На свободе (2012)

В пятницу 27 января 2012 года я подобрала Вима на перехватывающей парковке у съезда на Арнем. Это место мы согласовали еще до его освобождения из тюрьмы. Кроме привезшего Вима адвоката Стина Франкена, никто об этом не знал. Стин убедил районную прокуратуру, что Виму не стоит проводить последнюю ночь в заключении в тюрьме Де Схие во избежание наскоков толпы репортеров или чего-то похуже. Он сумел быстро обо всем договориться, подчеркивая, что Вим — медийный персонаж, и нужно обеспечить его безопасность.

Я устроила «чистую» машину, чтобы быть в полной уверенности, что нам не поставили жучок или радиомаяк и что за нами не следят ни Департамент юстиции, ни бандиты. Меры предосторожности должны были соблюдаться по максимуму.

Когда они подъехали, я уже с час как на месте. Вим выходит из машины и идет ко мне, полный сил, сияя от счастья, как ребенок.

— Привет, моя милая сестра, — возбужденно кричит он.

Мы прощаемся со Стином, и я говорю:

— Садись.

— Машина чистая? — спрашивает он.

— Разумеется.

Мы едем в место, куда я его устроила. Это курортный отель с шале примерно в пятидесяти милях от Амстердама. Бронировала я на девичью фамилию матери, потому что при упоминании моего имени любые надежды на анонимность рухнут. Я выбрала самое шикарное шале, чтобы Вим мог наслаждаться роскошью после всех этих лет. И я оставлю ему машину, чтобы он мог передвигаться.

По дороге к шале мы проезжаем «Макдоналдс», и я останавливаюсь, чтобы порадовать его бургером.

— Ох, как это здорово, Асси, мне этого так не хватало.

* * *

В 2006 году у моего брата, находившегося в заключении, обнаружилась серьезная сердечная патология. Он был на грани смерти, но все же выжил, поскольку, как говаривала мама, «сорная трава на корню крепка». Я вообще была удивлена, что у него есть сердце — мы этого как-то не замечали раньше.

По его словам, врачи давали ему не больше двух лет жизни. В действительности Вим полностью восстановился и мог прожить лет до ста. Но роль инфарктника он старательно исполнял до самого последнего дня заключения. Он соблюдал строжайшую диету и отказывал себе во всем — не ел соленого, а потребление жидкости ограничил шестью банками диетической колы.

Он играл настолько убедительно, что вполне заслуживал «Оскара».

Через час после выхода на свободу с диетой было покончено. Теперь она больше не нужна — ведь никаких привилегий, как в тюрьме, она не давала.

Прибыв на место (которое ему понравилось), мы разобрали его вещи и организовали встречу с Питером Р. Де Врисом. Вим понимал, что репортеры будут охотиться за ним, чтобы получить первые комментарии и фото после освобождения. Чтобы избежать этого, он решил сделать заявление, которое будет составлено под его полным контролем, и предоставить средствам массовой информации «официальную» фотографию.

Для этой цели был выбран Питер, которому было разрешено взять интервью и сделать фото. Это должно было разрядить обстановку. Остальные перестанут за ним гоняться, а сам Вим сможет проконтролировать содержание материала. Вим хотел предстать в облике слабого человека, и поэтому в интервью с Питером главное внимание должно было быть сосредоточено на плохом состоянии его здоровья. Сердце функционирует только на четверть, и жить осталось всего ничего. Доктора давали ему два года, а поскольку с тех пор прошло уже пять лет, все может быть кончено в любой момент.

Вим покажет Питеру свою коллекцию таблеток и расскажет про строгую диету и про то, что он ел только собственноручно приготовленное. Он хотел продемонстрировать общественности только это и не собирался затрагивать другие темы. Ему нужно было, чтобы его враги преуменьшили его значимость. Старый больной человек, который не стоит того, чтобы тратить деньги на его судебное преследование или физическое устранение.

В любом случае времени у него оставалось не так много.

Мы встречались с Питером на опушке леса где-то в районе Эт Хой. В ожидании его приезда Вим захотел, чтобы я ввела его в курс происходившего на протяжении последних нескольких лет. В лесу, в отсутствие тюремщика за стеклом, записывающего каждое наше слово, мы впервые могли разговаривать свободно. Тем не менее, опасаясь направленных микрофонов, мы старались говорить шепотом. Мы обсуждали его нынешнее положение в преступном мире, все расследования, фигурантом которых он являлся, его женщин и необходимость делать деньги.

Ожидание Питера серьезно затянулось. Вим стал раздражаться, и его настроение резко изменилось. Хорошо знакомый мне Вим не замедлил выйти наружу.

— Звони Питеру! Где этот сукин сын? Кто он такой, чтобы заставлять меня здесь торчать? Я же ему сенсацию даю! — злился он.

Я набрала Питера, который сказал, что едет. Спустя несколько минут он появился.

— Привет, Ас! — сказал Питер.

— Привет, Пит, — ответила я.

Я чувствовала себя крайне неудобно. Совсем недавно я говорила Питеру, что не хочу, чтобы Вим вообще когда-либо вышел на свободу. А сейчас я была здесь в качестве его конфидентки. Питер не сдал меня. Он знал, в какой опасности я окажусь, если Вим узнает, как я отношусь к нему на самом деле.

Вим со свойственным ему умением начал морочить Питеру голову насчет того, что не представляет опасности, поскольку смертельно болен, — это было послание, которое он хотел донести через СМИ.

После встречи с Питером мы поехали за продуктами в Нарден. Другой город был выбран специально, чтобы не раскрывать местонахождение Вима. В этот день его и так узнавали почти повсюду.

После ареста и во время судебного процесса Вим превратился в знаменитость. О нем писали книги, статьи и снимали телепередачи. Он стал легендарной личностью — его везде узнавали и заговаривали с ним. Ему такое внимание льстило, а люди, казалось, забыли, чем именно он так прославился.

По дороге обратно в шале я полунамеками, опасаясь жучков в машине, заговорила об убийстве Стэнли Хиллиса — важной фигуры преступного мира. Взглянув на меня, Вим приложил палец к губам. Я замолчала. Мы ехали по проселку, и он сказал:

— Здесь тормозни.

Я припарковалась у обочины. Жестом Вим предложил выйти. Мы пошли вдоль дороги, и он остановил меня на безопасном расстоянии — от него я узнала, что автомобильные жучки могут улавливать звуки за сотню метров.

Лицо Вима выражало первобытную жестокость.

— Это мы завалили их! Всех! Всех до единого!

Кровожадность, с которой были произнесены эти слова, была пугающей. Это подтверждало мои подозрения, что он никогда не остановится.

Вим развернулся и пошел обратно к машине. Я последовала за ним, села за руль, тронулась и переменила тему.

Вернувшись в шале, мы посмотрели несколько телепередач. С особым интересом Вим смотрел программу «Мир в движении», где Питер Р. Де Врис рассказывал о состоянии его здоровья. Задача дать понять, что Вим совершенно безобиден, была успешно решена. Он снова всех обманул.

— Теперь надо ускориться, — заявил он.

Если я ничего не сделаю, все вновь пойдет по накатанной. Но что я могу?

Было уже поздно, и Вим спросил:

— Заночуешь?

— Спасибо, конечно, но нет, — сказала я. — Поеду домой.

— Да ладно тебе, оставайся. Не бросишь же ты меня здесь в полном одиночестве? Тебе что, не нравится мое общество? Очень жаль, потому что мне твое нравится. Поэтому ты никуда не поедешь, — сказал он, перейдя на знакомый властный тон, не оставляющий выбора.

Я нехотя осталась. Спала я на диване у стеклянной раздвижной двери. Несмотря на все предпринятые меры безопасности, я боялась, что за нами следят и его бывшие дружки-уголовники изрешетят шале пулями. В густой листве окружавших дом деревьев мне мерещились призраки. Я — городской человек и на природе чувствую себя в опасности.

Всю ночь я не смыкала глаз. Не потому, что боялась смерти, а потому, что не хотела погибать из-за него.

Раньше было по-другому. Было время, когда я готова была отдать за него жизнь.

Я безраздельно верила в его миф о взаимной преданности членов семьи, в идею «мы против целого мира». Это было, когда после похищения Хайнекена все мы превратились в неприкасаемых.

Но когда оказалось, что Вим способен убивать своих родных, я поняла. Наш враг — не окружающий мир, а он. Вся эта его семейная преданность была чистой воды хитростью, призванной облегчить ему жизнь.

Я вспоминала, как стояла в морге рядом с телом моего зятя, Кора ван Хаута, держа его холодную безжизненную руку и умоляя воскреснуть, вернуться к жизни, которую отнял у него мой брат. Мой брат Вим собирается завтра увидеться со своим сыном, а дети Кора не увидят отца уже никогда.

Той ночью в шале меня захватила мысль о том, что никто не знает, где мы. Что Вим спит и не сможет сопротивляться. Что я могу избавиться от всех следов ДНК, просто спалив этот дом. Что у меня есть возможность убить его прямо сейчас.

Проведя бессонную ночь, я поехала домой. Меня ждала моя сестра Соня.

Я сказала ей, что была готова убить Вима, но у меня не хватило духу это сделать.

— Я рада, что ты этого не сделала, Ас. Я не хочу, чтобы он так легко отделался. Такое наказание было бы недостаточно болезненным, — отрезала Соня.

Она хотела, чтобы Вим провел остаток жизни в тюрьме. Чтобы он понял, что такое предательство, и каждый день вспоминал, как предал своего друга Кора ван Хаута, мужа Сони.

И она была права.

— Но это возможно, только если мы дадим показания против него в суде.

— Правильно, — согласилась Соня.

— Ты знаешь, что может за этим последовать.

— Да, знаю. Но нам стоит рискнуть.

* * *

Мы обсуждали это очень часто, но всякий раз, решившись на дачу показаний, мы шли на попятную. До тех пор, пока я не поняла, что у меня нет выбора.

На свободе у Вима почти не осталось друзей, поэтому он проводил очень много времени со мной. Это было именно то, что мне нужно, — чем больше мы контактируем, тем больше информации, которой Вим делится. А эту информацию я могла бы использовать против него. Но постоянный контакт означал еще и постоянный риск. Благодаря своей репутации в преступном мире он мог попасть под пули в любой момент. Я знала, что он этого боится.

Часто общаясь с Вимом, я тоже рисковала — быть убитой случайно или намеренно.

Кроме этого, у меня были опасения и в отношении Департамента юстиции — постоянное общение с Вимом укрепило бы их в старом заблуждении, что я его доверенное лицо. Я снова стану фигуранткой расследований и в очередной раз лишусь права на неприкосновенность частной жизни. Начнутся прослушка, слежка и обыски.

Все та же старая история: мы не можем открыто дистанцироваться от Вима, поскольку Департаменту юстиции не надо знать, как мы относимся к нему на самом деле. А знать им не надо потому, что мы не хотим рисковать, что об этом узнает Вим, причем от самих коррумпированных сотрудников Департамента.

Наконец, тесные контакты создадут у его врагов впечатление, что я не просто на его стороне, но, будучи адвокатом по уголовным делам, еще и выполняю важную роль консильери. Следовательно, причинив вред мне, они нанесут ущерб ему.

Очень надежный информатор сообщил мне, что Вим стоит за убийством брата Мартина Хиллигера в ноябре 2013 года. Мартин был авторитетным бандитом, с которым Вим снова стал общаться после своего выхода на свободу. Был отдан приказ ответить на убийство брата убийством «холледеровской сестры». Очевидно, в качестве карательной меры.

Они не уточнили, какую именно из сестер нужно убрать. Обычно за брата полагается брат, но на этот раз — сестра. Несколько не по понятиям, но вполне разумно. Вим не делал секрета из того, что они с Герардом рассорились уже очень давно, поэтому убийство младшего брата стало бы для него не слишком болезненным ударом.

Соня все еще сомневалась, но я решила, что у меня нет другого выхода, кроме как дать показания на Вима. Риск быть убитой из-за него как минимум равнялся риску быть убитой им самим в случае дачи показаний.

Итак, я решила, что сама займусь его привычным делом — подставой. Я была убеждена, что это мой единственный шанс выжить. Что значит подстава, я знала от лучшего исполнителя в этом жанре — самого Вима. Он делал это снова и снова, и каждый раз это сходило ему с рук. Так он обеспечивал себе самое лучшее алиби, ну а я смогу решить все свои проблемы. Заговорив в Департаменте юстиции, я смогу продолжать общение с Вимом, и меня не будут считать его соучастницей. Возможно, я положу конец всем угрозам и заставлю Виллема заплатить за все содеянное.

Я полностью отдавала себе отчет, насколько огромен этот риск, и очень хорошо помнила, что люди, пытавшиеся сдать Виллема Департаменту юстиции, были убиты по его приказу.

В то же время я понимала, что, если я не начну действовать немедленно, он может навсегда избежать наказания за убийство Кора и всех остальных. И после десяти лет молчания такая перспектива представлялась мне настолько же ужасной, насколько мысль о том, что он сделает со мной, если узнает, что я заговорила.

С меня достаточно жизни в постоянном страхе. Настало время выступить против Вима.

 

Лекционное турне (2012)

— Ну как тебе? — спросил Вим.

Он только что выступил на телевизионном ток-шоу «Лекционное турне», где студенты задают вопросы именитым гостям, в числе которых бывали Далай-лама, Ричард Брэнсон, Вупи Голдберг и Билл Гейтс.

— Превосходно, — соврала я.

— Да уж, я зажег, правда? Когда я отправил этого парня заниматься своими делами, это ведь было нечто? Все со смеху чуть не померли! — гордо вещал Вим.

— Согласна, ты действительно произвел неизгладимое впечатление. — На этот раз я не врала.

Его появление на этом шоу сопровождалось кучей проблем. Серьезному преступному авторитету не должны предоставлять трибуну. Но я понимала и то, что телевидению очень хотелось заполучить к себе, неважно в какую программу, человека, который, с одной стороны, считается чудовищем, а с другой — «любимым преступником голландцев».

Вим считал свое выступление на шоу огромным успехом. Он был уверен, что перед телезрителями предстал искренний, импозантный и остроумный Вим, который вдобавок умеет развеселить аудиторию.

А я увидела Вима, который лгал с того самого момента, когда объявил, что будет говорить чистую правду, радовался, если ему удавалось кого-то обидеть, и не выказывал ни малейших признаков эмпатии.

— Мама, можешь включить первый канал? Там сейчас будут Вима показывать. Он просил меня посмотреть, — сказала я маме, которая разогревала для меня горячий салат с цикорием и тефтели от лучшего мясника города.

Мама проковыляла к пульту на столике рядом со своим креслом, включила телевизор и с трудом пошла обратно на кухню. Она уже давно испытывала боль при ходьбе, и недавно ей стало хуже. Она еле могла передвигаться самостоятельно. Раньше она навещала нас, а теперь мы приходили к ней.

— Вим говорит, что будет честно отвечать на вопросы?

— Ну да.

— Что же, тогда и мне хочется на это посмотреть. — Она приковыляла обратно, отдала мне поднос с моей едой и плюхнулась в свое кресло.

Ведущий Твэн Гюйс (Т) предоставил возможность студенту (С) задать вопрос Виму (В).

С: Меня зовут Вито, я изучаю уголовное право в Свободном университете. Вы ведь работали в магазине мужской одежды?

В: Да.

С: В течение нескольких лет?

В: Да (жестом показывает на свою одежду).

С: А потом в какой-то момент вы занялись организацией этого похищения. Как обычный человек может пойти на такое?

В: Хм, что же, от одного до другого — всего один шаг.

— Обычный человек? — хмыкнула мама. — Да он уже тогда не был обычным.

Мама была права. Вим изображал хорошего трудолюбивого паренька из магазина модной одежды, хотя на самом деле уже тогда он воровал оттуда джинсы (он заставлял Соню выносить их в ее сумке, чтобы не выглядеть подозрительно самому). Его задерживали за незаконное предпринимательство, и он был соучастником вооруженных грабежей.

С: Но я бы не совершил этот шаг.

В: Я пошел на это, потому что в то время мыслил иначе. Я был молод и считал, что так надо.

— Так надо? — воскликнула мама. — О чем он говорит? Любой знает, что это преступление.

С: Чего вы хотели? Денег или власти?

В: Денег.

С: То есть вы считали, что вам их не хватает? Или вам нужны были огромные деньги, миллионы?

В: Да.

С: Зачем?

В: Ну с ними как-то легче и спокойнее живется, знаете ли…

— Ага, легче и проще своровать их у кого-то, вот что он имеет в виду! — воскликнула мама.

Т: Теперь о вашем отце. Что это был за человек?

В: Мой отец был ужасным человеком.

Молчание.

В: Что вы хотите знать?

Т: Мне кажется, вам есть что сказать о человеке, которого вы называете ужасным.

В: Он часто бил меня в детстве. Один раз начал — и пошло.

Т: За что?

В: До сих пор не знаю. Думаю, он и сам не знал.

Т: Только вас? Ведь у вас две сестры и брат, верно?

В: Я был старшим, поэтому все доставалось мне.

Т: То есть остальных не били?

В (убедительно): Именно так.

— Неправда, — сказала мама.

Т: А вашу мать он тоже поколачивал?

В: Да.

Т: И как долго вам пришлось это терпеть?

В: Я ушел из дому в пятнадцать. Я стал жить у бабушки, пошел в спортзал. Меня всю жизнь избивали, так что я стал качаться. Стал очень здоровым и в восемнадцать врезал ему за то, что он ударил мать. Он убежал, а через пятнадцать минут вернулся с полицией и говорит — арестуйте его, он меня избил. До сих пор поверить не могу — он же всю жизнь меня избивал. Конченый идиот.

Т: И что полиция?

В: Мать сразу же объяснила им ситуацию, и они сказали — вот вы сами и разбирайтесь, госпожа Холледер.

Т: Так вас не арестовали?

В: Нет.

— Такого не было, — удивленно сказала мама. — Он к вашему отцу и пальцем не притронулся. Герард — да, было дело. А полиция к нам приходила, соседи вызвали, но Вим тогда с нами уже давно не жил. А когда жил, за ним как-то приходила военная полиция, потому что он не явился по повестке.

Т: То есть вы росли в атмосфере насилия? Вы к нему привыкли? Считали это само собой разумеющимся?

В: Ровно наоборот.

Т: Как это? Вы же говорите, что отец вас избивал?

В: Да, но сам я ребенка не тронул бы.

Т: Так, понятно. А взрослых?

В: Рано или поздно всем приходится драться. Сперва врежь, потом говори. Так мы привыкли у себя, в Йордаане.

Т: Сперва врежь, потом говори?

В: Да, практически всегда (смеется).

— Да уж, это ему по душе, — вздохнула мама.

С: Интересно, почему вы решили похитить именно господина Хайнекена, а не кого-то другого?

В: С другими у нас ничего не вышло, так что вот пришлось (смеется).

— Он думает, это смешно, — прокомментировала мама.

С: Так почему именно Хайнекен?

В: Мы подумали, что он без проблем может позволить себе такой выкуп.

— Только послушайте, как он об этом говорит! Это же бесчеловечно, не так ли? — воскликнула мама.

В: Конечно, все дело в деньгах. Естественно, я тогда был намного моложе и легковернее. Мы вбили себе в голову, что если ничего не выйдет и денег нам не заплатят, то мы его отпустим. Думать так — наивно и глупо, но таким образом нам было легче решиться. Надо было делать все иначе.

Т: И вы никогда не думали — если нам не заплатят, мы их грохнем?

В: Да нет, конечно, ни в коем случае.

— Веришь ему, мамуль?

— Ни капли!

Т: Вы говорите «нет», но часто так и делается. Вспомните, что произошло с Герритом Яном Хейжном.

В: Да, я знаю об этом, и это возмутительно. Одна из тех вещей, за которые мне до сих пор очень стыдно, — эта цепь в стене.

Т: Минуточку, прежде чем вы продолжите, посмотрим один фрагмент.

Показывают условия, в которых содержали Хайнекена и его водителя Додерера: в звуконепроницаемых закутках, лежащими на полу, с запястьями, прикованными цепями к стене. У мамы навернулись слезы на глаза.

— Разве ты этого раньше не видела, мамочка?

— Нет, никогда не хотела на все это смотреть, — вздохнула она.

— Ужасно, правда?

— Да, нам надо было прямо тогда от него отказаться.

Т: Люди считают это варварством.

В: Согласен, и, думаю, нельзя было так делать. Цепи были не потому, что мы боялись, что он станет агрессивным, а только чтобы он не причинил вреда сам себе.

— Что же он такое говорит? — возмутилась мама. — Он считает, что они им доброе дело сделали!

Т: Почему вы думали, что он способен на это?

В: К похищению нельзя относиться легкомысленно, надо все хорошо продумать. Вполне возможно, что у человека, оказавшегося в подобной ситуации, возникнут суицидальные настроения.

— Как у него только язык поворачивается говорить такое! — возмущенно вскричала мама.

Т: Вы передергиваете. Вы говорите, что, приковав цепями, позаботились об их безопасности, тогда как сами они позже рассказывали, что это было ужасно болезненно. Ситуация и без того была ужасной и мучительной.

— Метко замечено! — одобрительно отозвалась о ведущем мама.

В: Я ни в коем случае не пытаюсь приукрашивать факты.

— Именно этим он и занимается! — сказала мама.

В: Я согласен с вами, что это варварство и так действительно было нельзя. Конечно, в какой-то момент мы осознали, что перегнули палку. Мы предлагали господам Хайнекену и Додереру встретиться с нами, чтобы они могли узнать от нас все, что касалось похищения. Они отказались, но зато в результате мы встретились с охранной фирмой, которую создал господин Хайнекен после своего похищения. И мы с ними договорились.

Т: О чем?

В: О том, что если господин Хайнекен идет по правой стороне улицы П. К. Хоофстраат, мы переходим на левую.

— По П. К.?

— Да, мамочка. Он гуляет по самой шикарной улице Амстердама, тратит на ней деньги господина Хайнекена, а тот должен быть счастлив, что Вим ходит по другой стороне, — сказала я.

Показали еще одну запись. Следователь господин Сиетсма подробно рассказывал об условиях содержания Хайнекена и Додерера похитителями. Аудитория слушал его рассказ с напряженным вниманием, воцарилась мертвая тишина. Твэн Гюйс не стал прерывать эту тишину по окончании показа фрагмента. Камера показала улыбающегося Вима.

В: Вы что-то хотели спросить?

Т: Да, хотелось бы знать, как вы к этому относитесь.

В: Ну в свои пятьдесят четыре я понимаю, что этот человек, безусловно, прав.

— Смотри-ка, дожил до пятидесяти четырех и осознал, что совершил тяжелое преступление. Какой сообразительный!

В: Думаю, Додереру приходилось хуже. Хайнекен переносил все легче, намного легче, чем здесь говорили. Но так нельзя было делать, само собой разумеется.

— Как он смеет! Он за господина Хайнекена будет решать, что ужасно, а что не очень. — Мама была на грани истерики. — Он только и знает, что говорить, будто все было не так страшно. Ему нужно было пожизненное дать. Не могу больше на это смотреть! — Она встала и пошла прочь, не в силах выносить это зрелище дальше.

После окончания передачи я пришла к ней на кухню, где она в задумчивости сидела за столом.

— И как? Я пропустила что-то интересное?

— Да ну, все одно и то же. Оставшихся от выкупа шести миллионов у него нет, он не вымогал деньги у Эдстра и прочих, так что посадили его ни за что, все свидетели врали, один он говорит правду.

Мама выглядела опустошенной.

— Он смеется над страданиями, которые причинил Хайнекену и Додереру. Ему вообще наплевать на это. Как так можно? Асси, милая. Это же мой ребенок! Думаю, все началось, еще когда я была им беременна. Твой отец ударил меня по голове и пнул ногой в живот, когда я была на девятом месяце. Может быть, он попал Виму по голове, и поэтому он стал таким.

 

Виллем Холледер: голландская знаменитость (2012/2013)

Парадоксальным образом, освободившись в 2012 году, Вим сделался национальной знаменитостью. На публике его узнавали, приветствовали и предлагали сфотографироваться вместе. Звездой его сделали преступления, причем казалось, что людям безразлично, что именно он совершил. Он моментально сделался «любимым преступником голландцев».

Мы бессчетное количество раз слышали, каким милым и добрым его считают, а он не переставал нас терроризировать. Поскольку мы никогда не выступали по этому поводу, подобные иллюзорные представления продолжают существовать в обществе.

Уверена, это восхищение прекратилось бы, знай люди правду о человеке, который шантажировал собственную сестру, приставив пистолет к голове ее сына и угрожая убить ее вместе с детьми.

Таков был наш «глава семьи».

Вим держал нас поблизости от себя с единственной целью — чтобы иметь возможность действовать беспрепятственно, чтобы правда о нем оставалась тайной и все по-прежнему хотели с ним сфотографироваться. Мы действительно стали наглухо закрытой семьей гангстера.

Поверьте, свыкнуться с проклятием общества после похищения Хайнекена было намного легче, чем с его вновь обретенной известностью.

Благодаря своей славе он даже получил колонку в популярном журнале «Ньюве ревью». Это была возможность отмыться от преступлений и еще сильнее настаивать на своей невиновности. Вим мог отполировать свои алиби, а гонорары использовать для возмещения малой части из семнадцати миллионов евро, полученных преступным путем. Судебный вердикт гласил, что он должен выплатить эти деньги государству. Теперь он мог сказать судье: «Ваша честь, мне нечем расплатиться с государством, так что сажать меня не надо — вы же видите, я сразу же отдаю все, что удается заработать».

Как человек, осужденный сперва за похищение Хайнекена и Додерера, а затем за вымогательство у Эндстра, Кеса Хаутмана и остальных, он зашел далеко и крайне серьезно относился к своему статусу. Как-то раз Вим в очередной раз отчитывал на улице мою сестру, которая возразила ему едва ли не шепотом. Услышав это, он заорал:

— Не смей огрызаться! Я — национальная знаменитость, никто не имеет право меня критиковать. Помни об этом, ты, шлюха подзаборная!

 

Питер (2013)

— Они хотят с тобой поговорить. Можешь позвонить им по этому номеру, — сказал Питер, передавая мне визитку Отдела уголовных расследований (ОУР).

При взгляде на визитку меня охватила паника. Это значило, что Питер Р. Де Врис сообщил Департаменту юстиции, что мы с Соней хотели бы связаться с ними. Я просила его об этом, но сейчас при мысли о встрече с представителями Департамента юстиции спасовала. Я задыхалась от волнения, но старалась выглядеть спокойной.

— Спасибо, я свяжусь, — сказала я и сунула карточку в карман.

Сев в машину, я забила номер в телефон под вымышленным именем и уничтожила карточку. Рисковать я никак не могла.

Я ехала домой в ужасе: всякий раз при мысли о предстоящем звонке меня охватывали волны страха. Страха, что Вим узнает о моих планах поговорить с ОУР. Страха, что он убьет меня. Глубоко укоренившегося, всеобъемлющего страха перед Ним — Вимом, Виллемом Фредериком Холледером по кличке Носяра, одним из самых опасных голландских гангстеров последних двадцати лет и моим родным братом.

Похищение пивного магната Фредди Хайнекена и его водителя Аба Додерера в 1983 году создало ему репутацию жестокого бандита. 9 ноября 1983 года на выходе из офиса компании «Хайнекен» мужчин жестоко избили и бросили в минивэн. Шокирующие подробности зверского обращения с ними стали общеизвестны. И ответственность за это лежала на нашем Виме.

Было страшно слышать, насколько бесчеловечным он может быть. Именно это качество привело его на вершины преступного мира сразу после освобождения из тюрьмы в 1992 году. Он стал грозой богатых торговцев недвижимостью. Его жестокости боялись все.

В последующие годы амстердамскую торговлю недвижимостью и криминальное сообщество захлестывали волны заказных убийств. И каждый раз говорили о Виме как о заказчике.

Так было и с убийством Кора ван Хаута. Кор ван Хаут был мужем моей сестры Сони, отцом их детей Фрэнсис и Ричи, моим зятем и названым братом Вима со школьных времен. Их связывали совместные преступления — незаконное предпринимательство, грабежи и похищение. Наши семьи были связаны их дружбой и взаимным чувством Кора и Сони.

Жизнь Кора оборвалась 21 января 2003 года на холодных камнях мостовой Амстелвена. Он вышел со встречи в китайском ресторане и остановился поговорить, когда двое мужчин на мотоцикле изрешетили его пулями.

Мы с Соней не знали, кто были эти киллеры, но знали истинного убийцу — нашего брата. Виму нужна была смерть Кора, это он заказал его убийство. И именно Вим был убийцей, изрешетившим Кора пулями. Стрелок был не более чем орудием в его руках.

Знание о том, кто убийца, делало смерть Кора еще более невыносимой и усугубляло наш страх перед Вимом. Это ведь был не просто убийца, а убийца мужа своей сестры, отца своих племянников.

Мы не сомневались, что нас постигнет та же участь, если мы встанем у него на пути. И Вим постоянно напоминал нам об этом.

— Знаешь ведь, что я сделаю, правда? — угрожал он, стоило нам только подумать о жизни, где мы решали бы за себя сами.

Да, мы понимали, на что он способен, если мы не будем подчиняться беспрекословно. Наши отношения с Вимом полностью определял страх перед его агрессией, поэтому мы жили по его правилам. Мы ходили перед ним на цыпочках и делали все, чтобы не стать его следующими жертвами, старались выживать и прежде всего помалкивать.

Но мы постоянно чувствовали, что предаем Кора, что мараем себя общением с его убийцей. Мы отчаянно желали, чтобы Вим понес кару за содеянное, но не осмеливались предпринять что-либо. Нам становилось все страшнее, поскольку убийства продолжались. И убивали тех, кто считался его друзьями, как Кор.

Нам стало ясно, что легкость, с которой Вим пошел на убийство Кора, — не единичный случай. Это был его почерк. Мой брат превратился в серийного убийцу с руками по локоть в крови.

Деваться нам было некуда, приходилось делать то, что он от нас хотел. Об обращении в полицию не могло быть речи. Если бы Вим узнал об этом, он бы «немедленно принял меры». А риск того, что он узнает, был очень велик. Он часто рассказывал мне о своих «крысах» — платных осведомителях из числа полицейских, сообщавших о расследованиях, в которых всплывало его имя. Нет, он расправился бы с нами моментально.

В живых не осталось никого из тех, кто дал на него показания.

Друг и магнат недвижимости Виллем Эндстра заявил на Вима целых четырнадцать раз. Он делал это втайне, на заднем сиденье полицейской машины. Никаких последствий его заявления не имели, но о них узнал Вим. Эндстра убили.

Гангстер Кес Хаутман дал полиции конфиденциальные показания. Его убили на пороге собственного дома.

Как бы мы ни смотрели на ситуацию, вывод был всегда один — начало действий против Вима означает конец наших жизней. Нам оставалось лишь надеяться, что в один прекрасный день Департамент юстиции привлечет его к уголовной ответственности. Но Вим оставался на свободе, более того, спокойно разъезжал на своей «Веспе», которую пресса окрестила «холледеровским скутером».

Казалось, что он неуязвим.

Его арестовали только в 2006 году. Не по обвинению в убийствах, а «всего лишь» за вымогательство, применение насилия и угрозы в адрес Виллема Эндстра, Кеса Хаутмана и еще одного приятеля Вима, Томаса ван дер Бийла. Он стал третьей «жертвой показаний» на Вима. Вим узнал, что Томас заговорил о нем в полиции. Томас считал, что, пока Вим за решеткой, он в безопасности, но был убит.

Как минимум двое из его жертв — Томас ван дер Бийл и Виллем Эндстра — говорили полицейским, что их могут убить. Оба говорили, что виновником будет Виллем Холледер. И тем не менее полиция оказалась неспособна собрать достаточное количество улик, чтобы завести дело хотя бы по одному из этих убийств.

Вим отделался легко: его судили только за вымогательство и дали каких-то девять лет. Он находился за решеткой, но продолжал активно использовать контакты с людьми, которых мы боялись не меньше. И в тюрьме, и на свободе он всегда навязывал нам свою волю. Мы понимали, что тюремные стены не являются для Вима препятствием, и он вновь доказал это убийством Томаса ван дер Бийла.

Вим знал Томаса так же долго, как Кора. Томас был свидетелем всех их преступлений и поэтому представлял собой угрозу. Томас прямо обвинял его в убийстве Кора. Оказавшись в заключении, Вим позаботился, чтобы его люди заставили Томаса замолчать навеки.

С нашей точки зрения, это выглядело как нарочитая демонстрация силы — организовать убийство человека, находясь в тюрьме самого строгого режима. И мы поступали так, как он хотел: были в его распоряжении 24 часа в сутки и молчали обо всем, что нам было известно.

Приближался 2012 год, когда Вима должны были выпустить.

С 2006 по 2011 год мы надеялись, что Департамент юстиции соберет достаточное количество доказательств, чтобы предъявить ему обвинения в убийстве Кора и остальных. К этому моменту под следствием оказались некоторые из исполнителей, но не он сам. Никто не осмеливался давать на него показания.

Один из исполнителей, Питер Ла Серпе, сознался в убийстве Кеса Хаутмана, которое он совершил вместе с Джесси Реммерсом. В обмен на признательные показания Департамент юстиции предоставил ему новое имя и всю необходимую защиту, но он все равно не осмелился давать публичные показания против Виллема Холледера. Ла Серпе показал, что заказчиком убийства Хаутмана был Виллем, но потребовал изъять эту часть показаний из материалов судебного процесса, поскольку опасался за жизни близких и свою собственную. И Виллему вновь все сошло с рук.

Это было мучительно, но мы ничего не предпринимали.

В феврале 2011 года убили Стэнли Хиллиса, который был сообщником Вима до его посадки в 2006 году. Вим всегда с уважением отзывался о Старом, как он его называл. Его впечатляли только те, кто был еще более жесток, чем он. Вим с восторгом рассказывал, что Хиллис пользуется большим авторитетом в международных преступных кругах. Он был важной фигурой в Югославии, где мог поставить под ружье чуть ли не целую армию, и даже владел несколькими танками.

Вим рассказывал о его соучастии в вымогательствах у Эндстра и его убийстве. По словам Вима, во время последней встречи с Эндстра именно Хиллис решил, что «Эндстра может больше не платить». Это означало, что дальнейшие выплаты не сохранят жизнь Эндстра, и его обязательно убьют.

С остающимся на свободе Хиллисом и помня о происшедшем с Томасом ван дер Бийлом, я смирилась с тем, что дать показания на Вима и сохранить свою жизнь — несовместимые вещи. Но со смертью Хиллиса Вим лишился сильного союзника, на которого мог рассчитывать, оставаясь за решеткой.

Тогда мы с Соней впервые серьезно задумались о даче показаний на Вима.

Я считала, что если мы хотим предпринять что-то против брата, делать это нужно до его выхода из тюрьмы в январе 2012 года. По крайней мере, он будет за решеткой, а из информации от представителей преступных кругов и того, что он сам рассказывал на свиданиях, следовало, что его позиции в криминальном сообществе значительно ослабли. Но, зная Вима, можно было не сомневаться: выйдя на свободу, он моментально вернет себе лидирующее положение, и дача показаний станет невозможной.

Соня приняла эти доводы. И мы решили посоветоваться с Питером Р. Де Врисом.

Мы с Соней были единодушны, что Питер, как никто другой, способен трезво оценить шаг, на который мы собираемся пойти. В качестве журналиста он расследовал ряд преступлений, по которым Департамент юстиции не смог собрать доказательную базу. Он знал всю нашу семью, знал, что представляет собой Вим, и был в очень хороших отношениях с Кором до самой его гибели. Они доверяли друг другу, и Питер знал, что Кор с Вимом давно уже перестали быть друзьями.

После гибели Кора в 2003 году Питер, в отличие от других так называемых друзей Кора, был единственным, кто принимал постоянное и безусловное участие в его детях. Дружба с Вимом не интересовала Питера. Поэтому мы могли не опасаться, что он сообщит Виму о нашем разговоре.

Мы с Соней подробно обсудили все возможные риски. Мое единственное сомнение состояло в том, что Питер журналист. Ведь он, несмотря на свою дружбу с Кором, разыскал соучастника покушения Франса Майера. Вдруг он поставит журналистскую ценность этой истории выше своих отношений с нами, и наши жизни окажутся в опасности? Но Соня ни секунды не сомневалась в Питере.

— Он никогда так не поступит, Ас. Он никогда не предаст нас. Он знает, что представляет собой Вим, и понимает, как мы рискуем. Поверь мне, он не станет.

— Хорошо, — кивнула я. — А если он проболтается случайно? Не желая навредить нам. Но ты же знаешь, каков Вим. Он мастер располагать к себе людей с первых секунд общения. Соседи, продавцы в магазинах, твои лучшие друзья или его заклятые враги, не осознавая этого, проникаются симпатией и предоставляют информацию вплоть до самых сокровенных тайн. Мы не можем так рисковать.

— Ас, Питер не дурак. Он знает Вима больше четверти века и хорошо понимает, что это за птица. Пора уже кому-то довериться, а Питеру я доверяю на тысячу процентов, — сказала Соня.

— Ладно, убедила. Если ты говоришь, что все будет в порядке, мы так и сделаем.

И все же в ожидании момента, когда мы поделимся доверительной информацией с кем-то вне семьи, я испытывала серьезное беспокойство. Мы с Соней никогда не говорили людям со стороны о том, что нам известно, и если Вим об этом прознает, то незамедлительно «разберется с этим».

Соня пригласила Питера в гости. Мы предложили ему прогуляться, поскольку опасались жучков в квартире.

— Питер, можем мы рассказать тебе кое о чем без передачи? И писать об этом тоже нельзя, иначе мы окажемся в опасности, — осторожно начала Соня.

— Разумеется, все останется между нами, если вы так хотите, — кивнул Питер.

Соня взглянула на меня:

— Рассказывай.

— Питер, мы хотим сказать тебе то, что известно нам уже очень давно, — начала я. — Заказчиком убийства Кора был Вим. Это знание не дает нам жить. Мы хотим, чтобы Вим ответил за содеянное. До его освобождения мы хотим обратиться в Департамент юстиции и надеемся, что ему предъявят обвинение в заказном убийстве. Мы считаем, что он должен сесть пожизненно, поскольку Кор — не единственная его жертва. Этот человек представляет общественную опасность, и я боюсь, что, выйдя из тюрьмы, он вновь начнет убивать. Поэтому мы хотим дать показания обо всем, что знаем, но сперва нам было бы интересно услышать твое мнение.

Питер не был шокирован или удивлен, он скорее погрустнел. Он стал расспрашивать о подробностях, словно надеясь, что мы все это выдумали, что это неправда и мы не прошли через все это. Но убедившись, что это действительно так, он на некоторое время замолчал. Он беспокоился по поводу нас, Фрэнсис и Ричи.

Питер счел нашу идею обращения в Департамент юстиции крайне опасной.

— Достаточно вспомнить, чем кончились беседы с Департаментом юстиции для Эндстра и Томаса, — сказал он.

— Но тогда Вим был на пике, и они со Стэнли творили что хотели. Сейчас он в тюрьме, а его организация на грани полного исчезновения. Если уж действовать, то сейчас, — сказала я Питеру.

Но он по-прежнему сомневался.

— Никто не знает, на что Вим реально способен. Ставки слишком высоки, а риск оценить невозможно, — сказал он.

Питер совершенно недвусмысленно давал понять, что ради самих себя и наших детей нам лучше помалкивать до конца дней.

Я расстроилась, но понимала, что это действительно так. Нет никакого толку делиться тем, что знаешь, рискуя жизнью. Это было бы самоубийственно. Облегчение, которое принесет сказанная правда, быстро исчезнет под гнетом страха, в котором придется жить.

Такая реакция была мне понятна, но Питер, помимо прочего, спросил:

— А как вы докажете, что он сам вам это рассказал?

Как я докажу? Что за вопрос? Я что, все это выдумала? Мне что, не поверят? Можно подумать, я просто так рискую своей жизнью.

Но Питер был прав. Предположим, я расскажу все, что мне известно. Но это не гарантирует, что брата действительно осудят. Питер напомнил мне: Вим мастерски умеет искажать факты. Он станет отрицать, что говорил мне это, а я не смогу доказать обратное. Утверждение, что мы его боимся, будет поднято им на смех — ведь мы проводили вместе с ним так много времени. Вим будет отрицать, что говорил мне о заказе убийства, ведь зачем бы ему сообщать об этом своей младшей сестре, да и вообще женщине? Он сделает что угодно, чтобы исказить факты и представить все так, будто мне выгодно засадить его за решетку по фальшивым обвинениям.

В тот момент я очень сильно расстроилась. Но Питер был прав в том, что вернул меня к действительности. Он ясно дал понять: мне не стоит рассчитывать, что мои рассказы встретят с восторгом, как будто нашелся недостающий для счастливого завершения элемент пазла. Он был прав и в другом — я не смогу доказать, что Вим признался мне в своих преступлениях и рассказал о заказе целого ряда убийств. Без доказательств мне никто не поверит, тем более учитывая неотразимое обаяние Вима. И даже если мне вдруг поверят, остается вопрос, признает ли суд мои показания бесспорным доказательством.

Соня сразу же согласилась с аргументацией Питера.

— Если Питер так говорит, то нам не надо это делать. Питер — сведущий человек. Он хорошо знает Вима и часто сотрудничает с полицией. Я рада, что мы с ним посоветовались. Мы не станем это делать.

— Оставим это дело Департаменту юстиции, — кивнул Питер.

* * *

Но они не смогли — или не захотели. Вим готовился выйти на свободу. Я решила взять это дело в собственные руки.

Годами я, наряду с остальными членами семьи, служила аудиторией для откровений Вима. Кор и Вим научили меня принципу «ничего не вижу, ничего не слышу». Я знала, как устроен преступный мир изнутри, а когда я стала адвокатом по уголовным делам, Вим решил, что я могу быть ему полезна. Для него я была идеальным сочетанием: юрист, способный мыслить как преступник. Вдобавок наше семейное родство гарантировало мою безусловную лояльность и молчание.

Он стал рассказывать мне все больше и больше. Из нудной младшей сестры я превратилась в полноценного собеседника.

Меня это не радовало, но от меня ничего и не зависело. Здесь я ничего не решала. Вим делает так, как удобно ему, и использует тебя, как пожелает. Твои потребности не значат ничего по сравнению с его собственными. Поэтому избавить свою жизнь от него невозможно. Он назначает встречу, и ты обязана быть. А если нет, он разыщет тебя в самый неподходящий момент и испоганит тебе работу или общение так, чтобы в следующий раз ты была там, где ему нужно, и тогда, когда ему это нужно. Малейшие возражения будут истолкованы как сопротивление, а «кто не со мной, тот против меня». И тогда все кончится плохо.

Так что избегать контактов с ним я не могла. Чтобы как можно дольше оставаться в числе его доброжелателей, а не противников, я приняла на себя роль его конфидентки. На меня можно было положиться, по крайней мере, было жизненно важно, чтобы он так считал.

Близился его выход на свободу, и я решила укрепить эту позицию в надежде собрать достаточное количество доказательств, чтобы упрятать его за решетку. И, словно бы мне помогал Кор, возникла ситуация, которая могла стать для меня очень выгодной.

* * *

В конце 2011 года, в преддверии освобождения из тюрьмы, у Вима случился конфликт с Дино Сёрелом, которого тоже обвиняли в вымогательстве у Виллема Эндстра. Сёрел утверждал, что Вим подставил его, назвав Эндстра его имя, хотя на самом деле он не имел к этому отношения. Он хотел вызвать Вима в качестве свидетеля и через своего адвоката спросил, готов ли он выступать в суде.

Вим отказался, потому что не признался в вымогательстве у Эндстра и никогда в жизни не стал бы этого делать. Он боялся, что его станут подозревать в убийстве Эндстра, и хотел избежать этого любой ценой.

Чтобы обесценить показания Сёрела, Вим выдумал конфликтную ситуацию: якобы Сёрел угрозами склонял Вима к лжесвидетельству. Он специально рассказал об этом по тюремному телефону и своему адвокату, и мне, чтобы Департамент юстиции тоже был в курсе. Эта легенда должна была также служить его алиби на случай, если Сёрел начнет давать показания против него. Он понимал, что преступный мир отнесется к этому неодобрительно и кое-кто из его коллег-бандитов сочтет его предателем.

Доверять своим старым приятелям Вим больше не мог, и я ухватилась за это, чтобы укрепить свою позицию конфидентки. Я нужна ему: друзья приходят и уходят, а кровные узы гарантируют, что мне можно доверять безгранично. По крайней мере, Вим ждал этого, а я хотела, чтобы он был в этом уверен.

Но на сей раз я поступала точно так же, как он поступил с Кором и со своими лучшими друзьями: я скрывала свои истинные цели и намерения. Было ясно, что Департамент юстиции не соберет достаточных доказательств. Они были не в состоянии этого сделать. Или просто не хотели? Если мы жаждем справедливости, то обязаны сами доказать все, что нам давно известно.

 

Смерть I (2013)

Мы с Вимом шли по улице Скелдестраат к улице Фердинад Болстраат. Приблизился какой-то человек и, глядя на нас, засунул руку в небольшую сумку на ремне.

Инстинктивно, без единого слова мы разделились — Вим пошел по одной стороне улицы, я по другой. Лучше не оставаться вместе, когда собираются стрелять. Лучше кого-то одного, чем обоих.

Мы не спускали глаз с сумки, одновременно оценивая и человека, и ситуацию. Киллер или не похож? По внешнему виду и поведению вполне может быть.

С годами у тебя развивается шестое чувство на такие вещи. Ты не боишься тех, кто походит на офисных служащих или студентов, но оцениваешь не только внешность — это еще и направление взгляда, и решительность походки.

Парень вынул руку из сумки. Ничего не произошло. Я снова пошла рядом с Вимом.

— Все путем, — сказал он.

— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — кивнула я.

Про его смерть мы говорили раньше, когда у него начались проблемы с сердцем. Тогда решили, что если вдруг он окажется в коме, то решение отключить его от аппаратуры мы примем все вместе — Соня, Сандра и я.

— Разобралась с этим? — спросил он через стекло во время свидания со мной в тюрьме Схевениген. — Все втроем, ладно? Потому что я тебя знаю, Асси, ты-то отключишь меня при первой же возможности. Соня вообще никогда ничего не решает, поэтому главное — Сандра. Она любит меня больше, чем все вы.

Он очень много говорил нам, что не хочет превратиться в овощ, но мы никогда не обсуждали возможность его кончины в результате покушения. К этому шла вся его жизнь, да еще и наши вдобавок, но это никогда не обсуждалось. Когда незадолго до ареста по делу о вымогательстве у Эндстра Вим стал получать угрозы с разных сторон, я решила обсудить с ним это.

— Ты про мои деньги, что ли? Завалить меня хочешь? — спросил он, и взгляд его знакомо потемнел.

Я поняла, что он действительно так считает. И я прекратила этот разговор, потому что не хотела, чтобы брат действительно об этом задумался. В тот день, после ситуации на Скелдестраат, я попробовала еще раз. Хотела знать, что думает о собственной смерти человек, с такой легкостью распоряжающийся жизнями других.

— Ты не боишься смерти? — спросила я.

— Нет, — ответил Вим. — Я там был, когда сердце остановилось. Я почувствовал легкое головокружение, и вдруг оказался идущим по улице по направлению к яркому свету. Все было очень тихо. Спокойно так. Правда. Я был в полном порядке и вдруг услышал, как Соня кричит: «Вим, Вим, возвращайся, Вим, иди сюда!» Она подмигивала мне и звала за собой. Я пошел за ней и остался жить.

— Соня? Да ладно тебе, — удивилась я. А про себя подумала: ну и зараза же моя сестра, вернула его к жизни! Вот спасибо-то.

— Так что нет. Я не боюсь смерти. Когда это происходит, ты в несознанке и действительно ничего не чувствуешь, — продолжил он.

То, что он рассказывал, противоречило заключениям психологов и психиатров, которым он признавался, что боится умереть в тюрьме. Что отпущенные ему врачами краткие годы жизни он хочет провести рядом со своими родными.

Когда я напомнила ему об этом, Вим сказал:

— А это чтобы чалиться покомфортнее было. Для этого вся их писанина очень даже пригодилась.

Значит, перспектива смерти его не пугает.

— Тюряга куда хуже, — добавил он.

Ну что ж, значит, так тому и быть, подумала я. Не смалодушничай, «бей первой и бей исподтишка» — за Фрэнсис, за Ричи, за Кора.

* * *

Я долго смотрела на номер, который дал мне Питер.

Звонок по нему означал, что я подтверждаю все сказанное Питером относительно Сони и меня во время его предварительной встречи в ОУР. Звонок означал, что я готова давать показания. Звонок означал, что в курсе будет как минимум один детектив, который может рассказать об этом моему брату.

Если Вим узнает о звонке от дружественной ему крысы, то для меня все будет кончено. Причем все произойдет неожиданно, потому что это Вим. «Никогда не подавай вида, что тебе что-то известно, Асси». Отдаешь приказ, ведешь себя спокойно, не отдаляешь человека от себя, а если что-то случается, горько плачешь вместе со всеми.

Я никак не могла предотвратить возможность того, что Вим узнает о разговорах с Департаментом юстиции. Лучше сразу допустить это и предоставить брату правдоподобную причину таких контактов. Поэтому я заранее сказала ему, что я в хороших отношениях с одним из сотрудников ОУР. Я придумала это алиби вскоре после освобождения Вима и сказала ему, что этого сотрудника можно будет использовать для своих целей.

— Может пригодиться, так ведь? — Я сказала ровно то, что он хотел услышать.

— Конечно, Асси, — ответил он.

Будучи адвокатом по уголовным делам, я вполне могла иметь таких знакомых, и Вим проглотил наживку. Если информация о моих контактах с ОУР утечет, у меня будет алиби: «Ты узнал, что я говорю с ОУР. Но я делаю это в твоих интересах».

Это лучшее, что я могла придумать, чтобы обезопасить себя от коррумпированных детективов, но риск все равно оставался.

Я решила, что завтра договорюсь о встрече.

 

Встреча (2013)

21 января 2013 года я нервно набрала номер. Мне ответила женский голос:

— Мишель слушает.

— Здравствуйте, ваш номер мне дал Питер Р. Де Вриес. Я хотела бы договориться о встрече.

Она сразу поняла, кто я, и спросила, будет ли мне удобно встретиться завтра.

— Да, я могу, — ответила я.

— Мы перезвоним вам, чтобы уточнить время.

— Пришлите мне эсэмэску, пожалуйста. Я предпочла бы не разговаривать по телефону.

Около полудня мне прислали время и место: шесть часов вечера, отель «Ньюпорт», Амстелвен. Встреча была назначена.

Ближе к вечеру я заехала к Соне, чтобы сказать ей об этом.

— Ты действительно договорилась о встрече?

— Да. Не вижу других вариантов. Встречусь, а там видно будет.

— Мне нужно поехать с тобой?

— Нет, пока не нужно. К тому же это полиция. Лучше, чтобы они пока тебя не видели, тогда они никогда не смогут сказать, что ты в этом участвовала. Кроме того, ты не сможешь отчитаться, где была. Если Вим позвонит, а ты вне доступа, ему опять всякая ерунда в голову полезет. Со мной он к такому привык, но тебя начнет подозревать. Так что я лучше одна.

По пути на встречу с ОУР я поглядывала в зеркала заднего вида, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Я взяла другую машину — если Вим увидит у отеля мою, то заинтересуется, что это я там делаю.

Я нервничала. Он часто назначал встречи в отелях, и вполне возможно, что он окажется в этом, и я на него наткнусь. Или он незаметно подкрадется ко мне, как часто бывало. Я никогда не понимала, как ему удается меня выследить, и всегда пугалась до дрожи.

На телефон пришло сообщение: «Привет, пожалуйста, сообщите, когда будете на месте, вас встретят в лобби».

Я подъехала к величественному зданию отеля, недалеко от места, где был убит Кор. Поставила машину на подземную парковку. В лобби отеля надо было подниматься по лестнице. Мне потребовалось собрать все мужество, чтобы начать путь по ней. Сил мне добавило понимание, что мы идем на это ради Кора.

Я вошла в лобби и поразилась. Это было очень сложно организованное пространство с кучей ниш, входов и выходов. Если Вим уже здесь или вдруг появится, я никак не смогу этого заметить. Что за идиотское место! И плохое начало. Если они вот так относятся к моей анонимности, вряд ли из этого получится что-то дельное.

Я присела. Мое беспокойство нарастало с каждой секундой. Оставаться здесь было слишком рискованно, поэтому я встала и направилась к выходу. Ко мне подошла блондинка.

— Астрид?

Я кивнула.

— Я — Мишель. Мы с вами говорили по телефону.

Она точно была из полиции — вид у нее был энергичный, а взгляд открытый. На «крысу» с вида не похожа. Я сразу решила, что пойду с ней. Мы молча проследовали к лифту и зашли в него. Двери закрылись. У меня перехватило дух, и я начала обливаться потом.

Я еду в лифтевместе с представителем Департамента юстиции. Вместе, а не друг против друга — как я привыкла в качестве юриста и члена своей семьи. Мои жизненные обстоятельства не способствовали теплым отношениям с Департаментом юстиции.

И они тоже пристально вглядывались в меня. Для них я находилась где-то между преступным миром и «нормальной» жизнью. Они доверяли мне не больше, чем я им.

И я, и Мишель испытывали неловкость.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказала девушка, пытаясь растопить лед.

Я кивнула, но чувствовала себя совсем не хорошо. Войдя в лифт, я испытала единственное желание — как можно скорее выйти отсюда. В нашей семье разговаривать с Департаментом юстиции считалось позорным делом. Это было против всех наших принципов.

Мы не предатели. Так воспитывала нас мама. Во время войны немцы забрали ее отца. А дед по отцовской линии был «чертовым коллаборационистом», как шепотом, чтобы не услыхал отец, говорила нам мама.

В то же время я понимала, что не оказалась бы здесь, если бы Вим не вынудил меня к этому. И я уцепилась за свои мотивы.

— С вами не так просто связаться, да? — женщина старалась завязать разговор. — Мы пытались и по личному номеру, и по рабочему, но безуспешно.

— Наверное. Я не слишком стремлюсь общаться с незнакомыми людьми, — резковато ответила я.

Это было исчерпывающе краткое описание моего образа жизни на протяжении многих лет. С такой семьей, как моя, общение с незнакомцами — непозволительная роскошь. Их цели неизвестны. Это могут быть журналисты в поисках сенсации, полицейские стукачи, желающие втереться в доверие к члену семьи, подельники брата, разыскивающие его, или даже его враги, захотевшие достать его через меня. Я делаю все, чтобы оставаться недоступной для таких людей, поскольку все это мне совершенно не нужно.

— Моя секретарша передает мне все просьбы связаться. Я никогда не встречаюсь с незнакомыми людьми, а моя частная жизнь не выходит за рамки семьи, — добавила я, попытавшись быть более открытой. Я сообразила, что с первого же ее вопроса начинаю уходить от ответов и избегаю контакта.

Но я же здесь не для этого. Я не просто так оказалась в этом лифте, у меня есть цель, убеждала я себя. Так что не облажайся. Ради Кора надо разговаривать.

Лифт остановился на третьем этаже, двери открылись. Мы пошли вместе по коридору, затем блондинка постучалась в один из номеров. Я снова боялась увидеть знакомое лицо. Что, если я буду разговаривать с «крысой», слившей информацию Виму? Это не случайная встреча. Это плановая встреча с полицейскими, ее специально организовали, чтобы поговорить о нем. Что, если сотрудник захочет похвастаться за ужином или в баре, что встречался с «его сестрой»? Что, если эта информация уже распространяется? Меня же убьют, я и спохватиться не успею.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове прежде, чем дверь открыли.

Высокая рыжеволосая девушка пригласила меня пройти. Слава богу, она не была мне знакома, а ее акцент свидетельствовал, что она из провинции. Она не из тех, кто мог бы контактировать с Вимом, — слишком заурядна для этого.

Девушка протянула руку.

— Меня зовут Манон. Рада вас видеть.

Но это меня не успокоило. Боже, что я здесь делаю? Я полностью оцепенела, а мысль о том, что я нарушаю приказ Вима никогда не общаться с полицией, лишила меня дара речи. Я почувствовала, что задыхаюсь.

— Выпьете что-нибудь? — спросила Манон.

— Воды, если можно, — ответила я.

От напряжения у меня пересохло во рту, дышала я неглубоко и неровно. Меня захлестнула волна воспоминаний о негативном опыте общения с Департаментом юстиции. И я представила себе реакцию близких на мое решение говорить с полицией.

— Ты думаешь, в Департаменте юстиции поверят, что у нас в семье такие отношения? У них совершенно иной взгляд на вещи. Они считают нас закрытой семьей гангстера. Они могут решить, что тебя Вим подослал, чтобы сыграть с ними в какую-то игру. А если они и захотят поверить, то просто используют тебя. Вспомни, как они подставили Томаса ван дер Бийла. Он дал показания на Вима, а они не предложили ему вообще никакой защиты, и его вскоре убили, когда он пылесосил свой бар. Департамент юстиции не лучше Вима. Зачем тебе это? Для них мы — дерьмо. Предположим, у тебя получилось, и его закрыли. И что дальше? Ты же знаешь, что он в лепешку разобьется, но организует твое убийство, если ты заговоришь. Что, они станут тебя защищать? Вспомни о Томасе — они ничем тебе не помогут. Они отнесутся к тебе так же, как к жене Томаса, Каролине ван дер Бийл. Ее муж Томас рискнул жизнью и был убит за то, что дал показания на Вима. А когда они говорят о ней, окружной прокурор называет ее «эта шлюха из квартала красных фонарей». Каролина записала этот разговор на автоответчик, когда они думали, что ее мобильник выключен. Запись потом по телевизору передавали во всей красе. Ты думаешь, к тебе отнесутся иначе, раз ты адвокат? Ты — просто одна из Холледеров!

Это действительно было так. После похищения Хайнекена фамилия Холледер автоматически напоминала всем о Виме, и, что еще хуже, люди думали, что я такая же, как он.

Департамент юстиции включил меня, наряду с остальными членами семьи, в состав его подельников и преступных элементов. Я была фигуранткой всех расследований, которые велись в отношении Вима и Кора. Они прослушивали мой телефон, устраивали обыски у меня дома и конфисковывали мои вещи.

И все же я понимала, что у меня нет другого выхода, кроме как говорить с ними. Решение, обычное для преступного мира, то есть физическое устранение, не рассматривалось: Соня не считала это достаточным наказанием за преступления Вима и была против того, чтобы он так легко отделался.

— Пусть он тоже страдает, как мы все эти годы, — говорила она.

Было невыносимо думать, что ему все сойдет с рук после того, когда он примет печальный вид и воскликнет: «Почему меня обвиняют всегда и во всем? Любое заказное убийство всегда вешают на меня!»

— Он в этом хорош, — говорила Соня. — Умеет разжалобить. Знаешь, о чем нужно жалеть? О том, что последние секунды жизни Кора прошли на холодной мостовой. Можно и моих детей пожалеть, у которых отца отняли. Виму не должно просто так сойти, что он изображал, как ему жалко Кора. Пусть все узнают, каков он на самом деле. Я хочу наконец сказать правду.

Соня хотела, чтобы все увидели его истинную сущность, узнали, что он сделал. Годами он наводил тень на плетень своим лицемерием. И все только ради собственного удовольствия. И смерть в духе Крестного отца была бы ему на руку.

Соня не желала, чтобы он умер легендарной личностью. Я соглашалась с ней, но считала, что смерть на холодных камнях мостовой будет гуманнее по отношению к Виму. Мне было неприятно думать о Виме за решеткой до конца его дней. Кроме того, первый вариант означал, что нам больше не придется опасаться за свою жизнью.

— Он всегда говорил, что покончит с собой, если получит пожизненное, — сказала Соня. — Вот пусть и займется тем, что обещал, зная, что мы отомстили за Кора.

Все было просто. Чтобы бороться с Вимом так, как хотела Соня, нам был нужен Департамент юстиции. Нужно отринуть эмоции и смотреть на вещи чисто практически.

— Рада вас видеть, — повторила Манон, прервав ход моих мыслей: — Нам говорили, что речь идет об угрозе жизни, так ли это?

— Да, так. — Я взяла себя в руки. — Но я здесь не поэтому. Проблема не в угрозах, а в их причине.

Я внутренне посмеивалась. Эти люди действительно не имели никакого представления о нашей жизни. Мы находимся в ситуации угрозы жизни так давно, что не представляем, что может быть как-то иначе. И не собираемся рыдать по этому поводу.

— В причине? — сказала Мишель.

— Да. Речь идет о моем брате.

— Вашем брате? Котором именно, у вас же их двое, верно?

— Я говорю о Виме. Вы же знаете, кто это, верно? — сказала я.

Разумеется, они знали, и мы наконец перешли к теме, ради которой все здесь собрались. Я готовилась исправлять искаженные представления о жизни нашей семьи.

— Если бы мой брат не причинял столько горя, проблемы бы не было. Но он не собирается останавливаться. И наше желание справедливого возмездия является вполне естественным.

— Вам, наверное, это далось очень нелегко, — сказала Мишель. Но на ее лице читалось, что она думает на самом деле: ты всегда прикрывала братца, а теперь, когда он тебя достает, ты пришла сюда жаловаться?

И она была не права. Вим был проблемой всегда, сколько я себя помню. Но мы справлялись с этим, решали свои дела сами, как могли, и не нуждались в том, чтобы за нас это делал Департамент юстиции. Наоборот, его вмешательство могло бы лишь усугубить наше положение. Мне ничего не было нужно от них, напротив, я пришла, чтобы кое-что дать им. Единственное, что от них требовалось — выполнить свою работу по проведению расследования. Но пока я повременю и оставлю то, что собираюсь им отдать, при себе.

— Мы уже привыкли к этому, но настало время его остановить. Вим представляет собой постоянную угрозу обществу.

Прежде чем продолжить, я подняла вопрос об их ответственности передо мной.

— Разговаривая с вами, я беру на себя огромный риск. Вы, наверное, понимаете, что мой брат может узнать об этом только от вас. Если информация об этом разговоре хоть как-то просочится, долго я не проживу. Мой брат отлично знает, что мне известно о нем, и ликвидирует меня, не задумавшись ни на секунду.

Я заметила, что они не слишком серьезно восприняли эти слова. Я же его сестра, так ведь? А их представления о преступном мире, судя по всему, были основаны только на том, что они видели в фильмах о мафии, вроде «Крестного отца». В них главный мафиози не испытывает любви или сострадания ни к кому, за исключением членов собственной семьи.

Но наша жизнь — не кино про Крестного отца, не романтизированный портрет преступного мира. Это суровая реальность, в которой один человек делает невыносимой жизнь всех остальных. Ход их мыслей представлялся мне очень опасным. Они воспринимали сказанное несколько легкомысленно и не выглядели в моих глазах достаточно бдительными для того, чтобы сохранить наш разговор в тайне. Если им это непонятно, я не буду продолжать. Разговор будет окончен.

— Нет, мы полностью это понимаем. Вам действительно не стоит ни о чем беспокоиться. Об этой встрече не знает никто, кроме окружного прокурора Бетти Винд, и никто никогда и не узнает. Мы отлично понимаем вашу озабоченность, — поспешили заверить они.

— Я очень на это надеюсь, потому что рискую жизнью. Все очень сильно отличается от того, что вы себе представляете. Для нас, равно как для всех остальных, попасть к нему в немилость означает стать его врагом. А вы знаете, что случается с его врагами. Вим не сделает исключения для членов семьи. Напротив, он ждет от нас безусловной преданности — именно как от членов семьи. Но эта лояльность строится не на любви, а на страхе смерти. Это односторонняя лояльность, не взаимная: Вим предаст нас, как только сочтет нужным.

Я объяснила, что люди всегда считали нас большой дружной семьей с Вимом во главе, думали, что мы разделяем одни принципы и ценности, однако на самом деле все совершенно иначе.

Обе женщины были удивлены. Они представляли нашу «дружную» семью не такой. Но они хотели двигаться дальше и спросили, готова ли я давать свидетельские показания о преступлениях брата. Но я прежде всего хотела понять, с кем имею дело.

Я собиралась просветить их в части наших семейных отношений, но не рассказывать ничего существенного о преступной деятельности. Если произойдет утечка информации, из нее будет следовать, что я считаю Вима психопатом, который третирует своих близких. Я всегда смогу сказать, что это вранье, что нас просто хотят стравить между собой. Но если я дам информацию о заказных убийствах, он сразу поймет, что она исходит именно от меня, поскольку помнит, что мы с ним обсуждали вещи не для посторонних ушей.

— Но может быть, тогда вы хотя бы намекнете на темы, которые собираетесь затронуть?

— Могу сказать только, что речь пойдет об очень серьезных вещах.

— Может быть, на следующей встрече?

— Может быть. Сначала мне нужно поговорить с сестрой. Если она откажется давать показания, то и я тоже не буду.

Мы разошлись. Они обещали поговорить со своим руководством и сказали, что будут рады встретиться снова.

После встречи я почувствовала облегчение. Наконец-то я смогла озвучить вслух, что мы — не приложения к Виму и способны мыслить и поступать самостоятельно. Но это чувство исчезло практически сразу же после того, как я вышла из гостиничного номера. Я вновь оказалась в реальном мире — в своей реальности, которой правил Вим. Меня накрыл страх только что сделанного. Ведь я нарушила железный порядок. Мне стало дурно. Я побежала вниз по лестнице в туалет, где меня стошнило. Мимолетное чувство облегчения продержалось какую-то секунду.

Больше я никогда этого не сделаю.

Больше никогда не настучу.

* * *

Я села в машину и направилась к Соне, чтобы рассказать ей о разговоре. Сестра ждала меня у дверей.

— Боже, ты только взгляни на себя! Ты бледная как полотно! Что случилось? Все прошло настолько плохо? Там были «крысы»?

— Нет, ничего ужасного, все в порядке. Меня просто тошнит. Чувствую себя неважно. Пройдет.

— Это потому что ты заговорила.

— Да. Это оказалось очень трудно.

— Думаешь, это были «крысы»?

— Вряд ли. Хотя, конечно, кто их знает. Но я не сказала им ничего важного, ничего из того, что позволило бы Виму сделать вывод, что сдаю его я.

— Это хорошо. А что же ты им рассказала? — спросила Соня.

— Что мы не желаем больше страдать из-за него. О том, каков он сам. И что мы не одна большая дружная семья.

— Как они отреагировали?

— Такое впечатление, что очень удивились.

— И теперь?

— Теперь я до смерти боюсь, что он прознает, — вздохнула я.

— Я не в этом смысле. Что дальше?

— Они хотят встретиться еще раз. Понятно, что они надеются узнать от меня что-то, что смогут использовать. Но я в этом деле, только если и ты тоже. Если нет, то нет смысла.

— Я понимаю. Я очень хочу, Ас. Но дети…

— Они же и так в опасности. Ладно, я сейчас ничего не соображаю, мне нужно немного прийти в себя.

— Заходи, приляжешь у меня.

— Нет, поеду домой, вдруг он объявится. Если меня не окажется дома, начнет меня разыскивать. Лучше уж я буду на месте.

— Ладно. Люблю тебя.

— И я тебя, сестренка.

Я села в машину, доехала до дома и легла в постель.

* * *

Ночью в дверь позвонили. Это был Вим. Значит, мне нужно было спускаться вниз, к нему, потому что дома мы не разговаривали. О нет, только не это, подумала я. Он здесь, потому что уже знает? Ну конечно! Я была в полной уверенности, что ему все известно.

— Поторапливайся! — рыкнул он.

Опять ему не терпится. Всю жизнь так.

— Я мигом, — крикнула я.

Я чувствовала себя застигнутой врасплох, неуверенной, боялась, что он узнал. А если пока не узнал, то я боялась, что выдам себя своим поведением. Но знала, что обязана вести себя как ни в чем не бывало, чтобы не возбудить его подозрений. Не время для слабости.

Перед выходом я взглянула на себя в зеркало, проверяя, можно ли определить по выражению лица, что я наделала. Нужно контролировать себя, иначе Вим точно поймет, что что-то происходит, и станет доискиваться причин моего странного поведения. Он знал меня наизусть. Ладно, последний штрих, морда кирпичом и вперед!

— Привет, братишка! — сказала я самым естественным тоном.

Мы направились в сторону улицы Дойрлостраат. Решив, что мы отошли на безопасное расстояние, Вим заговорил.

— Есть новости? — спросил он.

Новости? С этого начинались практически все наши беседы: он всегда интересовался информацией о себе или о других, которой можно воспользоваться. Его сила — в информации о подельниках, Департаменте юстиции и жертвах. Он обязан знать все — в первую очередь о своих врагах.

Я привыкла к этому вопросу, Вим задавал его всегда. Но в этот раз он прозвучал для меня несколько иначе. Он будто спрашивал — а не хочешь ли ты признаться мне, что говорила с легавыми?

В следующую секунду я почувствовала, как кровь в моих жилах застыла. У меня закружилась голова, мне показалось, что я падаю в обморок. Я заставляла себя думать: это истерика, истерика от осознания содеянного. Но он ни о чем не знает. Он не может знать. Давай, Ас, соберись.

— Да нет, новостей нет, — ответила я как можно спокойнее. — У тебя все тихо?

— Ну. Но все жестко, как обычно, ты же знаешь.

Он рассказал, что провел весь вечер с бывшим врагом, а это значит, что он снова в доверии и опасаться этого врага уже не нужно.

Судя по всему, Вим по-прежнему доверял мне. Слава богу, он ничего не знал. Раз он делится со мной подробностями своей жизни, значит, относится ко мне хорошо. Мы немного поговорили о его ситуации и распрощались — ему нужно было куда-то еще.

По возвращении домой меня захлестнуло чувство вины. Я предавала собственного брата. Брата, который верит мне и ничего не знает. Не представляет, что вместе со мной движется к своему краху. В зеркале я увидела слезы на своем лице.

— Ненавижу тебя! — крикнула я отражению. — Ты такая же дрянь, как он!

Больше никогда не стану встречаться с ОУР, потому что не знаю, что хуже: ненавидеть его за то, что он сделал, или ненавидеть себя за то, что сдаю его Департаменту юстиции.

Я почувствовала, как вздуваются вены на висках. Как это часто бывало, когда тело не могло больше справляться с разумом, у меня началась страшная мигрень, положившая конец мыслям.

До утра.

Утром все началось сначала.

* * *

Звонок в дверь. Снова Вим.

— Асси, поиграть выйдешь? — крикнул он.

О боже, теперь он старается шутить в своей манере, что происходит? Он никогда не шутит. Он все знает. Наверняка знает.

— Тсс! — прошипела я. — Подумай о соседях. Семь утра!

У меня не было времени нормально одеться, поэтому я нацепила то, в чем была накануне, и спустилась вниз. Не хотелось заставлять его ждать, и было интересно, что это он так веселится.

Вчерашняя встреча была кошмарной идеей. Я очень жалела об этом. Теперь мне придется жить в постоянном страхе, что Вим узнает. Почему, ради всего святого, я решила, что им нужно знать, каков он на самом деле? Что мне с этого? Можно подумать, эти люди нам помогут. Устроила им спектакль, слегка развлекла их нашими горестями.

Мне было ужасно стыдно за то, что я сделала.

— Тебе нужно заехать к Соне, — сказал он.

— Хорошо, — кивнула я.

— Скажешь ей приехать к одиннадцати утра в торговый центр Гелдерландплейн. Она мне там понадобится ненадолго.

— Ладно, все сделаю, — сказала я. И подумала: слава богу, я ему все еще нужна, он ничего не знает.

— Сейчас мне нужно отъехать из города. Займись этим. Ей обязательно нужно там быть. И не звони.

— О’кей, без проблем.

Я села в машину и поехала к Соне. Вошла сама и позвала ее кличкой, которую ей дал Кор из-за занятий кикбоксингом:

— Боксер, ты где?

— Еще не вставала, — ответила она.

Я пошла к ней.

— Тебе надо кое-что сделать для него.

— Нет, — ответила она. — Я для него больше ничего не делаю. Ничего путного из этого не выходит. Я рада, что от всего этого избавилась.

— Сама ему скажешь об этом, Боксер? Потому что я не стану. Давай, звони ему.

Я кинула свой мобильник ей на кровать. Было 7.30, у меня только что был приступ адской мигрени, а Боксер решила повыпендриваться, хотя она прекрасно знала, что не может ему отказать.

Если она не приедет в Гелдерландплейн к 11, начнется ад кромешный. Она нарушит правила, и Вим заподозрит неладное. А поскольку я сказала ему, что все сделаю, его гнев затронет и меня, что в данный момент совершенно ни к чему.

— Боксер, я только вчера разговаривала с легавыми, и сейчас совсем не время строить из себя крутую. Давай не будем отклоняться от обычного порядка. Мы уже и так наделали дел, с меня хватит. Поэтому поступай, пожалуйста, как обычно.

Соня заметила, что я на грани.

— Ладно, поеду. Расскажи про вчерашнее, как прошло?

— Ну страху натерпелась. Он появлялся у меня дважды. Я боюсь, что он узнал.

— Да ну, дурочка, откуда?

— Он ведь непредсказуем. Это были две молодые смазливые женщины, может, он с ними в баре познакомился. Не знаю, просто в голову пришло. Я в ужасе. У меня вчера сразу мигрень началась.

Соня попыталась успокоить меня.

— Он не может знать, по крайней мере, пока. Потому что для этого ему бы пришлось сначала переспать с одной из них.

— И это вполне возможно, почему нет? Он же трахает все, что движется.

— Нет, он пока ничего не знает, — повторила Соня.

— Это ты так считаешь. А встречу назначали накануне, и вдруг эти девицы забили ее в свои рабочие календари на всеобщее обозрение? Клянусь, ты не представляешь, как я об этом жалею. Что я наделала? Он же меня убьет!

— Расслабься, Ас. Ничего не происходит. Он по-прежнему дает тебе поручения, так что не волнуйся.

— А я волнуюсь! Если он узнает, я покойница. Больше я этим не занимаюсь. Не буду с ними больше разговаривать.

 

Адвокат (1995)

В 1988 году я вернулась в университет. Сначала я изучала философию, но из этого ничего не вышло. Я не понимала систему университетского образования и не знала никого, кто мог бы мне с этим помочь. Я даже не всегда находила учебную аудиторию, а когда мне это удавалось, не понимала предмет. О чем говорят эти люди? Я чувствовала, что интеллектуально явно не дотягиваю до столь высокого полета. Бросив это занятие, я стала изучать право.

Я была уверена, что это никак не связано с моей семьей и событиями вокруг похищения Хайнекена. Скорее это было продолжением моей учебы в старших классах. Я могла бы изучать не право, а, скажем, филологию или историю, но я не понимала, как такое образование может быть источником заработка. А для меня это было очень важно, поскольку Яап не был стабильным добытчиком средств к существованию.

Я получила диплом в 1995 году. К этому моменту стало ясно, что у меня есть некие проблемы с происхождением. Оказалось, что из-за своей семьи я не могу претендовать на работу прокурора или судьи, о которых мечтала изначально. Поэтому я решила стать адвокатом.

При посредничестве Вима Брам Мошкович согласился дать мне шанс, став моим патроном, а милейший Боб Мейер отнесся ко мне непредвзято и предоставил офис. Так я стала, наконец, соответствовать всем требованиям для вступления в ассоциацию адвокатов.

На церемонию присяги я пригласила своих близких. Мама очень гордилась, что ее дочь стала адвокатом. Я как будто доказала ей, что она не виновата в том, что ее сын совершил тяжкое преступление. Другой ее ребенок был на стороне закона. Мне казалось, я восстановила баланс добра и зла в ее семье, и было приятно, что я смогла ее так порадовать.

Кроме Сони, Герарда и мамы, я пригласила на церемонию Кора с Вимом. Они отбыли свои сроки, и я не хотела отказывать им из-за прошлого. Поэтому в своей наивности я отправила приглашения и им. После церемонии мы собирались выпить и закусить в моем новом офисе.

За день до присяги у меня все еще не было никакой информации о месте и времени. Я заволновалась и принялась звонить, чтобы выяснить, что происходит. Меня соединили с женщиной из городской прокуратуры Амстердама.

— Вас не приведут завтра к присяге, мадам. Департамент юстиции возражает против того, чтобы вы получили статус адвоката.

— Но почему? — спросила я.

— Потому что вы были подозреваемой по делу о похищении господина Хайнекена.

Я была ошарашена и спросила, не перепутали ли меня с моим братом. Я даже сказала:

— Я А. А. Холледер, вы, наверное, спутали меня с В. Ф. Холледером.

— Нет, мадам, вы были подозреваемой, и прокурор, господин Тевен, хочет посмотреть все материалы дела, прежде чем вы будете допущены к присяге. Поэтому на завтра отбой.

И она повесила трубку. У меня закружилась голова. Что это значит? Меня ни разу в жизни не штрафовали, я мать двоих детей, я вкалывала как проклятая, получая образование, чтобы достичь в жизни большего, а теперь Департамент юстиции запрещает мне стать адвокатом только потому, что я — родственница одного из похитителей Хайнекена?

Это та же юридическая инстанция, которая двенадцать лет назад ворвалась ко мне в спальню, приставила ствол автомата к моей голове, бросила на пол, придавила мою шею ногой и заперла в тюремной камере. Та же инстанция, которая лишила неприкосновенности мою частную жизнь, которая следила за каждым моим шагом и записывала мои разговоры. И теперь все начинается заново, из-за преступления, к которому я не имею ни малейшего отношения? Они что, мстят мне за то, что я не отказалась от Вима с Кором? Я в жизни не могла представить, что меня сочтет непригодной верхушка этой самой инстанции, люди с университетским образованием, считающие себя просвещенными.

Мне совершенно не хотелось впредь иметь что-либо общее с этими людьми. Но я вложила все свои средства в создание адвокатского кабинета. Я взяла на себя финансовые обязательства по аренде офиса. И я только что выяснила, что у моего партнера есть женщина на стороне…

Надо было что-то делать.

Я позвонила Браму, который посоветовал обратиться к председателю ассоциации, господину Хаммингу. В офисе его не оказалось, а заместитель не пожелал заниматься проблемой человека с такой фамилией. Он сказал, что мне нужно дождаться возвращения господина Хамминга. Я была полностью обескуражена.

День близился к концу, ничего не происходило. Я поняла, что к присяге меня не приведут, и была рада хотя бы тому, что выяснила это заранее. Мне не придется прилюдно выглядеть дурой — единственной из двадцати кандидатов на вступление, кому отказали.

Я уже считала это свершившимся фактом, когда раздался телефонный звонок.

— Госпожа Холледер?

— Да, это я.

— Это Хамминг. Завтра вас приведут к присяге. — И он повесил трубку.

На церемонии он пожал мне руку и, многозначительно подмигнув, сказал:

— Всего наилучшего!

Это вселило в меня определенную надежду, что есть люди, способные не обращать внимания на стереотипы, связанные с похищением Хайнекена, и судить обо мне по моим собственным делам, а не по делам моего брата и зятя. Но ясно было, что в Департаменте юстиции есть те, кто никогда не поступит таким образом.

Как-то раз, летом 1996 года, мне на работу позвонила няня дочери и сказала, что мой дом обыскали десять детективов, следователь прокуратуры и надзорный судья. Они конфисковали всю Мильюшкину коллекцию диснеевских фильмов на видеокассетах. Няня была шестнадцатилетней девочкой, а моей дочери было одиннадцать, и звонить мне им не разрешили.

Два ребенка перед лицом могучей силы, вломившейся в их дом без приглашения, и на их глазах перевернувшей его вверх дном. То, что меня не проинформировали, чтобы я могла приехать и успокоить детей, было просто омерзительно. Я пыталась наводить справки, но тогда мне не объяснили ни причин этого обыска, ни в рамках какого следственного дела его проводили.

Лишь позднее я узнала, что они искали видеозаписи, сделанные в секс-клубе Кора, Робби и Вима, которым управлял мой бывший партнер. Предполагалось, что на этих видеозаписях присутствует один из прокуроров.

Эту информацию прокурор Тевен, тот самый, который пытался помешать моему вступлению в ассоциацию адвокатов, получил от проститутки по имени Эмма. За это она получила щедрое денежное вознаграждение и освобождение от ответственности за серию грабежей, совершенных ей на пару со своим дружком. Записи якобы сделал Кор и спрятал их в моем доме.

Изо всех сил стараясь прикрыть своего сексуально озабоченного коллегу, Тевен купился на туфту проститутки и сел в лужу. Все оказалось враньем. Но при этом произошло ничем не оправданное вторжение в мою частную жизнь, а няню с ребенком терроризировали под видом поддержания правопорядка. Передо мной даже не извинились.

Это был уже третий случай. Действия Департамента юстиции стали внушать мне серьезное беспокойство.

И на этом они не остановились. В 2005 году проводился обыск в офисе моего бухгалтера. Поводом к нему послужило то, что в числе его клиентов был Вим, а расследование велось по делу об убийстве Виллема Эндстра. Но, помимо бухгалтерии Вима, следователи конфисковали и всю документацию моей юридической фирмы.

Обыск производился под наблюдением надзорного судьи из Утрехта, но какая разница? Я — «его сестра», так что можно делать что угодно. Поэтому моя документация оказалась не у судьи, как положено, а у следователя, который мог вволю ей насладиться.

Постоянное попирание моих законных прав и неприкосновенности частной жизни мне надоело, и я наняла одного из лучших адвокатов, Лиану Маннхеймс.

Она потребовала, чтобы мою документацию вернули и принесли извинения. Требование было удовлетворено, нам сказали, что произошла ошибка. Ошибка! На каждой папке была крупными буквами проставлена моя фамилия и инициалы, так что забрать их по ошибке было сложно. Просто им нужна была возможность тщательно изучить все мои документы.

К тому моменту Кора уже два года не было в живых. Мне было очень обидно, что меня продолжают преследовать за то, что я ношу фамилию Холледер, хотя морально я уже давно распрощалась с Вимом. Он общался со мной, но лишь тогда, когда собирался меня использовать. Департамент юстиции не мог и не должен был понимать, что мои контакты с Вимом носят вынужденный характер, поэтому там меня вполне логично считали его соратницей.

Примерно тогда же, в 2005 году, многие люди говорили мне, что Департамент юстиции требовал от них информацию обо мне. В Департаменте юстиции преисполнились решимости лишить меня адвокатского статуса, поскольку «таким людям не место среди адвокатов». Таким людям? О чем они говорят? Как адвокат я работала только по назначению и никогда не бралась за дела, имеющие хоть какое-то отношение к брату. Моя работа была полностью прозрачна.

Кто стоял за этой охотой на ведьм?

Дальше — больше. 3 июля 2007 года мне позвонила моя секретарша.

— Надзорный судья П.М. звонит. Нужно, чтобы вы подъехали.

Куда подъехала? Я не поняла. Разве я сегодня участвую в допросе свидетеля?

— Соедини меня, — сказала я.

— Доброе утро, госпожа Холледер. Мы у вашего дома, — сказал П.М.

— У моего дома? На Маасстраат?

— Не могли бы вы подъехать? Нам нужно провести у вас обыск.

Зачем им понадобился мой дом на этот раз? Вим сидел, так что дело не могло быть в нем. Я уладила кое-какие рабочие вопросы и поехала. У дома меня ждали шесть человек, включая судью.

— Впустите нас, пожалуйста, — сказал судья.

— А в чем дело?

— Вы проходите подозреваемой по делу об отмывании выкупа, полученного за Хайнекена.

Они что, шутят? Опять похищение Хайнекена?! Мне было семнадцать, когда это случилось. Я никак в этом не участвовала. И тем не менее спустя двенадцать лет они хотят отказать мне в адвокатском статусе, а спустя четверть века появляются на моем пороге, чтобы обвинить в отмывании выкупа?

— А остальные члены семьи тоже? — спросила я.

Обычно, когда они приставали к одному из нас, то же самое было и с другими. Я переживала за маму: ей слишком часто приходилось во всем этом участвовать. Как будто к тебе в дом вломились, а ты вынужден наблюдать за этим со стороны. Хотя это делается с санкции суда, но тем не менее очень похоже на насильственное вторжение.

— Нет, это не касается вашей матери и сестры. У них мы уже были по делу Колбака, — сказал П.М.

Действительно, маму и Соню обыскивали в январе 2006 года, после ареста Вима.

— То есть это опять из-за брата? — спросила я.

— Нет, ваш брат не входит в число подозреваемых.

Теперь я уже вообще ничего не понимала.

— Хотите сообщить мне о чем-то? — спросил П.М.

— Воспользуюсь правом на молчание, — ответила я.

Даже и не думай, что я тебе что-то скажу. Что я могу сказать? Что шестеро мужиков перетряхивают мое нижнее белье, роются в моих вещах и лезут в мою частную жизнь? Нет, мне сказать нечего.

Я была в ярости.

* * *

Мои отношения с Департаментом юстиции были исключительно сложными, а теперь они хотят, чтобы я сотрудничала с ОУР? С чего бы? Всю дорогу они были для меня источником проблем и бед. Зачем я буду впускать их в свою личную жизнь, которую они всегда хотели разрушить? Учитывая рвение, с которым Департамент юстиции преследовал меня на протяжении тридцати лет, вполне можно допустить, что они опять что-то замышляют. До сих пор они не дали мне ни малейшего повода доверять им. И я доверяла им так же мало, как и собственному брату.

 

Крысы (2013)

Наша встреча с окружным прокурором госпожой Винд должна была состояться на этой неделе. И с момента, когда я об этом узнала, у меня не выходило из головы сказанное Вимом вскоре после его освобождения, когда мы прогуливались в парке Амстердамс Бос. «Крысы» — его козырь, секретное оружие, которое он приберегает для действительно важных случаев.

Это прозвучало так, будто речь шла об очень высокопоставленных людях, и я сразу же задумалась, не в этом ли причина, что его ни разу не привлекали в качестве подозреваемого по делам о заказных убийствах.

Я уже делала несколько осторожных попыток выяснить, кто бы это мог быть. Но спросить его прямо было невозможно — он считал любые вопросы разновидностью полицейского допроса. За всю свою жизнь я, наверное, задала ему один-единственный вопрос. Все, что было мне известно, рассказал он сам. Все мои попытки были тщетны, о «крысах» Вим говорить не хотел.

Их личности продолжали меня беспокоить, и с предстоящей завтра встречей это беспокойство усилилось. Это ведь может быть и окружной прокурор!

Вим написал мне сообщение с просьбой приехать в торговый центр Гелдерландплейн. Благодаря этому у меня появилась возможность сделать последнюю попытку выяснить, кто же все-таки его «крысы».

Чем полезнее я буду, тем больше шансов, что он расскажет. Чем больше я для него делаю, чем больше я для него значу, тем больше он предоставляет информации.

— Уже еду, — написала я и полезла за миниатюрным диктофоном, который нашла, изучая возможности записывать наши беседы. Он был совершенно незаметным. А поскольку Вим всегда роется в моих вещах, я спрятала его в навесном потолке, откуда сейчас извлекла с большим трудом.

Я очень надеялась, что это устройство позволит мне сделать запись. Я перепробовала много вариантов его размещения и остановилась на бретельке бюстгальтера. Это было самое надежное место: вряд ли мой брат станет ни с того ни с сего хвататься за бюстгальтер сестры. Чтобы было незаметнее, я надела нижнюю рубашку, свитер и пиджак, а для пущей уверенности повязала большой шарф.

Надо было торопиться, я не могла заставить Вима ждать. Он начнет злиться, а это неудачное начало разговора.

Брат сидел в кофейне, где мы регулярно встречались за чашкой кофе. Я зашла и присела к нему за столик. В заведение зашли двое мужчин. Мы с Вимом молча переглянулись и вышли из-за стола — это явно были полицейские в штатском. Отошли в уголок и стали друг против друга.

В: Они с таким удовольствием прислушивались.

А: Да уж. Теперь у них есть даже совсем непохожие на легавых, все в тату и пирсинге.

В: Ага, а знаешь, как их вычислить? По тому, как они расплачиваются. Им всегда нужен чек, иначе начальник не возместит им расходы. Гы.

Его глаза опустились на уровень моей шеи.

В: Сними этот шарф, ты выглядишь дура дурой. Жара на улице.

Он дернул за него и задел лямку бюстгальтера. Я оцепенела от ужаса, почувствовав, что диктофон отцепился. И куда он упал? Вим же его заметит! А он продолжал свое.

В: Как дура смотришься, жарко же офигительно. Снимай давай!

Действительно, сегодня впервые в этом году было очень тепло, и я в своем наряде выглядела эскимосом в тропиках. Но я все равно не хотела снимать шарф, опасаясь, что брат заметит устройство под свитером.

Я полная идиотка — как можно было не посмотреть на прогноз? В следующий раз надо иметь это в виду, потому что такие вещи обычно вызывают в нем подозрения, а это мне совершенно не нужно.

Меня прошиб пот, но не от жары, а от напряжения. Я лихорадочно соображала, как выпутаться из этой ситуации наиболее достоверным образом.

А: Нет, оставь, мне совсем не жарко, я что-то неважно себя чувствую, знобит сильно. Наверное, свалюсь с гриппом.

Я решила перейти в наступление — это лучший способ оборонятся, когда имеешь дело с Вимом. И продолжила:

А: Если я тебя смущаю, могу отвалить домой. Скажи спасибо, что вообще приехала.

В: Да ладно, проехали. Просто рядом с тобой я смотрюсь по-дурацки. Пойдем пройдемся.

А: Подожди меня секундочку, я в туалет. Сейчас приду.

Не дожидаясь ответа, я прошла в туалет кофейни, чтобы поискать устройство. Трясущимися руками я ощупывала верхнюю часть своего туловища. Меня прошиб пот. Слава богу, вот оно! Оторвавшись от лямки, оно скатилось вниз и застряло между нижней рубашкой и поясом брюк. Какое счастье, что я заправила нижнюю рубашку в брюки! Иначе оно упало бы на пол.

Я подтянула лямку бюстгальтера и вернула устройство на место. Сейчас это был лучший вариант, поскольку я собиралась продолжить запись. В следующий раз приклею эту штуку прямо к телу. Я поспешила назад, и мы отправились гулять.

В: Новости есть?

Я стала рассказывать о своем знакомом из ОУР, про которого говорила ему раньше. Между собой мы называли его Этот Мужик. Этот человек всегда интересовал брата, он вполне мог пригодиться.

А: Я тут была на учебе и встретила человечка, с которым время от времени общаюсь.

Я врала, чтобы перевести разговор на тему подкупа легавых. Я надеялась, что это заставит Вима заговорить про своих «крыс».

А: Он мне говорит: «Будет время, набери меня, может, придумаем тему». Я сказала: «Ладно, посмотрим». Но мне показалось, что он хочет мне о чем-то рассказать. Что думаешь?

Я предполагала, что это может заинтересовать его.

В: Если хочет поговорить, надо его выслушать. Поняла?

Я возбудила его интерес.

А: Не вопрос.

В: Послушаешь, что он скажет.

Он учил меня именно этому: всегда только слушай, никогда ничего не рассказывай.

А: Ну да, я думаю, что от встреч с ним будет больше толку, если ему есть что рассказать.

Мне удалось. Я же знаю, что единственный, кто ему интересен, — он сам.

В: Так или иначе, выслушай его. Спросишь: «Как ваши дела?» Будь мила и приветлива — «Как дела, как поживаете?». Все в этом духе. «Хотели встретиться? Чем могу быть полезна?» Так это и делается. Я тоже всегда так говорю: «Чем могу быть вам полезен?»

Он учил меня, как вести себя с Этим Мужиком. Как, что называется, «вытягивать информацию».

А: Ну да.

В: Тогда им кажется, что и они должны для тебя что-то сделать.

Такое манипулирование сослужило Виму хорошую службу. Он всегда «приходит на помощь другому», таким образом привязывая людей к себе, а если они привязаны, их можно использовать.

Мы продолжили разговор, и случилось то, на что я так надеялась: брат заговорил о «крысах».

В: Так что ты сама ничего не говоришь, только слушаешь. Точно знаю — он спросит о «крысах».

А: Ага.

В: Поняла, о чем я? Он точняк спросит об этом.

А: Да, наверняка. Конечно, для них это по-прежнему большая загадка.

В: Смотри, если он про это начнет, говоришь: «Брат их побаивается, никогда не знаешь, чего от этих типов ждать».

Черт, он так и не сказал мне, кто эти люди. Он предоставил только так называемую причину, по которой «не может» назвать их и которую я должна передать собеседнику. А потом он объяснил свой так называемый «страх».

В: Понимаешь, они могут давать информацию, а могут и выдумать ее.

А: Ну да.

В: Поняла? Типа, такая игра.

А: Да, действительно. И ты никогда не знаешь, что правда, а что нет?

В: Понимаешь, Асси, раз информация платная, значит, и дезинформация тоже платная.

А: Само собой.

В: Врубилась?

А: Другими словами, «крысам» вообще веры нет, даже когда они говорят, что помогают тебе?

В: Хреновы «крысы» торгуют информацией или придумывают ее за бабки. Можно сказать им — садись и пиши «вот этот то, а тот это».

А: А, вот ты о чем. В этом смысле.

В: Да, и это может любой, понимаешь.

Он говорил о том, что любой бандит может направить информацию в нужное ему русло и поставить под подозрение всех, кого пожелает. Однако, судя по всему, не все «крысы» проявляли одинаковую сговорчивость, и Вим различал их между собой.

В: Совсем уже подлые «крысы» могут зайти очень далеко. Понимаешь, о чем я?

А: Ага.

Я поняла, что не хочу, чтобы меня отправляли к Этому Мужику, и решила дать задний ход.

А: Ладно, послушаю, что он скажет. Мне ему позвонить?

Семь бед — один ответ.

В: Ну да, конечно, звони. Скажешь, типа: «Как ваши дела, чем могу помочь?»

Это было уже слишком, и я придумала, как отвертеться.

А: Знаешь, у меня такое ощущение, что меня затаскивают в какую-то фигню, где никогда не поймешь, что правда, а что — нет.

Вим думал так же.

В: Тогда брось это дело, не занимайся. Будет плохо, если они тебя расшифруют. Ты поняла, о чем я. Так что ну их, дорогая, пусть сами разбираются. Если ему есть что сказать, он в любом случае сам объявится.

Он не хотел, чтобы меня увидели с легавым. Это было бы рискованно. Вывод был прост — не ходи к ним, сами придут. Легавые сами объявятся, если это будет им выгодно.

В: Все равно он не предупредит меня. Он не нарисуется, чтобы сказать — твоему брату нужно опасаться того и этого. Понимаешь? Просто не сделает этого.

Я поняла, что он говорит об угрозе убийства.

А: А почему не сделает? Это же кое-что, разве нет? Разве они не должны любой ценой предупредить тебя, если что-то затевается?

В: Нет, они пойдут через ОУР. Сам он не будет.

Действительно, это компетенция ОУР.

А: Точно.

В: И про следствие он ничего не скажет. Он просто хочет послушать. Так не пойдет. От этого для меня ни хрена никакой пользы. А сами до фига чего хотят, я уже прямо слышу, как они спрашивают: «А он не хочет ничего нам рассказать?»

Я согласилась с ним, и мы переменили тему. «Крыс» мы обсудили, но я не смогла выудить у Вима, кто эти люди. Сколько бы заходов я ни делала, он не рассказывал мне об этом.

Вечером я никак не могла уснуть. В темноте один кошмар сменялся другим. Общение с полицией — во что я ввязалась и чем это для меня кончится? Утром кошмары рассеялись. При свете дня все выглядело иначе. Надо отпустить себя и импровизировать по ходу дела. Положусь на интуицию и прекращу все это сразу же, как только почувствую, что что-то не так.

Время пришло.

* * *

Мишель снова встретила меня у лифта. Ее присутствие действовало на меня успокаивающе, она казалась искренней. В номере нас ждала Манон, которая поздоровалась со мной так же сухо, как и в предыдущие разы. Окружная прокурорша встала и пожала мне руку.

— Здравствуйте, меня зовут Бетти Винд. Мы же виделись раньше, не так ли?

Конечно, я видела ее раньше, но не более того. С прокурорскими я всегда держу дистанцию, потому что не уверена, что они не «засланы» Департаментом юстиции, чтобы внедриться в мою семью через меня.

— Все правильно, мы виделись в суде, — кивнула я.

Вчерашние слова Вима не выходили у меня из головы, и я сразу вспомнила о его «козыре» и подумала, кто бы это мог быть. До меня дошло, что она в его вкусе: симпатичная, стройная, хорошо одета. В то же время я понимала, что это ничего не значит — Вим трахнет хоть бабу-ягу, если это будет ему выгодно. Бетти Винд спросила, о чем я буду говорить.

— Я могу рассказать вам правду, но проведите с ним часок, и вы поверите, что правда — то, что он за нее выдает. Вы решите, что эти две сестрички свихнулись, а бедный мужик ни в чем не виноват, — ответила я.

— Я его хорошо знаю, он крайне обаятелен и в зале суда. На самом деле я тоже это заметила, — спокойно сказала Бетти.

Казалось, она раскусила кривляния братца в суде и понимала, что они не имеют ничего общего с реальным Вимом. Похоже, что я нашла прокурора, который способен видеть его насквозь. Это было необходимо, чтобы установить истину, не блуждая в дымовой завесе его россказней о заговорах врагов.

Но Бетти не ожидала, что Вим относится к близким так же, как и к своим жертвам.

— Неудивительно. Вы просто не понимаете, что наша семья давно входит в число его жертв. Мы не можем говорить о нем ничего плохого, он не потерпит этого, — сказала я.

— Я хотела бы знать, что именно вы можете рассказать нам, — начала Бетти.

Из осторожности я не проясняла этот вопрос во время прошлых бесед с Манон и Мишель, и лишь намекала, что мне известно о заказных убийствах.

— Многое, — сказала я.

— Например? — спросила Бетти.

— Имена тех, кого он замочил. — При этих словах меня охватил ужас. — Если факт того, что я разговариваю с вами, всплывет, это станет моим смертным приговором. Прежде чем сообщить вам что-либо, я должна знать, что вы будете делать с информацией и кто будет этим заниматься.

— Не переживайте. То, что вы скажете, останется между нами, и вы можете действительно доверять нам, — попыталась успокоить меня Бетти.

— При всем уважении, я не доверяю ни ему, ни вам. Доверять я могу только моей сестре и себе самой. По опыту я знаю, что подкупить можно любого, а те, кто не подкуплен, спасуют из страха за себя и своих близких. Навестить чьих-то детей в школе очень просто, это он сам мне говорил. Поэтому, прежде чем рассказывать, я должна знать, что будет с моей информацией.

— Я здесь именно для того, чтобы объяснить это вам, — терпеливо сказала Бетти.

В сухом остатке это выглядело так. Сначала я рассказываю, что мне известно, а они оформляют это в виде письменных показаний. На основе этих показаний решается вопрос о присвоении им статуса «совершенно секретных». Это будет означать, что они могут быть использованы только для уголовного преследования Вима и только с моего явным образом выраженного согласия. Я смогу отозвать это согласие в любое время, и тогда мои показания не будут рассекречены никогда. Но даже если я этого не сделаю, Департамент юстиции не сможет использовать мои показания по собственному усмотрению. Это обусловлено конституционной обязанностью государства по защите интересов гражданина. Другими словами, если это будет представлять для меня опасность, Департамент юстиции не решится использовать мои показания.

Услышанное мне не понравилось. Я должна вывернуть перед ними наизнанку всю свою жизнь, они все это запишут и только потом будут решать, насколько им это полезно?

Даже устное предоставление информации Департаменту юстиции было для меня очень опасным, а существование письменных показаний делало мой шаг еще более рискованным. А что, если документы попадут в руки Виму? Такой риск существовал, а я даже не знала, какое значение могут иметь эти показания и будут ли они использованы против него.

В предложенной мне схеме я полностью лишалась контроля над собственной безопасностью. Почему настолько важно записывать то, что я сказала? Это ведь не шутка. Рассказав что-то в изолированном помещении, ты не лишаешься возможности впоследствии отрицать сам факт такого разговора и опровергать утверждения собеседников. И совсем другое дело, когда твою историю записали и унесли туда, где она будет тебе недоступна.

Кто будет это читать?

Я так и представляла себе, как одна из этих женщин вбегает в здание прокуратуры, размахивая моими показаниями и крича: «Ребята, смотрите, что у меня есть! Это показания холледеровской сестры. Вы не поверите, эта семейка — полный пипец! Эти бабы все свое грязное белье повытаскивали. Вы только почитайте!» И весь офис радостно зачитывается этими показаниями, а «крыса» быстренько делает себе копию и тащит ее моему братцу, чтобы тот тоже вволю повеселился.

— Ага, щас. Да я скорее отрежу себе язык и умру от потери крови, чем дам письменные показания, — сказала я.

Я предпочла бы использовать методы моего брата: прошептать всю изобличающую информацию им на ушко, не оставив никаких следов даже факта нашего общения, а уж тем более его содержания. Однако Бетти это не устраивало. Письменные показания были обязательны, иначе они не смогут ничего сделать.

— Предположим, у вас есть мои показания на бумаге, — сказала я. — А вы ведь даже не знаете, будете ли их использовать. Почему бы вам не заслушать меня прямо сейчас? Вы прокурор и сможете сразу решить, насколько полезны для вас те или иные заявления.

— Нет, это делается в спокойной обстановке и без спешки. Нам нужно оценить, насколько эти показания подкрепляют другие улики, и достаточно ли всего этого для следствия, обвинения и приговора.

Это прозвучало вполне разумно, но их подход не развеивал мои подозрения.

— Где будут храниться эти показания? — спросила я.

— В сейфе, — сказала Бетти.

— В сейфе… — повторила я вслед за ней.

Сейф меня отнюдь не впечатлял. Сейф ни от чего не защищает, если не знать, у кого есть ключ. А это то, что я никогда не проконтролирую. И я спросила:

— А у кого будет доступ к сейфу?

— Только у меня и у моего руководителя.

— Отлично, — сказала я. — Значит, ключ будет и у вашего начальника. Но я не знаю вашего босса. И никогда не смогу узнать, что он будет делать с этим ключом, так что меня это не убеждает. Например, как сотрудника ОУР вас может отодвинуть в сторону оперативник, занятый на этом деле. Или, насколько мне известно, замминистра или министр могут просто зайти и посмотреть, что у вас в сейфе. Откуда мне знать, что у ваших начальников нет собственных ключей, которыми они способны воспользоваться без вашего ведома? Что они не взглянут и не сольют все это, поставив меня в безвыходное положение? Я хочу довериться вам, но не знаю, на что способны другие. Предположим, вы решите, что фактов недостаточно или я в конце концов захочу устраниться от этого? Что тогда?

— Мы заранее подпишем соглашение, что эти показания можно использовать исключительно с вашего согласия. А без такового их незамедлительно уничтожат, — сказала Бетти.

— Каким образом их уничтожат? — спросила я.

— В шредере.

— А как насчет аудиозаписей?

— Их тоже уничтожат.

— Как это происходит? Я смогу при этом присутствовать, чтобы убедиться, что это действительно сделано? Я бы хотела увидеть это собственными глазами.

— Нет, вам придется поверить нашему слову.

Еще один минус.

— Ну а сколько народу будет участвовать в процедуре? Скольким из них будет известно, кто я? Сколько народу будет вовлечено в это без моего ведома?

Мысль об утрате контроля над такими вещами пугала меня до смерти, поскольку чем больше народу знает, тем больше возможность утечки.

— Пока только мы трое, — ответила Бетти. — Остальные будут вовлекаться на более поздних этапах процедуры.

Я не имела ни малейшего понятия о формальностях, которых потребуют мои показания, или об отделах, через которые им придется пройти. Я даже представить не могла, что понадобится такое количество согласований. Я придумывала самые разнообразные ситуации, которые могут случиться по ходу процедуры, а Бетти старалась приводить максимально обоснованные возражения.

С какого-то момента она стала поглядывать на меня участливо, видимо, думая, насколько трудно приходится человеку, который относится ко всему с таким подозрением.

— Вам надо хотя бы чуть-чуть поверить, что мы отнесемся к вашему делу очень ответственно, — сказала она наконец.

Поверить? Степень доверия к вам можно определить только на практике. Если все кончится плохо, значит, верить вам нельзя. Но для меня будет уже поздно, я не смогу ничего изменить.

Это был тяжелый разговор для обеих сторон. После того, что я от нее услышала, мне не очень хотелось начинать дачу показаний, и я уехала.

* * *

— Как прошло? — спросила Соня, ждавшая меня у себя дома. — Это была «крыса»?

— Нет, она не «крыса», она готова с ним разобраться, — сказала я.

— И что дальше? — спросила Соня.

— Ну я не знаю, насколько это нам подходит.

— Почему?

— Все происходит поэтапно. Сначала они хотят услышать показания. Потом они оформляют их в письменном виде. А после этого решают, насколько они им нужны и хотят ли они продолжать работать с нами.

— Нет, мне это не подходит. Это слишком опасно, пока он разгуливает на свободе, Ас.

— Они говорят, им можно верить.

— Можно, ага! А как насчет его «крыс»? Я не стану. Никаких «в письменном виде». Это слишком рискованно. Ты-то им веришь?

— Я никому не верю, но думаю, что эти трое — нормальные тетки, они не кинут нас специально. Меня больше беспокоит начальство. Что, если у него есть «крыса» на самом верху? Тогда этим троим придется делать все, что сказал главный, они не смогут ни на что повлиять. Я правда пока не знаю. Но если я на это пойду, то не сама по себе. Ты что собираешься делать?

— Сложный вопрос, но я не могу решить, правильно ли это будет. Сейчас мы живы-здоровы. Жизнью это, конечно, не назовешь, но все же мы кое-как живем. Если мы дадим показания, не факт, что останемся живы и будет ли это правильно по отношению к нашим детям? Каково им будет без нас, кто защитит их от Вима? Вот что меня мучает. Я правда не понимаю, почему его до сих пор не шлепнули. Все вокруг него мрут как мухи, а ему ничего. А ведь у него куча врагов.

— Тогда надо сидеть и ждать, вдруг кто-то это сделает. Считать, что это не наше дело. Мы так и жили — и каков результат? Я хочу стать хозяйкой собственной жизни, и будь что будет.

Все это меня достало. Десятилетиями нам приходилось молчать о том, что нам известно. Все эти годы брат грузил нас ужасными историями о том, что он сделал. Все эти годы он использовал все, что нам дорого, чтобы давить на нас, губил все, что мы любили. Использовал нас и подставлял на каждом шагу, чтобы облегчить и обезопасить собственную жизнь.

Мы стали для него системой хранения секретной информации. Он считал нас своей собственностью. Он провозгласил себя королем семьи, а нас сделал своими подданными. Он заставил нас жить на грани, в постоянном страхе сказать что-то не то или случайно проговориться полицейским.

Я не могла больше так жить, это разрушало мою личность. Я решила, что сделаю первый шаг.

Я точно знала: как только я начну рассказывать, что мне известно, мои показания сразу же засекретят. Я поставила на то, что о них не узнают посторонние или сам Вим, по крайней мере, от этих трех дам.

— Я сделаю первый шаг. Дам показания. Уверена, что их сразу сочтут совершенно секретным документом, а дальше будет видно. Если с нами что-то случится, у Департамента юстиции хоть что-то на руках останется. Рискну.

— Если ты, то и я тоже. Сделаю первый шаг вместе с тобой. Ради справедливости для своего супруга и жизни моих детей.

Я была полностью уверена, что поступаю правильно, но в то же время это была очень трудная миссия.

— Мы с тобой одинаковые, Асси, — говорил мне Вим хотя бы раз в неделю, и это ослабляло мою решимость поступить так, как я собиралась. Действительно, мы были во многом похожи. Из четверых детей моей мамы двое средних, Соня и Герард, и старший и младшая, Вим и я, очень походили друг на друга характерами и поступками.

По характеру мы были не склонны терпеть издевательства. Даже совсем маленькими и слабосильными мы стремились к самостоятельности, пытались смягчить последствия отцовских сумасбродств.

В детстве я непроизвольно повторяла каждое свое движение дважды. Дважды открывала и закрывала дверь, дважды надевала обувь, дважды хваталась за дверную ручку. Очень старалась. Я вообразила себе, что повторные касания могут предотвратить буйства отца, и он не станет нас бить.

Как-то вечером, когда мне было семь, а Виму четырнадцать, я заметила, что он дважды хлопнул дверцей холодильника.

— И ты тоже, — сказала я.

— Что?

— Ты тоже делаешь все по два раза.

Он понимающе взглянул на меня, и в ту же секунду я ощутила сильную связь между нами. Мы поступали одинаково, значит, и были одинаковыми. Единственная разница была в том, что он — мальчик, а я девочка. Будь я мальчиком, вполне возможно, я бы стала подобной ему. Может быть, то, что я девочка, помешало мне самовыражаться через браваду и агрессивность. Может быть, используя для этого свои интеллектуальные способности, я избежала участи ступить на ту же дорожку, что и он.

Почему одни рождаются мальчиками, а другие девочками? Мы не выбираем. Я могла быть им и стала бы точно таким же злом. Кто я такая, чтобы винить Вима в том, как все сложилось? Могу ли именно я поступить с ним так, как собираюсь? Ведь действительно «одинаковые».

— То есть вы с ним одинаковые, раз оба повторяете всякую фигню? — иронично спросила Соня. — Чушь собачья, Ас. И как это тебе такое в голову взбрело? У тебя с ним ничего общего, и хватит об этом, ладно? Он — злой человек, а ты нет! — воскликнула она.

И пока я обдумывала свое решение говорить с Департаментом юстиции, она раз за разом повторяла мне:

— Ты не такая, как он!

— Нет, но, окажись я в его шкуре, то, наверное, поступала бы так же — могла бы убить кого-то из близких, если бы знала, что этот человек угрожает моей жизни.

— Но он же сам все это создал, он должен винить в этих ситуациях только себя! Он всю жизнь всех сдает, вот и оказывается в ситуациях, когда считает, что от человека надо избавиться. Но его же никто не заставляет это делать! Вим делает сознательный выбор. Ты бы никогда так не сделала. Так что хватит повторять, что ты такая же, как он. Он хочет, чтобы ты в это верила, тогда ему легче тобой манипулировать. И у него получается. Он заставляет тебя считать, что ты — исключение из правил, а на самом деле это не так.

Соня была права во всем, и я это понимала. И для Вима я тоже не исключение. Но он отлично знает, как заставить поверить в то, что ты его единственная надежда, спасательный круг, благодаря которому он не тонет в море несчастий. Возможно, я действительно хотела, чтобы это было так, вспоминая о том давнем моменте единения. Даже зная, что того Вима давно уже нет, зная, во что он превратился.

Я вновь ошиблась, посчитав, что брат может испытывать настоящие чувства. Я чуть не позволила его фальшивой душевности обезоружить себя в разгар битвы. Я никак не могу позволить себе подобное, я должна быть начеку и всегда готовой к «удару исподтишка».

 

Встречи с Бетти (2013)

В преддверии следующей встречи с Бетти я изводила себя мыслями о том, что должна ей сказать. Я много плакала, плохо спала по ночам и становилась час от часу раздражительнее. Сводила с ума всех окружающих, но никто, кроме Сони, не понимал, что со мной происходит. Никто не должен был знать о моих намерениях.

Наконец, этот день настал. Мишель прислала эсэмэску: «Привет, 16.30, второй лифт. До встречи». «ОК» — ответила я.

Пятнадцать минут спустя, по дороге к месту встречи, я получила другую эсэмэску: «Бетти неожиданно заболела и не сможет. Но мы уже здесь, если это вас устроит. Она постарается вернуться к работе в конце недели».

Я моментально насторожилась. Сначала они приглашают, а меньше чем за пятнадцать минут до встречи ответственный сотрудник отменяет свое участие? Я морально подготовилась к беседе с Бетти, а теперь выясняется, что ее не будет. Она и впрямь заболела? Или она решила, что я легко соглашусь дать показания Этим Двум? Я же совершенно ясно заявила, что хочу говорить только с ней, только с ответственным сотрудником.

Мишель ждала меня.

— Вы что, шутки со мной шутите? — спросила я излишне агрессивно и настороженно.

Моя резкость явно ошеломила ее, но она быстро оправилась.

— Да нет, конечно. Бетти действительно заболела.

Она сказала это так искренне, что мне стало стыдно. Слишком тяжелый момент моей жизни, здравый смысл отказывает. Надо расслабиться.

— Бетти до последнего момента надеялась, что у нее получится приехать, ведь это очень важная встреча и для нее. Но у нее не получилось сбить симптомы, и она просто не смогла. Мы не обманываем вас.

Мишель объясняла все это очень спокойно, и по тону ее было понятно, что она говорит правду.

— Хорошо, — сказала я, успокаиваясь. — Простите мне мою резкость, но это меня действительно очень напрягло.

— Я понимаю, — кивнула Мишель. — Следующую встречу все-таки назначаем?

— Назначаем, — ответила я.

* * *

— Ты уже вернулась? — удивилась Соня. — Быстро вы.

— Она не смогла, заболела.

— Ну что же, бывает.

Паранойей моя сестра не страдала. И потом, она не проходила через весь этот ад, ей не надо было вновь ворошить прошлое.

— Похоже, у меня крыша едет, — сказала я.

— Тогда надо остановиться, Ас. Если не можешь справиться с этим, лучше не надо.

— Да нет, все будет нормально. Просто у меня была ужасная ночь. Это действительно нелегко. Когда это вспоминаешь, переживаешь все заново…

Я расплакалась.

Соня обняла меня.

— Давай-ка прекращай, Ас, а то и я тоже заплачу, — говорила она со слезами на глазах. — Знаешь, получится у нас это или нет, Кор все равно гордится нами.

Неделю спустя я вновь встречалась с Бетти.

Она начала беседу с извинений.

— Мне очень неудобно за то, что на прошлой неделе пришлось отменить встречу, но мне очень нездоровилось.

— Знаю.

Я не могла сказать «не проблема», потому что Эти Две отлично поняли, что для меня это та еще проблема. И мне до сих пор было довольно стыдно. За прошедшую неделю я постаралась отоспаться и смогла свыкнуться со всеми ужасными воспоминаниями. Поэтому общаться со мной стало немного приятнее.

Бетти приступила к делу:

— Что вы можете нам рассказать?

Ну вот, я же решила, что больше не буду плакать, а при первом же вопросе у меня слезы на глазах. Боль была такой сильной, что даже десять лет спустя я не могла говорить об этом без слез.

— Он сделал Кора, — сказала я и непроизвольно повторила характерный жест Вима. «Сделал» может означать много чего, но этот жест не оставлял сомнения в том, что именно подразумевалось в данном случае. — Он заказал убийство Кора, своего зятя.

Я это сказала. После десяти лет молчания я это сказала. Это сделал Вим! Я была поражена тому, насколько приятно мне было наконец-то произнести эти слова.

Я больше не чувствовала терзаний, а самое главное, я больше не чувствовала себя предательницей по отношению к Кору. Я рассказывала о других заказных убийствах, в которых был повинен Вим. Меня охватило ощущение глубокой удовлетворенности. Наконец-то я смогла сделать то, что я хотела, что я считала правильным и справедливым, что соответствовало моим убеждениям и ценностям. Наконец-то я могла сказать о нем правду. Мне больше не надо лгать ради него.

Какое замечательное чувство!

Другой вопрос, готова ли я повторить эти показания прилюдно, в том числе в присутствии своего брата. Я сделаю это, но только если это же сделает и Соня.

Страх утечки и возмездия оставался. Но теперь, после первых данных мной показаний, пути назад не было. Сейчас я понимала, что моя жизнь в руках этих людей. Если они предадут меня или будут достаточно беспечны, чтобы это сделал кто-то другой, я — труп.

Чтобы не зацикливаться на этой мысли, я сказала себе, что могу с тем же успехом завтра попасть под автобус, и решила впредь не относиться к вопросу жизни и смерти столь серьезно. Кроме того, возможность говорить правду принесла такую радость, что я преодолела свою тревожность.

Добравшись до дому, я сказала об этом Соне.

— Я сказала им, что буду свидетельствовать под присягой, если ты тоже будешь. Ты будешь?

— Да, я тоже буду.

— Тогда я первая.

— Не вопрос. Будем говорить по очереди. Посмотрим, как пойдут дела и действительно ли они заслуживают доверия.

Уже после того, как я дала первые показания, мы проинформировали Герарда, что будем свидетельствовать против Вима. Герард был категорически против. В СМИ описывался пример, когда засекреченные показания были рассекречены вопреки желанию свидетеля.

Это полностью изменило мнение Сони. Теперь она не хотела давать показания. Герард настолько усугубил ее недоверие к Департаменту юстиции и правоохранительной системе в целом, что она так и не решилась.

Это изменило и мою позицию, поскольку теперь я осталась в одиночестве, и нужно было тщательно обдумать ситуацию еще раз. Поэтому я отменила запланированную встречу, на которой должна была давать совершенно секретные показания.

Но отказаться я не смогла, причем это выглядело как чисто эмоциональное решение. Разумных оснований отступиться было более чем достаточно, но каждый раз, встречаясь с Вимом, я видела, как он относится к людям, слышала, что он говорит о них, с каким бесстыдством упоминает о своих преступлениях, и внутри меня как будто что-то взрывалось.

Однако Соня была слишком напугана.

К этому моменту я уже прониклась доверием к трем дамам. Бетти казалась одержимой, но при этом была очень скрупулезной в том, что касалось наших интересов. Я подумала, что Соне стоит убедиться в этом лично, и попросила ее поговорить на эту тему с Бетти. Она согласилась.

29 марта Соня приехала со мной, и я сказала Бетти, что мы обе очень боимся, что нашими секретными показаниями смогут воспользоваться вне зависимости от нашего желания, как только они будут записаны на бумаге.

— Это устроено следующим образом, — терпеливо пояснила Бетти. — Если мы с вами не согласуем использование этих показаний, их уничтожат. Такое случается регулярно, есть много дел, которые можно было бы закончить уже очень давно. У нас была вся нужная информация, но в конечном итоге нам приходилось уничтожать показания, потому что свидетели не хотели доводить дело до конца. И об этих показаниях никто не знал. У вас всегда будет возможность отказаться, даже в самый последний момент.

Ну а как же тогда со случаем, о котором писали? Когда такие засекреченные показания едва не использовали вопреки желанию свидетеля?

— Там была совершенно другая ситуация, — сказала Бетти. — Решение о том, будут или не будут использованы секретные показания, целиком и полностью зависит от вас.

— Хорошо, мы подумаем, — закончила я нашу беседу.

Мы поехали домой. В машине мы ничего не обсуждали, опасаясь жучков Департамента юстиции или Вима.

Выйдя из машины, Соня сказала:

— Ну не знаю, Ас. У меня остаются сомнения. Она не смогла полностью убедить меня в том, что эти показания не используют против нашего желания. Ты же видишь, такое все равно случается.

— Она вряд ли может дать какие-то гарантии, ей же приходится согласовывать такие вещи с другими людьми. Все равно риск будет. На самом деле мы уже рискуем, и, если подумать, наверное, будет лучше, если ты решишься. Ты не хочешь дать показания, чтобы твои дети не остались сиротами, но это уже сейчас твоя участь. Вим уже имеет на тебя зуб, а ты его знаешь — раз у него на человека зуб, он не отстанет. По прошлому опыту понятно, к чему все идет, так что я бы на твоем месте это сделала как раз ради детей. Но, впрочем, решай сама.

До ее дома мы шли молча. Когда мы поднялись на этаж, Соня проговорила:

— Ты права. Я понимаю. Я дам показания. Мы обязаны рискнуть.

В этот момент свет в комнате мигнул.

— Смотри, Кор снова здесь. Он считает, это правильное решение, — сказала Соня.

 

Метод запугивания

Мое решение сотрудничать с Департаментом юстиции не означало, что я радостно вручаю свою судьбу в их руки. Мое представление о них не изменилось, и я не собиралась на них полагаться. Как я могла довериться кому-то из системы правопорядка, зная, что в органах следствия сидят коррумпированные сотрудники?

Надеяться, что они снимут с меня «проблему Вима», было бы безумием с моей стороны, так что я и не думала об этом. Я пошла на сотрудничество с Департаментом юстиции, чтобы иметь возможность вести свою двойную игру самостоятельно. Я хотела иметь возможность постоянно общаться с Вимом без риска быть включенной в число его сообщников следователями Департамента юстиции. Оставаясь в контакте и с Департаментом, и с Вимом, я получала возможность собрать свои собственные доказательства. Посмотрим, что сможет сделать для меня Департамент юстиции, когда я соберу доказательства.

Разумеется, я надеялась, что во время следствия и суда Вим будет находиться в заключении, поскольку в противном случае его уголовное преследование ставило бы нас в исключительно опасное положение. Но полностью рассчитывать на это я не могла. Так что у меня должен быть запасной план — на случай неблагоприятного развития ситуации со следствием. Я соберу собственную доказательную базу, чтобы в судебном порядке принудить следственные органы к действию или обеспечить себе поддержку со стороны СМИ.

При любом варианте развития событий мне следовало учитывать, что уголовное преследование не гарантирует обвинительного вердикта суда. Вим ни в коем случае не сдастся без боя. Он опытный боец. Шестнадцать лет детства с безумным отцом и сорок лет в организованной преступности превратили его в настоящего «ваньку-встаньку».

Его ум, навыки манипулирования и полное отсутствие эмпатии сделали из него профессионала самосохранения. Он пережил всех и вся благодаря неспособности вступать в эмоциональный контакт с окружающими.

Вот что он собой представляет, и вот с чем нам приходится иметь дело.

Он бросит все свои силы, чтобы избежать обвинительного приговора. Чтобы остаться на свободе, он будет изворачиваться, лгать и оказывать давление на свидетелей. Если ему это удастся, то нас ждет катастрофа: на свободе у него будет масса возможностей разделаться с нами. Поэтому следует рассчитывать, что он будет защищаться, и не забывать, чего можно от него ожидать.

На протяжении всей его карьеры уголовника мы были свидетелями, а подчас и сообщниками в хитроумных схемах, которые Вим использовал для сокрытия следов своих преступлений. Он был мастером «активной защиты» и выбирал способы преступлений исходя из этого своего опыта.

Опыт с Хайнекеном научил Вима, что хотя шантаж богатых людей — дело очень денежное, но похищение, удержание заложников и получение выкупа чреваты поимкой. Вим обходился без похищений. Он переключился на более тонкий способ вымогательства — шантаж без посягательства на личную свободу.

Вим по-прежнему выбирал жертвы на основе их финансового положения, но теперь он не хватал их на улице, не запихивал в машину и не держал в застенке, как Хайнекена и Додерера. Со своими новыми жертвами он уже был знаком лично.

Это были его друзья или родственники. Он бывал у них дома, играл с их детьми и садился за обеденный стол вместе со всей семьей. Все они считали Вима своим другом, и никто не предполагал, что в один прекрасный момент он вдруг превратится во врага. Наоборот, они ему полностью доверяли.

Они верили ему, когда Вим появлялся чисто по-дружески предупредить о коварных планах, которые вынашивают некие ужасные бандиты в отношении их денег или жизней ближайших родственников.

— Есть проблема! — говорил Вим.

Но не волнуйтесь, он знает, кто за этим стоит. Он придет на помощь, он же друг. И готов выступить арбитром в урегулировании проблемы, о наличии которой вы, скорее всего, до этого понятия не имели. Разумеется, решая вопрос, он в первую очередь будет исходить из ваших интересов. Выставляя себя в качестве арбитра, он держал обе стороны поодаль друг от друга.

Затем он начинал «нагружать».

Как посредник, он полностью контролировал, что говорит каждой из сторон о другой.

— Твой лучший друг тебя предал, увы.

— Надо тебе заплатить, иначе убьют.

Такое разделение позволяло ему стравливать всех со всеми и играть сторонами по своему усмотрению. А значит, никто из участников не понимал, что он использует их всех и все они — его жертвы. В результате никто не обращал внимания, что Вим — первый и единственный источник проблемы.

Осознав, что лучший друг превратился в худшего врага, жертвы не могли заявить в Департамент юстиции, поскольку им самим было что скрывать от правоохранительных органов. В том числе и преступления, совершенные вместе с Вимом. Попав в тюрьму за вымогательство, он мог бы сдать полиции и их и постарался бы тоже упрятать их за решетку. Если этот аргумент казался недостаточным, Вим вполне недвусмысленно объяснял, что обращение в полицию равносильно смертному приговору, а о факте такого обращения он обязательно узнает через своих «крыс». Если люди были готовы скорее принять этот риск, чем продолжать жить в навязанном кошмаре, он начинал угрожать их близким, материализуя эти угрозы появлением у школ, в которых учились их дети.

Его метод превосходил классические похищения с целью получения выкупа: люди приходили в ужас, а риски, связанные с физическим захватом заложника, отсутствовали.

Самым выдающимся элементом его метода вымогательства было использование роли посредника в качестве алиби. Он ни с кем не конфликтовал, это они конфликтовали между собой. Он просто передавал послания и старался помочь.

Многолетнее вымогательство происходило под прикрытием умело разработанной маркетинговой стратегии. Вим постарался донести информацию о своей функции «арбитра» и до Департамента юстиции, и до преступного мира, и до средств массовой информации. Всем им усиленно внушалась мысль, что он добросовестно пытался разрешить конфликт, а это никак нельзя считать преступлением. Все свои махинации с подозреваемыми и жертвами он объяснял фразой: «Я просто пытаюсь помогать».

Департамент юстиции должен был быть доволен.

Виму было плевать, что некоторые из тех, кому он «помогал», погибли или что некоторые из погибших прямо указывали на него не только как на вымогателя, но и как на своего будущего убийцу.

В отличие от вымогательства, убийство не требовало его личного присутствия на месте преступления. Он мог просто отдать приказ и удалиться на безопасное расстояние, лучше всего за границу.

Исполнители не могли указать на него как на заказчика. Он обеспечил это очень изощренным способом — в цепочке посредников были люди, которые никогда не назвали бы его, «поскольку сами по уши в этом».

Вим знал, что никто из его подельников не признается в убийстве, не говоря уже о нескольких убийствах. Эти люди получили бы за такое пожизненное. Так что угроза, что его назовут в качестве заказчика, отсутствовала.

Это была его обычная стратегия: сделать всех добровольными или вынужденными соучастниками, и им придется умолкнуть навеки. Любой свидетель, утверждающий, что приказ на устранение отдал Виллем Холледер, мог слышать об этом только от посредника, и никогда от самого Вима.

Поскольку разговоров об этом было очень много («Как будто на каждом заказном убийстве заранее висит ярлык с моим именем!»), линия защиты Вима состояла в том, чтобы прикинуться жертвой СМИ: «Меня уже измучили этими обвинениями».

Это была прекрасная стратегия «активной защиты», и он воплощал ее безупречно и дисциплинированно. До, во время и после совершения преступления он не упускал из виду Департамент юстиции.

Важная роль в этом принадлежала сбору и корректировке информации как в криминальных кругах, так и в Департаменте юстиции. «Информацию можно и купить, и сфальсифицировать», говорил он о полицейских. Он использовал своих «крыс» и для одного, и для другого.

Вим мог получать постоянную информацию о том, чего следует опасаться, и заранее строить защитную стратегию путем вброса дезинформации, которая направляла Департамент юстиции по ложному следу. Одновременно та же дезинформация распространялась и в преступных кругах.

Так он убивал двух зайцев: отводил подозрения от себя и переключал внимание Департамента юстиции на своих противников в криминальной среде.

Он очень хорошо разбирался в методах следствия, используемых Департаментом юстиции, и поэтому упреждал их. Он делал так, чтобы ему нельзя было вменить каким-либо образом зафиксированные встречи, результаты слежки, визуальные контакты, разговоры или телефонные звонки. С другой стороны, он применял эти же методы, чтобы подкреплять свои версии событий. Он понимал, что находится под постоянным наблюдением, поэтому очень громко излагал то, что должно было пустить Департамент юстиции по ложному следу — «дурил прослушку», как он это называл. То, что не предназначалось для ушей Департамента юстиции, говорилось шепотом или языком жестов, чтобы жучки не смогли это записать.

Вим постоянно создавал себе алиби и делал все, чтобы его преступления не оставляли улик. Очевидно, это ему неплохо удавалось — до сих пор его не могли привлечь ни по одному эпизоду убийства. Обеспечивать его защиту помогали заранее вброшенные альтернативные версии событий.

В этом смысле мы были в очень невыгодном положении. Он всегда сможет использовать свой стандартный ход и заявить, что наши обвинения почерпнуты из СМИ. В то же время он постарается подорвать доверие к нам, обвиняя во всех смертных грехах и разоблачая нас как обманщиц, желающих избавиться от него ради собственной выгоды. Он пойдет на все, чтобы вызвать сомнения, поскольку знает, что судья должен счесть доказательства не только законными, но и убедительными.

В чем Виму не откажешь, так это в умении убеждать.

Через полчаса вы начнете симпатизировать ему. Через сорок пять минут он внушит вам свои теории заговоров. Через час вы усомнитесь в том, что только что услышали от меня. Через час с четвертью вы будете уверены, что этот милый и открытый джентльмен никак не мог совершать подобные вещи. Через полтора часа вы станете сострадать ему из-за подлости, которую совершили его сестры.

Просто поразительно, как ему всегда удается убедить окружающих в своей версии «правды».

Нет, нам не стоит рассчитывать, что Вим сдастся без боя. Так что надо придумать способ убедить общественность, что его «правдивость» — не более чем тщательно отделанный фасад, крепостной вал, выстроенный для сокрытия своих дел.

— Может быть, как только мы расскажем свою историю, появятся и другие свидетели, — предположила Соня.

Но я знала, что рассчитывать на это не приходится. Важная часть защиты Вима строилась на том, что он уже прижал всех, у кого хоть что-то на него имелось.

Его криминальные дружки были замараны сами и хранили молчание из страха, что он заговорит об их противоправных занятиях. Он будет предлагать взятки порядочным людям, чтобы иметь возможность шантажировать их. Со своим обаянием он может выходить на самых богатых, умных и влиятельных. Он использует умение общаться с людьми, чтобы заставить их забыть о его ужасных преступлениях, после чего сделает следующий шаг: обратит свой изъян, то есть криминальное прошлое, в достоинство. Несчастный человек, сколько ему причинили зла, с ним всю жизнь обходились несправедливо, несправедливо осуждали, а Департамент юстиции хочет погубить его. Он просто несчастный человек, а не злостный преступник.

Хотите верьте, хотите нет, но некоторые любили Вима, хотя и знали о его вымогательствах и возможной причастности к заказным убийствам. В своем ослеплении они попадали в его паутину и выручали его. Регистрировали его скутеры, автомобили или склады на свое имя, арендовали дома — делали все то, что он не мог себе позволить из-за Департамента юстиции, который «беспричинно» делал его жизнь невыносимой.

Дайте Виму палец, и он отхватит не только руку, а сожрет вас целиком. Если вам не понравилось — что же, это ваши проблемы, главное, что это устраивает его.

Он считает вполне естественным, что человек, который помог ему однажды, будет делать так всегда. Если же вы не соответствуете его ожиданиям, то произойдет следующее: он превратится в вашего врага так же молниеносно, как сделался вашим другом. Этап неземной любви закончится, и он перейдет к принуждению, угрожая вам и вашим близким. Обращаться в полицию бессмысленно, поскольку там он расскажет, каким образом оказанные вами услуги связаны с его противоправной деятельностью. А если вы не делали для него ничего, что можно было бы использовать против вас, он что-нибудь выдумает. Уже сам факт общения с ним превращает вас в подозреваемого, и он пригрозит добавить к этому откровенную ложь:

— Если ты обратишься в полицию, я потащу тебя за собой.

Это будет ваше слово против его слова.

— И кому они поверят, как ты думаешь? Да тому, кто дал признательные показания, конечно!

Никто не станет так рисковать, тем более люди из высших слоев общества. Вим понимает это — чем выше социальный статус человека, тем сильнее страх лишиться его. Разрушить репутацию легко.

Это идеальная активная защита.

Никто не захочет прийти к нам на помощь, когда мы окажемся на свидетельской скамье в суде. Раз на кону наши жизни, мы не можем полагаться на кого-то еще. Если уж делать это, то в полной уверенности, что все получится с первого раза, потому что второго — не будет. Признание недостаточности улик станет катастрофой: мы погибнем, а Вим посмеется над нами и избегнет кары за свои преступления.

Я с самого начала понимала, что Вим будет отрицать, что когда-либо говорил со мной о заказных убийствах. Делать это ему будет просто, поскольку в подавляющем большинстве случаев это были разговоры с глазу на глаз. Единственным человеком, который знал о них, является Соня. Он будет утверждать, что она со мной заодно и тоже оговаривает его.

Давать показания под присягой можно было только при условии нейтрализации его защитных мер. Мы могли действовать только тем же способом, к которому он сам прибегал с начала девяностых: записывая разговоры с ним.

— Нам не поверят, если не услышат, как он сам об этом говорит, — сказала я Соне.

Проблема была в том, что Вим приучил нас к способам общения, практически исключающим возможность что-то записать. Еще со времен похищения Хайнекена мы не доверяли никому, кроме членов семьи, и не разговаривали с незнакомыми людьми. Мы всегда, буквально всегда, помнили, что за нами может следить Департамент юстиции или информатор.

Поэтому общение для нас — не только разговоры. Мы сообщаем друг другу информацию мимикой, интонациями, паузами и молчанием. Способы общения полностью определяют наше поведение. После всего совместно пережитого мы всегда понимаем сигналы друг друга.

Мы не разговариваем там, где могут находиться подслушивающие устройства Департамента юстиции. Так что мы не разговариваем дома, в машинах или рядом с ними, на скутерах или рядом с ними, и мы никогда и нигде не садимся за один стол, если куда-то вышли. Разговаривая, мы следим, чтобы рядом никого не было, поскольку окружающие могут быть агентами в штатском. Мы исключаем возможность прослушки при помощи узконаправленных микрофонов, разговаривая в постоянном движении. Мы разговариваем только на улице, время от времени даже прикрывая руками рты — как-то раз мы обнаружили, что Департамент юстиции следит за нашими беседами при помощи специалиста по чтению с губ.

Чтобы Департамент юстиции не мог отслеживать передачу информации, мы используем невербальную коммуникацию. Мы прибегаем к жестам и движениям глазами. Есть жесты, обозначающие глаголы, и жесты, обозначающие конкретных людей. Но самым важным способом обсуждения деликатных тем является шепот на ухо. Мы никогда не говорим громко, кроме случаев, когда нам это выгодно. Слова, сказанные нарочито громко, призваны вводить Департамент юстиции в заблуждение, а поэтому могут быть зафиксированы ими. То же относится и ко всем телефонным разговорам. Поскольку мы понимаем, что нас наверняка пишут, мы даем Департаменту юстиции возможность зафиксировать, как мы вяло отнекиваемся и говорим загадками. У них никогда не получится извлечь из наших телефонных бесед какой-нибудь компромат.

— Ну ты поняла.

— Поняла, это самое.

— Знаешь, вот эта штука.

— Ага, поняла, мне вот эту штуку сделать, да?

Угрозы тоже завуалированы.

— Ты ведь понимаешь, что я сделаю, так ведь?

— Ты что, меня не знаешь?

— С этим я разберусь не глядя.

Люди проходят под кличками, чтобы не упоминать их по имени: Толстая, Длинный, Косой. А все, кто вызвал гнев Вима, проходят у него как «псы гребучие».

Все эти методы вербальной, невербальной и шифрованной коммуникации развивались с течением времени и основаны на нашей общей истории. Поэтому в разговорах между собой нам бывает достаточно только намекнуть на прошлое.

Добавим к этому, что Вим с подозрением относится к любым собеседникам. Он учитывает возможность записи и направляет любую беседу в нужное русло. Он будет обсуждать только то, что считает нужным. Он будет определять содержание и ход разговора и блокирует любые другие действия. Точно так же он поступает и с нами, считая, что мы должны ходить по струнке. А если мы отказываемся, он немедленно становится подозрительным.

Каждый наш контакт подчинен незыблемым правилам. Так нас научили, и так мы делали на протяжении тридцати лет. Система настолько сложна, что заставить Вима сказать о себе что-нибудь изобличающее практически невозможно. Я не смогла бы начать говорить с ним как-то по-другому, не вызвав его подозрений.

У него исключительно острый взгляд. Я боялась, он определит, что я записываю наши разговоры, по моему поведению. Боялась, что не смогу справиться со своим волнением, и, несмотря на все усилия, невольно выдам себя. Он замечает малейшие нюансы изменений в поведении и сразу же относит их на возможность предательства.

В его глазах любое отклонение от обычного поведения говорит о том, что тебе есть что скрывать или ты сотрудничаешь с полицией. Поэтому малейшие изменения подозрительны. Потребуется совсем немного, чтобы Вим заподозрил, что ты сотрудничаешь с полицией или замышляешь его убийство. Для этого нужен будет всего лишь один неуместный вопрос. Или неправильно подобранные слова, или упоминание имен, или разговор вслух вместо шепота.

Случайные темы тоже исключены. Если, например, я начну говорить о Коре, то сразу же напорюсь на красный свет. Эта тема запрещена. Как и многие другие, на которые он реагирует обостренно (читай — те, которые могут содержать компромат на него).

Все это значительно ограничивало возможности успешной и содержательной записи.

Была и техническая сторона вопроса. Как это сделать в принципе? Плохим людям везде мерещится плохое. Он может досмотреть меня, чтобы убедиться, что я без записывающей аппаратуры. Обыскать меня. Даже меня, хотя он мне и доверяет. Но Вим руководствуется принципом «Доверяй, но проверяй». И он утратит доверие в ту же секунду, когда ты воспротивишься его обыску.

Я была уверена, что он сразу же забьет меня до смерти, если обнаружит, что я пишу наши разговоры. Сопоставив это открытие с тематикой бесед, он моментально поймет, что я сотрудничаю с властями. Рисковать он не будет и просто прибьет меня на месте.

Хорошо зная, насколько Вим умеет убеждать, я понимала, что наши разговоры надо записывать. Это был единственный способ подкрепить свои показания и продемонстрировать, что он доверял мне свои тайны.

Что это были наши общие тайны.

Я обратилась за советом к Питеру де Вриесу. У него был опыт работы со скрытыми камерами и микрофонами. Зная, что Вим разговаривает только на ходу, Питер снабдил меня оборудованием, которое носят под верхней одеждой, с микрофоном, который крепится под лацкан и подключен к устройству записи через рукав.

Я испытала его дома. Оно не подходило. Записывающее устройство было таким большим, что Виму и обыскивать меня не понадобилось бы. Провод и микрофон становились заметны при каждом движении. Это было не то. Нужно искать другое оборудование: незаметное и позволяющее свободно двигаться и вести себя как обычно.

 

Вымогательство у Сони (2013)

В течение всего 2012 года Вим занимался восстановлением своего статуса в преступном мире, и к концу года он почти полностью вернул свою главенствующую позицию в нем.

С присущими ему харизмой и куражом он превратил своих врагов в друзей. Он собрал вокруг себя группу «стрелков» — парней, на деле доказавших свое умение устранять людей.

Единственное, чего ему недоставало, — это деньги.

Кое-какие у него были, но это были далеко не те суммы, к которым он привык. Нам он сказал, что когда-то у него было сорок миллионов евро, но вышел из тюрьмы гол как сокол. Государство конфисковало у него семнадцать миллионов, а бывшие друзья обокрали. Пытаясь организовать бесперебойное поступление наличных, Вим вложился в плантации марихуаны и торговлю кокаином. Он хотел сделать деньги и вновь «подняться».

Он старался получить деньги везде, где только мог.

Вскоре после своего выхода из тюрьмы он появился у Сони. Но навещал он не ее, а две кучи денег. Его интересовали деньги Кора и деньги за американскую экранизацию книги Питера Р. Де Вриеса «Похищение Альфреда Хайнекена» (написанной по материалам бесед с Кором).

Соня сказала, что денег Кора у нее нет, но Вим ей не поверил. Он считал, что у Кора был солидный капитал, который Соня унаследовала. Так что она при деньгах, но это не ее деньги. Они принадлежат ему, потому что он нес основное бремя и до сих пор находится под риском уголовного преследования. Так что пользоваться ими Соня не имеет права.

Поэтому в конце 2012 года Вим постоянно появлялся у Сони с одним и тем же вопросом:

— Давай по делу. Где твои деньги?

Ее стандартным ответом было:

— У меня вообще нет денег.

В начале 2013 года в прессе прошла информация, что в судебном процессе по делу о наследстве Кора заключено мировое соглашение, по которому Соня согласилась выплатить сумму 1,2 миллиона евро. У Вима появился аргумент:

— Если ты соглашаешься выплатить 1,2 миллиона евро, значит, ты при деньгах.

Он логично рассудил, что деньги есть, и деньги немалые. То, что Соня отрицает это, означало, что она не желает отдавать их добровольно.

— Дурить себя я не позволю, тебе придется заплатить, иначе увидишь, что будет. — И в это момент он сделал свой обычный жест, как будто взводит курок.

Вымогательство у Сони началось.

Вим принялся рассказывать мне, какая Соня грязная тварь и эгоистичная сука.

— Говорит, что у нее ничего нет, как же. Юлит, пытается все бабки придержать, но я ее достану.

Он хотел использовать меня для получения и передачи информации. Ведь Соня мне доверяла, и мы с ней постоянно общались. Чтобы заполучить меня на эту роль, Вим должен был перетянуть меня на свою сторону. И в первую очередь меня нужно было лишить моего представления о действительности и внушить то, что он считает нужным.

Его видение ежедневно доставлялось мне на дом вместе с сеансами промывки мозгов. Он разговаривал со мной чуть ли не по три раза на дню, пытаясь убедить в том, что я не знаю, какая двуличная дрянь на самом деле Соня.

Его аргументы бывали совершенно абсурдны.

— Представляешь, Ас, они ведь на машинах ездят. А шкафы ломятся от «Гуччи». Ты хоть понимаешь, сколько стоят шмотки «Гуччи»?

И хотя я прекрасно знала, и как куплены машины, и то, что в Сонином гардеробе найдется всего лишь один поддельный ремень и два поддельных же свитерка «Гуччи», Вим не обращал на это никакого внимания.

Ежедневно он по многу раз вбивал мне в голову одно и то же: «Она при деньгах, а это мои деньги. Она украла их у меня».

Решив, что я уже разделяю его взгляд на вещи, Вим перешел к следующему этапу. Теперь, когда я убедилась, как его кинула Соня, я должна понять, что он — не единственная ее жертва. Меня тоже третируют.

— Асси, хорош оплачивать ее счета. Она просто тебя использует. Она использует нас обоих, а у самой денег лом.

— Почему она тебе-то врет?! — спрашивал он, изображая заботу о моем благополучии. — Вот ведь сучара! Даже тебе врет, а ведь ты столько для нее делаешь!

Вим настраивал меня против нее. Бедная я, со всей душой к ней, а она только деньги из меня сосет. Но ему-то я совсем небезразлична, поэтому он и предупреждает, чтобы я держалась от Сони подальше. Он ее раскусил, ведь его она тоже обманула! Она нас обоих имеет! Мы — друзья. Мы заодно. И против нее мы тоже должны выступать вместе.

Но я реагировала на это не совсем так, как ему хотелось. Мне нельзя было вовлекаться в сговор против Сони, потому что я понимала, чем это чревато. Имея с ним дело, было очень важно как можно дольше сохранять нейтралитет, не становиться частью его замысла. А он хотел искусственно создать конфликт, который он мог бы использовать в качестве плацдарма для вымогательства «украденных у него» денег.

Чтобы как можно дольше сохранять нейтралитет, одновременно убеждая Вима, что я на его стороне, приходилось постоянно лавировать. Мой нейтралитет раздражал его, а я побаивалась, что ему в конце концов надоест и он переведет меня в сторонники Сони. Но просто так вставать в его ряды тоже было нельзя — его поручения могли быть чреваты неприятностями и для Сони, и для меня.

Я чувствовала себя жонглером с двенадцатью шариками. Заставив меня выслушать все свои претензии относительно Сони и «его денег», он возобновил нападки на Фрэнсис, которая якобы «болтанула» о нем. Она якобы сказала одной из его подружек, что он «замочил» Кора, и за такую несдержанность Соня обязана заплатить.

Затем он сообразил, что «болтовня» Фрэнсис не является подходящим предлогом для вымогательства, поскольку имеет отношение к убийству Кора, за которое его все еще могут привлечь.

Он искал кого-то еще — и нашел.

 

Ричи (2013/2003)

В 1993 году у Сони и Кора родился сын. Кор был на седьмом небе от счастья. Имя, которое он дал своему сыну, намекало на богатство — то, что ему всегда хотелось иметь. В двухлетнем возрасте он пережил первое покушение на жизнь своего отца. В семь лет Вим приставил пистолет к его голове, вынуждая нас с Соней выдать, где скрывается Кор, которого он хотел убить. Когда Ричи было девять, его отца убили.

После смерти Кора Вим стал претендовать на роль отца, чье убийство он организовал. Он потребовал, чтобы семья Кора оказывала ему уважение. Ричи, глубоко переживавший утрату папы, был вынужден слушать разглагольствования Вима о том, что Кор был, в сущности, «жирной скотиной».

Ребенку приходилось терпеть оскорбления, унижения и гадости в адрес своего отца. Он должен был слушать, как Вим хвастается своим величием и могуществом, обретенными за счет Кора. Сознание, что он уничтожил человека, в тени которого жил всегда, доставляло Виму явное удовольствие.

Ричи инстинктивно ненавидел человека, уничтожающего память об отце. Он был слишком расстроен, чтобы что-то изображать — изображать перед Вимом симпатию, уважение и послушание. И слишком юн, чтобы понимать, как это опасно.

Едва достигший десятилетнего возраста ребенок относился к Виму с вялым безразличием. А для Вима он с детства служил источником раздражения.

— Что это мелкий говнюк себе позволяет? — фыркал он. — Он что, Кором себя возомнил? Тогда пусть смотрит в оба, а то я понятно что сделаю, — говорил он нам.

Да, мы понимали, но для спокойствия Ричи мы никогда не говорили ему, кто заказал убийство его отца. Наоборот, мы всегда отрицали бесконечные слухи, появлявшиеся в СМИ, из опасения, что Ричи скажет что-то лишнее и последует возмездие.

Ричи никогда нас об этом не спрашивал, как будто и сам всегда знал об этом. Он шел своим путем и избегал Вима. И это бесило Вима больше всего.

За время тюремного заключения Вима (2006–2012) Ричи вырос и стал точной копией своего отца, как внешне, так и по характеру. Лицом он походил на Кора как две капли воды. То же телосложение, такой же характер и в особенности то же чувство юмора. Свой человек в любой компании и желанный гость всюду. Он умел превратить жизнь в праздник, что очень хорошо получалось у Кора и никогда — у начисто лишенного жизнелюбия Вима.

Ричи было глубоко безразлично, что его дядя в тюрьме. Вим был ему совершенно неинтересен, даже несмотря на то, что тот не упускал случая напомнить, что он — великий и ужасный Виллем Холледер. Вим считал, что Ричи не «оказывает ему уважения», и это лишь усиливало его враждебное отношение.

Ричи был талантливым теннисистом и усердно тренировался, а мы всячески его в этом поддерживали, считая, что это убережет его от криминала. Впрочем, криминал его и так совершенно не интересовал.

Мы понимали, что в какой-то момент Вим станет искать подходы к Ричи. Помня о его высказываниях типа «нельзя давать детям вырасти, чтобы они не начали мстить», мы опасались за Ричи после выхода Вима из тюрьмы.

Поэтому, когда у Ричи появилась возможность поехать играть в теннис в Соединенные Штаты, мы его туда отправили. Подальше отсюда. Уехав, Ричи оставил здесь свою любимицу, маленькую машинку «Фольксваген Поло». Теперь, когда Ричи был в Штатах, Вим решил, что она ему пригодится, а поскольку он так решил, Соня обязана передать машину ему.

Звонок в дверь раздался в девять вечера.

— Спустишься?

Я вышла на улицу.

А: Что случилось?

В: Ну все, Асси, мне все это реально надоело. Я должен мотаться повсюду на скутере. В дождь, в холод, в темень. Это реально опасно. А у Сони машина этого мальчишки зря простаивает. Почему мне нельзя ей пользоваться? Что бы ей просто не сказать, мол, бери и пользуйся? Я же не могу перерегистрировать ее на себя. Так почему бы мне на ней не поездить? Чего она мне ее не дает? Они будут на машинах разъезжать, а я на скутере мерзни? Кстати, а бабки на машины откуда у них?

А: Но, Вим, у тебя же уже есть машина, разве нет? Та, которую на гараж в Хаарлеме зарегистрировали?

В: Ну да, и что?

А: Ты же можешь на ней ездить? И ты мерзнуть не будешь.

В: Это неважно, есть у меня другая машина где-то или нет. Пусть отдаст мне эту.

А: Может, попросишь у нее в аренду?

В: Нет, Асси, так не пойдет. Арендовать у нее машину? Это что, нормально? Мы что, не семья? Нет, Асси, слушай сюда. Я не должен ни о чем просить, она могла бы сама предложить. Знает ведь, что погода плохая, а мне приходится в холод и дождь на скутере ездить. Могла бы просто отдать мне машину, так ведь? Сама на машинах катается, а я на скутере разъезжай? Свалюсь если с этого скутера, сама знаешь, что я с ней сделаю. Дам ей раз в челюсть, чтобы все зубы повылетали. Ты разве не знаешь, что все деньги у нее?

То, что у него уже была машина, никак не вязалось с обвинениями в адрес Сони, так что он просто не стал об этом говорить. Это не имело значения.

Речь шла о том, что Соня не дает машину Ричи, а по этой причине он вынужден пользоваться скутером, что неудобно и опасно. Вим искал повод для конфликта, которым можно было бы шантажировать Соню с целью вымогательства.

Маленькая машина Ричи была не более чем одним из средств достижения главной цели: денег.

Тем же вечером я поспешила к Соне рассказать ей о разговоре. Я предложила просто отдать Виму машину — это было бы лучше, поскольку лишило бы его повода цепляться к ней.

Но Соня не собиралась этого делать.

— Я не хочу, чтобы он ездил на машине Ричи, Ас. У него дела с наркотиками и разные аферы, а я не хочу, чтобы машина Ричи в этом участвовала. Он встречается со своими клиентами по наркоте, и если Департамент юстиции заметит машину Ричи, они решат, что и он в этом как-то замазан. Или конфискуют машину, и Ричи не на чем будет ездить, когда он вернется. Не буду я этого делать, и точка, — смело заявила она.

На следующий день Вим снова был на моем пороге.

В: Асси, это стыд голимый! Они рассекают на своих тачках, а мне приходится на скутере пыль глотать. У нее же машина Ричи простаивает. Чего она мне машину мальчишки не дает? Я и просить не должен бы. Могла бы сама догадаться. Мозгов не хватает? У них свои дома, есть где жить. А я даже не могу на себя дом записать. Так что бабки у нее. Почему бы ей не признаться мне? Не бывает домов и тачек, если денег нет. Бабки она забрала. Но она на них прав не имеет. Кого она из себя строит?

Он наехал на Соню, которая нянчилась с ним всю жизнь, и все из-за денег. Она делилась с ним всем и прошла с ним через многое. После похищения Хайнекена она раз в неделю, а то и два, моталась в Париж. Она всегда стирала и гладила его вещи, покупала ему продукты, готовила еду. Не имеет значения. Чепуха. Сорок лет он пользовался услугами сестры как ему было угодно, и все это стало ерундой на фоне того, что Соня якобы «его кинула». Не дали ему поездить на машине Ричи, и Соня превратилась из друга во врага.

Это было то, чего мы все так боялись, из-за чего старались угождать ему насколько могли. Никто не хотел превратиться из друга во врага.

Предугадать, когда это случится, невозможно. И это целиком и полностью зависит от того, есть ли у тебя что-то, что ему нужно. И, сообщая, что это случилось, он говорит, что причина его огорчения — именно ты.

Он не виноват, это все из-за тебя.

С тех пор Соня стала виновата во всем. Все проблемы Вима стали делом рук Сони. Он назначил ее причиной всех своих невзгод. Соня «вгоняет его в гроб», стало быть, ей и расплачиваться за это.

Это же вполне естественно, не так ли?

Я пыталась отсрочить участь Сони, сколько могла. Я постоянно уговаривала его.

— Откуда ты знаешь, что не можешь воспользоваться машиной? Ты даже еще и не спрашивал у нее. Ты злишься на Соню, а может быть, она и не против, чтобы ты ездил на этой машине.

Я знала, что у него и в мыслях нет просить ее, потому что если она скажет «да», вопрос будет решен, и ему нужно будет выдумывать новый повод для конфликта, необходимого для вымогательства.

Я изображала из себя дурочку, и Вим заметил, что я не соглашусь с его аргументацией, если он действительно не попросит Соню об этом.

Два дня спустя он появился вновь.

В: Асси, машину она мне не даст. Сегодня попросил у нее разрешения попользоваться машиной. Просто посмотреть, что она скажет. Она не разрешает. Грязная тварь. Ни в коем случае не хочет, чтобы я на ней ездил. Потому что Департамент юстиции конфискует. Плевать мне на эту гребаную машину. Мне и на скутере сойдет. Просто хотел посмотреть, даст ли она. Ну ладно, я с ней еще не закончил. Все только начинается. Я эту чудесную машинку спалю, так что мальчишке она все равно не достанется. Раз мне ничего, значит, и ему ничего.

Вим получил ответ и повод для вымогательства. Вцепился в нее, как питбуль, и уже не отпустит.

В: То есть, Асси, я должен на скутере ездить, пока они на тачках рассекают. Откуда у них деньги на машины? Бабки точно у нее. Нет бабок? Смеешься? Тогда бы у тебя ни машины не было, ни дома. Бабки у них. А самое интересное, что это не их бабки.

А: Может, ты все-таки просто поговоришь с Соней, я уверена, даст она тебе машину.

В: Нет, я разговоры с ней закончил.

А: Ну, тогда я поговорю с ней, чтобы дала машину.

В: Нет необходимости, ей уже не нужно давать мне тачку.

«Уже не нужно» означало, что Вим не хочет решать проблему. Ему выгодно, чтобы все выглядело так, будто это Соня его огорчает. И он вынужден принимать меры. Какие угодно — предавать, манипулировать, угрожать, вымогать, даже убивать. И неважно, что Соня всю жизнь разделяла его радости и горести. И что она его младшая сестра, тоже не имеет значения.

С этого момента он появлялся у моих дверей ежедневно, чтобы демонстрировать свое показное возмущение Соней. Вымогательство начиналось, и я понимала, что для Сони все это кончится плохо.

Нам с Соней нужно было постараться максимально оттянуть эту концовку, одновременно собирая улики против него, чтобы достичь своей цели: заставить ответить за Кора.

Здесь был и один позитивный момент. У меня появлялась возможность пояснить Департаменту юстиции его мотив в убийстве Кора. К чему были все эти разговоры, что он имеет право на наследство, что он терпел лишения, а деньги забрала Соня? Может быть, это позволит Департаменту юстиции наконец-то изобличить Вима как заказчика убийства.

Если мы обе будем записывать наши разговоры с ним, шантаж Сони, каким бы ужасным он ни был, даст прекрасную возможность увязать его преступное прошлое и настоящее. Преступления, совершенные в прошлом, будут отражены в наших показаниях — Вим не удержится, чтобы не побахвалиться перед нами.

Я купила Соне записывающее устройство.

— Обычно я прикрепляю его скотчем на бюстгальтер, вот сюда, прямо между сисек, — сказала я.

— Так? — спросила Соня. Одним движением она намертво всадила диктофон между своих грудей четвертого размера. Крепить его скотчем не потребовалось.

Соня была готова к бою.

 

Засекреченные показания (2013)

— Как мы это сделаем? — спросила Соня. — Мы не сможем отлучиться на целые выходные незаметно для него.

Бетти Винд считала, что для записи наших показаний потребуется два полных дня. Незаметно отсутствовать в течение двух дней не получится, и это была настоящая проблема. Вим сразу же увидит нечто не соответствующее обычному распорядку и начнет нас подозревать.

Особенно это касалось Сони, которая круглосуточно находилась под его присмотром и была обязана появляться по первому требованию. Так что нам нужно было придумать что-то заранее.

Встречу назначили на воскресенье, но для Вима понятия выходных не существовало. Работы в общепринятом смысле у него не было, поэтому он не делал никакой разницы между днями недели. И по субботам, и по воскресеньям он мог появиться у меня так же рано, как и в будний день.

Поэтому нельзя было исключить, что я наткнусь на него по дороге к месту, где нас с Соней должны были забирать Эти Двое. Придется сказать Виму, что через два часа я должна быть в Рурмонде у клиента, у которого появился срочный вопрос, поэтому времени на кофе и прогулку у меня не будет.

На случай, если он будет следить за мной, я поеду в сторону шоссе, а потом развернусь и заеду за Соней. Сделать все это мне будет довольно просто — наличие работы давало мне пространство для маневра.

С Соней было сложнее. Прикрытия в виде работы у нее не было, а появиться у нее Вим мог в самый неподходящий момент. Например, не встретившись со мной, он поедет к ней домой. Правдоподобно объяснить свое отсутствие она не сможет — куда это ей могло понадобиться в такую рань?

Мы договорились, что я заберу Соню от Фрэнсис, поскольку Вим не знал, где та живет.

Соня должна была приехать к 7.30 утра и оставить машину там. Виму покажется странным, что Соня отправилась куда-то без машины. С кем и с какой целью?

Если в такую рань она наткнется на Вима, то скажет ему, что едет помогать Фрэнсис, потому что ее дочь Нора подцепила вирусную инфекцию. Он отвяжется, потому что испугается заразиться — из-за больного сердца он панически боялся инфекций. Мы договорились, что если Вим потребует, чтобы Соня немедленно отправлялась с ним по какому-то его вопросу, мой телефон прозвонит один раз. По этому сигналу я позвоню Фрэнсис, а та начнет названивать матери с просьбой поторопиться, потому что Норе плохо.

Мне требовалось сказать лишь следующее:

— Мама с ним, ей срочно надо к тебе из-за больной Норы. Звони ей, пусть немедленно приезжает.

Фрэнсис сделает это сразу же, без лишних вопросов.

Наши дети вообще не задают вопросов. Слова «он» достаточно, чтобы они поняли, что все серьезно. Они знают, что мы никогда не упоминаем его имени по телефону.

Если Вим случайно перехватит меня по пути к Фрэнсис, я скажу, что разобралась со срочным вопросом клиента, а теперь еду навестить дочурку Фрэнсис, которая серьезно больна. Это будет соответствовать версии Сони. Малейшие расхождения вызовут его подозрения — ты почему врешь? Замышляешь что-то?

Еще нам нужно было какое-то объяснение на случай, если он увидит, как мы садимся в машину к Этим Двум. Я скажу, что это мои подруги по баскетболу, с которыми мы едем смотреть матч. А Соню прихватили с собой, потому что она вообще из четырех стен не вылезает.

Я часто пренебрежительно отзывалась о Соне в его присутствии, поскольку ему это нравилось. Это заставляло его думать, что я лояльна ему, а не Соне. Следовательно, я заслуживаю его расположения.

Придуманные нами версии годились и в случае, если мы не видим Вима, а он видит нас. Иногда такое случалось. Он мог спросить, как прошел твой день, чтобы проверить, насколько ответ соответствует тому, что он знает. Если ответ не совпадал с тем, что он видел, значит, ты что-то скрываешь, а это подозрительно.

Вим всегда был подозрительным.

Предполагалось, что мы переночуем в месте дачи показаний. Если он появится у кого-то из нас среди ночи, это станет проблемой. Я часто выключаю свой дверной звонок на ночь, и он к этому привык, но в квартире Сони это сделать нельзя. Как она объяснит, что никто не реагировал на звонок в дверь?

Хорошо, что по возвращении мы сможем проверить записи с камеры видеонаблюдения, установленной над дверью. Если окажется, что он приезжал, Соня скажет, что вырубилась от снотворного. Он знает, что она сидит на транквилизаторах, так что наверняка поверит.

Мне будет проще отвертеться — я всегда могу сказать, что работала. Но Соня окажется в затруднительном положении, особенно если ее телефон будет отключен все выходные.

Обычно, если ее не было дома, он звонил.

— Ты где? Чем занимаешься? Приезжай сюда, сейчас же!

Это всегда требовалось «сейчас же».

— Вим, я прямо сейчас не могу, занята.

— Занята? Скоро увидимся!

Вим вешал трубку и выключал телефон, чтобы ему нельзя было перезвонить. И приходилось ехать, поскольку, если ты не явишься, он взбесится и начнет разыскивать тебя повсюду со скандалом.

Так что лучше было избегать любых контактов, чтобы он не смог приказать приехать. Мы решили, что отключим телефоны, а в перерывах будем ненадолго включать, чтобы просмотреть звонки. Если окажется, что Вим звонил часто, то значит, ситуация грозит выйти из-под контроля и нам лучше вернуться домой.

Такие вот заботы.

О том, чтобы сказать коллегам в офисе, что я собираюсь дать показания на своего брата Департаменту юстиции, не могло быть и речи. Это было невозможно: как уголовные адвокаты мы всегда выступали оппонентами государственного обвинения. Невозможно и потому, что я не могла отягощать окружающих такого рода тайной.

Никто не знает, что нам известно и как мы живем. Никто не поймет, к каким фатальным последствиям для нас может привести то, что мы собираемся сказать. Мы не можем идти на риск, что кто-то случайно или намеренно проболтается о наших делах.

У каждого есть лучший друг, с которым можно поделиться сокровенным. А у этого лучшего друга есть свой лучший друг, с которым можно говорить обо всем, и так число посвященных молниеносно вырастает. «Где один, там и одиннадцать» — так мы всегда говорим.

Поэтому уик-энд был для меня самым лучшим вариантом. Люди могут работать в офисе и по выходным, но туда хотя бы никто не позвонит.

Я попросила своего коллегу принимать все срочные клиентские звонки, чтобы офисные сотрудники не принялись меня разыскивать. Эти Две сказали, что есть вариант воскресенья и понедельника, но это было бы совершенно невозможно. Полностью отсутствовать на работе в будние дни я не могла.

Всегда происходит что-то, требующее моего участия, и если меня не найдут, начнется паника. Все начнут ломать голову, почему меня нет в офисе и почему я не выхожу на связь. Понятно, что не я должна приспосабливаться к их графику, а они к моему. Я давала им работу, но при этом я хотела, чтобы в офисе все происходило спокойно и без лишних вопросов.

Это был не первый и не последний раз, когда я почувствовала разницу между чиновниками и предпринимателями. Совещания по выходным полностью исключены, кроме экстремальных ситуаций, то же касается и позднего вечера будней. Присутственные часы соблюдаются неукоснительно, а в пять часов вечера срабатывает внутренний будильник, и народ собирается уходить.

Амстелвен, напротив торгового центра Вествик. Когда мы подъехали, они уже были там. Я припарковала машину, чтобы она не бросалась в глаза. Она простоит все выходные, и кто знает, не будет ли здесь крутиться Вим на своем скутере. На этом скутере он разъезжает повсюду и всегда появляется совершенно неожиданно.

— Доброе утро, ранние пташки! До места, где вы будете давать нам показания, путь неблизкий, так что располагайтесь поудобнее, — весело сказала Мишель.

Боже мой, как задорно, прямо школьный пикник какой-то. У них не было ни малейшего представления, чего нам стоило незаметно вырваться да насколько непросто далась нам эта поездка вообще.

Неожиданно я резко помрачнела. Такое случается от силы раза три в год, но всякий раз это действительно серьезно. Я взглянула на Соню, и ей все стало ясно.

— Будь паинькой, поняла? — напряженно бросила она.

Но это было не так легко. Я не могу просто встряхнуться, когда такое накатывает. Я попыталась разобраться, откуда вдруг это — может быть, знак, что не стоит продолжать.

Я вопросительно посмотрела на Соню. Она покачала головой, и я поняла: нет, мы идем вперед. Веди себя соответствующе.

Сестра была права. Просто плохое настроение из-за трудного начала дня, никакое это не предостережение. Надо постараться взять себя в руки. В такие моменты еда — единственное, что может изменить мое дурное настроение к лучшему.

Единственное, что у нас есть общего с Вимом, — мы оба любим хорошо поесть. Мы готовы мотаться по всему городу — в Ривиеренбуурт за лучшей выпечкой, в Йордаан за лучшими сосисками в тесте, в Гелдерландплейн за лучшими фруктами. У нас есть свои любимые места для любых видов еды, и чтобы попасть туда, мы готовы постараться.

Еда меня радует, и я надеялась улучшить настроение при помощи сэндвича с сыром, который взяла с собой.

Пока я ела, Соня болтала с Этими Двумя, отвлекая их внимание от меня. Я пресекла их дружелюбные попытки разговорить меня, показав жестом, что не могу говорить с полным ртом. Я пока не была готова болтать.

Через полтора часа мы прибыли на место. К нашему удивлению, там нас ждали еще двое чиновников из Программы защиты свидетелей. Это стало для меня неожиданностью: еще одна группа собеседников, мужчины. Они представились, а я мысленно окрестила их Коломбо и Бриско.

Я была совершенно не готова к участию новых собеседников и удивлялась — зачем здесь эти люди? Мы уже привыкли к Этим Двум — милым молодым девушкам. Но новая парочка состояла из типичных офицеров полиции, к тому же амстердамских. Я так и представляла себе, как они сливают нас собутыльникам на пьянке после работы в кафе «Ноль» на Вестерстраат.

Мне совсем расхотелось этим заниматься. Я взглянула на Соню: ее реакция была аналогичной. Она покачала головой — «нет». Она точно не будет разговаривать с этими людьми.

Я отвела ее в сторонку.

— Ас, я не хочу говорить с этими людьми. Я их не знаю. Не буду, и все.

Я ощущала то же самое. Мое настроение, слегка поднятое сэндвичем с сыром, снова упало.

— Где здесь туалет? — спросила я.

— В эту дверь, — показал Коломбо.

Соня выскользнула за мной — посовещаться.

— Мы об этом не договаривались, правда? Еще два человека об этом знают. Так не должно быть.

— Нет, — ответила я. — Я тоже этому совсем не рада, но дело сделано — они все равно нас видели.

— Неважно. Я не буду разговаривать с этими мужиками. Они мне не подходят — смотрятся как обычные легавые. Я буду молчать.

— Понимаю. А я с ними поговорю, — сказала я с полным отсутствием энтузиазма. — Вряд ли сможем соскочить на этом этапе. Может, поэтому у меня и настроение испортилось. Но ты сама сказала мне идти вперед, так что разворачиваться уже поздно. Надо было сделать это с самого начала. Мы же не можем им сказать, типа, не хотим с вами разговаривать, везите нас обратно в Амстердам. Они сняли комнаты, установили оборудование, выделили нам время. Это будет очень неприлично, Сонь. Утечку все равно не остановишь, можно лишь надеяться, что она не случится.

Впрочем, Соня тоже была права, а я не понимала, почему Бетти организовала все таким образом. Разве можно ожидать, что два человека, всю жизнь до этого хранивших молчание, вдруг начнут изливать душу совершенно незнакомым людям? Мы ведь будем рассказывать о своих бедах первый раз в жизни.

Мы пошли обратно.

— Соня пойдет с дамами, а я буду говорить с вами, — сказала я мужчинам.

— Хорошо, давайте начинать, — кивнул Коломбо, и мы с Соней разошлись по разным помещениям для допроса.

Перед началом допроса мы должны были подписать соглашение, по условиям которого мы не имели права обсуждать с третьими лицами факт дачи показаний и их содержание. В противном случае все договоренности утрачивали силу, и прокуратура получала право использовать показания без нашего согласия. Это означало, что мы не можем обсуждать это событие, полностью переворачивающее наши жизни, ни с кем, в том числе с детьми и с мамой. Не то чтобы мы собирались это делать прямо сейчас, но на определенном этапе дети, безусловно, обязаны были высказаться по этому поводу — при их несогласии мы не станем продолжать.

Такие мысли блуждали в моей голове, когда Бриско прервал молчание.

— Астрид, наш разговор будет записан на эту пленку. Вы готовы? Тогда включаем запись.

Закончив с показаниями, мы были совершенно без сил.

Два дня подряд мы проходили сквозь ад своих воспоминаний. Скорбь по Кору, которую мы подавляли в себе на протяжении десяти минувших лет, оказалась столь же сильной, как и в день его гибели. Нам приходилось делать вид, что мы не знаем, что убийца — наш брат, и это мешало нам полностью отдаться своему горю. Каждый день мы были вынуждены следить за тем, чтобы не выдать себя поведением, поступком или словом. Мы боялись, что Вим повторит то, что сделал с Кором.

Вим внимательно следил за тем, чтобы мы не забывали, на что он способен. Постоянные упоминания о его жертвах были эффективным средством держать нас в узде.

По истечении этих двух дней мы чувствовали не только утомление и опустошенность, но и радость, что наконец смогли сказать правду и вступиться за Кора. Мы хотели знать, насколько наши показания подходят в качестве улик против Вима. Если нет, то мы бы предпочли как можно скорее прекратить всю эту нервотрепку.

Мы надеялись, что Бетти в тот же день заберет наши показания у сотрудников и сразу же возьмется за их изучение. Поэтому через два дня я позвонила ей с вопросом, насколько, по ее мнению, содержательны наши показания с точки зрения улик.

Она предложила обсудить это лично, и мы договорились встретиться 1 мая 2013 года.

 

Угрозы Питеру (2013)

Но до этого произошел очередной инцидент.

25 апреля 2013

Я была в гостях и выключала свой телефон на весь вечер. Не хотела, чтобы Вим меня доставал. Один вид его номера на дисплее телефона заставлял меня напрягаться в уверенности, что что-то опять стряслось.

По дороге домой я включаю телефон, чтобы проверить, не случились ли очередные неприятности. Среди пропущенных много звонков Вима. Я понимаю — что-то произошло. Звонила и Соня, что укрепляет меня в моем предположении.

Я не перезваниваю Виму, понимая, что мне сразу же прикажут немедленно куда-то явиться. Я звоню Соне. Наверное, она в курсе происходящего.

Соня снимает трубку и говорит, что Вим озверел.

— Что на этот раз? — спрашиваю я.

— Сначала он прессовал меня по телефону, а потом наехал на Питера у него дома.

Соня говорит о Виме резко негативно. Это меня сразу же настораживает. Обычно мы не отзываемся о нем плохо по телефону.

— Ладно, а сейчас?

— Питер заявил в полицию.

— О боже, только не это. Вим знает?

— Не думаю.

— Это ведь плохо кончится.

Я знаю, что он этого точно не потерпит. Сдать его полицейским значит подписать себе смертный приговор. Питер не понимает, во что он ввязывается.

И как я буду все это разруливать?

26 апреля 2013

На следующее утро он звонит мне спозаранку и в своем обычном приказном тоне говорит:

— Приезжай ко мне к магазину «Максис» в Муйдене.

Он не знает, что я уже в курсе происшедшего прошлым вечером, и мне понятно, что моя встреча с Вимом имеет жизненно важное значение для Питера. Сажусь в машину и еду в Муйден. Он уже ждет меня. Он знает, что Соня всегда звонит мне, если появляются какие-то проблемы, так что я начинаю с места в карьер:

А: Поцапался с Соней?

В: И с Питером, я был у него вчера.

А: Так.

В: Он в расстроенных чувствах позвонил Стину Франкену, считает, что ему угрожают.

А: Так.

В: Я вчера приехал к нему и говорю: так, значит, мое имя убрал, персонажа убрал, все, что касается меня, убрал. Иначе увидишь, что я с тобой сделаю. Его сучка тоже там была, а он говорит: «Я считаю, это угроза». Я говорю, я не угрожаю, я так и сделаю. Ты меня достал, чтобы ни имени моего, ни персонажа не было. Мне это кино на хрен не упало, достали уже, на хрен.

Вим в бешенстве от того, как с ним обошлись с правами на экранизацию. Его изображают в фильме, на котором все зарабатывают, а с ним никто даже не поговорил на тему того, сколько он сам с этого получит!

Я пытаюсь успокоить его.

А: Может, тебе стоит поговорить с Питером еще раз?

В: Если он снова скажет «нет», я его на месте пристрелю. Мне по фиг, одним больше, одним меньше.

Он говорит об убитых им раньше. Меня начинает поколачивать. Если он узнает об обращении в полицию и об официальном заявлении, то Питер точно пополнит список жертв.

Я очень беспокоюсь за Питера. Надо найти подходящий момент, чтобы намекнуть, что Питер мог заявить. Тогда он привыкнет к этой мысли и не взбесится окончательно, когда узнает.

А: А если он в полицию заявит?

В: Что ж, может попробовать.

Он знает, как его боятся, поэтому уверен, что Питер не осмелится это сделать. Никто не смеет сдавать его полицейским, а кто посмеет, сильно об этом пожалеет.

Именно это меня и пугает. О чем только думал Питер, оформляя заявление? Мне не по себе, я же сама уже довольно давно общаюсь с полицией. Мне опять кажется, что у меня это на лице написано.

В данный момент его волнует только Питер, так что на меня он особого внимания не обращает. Тем более я — человек, который активно пытается обратить ситуацию в его пользу.

Я пытаюсь заставить Вима переговорить с Питером. Не потому, что он, Вим, сделал что-то не так. На случай допроса в полиции надо иметь возможность представить дело так, будто во всем виноват как раз Питер.

В: Ну я скажу им, что он дерет мою сестру. Это же может меня расстраивать, вполне нормальное дело, разве нет? Думаешь, они на это не клюнут?

Для Вима все контакты между мужчиной и женщиной подразумевают секс, и в этом он тоже похож на нашего отца.

А: Ну, Вим, если ты такое скажешь, тебя в дурку закроют.

В: Это почему?

А: Ты сам подумай. Они взрослые люди, имеют право решать, с кем им трахаться. Не так? Ты не можешь решать это за свою сестру, которой 53. Ты ей не муж, ты только брат. Если ты представишь это в виде причины, прозвучит по-дурацки, тебе не поверят. Да ты и сам знаешь, что это неправда.

В: Разве нет? А Томас разве не то же самое говорил?

А: Ох, Вим, ты еще и Томаса вспомни! Я тебя умоляю!

Бедный Томас, которому его показания на Вима стоили жизни. Вим часто брюзжал по поводу того, что эти показания использовались в качестве дополнительных улик, чтобы упечь его за решетку. А теперь пытается воспользоваться ими. Мне было противно.

Я предпринимаю попытку подготовить Вима к тому, что Питер оформил заявление.

А: А если он официально заявит?

В: И хрен бы с ним. Чего будет-то?

А: У тебя забот прибавится.

В: Да что он может-то? Я так и скажу, мол, ну да, приехал к нему домой, попросил убрать меня из фильма. Я бедный человек, денег на адвоката, чтоб судиться, у меня нет, так что приехал и сказал лично. И всех дел. А если он скажет, что я ему угрожал, я буду говорить, что ему померещилось.

А: А что же ты ему все-таки говорил?

В: Неважно! Будет исходить на говно по моему поводу — переведу все стрелки на Соню. Слушай, Ас, я же прав. Они не могут снять кино про меня и остальных и оставить себе все деньги. А людям, про которых это кино, не заплатить.

А: Хм.

В: Это неправильно.

А: Ну да, но ты же можешь об этом сказать.

В: Нет! Потому что, Астрид, сколько раз тебе говорить — все делается неправильно.

А: Хм.

В: Асси, говорю тебе — мне это надоело. Просто бесит. Это дерьмо с… (неразборчиво). Я не согласен, поняла? (Делает «пистолетный» жест). Вот так!

А: Успокойся, пожалуйста! С ума не сходи, ничего не случилось, и все готовы решать по-хорошему.

Вим жестом приглашает меня выйти на улицу, как будто собираясь сказать мне нечто, о чем нельзя говорить в помещении.

В: Если я прихожу к нему и говорю, ладно, давай уладим этот вопрос, а он мне говорит: «Мне без разницы, я свои деньги уже получил»…

А: И что?

В: Я не отползу, поджав хвост, (шепотом) пристрелю его на хрен.

А: Да, но…

В: К этому идет, потому что достали!

А: Нет!

В: Астрид, с меня хватит!

После разговора в магазине «Максис» я поехала к Питеру.

Для меня это не пустые угрозы. Я уже видела, к чему это может привести. Я особенно серьезно отнеслась к этому после того, как Вим прошептал мне на ухо, что убьет Питера. Когда он переходит на шепот, все серьезно.

В очередной раз он загрузил меня информацией, заставив меня вмешаться. Я рассказала Питеру, что Вим грозится убить его. Я сказала, что воспринимаю это крайне серьезно и что ему следует это учитывать. Он должен быть готов к самому худшему, но ни в коем случае не говорить, что я его предупредила.

Питер выслушал меня и забеспокоился, но был непоколебим по поводу своего заявления. Вим зашел слишком далеко, и Питер хотел посмотреть, чем это закончится. А что еще ему оставалось делать? После драки кулаками не машут.

С тяжелым сердцем я поехала на работу, чтобы закончить кое-какие дела. Чертов Питер со своими дурацкими принципами, ну почему бы ему не уступить чуть-чуть, хоть разочек? Он такой упертый. Его поведение казалось мне неразумным, но в то же время я восхищалась его достойным ответом Виму.

Мои ответы нельзя было назвать достойными, и последние пятнадцать лет я и не пыталась противостоять Виму. А Питер так и сделал. Почему же я не могу? Брат настолько промыл мне мозги? Или я так боюсь Вима, потому что его запугивание напоминает мне отцовский террор моего детства?

Так или иначе, но я должна была помнить о фактах. Кор, Эндстра, Томас — вот примеры того, на что способен Вим, и это понимание определяло мои взаимоотношения с ним. Я подчинялась страху. Возможно, это не самая смелая реакция, но, по крайней мере, не самоубийственное поведение.

Я не провела у себя в офисе и часа, как снова позвонил Вим и потребовал встретиться с ним.

— Приезжай туда, где встречались последний раз.

Я снова поехала на парковку магазина «Максис».

— Этот козел оформил заяву, — сказал он ледяным тоном. — Ас, мне нужно знать точно, что он наговорил легавым. Поэтому слушай сюда.

Ну вот, опять я. Я понимала, что лучше уж я буду посредником, чтобы знать, что замышляет Вим. Его адвокат, Стин Франкен, сказал, что если по заявлению Питера его осудят, он получит проблемы с условно-досрочным освобождением, то есть, кроме всего прочего, будет досиживать еще три года.

И все из-за Питера — так он считал.

Вим прошептал мне на ухо, что если ему будет светить срок, то киллер будет нанят еще до того, как он сядет. И Питер отправится вслед за Томасом.

Мне нужно пригрозить этим Питеру и посмотреть, что можно сделать. Я опять оказалась двойным агентом.

— Прямо сейчас сможешь съездить? — спросил он раздраженно.

— Ну да, сейчас позвоню ему из машины узнать, дома ли он. Если нет, поищу в других местах. Все будет нормально. Дам тебе знать, когда переговорю с ним.

— Ладно, я с тобой свяжусь позже.

Питер был дома, и я поехала к нему, соображая, что сказать. Я хотела предостеречь его, но мне следовало очень тщательно выбирать выражения.

Конечно, мы были в доверительных отношениях с Питером уже очень давно, поэтому он знал, что совершил Вим и на что он может пойти вновь. Но я не могла полностью предугадать реакцию Питера на эту непростую ситуацию и совершенно не хотела, чтобы он запаниковал и повел себя непредсказуемо. Кто его знает, а вдруг он так испугается, что расскажет полицейским про наши секретные показания?

Считайте это паранойей, но я не могла так рисковать, и уже жалела, что мы вообще доверились Питеру. Я очень беспокоилась и собиралась настаивать, чтобы на эту тему он держал язык за зубами. Но Питер из тех, у кого есть собственное мнение на любой счет, так что сейчас мне надо вести себя на удивление аккуратно.

Я запарковалась прямо перед домом Питера, и он вышел на порог.

— Извини, Питер, это снова я.

Я сказала ему, что Вим ужасно нервничает из-за условно-досрочного и из-за своих угроз. Я решила, что будет неправильно выспрашивать Питера, что именно он написал в заявлении, но из того, что рассказали он и его жена Жаклин, я составила общее представление об этом. Я решила смягчить содержание их заявлений перед Вимом, чтобы удержать его от заказа на убийство Питера.

Тем же вечером я доложила Виму о том, что именно Питер заявил в полиции. Он был у Майке, и мы разговаривали на углу ее улицы. К 10 утра завтрашнего дня Вим должен был явиться в полицию в Хилверсуме. Повестка гласила, что его вызывают на допрос к участковому, но он опасался, что его там же и арестуют.

— Давай посмотрим, куда мне нужно явиться завтра. Поехали, — сказал он.

Мы проехали мимо участка, а потом посидели дома у Майке. Вим все еще был зол и обеспокоен. Он считал, что Питер напрасно пошел в полицию. Называл его педерастом.

Двойные стандарты Вима просто поражают. Если с ним что-то произойдет или при малейшем подозрении на это, он тут же побежит в полицию. Как это было, когда они с мамой ехали по Вестерстраат и ему показалось, что приближается киллер с намерением его убить. Он высадил маму на улице, а сам рванул в районный отдел полиции писать заявление. Как я говорила раньше, правила, которые он навязывает другим, не относятся к нему самому.

Разумеется, виноватой во всем стала Соня. Логика этого заключения была трудно постижимой. Но опять-таки Виму не нужно мыслить логически, ему нужно сделать виноватым кого-то еще. Сколько бы горя он ни причинял, он в этом не виноват. В этом отношении он — вылитый папаша. Всегда есть кто-то, кто заставляет его угрожать, издеваться, вымогать и убивать.

— Ну ладно, удачи завтра, — сказала я и попрощалась.

Следующим утром Вим позвонил мне рано, в семь утра. Он хотел увидеться и велел быть у «Максис» в Муйдене к восьми. Он сказал, что очень боится, что ему отменят условно-досрочное и что его задержат в участке. Вим думал, что сказать полицейским, чтобы не попасть в тюрьму. Он все еще хотел сообщить, что оказался у Питера, поскольку подозревал его в связи с сестрой. Он совершенно не отдавал себе отчета в том, насколько дикое впечатление произведет тот факт, что он считает нормальным руководить жизнью своей младшей сестры.

Я понимала, что его, скорее всего, отпустят, если я сейчас приду ему на помощь. Я этого совершенно не хотела, ведь всего четыре дня назад я сутками напролет давала секретные показания с единственной целью — упечь его за решетку. Кроме того, мне было ясно, что Питеру будет грозить серьезная опасность, если брат отправится на нары. Вим уже объявил, что сделает с Питером. Я не знала, договорился ли он уже об этом, но рассчитывать на другое я не имела права. Выбора у меня не было, пришлось помогать Виму.

— Если ты хочешь оттуда выйти, тебе лучше признаться, что действительно что-то было, слегка смягчить все, что рассказывает Питер, и рассказать свою версию того, что произошло.

Накануне само слово «признаться» вызвало приступ ярости, но сейчас, в сильном волнении перед предстоящим допросом, Вим стал восприимчивее к моим аргументам. Я подумала, что ему стоит разрешить конфликт с Питером еще до начала допроса.

— Просто позвони Питеру, поговори об этом, а на допросе скажешь, что вы все уладили, — убеждала я.

Существовал серьезный шанс, что Виму не придется отправляться в тюрьму, а его условно-досрочное освобождение останется в силе.

До допроса оставался час. Я дозвонилась Питеру и сказала, что у меня в машине Вим, и я очень хочу, чтобы они уладили это сами.

— Могу я передать ему трубку? — спросила я в ужасном волнении, думая про себя: «Только не отказывайся!»

К моему огромному облегчению Питер сказал:

— Ладно, давай.

Вим разговаривал очень мило, разумеется, обстебав самого себя по полной. Он сказал Питеру, что не хотел, чтобы так получилось. Таким образом, проблема была решена.

Вим рассказал полицейскому свою версию и отметил, что конфликт уже улажен. Полицейский захотел услышать это от самого Питера и позвонил ему. Питер подтвердил, и Вим мог отправляться восвояси. Выйдя из полиции, он сразу же позвонил мне.

— Можешь приехать туда же? — спросил он.

Я приехала в Муйден, и мы провели весь день вместе. Я дала ему хороший совет. Вопрос с отменой условно-досрочного освобождения временно отпал. Сама я предпочла бы другой исход, но это решение было самым безопасным для всех. День мы завершили дома у Майке.

— Я пошла домой, — сказала я.

— Провожу тебя.

Ему удалось не загреметь в тюрьму, и на смену страху снова оказаться на нарах пришло самодовольство.

На улице Вим сказал:

— Видишь, так это и делается: сначала их пугнешь, потом все разговоры. Теперь я хочу поговорить с Питером насчет авторских за кино.

Я не верила своим ушам — он собирается и дальше вымогать у Питера деньги. А меня сделал соучастницей — сыграл на беспокойстве по поводу Питера. Теперь я стала тем, кто будет передавать его послания Питеру. Мне поручалось сказать Питеру, что Вим не хочет фигурировать в фильме, и расстроен он на самом деле именно по этой причине. Вим запретил мне упоминать о деньгах, чтобы нельзя было истолковать это как вымогательство.

Я сознательно заняла позицию, которую обычно занимал Вим: встала между сторонами. Так я смогу управлять развитием событий, как он и делал раньше. В просьбе Вима занять это место были определенные плюсы. Я постараюсь записать вымогательство, поскольку это станет хорошим примером его обычных методов и дополнит мои собственные показания.

Понедельник, 29 апреля 2013

Утро следующего понедельника не сулило ничего хорошего. Вим звонит и требует приехать в ресторан «Перекресток» в Винквеене. По его виду я сразу определяю, что он сильно расстроен. Когда первоначальное напряжение в связи с возможной отменой условно-досрочного освобождения спало, Вим, судя по всему, сообразил, что вопрос об отмене условно-досрочного освобождения лишь отложен, а не снят полностью.

В: Ты со Стином уже поговорила?

А: Нет, а зачем?

В: Ну про условно-досрочное. Если меня признают виновным, с этой условно-досрочной фигней будут проблемы. Херовую шутку сыграл со мной этот говнюк. Он все в игрушки играет, никак не успокоится! Еще и болтать начнет повсюду, умник хренов.

А: Мне к нему съездить?

В: Мне кажется, он хочет довести это уголовное дело до конца. Мало им, что все кипятком писают по поводу этого сраного фильма, так мне еще нужно из-за этого на три годика заехать? Ты же понимаешь, что я сделаю, да? Я не просто угрожаю. Если меня на три года закроют, он свое получит. (шепчет) За эти три года он ответит. Моим детям будет плохо, и ему будет плохо. Астрид, я тебе так скажу, если я что решил, я это сделаю, обязательно! (шепотом) Астрид, если меня на три года закроют, («пистолетный» жест) ему точно кранты!

А: Нет.

В: Да.

А: Нет. Надо найти решение.

В: Я попробую порешать с Питером. Ему же лучше, если все решится полюбовно. А если действительно хочет ссориться, нет проблем. Я все ускорю и прямо сегодня вечером договорюсь с кем надо.

Вим собирается наехать на Питера, и я помню об участи Томаса. Я снова еду к Питеру. Хочу убедить его изменить заявление в полицию таким образом, чтобы оно не повлекло серьезных последствий для Вима.

Но Питера не так-то просто уговорить, и он как пить дать не испугается. Я оказалась в тисках между двумя сильными личностями. Питер не сдаст назад, и я заранее переживаю по поводу его реакции.

Если Питер упрется и я сообщу об этом Виму, он наймет киллера.

Боюсь, что Питер не осознает всю серьезность ситуации, того, что Вим на самом деле собирается привести свои угрозы в исполнение. Хотя если уж кто и знает, что представляет собой Вим, так это Питер.

Из разговора с Питером мне становится понятно, что он не против пойти на мировую, но и отказываться от своей версии событий не собирается. Я предлагаю назначить встречу для обсуждения. Питер согласен, и Стин, адвокат Вима, назначает встречу на завтра.

Я умоляю Питера согласиться с пожеланиями Вима. Он говорит, что постарается достичь компромисса, но не более того. Он собирается говорить спокойно и открыто. Я возвращаюсь к Виму и говорю, что все будет нормально.

30 апреля 2013

После встречи Вим просит меня подъехать. Я приезжаю домой к Сандре. Вим лежит на диване.

— Он не в настроении, что ли? — спрашиваю я Сандру.

— Думаешь, из-за меня?

— Ну что ты, ты же лапочка.

Вим хмыкает.

— Давай пойдем со мной.

Как всегда, мы выходим поговорить на улицу.

В: Я звонил ему вчера, вернее, он мне. Он считает, что все прошло неплохо, или как минимум что разговор был спокойный.

А: Ага.

В: Он доволен, что мы это сделали.

А: Он так и сказал?

В: Ну.

А: Он и Стину написал. Типа, хороший разговор, его устраивает.

В: Это же хорошо, да?

А: И Стин написал ему письмо от твоего имени.

В: Что я извиняюсь и все такое. Извинения, мать их опять, достало уже это.

А: Ну ладно тебе…

В: Достало, потому что непонятно же: какого хера, дебил пишет заяву ни с того ни с сего, а меня еще и извиняться заставляют.

А: Ну, Вим, если это нужно, чтобы не сесть на три года, в чем проблема-то, что ты так кипятишься?

В: Да, наверное, так. И Стин мне говорит, что эти три года они мне практически не смогут припаять. Нельзя, мол, дать тебе три года, если проблемы больше нет.

Эта была единственная причина, по которой он извинился, хотя и крайне неохотно. Его это совершенно не радовало, но оно того стоило. Стин считал, что они не смогут упрятать его на оставшиеся три года, так что Вим мог не думать об этом до поры до времени.

Когда эти события улеглись, на первый план вновь вышла тема прав на экранизацию: пора бы ему было уже и получить свою долю.

 

Права на экранизацию (2013)

Соня должна передать Виму 50 процентов своей доли в правах на экранизацию. Посчитав, что я на его стороне и меня можно задействовать в его схеме вымогательства, он послал меня к ней сообщить об этом.

Я сказала ему, что Соня не собирается давать ему 50 процентов. Об этом мы договорились с Соней заранее. Мы обе понимали, что такой ответ его не устроит, и его агрессивность возрастет вместе с риском для Сони. Тем не менее мы хотели получить еще один шанс сделать запись, подкрепляющую наши показания.

В обычной ситуации мы не посмели бы вызвать его гнев и немедленно согласились бы на все его требования, но теперь мы хотели ускорить запущенный нами процесс, чтобы его осудили за Кора. При содействии Департамента юстиции или в отсутствие такового.

Мы решили записать достаточное количество материала, чтобы в случае, если Департамент юстиции будет продолжать бездействовать, можно было отдать его Питеру да Вриесу или Джону ван ден Хейвелу. Тогда компромат попадет в СМИ, и это заставит следствие пошевеливаться.

А: Я поговорила об этом с Соней. Она сказала: «Считаю, что у ребят тоже есть права, у детей Кора».

В: Дело ее, но меньше чем 25 процентов я не возьму. Пусть она со своими деньгами делает, что хочет, а я со своими. Хочет отдать их детям — пожалуйста, чего со мной-то торговаться по этому поводу.

А: Понятно, но она-то говорит — по 12,5 процента на каждого. На четверых, вместе с детьми.

В: Может, вообще на восемь поделить? Давайте еще и Майеру с Беллаардом чего-то выделим. Ладно, Ас, я не согласен на 12,5 процента, на этом все. И никакого фильма в этом случае тоже не будет. Я со всем этим заканчиваю, а у Боксера появляются проблемы, потому что меня так не устраивает. Слушай, понятно же — на меня и так все это говно вылили, и еще три года на мне висят.

А: Ну да.

В: И все из-за нее. Пусть радуется, что я согласен на двадцать пять, а не на пятьдесят. Достала.

А: Я считаю, вам двоим следует договориться.

В: Я же ей уже все сказал, нет?

А: Хм.

В: Яснее некуда, а она там пусть считает, мне по фиг. Ее расчеты — не ко мне. Могу посчитать за нее, один хрен, результат будет тот же. Скажет: «Я так не хочу» — тоже нормально. Увидишь, что я с ней сделаю. Просто станет следующей на очереди, мне без разницы, понятно? Она — не она, мне все равно.

А: Нет.

В: Асси, слушай меня внимательно. Я все сказал. Лавку закрыли, больше не торгуемся. Они и так все время заставляют меня кланяться и приседать, когда я не хочу. Ладно, все нормально, но хорош уже торговаться-то, не надо меня злить. Кто меня злит, с теми я ссорюсь. И она получит настоящую ссору. У нее будут со мной проблемы. И вот что, Асси, я уже ничего менять не буду, а на Ричи мне плевать. Понимаешь, Ричи и Фрэн толком ко мне и на свиданки-то не приходили, от силы пару раз были. Ричи какой-то, Фрэн какая-то — они мне никто. На машинах катаются, живут — горя не знают. Ладно, как хотят. Денег у меня не будет — они свое получат. Поговорю еще с Питером, посмотрим, чего будет. Куда пойдет. Скажешь Соне…

А: Я сегодня с Соней не встречусь.

В: Да и не надо. Все равно ей со мной не торговаться. Я все сказал, а если будет меня и дальше бесить, я сделаю так, что ей вообще ничего не достанется. Поделим все на троих с Майером с Беллаардом, и с концами. Она права не имеет. Они на тачках рассекают, Асси! Во живут, я валяюсь! Понимаешь? Астрид, послушай…

А: Нет, Вим, Соня тебя всегда навещала.

В: Ладно, но я тебе скажу так: вот я не могу зайти к Фрэн, когда она родила, а все эти марокканцы об этом знают, и все к ней ходят, и все остальные у нее были, а я, видите ли — потом, когда она отдохнет. Это оскорбление.

А: Хм.

В: Понимаешь? Унижают меня, как хотят. Вот я им и устрою, заберу у них на хер все, а не понравится — сами захотели («пистолетный» жест). Все ведь очень просто.

А: Нет, не просто. Ты же о семье своей говоришь, понимаешь?

В: Ас, мне теперь уже по фиг. Слушай, не позволю я своей семье постоянно меня иметь, ясно? Да, все про деньги, потому что у нее хватает наглости требовать денег, она хочет бортануть меня с этими 12,5 процентами, да какого хрена-то? Она ни на что прав не имеет, вообще ни на что.

Мы возвращаемся к Сандре — подружке, у которой Вим в основном живет. Там его тирады продолжаются.

— 25 процентов ей, 25 — мне, точка. Плевать я хотел на этих детей. Они никогда ничего для меня не делали.

Если она хочет отдать часть детям, а у самой ничего не остается, это ее проблема. Хочет поссориться из-за каких-то процентов — поссоримся.

Теперь дело уже не в деньгах. Срал я на деньги. Я за деньгами никогда не гнался. Это не про деньги вообще. Это про уважение и честность, а вот к таким вещам я очень серьезно подхожу.

Если я завелся, то все — обратной дороги не будет.

Сплошное издевательство. Они ставят себя выше меня.

Не надо мне говорить, чтобы я по-честному относился к Фрэн. По-честному я бы должен ей башку на хрен снести. Трепло обнаглевшее.

25 процентов — мои. Они пытаются отобрать у меня мое.

* * *

Последняя цитата отражает всю суть. Раз Вим решил, что что-то его, значит, это действительно его. А если законный обладатель так не считает, значит, он отнимает это у Вима.

 

Арест Вима (2013)

— Вим арестован! — кричит Соня. — Это из-за наших показаний?

— Понятия не имею. Они ничего не говорили, да и не стали бы сообщать нам заранее. Надо выяснить причину ареста, чтобы понимать, связано ли это с нашими показаниями.

Я звоню одной из Этих Двух и спрашиваю, за что арестован Вим.

— Правильно ли мы понимаем, что по нашим делам что-то начинается?

Как ни странно, она утверждает, что ей тоже ничего не известно.

— Как это вы ничего не знаете? Вы же относитесь к следственному отделу, разве нет? — удивленно говорю я.

— Они и нам заранее не говорят.

Я объясняю ей, что мне крайне важно знать это. Ведь я должна понимать, что мне говорить на работе — там тоже никто ничего не знает. Представьте, что все, что мы наговорили, всплывет в новостях — моим коллегам это совсем не понравится, и тогда прощай, работа.

Это был момент мучительной неопределенности: наши жизни могли кардинально измениться, а все опасности — в одночасье материализоваться.

Я пребывала на грани нервного срыва. Мне нужно было срочно выяснить, за что арестован Вим. Мне уже звонил Стин, а я не могла с ним разговаривать, если речь идет о делах, по которым я давала показания.

Я проверила, не знает ли что-то подружка Вима Сандра. Но ей неизвестно о наших показаниях Департаменту юстиции.

Сандра поговорила с Яном, парнем из гаража. Вима взяли на въезде, просто попросили проехать с ними, без конвойных. В квартире Сандры тоже было тихо — ни выбивания дверей, ни обыска, ничего подобного.

Похоже, что главной целью операции являлся не он сам, так что арест не связан с делами, по которым мы дали показания.

Догадку быстро подтвердили Эти Две. Чувство облегчения, что момент пока не наступил и наша жизнь еще не перевернулась вверх дном, немедленно сменился разочарованием. Почему его до сих пор не арестовали за убийства?

Оказывается, Вим арестован в числе других по подозрению в вымогательстве. Его арест не связан с нашими показаниями, так что мы должны вести себя как можно естественнее.

Это значит, что мы не можем отклоняться от привычного режима: ходить на свидания, передавать в тюрьму одежду, переводить деньги на его тюремный счет, чтобы он мог себе что-то покупать. Мы должны делать вид, что ничего не происходит, как будто это не мы надеялись в день ареста, что его наконец-то посадят по делу Кора. Мы должны делать вид, что не разговариваем с полицией.

Единственный наш плюс в этой ситуации — короткая передышка, которая нам так нужна. Напряжение полностью вымотало нас.

Пока Вим сидит, я заканчиваю давать свои секретные показания. Как хорошо ездить на место встречи не в таком взвинченном состоянии. Я стала обращать внимание на разные приятные мелочи.

Звонок Сандры застал меня в машине. После сорока четырех дней ареста Вима выпускают. Он снова свободный человек.

Опять начинается.

 

Аудиозапись (1995/2013)

Оказалось, что записывать разговоры — целое искусство.

Мой единственный опыт с диктофонами был связан с Яапом. Я всерьез подозревала его в очередной измене и прямо спросила об этом. Он, разумеется, все отрицал. Он сказал, что это бзик, я, видимо, рехнулась. Я поделилась подозрениями со своим психотерапевтом.

— Как я могу доказать, что он врет? Я же не могу обвинять его только на основе того, что мне кажется. Он детьми клянется, что это неправда.

— В таком случае тебе надо проверить свои подозрения.

— Зачем?

— Чтобы понять, соответствуют ли они действительности.

— А как это сделать?

— А почему ты не наймешь частного сыщика? — спросила она так, будто речь шла о вполне обыденной вещи.

— А как же тогда неприкосновенность его частной жизни, а взаимное доверие, которое должно существовать у пары?

— Все это замечательно, пока все хорошо. Но если начинаются проблемы, то ты обязана дойти до их сути. Если окажется, что ты ошибаешься, то в первую очередь надо будет задаться вопросом, почему ты стала его подозревать. Тогда это твоя проблема, и мы сможем ее обсудить. Но если ты права, то он обманщик, и ты не обязана мириться с этим.

Вот! Вот поэтому мой психотерапевт — Лисбет, а не какие-то там придурки.

Частный детектив был, конечно, мне не по средствам, и поэтому я отправилась в шпионский магазин на улице Постесвег. Если можно нанимать частного детектива, то и оборудование для слежки тоже допустимо.

— Тебе, дорогуша, надо брать вот это, — сказал продавец.

— Ладно, а стоит сколько?

— Тысяча двести гульденов.

Тысяча двести? У меня таких денег не было. Я едва могла наскрести триста.

— Могу отложить для тебя, — сказал он.

— Хорошо, мне надо подумать.

Мыслями карман не наполнишь, поэтому я обратилась к маме и сестре. Об изменах Яапа я им ничего не говорила — из-за Мильюшки я не хотела, чтобы они начали относиться к нему иначе. Но они сразу поняли, зачем мне это нужно.

— Ты хочешь поймать его на измене, верно? — спросила мама.

Они дали мне денег, так что оборудование я купила. Из нашей старой квартиры я выехала, но ключ сохранила. И когда его не было дома, я установила аппаратуру.

Я зашла к друзьям и рассказала им, что сделала. Мне было очень не по себе, и всего через пару часов я решила вернуться и демонтировать аппаратуру. Я заметила, что какая-то запись уже появилась. Похоже, Яап заходил домой.

— Послушаю, пожалуй, — подумала я.

И мне сразу же повезло. На записи был телефонный разговор Яапа с женщиной, в котором он говорил, что в восторге от ее беременности, но не хочет, чтобы об этом узнала я. Я прослушала, как он договаривается о встрече с ней в отеле, и этого было вполне достаточно. Первый же опыт с записью увенчался успехом.

Но с Вимом все обстояло иначе. Яапу и в голову бы не пришло, что его пишет собственная жена. А Вим подозревал всех и вся, потому что записывал всех сам.

— Я — самый лучший в этом деле, — похвастался он мне летом 2013 года.

Я никогда не знала наперед, получится ли у меня записать его. А когда получалось, качество записи сильно зависело от обстановки — места, уличного движения, шелеста верхней одежды и чего угодно еще.

А его шепот был вообще едва различим на записях, к моему постоянному огорчению. О главном Вим всегда говорил шепотом, а это было как раз то, что было мне отчаянно нужно, — изобличающие его факты.

Детально пересказать содержание наших разговоров я могла, но было нужно, чтобы люди услышали его самого — это было бы неопровержимым доказательством.

Прийти домой после долгого общения с ним на улице, во время которого он сообщил немало ценной информации, и услышать при воспроизведении только глухое неразборчивое бормотание — это было ужасно.

В надежде решить эту проблему я стала искать себе зимнюю куртку с высоким воротником. Его шепот станет различим, если поместить микрофон где-то между ухом и верхом ключицы. Это было намного более рискованно, чем в лифчике или за воротником, но я решилась.

Если хоть раз у меня получится, это подкрепит мои показания и подтвердит слова Эндстра о том, что важные вещи Вим всегда говорит шепотом.

* * *

— Так, поехали в «Нортфейс» тебе за пуховиком, — сказал он, услыхав от Сандры, что мне нужна зимняя куртка.

Ну кто ее за язык тянул?! Не хватало с ним еще и за курткой ездить.

— Да нет, спасибо, я сейчас занята, — попыталась отказаться я.

— Молчать. Смотаемся на скутере, через полчаса вернешься, — приказал Вим. И пошел к скутеру.

— Вот спасибо тебе, Сандра, теперь я с ним влипла.

— Извини, — буркнула она.

В фирменном магазине «Нортфейс» на улице Калверстраат он сказал:

— Померяй вот эту. Майке ходит в такой же.

Это был длинный черный пуховик, не лишенный, впрочем, некоторой элегантности. «Нортфейс» — его любимая марка одежды. В ней не холодно ездить на скутере, и я тоже не буду мерзнуть.

В моей куртке была спрятана записывающая аппаратура, и я отнюдь не горела желанием ее снимать.

— Примерь, я подержу твою куртку, — повторил Вим.

Подержать мою куртку? Ни за что! Ни в коем случае — он ведь сразу все обнаружит. Но слишком упорно отказываться тоже нельзя, поэтому я совершенно спокойно сказала:

— Да не надо, пусть она здесь полежит.

— «Нортфейс» лучше всех, — заявил Вим. — Тебе идет — надо брать. — С этими словами он понес пуховик на кассу.

Черт, теперь придется это носить, потому что он купил его для меня, а если я буду в чем-то другом, это вызовет подозрения. С другой стороны, раз мы покупали вещь вместе, он не подумает, что в ней что-то спрятано, так что, может быть, этот пуховик даже кстати.

К моему огромному облегчению, пуховик оказался очень даже подходящим для целей записи разговоров. Правда, для этого потребовалась некоторая изобретательность в области шитья. Я слегка распорола шов на воротнике и спрятала в образовавшуюся узкую щелку свое устройство. Пришила сверху липучку, чтобы можно было открывать и закрывать кармашек. Воротник был на уровне моих ушей. Правда, когда он будет шептать, его глаза окажутся тоже очень близко, так что мне оставалось лишь уповать на то, что Вим ничего не заметит.

На нашу следующую встречу я пришла в пуховике. Я не прятала в него аппаратуру, потому что заранее понимала, что он сделает. Я сняла куртку и — вот вам пожалуйста! — он сразу схватил ее со словами:

— Смотри, Сан, какая классная штука! Пощупай — это водонепроницаемая ткань. Суперская курточка!

Вим повертел куртку в руках, внимательно рассмотрел ее и ощупал, но на новую застежку на липучке внимания не обратил. Пуховик успешно прошел тест.

На следующую встречу я могу спокойно прятать в него свое записывающее устройство.