– Грин! Ты где пропадаешь? Почему у тебя не отвечает сотовый?

Не очень приятно, возвращаясь с обеда, столкнуться в холле с рассвирепевшим начальником ростом в шесть с лишним футов, стремительно идущим тебе навстречу. Особенно после самого напряженного начала рабочего дня в своей жизни, когда пришлось уволить сразу троих человек. Меня все еще подташнивает от волнения.

– «Здравствуй, Кирби! С Новым годом! Хорошо провела выходные?» – «Да, Бэннинг, прекрасно, спасибо, что спросил. А ты?» – Я пытаюсь шутить, хотя поддевать начальника – не лучший способ общения с ним, если рассчитываешь сделать карьеру.

Пусть знает – я никому не позволю орать на себя.

– Мне плевать на твои выходные, – заявляет шеф. – Да и новый год начинается не слишком удачно, во всяком случае, для тех троих, кого ты только что уволила. Ко мне в кабинет. Сейчас же. – Он круто разворачивается, явно ожидая, что я последую за ним.

Учитывая, что все-таки Бэннинг – мой босс, решаю повиноваться.

Мы доходим до его углового кабинета, он нетерпеливо машет рукой, загоняя меня внутрь, и хлопает дверью – чуть сильнее, чем нужно. Робко располагаюсь в кресле для посетителей: похоже, взрыв произошел раньше, чем я ожидала.

– О чем ты думала, черт возьми? Нет, не отвечай! Ты явно вообще не думала. Вряд ли хоть какая-то мысль промелькнула в твоей безмозглой голове, когда сегодня утром ты, ни с кем не посоветовавшись, избавилась от всех сотрудников отдела маркетинга. – Он принимается расхаживать по кабинету, потом плюхается в кресло по другую сторону стола и впивается в меня взглядом.

Хочу ответить, но Бэннинг обрывает меня:

– Ничего не желаю слышать. Ты здесь чуть больше четырех месяцев, а уже уволила четверых. Участвуешь в конкурсе «Увольняйте в среднем по работнику каждый месяц, и выиграете путевку на Барбадос»? По какому поводу новая серия казней?

Скрещиваю руки на груди и грозно прищуриваюсь. Каждый раз, встречаясь с шефом, я не менее пяти минут размышляю о том, что Бэннинг Стюарт, президент и главный исполнительный директор компании «Кнут и кружево», удивительно напоминает Хью Джекмана (очаровательного, каким тот был в фильме «Кейт и Лео», а не мохнатого урода из «Людей Икс»); интересно, а смогла бы я уговорить его (Бэннинга, а не Хью) пригласить меня на вальс?

Сейчас не самый подходящий для этого момент, хотя на нем великолепный кремовый свитер крупной вязки и темно-синие брюки.

– Ты закончил? Если твоя тирада завершена, мне хотелось бы дать объяснение своим полностью оправданным действиям.

Он сверкает своими – признаюсь честно – изумительными зелеными глазами. Тесса, мой дизайнер по интерьеру, наверное, сейчас назвала бы такой оттенок арктически-ореховым. Ой, я опять не о том думаю…

– Нет, я не закончил. Моя, как ты авторитетно заявила, «тирада» продлится еще минут десять, не меньше, но давай представим, исключительно для порядка, будто ты понимаешь, что я твой начальник, и у тебя действительно были законные основания, чтобы одним ударом ликвидировать весь свой штат. Что ж, послушаем твои доводы. – Он проводит рукой по темным, волнистым волосам (во избежание недоразумений позвольте добавить: никогда не любила брюнетов, вот блондины – другое дело) и смотрит на меня. – Ну?

– Хорошо. Я предоставила Микки и ее команде дополнительные три недели на подготовку основ плана по продвижению новой линии. Делала им предупреждение за предупреждением, с самого Дня благодарения. Сегодня назначаю собрание, а у них ничего не готово. Пусто. Ничего. Ноль. И никто даже не соизволил смутиться. «Кирби, Рождество ведь было совсем недавно. Кирби, у меня же дочка болела. Кирби, мой пес сожрал все бумаги». Жалкие оправдания! Слишком мелко и слишком поздно.

Встаю, теперь моя очередь расхаживать туда-сюда.

– Мы должны были выпустить эту линию в конце месяца, до моего отъезда в Италию, и я хотела, чтобы перед моим отъездом все было сделано и многократно проверено. Меня не будет три недели, и я не хочу, чтобы мой мобильный разрывался от звонков, когда я буду плавать на гондоле по Венеции с каким-нибудь пылким красавцем в тельняшке. – Я резко поворачиваюсь, вижу, что шеф уставился на мои ноги, и чувствую, как мой и так не слишком управляемый нрав окончательно выходит из-под контроля. – Примерно на три фута выше, если ты заблудился.

– Что? – хмурится Бэннинг.

– Мое лицо. Оно примерно на три фута выше, а не там, куда ты смотрел.

– Ну… Я не… Черт, Кирби, не уходи от темы! И как, скажи на милость, ты собираешься отправиться в трехнедельный отпуск, да еще за границу, уволив всех, кто может управлять работой отдела в твое отсутствие? Твой отпуск отменяется, если только ты не извинишься перед теми тремя сотрудниками и не восстановишь их. – Он вскакивает и делает шаг ко мне. – Кстати, твои ноги не так уж и впечатляют, так что будь поскромнее.

Ха! У меня потрясающие ноги. Я очень, очень много над этим работаю. Три часа занятий пилатесом и двадцать миль трусцой в неделю – думаю, это немало. Но все это совершенно не имеет отношения к делу.

– Я не собираюсь их восстанавливать. Они не сделали буквально ничего за все время моего пребывания в компании. В действительности, если судить по числу поощрений в личном деле каждого, они вообще мало что сделали с момента приема на работу. При этом все они получают громадные премии по случаю праздников, так что на время поиска новой работы денег им хватит.

Сжимаю руки, сдерживая желание толкнуть шефа в грудь, и продолжаю:

– Бэннинг, я хочу точно знать границы своих полномочий. Ты обещал полный контроль над отделом, а теперь указываешь мне, как управлять подчиненными. Тебе это не кажется неразумным? – Не хочу быть уволенной, но и работать так не могу.

Бэннинг, однако, наживку не заглатывает.

– По-моему, у тебя уже нет подчиненных. Либо ты восстанавливаешь всех, либо остаешься без отпуска. Хоть я и согласен, что эти трое работали не очень эффективно…

Ха!

– … я все равно не позволю тебе на три недели покинуть страну, не оставив для страховки никого.

Рядом со мной он смотрится угрожающе огромным, даже когда я в сапогах от Стива Мэддена с трехдюймовыми каблуками. Не слишком приятное ощущение. Раздражает. Однако я стараюсь, чтобы мой ответ звучал примиряюще.

– Послушай, Бэннинг, я целый месяц буду работать за троих и подготовлю все так, чтобы оставшиеся сотрудники могли осуществить запуск товара и без меня. И еще найду новых людей – таких, кто действительно хочет работать и зарабатывать. Мой отпуск не обсуждается – он был одним из условий, на которых я согласилась на эту работу.

Бэннинг погружается в кресло, и на его лице появляется ухмылка, заметив которую маленькие дети с ревом убежали бы к своим мамочкам.

– Вам пора бы понять, мисс старший вице-президент, что в бизнесе все может быть предметом переговоров. Если бы ты помягче относилась к подчиненным, может, они больше старались бы, видя в тебе хорошего человека. Кстати, что случилось с твоей секретаршей?

– Хорошего? А что значит «хороший»? Скучное слово, которое употребляют скучные люди! Моя секретарша не хотела работать на женщину, а уж тем более – на женщину моложе ее. Ее час пробил, когда она отказалась помочь мне сшить документы для заседания совета директоров, заявив, что это, видите ли, не входит в ее обязанности, после того как я сама всю ночь просидела у копировального аппарата. Впрочем, это – давно позади. Приятно, что у моей новой помощницы, похоже, действительно есть мозги.

– Значит, прошлый месяц давно позади? Так это теперь расценивается?

Вновь нарезаю круги по кабинету и чувствую, как во мне пробуждается итальянка. Бабушка бы мной гордилась.

– Я слишком много работаю сама, чтобы мириться с чужой ленью.

Вот дерьмо! Не могу поверить, что произнесла это, – точно так говорил мой отец. Он уже пять лет как умер, а я все еще ясно слышу, как он орет на маму по среди ночи, выпив кружку пива, а точнее – кружек семь.

«Я слишком много работаю, чтобы жрать эту бурду».

«Я слишком много работаю, чтобы слушать твою болтовню о детях».

«Я слишком много работаю, чтобы мириться с твоей ленью».

Мотаю головой, пытаясь выбросить из нее эту дрянь. Бэннинг продолжает говорить, но до меня долетает лишь окончание фразы:

– … быть хорошей?

Глубоко вздыхаю:

– Прости – я не расслышала, что ты сказал?

Он удивленно смотрит на меня:

– Я… С тобой все в порядке? Ты какая-то бледная.

«Никогда не показывай слабости. Лучшая защита – нападение».

– Все отлично. Просто не привыкла начинать неделю с выслушивания крика придирчивого начальника. Что ты там говорил? – Пытаюсь говорить нежнейшим голосом – «слаще, чем мокко с тройным шоколадом и дополнительной порцией сливок», но это не действует.

Видимо, Бэннинг принадлежит к категории фанатиков здорового питания, которые не едят сладкого.

Опять он встает со стула.

– Здорово. Тогда как можно более придирчиво проанализируй то, что я сейчас скажу. Думаешь, ты – замечательная начальница? Так давай заключим пари.

– Что? Пари? Какое пари? – Кажется, у него поехала крыша.

Вероятно, от перенапряжения – нелегко все же быть главным исполнительным директором круп ной корпорации, когда тебе тридцать пять. Может быть, он не выдержал и надорвался?

И теперь я могу рассчитывать на его место.

Осматриваюсь по сторонам. После небольшого ремонта мне бы здесь было вполне комфортно. Думаю, надо позвонить Тессе и…

– Кирби? Ты меня слушаешь?

Проклятие! Придется слушать, по крайней мере пока его действительно не увезут отсюда в смирительной рубашке.

– Да, конечно. Какое пари? И еще, позволь спросить, из самых лучших побуждений: ты, случайно, не принимаешь какие-нибудь лекарства? – Широко улыбаюсь, надеясь, что моя улыбка неоднозначно выражает мысль: «Все будет хорошо, просто подожди – сейчас принесут ксанакс».

Бэннинг вскидывает голову и смотрит так, будто это не у него, а у меня нервный срыв.

– Что? Нет. Хотя да, я принимаю витамины, но… А-а-а, черт! Опять я попался на твои уловки! Я говорю о твоей должности. О поездке в Италию. О твоих офигенных организаторских способностях. И предлагаю заключить пари.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но если тебя это успокоит, то, пожалуйста, объясни мне. – Прислоняюсь к стене и прячу руки за спину, чтобы он не видел, как я впиваюсь ногтями в ладони.

«Никогда не показывай страха, трусишка».

Прекрасно. Это тоже из репертуара моего отца, человека, чье представление об организаторских способностях сводилось к тому, чтобы бить по голове каждого, кто ему возражал.

– Ну, давай, говори. Какое пари?

– Если за ближайший месяц сумеешь добиться, чтобы хоть один человек – любой – назвал тебя хорошей, милой, славной, доброй и тому подобное, можешь ехать в Италию. Если нет – останешься здесь и будешь работать. – Он складывает руки на груди, и вид у него при этом делается удивительно, тошнотворно, омерзительно самодовольный.

– Спятил? Думаешь, я рискну давно запланированной поездкой в Италию – и билетами, не подлежащими возврату, стоит добавить, – ради какого-то ребяческого пари? Мы что, в младших классах? – Я так разъярена, что почти чувствую, как мои волосы встают дыбом.

Интересно, можно ли умереть от ярости?

– Эй, это ведь ты считаешь себя и большой начальницей, и душой компании. Думаю, ты сама понимаешь: почти невозможно всего за четыре недели найти кого-нибудь, кто сочтет тебя славной девушкой. Такое кардинальное изменение личности займет пару лет, не меньше…

Бэннинг, раздвинув губы, демонстрирует безупречные зубы, но на улыбку это не очень похоже. По крайней мере, на приятную улыбку.

– Ты просто невменяем. Я ни за что не поставлю на карту свой отпуск ни в споре, ни в любой другой твоей гл пой затее. Разговор окончен.

Поворачиваюсь к двери, обдумывая, насколько сильно нужно хлопнуть ею, чтобы одна из картин слетела со стены.

– Совсем-совсем слабо? – Голос очень тих, и я едва его слышу.

Но все-таки слышу!

Гнусный подонок. Как раз перед Рождеством мы обе дали с Бэннингом, и я упомянула, что мы с Джули обожаем фильм «Рождественская история» и с каким изумлением обнаружили, приехав однажды в Нью-Йорк за покупками, что окна «Мэйси» оформили в точности как в том фильме. Мы совершенно обезумели, в результате накупили тонны елочных игрушек и других украшений для дома. Кукла Ральфи с качающейся головой до сих пор стоит у меня на столе.

Шеф бросает мне вызов, сразу перейдя к «совсем-совсем слабо», минуя просто «слабо». Это не только серьезное нарушение этикета, но и весьма нелепый оборот речи для взрослого человека. И я этого так не оставлю.

– Ты, наверное, шутишь. Мы только что обсуждали будущее новой товарной линии нашей компании, а ты подначиваешь меня детской дразнилкой?

– Все правильно, Грин, А что такое? Кишка тонка? Хорошо, давай увеличим ставку. Забудь про Италию. Если выиграешь – если кто-нибудь, кто угодно, назовет тебя хорошей, милой, приятной или как-нибудь вроде того, – то останешься на своей должности.

Теперь на его лице ни тени улыбки, никакой, даже зловещей. От удивления я раскрываю рот. Босс явно не шутит.

Он грозится меня уволить.

– Я не могу… Ты не можешь…

– Еще как могу.

Этот человек не знает, с кем связывается. Я гордо поднимаю голову:

– Хорошо. Я принимаю твое дурацкое пари. Давай уточним ставки.

Бэннинг садится за свой стол и тянется к телефону.

– Мы только что их уточнили. Я занят, Кирби, и я уверен, у тебя в отделе еще остался кто-нибудь, способный помочь спасти ситуацию. Не забывай про отчеты.

Нужно проявить твердость. Так просто он от меня не отделается.

– Нет, я хочу знать, какова твоя ставка. В случае проигрыша. Готова выслушать предложения.

Он откладывает телефон и смотрит на меня долгим, оценивающим взглядом.

– Мы только что договорились. На кону твоя должность.

– Она у меня уже есть. Я хочу больше.

– Что ты задумала?

Улыбаюсь, стараясь как можно больше походить на акулу.

– Я хочу публичного извинения. Ты устроишь собрание персонала и публично извинишься за то, что подверг сомнению мою компетентность.

– Идет. – Бэннинг вновь хватается за трубку.

– И не спорь со мной, я… э-э… Что?

– Я сказал – идет. Теперь, если не возражаешь… – Он набирает номер и указывает мне на дверь.

Уходя, забываю хлопнуть дверью, ошеломленная столь быстрым согласием. Я готовилась к сражению, а он…

Ах вот оно что!

Он полностью уверен в победе и даже мысли не допускает о том, что ему придется передо мной извиняться.

Кажется, что из легких, свистя, разом вышел весь воз дух, и я в изнеможении прислоняюсь к стене рядом с закрытой дверью его кабинета. Мысли стремительно мчатся, будто белки бегают в колесе.

Бэннинг абсолютно уверен.

Неужели у меня и впрямь такой ужасный характер?

Устало иду к своему кабинету и понимаю, что мне придется выяснить это за четыре недели.