле кокаином и были в доле.

Теперь, после того как кого-то из нас убьют, он сможет сказать: «Ну вот, опять я! У них ведь полно других врагов, так что не надо сваливать это на меня. Я же на строгом режиме, так? Я не мог это сделать. Я никого не вижу, ни с кем не говорю».

Не по этой ли причине все это сейчас всплыло? Не он ли за этим стоит? Или кто-то другой? Окружная прокуратура назначила проверку, но ничего не нашла, так что эти вопросы остались без ответов. Они завели дело на сайт Vlinderscrime, и судья обязал владельца, Мартина Кока, удалить все материалы. Однако на следующий же день их копии появились на другом сайте. И окружная прокуратора вновь занялась проверкой.

Я решила смотреть на это с точки зрения плюсов — теперь у меня есть четкое понимание того, как Вим пытается повредить мне и дискредитировать. А что еще более важно, теперь мне будет легче доказать, что его показания полностью сфабрикованы и не заслуживают доверия.

 

Виму предъявлен ордер (2016)

В 8.15 утра я получаю эсэмэску. Полиция интересуется, можно ли мне позвонить.

— Конечно, — отвечаю я, ломая голову, что бы это значило.

— Доброе утро, Астрид.

Я узнала голос одного из детективов.

— Доброе утро, — отвечаю я.

— Хотим проинформировать вас, что сегодня утром вашему брату предъявлен ордер на арест по обвинению в приготовлениях к убийству — вашему, Сони и Питера.

Я полностью ошарашена суровой реальностью этих слов. Я знала об этих подозрениях, но ордер на арест — вещь вполне конкретная. Я чувствую, что не удержусь и вот-вот заплачу.

— О’кей, — только и удается мне сказать.

— Мы решили, что лучше сами вам скажем, чем вы узнаете из какой-нибудь утечки.

— Простите, но я правда очень волнуюсь. До меня как будто только сейчас дошло, насколько все это реально. Невозможно поверить, ведь это же родной брат.

— Да, я понимаю, — участливо говорит голос в трубке.

— Спасибо, что сообщили.

— Пожалуйста, — отвечает детектив и вешает трубку.

Я заливаюсь слезами. Собственный брат приказал убить меня. Он хочет, чтобы я прекратила говорить и умолкла навеки.

Я представляю его в момент, когда ему сообщают об ордере, и внезапно испытываю к нему острую жалость. Наверняка он был потрясен тем, что его могущество и влияние трещат по швам. Все, что он привык делать незаметно, становится заметным. Это не может не радовать нас, но в то же время очень грустно для него. Его тянет ко дну все сильнее и сильнее, и я не вижу, что он сможет выплыть хоть когда-нибудь.

Вим отрицает все обвинения и заявляет, что если бы это зависело от него, его родные ни в коем случае не пострадали бы.

— Если бы я узнал что-то подобное, то, безусловно, предупредил бы их.

Интересно, где я это слышала раньше?

 

Солдаты беспредела (2016)

Этого дня я ждала с февраля. Сегодня окружная прокуратура подробно объяснит Соне, Питеру и мне, в чем именно состоит угроза нашим жизням.

В двух случаях до этого мы с Соней могли лишь предполагать, что «наша очередь подошла». Но на третий раз в распоряжении Департамента юстиции оказалось достаточное количество улик, позволяющих провести полноценное расследование.

Окружные прокуроры Стемпхер и Таммес рассказывают, что в тюрьме с режимом самой строгой изоляции Вим наладил контакты с двумя членами СБ — «Солдат беспредела». Это международная организованная преступная группировка, специализирующаяся на контрабанде наркотиков и заказных убийствах, с ячейками в Роттердаме, Гааге и Амстердаме. «Солдаты беспредела» убили лидера крупнейшей политической партии Кюрасао «Пуэбло Соберано» Хелмина Вилса.

Вим сблизился с двумя членами СБ, осужденными за убийства. Лиомар В. отбывает 24 года за убийство голландской супружеской пары. Эдвин В. был осужден за перестрелку, в результате которой погиб человек. В тюрьму особо строгого режима они попали после попытки побега из тюрьмы на Кюрасао.

Мы с Соней недоуменно переглядываемся. Такого мы не ожидали, это что-то новенькое. Дело действительно серьезное. Неужели тюремное начальство разрешало им потусоваться на прогулках, вместе ходить в спортзал и готовить еду на пищеблоке? Это все равно что поставить кота стеречь сметану. Мы ошарашены.

Лиомар В. показал, что Вим встречался с ними в уголке тюремного двора, вне обзора камер наблюдения, чтобы их разговоры никто не видел и не слышал.

Типичный Вим, сразу подумала я, это полностью в его стиле. И парни из СБ тоже отнюдь не любители, знают, как не обнаружить себя. Не самая удачная для нас комбинация.

К счастью, Департамент юстиции был начеку и вычислил их. В частности, их внимание привлекла ничем не обоснованная просьба Эдвина В. о переводе в другую тюрьму. Они заподозрили, что Вим хочет дистанцироваться от своего товарища по заключению.

Действительно, думаю я, именно так он всегда и поступает: нужно позаботиться, чтобы оказаться как можно дальше от того, что должно произойти.

Кроме того, Департамент юстиции обратил внимание, что в последнее время Вим заметно приободрился. И это мне тоже знакомо. Как только мы умрем, он снова станет нашим хозяином, и такая перспектива его очень радует.

Следствие началось, и Эдвина В. поймали на передаче телефонного номера, объяснять принадлежность которого он отказался. На прямой вопрос, знает ли он о желании Холледера расправиться со своими сестрами, он ответил не отрицательно, но очень уклончиво.

ЭВ: А мне-то что. Сказать мне особо нечего, и вообще я не обязан про его сестер докладывать. Не мои это проблемы, ни разу.

А Лиомар В. был, напротив, более словоохотлив относительно предложения, с котором обратился к ним Вим.

ЛВ: Он нам с тем антильским пацаном сказал, что очень обижен на сестер. Хочет их смерти. Понятно, да? Про этих, которые против него показания дали. Особенно сестры. Вот он про них и говорит: завалите их как можно быстрее. Убить их надо. Вот так и сказал.

Вим попросил их найти киллера и пообещал кучу денег.

ЛВ: Да деньги вообще не проблема, так он говорит. Шестьдесят тысяч, семьдесят тысяч, это ведь куча денег, так? Он столько платит за убийства.

Вим предложил по тридцать пять тысяч за сестру.

ЛВ: Тридцать пять тысяч, говорит. Значит, семьдесят тысяч. Это очень хорошие цифры. Вот это он хотел платить.

Чтобы запустить процесс оплаты, он передал инструкции человеку, которого собирались переводить в тюрьму общего режима: ему нужно будет позвонить по телефону, который даст Вим; ответившему он скажет кодовое слово, чтобы тот понял, что это доверенный человек от Вима, и сделал все необходимое.

Хм, подумала я, о деньгах ему придется договариваться. Я даже догадываюсь, с кем.

ЛВ: Он конкретно хочет… Ну это… чтобы его сестер убили и все такое. И он конкретно предлагает за это заплатить.

Это мы предвидели. Но тем не менее очень неприятно слушать, как посторонний человек говорит о заказе на твое убийстве так, как будто речь идет о заказе на мытье полов.

ЛВ: Ну он хочет, чтобы мы ему людей нашли. Для чего люди понадобились? Ну это… ему нужен этот, понимаете… киллер. Вот кто ему нужен.

Из показаний Лиомара В. следовало, что сделать это согласился один из боссов СБ.

Как нам уже говорили, у Вима был список очередности. Первой в этом списке значилась я. Неудивительно. Я тоже захотела бы убить его, поступи он со мной так же, как я с ним.

Но убить нужно было не только сестер. Он говорил и о других.

ЛВ: Я что знаю из важного, это сестры точно, Питер Де Врис, ага, он тоже хочет его того, говорит, он ему сильно по делам досаждает. Говорит, хочу этого козла… так и говорит… надо их всех. Эти трое, я понимаю, самые главные, так он мне и корешу моему сказал.

Бедный Питер. Про это Вим уже говорил:

— Если я хоть на один денек сяду, позабочусь, что бы с ним случилось то же, что с Томасом.

Его тюремные дружки пообещали ему заняться этим, и аванс был переведен и получен.

ЛВ: Если честно, да. Мы сказали ему, что это сможем. И деньги получили, но не столько. Пять тысяч евро на двоих. Через посредника.

О причинах, по которым нас нужно убить, он сказал так:

ЛВ: Хочет, чтобы они умерли, чтобы не стало их… Ну, наверное, чтобы не выступили против него в суде.

Так я и знала, мои догадки подтверждаются! Вим тянет время. Он готов рискнуть и нанять чужаков, которые заставят нас замолчать прежде, чем мы подтвердим в суде свои показания и опровергнем его собственные.

Все это для нас с Соней не сюрприз, мы такого ожидали. Но все равно задело нас сильно. Особенно его наглость, ведь он пытается организовать убийства, находясь в тюрьме с самым строгим режимом изоляции в стране. И что же нас ждет, когда его переведут на общий режим?

 

День Матери (2016)

Ранним утром меня разбудил звонок Мильюшки.

— Сегодня день для родных и близких, мама. Сегодня День Матери.

— Спасибо, милая. Давай погуляем? Прямо сейчас — утро, погода хорошая.

— Чудесно. Я уже еду, — сказала Мил и через пятнадцать минут была у меня.

— Дойти до леса — десять минут, там очень хорошо гулять.

Было похоже, что днем будет очень жарко, но ранним утром еще довольно прохладно. Мы шли вдоль роскошного луга, на траве еще блестела роса.

— Изумительно, правда? — громко порадовалась я. — Как хорошо жить.

— Это ты так шутишь? — спросила Мильюшка.

— Нет, вовсе нет, я серьезно. Просто мы с тобой так хорошо здесь гуляем. Не считая всего этого дурдома с Вимом, у нас же все хорошо, правда? Нам всегда хорошо всем вместе. У меня нет причин для недовольства.

— Все равно все очень непросто. Я вот не могу отделаться от мысли, что в один прекрасный момент мне надо будет тебя по косточкам собирать, — сказала Мильюшка, и я рассмеялась в ответ на ее неожиданно забавно прозвучавшую реплику. Похоже, она так и воспринимает мое нынешнее положение.

— Да, тебе смешно, а меня это действительно очень напрягает. Последние два месяца я из-за этого сама не своя, — сказала она очень серьезно. — Ты не жалеешь о том, как поступила?

— Нет, я не жалею. Но я должна извиниться за то, что сделала с тобой. Ужасно, что тебе приходится жить с постоянной мыслью о смерти, и страшно думать, как ты будешь без меня. Совсем одна. Что я не смогу тебя поддержать, помочь с детишками, что ты не сможешь со мной просто поболтать или спросить у меня совета. Да, вот такие мысли… Был бы у тебя отец, было бы по-другому. Ты, наверное, не общаешься с ним из-за меня. Ты решила принять мою сторону и, чтобы меня не огорчать, отказалась с ним контактировать. Я никогда не хотела вовлекать тебя в наши конфликты, всегда старалась разделить свои неприятности и твое общение с отцом. Но, наверное, у меня не получилось, я невольно перегрузила тебя своими проблемами, а в результате ты отступилась от отца.

— Мамуль, я тебя очень хорошо понимаю. Конечно, я видела, как ты опечалена. Но я замечала, что ты хотела, чтобы у нас с ним были хорошие отношения. Ты никогда не удерживала меня от контактов с ним, наоборот, заставляла видеться, даже когда мне этого не хотелось. Но в какой-то момент я просто поняла, что это мне больше не нужно.

— Но ведь сколько тебе тогда было? Двенадцать? Не уверена, что в этом возрасте можно принимать столь серьезные решения. Может быть, по прошествии времени ты сможешь взглянуть на это иначе.

— Мамуль, ты это уже говорила, когда мне стукнуло восемнадцать, и еще раз, когда я забеременела. Ты тогда тоже думала, что наше общение не заладилось из-за твоих проблем и что, может быть, сейчас удачный момент, чтобы возобновить мои контакты с Яапом. Помнишь, как ты меня в его галерею водила, когда мне было восемнадцать? Когда ты пыталась заставить нас завести разговор? Типа, мы теперь должны общаться между собой, как два взрослых человека? Без толку, потому это было не нужно ни мне, ни ему.

— Мил, но это же давно было, может быть, сейчас ты по-другому посмотришь на вещи!

— Мне эти контакты ни к чему. Не хочу к этому возвращаться. Помнишь, как я ездила в этот летний яхтенный лагерь, перед началом старших классов? Ты звонила мне ежедневно, и я себя ужасно неудобно чувствовала, поскольку никто из других матерей этого не делал. Я рассказала Ги — ты его знаешь, у нас потом отношения были, — что ты хочешь, чтобы я позвонила отцу, а я отказываюсь. А Ги сказал: нечего мне звонить, отец и сам мог бы это сделать. И я подумала, он ведь прав. Я ему не звонила, он мне тоже не звонил, на этом контакты и закончились. Вот так. Я была рада избавиться от него.

Молча выслушав Мильюшку, я испытала огромное облегчение. Причина того, что они с отцом не общаются, не во мне. Причина — в нем.

— Вот видишь! И у этой ситуации есть своя хорошая сторона. Не будь ее, у нас и этого разговора не случилось бы.

— Фу, мама! Ну конечно же!

 

Инцидент со скутером (2016)

Я продолжала жить на той же улице, куда Вим приходил ко мне. Эта улица известна своими барами и ресторанами и пользуется популярностью у представителей преступного мира.

Здесь я спокойно жила на протяжении двадцати одного года и не собиралась съезжать только потому, что даю показания против Вима. Не верю, что переезд как-то повысит мою безопасность. Я знаю всех владельцев местных магазинчиков и чувствую преимущества знакомой социальной среды.

Несмотря на все это, Департамент юстиции неоднократно советовал мне сменить место жительства. Но я не могла сделать это даже при желании. Роль свидетеля стоила мне кучу денег. Я могла растянуть свои сбережения еще на какое-то время, но переезд был бы возможен, только если бы мне удалось найти жилье с более или менее сопоставимой арендной платой, а шансы на это минимальны. В любом случае это были бы не те условия жизни, к которым я привыкла, и терять наряду со всем остальным еще и комфорт я не хотела. Так что я осталась жить по адресу, известному половине преступного мира Амстердама.

Я вела себя очень осторожно, понимая, насколько опасно, когда все знают, где ты живешь, а чтобы выйти из дому, надо спускаться вниз по лестнице. Выходя из дома среди дня, я сначала изучала улицу на предмет подозрительных личностей, затем надевала свой бронежилет, набиралась смелости и направлялась к бронированной машине. Сев в нее, я первым делом блокировала двери, потому что при открытых дверях от пуленепробиваемого остекления толку мало, и спешила отъехать.

Я всегда проверяла, нет ли за мной хвоста, и при малейшем сомнении совершала полный круг на круговом движении или моментально разворачивалась и ехала в противоположном направлении. Я всегда держала пятиметровую дистанцию между своей и впереди идущей машиной на случай, если рядом со мной остановится скутер или мотоцикл. Дистанция дала бы мне возможность дать по газам, переехав при необходимости байкера. Если, конечно, меня не заблокировали бы так, что я вообще не смогла бы тронуться с места.

Возвращаться домой намного сложнее. Нарезать круги по своей улице в поисках парковки — плохой вариант. Заметить мое появление, сидя в одном из окрестных баров или ресторанов, не составило бы труда. Выбираешь позицию, ждешь, когда я сверну на свою улицу, — и все, жми на курок. Заехать к себе на улицу я могла только после полуночи, когда бары и рестораны пустели и можно было спокойно найти место для парковки рядом с домом. Поэтому я частенько ждала полуночи, чтобы поехать домой. Неприятная сторона этого заключалась в темноте — я вряд ли успею разглядеть приближающегося человека за те короткие секунды, которые нужны, чтобы прошмыгнуть из машины в подъезд.

При наличии дурного предчувствия я не ограничивалась бронежилетом: надевала пуленепробиваемый шлем, защиту шеи и просматривала с телефона записи камер видеонаблюдения, чтобы убедиться, что меня не поджидают. Только после этого я входила в дом и взбегала вверх по лестнице к себе.

Иногда мне приходилось бывать в местах, где я не могла сидеть до полуночи, или мне просто неохота было ждать, чтобы запарковаться у своего подъезда. Тогда я возвращалась домой раньше.

Сегодня вечером было именно так. В половине девятого вечера мне нужно было уезжать домой. В машине я надела бронежилет. Внимательно проверила, нет ли слежки, но никто за мной не ехал. Подъехала к дому так, чтобы не сворачивать на свою улицу и не светиться там лишний раз. Я решила запарковаться на первом же свободном месте Черчилллаан — улицы, перпендикулярной моей, чтобы не нарезать круги, рискуя быть замеченной.

Все нужные мне вещи были в салоне, необходимость открывать багажник отсутствовала. Я всегда стараюсь вылезти из машины очень быстро и так же быстро оказаться подальше от нее.

Я запарковалась, пошла по Черчилллаан и примерно через сто метров обратила внимание на запаркованную вторым рядом машину какой-то новой модели. Приближаясь к ней, я через зеркало заднего вида увидела, что в ней нет водителя, только пассажир.

— А где же водитель? — моментально встрепенулась я и внимательно осмотрела улицу. Странно. Его не было видно. Надо иметь в виду, что он может поджидать меня на крыльце одного из домов. Я подошла к машине и заглянула внутрь.

В ней сидел молодой человек антильской наружности. При моем появлении он сразу же уткнулся в свой телефон. Подает сигнал, сразу же решила я. Его внешность доверия не внушала, но, возможно, эти парни просто занимаются своими делами, а он ждет кого-то из местных жителей. Возможно, но опять-таки не факт. Я ускорила шаг. Надо убираться с этой улицы как можно скорее, еще какая-то сотня метров, и я на перекрестке.

Свернув за угол, я увидела на светофоре стайку скейтеров. Уфф, мне полегчало. Никто в своем уме не станет выполнять заказ на убийство в таком оживленном месте. Тем не менее я не стала успокаиваться и быстрым шагом продолжила свой путь.

Миновав обувной магазин, я боковым зрением заметила скутер. Испугавшись, я оглянулась и увидела, что на нем сидит парень в темной одежде и шлеме. Он был похож на латиноамериканца, с темными глазами и маленькими усиками. Мы встретились взглядом, и я почувствовала, что мне конец. Очень ясно почувствовала.

Я мгновенно оценила свои шансы. Он был буквально в каком-то метре от меня и на скутере. Я шла пешком, и деваться мне было некуда. Я увидела, как он наклоняется, чтобы что-то взять, и подумала: может, просто смириться с этим?

Я инстинктивно попятилась от него, и он попробовал остановить меня, крикнув:

— Мадам, можно вас спросить?

Казалось бы, из вежливости надо остановиться — мало ли, может быть, он просто дорогу спрашивает. Но инстинкт самосохранения сразу же одержал верх над рассудительностью.

— Нет, не хрен у меня спрашивать! — выкрикнула я и ринулась бежать. Бежала я со всех ног, но мне казалось, будто я стою как вкопанная. Боясь потерять драгоценные мгновения, я не оглядывалась назад. Расстояние казалось бесконечным, и у меня была единственная мысль — он догоняет, он догоняет, он догоняет. А я не успеваю.

Я взлетела вверх по лестнице и дрожащими руками вставила ключ в замок. У меня получилось! Здесь, за моими стальными дверями, я в безопасности. Сердце бешено билось, я не могла перевести дыхание.

Я подбежала к окну, посмотреть, здесь ли он еще. Нет, он исчез. Я позвонила своим безопасникам и рассказала, что произошло.

— Вам надо немедленно убираться оттуда, — ответили мне.

На следующий день я уехала. Я потеряла и работу, и дом — утратила почти все.

Но осталась жива.

 

Мы отмечаем день рождения Кора (2016)

Каждый год 18 августа мы собираемся в ресторане «Роял Сэн», чтобы отметить день рождения Кора. В этом ресторане он обедал последний раз в жизни. Два года назад через дорогу открылось новое кафе. Оно называется «Оружие». Кор оценил бы юмор. На месте, где прошли последние секунды его жизни, теперь веранда, битком набитая пьющими пиво посетителями. Лучшего мемориального сооружения для себя он бы и не придумал.

Незадолго до гибели он в одиннадцать утра достал из холодильника бутылку пива. В ответ на замечание Фрэнсис он отшутился — «До меня Фредди Хайнекен добрался».

Это действительно было так. Фредди Хайнекен действительно добрался до него, но не через сваренное им пиво, а через беды, связанные с выкупом, проклятыми пропавшими шестью миллионами, незаметно для него испортившими их отношения с Вимом. Они стали причиной первых двух покушений. И третьего, стоившего ему жизни. Это было проклятие, распространившееся на всех, прямо или косвенно имевших отношение к деньгам, уплаченным в качестве выкупа.

На Томаса ван дер Бийла, который признался, что раскопал тайник с выкупом, и поплатился жизнью отчасти и за это. На Виллема Эндстра, который договорился с Вимом, что запишет его чертовы казино на себя, и попавший в этой связи в сети, из которых не смог выпутаться живым. И на самого Вима — проклятие заставило его совершать дичайшие преступления.

Проклятие хайнекеновского выкупа легло на каждого из них.

* * *

Мы наблюдаем, как шумно веселятся два мужичка с пивными животами.

— С толстыми не соскучишься, говорил папа, — улыбнулась Фрэнсис.

— Да, а сам он все время пытался сбросить вес, — ответила Соня. — Помнишь, как он принимал эти таблетки для похудения? Считалось, что они жир сжигают, поэтому он позволял себе съесть пару лишних гамбургеров, а потом увеличивал дозу таблеток. Или начинал спортом заниматься как угорелый. В теннис играл со своим дружком Каем.

Каждый год мы вспоминаем одно и то же — ничего нового уже не появится.

— А помните, как в Зандворте? Они в теннис играли, а какая-то ревнивая баба нацарапала на машине Кая «это — ***», — говорю я.

— Ага, — подхватывает Соня. — Кай засмущался и не хотел на ней ехать, а Кор взял у него ключи, доцарапал после *** буквы Н и Я, и говорит: теперь — нет проблем!

— Ну за тебя, Кор! С днем рождения! — говорит Соня.

Мы поднимаем бокалы.

Вечная память!