10

Когда на следующее утро Джош очнулся после глубокого забытья, он удивился, осознав, что все еще находится в Дитмарше. Затем вспомнил о Кроули и почувствовал дурноту при мысли о том, каково тому пришлось перед смертью. Было ли ему страшно? Знал ли он о том, что произойдет? У Джоша было много времени, чтобы все это обдумать.

День тянулся невероятно долго. Было Рождество, но никому не позволили выходить из камеры. Зэкам ничего не приносили. В какой-то момент в коридоре поднялась суматоха: чьи-то ботинки застучали по полу, кто-то быстро пробежал, распахнул дверь так, что она стукнулась о стену, и позвал врача. А затем все снова утонуло в океане безразличия и молчания. Джошу хотелось, чтобы рождественские праздники поскорее закончились. Он думал о матери и мучился от пустоты в душе. Ему казалось, было бы лучше, если бы он вообще не появился на свет.

Вечером ему велели раздать больным подносы с едой. Впервые надзиратели о чем-то просили его. Покорный и полный сил, он медленно поплелся по коридору, с удивлением заглядывая в многочисленные камеры. Большинство постояльцев вели себя спокойно. Они сидели на кроватях, раскачиваясь из стороны и сторону, или бродили по камере, отгоняя невидимых мух. Некоторые пытались узнать у него последние новости, но Джошу нечего было им рассказать. Человека без лица пришлось кормить с ложечки. Джош поставил поднос на край койки и наполнил ложку. Когда ложка оказалась во рту заключенного, он механически проглотил ее содержимое, Джош кормил страдальца до тех пор, пока его рот не перестал открываться. Затем Джош вытер складки кожи на его лице, опасаясь, как бы он не протянул свои узловатые руки и не дотронулся до него.

К тому времени, когда Джош добрался до отделения интенсивной терапии, ему уже хотелось вернуться в свою камеру. Он собирался оставить подносы на хромированном столике в коридоре, но усталый и загруженный работой санитар велел закончить дело.

Палата напоминала пещеру — здесь было холодно и пахло антисептиками. Низкая температура лучше способствовала обеззараживанию. Стены были покрыты толстым слоем штукатурки, благодаря чему углы становились не такими острыми. В верхней части их покрасили серой невзрачной краской. На потолке, находящемся на высоте шести метров от пола, висели флуоресцентные лампы, излучающие слабый свет. Кровати стояли в нишах, напоминающих по форме арки.

Он обратил внимание на пациента, возле которого стоял аппарат искусственной вентиляции легких, гремящий, как старый мотор. Рядом под капельницей лежал настоящий доходяга. Джош подумал, что ему вряд ли понадобится еда, поэтому двинулся дальше, колесики тележки гремели по каменному полу. Он положил поднос на живот больного и сунул ложку ему в руку, затем поставил подносы на тумбочки у двух соседних кроватей, где пациенты спали. После этого подошел к кровати, огороженной решеткой, и увидел Элгина.

Даже в бессознательном состоянии, прикованный к кровати, Элгин вызывал у него животный ужас. На занятиях брата Майка он всегда носил майку, чтобы продемонстрировать татуировки: на его широких плечах расправляли крылья хищные птицы, локти обвивала паутина, а голые ангелы с большими сиськами уютно расположились на его груди. По словам Кроули, Элгин ходил на занятия, чтобы не утратить навыков работы с тушью на случай, пусть и весьма маловероятный, если ему удастся выйти на свободу и открыть свой салон. Теперь половину лица Элгина покрывала марля, на которой проступили кровавые пятна. На его шее виднелись швы и порезы, похожие на черных мух, прилипших к запекшейся крови. Он крепко прижимал под мышками простыню, которая как палатка поднималась над его грудью. Казалось, ее специально так положили, чтобы она не прикасалась к ужасным ранам, скрытым под ней. Вид у него был совершенно беспомощный, но вместе с тем на редкость устрашающий. Дверь в клетку была закрыта, но замка Джош не заметил. Элгин в любой момент мог освободиться от пут, встать и открыть дверь, а Джош был слишком напуган, чтобы сдвинуться с места.

Неожиданно сзади послышался недовольный голос, и Джош обернулся, чтобы определить источник возмущения.

— Куда ты так спешишь? Кое-кто вполне может съесть его обед.

Это был Рой. Он сидел на кровати в своей нише, находящейся в противоположном конце комнаты. Матрас прогибался под ним. Его протез стоял у стены, весь пожелтевший и покрытый пятнами. Когда Джош покорно покатил тележку, Рой схватил с пола костыль и поднялся с койки.

— Я пошутил, Джош, — сказал он. — Рад тебя видеть, приятель.

«Приятель». Он мало общался с Роем, лишь терпеливо сносил его постоянные шутки и поддразнивания. Рой обращался с Джошем так, словно тот был новым учеником в школе. Рой заковылял к нему, опираясь на костыль. Он тяжело дышал и без протеза казался гораздо ниже ростом.

— Что думаешь насчет Кроули? — спросил Рой.

— До сих пор не могу поверить в случившееся, — ответил Джош.

— Знаю-знаю. — Рой приблизился к нему еще на несколько шагов. — Помоги мне добраться до окна. Я должен погреть свои косточки на солнце, а то подохну в темноте, как старый кот.

Джош положил руку Роя себе на плечо и помог ему перейти через комнату. Возле койки Элгина Рой усмехнулся:

— Глядя на этот мешок с трухой, я особенно сильно скучаю по Кроули. Если бы он пожил еще немножко, точно прикончил бы этого урода.

Джош согласился. Они вместе прошли от клетки к окну и посмотрели во двор. Стекло было грязным, слишком много людей дышало в него за прошедшие годы.

— Веселого Рождества, — сказал Рой.

Джош промолчал. Он был уверен, что это самое невеселое Рождество в ею жизни.

 

11

После того как я нашла Кроули, мне дали три выходных. Я обрадовалась возможности отдохнуть, хотя дома совершенно нечем заняться, кроме как обдумывать потрясения и переживания прошедшей недели. Маккей все еще находился в палате интенсивной терапии. К нему не пускали посетителей, но прогнозы врачей были благоприятными. Я выяснила это, солгав медсестре, что я — его дочь, находящаяся за пределами штата. О моем самочувствии никто даже не справился. Мне не позвонили, чтобы поздравить с праздниками, пошутить или выслушать историю обнаружения Кроули из уст очевидца. Никто не позвонил даже для того, чтобы пожелать веселого Рождества, и я в полной тишине пыталась разобраться в случившемся. Начала подозревать, что коллеги обвинили во всем меня — приняли мое усердие за предательство, словно своим поступком я доказала вину одного из надзирателей. Когда вечером на третий, и последний, мой выходной у меня дома зазвонил телефон, я сняла трубку, волнуясь, как школьница. Не сразу поняла, что тихий голос на другом конце провода принадлежит брату Майку.

— Извините, что побеспокоил вас дома, — сказал он.

— Все в порядке, вы меня не потревожили, — ответила я, хотя на самом деле его звонок удивил и немного смутил меня.

— Я хотел убедиться, что с вами все нормально, — пробормотал он.

— Что вы имеете в виду? — На мгновение я даже не поняла, к чему он клонит.

— Ведь это вы нашли Джона Кроули? — спросил он.

— Да.

— Мне очень жаль. Наверное, это было ужасно.

Он прав. Я чувствовала себя морально запятнанной и боялась, что никогда не смогу отмыться.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Как бы мне хотелось узнать, что там произошло, — сказал он.

Я не ответила. Не хотела говорить об этом с гражданским. Если и соберусь обсудить случившееся, то исключительно с кем-нибудь из офицеров охраны. Да и то с осторожностью, стараясь не высказывать самых худших предположений.

— Вы посмотрели книгу, которую я вам дал? Ту, что вдохновляла Джона?

Он имел в виду «Четыре степени жестокости», гравюры Хогарта.

— Если честно, я не любитель такого творчества, — ответила я.

Я улеглась на кушетку, достала книгу, раскрыла ее у себя на коленях и снова стала перелистывать тяжелые страницы, хотя у меня совсем не было настроения. На первый взгляд на гравюрах были изображены самые обычные сцены из лондонской жизни восемнадцатого века. Но при ближайшем рассмотрении было видно, что это картины убийств. Мальчишки, которые вроде бы играли с животными, на самом деле мучили их. Мужчина бил палкой лошадь. Ребенок попал под колеса экипажа, а четверо судей в белых париках наблюдали за происходящим. На улице в неестественной позе лежала женщина. Я обратила внимание, что ее склоненная набок голова почти полностью отделена от тела, зияющая на шее глубокая рана явно нанесена еще до смерти. Ее запястье также было перерезано. В большой комнате под кирпичным сводом группа мужчин в студенческих шляпах собралась вокруг стола, на котором производилось вскрытие повешенного преступника, веревка все еще свисала с его шеи. Собака грызла отброшенное в сторону сердце, а кости варились в котле. Все это было проявлением зверской жестокости, калейдоскопом различных извращений.

Похоже, брат Майк не понял, какой ужас вызывают у меня эти гравюры.

— Хогарт проследил историю молодого человека, начиная от жестокого воспитания, толкнувшего его впоследствии на совершение убийства, и до самого конца, когда его повесили как преступника, а затем отдали тело на вскрытие. Он хотел показать, что жестокость заразна, имеет социальные предпосылки, которые и становятся причиной проявления жестокости. Его теория была весьма несовершенной, но вы никогда не задумывались о том, что воспитание и социальное окружение влияют на то, что люди попадают в тюрьму вроде Дитмарша? Когда я узнаю о детской преступности, о сиротских приютах, об отцах-алкоголиках и матерях-проститутках, то невольно задаюсь вопросом: имеем ли мы право запирать этих людей в стенах тюрьмы?

— Значит, вот что пытался сделать Кроули? Рассказать о жизни в Дитмарше? — Я не разделяла точку зрения, которую только что высказал брат Майк, но мне хотелось узнать больше.

— Не уверен, — ответил он. — Я не уверен, что мы можем полностью постичь такую сложную вещь, как значение жестокости и ее причины. Мне кажется, чтобы полностью понять мотивы и причины, которые вызывают жестокость, мы должны изучить все противоречивые теории и согласиться, что они одинаково верны. Я, например, считаю, что Хогарт уделял недостаточно внимания такому понятию, как зло. Не думаю, что социальные реформаторы знали, как лучше всего бороться с проблемой зла.

Я бы скорее назвала это тайной зла. Но он говорил о проблеме, будто существование зла было сложным вопросом, требующим разрешения. Как математическая задача или сложный ремонт.

— А в чем заключается проблема зла? — подхватила я нить, которую он мне бросил, и пыталась понять, в какой лабиринт она меня заведет.

— Как человек, знакомый со множеством разных учений, я могу сказать, что есть ряд важных вопросов. Можно ли утверждать, что сатана ответствен за все зло на Земле? И если да, почему всемогущий Господь позволяет сатане так часто влиять на поступки людей? Или вся ответственность лежит на Боге? Тогда почему же мы говорим о своей любви к нему или о том, что созданы по Божьему образу и подобию? А возможно, Бог и сатана — всего лишь плод суеверий и зло является продуктом химических, социальных или психологических факторов? В зависимости от того, какую точку зрения вы принимаете, возникают новые вопросы. Как нам поступать со злом? Вырезать его, как злокачественную опухоль? Убить, как чудовище? Изолировать, чтобы оно больше не причиняло нам вреда? Ненавидеть грех или простить грешника и помогать его духовному возрождению?

— Вы говорите о вещах, которые находятся вне моих служебных обязанностей, — сказала я.

— Как и моих, — ответил он.

Повисла пауза, и я потянулась, думая, что бы еще сказать.

— И каков же ответ? — спросила я.

— Любовь, — ответил он. Это слово казалось таким неуместным, что я усомнилась, правильно ли расслышала. Однако переспросить постеснялась.

Я поблагодарила его за звонок, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Мы абсолютно разные, и все же я рада общению с ним и той небольшой поддержке, которую он мне оказал.

Я видела лица людей, которые творили то, что остальные считали дурными поступками, но, как правило, их разум был затуманен или настолько ничтожен, что жестокость можно было списать на психическое расстройство. Духовники объясняли это с религиозной точки зрения. Социальные работники говорили о тяжелой жизни и о дурном воспитании. Но для нас, тех, кто работает в тюрьме и регулярно сталкивается с агрессией и лживостью этих людей, подобные теории кажутся несусветной чушью. Многие считают нас грубыми, жестокими, толстокожими, обделенными интеллектом и не способными на сочувствие. Но я искренне полагаю: нужно уметь отстраняться от личных переживаний, быть самоуверенной, безразличной и даже немного жестокой, иначе не справишься.

Я заснула прямо на кушетке, где обычно отдыхала, когда становилось неспокойно на душе, и проснулась от звонка телефона. Сначала подумала, брат Майк решил продолжить разговор, но голос принадлежал другому человеку.

— Значит, ты это сделала. — сказал он, а затем спросил: — И как ты себя теперь чувствуешь?

Мне показалось, я узнала голос. По крайней мере у меня возникло такое ощущение.

— Как я себя чувствую? Кто это звонит?

— Они хоть знают, какая ты б…?

И тогда я поняла, что означает звонок. Я села и снова попыталась выяснить, кто звонил. Некоторое время человек на другом конце провода просто дышал, спокойно и без страха, а затем повесил трубку.

Я проверила определитель и увидела незнакомый номер. Посмотрела на улицу через щель в шторах, но заметила лишь занесенные снегом машины и деревья. Я легла в кровать и попыталась уснуть, но перед глазами снова возник образ Кроули. Неужели я никогда не смогу выбросить из головы эту тень повешенного? В шкафчике в ванной у меня хранятся таблетки от бессонницы, но я не хотела принимать их теперь, когда за мной, возможно, следят. Кто это? Какой-нибудь упившийся надзиратель или бывший зэк, который освободился и решил развлечься? Я положила мое наградное оружие под книгу на прикроватном столике. Естественный поступок, когда знаешь, что тебе может угрожать опасность.

Через несколько часов, в тусклых предрассветных сумерках, телефон позвонил в третий раз. Я ела кексы с изюмом и смотрела телевизор, стоящий на кухонном столе. Из-за бессонной ночи я чувствовала легкое недомогание и дурноту. Взглянув на определитель, поняла, что звонят из местной газеты. Они докучали предложениями продлить подписку, но мне надоело складывать в углу непрочитанную макулатуру, поэтому я уже не первый месяц выдерживала их непрерывную осаду. На этот раз я даже обрадовалась знакомому раздражителю и едва не сняла трубку. Но затем одернула себя, осознав, для чего мне могли звонить.

Наверняка кто-то из газетчиков хочет поговорить о происшествии в Дитмарше.

Им стало известно о Кроули. И о том, что я его нашла. Пропавший заключенный, которого считали сбежавшим, на самом деле погиб страшной смертью в Городе. Я не хотела общаться с представителями прессы. Подождала, пока включится автоответчик, и через минуту проверила запись. Ничего.

Я помыла посуду и загрузила стиральную машину. Не отрываясь от работы, поглядывала на экран телевизора, где показывали местные новости, но замерла, когда стали передавать репортаж о заключенном из тюрьмы Дитмарш, который исчез во время недавних беспорядков, а позже был обнаружен мертвым. Кровь застыла у меня в жилах, когда находящийся на месте событий репортер стал описывать случившееся. Затем последовало интервью со смотрителем.

— Если бы ему на самом деле удалось сбежать, как утверждалось в нелепых слухах, мы без промедления оповестили бы об этом органы правопорядка. Однако ничего подобного сделано не было. Вас неправильно информировали. Все это время заключенный находился в своей камере под надежной охраной.

Я покачала головой от такой вопиющей лжи. Затем было сделано сенсационное признание. По словам смотрителя, Кроули повесился, находясь под охраной, однако это происшествие будет расследоваться самым тщательным образом. Как всегда в подобных случаях, ведение дела поручено тюремной полиции — независимому отделу, работающему в Дитмарше.

— Но я хочу отметить, — он говорил так уверенно, что в его словах трудно было усомниться. — что это самоубийство отнюдь не трагедия, которой можно было избежать. Это был акт неповиновения, призванный обострить и без того напряженную обстановку в тюрьме. Джон Кроули был из тех заключенных, кто способен на подобные действия.

Обычным людям это сложно понять. Но этот человек отправился в могилу, плюнув властям в лицо.

Не каждый день сталкиваешься со столь грубым искажением правды. Мой телефон вновь зазвонил. Я не опознала номер, поэтому взяла трубку и нажала на кнопку отбоя с такой силой, словно хотела придушить кого-то за горло.

У меня началась мания преследования.

 

12

Жизнь без работы всегда казалась мне недостаточно полной, но временами вынужденное бездействие и отсутствие каких-либо интересов обнажали зияющую пустоту в моей душе. Выходные прошли непродуктивно и оказались бедны на события, поэтому на работу я возвращалась совершенно подавленной. Я так расстроилась из-за репортажа о Кроули, что никак не могла заставить себя сделать что-то полезное. После Рождества я планировала каждое утро заниматься йогой, но сила воли вытекала из меня, как вода из чайного пакетика. Лишь известие о том, что Маккея перевели из палаты интенсивной терапии, немного взбодрило.

Я оставила машину на парковке перед больницей и заметила стоящий неподалеку навороченный внедорожник Баумарда. Другие автомобили также показались мне знакомыми. Наши ребята решили нанести Маккею коллективный визит. Когда я зашла в кардиологическое отделение, то увидела в коридоре Баумарда. С ним было еще три офицера, только что освободившихся после ночного дежурства. Меня всегда восхищала их выносливость. Казалось, их жизнь была такой простой: они работали, дрались, жаловались, страдали, праздновали, ели, пили и обсуждали работу. Я хотела узнать, что они думают по поводу выступления смотрителя в новостях, видели они его или нет, но решила, что эта тема подобна радиации — слишком опасна, чтобы затрагивать ее. Поэтому я просто спросила о самочувствии Маккея. Баумард пожал плечами.

— У него все хорошо. Но ему нужно завязывать с выпивкой и куревом. Короче говоря, он теперь ходячий мертвец.

Я была слишком расстроена, чтобы отреагировать на его шутку. Осмотревшись по сторонам, я увидела Рея Маккея в больничной пижаме и кислородной маске на лице. Он лежал, вытянув руки, тихий и неподвижный, как выброшенный на берег кит. Олтон — молодой надзиратель — стоял в изножье кровати и разговаривал скорее с висящим на стене телевизором, чем с Маккеем. Олтон заметил, что я смотрю на них, и решил использовать мой приход, чтобы поскорее попрощаться с больным. Уходя, он два раза стукнул пальцами по матрасу, выражая таким образом свою поддержку. Он вышел из палаты и, не скрывая облегчения и благодарности, кивком показал, что я могу занять его место.

Мне хотелось плакать. Но когда Рей увидел меня, уголки его губ поползли вверх. Тяжело дыша, он спросил, как у меня дела. Затем опустил кислородную маску на подбородок. Я забеспокоилась, но он сказал:

— Надену, когда смогу спокойно посмотреть телевизор. — Его голос был не таким слабым, как я опасалась.

Старый мерзавец. Он никогда не теряет чувства юмора. Я тоже решила пошутить:

— Чем занимаешься? Пытаешься достать телефон? — Эта шутка казалась мне плоской, но Маккей улыбнулся и вытянул руку, велев мне замолчать.

Что можно сказать старику, лежащему на больничной койке? Я собиралась задать ему обычные, ничего не значащие вопросы: почему он отлынивает от работы, нравится ли ему желе, которым ею кормят три раза в день. Потом сказала бы, что он прекрасно выглядит, и придумала еще какие-нибудь стандартные фразы, которые мы произносим во время визитов в больницу, испытывая при этом неловкость и стеснение. Однако Маккей захотел выслушать историю о Кроули.

Я кивнула. Хотя не собиралась рассказывать. Не хотела, чтобы он забивал себе голову этой историей.

— Ты слышал, что говорили ребята? — спросила я. — Будто он повесился в камере.

Маккей словно не слышал меня.

— В прежние времена это было отличное местечко. — Он говорил медленно и тяжело дышал. — Когда мы отправляли туда очередного зэка, у нас был настоящий праздник. Вечеринка с фуршетом. Главное, найти подходящего зэка и соответствующий повод — и развлекуха тебе гарантирована.

Я ничего не сказала. Он дотронулся до пластикового браслета на толстом запястье своей левой руки и с трудом подергал его, словно этот предмет раздражал его.

— Зэки ненавидели это место. Оно их пугало. Самым страшным для них было одиночество. Оно приводило их в исступление. Вам, новеньким, — он поднял руку с прикрепленным к ней проводком от капельницы и медленно и шутливо пригрозил пальцем, — этого не понять. Но знаешь ли, все боятся одиночества.

Я думала, как ответить, чтобы избавиться от своих опасений.

— Вероятно, кто-то решил восстановить традицию.

— Наша надзирательская братия — мастера на всякие проделки.

Его голос слабел. Он потянулся за маской, но так медленно, что мне захотелось помочь ему. Когда он снова надел маску, я увидела, как ее тонкая оболочка стала раздуваться и быстро наполнилась паром.

Мне хотелось спросить: «Рей, кто это сделал?» — но одновременно я желала знать, был ли он в этом замешан. Я вцепилась в перекладину кровати и посмотрела на него. Его глаза казались совсем маленькими, а взгляд каким-то отстраненным. Я не знала, что делать: уйти или посидеть с ним еще немного. Затем вспомнила о книге.

— Вот, принесла тебе кое-что. — Я вытащила из сумки книжку в мягкой обложке. Это был роман «Убить пересмешника», который я хранила еще со школьных времен.

Я положила ее на столик рядом с пультом. В книге так много говорилось о несправедливости и проблемах нравственности, что в данных обстоятельствах она казалась абсолютно неуместной. Как будто с ее помощью я хотела предъявить Маккею обвинение.

— Ой, спасибо большое, — пробормотал он, не скрывая сарказма.

Я поняла, что настало время уходить, и с трудом сдержалась, чтобы не повторить жест Олтона и не постучать по его кровати. Вместо этого пожелала Маккею скорейшего выздоровления. Я ожидала, что на глаза у него навернутся слезы, потому что сама едва сдерживала рыдания, но Маккей повернул ко мне голову и скривил губы. Это могла быть гримаса отчаяния, но я признала в ней улыбку.

Я надеялась, что все уже разошлись и удастся незаметно проскользнуть по коридору, но они все еще оставались на месте, и мне волей-неволей пришлось задержаться. Они активно обсуждали работу. Я узнала последние новости. Они посмеивались над смелым заявлением смотрителя о Кроули. Мне хорошо известен этот противный смешок, служащий защитной реакцией на дрянные события. Я почувствовала, что постепенно обретаю почву под ногами. По крайней мере они не верили смотрителю. И меня это немного обнадежило. Но никто не заикнулся о том, что один из нас, возможно, сотворил нечто ужасное. Затем Стивенс вспомнил о «треклятой служебной записке». Я не слышала ни о каких записках, поэтому сочла нужным расспросить, и Олтон ввел меня в курс дела.

— Обычно начальник тюрьмы сразу инструктирует офицеров охраны. Ему не нужно, чтобы в прессе появлялась противоречивая информация. Таким образом, когда случается дерьмовая история, мы первым делом звоним нашему любимому репортеру.

— Вот поэтому, — возмутился Ринджер, — я теперь не читаю даже спортивные новости, там всё врут.

Я вопросительно посмотрела на Баумарда, и он сказал:

— Это помогает предотвратить утечку информации. Обычная стратегия, когда имеешь дело с проблемами внутри системы. Даже ЦРУ использует ее.

А потом составляется отчет о случившемся — коротко и по существу. Но никто так и не проронил ни слова о том, был ли случай с Кроули досадным недоразумением или это заранее спланированная акция.

— Кали? — окликнул кто-то меня. Я обернулась и увидела пожилую женщину. Она мне улыбнулась.

Мужчины расступились и пропустили ее. Баумард обратился к ней «милая Рэйчел». Олтон назвал ее миссис Маккей. Она представилась как жена Рея. Я немного удивилась, узнав, что у Рея такая приятная супруга. Ее взгляд, потускневший за сорок лет брака, напоминал стеклянные глаза мертвого оленя. Рэйчел сказала, что много слышала обо мне. Баумард заявил, что теперь его очередь посидеть с Реем. Остальные ребята ушли к раздаточному автомату в комнате отдыха, оставив нас, женщин, одних.

— Вы курите? — начала Рэйчел. — Мне нужно срочно выкурить сигарету. Хотите пройтись со мной?

Я не курила и даже не баловалась сигаретами, когда была подростком, но мне хотелось поскорее уйти из больницы. Мы почти всю дорогу молчали, пока шли по коридору, ехали в лифте и отмечались в окне регистрации. Выйдя на улицу через автоматические двери, Рэйчел встала рядом с группой медработников в зеленых костюмах, затянулась тонкой сигаретой «Вирджиния Слим» и стала постукивать по бордюру носком своей розовой кроссовки.

— Вы нравились Рею, — сказала Рэйчел.

Мы обе вздрогнули, поняв, что она говорит о нем в прошедшем времени.

— Я думаю, все будет хорошо, — сказала я. На самом деле я ничего не знала наверняка. Но очень этого хотела.

— Я надеюсь. — Рэйчел кивнула.

Глядя на нее, на тонкую шею и восковую кожу, я вдруг почувствовала запах дедушкиной гостиной. В моем воображении возникли клубы сигаретного дыма, напольная пепельница между креслом с откидной спинкой и двухместным диваном у телевизора.

— Это место угнетает его, — заявила Рэйчел. — Он надеется, что у него появится еще один шанс. Удивительно, как иногда жизнь… — Она осеклась.

Я ждала.

«Да, жизнь — удивительная штука», — размышляла я.

— Работа в Дитмарше пожирала его, — продолжала Рэйчел. Она покачала головой и посмотрела на парковку. «Скорая помощь» въехала на территорию больницы и развернулась. Двери открылись, из машины выскочили врачи. Они спешили.

— На работе Рей обычно чувствовал себя хорошо, — с надеждой в голосе заметила я.

Зачем я это делала? Неужели не видела, что бессмысленно разубеждать Рэйчел в том, что она знает лучше кого бы то ни было?

У меня сложилось впечатление, что она не поняла.

— Рей никогда не рассказывал в подробностях о том, что видел или чем занимался, — сказала Рэйчел. — Но я всегда замечала, когда дела у него шли неважно. Ты можешь притворяться, будто не замечаешь, как человек, которого любишь, ненавидит свою жизнь. Но я так больше не хочу. Он сыт этим по горло. Но знаете, о вас он всегда отзывается с теплотой, как о своей дочери. Говорит о вас с такой гордостью…

Я ответила не сразу.

— Я даже не знала об этом.

К горлу подкатил ком. Дура. Сентиментальная плакса. Я пожалела, что под рукой нет защитной маски, иначе бы немедленно надела ее.

— Работа подорвала его здоровье. — Рэйчел уставилась на меня своими голубыми глазами с ядовитыми желтыми крапинками. Затем она сказала самое главное: — Рей просил передать, что это был не он.

Я хотела узнать больше. Сердце сжалось от предчувствия чего-то нехорошего.

— Он не помещал туда заключенного. Но если история получит развитие, ему придется взять вину на себя. Мол, несчастный случай, глупая выходка, произошедшая еще до болезни или по причине того, что он был болен. — Она с отвращением поморщилась и глянула на голубое небо. — Если это случится, его на время отстранят от работы. Дождутся, пока все уляжется, позволят ему уйти и восстановят пенсию. Но он хочет, чтобы вы знали: он этого не делал.

— Как они могут так поступать с ним? — На самом деле я хотела спросить: «Кто все это придумал? Начальник тюрьмы? Смотритель?»

Вместо ответа Рэйчел сделала последнюю затяжку и, стараясь не давать воли гневу, лихорадочно затушила бычок о каменную урну. После чего воткнула его в песок, который лежал сверху и превращал урну в подобие искусственного тропического острова.

— Возможно, если Рей захочет, мы переедем в Аризону. У меня там сестра. — Она снова посмотрела на меня. — Рей мне этого не говорил, но все же… найдите себе другую жизнь.

 

13

Всякий раз, когда Джош видел лежащего на больничной кровати Роя, он вспоминал о своем отце. Это казалось бессмыслицей. Между ними не было ничего общего, кроме разве что возраста. До того как с ним случилось несчастье, отец был спокойным энергичным человеком, всегда собранным и при галстуке. Он верил, что благодаря силе воли можно добиться успеха. Он не поддерживал интерес Джоша к искусству, но даже это казалось вполне естественным и нормальным и говорило скорее о его добродетели, нежели о родительской ошибке.

Рой не обладал ни одним из положительных качеств отца Джоша. Он был ленив, труслив и неопрятен. Прекрасно понимал, что все знают о его недостатках, однако безо всякого стеснения вел себя так, как считал нужным. В этом бесстыдстве заключалось его особое обаяние. Когда он уставал, то впадал в полнейшую апатию. Но при хорошем настроении был одержим какими-нибудь мыслями и желаниями. Рой сопровождал свою речь отчаянной жестикуляцией, говорил бойко и демонстрировал удивительную искушенность по многим вопросам, что было весьма удивительно, учитывая род занятий и окружение этого человека.

Однажды за ленчем Рой потребовал, чтобы Джош покормил его.

— Сегодня утром ты будешь кормить меня с ложечки, — заявил он, величественно сложив на груди свои пухлые руки. — Делай, что говорят, не то скажу врачу, что ты пытался стащить мой протез, пока я спал.

Это было смешно. Но Рой умел брать измором и добиваться своего. Его неуемная фантазия часто задевала Джоша за живое.

— Да ладно тебе, — смягчился Рой. — Всего-то и делов — угостить меня несколькими ложками варева. Зато мы с тобой сможем поболтать.

Джошу очень хотелось поговорить с кем-нибудь, пусть даже с таким человеком, как Рой. Он подвинул к кровати стул и сел.

— Так вот. — Рой начал извиваться, усаживаясь на кровати. — Не переживай, сегодня я пахну как роза. Ты будешь заправлять бензином только что помытую машину.

Из ушей у Роя торчали ватные тампоны, слегка розоватые, словно кровотечение еще не остановилось. Джош взял ложку, и Рой открыл рот, чтобы проглотить еду. Джош слишком быстро выдернул ложку у него изо рта и испачкал Рою подбородок.

— Тебе, наверное, нужно полотенце или салфетка, — брезгливо поморщился Джош.

— Не-а, — ответил Рой, — давай еще, бармен.

Соус чили пах, как мокрая собака. Джош отправил еще одну ложку в открытый рот Роя и посмотрел, как он жует. Так странно, когда человек кусает ложку, которую ты держишь в руках.

— Значит, ты — мальчик из колледжа? — спросил Рой с набитым ртом.

Джошу не очень приятно было в этом признаваться. Это его уязвимое место, которое могло доставить немало неприятностей.

— Когда-то я тоже учился в колледже. Давным-давно. До того, как жизнь пошла прахом.

Джош понимающе кивнул, будто они обсуждали самые обычные вещи. Но не поверил Рою.

— Я учился на психолога. Должен был защищать ученую степень. Но я был слишком самонадеянным. Думал, могу делать все, что захочу, и мне в любой момент удастся отыграть назад. А потом стал продавать машины, нюхать кокаин и трахать жену своего босса.

— И бросил учебу, — пробормотал Джош. Эти слова вырвались у него непроизвольно.

— Кокаин похож на шлюху. Издалека она кажется сексуальной. И ты мечтаешь хорошенько отыметь ее. Так сильно, что сводит яйца. А потом она полностью подчиняет тебя. Забирает последний грош и требует еще. Заставляет делать такое, что ты потом сам в это не веришь. Но я не стану жаловаться. Без всего этого я и наполовину бы не стал таким, как теперь.

Рой рассмеялся над своей шуткой. Что он имел в виду? То, что ему ампутировали ногу? Несмотря ни на что, Джошу хотелось услышать продолжение истории. В тюрьме не принято расспрашивать зэков о том, чем они занимались раньше, какие преступления или ошибки привели их к такой жизни. Кроули говорил, правду надо сохранять при себе, а всякие идиотские истории лучше приберечь для юристов и социальных работников, им можно врать. Рой сменил тему, наклонился вперед и стал жаловаться, как ему скучно лежать в этой палате для нытиков, где вокруг одни больные и умирающие.

— И как ты выносишь эти дерьмовые комнатные растения? Неудивительно, что вы с Кроули были друзьями. Он говорил, ты стойкий парень.

Услышав похвалу от покойного, Джош хотел было расспросить Роя о Кроули, но тот не дал ему такой возможности.

— Сказать по правде, я рад был услышать это, — продолжил Рой. — А то ходили слухи, что здесь заперли крысу, чтобы она никому не причинила вреда.

Джош вздрогнул, будто его ударило током.

— Ой, да ладно, — возмутился Рой на его удивление. — Ты такой обидчивый. Расслабься. Мне смерть как хочется потрепаться.

Джош не знал, что ответить. Ему было обидно и страшно. Такой человек, как Рой, не умел держать рот на замке.

— Я здесь совсем недавно, но знаю, что нехорошо говорить так о других.

Рой посмотрел на него отсутствующим взглядом, будто слова Джоша разочаровали его. Глядя в эти спокойные глаза, Джош почувствовал, что Рой все знает, а Джош не смог бы ничего понять, даже если бы провел в тюрьме тысячу лет.

— Я тебе сейчас кое-что скажу. В это трудно поверить, но ты уж постарайся, — терпеливо объяснил Рой. — Вся эта чушь насчет того, как плохо быть доносчиком, «крысой», — правда. Но лишь потому, что каждый зэк — «крыса». Вот они и переживают из-за «крыс», как семейные парни, которые любят отсосать кому-нибудь втихаря, а на людях кричат о том, что надо мочить педиков. Я тоже «крыса». Самая жирная. Доносительство, оно как масло, помогает смягчить трение в обществе. Это наш способ выжить.

Джош представлял, на какую подковерную игру намекает Рой. Эта картина, сильно замаранная цинизмом, явственно возникла у него перед глазами. Он задумался. Эта мысль крутилась у него в голове вместе с еще тремя или четырьмя, которые подкинул ему Рой, и дюжиной, высказанных Кроули, а также с немногочисленными сведениями, почерпнутыми от смотрителя Уоллеса и офицера Уильямс. И пускай некоторые из них противоречили друг другу, он знал, что все это правда, потому что, когда слышал об этом, по спине пробегала дрожь.

— Да ты не волнуйся. Я знаю, почему о тебе пошли такие слухи, — вздохнул Рой.

Несколько секунд Джош провел в мучительном ожидании вердикта.

— Все дело в тебе самом, — весело заявил Рой и принялся объяснять: — Тебя отправили в тюрьму, где сидят крутые парни, хотя ты выглядишь как человек, у которого никогда прежде не было проблем с законом. Это сразу вызвало подозрения. Во-вторых, несмотря на приличный срок, тебя поместили в лазарет. Ребятам это не понравилось, и они хотят знать, почему так получилось. Зэки сочиняют про тебя самые разные истории, потому что ты весь из себя загадочный. Одни говорят: «Знать ничего не знаю про этого маменькиного сыночка». Другие начинают фантазировать: «Никакой он не маменькин сынок, а бедняга, которого спрятали здесь под вымышленным именем, потому что он находится под зашитой как свидетель». Конечно, достаточно взглянуть на тебя, чтобы понять: все это полный бред; но тем не менее… А тут еще, словно в подтверждение этой идиотской истории, кто-то замечает, как ты общаешься с этой бабенкой, офицером Уильямс. Как вы рассказываете друг другу сказки на ночь и обмениваетесь поцелуями перед сном. Может, я немного перегибаю палку, но здесь есть парни, которые скорее откусят себе член, чем заговорят с копом, тем более с женщиной. Кстати, Элгин — один из них. У него есть принципы. Некоторые люди не могут без этих самых принципов жить. Хотя по мне это полная чушь.

Такой поток информации Джош не мог сразу переварить. Один опрометчивый поступок разрушал сотню законов. Неожиданно он вспомнил про Элгина.

— А что насчет Элгина? — спросил Джош.

— Понимаешь, этот уе…ок имеет зуб на тебя. Я говорил с ним сегодня утром, пытался выяснить, в каком он состоянии и какое у него настроение, пока этот урод еще привязан к своей койке и оглушен успокоительным. Так вот, у него одна тема для разговора — ты.

— И что он говорит обо мне? — перебил Джош.

— Боюсь, тебя это расстроит… — Рой словно старался подобрать слова, чтобы новость не особенно потрясла собеседника, — но ты умный парень, и я скажу как на духу. Элгин считает, что Кроули не смог бы закончить свой глупый комикс без посторонней помощи. И он уверен, что ты, если так можно выразиться, послужил Кроули правой рукой.

После всего, что Джош сегодня услышал, это обвинение окончательно добило его.

— Так это правда? — спросил Рой. — Твой друг попросил тебя сделать ему одолжение и нарисовать пару картинок?

«Кроули просил сохранить все в тайне, но теперь это не имеет значения, — решил Джош. — Кроули мертв, и можно рассказать обо всем Рою».

— Да, — произнес Джош.

— Кто кого обманет, верно? — усмехнулся Рой. — Не бойся, я сохраню твой секрет. Но если Элгин поправится, у нас у обоих будут неприятности. Этот урод страшно мстительный.

Джош сидел не двигаясь. У него свело живот, по телу пошли мурашки. Рой откинулся на подушки и уставился в потолок, сложив руки на груди. Затем заявил, что пришло время тихого часа.

— От этой вонючей жрачки меня клонит в сон, — выдал он и закрыл глаза.

Джошу ничего не оставалось, кроме как встать и уйти, толкая перед собой тележку.

Вечером, лежа на койке, Джош продолжал думать об Элгине. И понял: если Элгин настроен так решительно, его все равно пристукнут, даже если он будет соблюдать осторожность. Неожиданно из-за двери выглянуло лицо, и Джош с ужасом узнал Роя. Тот стоял с пристегнутым протезом, и создавалось впечатление, что к нему вернулась физическая сила, утраченная на прошлой неделе.

— Я собираюсь вытащить тебя отсюда, — заявил Рой.

Это прозвучало так нелепо, что Джош не понял, правильно ли расслышал.

Рой опустился на койку Джоша, он объяснил, что лучше сесть поближе друг к другу, чтобы их не услышали, поэтому Джош подвинулся, освобождая место для Роя.

— Я говорю о переводе в другую тюрьму. Это решит все твои проблемы. Точно-точно. Я все думал, и вдруг пришла эта мысль как гром среди ясного неба. Кроули много рассказывал о тебе, о том, почему ты попал сюда, это же совершенно очевидно. Ты не должен сидеть здесь. Понимаешь, о чем я?

Аргумент Роя казался на редкость убедительным и буквально озвучивал мысль, которую Джош часто обдумывал про себя. Он не должен был оказаться здесь. Он не похож на других. Это несомненная ошибка правосудия, которую необходимо исправить.

— Я тебя за член никуда не тяну. Но у меня уже имеются кое-какие успехи в подобного рода вещах. Три года назад я помог грабителю банков Ронни Вону. Достал его дело, просмотрел и обнаружил ошибки, сделанные во время слушания. Копы даже не предъявили пули из его пистолета, и, следовательно, его оружие вообще не было заряжено. Но ему дали такой срок, словно он был вооружен до зубов. Мы давили на них до тех пор, пока они не пошли на попятную. Теперь он прохлаждается в тюрьме общего режима неподалеку от своей женушки. Срок не сократили, но условия намного лучше. К тому же там проще освободиться досрочно. Дураку ясно: ты не должен сидеть здесь. Остается придумать вескую причину, как тебя вытащить. Придется проявить немного упорства: написать несколько писем, найти нужного судью, и тогда мы добьемся прогресса. Люблю такие сложные задачи. Я способный парень, к тому же, отбросим излишнюю скромность, умен как черт. Нет, я не пытаюсь избавиться от тебя, ты мне дорог как друг и все такое, но знаешь, если смогу помочь нашему брату и позлить колов с юристами, мне это доставит удовольствие.

«Все это нелепая и бессмысленная трата времени», — подумал Джош.

Ему хотелось попробовать, но он не представлял, как будет писать письма, просматривать свое дело, искать информацию и участвовать в процессе.

Затем Рой внес предложение:

— У брата Майка есть твое досье. Он хранит дела всех, кто у него занимается. Я знаю точно, потому что работаю у этого старого пердуна. Заставь его отдать тебе твое досье. Тогда избежишь возни с юристами и чиновничьей волокиты.

— А если он расстроится? — спросил Джош. — Он всегда говорит, нужно заниматься только тем, что ты на самом деле можешь изменить.

— Пассивное дерьмо. Треплется ради своей выгоды. Ему так проще вести свои дела. Ты же теперь его постоянный клиент, понимаешь, о чем я? Если потеряет тебя, его рынок сократится. Вот он и хочет, чтобы ты оставался здесь как можно дольше и он мог бы заниматься с тобой все это время. Не утверждаю, что у нас обязательно все получится. Но мы должны хотя бы попробовать. У него твое досье. Но оно не принадлежит ему. Он должен отдать его тебе. Прояви настойчивость. Это все равно что добиться права на бесплатный звонок. Он не имеет законных оснований отказать тебе.

Джош согласился попробовать. Противостоять аргументам Роя было невозможно, хотя он боялся обращаться к брату Майку.

— У тебя завтра с ним занятия, не так ли? — спросил Рой. — Только не говори ему, что работаешь со мной. Он начнет нервничать. Обычная профессиональная зависть, мать ее…

— Хорошо, — кивнул Джош. Что угодно, лишь бы остановить этот бурный натиск.

— Только учти, ты должен полностью довериться мне.

Рой протянул руку, и они обменялись рукопожатиями.

Его хватка была крепкой, многозначительной и длилась так долго, что Джошу стало неловко.

 

14

Зэки по-прежнему были ограничены в перемещениях, поэтому работа той ночью казалась не особенно хлопотной, но я не люблю, когда они сидят взаперти. У них слишком много свободного времени, пока они закрыты в своих камерах. Зэки начинают нервничать и беситься. Копят злость и ярость и становятся непредсказуемыми. Они строят козни. Фантазируют. Прикидывают, как бы навредить кому-нибудь. Лучше бы занимались привычными делами, а мы могли бы спокойно заниматься своими. Когда ты занят, то и дурные мысли реже лезут в голову. Одна из многочисленных особенностей, объединяющих зэков и надзирателей. — стремление к покою.

Почти весь вечер я занималась раздачей еды и медикаментов. Это машинальная, механическая работа. Наркоманы и психи кидались на стену. Небольшая задержка в поставке медикаментов вызывала у них приступ ярости и отчаяния. Неудивительно, что их стараются содержать в одном месте, где они не беспокоили бы остальных. Зависимость становилась главным стимулом их жизни. И не важно, за что они сидят: за убийство, грабеж, изнасилование, вымогательство или торговлю наркотиками, их нужно изолировать, потому что они одержимы потребностями, которые лишают их человеческою облика. Поэтому, оказавшись в тюрьме, они ведут себя подобным образом. Торгуют собой. Выпрашивают дозу. Избивают друг друга до полусмерти. Организовывают подпольные поставки и торговлю наркотиками, проявляя изобретательность профессиональных менеджеров. Зависимость заставляет их искажать каждое слово, которое они произносят, превращает их в отпетых врунов. Думаю, ради наркотиков они готовы пойти на что угодно.

В блоке «Б-3» я увидела отдел тюремной полиции в полном составе. Они толпились вокруг камеры Кроули. Это была не комната в лазарете, где он провел последние девять месяцев своей жизни, а его постоянное место пребывания. Они окружили дверь в камеру, как толпа посетителей, пытающихся прорваться в закрытый ночной клуб. Я вспомнила шутку Маккея: «Сколько членов тюремной полиции потребуется, чтобы раскрыть одно преступление? Минимум трое. Один бродит рядом с местом, где должны остаться улики, и ждет, пока зэки их уничтожат. Второго по очереди посылают все свидетели преступления. А третий придумывает дурацкую историю, чтобы дело наконец закрыли».

В старой камере Кроули царил страшный беспорядок. На полу валялись резиновые перчатки. Вдоль стен были сложены коробки с личными вещами. Матрас стоял прислоненным к стене. Заключенные соседних камер наблюдали за происходящим из-за решеток, выкрикивали ругательства, задавали вопросы и обращались с идиотскими просьбами. Мой помощник Мартин — умственно отсталый парнишка, толкал впереди себя тележку с медикаментами и едой. Переходя от камеры к камере, мы держались рядом, как супружеская пара в супермаркете. Мартин раздавал еду, а я — медикаменты.

Что за дерьмовая работа…

— Черт, офицер, вчера была ветчина и сегодня тоже. Вы забыли, что я стал мусульманином?

— Свиньи пришли обслуживать свиней.

— И почему это наш старина Кроули сыграл в ящик?

— Мне нужно четыре пилюли. А здесь только две. А мне нужно четыре, мать вашу!

— Скажите этому засранцу, чтобы он заткнулся. Я начищу ему рыло, как только нас выпустят!

— Как же здесь холодно! Вы что, хотите нас заморозить?

— Когда нас выпустят? Ко мне завтра придут посетители!

И это еще были относительно существенные замечания.

Я шла, отвечая одним коллегам и предпочитая игнорировать других. Поравнявшись с полицейскими у камеры Кроули, я остановилась. Со стороны это был естественный поступок, но в тот момент мне хотелось, как таракану, быстренько прошмыгнуть мимо. Народу было много, я узнала нескольких офицеров. Мелинда Рейзнер, следователь, которая расследовала львиную долю преступлений, совершенных в нашей тюрьме, вышла из камеры с ящиком для улик и кивком поприветствовала меня.

Она подошла ко мне — редкая встреча участников клуба «Военные без члена». Мелинда на пять лет старше меня, но шансов сделать хорошую карьеру у нее намного больше. Я просто выполняю свою работу, а Мелинда добивается больших успехов. Однажды она провела у нас тренинг, во время которого рассказала, что делать, если мы обнаружим улики, и я спросила, как мне продвинуться по службе. Мой вопрос пробудил в ней что-то менторское, но она так и не смогла дать полезный совет. У меня сложилось впечатление, что она оценила мои возможности, но сдержалась и не стала давать неблагоприятный прогноз.

Теперь глаза Мелинды воодушевленно блестели. Казалось, она рада встрече со мной и даже смотрела на меня с некоторой долей уважения.

— Так это ты его нашла? — Мелинда слегка понизила голос и постаралась, чтобы тон звучал не особенно официально.

Она говорила так, словно ей не терпелось обсудить мой якобы выдающийся поступок. Мелинда умела потешить самолюбие собеседника. Однажды она в шутку призналась, что лесть — ее оружие. Так поступают все следователи. Говорят, что ты особенная, тешат твое тщеславие и, как теленка, ведут тебя на веревочке в нужном им направлении. Призвав на помощь все свое хладнокровие, я подтвердила, что действительно нашла его.

Мелинда поставила ящик на пол.

— Тебе повезло.

Я была совсем другого мнения.

— Думаешь, у нас теперь будут большие неприятности?

Она пожала плечами и словно проигнорировала вопрос.

— Через пару недель получим данные аутопсии. Ты наверняка захочешь взглянуть на них?

— Я вряд ли удержусь от соблазна. — При других обстоятельствах я на самом деле умирала бы от любопытства. Но в ту минуту с трудом сдерживала тошноту.

— На следующей неделе нам нужно будет встретиться и поговорить о случившемся.

— Я должна дать официальные показания?

— Ты ведь нашла его, и в деле упоминается твое имя.

— Хорошо.

— Даже на этой работе можно добиться славы.

— Именно поэтому я все еще здесь.

Мы поздравили друг друга с Новым годом, и я пошла дальше. Миновав еще три камеры, Мартин остановил свою тележку возле жилища Билли Фентона.

— Да это же офицер Уильямс! — воскликнул Фентон. — Так приятно слышать ваши шаги в коридоре. — Он взял с подноса причитающиеся ему пилюли.

У него имелись таблетки всех цветов радуги. Фентон проявил достаточно смекалки, чтобы пожаловаться определенным врачам и психологам на нужные симптомы, и в результате регулярно получал необходимую дозу. Хотя, не исключено, он на самом деле подвержен приступам депрессии, скачкам давления, расстройству кишечника и бессоннице. Фентон держал в руке клочок бумаги так, чтобы я могла через решетку прочитать, что там написано, не останавливаясь и не вглядываясь в его каракули.

— Сладких снов, Фентон. — произнесла я и, не останавливаясь, с невозмутимым видом пошла дальше.

На клочке бумаги было написано: «Помощь нужна?»

Некоторые зэки умеют воздействовать на твой разум. И если не проявить бдительность, все может кончиться тем, что они прочно поселятся в твоем сознании.

Моя смена наконец закончилась. Мне хотелось поскорее вернуться домой. Рухнуть на кушетку и заснуть перед телевизором. Стереть все воспоминания, провалиться в небытие, а потом начать все сначала.

Когда я открыла шкафчик, то увидела записку, прикрепленную к верхней полке. На том же месте, где несколько дней назад я обнаружила рисунок. Надо было поставить новый замок, чтобы отгородить свой мир от всяких озабоченных молокососов.

Я развернула записку. Кто-то хотел меня видеть. Кому-то не терпелось поговорить со мной. Этот некто оставил номер своего мобильного телефона и попросил позвонить, как только я выйду за стены тюрьмы. Значит, как только я окажусь в своем автомобиле. Моя смена закончилась, а вечер только начинался. Автор записки явно испугался, что я не умею читать между строк, поэтому сообщил, что дело срочное. На обороте я увидела его имя. Майк Руддик. Наш тюремный доносчик. Человек, с которым мне меньше всего хотелось бы встречаться.

Я уже надела парку и собралась уходить, но Уоллес поймал меня у раздевалки, чтобы сообщить очередные неприятные новости:

— У нас проблемы. Мы привлекли внимание прессы.

Я ждала продолжения. Его голос звучал мрачно, как поскрипывание троса в темной шахте лифта.

— Нам несколько раз звонили по поводу твоей стычки с Шоном Хэдли.

Стычки? Я замерла от удивления. Репортеры звонили, чтобы расспросить о Хэдли? Но ведь это не он, а Кроули сначала пропал, а затем был найден мертвым. Настоящей сенсацией был Кроули, а не Хэдли — этот жалкий нарушитель спокойствия, которому сломали колено и теперь он не сможет играть в теннис.

Вероятно, произошла ошибка. Я не удержалась и спросила, может, он имел в виду Кроули.

Но очевидно, я чего-то не поняла. Уоллес посмотрел на меня своими усталыми глазами. В них отражались безграничная мудрость и легкие проблески самодовольства.

— Вся информация о Кроули остается в стенах тюрьмы. Мы ведем тщательную и методичную работу, чтобы так было и впредь. И пока что, Кали, никто не прорывал этот бастион. Он хотел сказать: никто, кроме меня, или, если кто-то и решится на подобное, это обязательно буду я. Он намекал, что никто за пределами тюрьмы не знает, где нашли Кроули и в каком он был состоянии, поэтому никто особенно и не интересовался его историей.

Возможно, из-за повышенного внимания к Хэдли в ближайшее время придется провести дисциплинарные слушания. Больше Уоллес ничего не сказал, но я в курсе, что обычно бывает в подобных случаях. Существовали два вида дисциплинарных слушаний. Первый подразумевал проведение полноценного процесса в стенах тюрьмы, с присутствием судьи и адвокатов. Второй, в случае мелких правонарушений, проводился без адвокатов, в роли судьи выступал смотритель. Хороший смотритель старается, чтобы информация о дисциплинарных нарушениях не выходила за границы тюрьмы. Поэтому обвинение часто было не таким уж и суровым, а наказание — достаточно мягким. Но зэк начинал против тебя такую серьезную кампанию, что все эти правила переставали работать.

Я почувствовала, что проведена черта, отделяющая меня от остальных. Пыталась проанализировать ситуацию, подавить возмущение и добыть как можно больше информации.

— Вы упомянули про звонки. Значит, звонил не один человек? — спросила я, вспомнив о незнакомце, звонившем мне среди ночи.

Уоллес устало и равнодушно пожал плечами.

— Это был один и тот же репортер. Его зовут Барт Стоун. Очень настойчивый. Звонил мне, в офис начальника тюрьмы, нескольким офицерам охраны.

Уоллес не стал распространяться, что это за офицеры охраны. Я прекрасно понимала, что означали все эти звонки. Неужели я оказалась таким плохим надзирателем? Неужели женщине проще злоупотребить своими полномочиями? И что со мной не так?

Уоллес прервал мой внутренний монолог, пустив вход тяжелую артиллерию:

— Кто-то сделал фото, где ты стоишь над Хэдли с занесенной над ним дубинкой. Я не видел и не могу сказать, насколько серьезные у нас проблемы.

— Но каким образом кому-то удалось сделать фото?

Уоллес пожал плечами:

— У кого-то под рукой оказался фотоаппарат. Возможно, и видеокамера. Не исключено, что фотографию сделали телефоном. Я не знаю. Но это фото подлило масла в огонь, более того, информация может просочиться в прессу.

Новость о фотографии оттеснила на второй план все мои мысли, я замолчала.

Уоллес посоветовал обратиться в профсоюз и найти юриста, а также записаться на прием к психологу.

Вероятно, он заметил мой удивленный взгляд и неожиданно выдал:

— Хороший специалист может помочь тебе полностью изменить жизнь… и карьеру. — Он замолчал. — Я знаю, психоаналитики оказывали серьезную помощь тем, кто в ней нуждался. И я видел тех, кто отказался от их консультаций, — у них возникали серьезные проблемы.

Мысль о том, что все, включая смотрителя, жаждут моего падения, полностью уничтожила меня. Я обнаружила Кроули, которого никто не мог отыскать. В нормальном мире подобный поступок отметили бы как заслугу и забыли о моих прежних ошибках. Но только не здесь и не по отношению ко мне.

— Кали, — в голосе Уоллеса звучали нотки нетерпения, — ты должна хорошо все обдумать. Не позволяй эмоциям взять над тобой верх.

«Ну да, разумеется, я же психопатка», — усмехнулась я про себя.

— И ни в коем случае не общайся с репортерами. Этим ты еще больше навредишь себе, — гнул свое Уоллес.

Его слова прозвучали как обвинение. Я даже не думала обращаться к репортерам. Меньше всего хотела оказаться в центре внимания, ведь это ухудшит мое положение. Но особенно тревожило, что никто не хотел воспринимать меня как «своего парня». Во мне видели чужака, который прикрывается идеями о равноправии полов и занимает место, изначально для него не предназначенное.

В четыре часа утра я села в машину и помчалась домой. Яростно сжимая руль, я пару раз всхлипнула, глядя на белые полосы, стремительно исчезающие под колесами автомобиля.

Мне предложили пройти курс психотерапии. Это позволит администрации представить меня как человека, чье психическое состояние не позволяет ему работать надзирателем. Если адвокаты Хэдли окажут на них давление, мной пожертвуют, чтобы разрядить ситуацию. Уоллес знал, что в моем положении нельзя обращаться к психологу. Администрация тюрьмы обычно поощряла сотрудников, переживших серьезный стресс, в их визитах к психоаналитику, но для женщины это не такой уж простой шаг. Мужчины могли смело рассказывать о сеансах у психоаналитика и, шутя, вспоминать дурацкие психологические термины — это помогало им казаться более чувствительными натурами. Но если женщина заходила в кабинет психоаналитика, все сразу начинали считать ее слабохарактерной и психически неуравновешенной. Это клеймо осталось бы на мне до конца дней.

По дороге домой я остановилась на заправке и купила газету. Дома прошла на кухню, села завтракать, не снимая форму, и принялась листать газету. Статья о Кроули занимала почти всю первую полосу.

Тон статьи был довольно жесткий, а содержание — сплошной ложью в духе выступления Уоллеса. Там было сказано, что Кроули покончил с собой в камере и подобный поступок не такое уж экстраординарное происшествие для мест заключения. Я посмотрела комментарии на редакционной полосе, надеясь отыскать вопросы или подозрения, но ничего не нашла. Затем продолжила изучать городские новости и вдруг наткнулась на заголовок, напечатанный шрифтом среднего размера. Мое внимание привлекло слово «заключенный». Это была статья о Шоне Хэдли и обо мне. Я не сразу приступила к чтению, а сначала попыталась успокоиться и набраться мужества. Как можно оценить подобный материал? Полезной информации и существенных деталей было немного, к тому же тон повествования, слегка отстраненный и немного ханжеский, казался слишком высокопарным дли газетной статьи. Там приводились жалобы адвоката и обвинения, выдвинутые в адрес нескольких офицеров охраны, в частности Кали Уильямс и Реймонда Маккея, а также начальника тюрьмы Гевина Йенсена и всего департамента исправительных учреждений. Я несколько раз перечитала довольно цветистую фразу об отмене визитов на Рождество, которая так расстроила подружку Хэдли и троих его детей. «Восьмичасовая поездка на старенькой «импале» утомила детей и наполнила сердце Синди Харрис страхом, что, возможно, она никогда уже не увидит Шона Хэдли».

Автором статейки значился некий Барт Джастин Стоун. Не на шутку разозлившись, я стала искать о нем информацию в Интернете и обнаружила целую страницу ссылок. Оказывается, он писал небольшие заметки о выборах в администрацию штата и занимался подготовкой прошлогоднего марафона, в котором принимал участие. Также из-под его пера вышла серии статей о метамфетаминных лабораториях в развлекательном центре «Кинопарк». По словам Стоуна, почти весь город знает лаборатории, но лишь смерть одного из подростков от передозировки наконец-то заставила полицию перейти к активным действиям.

Я так устала, что буквально валилась с ног. Протянув руку к телефону, стала слушать записи автоответчика, чтобы выяснить, кто мне звонил. Представитель профсоюза. Моя подруга Джина. Кто-то повесил трубку, ничего не сказав. Я посмотрела номер на определителе. Он показался мне знакомым, и я вспомнила о смятой записке от Руддика. Это был он.

 

15

Утром в назначенное время Джош явился в кабинет брата Майка. От волнения все его тело покрылось испариной. Он уселся на кушетку, ожидая, пока брат Майк поднимет взгляд от стола и посмотрит на него. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, а тусклый утренний свет словно дымка проникал через выходящее во двор окно.

Это было их третье индивидуальное занятие, но на двух они обсуждали только рисунки Джоша, его семью и книги, которые он любил читать. Брат Майк обещал, что вскоре они затронут более серьезные темы.

Теперь, сидя перед суровым священником, Джошу предстояло выяснить, обещание это или угроза. Брат Майк оторвался наконец от своих бумаг, сел на стул напротив него и заговорил. Его седая борода топорщилась, глаза поблескивали из-под бровей.

— Джошуа, ты знаешь, что такое милосердие?

Этот вопрос встревожил Джоша и заставил сосредоточиться. Он почувствовал, что могут возникнуть большие неприятности, и внутренне собрался.

— Я прекрасно знаю, что ты сделал. Но пока не могу понять почему. Возможно, ты и сам еще не осознаешь этого. Но если нам удастся разобраться, у тебя появится возможность примириться с собой и заслужить прощение. Я вижу, как сильно ты страдаешь и какую неловкость испытываешь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Джош даже не удосужился кивнуть или пожать плечами. Какая разница, признаешь ты свою вину или нет? Твое мнение никого не интересует.

— Я смог составить некоторое представление о тебе исходя из наших с тобой предыдущих разговоров, твоего досье, занятий в студии, а также из разговоров других заключенных. Хочешь узнать, что я думаю?

— Да, — выдавил из себя Джош.

«Как будто у меня есть выбор», — подумал он.

— Ты совершенно не способен постичь свою душу или Господа Бога. И не важно, веришь ты и него или нет и как часто совершаешь молитвы: усердно изо дня в день или когда напуган. Ты слаб. Ты ленив. И до безумия самовлюблен. Лжешь себе, чтобы оправдать свои поступки и свое бездействие, и веришь в свою ложь. Но в твоем повелении нет ничего необычного. Это свойственно всем людям.

Не лучше и не хуже, чем остальные. Этот вывод он захотел оспорить.

— А теперь позволь показать тебе другой путь, — продолжал брат Майк. — Через Божью милость ты сможешь понять волю Господа и ощутить на себе его исцеляющую руку. Пока тебе трудно осознать, о чем я говорю. Ты думаешь: «Я постараюсь задобрить этого человека и буду соглашаться со всем, что он скажет». Ты спрашиваешь себя, какое отношение это имеет к терапии искусством или к восстановительному правосудию? И даже не представляешь, какое удивительное путешествие тебя ждет. Что бы я тебе сейчас ни сказал, ты будешь кивать и говорить то, что я хочу услышать. Но ты должен понять: твоя главная беда в том, что ты не понимаешь самого себя и не можешь постичь Бога. Что это значит? Все и ничего. До тебя никому нет дела. Работая здесь, я уже много раз убеждался: все быстро забывают отбившуюся от стада овцу. Все, кроме Бота. Но иногда приходится ему напоминать.

— Мы будем вместе работать над этой программой? — пробормотал Джош.

Он понял, точнее, научился, подобно собаке Павлова, что психологи, консультанты и следователи любят все структурировать. Им нравится составлять планы, следить за их реализацией и писать отчеты. Им нужно, чтобы ты по команде садился, лаял, давал лапу. Джошу хотелось, чтобы брат Майк перестал говорить расплывчато, а обозначил правила и приступил к игре.

Но брат Майк ответил:

— Речь идет не о плане твоей реабилитации Я не могу повлиять на твою судьбу здесь, если только ты не обратишься ко мне с просьбой выступить на слушаниях по поводу твоего досрочного освобождения. Но боюсь, тебе не понравится то, что я там скажу. Однажды я предупредил об этом одного человека, но он все равно попросил меня выступить. И когда комиссия обратилась ко мне с просьбой дать ему характеристику, я скатал, что он — человек, находящийся во власти заблуждений, склонный к манипуляции и не испытывающий раскаяния за содеянное. Я отметил, что его небезопасно выпускать на свободу, хотя он и пытался убедить всех в обратном.

В нашей стране с самого момента ее основания всегда были люди, преисполненные благородных намерений изменить поведение человека к лучшему. Они считали: если нельзя повлиять на характер преступника, нужно найти способ заставить его вести себя иначе. Не думаю, что это самое удачное решение проблемы. Подобная программа по борьбе с насилием имеет весьма сомнительный результат. Я считаю, нужно уделять больше внимания душе. В противном случае ты можешь с таким же успехом сидеть и ждать, пока преступник станет старым и беззубым, и таким образом решить проблему насилия. Пусть природа возьмет свое, а постоянные и бесконечные унижения окончательно лишат человека сил. Но это не значит, что после всех этих испытаний он обязательно станет лучше.

— А если он исправится до того, как закончится срок заключения? Разве справедливо выбросить его из жизни еще на двадцать лет? — попытался защититься Джош. Он знал, что это запрещенный прием. Нельзя ставить под сомнение решение суда.

— Я не говорю о том, насколько справедливо твое наказание. Кто я такой, чтобы делать это? Ты из хорошей семьи. Тебя любили и не обижали. Родители заботились о твоем здоровье и образовании. Судя по всему, у тебя не было задержек умственного развития. Вероятно, ты ходил в церковь. Короче говоря, мой дорогой философ, жизнь дала тебе очень многое. Возможно, гораздо больше, чем другим заключенным или даже надзирателям в этой тюрьме. Поэтому ты — идеальный образец для того, чтобы показать, как строгое наказание может спасти человека от дальнейшего разрушения личности. Может, поэтому тебя и отправили сюда. Скажи, зачем ты это сделал? И учти: я сразу пойму, если попытаешься солгать.

— Вы хотите узнать, что случилось?

Брат Майк кивнул.

Джош сглотнул. Когда-то он уже рассказывал эту историю и впоследствии пожалел об этом. Но это было давно.

— Мы расстались летом, после первого курса. Я думал, наше решение взаимное, но позже стал подозревать, что она заставила меня совершить этот шаг, пока я еще не успел опомниться. — Он остановился и мысленно велел себе тщательнее подбирать слова. — Оглядываясь назад, думаю, инициатива расставания исходила в основном от нее. Меня просто одурачили. Сначала я радовался свободе. Но затем понял, что совершил ужасную ошибку. А когда попытался исправить ее, собрать и склеить осколки, она отказалась. Словно и не было между нами любви. Я не мог понять, почему она так быстро переменила отношение ко мне. А затем узнал, что она встречается с другим.

Весь первый семестр Джош провел как в тумане. Он не мог сосредоточиться на занятиях. Его мучили паника и страх.

— Она так легко смогла все забыть. А у меня это не получилось.

— Как ты узнал, что она встречается с кем-то еще? Ты следил за ней?

«Конечно, следил. Во сне и наяву».

— У нас был маленький городок. Все обо всех знают.

— Но ты пытался поговорить с ней наедине и во всем разобраться?

— Да, я хотел этого, — сказал Джош. — Поговорить с ней еще раз. Понять, почему она так поступила.

— И она согласилась встретиться?

— Нет. Поэтому я приехал к ней домой, зная, что она будет одна. Точнее, думал, что там больше никого не будет. Но в доме оказался… парень, с которым она встречалась. — Джош не смог заставить себя сказать «ее парень».

— Но, Джошуа, зачем ты взял пистолет отца? У тебя ведь был пистолет твоего отца, не так ли?

На мгновение он замолчал. Посмотрел в окно. Возможно, не стоило снова поднимать эту тему. Но затем он ответил, легко и с удивительным спокойствием:

— Я не знаю.

— Перестань. Не нужно так говорить.

Джош отвернулся от окна. Ему хотелось, чтобы брат Майк все понял.

— Я надеялся, она увидит, как мне плохо. Пистолет был моим посланием ей.

— Каким еще посланием?

— Я хотел убедить ее, чтобы она со мной поговорила.

— А что ты собирался делать с пистолетом, если она откажется с тобой говорить?

— Я бы тогда застрелился.

У него пересохло в горле. Похоже, его признание не растрогало брата Майка.

— Значит, ты хотел продемонстрировать силу своей любви, застрелившись у нее на глазах?

Джош пожал плечами:

— Я ничего не планировал.

— Почему же ты не убил другого человека? Мужчину, с которым она была? Ты ведь наверняка ненавидел его.

— Я пришел не для того, чтобы убивать кого-то.

Оказавшись в тюрьме. Джош утратил право на самые простые чувства, в том числе на доверие. Почему кто-то должен поверить его истории? Он ожидал, что брат Майк разочарованно вздохнет и снова заговорит о смирении.

Но священник ничего не сказал. Молчание затянулось. Оно показалось Джошу невероятно долгим. Джош откинулся на спинку кушетки, чтобы немного расслабиться. От напряжения у него словно сжалось все внутри. Рядом с полкой, заставленной гончарными работами, висели дипломы. Сертификаты. Он кивнул в их сторону и спросил брата Майка, что тот изучал в школе. Губы священника скривились в легкой улыбке, едва заметной под бородой.

— Хочешь узнать мою историю? Я получил степень мастера по социальной работе и защитил докторскую диссертацию по психологии, а затем целый год служил во Вьетнаме в медицинском корпусе. После я жил в Японии, изучал гончарное дело, потом вернулся в США и защитил еще одну докторскую — по богословию. Около десяти лет жил в монастыре на севере штата Нью-Йорк, затем шесть лет проработал здесь, после чего покинул тюрьму и занялся миссионерской деятельностью в Центральной Америке в одном из монастырей Калифорнии и наконец снова вернулся сюда. Моя первая докторская была посвящена анализу умственных способностей преступников, во второй я исследовал, насколько присутствие зла в нашем мире противоречит идеям о доброте и великодушии всемогущего Бога. И сейчас, в работе с тобой, мне приходится объединять все эти знания.

— И вы так до сих пор ничего не выяснили? — спросил Джош.

— Есть много вопросов. И очень мало ответов. При определенных обстоятельствах легко утратить веру в доброту Бога, ведь все мы страдаем от творящейся в мире несправедливости. И если ты, например, веришь, что происходящее — часть Божьего замысла, то почему Бог позволяет, чтобы на земле творилось зло? Некоторые считают, зло противоречит идее о доброте Господа, ставит под сомнение его всемогущество. Поэтому, чтобы достигнуть примирения между теми, кто пытается понять подобные проблемы, появилась идея о том, что зло — следствие той свободы выбора, которую Бог предоставляет человеку. Мы выбираем зло или идем неправедным путем, потому что Бог позволяет нам быть свободными. В таком случае вернуться к Богу означает преодолеть зло в себе. Другими словами, добровольно отдать себя в руки Господа. И это очень сложная задача.

Джош задумался.

— Я никогда не понимал, почему Бог разрешает людям делать то, что им хочется, прекрасно зная, что это доставит остальным страдания. — Джош наконец озвучил мысль, которая не давала ему покоя с первого дня пребывания в тюрьме.

— Еще одна тайна, которую трудно разгадать. Теоретически Бог должен позволить людям творить зло по их доброй воле, но вместе с тем предотвращать последствия, которые влекут за собой эти дурные поступки. — Он подождал, пока Джош кивнет. — Возникает резонный вопрос. Почему Бог разрешает насильнику причинять вред своей жертве, а педофилу — калечить ребенка? Надругательство над невинностью настолько ужасно, что не укладывается в голове. И почему он не останавливает пули, которые убивают людей? — Он пожал плечами. — Что я могу тебе сказать, Джош? Уверен, в твоей жизни случались вещи, которые ты хотел бы исправить. Но если бы Бог не позволил пуле вылететь из твоего пистолета или направил бы в другую сторону так, чтобы ты лишь испугался и смог продолжать обычную жизнь, какую бы свободу он предложил тебе? Избавив нас от страданий, связанных с тем, что мы выбрали зло, он уничтожит понятие «свободная воля». В таком случае мы бы все могли без зазрения совести предаваться греху.

— А что вы скажете по поводу моей девушки? — хриплым голосом спросил Джош.

— Если не можешь понять Божий замысел, то хотя бы подчинись ему. Возможно, Бог посылает нам страдания, чтобы через них указать путь к прощению и искуплению. Иуда был послан сатаной и причинил страдания Иисусу, которого распяли на кресте, но его злодейство, порожденное свободной волей, показало, что Бог любит нас и дает нам возможность получить спасение. Это таинство. И самое поразительное здесь то, что сатана в своем противостоянии добру по-прежнему остается слугой Господа и выполняет его конечную волю. Ты — заблудшая овечка, Джошуа. Бог любит тебя, даже если ты отбился от паствы. И у него есть планы насчет тебя.

— Я просто хочу выбраться отсюда, — признался Джош.

Ему хотелось сказать, что он пришел сюда не для того, чтобы его учили добру. «Я либо уйду отсюда, либо умру, либо сделаю еще что-нибудь ужасное. У меня нет выбора. А вы этого не понимаете», — размышлял он про себя.

— Ты не можешь выбраться отсюда. — В улыбке брата Майка сквозило самодовольство. Вот она, бесконечная, великодушная любовь во всей красе.

— Рой… — начал Джош и вдруг вспомнил, что не должен упоминать это имя.

«К черту», — подумал он, расстроившись от своей ошибки и почувствовав, как его охватывает отчаяние.

— Рой сказал, — продолжил он увереннее, — что меня не должны были помещать в эту тюрьму, потому что во время процесса и следствия, возможно, были допущены грубые ошибки. Рой пообещал, что поможет добиться моего перевода. Если вы дадите ему доступ к моему досье и к расшифровкам допросов, он посмотрит их и выяснит, как в дальнейшем использовать эту информацию.

Джошу все труднее было излагать просьбу. Слова он силой вытаскивал из себя, будто бросал в воду тяжелые камни. Улыбка мгновенно исчезла с лица брата Майка.

— Так это все Рой, — произнес он разочарованно. — а он не говорил тебе, что когда-то работал у меня? Был кем-то вроде делопроизводителя. Всегда проявлял особый интерес к чужим уголовным делам. — Брат Майк рассердился не на шутку, и Джош уже сожалел, что начал разговор. — Думаю, тебе нужно смириться с тем фактом, что ты оказался здесь. Это просто смешно — обращаться за консультацией к другим заключенным, чтобы выбраться из тюрьмы. Я встречал людей, которые потратили всю свою жизнь на поиски подобной информации. Это полностью перечеркивает все, о чем мы только что с тобой говорили, все те нравственные уроки, которые мы извлекаем, осознав последствия наших поступков.

«Я знаю, — повторял про себя Джош. — Я знаю. Простите. Это была не моя идея».

— Думаю, тюрьма — твой персональный монастырь, — продолжал брат Майк. — Твоя свободная воля здесь ограничена и потому бесценна. Здесь ты можешь получить множество нравственных уроков. Главное, как ты ими потом распорядишься.

— Вы не понимаете, — прошептал Джош. — Мне придется сидеть здесь двадцать пять лет. И я не уверен, что смогу выдержать.

Брат Майк пожал плечами. Его гнев улегся, а время занятия подошло к концу.

— Поверь старому человеку, когда ты выйдешь на свободу, у тебя останется еще достаточно времени для жизни. Плотин говорил, что душа живет, когда переходит от одного переживания к другому. Ты должен благодарить судьбу за этот опыт. Если очень захотеть, то даже из него можно извлечь пользу.

В комнате повисла тишина. Джошу хотелось закричать от разочарования и наброситься на старика. Но вместо этого он продолжал стоять на своем с неожиданным даже для него самого упорством.

— Рой сказал, если я попрошу вас дать мне копию моего досье, вы не имеете права отказать. Так вот, мне нужны эти бумаги.

Брат Майк смерил его пристальным взглядом, затем встал и подошел к стоящим у стены шкафам с документами. Он открыл длинный скрипучий металлический ящик и стал перебирать бумаги.

— Мой каталог грехов. — Брат Майк вздохнул. — Все документы помечены особым, только мне известным кодом, ведь я хорошо знаю, насколько серьезную информацию они содержат. — Он извлек из папки толстый конверт из манильской бумаги и положил его на кофейный столик перед Джошем: — Здесь все, что тебе нужно, Джош. Все, кроме заметок, которые я делал во время занятий и которые ты не имеешь права читать. Еще в конверте копии твоих рисунков. Будь аккуратен с ними.

Джош кивнул и неловко встал. От долгого неподвижного сидения у него затекли ноги.

— Когда-нибудь я напишу книгу, — тихо произнес брат Майк. — Книгу, которая разгромит в пух и прах нашу исправительную систему. Книгу, после которой меня, возможно, выкинут из Американской ассоциации психологов или даже отлучат от церкви. Когда-нибудь через много лет я расскажу тебе о ней.

Он словно просил: «Подожди, у нас много времени».

Джош попрощался и закрыл дверь. Он прошел через образовательный центр в главный зал, а оттуда по туннелю в лазарет Дитмарша. Все это время его не покидало странное чувство свободы и уединения. Офицеры открывали перед ним каждую дверь, будто он важная персона. Вес блоки были заперты, только двери в лазарет оставались открытыми, и пустая тюрьма создавала иллюзию защищенности. Добравшись наконец до своей камеры, он первым делом открыл конверт и просмотрел хранящиеся в нем бумаги. Затем взял свои рисунки и спрягал их, как его научил Кроули.

 

16

В канун Нового года мы продолжали держать заключенных взаперти, и нам предстояло провести еще один праздник в этой бетонной пещере. Смотритель решил изменить сценарий новогоднего ужина. Обычно угощения раздавались в коридорах блоков, но теперь было решено доставлять пончики и горячий шоколад в каждую камеру отдельно. Смотритель Полок велел мне препроводить Билли Фентона на кухню, чтобы он помог с приготовлением ужина. Фентону каждый год поручали эту ответственную работу. Ему позволялось выйти из камеры и почти свободно разгуливать по тюрьме. Такой чести удостаивались немногие заключенные, завоевавшие хорошую репутацию и пользующиеся большим авторитетом.

В главном зале не было ни души, лишь гудели электрические лампочки. Я махнула рукой сидящему в «Пузыре» надзирателю, точно не зная, кто дежурит, — было слишком темно, и я ничего не видела. Затем прошла через туннель в блок «Б» и поприветствовала дежурящего на своем посту Ферриса. Он сидел в будке, которая находилась в углу у входа в блок, на некотором расстоянии от пола. Оттуда было хорошо видно, что происходит на всех ярусах. Феррис даже не потрудился спуститься вниз и открыть электрический замок. В будке работали телевизор и магнитола, но не очень громко — в блоке был введен режим экономии электроэнергии. Я поднялась по металлическим ступеням на третий ярус. Чем выше поднималась, тем сильнее становилось мое чувство одиночества, ощущение, какая я маленькая и ничтожная.

Я не спеша пошла по коридору, считая двери в камеры. Когда добралась до камеры Фентона, то увидела, что он сидит на своей койке и ждет меня.

— Офицер Уильямс? — послышался голос из темного помещения. — Вы ходите тихо, как кошка.

Дом Жуан во всей своей красе.

— А как ты догадался, что приду я? — сухо и с сарказмом в голосе спросила я.

— Мир полон слухов. — Он говорил медленно и спокойно, как человек, у которого в запасе уйма времени. — Ребята завидуют, что я получаю отгул. Хотят, чтобы мой рождественский подарок достался кому-нибудь из них.

«Рождество закончилось». — хотела сказать я, но промолчала.

Я дважды нажала зеленую кнопку на рации, висящей у меня на плече, и попросила открыть камеру. Как всегда, пришлось подождать несколько секунд. Затем послышался долгожданный щелчок, я отошла в сторону и позволила Фентону выйти.

Аккуратно подстриженные волосы, немного влажные от укладочного средства, беспечная улыбка на красивом лице — Фентон напоминал не столько зэка, сколько голливудскую кинозвезду. Он весело кивнул мне и небрежной походкой вышел в коридор. От него приятно пахло, никакого намека на противный, кисловатый запах, исходящий от большинства зэков. Фентон принадлежал к числу тех немногих заключенных, которых вполне устраивала жизнь в тюрьме. Ему было чуть больше сорока, и для своего возраста он выглядел замечательно: широкие плечи и чистая кожа, обремененная немногочисленными татуировками. Самоуверенный и вспыльчивый тип. Он умудрился окрутить трех сотрудниц тюрьмы. По крайней мере я знала только об этих трех: секретарша, которая была замужем за нашим начальником отдела технического обслуживания, девятнадцатилетняя девушка-волонтер, проводившая занятия по религии, и офицер охраны Джули Денли.

Мне хорошо известен феномен, когда некоторые женщины испытывают особенную тягу к зэкам, хотя я сама никогда этого не понимала. Запрещенный секс в стенах колонии строгого режима всегда казался мне чем-то мерзким, и я не могла понять, как можно получить удовольствие от чего-то подобного.

Когда Джули поймали с поличным — один из зэков, сидящий в одном с Фентоном блоке, позавидовал ему и «настучал» смотрителю. — я поначалу не поверила. Я работала первый год в тюрьме, и мне казалось, что Джули очень похожа на меня: она, как и я, служила в армии, была человеком твердым и ответственным.

Мы хорошо с ней ладили и даже встречались порой вне работы, но я ничего не знала об ее отношениях с Фентоном. Я не сомневалась, что Фентон умеет очаровывать, но довольно быстро раскусила его и поняла, что этот заключенный — патологический лжец, готовый говорить тебе то, что ты хочешь услышать, лишь бы получить свое. Но как только женщина сдавалась, от его былой чувствительности не оставалось и следа. И не важно, как жертва воспринимала ситуацию: как очередную интрижку или серьезный роман, который мог стоить карьеры. Фентону было глубоко наплевать.

После скандала я встретилась с Джули в дешевой забегаловке. Помню, на ней были голубая водолазка и серьги кольцами. Она сжимала бокал с дайкири, как вазу с цветами, которая могла в любую минуту опрокинуться. Тогда-то Джули и рассказала о секретных посланиях, которые он ей писал, о признаниях в любви, о том, как хорошо понимал ее Фентон, как предупреждал ее желания, как стал для нее самым близким человеком на свете.

Я едва сдержалась, чтобы не возмутиться. Бедная, обиженная дурочка, которая причинила нам столько головной боли!

Через несколько месяцев Джули уехала, и я больше не видела ее. Фентон же продолжал отбывать свои то ли восемнадцать, то ли двадцать лет срока, которые ему дали за вооруженный грабеж и захват заложника.

Заключенный, сидящий в темной камере у лестницы, сообщил, что у него как раз случилась эрекция и он мог бы одолжить ее Фентону. К чести Фентона, тот проигнорировал замечание. Мы спустились вниз и встали у двери, ожидая, когда нас пропустят в бесконечно длинный гулкий коридор, где было сыро, на стенах давно облупилась краска, а пол спускался вниз, как склон холма.

— У вас двойное дежурство? — спросил Фентон. Он держался как-то неуверенно, будто общение со мной взволновало его.

— И так почти каждый день. У нас разгар сезона.

Мы пошли медленно. Некоторые зэки, вырвавшись из камеры, не знают, куда применить свою неуемную энергию, но Фентон выглядел абсолютно расслабленным.

— Строго между нами, — пробормотал он.

«Ну вот, начинается», — подумала я.

— Девяносто пять процентов ребят, — продолжал Фентон, — не хотели этих безобразий. — Он имел в виду волнения и последовавшую за ними изоляцию. Добровольный посланник молчаливого большинства.

Сначала я ничего не ответила и хотела проигнорировать его слова, но затем спросила:

— Фентон, зачем ты мне все это говоришь?

Он тут же принялся грубо льстить:

— Вы, офицер Уильямс, в отличие от остальных относитесь к людям с уважением. И поверьте мне, заслужили хорошую репутацию. Но дело в том, что здешняя система не подразумевает нормальных отношений между зэками и надзирателями. Большинство офицеров охраны только и умеют, что лупить нас. Но если бы мы могли сесть и спокойно поговорить, то, поверьте, проблем было бы намного меньше.

— Да здравствуют мирные переговоры, да? — хмыкнула я, но в моих словах была лишь небольшая доля иронии.

— А почему бы и нет? — спросил он. — Я старею, и мне начинает надоедать это дерьмо. Думаете, мне нравится, когда меня по двадцать раз за день спрашивают, что случилось и почему это произошло. Да я бы лучше посмотрел «мыльные оперы». Вы видели, что сделали с Элгином? Вот пример того, как вся эта дрянь может отразиться на тебе.

Мне хотелось поскорее закончить разговор и продолжить свою работу, но я не смогла удержаться:

— А при чем здесь вообще Элгин?

— А вы думаете, однорукий художник мог в одиночку «замочить» амбала вроде Элгина? Нет, конечно, он заслужил то, что с ним сделали, но это так унизительно — видеть, что его превратили в отбивную. Передайте смотрителю, мы готовы сдаться. Мы хотим всего лишь справедливости, нормальных условий и капельку уважения. И тогда будем вести себя как шелковые.

Как ни странно, слова Фентона вдохновили меня, и я призналась:

— Мне очень бы хотелось помочь тебе, Фентон, но я — не уши смотрителя.

— Правда? — удивленно спросил он. — А я слышал совсем другое.

— Это не так.

— Понятно, — протянул он, и я тут же пожалела о своих словах.

Они искали сведения, собирали любую доступную информацию. Рей Маккей, лежа в своей палате с трубкой в носу, посмеялся бы сейчас от души, если бы услышал наш разговор.

Мы вошли в главный зал, затем свернули в коридор между образовательным центром и гимнастическим залом. Лампы по-прежнему светили тускло.

Внезапно Фентон остановился и обернулся. Я не успела замедлить шаг и столкнулась с ним.

— Если я могу вам чем-то помочь. — тихо проговорил он, — только скажите мне об этом.

«Еще чего захотел, мать твою, — подумала я и с силой оттолкнула его. — Да, Джули, ты была ужасной дурой».

* * *

В столовой царил полумрак, как в магазине после закрытия, и меня это удивило. Я ожидала увидеть там небольшую группу заключенных и надзирателей, которые готовятся к вечеринке в честь Нового года. С замиранием сердца я шла рядом с Фентоном, одной рукой сжимая резиновую дубинку, а второй держась за рацию на плече. Обеденный зал напоминал придорожный «Макдоналдс»: он был заставлен столами и стульями и смахивал на поляну, усыпанную пестрыми цветами.

До меня донеслись голоса, смех и стук упавшей на пол метлы. Я решила обойти металлический раздаточный стол и зайти на кухню.

— Привет. Билли! Ты как раз вовремя.

За металлическим кухонным столом стоял Рой Дакетт в белом халате и фартуке, в руках — огромная деревянная лопатка, которой он с усердием гребца помешивал горячий шоколад в чане. За столом, развалившись, сидел еще один зэк — жизнерадостный Эрик Джексон по прозвищу Джеко. У него были круглые щечки и пивной животик, и он отбывал здесь пожизненный срок.

— С Новым годом, офицер Уильямс, — добавил Рой.

На столе стоял маленький телевизор. Показывали футбольный матч. Я заметила большую чашку с покрытыми сыром кукурузными чипсами нанчос и два подноса. На одном лежали жареные куриные крылышки, а на другом — политые соусом свиные ребрышки.

Поблизости не было ни одного надзирателя, который следил бы за работой Роя и Джеко. В прежние времена я заподозрила бы самое худшее и решила, что офицеров взяли в заложники, связали и спрятали в холодильниках для мяса, а теперь пытались заманить в ловушку и меня. Но теперь у меня уже было достаточно опыта, и я знала, что иногда зэкам предоставляли относительную свободу и независимость. Это происходило в результате обшей договоренности и сделок, о которых мне ничего не было известно и на которые я предпочитала смотреть сквозь пальцы. Я хорошо усвоила: в эти дела не стоит вмешиваться. И потому чувствовала себя дважды одураченной: я находилась вне игры, но при этом должна была подчиняться неписаным грязным правилам.

Я видела, что зэки просто хотели посмеяться надо мной. Мой внутренний голос требовал принять немедленные решительные меры, отказаться от обещаний, отменить раздачу горячего шоколада и восстановить дисциплину в тюрьме. Но я прекрасно понимала, что этот героический и безумный поступок может стоить мне работы или даже жизни.

Поэтому я наступила на горло гордости, проглотила обиду, почти ощущая во рту ее горечь, и ничего не ответила.

Затем в углу я увидела Джоша Риффа.

Он сильно удивился, заметив меня.

Наши взгляды встретились, но я не хотела, чтобы другие зэки заметили этот зрительный контакт. Поэтому я тут же отвернулась и придала своему лицу невозмутимый вид. Мой взгляд стал холодным и бесстрастным, как у ящерицы.

Если бы этот парнишка хотел, чтобы его увели отсюда, он вложил бы в свой взгляд нечто большее, а не глядел бы на меня, как олень, попавший в свет автомобильных фар.

Я ушла, помня о том, что остается всего один час до конца моей смены и три часа — до конца года. Мне хотелось оказаться как можно дальше от Дитмарша в ту минуту, когда перевернется лист календаря.

 

17

Когда надзиратель ушла, Рой представил Джоша Фентону, наградив его почетным званием «самого лучшего мешальщика горячего шоколада из всех, кого он знал».

— Так это тот парень? — спросил Фентон.

— Да, он самый. — ответил Рой.

До появления Фентона Джош был спокоен и расслаблен, столь редкая здесь дружелюбная атмосфера действовала на него умиротворяюще. Рой убедил охранника в лазарете, что крепкий и энергичный Джош может быть очень полезен в приготовлении праздничного ужина, поэтому его отправили на эту новогоднюю экскурсию. На кухне его ждал сюрприз. Телевизор и еда стали дли него настоящим откровением, позволяющим увидеть другую сторону жизни заключенных. Они даже раскурили косячок на троих. Но когда пришел Фентон, иллюзия легкого расслабленного существования мгновенно улетучилась, и ему вдруг показалось, что Рой собирается принести его в жертву. Приятная, располагающая внешность и непринужденная манера держать себя были только видимостью. От Кроули Джош наслушался о деятельности Фентона, об уважении и даже страхе, который он внушал. Его боялись все, кроме Роя, который казался теперь Джошу особенно могущественным. В нем словно что-то переменилось: это был уже совсем другой Рой, способный руководить.

Веселье возобновилось так же быстро, как и было прервано. Джош в недоумении посмотрел на Роя, и тот незаметно подмигнул ему.

— Ешьте, ешьте, — скомандовал Джеко, чье круглое лицо с небритым подбородком наполовину скрывала бейсболка. Они стали разбирать ребрышки и куриные крылышки.

— Черт. Стойте, — сказал вдруг Джеко. — Надо разлить пойло и поднять тост.

Джошу вручили кружку с пенящимся соком, пахнущим, как гнилой апельсин, прилипший к старому носку.

— Желаю вам оху… счастливого Нового года!

Мужчины подняли кружки и хором повторили тост.

Джош отхлебнул из своей и закашлялся. Он не ожидал, что напиток такой крепкий и жгучий.

— Ты чего? Это качественное пойло! — возмутился Джеко.

— Последняя неделька в этом году была особенно веселой, — заметил Рой. — Пей до дна, Джош, не то мы обидимся.

Джош сделал еще один большой глоток и подавил неожиданно подкатившую к горлу тошноту.

— Фентон, сколько уже лет ты готовишь новогодний ужин? — спросил Рой.

Фентон, самый трезвый и мрачный из всей компании, откусил мясо с толстого сочного крылышка.

— Девятый год подряд, Хромой. Столько же раз я трахал твою жену, когда она приходила сюда.

— Мне девять раз не пришлось делать это самому, — ухмыльнулся Рой. — Спасибо за помощь.

Рой ловко огибал кастрюли и блюда с едой, двигаясь между столов с проворством обезьяны. Никогда еще Джош не видел его таким быстрым и энергичным. Он отчитал Фентона за то, что тот плохо размешал шоколад и там остались комочки, а затем выхватил ребрышко из руки Джеко прежде, чем он успел откусить от него. Подготовка к празднику, сопровождавшаяся распитием напитков и поеданием закусок, продолжалась. Джош даже не верил, что праздничный ужин когда-нибудь будет готов. Но его это даже устраивало. На него не обращали особого внимания, но и нельзя сказать, что игнорировали. Казалось, его принимали за своего парня, пока он старался не болтать попусту, пил из своей кружки, когда ее наполняли, и смеялся вместе с остальными.

По телу Джоша разлилось приятное тепло. Он понятия не имел, что они пили, но с его зрением что-то случилось, и теперь отчетливо было видно каждую деталь. Вдруг обратил внимание на подставку для ножей. Она находилась за решеткой, и каждый нож был помечен. Затем заметил зияющую пустоту на том месте, где должен был находиться нож для резки мяса.

— Так, вечеринка закончена, — объявил Рой. — Пойдемте, пора раздавать угощение, а то мы никогда не ляжем спать.

Джеко налил горячий шоколад из чана в два больших красных кувшина и поставил их на тележку, а сверху положил коробку с пончиками. Затем протянул Джошу кувшин размером поменьше:

— Это для раздачи на верхних ярусах. Бери с собой, чтобы не таскать большие кувшины.

— Мы придумали это усовершенствование пару лет назад, — добавил Рой.

— Вы хотите, чтобы я это делал? — Джош удивился, что ему поручают эту ответственную работу.

— Фентон тебе поможет, — сказал Рой. — Он у нас настоящий эксперт. Пончиковых дел мастер, мать его.

— Пошел ты, Хромой.

Вскоре они вышли из столовой и направились в коридор.

— Ты будешь везти тележку. — сказал Фентон, — а я — раздавать пончики.

Джош волновался из-за того, что пришлось сопровождать Фентона, но вместе с тем был заинтригован этим новым и на удивление легким знакомством. Да и опьянение подарило неожиданный прилив сил. Он покатил тележку по коридору, оставляя столовую позади и стараясь двигаться как можно быстрее, насколько позволяли разболтанные колесики.

Коридор казался ему бесконечным. Они прошли через главный зал, имеющий восьмиугольную форму.

— С чего начнем? — спросил Джош, не в силах придумать более уместного вопроса.

Фентон замкнулся. Он оглядывался по сторонам и что-то насвистывал себе под нос. Проходя мимо «Пузыря», постучал по решетке.

— Привет, ребята, не хотите горячего шоколада с пончиками? — громко спросил он.

Внутри на стульях сидели двое надзирателей, но их можно было рассмотреть, только оказавшись рядом с «Пузырем». Они смерили Фентона равнодушным взглядом.

— Ха-ха, — засмеялся он, глянул на Джоша и пошел дальше. — Я каждый год показываю этим засранцам средний палец. Они не могут выйти из «Пузыря» до конца смены, как мы не имеем возможности выбраться за ворота тюрьмы. Представляешь, каково им сидеть в своей конуре и смотреть, как мы прогуливаемся мимо них, словно на курорте. Правда, они вооружены до зубов. Это главное преимущество их работы. Дежурить на смотровой башне со снайперской винтовкой — это дело, но в остальном заняться им абсолютно нечем. Разве что отловить какого-нибудь взрослого мужика, поставить его раком и заставить раздвинуть задницу.

— Сезам, откройся! — крикнул Фентон и помахал рукой перед камерой, когда они остановились у входа в блок «В».

Прошло пять долгих секунд, прежде чем дверь открылась. Механизм издал глухой лязг, и Джошу показалось, что весь Дитмарш пробуждается к жизни.

Миновав ворота, они остановились перед охранником, стоящим около наблюдательной будки, которую они называли козлиным гнездом. Скорее всего он решил размять ноги или собрался делать обход.

— Добрый вечер, Фентон. Что-то ты в этом году припозднился. — произнес надзиратель через решетку. Послышалось жужжание, и он пропустил их в тюремный блок.

— Поспешишь — людей насмешишь, — ответил Фентон. — Мы готовили шоколад самого лучшего качества.

— Не сомневаюсь.

Когда они вошли в блок, Фентон задрал голову и заорал во всю глотку:

— С Новым годом, ублюдки! Засуньте ваши члены в штаны и протяните кружки через решетки, а то вечеринка пройдет без вас. Ваши детки спят сейчас в своих кроватках. Ваши жены трахаются с новыми дружками. Вы тоже имеете право расслабиться. Кто даст мне чаевые, получит два пончика, а его соседу не достанется ничего. Платите, пока это не сделали ваши соседи. Особенно если рядом с вами живет «крыса», которая вас ненавидит.

— Ты это… потише, Фентон. — предупредил надзиратель. — Еще не хватало, чтобы в новом году они опять начали бунтовать.

Его слова потонули в донесшемся из камер реве. Зэки кричали и орали, посылая в адрес Фентона приветствия и проклятия. Джош до сих пор не слышал такого безумного шума, похожего на яростный вопль, от которого, казалось, вибрируют даже кости. Сердце бешено заколотилось. Он почувствовал страх и волнение, как перед входом на стадион. Джош первый раз оказался в общем блоке. С двух сторон от него тянулись камеры, напоминающие ряды квартир в большом жилом доме. Каждый верхний ярус слегка выступал над другим, образуя козырек. Он не ожидал, что камеры такие маленькие и что их так много. Они миновали охранника и направились в коридор, Фентон шел впереди, Джош осторожно катил тележку за ним, вздрагивая от каждого неосторожного толчка, грозящего опрокинуть ее.

— Мы начинаем снизу, а потом поднимаемся наверх. — объяснил Фентон. — И старайся держаться под навесом, иначе тебе сбросят что-нибудь на голову.

В отличие от лазарета здесь вместо дверей были решетки, и Джош спокойно мог заглянуть в каждую из камер. Свет был приглушен, но не погашен. В каждой третьей или четвертой камере был телевизор с наушниками, экраны мерцали в полумраке, как костры. Джошу казалось, шум доносится не из отдельных камер, а отовсюду, из каждого угла, из каждой щели. Некоторые зэки шутили и приветствовали их, кивая, но большинство выглядели уставшими, грустными и вялыми. Джош удивился, как добросовестно Фентон относится к работе. Он наполнял маленький кувшин горячим шоколадом и передавал его Джошу, который, в свою очередь, разливал шоколад по кружкам, протянутым через узкое пространство между прутьями решеток.

— А где Сонни? — спросил один из зэков.

— У Сонни сегодня выходной. Джош справится с его работой в два раза лучше.

— Что-то вы сегодня припозднились, ребята, я уже собирался спать.

— Заткнись и бери пончик, — буркнул Фентон и обратился к заплаканному молодому заключенному: — Хватит рыдать, дружище. Ты для нее труп.

— А мне? — спросил кто-то, когда Фентон пропустил камеру.

— Ты — ворюга и ублюдок. Я скорее придушу себя, чем дам тебе пончик.

— Слышь, Фентон, поздравляю тебя и твою семью.

— Дай ему еще пончик, Джош. Да нет, не с желе, а с сахарной пудрой. Все равно он не даст мне трахнуться с его сестрой.

Дойдя до конца коридора, они оставили тележку, взяли кувшин, поднялись по железной лестнице и направились в противоположном направлении. Время от времени они спускались вниз, затем опять поднимались. Джошу приходилось спускаться всякий раз, когда кувшин пустел. Ему не нравилось покидать Фентона и ходить по блоку в одиночестве. Поэтому он шел быстро и старался не встречаться взглядом с сидящими в камерах. И все же иногда они просовывали руки через решетки и дотрагивались до него. Тянули к нему кружки, выпрашивая добавку. Другие, напротив, уходили в глубь камеры и не обращали ни на кого внимания. Джош чувствовал себя мелким грызуном, которому нужно быстро бежать, чтобы спастись от хищников.

Когда они перешли на другую сторону блока, поведение Фентона изменилось. Судя по всему, здесь содержались зэки, сидящие за преступления на сексуальной почве. Фентон не разрешил Джошу разливать шоколад, а лишь приказал раздать пончики.

— Видишь того парня? — презрительно бросил он. — Этот педик отсосет тебе за несколько косячков. А там сидит грязный педофил. — Он прижал к губам пончик и высосал из него желе, а затем велел Джошу передать пончик зэку.

Закончив в блоке «В», они подошли к центральному входу. Фентон пропустил Джоша вперед.

— На очереди блок «Г». Иди и разведай, как там дела, — велел он. — Потом расскажешь, если узнаешь что-нибудь интересное.

Смущенный Джош оставил Фентона одного и покатил тележку. Уверенность окончательно покинула его. Он пересек центральный зал и вошел в следующий коридор. Подходя к будке, напрягся. Сидящий наверху надзиратель посмотрел на Джоша через стекло. Джош кивнул и попросил пропустить его в блок «Г».

— А где, черт возьми, Фентон? — спросил надзиратель через микрофон.

Джош толкнул тележку обеими руками и простодушно ответил:

— Я один. Фентон пошел в блок «Б». Мы не успеваем, поэтому решили разделиться.

Надзиратель разозлился. Он взял рацию и сообщил кому-то, что Фентон не явился на обход. Джош забеспокоился. Произошла небольшая заминка, затем голос в рации сообщил, что все в порядке, Фентона нашли.

Но эта новость не обрадовала надзирателя. Он заявил Джошу, что не пропустит его в блок «Г» и пусть он проваливает ко всем чертям и не показывается до тех пор, пока не придет Фентон. Джош развернул тележку и поехал назад той же дорогой, которой пришел сюда.

В центральном зале он встретил Фентона, который только что вышел из блока «В».

— В чем дело?

Джош сам не понимал, что его так встревожило.

— Надзирателю не понравилось, что я один. Он спросил, где ты, а потом не впустил.

Фентон кивнул:

— Так я и думал. Ты умеешь играть в шахматы?

— Правила знаю.

— Тогда поймешь. Когда соперник предлагает тебе в середине игры «съесть» серьезную фигуру, ты понимаешь, что это ловушка. Но иногда лучше сделать вид, что поддался, и принести себя в жертву.

Джош не понял, как это можно применить к сложившейся ситуации, поэтому спросил Фентона о его дальнейших планах.

— Раздадим еще немного пончиков. — ответил тот.

Джош полностью доверился Фентону, но, пока они шли по коридору, приближаясь к будке, его что-то встревожило. На этот раз охранник покинул свой наблюдательный пост и ждал их снаружи у клетки.

— Привет, босс, — весело окликнул его Фентон, будто ничего не случилось.

Надзиратель спросил Фентона, почему он не совершает обход надлежащим образом. Фентон на ходу сочинил историю о плаксивом зэке, которого пришлось утешать.

Надзиратель велел оставить это социальным работникам и заняться делом. Фентон ответил: «Так точно» — и попросил разрешения раздать пончики в блоке «Г». Клетка открылась, и Фентон с Джошем прошли внутрь.

Джош толкнул впереди себя тележку, но вдруг что-то попало ему под ногу. Он полетел на пол и перевернул тележку. Кувшины опрокинулись, их содержимое растеклось по полу коричневой жижей. Его колени и руки перепачкались шоколадом. Джош смотрел на беспорядок, который учинил, и с ужасом ожидал последствий. И они не заставили себя ждать. С неба на Джоша обрушился Божий молот, точнее, кулак Фентона — он ударил его по макушке с такой силой, что из глаз у Джоша посыпались искры. Джош сжался в комочек и напрягся, ожидая, что Фентон начнет его пинать. Но Фентон лишь высказал свое презрение к глупому неуклюжему молокососу, который умудрился расплескать целый вагон горячего шоколада.

— Извините, босс, мне жаль. — сказал надзирателю Фентон. — Мы, то есть я сейчас же все здесь уберу. Даю вам слово, этот щенок вылижет весь пол языком, или я сломаю метлу о его задницу. — Он обернулся к Джошу: — А ну поднимайся и живо за работу!

Джош встал. Его щеки покраснели, а место улара горело. Он поставил тележку, подобрал разбросанные пончики и стал искать коробки, в которых они лежали. Фентон нетерпеливо ждал с таким видом, словно в любой момент мог снова наброситься на него. Затем они вернулись в центральный зал.

— С тобой все в порядке? — спросил Фентон.

Джош почувствовал его руку на своем плече.

— Я должен был вести себя так, чтобы все выглядело правдоподобно.

Джош понял, что не оступился, а ему подстроили все это.

— Извини, дружок, что пришлось тебя подставить. Но парочка уродов в блоке «Г» хотят со мной поквитаться, — объяснил Фентон. — Они сделали надзирателю хороший новогодний подарок. И как только мы, ничего не подозревая, зашли бы внутрь, двери в некоторые камеры вдруг сами собой открылись бы.

— Хочешь сказать, он выпустил бы их? — спросил Джош.

— Разумеется, это произошло бы случайно, — сказал Фентон. — Но ты держался молодцом. И так убедительно упал.

— У меня болит голова, — пожаловался Джош.

— Прости, что стукнул тебя. — Фентон рассмеялся.

Когда они вошли в центральный зал, Фентон вдруг остановился.

— Все равно нам нужно возвращаться в столовую. Но я хочу сначала кое с кем повидаться.

— Хочешь, чтобы я один сходил за ведром и шваброй? — спросил Джош.

— Пусть эта жирная свинья сам все убирает.

Минуту назад он с таким подобострастием распинался перед надзирателем, а теперь говорил о нем с полным презрением.

— Хромой сказал, вы с Кроули были хорошими друзьями?

«Ну, вот и он, — подумал Джош, — удар, который меньше всего ожидаешь».

— Мы сидели в соседних камерах.

— Кроули часто помогал мне, но потом решил держаться особняком. Не то чтобы я так уж сильно расстроился, но меня это немного огорчило, если понимаешь, о чем я.

Джош не знал, кивнуть или промолчать. Тревога вернулась, взволнованно заколотилось сердце.

— Я только хочу знать, удалось ли Кроули закончить работу? Рой сказал, что ты помогал ему. Это правда?

У него не было выбора, кроме как признаться.

— Рой сказал, ты можешь нарисовать все, что угодно.

— Наверное.

— Ты ведь помнишь, что ты рисовал для Кроули?

Джош вздрогнул. Он до смерти боялся ошибиться и сказать что-то не то.

Фентон не стал дожидаться ответа.

— Джош, если тебе нужно хорошее жилье, где ты мог бы чувствовать себя в безопасности, попроси, чтобы тебя перевели в блок «Б-3». Я приглашаю тебя как друга. Человек с твоими способностями и твоим умом не должен бояться, он достоин уважения. Взгляни на это место. — Он взмахнул рукой, описав в воздухе круг под стеклянным куполом, словно хотел превратить своим жестом тюрьму в сказочное королевство. — Эти обезьяны сидят в своих клетках. А ты можешь свободно ходить здесь повсюду, смотреть на них, раздавать им угощения. Ты как принц среди воров. Жизнь здесь может показаться ужасно унизительной, но почти все эти псы считают, будто могут что-то изменить. Ты понимаешь? Они все строят планы. Обдумывают их, когда просыпаются и когда ложатся спать, и считают это действительно важным. Но никто даже и не подозревает, что находится у них под ногами. И что они могут получить.

Фентон погремел пустой тарой:

— Иди наполни кувшины. Я подожду здесь, пока ты вернешься.

Джош покатил тележку дальше, но неожиданно Фентон окликнул его.

— Вот, попробуй это. — Он положил что-то ему на ладонь. — И забей на коридор. Иди на кухню через двор. Там сможешь увидеть звезды и представить, что свободен.

 

18

В последний день года мне пришлось на целый час задержаться на работе из-за того, что у одного зэка начался эпилептический припадок. Пришел дежурный доктор — неприятный тип в запотевших очках. Он с недоверием и презрением смотрел на окружающих его людей. Начал задавать вопросы: «Вовремя ли выдали лекарства?», «Получил ли заключенный все причитавшиеся ему медикаменты?»

Прозвучали и другие завуалированные обвинения, ставящие под вопрос мою профпригодность. В тот вечер я обошла сто шестьдесят восемь камер и раздала девяносто семь порций лекарств. Возможно, я где-то ошиблась или что-то перепутала. И не исключено, что моя оплошность могла вызвать симптомы нездоровья и у других пациентов Доктор недовольно ворчал. Но через пятнадцать минут он обнаружил кровь на внутренней стороне бедра пациента.

— Инъекция, — заявил он. В его голосе не звучало и намека на извинение, лишь нескрываемая гордость за свои способности судмедэксперта.

— Значит, вы напишете в отчете, что негативную реакцию у заключенного вызвали незаконно пронесенные наркотики? — спросила я с откровенным сарказмом в голосе. — И я никаким образом не повлияла на его состояние?

— Похоже на то. — недовольно фыркнул доктор.

«Да пошел ты», — подумала я. Но вслух сказала:

— Ну, так и пишите, доктор. А я ухожу.

До наступлении Нового года оставалось два часа. Я распахнула дверь и вышла на парковку. Черное, как деготь, небо мерцало огоньками звезд, прожекторы на смотровых башнях освещали двор, как спортивную арену. Я направилась к своему внедорожнику, как вдруг заметила человека в куртке чуть поодаль от моей машины. Он будто ждал меня. Сначала я подумала, это Уоллес. Но затем увидела, что мужчина выше и шире в плечах. Он поднял руку и жестом попросил подойти. Я подчинилась. Мне совсем не хотелось этого делать, но я постаралась скрыть волнение. Сердце будто сжалось. Но не от страха, а от предчувствия беды.

— Что тебе нужно? — Я узнала Руддика и даже не пыталась скрыть усталость.

— Как же здесь холодно. — Он говорил так, словно мы стоим на остановке и ждем автобус. — Моя машина не завелась. Но у меня есть кабель. Не возражаешь, если я попробую завестись от твоего автомобиля?

По правде говоря, мне не хотелось это делать.

— Конечно, — ответила я. Кое-кто из моих коллег сейчас, наверное, умер бы со смеху. — Подожди здесь. Я сейчас подъеду.

— Я могу сесть к тебе? А то совсем замерз в своей машине.

Весьма неожиданная просьба от сурового и самоуверенного одиночки.

Мы пошли к моему внедорожнику и забрались в кабину. Мне не хотелось общаться с Руддиком. Но затем я спросила себя: а что, если бы у меня не завелся двигатель? Ведь есть же надзиратели, которые недолюбливают меня. После этого все мои сомнения отпали.

К счастью, мой автомобиль завелся. Я дала ему некоторое время поработать вхолостую, включив кондиционер и ожидая, пока салон согреется. Руддик предложил очистить мои стекла от инея, но я вышла из машины и сделала это сама. Когда вернулась в кабину, мы подождали еще несколько минут, обменявшись за все это время парой фраз. Наконец я решила, что можно двигаться. Руддик показал на свой автомобиль — старенький «дастер». Я не удивилась, что он не завелся. Этой ржавой консервной банке наверняка лет пятнадцать.

— Да, судя по твоей машине, ты не берешь взяток, — буркнула я.

Шутка глупая, но я слишком устала, чтобы упражняться в остроумии.

— Или у меня хватает ума не покупать себе внедорожник за шестьдесят тысяч долларов, не так ли?

Я открыла капот и позволила ему прикрепить кабель. Капоты обоих автомобилей были подняты. Я не видела, что он делает, но решила, что скорее всего закрепляет кабель. Затем увидела Руддика, который жестом показал, что попытается завести свою машину. Я услышала, как стартер заскрипел, а затем двигатель завелся. «Дастер» зарычал, три раза выстрелил, фары моего автомобиля потускнели, когда его машина стала забирать энергию у моей. Наконец двигатель «дастера» заработал стабильно, хотя и очень шумно.

Руддик убрал кабель. Мы с шумом закрыли капоты. Мне хотелось помахать ему на прощание и уехать, но я даже не двинулась с места. Руддик открыл дверь пассажирского места и поблагодарил меня.

— Не возражаешь, если я посижу здесь немного, пока моя машина прогреется и я смогу окончательно убедиться, что она может ехать?

Он забрался внутрь, сбил снег с ботинок, снял перчатки и стал отогревать руки. Я подумывала включить радио, но не стала. Вместо этого принялась рассматривать стены тюрьмы, будто они экран в кинотеатре под открытым небом. Я понимаю, что должна испытывать какие-то особенно глубокие и поэтические чувства к этому месту, но внутри у меня все словно оцепенело. Однако работа не должна вызывать у тебя оцепенения. Особенно если ты занимаешься таким ответственным делом. Возможно, у меня был шок. В последнее время со мной столько всего случилось. Не все события можно назвать ужасными, но я понимала, какая у меня неблагодарная работа. И когда наконец-то появляется возможность расслабиться, ты начинаешь задавать себе вопрос: почему ты так переживаешь по этому поводу. Ведь тебе платят достаточно хорошо за твое терпение.

Мы услышали скрип колес по снегу и увидели свет фар. К тюремной парковке подъезжал автомобиль. Мы оба молчали. Я заметила, что это такси. Машина остановилась возле ворот и два раза просигналила. Наглухо закрытые ворота тюрьмы раскрылись, будто кто-то произнес магическое слово. Появился офицер охраны. Передние двери такси открылись, и оттуда вышли двое мужчин. Один из них открыл дверь заднего сиденья и наклонился в машину. Когда он выпрямился, в руках у него были коробки с жареными цыплятами. Водитель вытащил свою порцию цыплят. Охранник открыл ворота и пропустил их.

— Сколько цыплят, — тихо произнес Руддик. — Наверное, охрана проголодалась.

Я предпочла держать рот на замке.

— Иногда я сижу в машине и развлекаюсь, наблюдая, как такси приезжает по два-три раза за ночь. И знаешь, они не всегда привозят жареных цыплят. Иногда это бывает выпивка. А порой я даже затрудняюсь сказать, что они таскают в мешках.

Ворота тюрьмы снова открылись. Появились двое мужчин. Они вернулись в такси. Мигнув фарами, машина быстро помчалась прочь, спустилась вниз с холма и свернула на проселочную дорогу.

— Сегодня они приезжают уже второй раз, и я уверен, что через час опять вернутся, — пробормотал Руддик. — Как думаешь, кто оплачивает расходы на такси? А это недешево: посреди ночи, да еще в предпраздничный день. Уверен, ты легко сможешь подсчитать все расходы на доставку и поймешь, что надзиратели отдают таксистам уйму денег. Наверное, они очень обеспеченные люди.

— Ради Бога, сегодня же новогодняя ночь. — мягко возразила я, хотя прекрасно знала, что такое случается постоянно.

Я вспомнила столовую и эти чертовы ребрышки. Не люблю, когда в нашей комнате отдыха пахнет едой. Но смотрю на это сквозь пальцы. И я не хочу знать, кто этим занимается. Ребята радовались, когда привозили продукты. В предвкушении вкусного обеда они начинали быстрее шевелиться, становились организованнее, у них появлялся новый стимул. Они постоянно делали заказы, но я в этом не участвовала. Даже не хотела пробовать ту еду.

— Конечно, — хмыкнул Руддик. — Офицеры охраны сами все съедают, как они говорят, и никогда не приносят еду в камеры каким-нибудь убийцам и грабителям, которые платят им за эти и другие услуги. Я сам не видел, но кто знает… Как говорится, что происходит в тюрьме, то в тюрьме и остается. Правда, забавно? Это самое надежно охраняемое место в Америке, где можно без страха совершать преступления. Никого никогда не поймают. Ты можешь незаконно проносить сюда жареных цыплят или героин. Устраивать зэкам свидания с проститутками или позволять им ширяться в чужих камерах. Тебя все равно не поймают. По крайней мере я не знаю ни одного подобного случая.

— А ты ведь специально ждал меня. — вздохнула я.

— Я знал, что в одну из таких ночей мы обязательно встретимся, и хотел немного поговорить с тобой.

— Но почему?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Какого добра сюда только не проносят! Героин. Крэк. Кокаин. Марихуану. Алкоголь. Порнографию. Парфюмерию. Средства для бритья. Носки. Солнечные очки. Жареных цыплят. Пиццу. Пончики. Кофе растворимый и в зернах. Игровые приставки. Свиные ребрышки. Сандвичи. Табак. Сироп от кашля. Шприцы. Иглы. Трусы. Смазку. Презервативы. Батарейки. Валиум. Оксиконтин. Метамфетамин.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — Я стиснула руль обеими руками. В кабине было тепло, однако на лобовом стекле еще осталось немного инея. И все же мне никогда еще не было так холодно. Я ненавидела Руддика и презирала его мерзкую пуританскую мораль. — Думаешь, это так здорово — сидеть здесь? Зэки любят рассматривать автомобиль на парковке. Однажды я взяла машину подруги, потому что моя была в мастерской. И знаешь, трое заключенных спросили, почему это я каждый день езжу на новом автомобиле. Они следят за всем, что мы делаем. В тюрьме и за ее пределами. Следят за нами более тщательно, чем мы за ними. И я не хочу, чтобы из-за тебя меня тоже стали считать «крысой».

— Так вот что вы обо мне думаете… — Он впервые посмотрел мне прямо в лицо. Обычно он не любил смотреть в глаза и сразу отворачивался, как человек, которому некомфортно в обществе других людей. Но теперь он, казалось, был уверен.

— Я думаю, ты выполняешь свою работу. И скорее всего она не такая уж и легкая. Ты — надзиратель, который следит за другими офицерами охраны. И я не знаю, как ты справляешься с этой двусмысленностью своего положения.

— Почему? Разве это плохо — разоблачать преступников? Мне казалось, ты стремишься к тому же самому. Стоять на страже закона. Разве нет?

Теперь он насмехался надо мной.

— Я выполняю свою работу. И мне тоже приходится тяжело. И я могу положиться на своих коллег, которые поддерживают меня в трудную минуту.

— Неужели? — Руддик усмехнулся. — Послушай, Кали, я хочу помочь тебе. Они собираются расправиться с тобой. Ты в списке их врагов. Ты считаешь, что на тебя оказывают серьезное давление после того, как Хэдли подал иск о нанесении побоев? Так вот, это еще цветочки. Скоро все начнут разоблачать тебя. Со всех сторон на тебя посыплются жалобы. От зэков, которых ты избивала. От зэков, которых ты принуждала к сексу. От офицеров охраны, которых ты шантажировала. Я уже видел подобное. Думаешь, ты осчастливила кого-то, когда нашла Кроули? По-твоему, они любят надзирателей, которые изобличают чужие ошибки? Да они просто уничтожат тебя. И обо всем сообщат в прессу. Превратят тебя о садистку и насильницу заключенных. И в конце концов тебе захочется бежать отсюда со всех ног, чем дальше, тем лучше. Может, даже покинуть страну.

— Спасибо за совет. А теперь выйди из моей машины, я хочу домой.

Он, разумеется, даже не пошевелился.

— Происшествие с Элгоном сыграло нам на руку. Я и не представлял, что даже такого здоровяка можно так запугать. Он обещал помогать нам в обмен на перевод в другую тюрьму. Но мне нужна помощь, чтобы создать сеть информаторов. Я знаю, тебе удалось что-то выяснить. Ты расспрашивала о Кроули, значит, у тебя возникли подозрения. И думаю, ты могла бы стать моим помощником. Ты подходишь для этого.

— Откуда ты знал, чем я занималась?

— Обычно я получаю информацию от заключенных.

— Могу представить, — пробормотала я. — Зэки наплетут что угодно. Им ничего не стоит соврать.

— Конечно, — кивнул Руддик. — Но я не так глуп. И не исключаю, что иногда даже лжецу бывает выгоднее сказать правду.

— Единственная причина, по которой зэки могут наябедничать на офицеров охраны, — желание поквитаться.

— Да. Но что толкает их на месть?

Я промолчала. Вдруг показалось, что вся жизнь вокруг вымерла. Тишину нарушал только шум двигателя и кондиционера да наше сопение.

— Желание справедливости, — ответил за меня Руддик. — Многие зэки приходят в негодование, когда видят, как надзиратели совершают противозаконные поступки. Это оскорбляет их чувство справедливости.

— Они играют с тобой.

— Разумеется. Некоторым особенно нравится играть против нас, как будто мы разыгрываем партию в шахматы. Кто-то считает себя гением. И я встречал парочку зэков — настоящих талантов. Но большинство намного глупее, чем сами о себе думают. И мы быстро избавляемся от них, когда они совершают ошибку или заходят слишком далеко. Как это было с Кроули. Разумеется, все говорят про самоубийство. Но я знаю, что это неправда. И тебе это тоже известно.

— И кто же мы после этого?

Он не ответил.

— Мы ведем тщательную работу. Получаем ордер на обыск. Прослушиваем телефонные разговоры. Проверяем банковские счета. Находим нужных людей. И постепенно выясняем, что происходит на самом деле.

Я внимательно слушала.

При мысли о подобном расследовании меня затошнило. И кого они хотят разоблачить?

— Если информация, которую я тебе сообщил, всплывет, я пойму, что ты проболталась, — неожиданно резко произнес он. — Если предупредишь кого-нибудь, расскажешь подруге или парикмахеру, я обязательно узнаю. Если какой-нибудь надзиратель неожиданно сбежит из страны, я пойму, что это ты его предупредила.

Я вспомнила о Тони Пинкни, который на три недели отправился в Австралию, чтобы провести там медовый месяц. Это было смешно и казалось мне полным безумием.

— Если бы ситуация на самом деле была такой серьезной, как ты говоришь, смотритель Уоллес обязательно принял бы меры. — Мой ответ напоминал скорее заученную фразу из официальной речи.

— Смотритель Уоллес — грязный человек, — ответил Руддик. — Несколько месяцев назад я поручил одному из моих ребят пустить в тюрьме пять стодолларовых купюр, чтобы зэки могли расплачиваться с надзирателями за особые услуги. На тот момент у меня уже были подозрения. Когда деньги были пущены, мы стали следить за Уоллесом. Прошла неделя, но мы не заметили ничего необычного. А затем, в воскресенье днем, через полчаса после того, как мы свернули деятельность, он отправился в ювелирный салон в супермаркете и вышел оттуда с маленьким полиэтиленовым мешочком. Мы пообщались с продавцом в ювелирном магазине и спросили, что Уоллес купил и как расплачивался. Это было колье. И он платил наличными. Мы конфисковали наличность. Две из трех стодолларовых купюр оказались помеченными.

— Существует сотня способов, как те деньги могли попасть к нему. В конце концов, кто-то из надзирателей мог вернуть ему долг этими купюрами…

Кто бы мог подумать, что я начну защищать Уоллеса… Но я чувствовала, что эта информация может полностью разрушить мой мир. Когда-то я восхищалась Уоллесом. И возможно, по-прежнему испытывала к нему уважение. Потому и вступилась за него.

— Да, это не доказывает его вину, — кивнул Руддик, — но является неплохим дополнением к тем сведениям, которые нам уже удалось собрать. Ты даже не представляешь, куда они ведут.

У меня перехватило дыхание. Я приоткрыла окно, чтобы проветрить салон, надеясь, что морозный воздух немного оживит меня.

— Честно говоря, меня это очень раздражает, — признался он. — Приходится заниматься делами, которые не входят в круг моих обязанностей. Я следил за тобой. И кажется, понял, что ты за человек. Я много думал об этом. Сейчас мы уже медленно, но верно добиваемся успехов. Но нам нужно подкрепление, чтобы ускорить процесс.

— Не думаю, что смогу тебе помочь, — буркнула я. — Мне это не по душе.

«Крыса» и есть «крыса».

— Мой лучший информатор тесно общался с Кроули. Через него я выяснил, что Кроули знал нечто важное. Я начал работать с Кроули, попытался подключить его к сотрудничеству. Хотел убедить, что если он поможет нам, то мы избавим его от побоев и предоставим защиту. Представляешь, как я удивился, когда он внезапно исчез, а затем его нашли повесившимся в Городе. Довольно забавное совпадение.

Я старалась подавить тошноту. Перед глазами снова возник болтающийся в петле Кроули, веревка, впивающаяся ему в шею.

— Ты же видела его тело. Что скажешь? Ему брызгали перцовым спреем в глаза? В прежние времена надзиратели могли отвести туда заключенного, полить ему лицо спреем, а потом закрыть все вентиляционные люки и щели в двери, чтобы воздух не проветривался, и зэк никуда не мог сбежать. Представляешь, что чувствует человек, когда у него кожа горит как в огне? А вокруг непроглядная тьма, и кажется, ты уже никогда не увидишь ни одного человеческого лица… И я думаю, не так уж важно, сами они сделали петлю и повесили его или просто заперли там и сказали, что он не выберется. Хочешь знать почему?

Я не могла однозначно ответить, хочу ли я знать. Я вдруг подумала о Рее Маккее. Вспомнила кислородную маску у него на подбородке и почувствовала, как к горлу подкатил комок.

— Я хочу, чтобы ты сделала мне одно одолжение. — Руддик вложил мне в ладонь визитную карточку. — Здесь адрес в Интернете и пароль. Зайди на тот сайт — и сама все увидишь.

— Что там? — с трудом выдавила я из себя.

— Видео. Просто посмотри его. И скажешь мне потом: ничего оно тебе не напоминает? Если то, что ты увидишь, покажется тебе знакомым и ты захочешь принять меры, просто позвони мне.

Он открыл дверь и вышел.

 

19

Джошу хотелось побыстрее юркнуть в коридор и через него пройти на кухню. Однако он боялся, что Фентон будет следить за ним, поэтому открыл дверь и вышел во двор. Ночь была ясной, в холодном воздухе кружились сверкающие снежинки. Прыгающая по неровным камням тележка гремела как-то особенно сильно. Джош остановился. Ему вдруг показалось, что он остался один в целом мире. Последним выжившим после катастрофы. В ладони он сживал две пилюли и даже не помнил, откуда они взялись. Он посмотрел на небо, как велел Фентон. От вида звезд, пронзающих темноту у него над головой, перехватывало дыхание. Какой же он маленький и ничтожный посреди этого вселенского великолепия. Эта мысль вызвала у него трепет. Он положил пилюли в рот и проглотил их. И все же, несмотря ни на что, ему нравилось ощущать себя живым.

Пройдя еще тридцать метров, он подумал о надзирателях на сторожевых башнях. Они, наверное, очень удивились, увидев его. Один снайперский выстрел. Пуля в затылок. Последняя шутка, которая положит всему конец. Возможно, Фентон специально это подстроил? Шах и мат. Им овладела паника. Даже наркотик, который он только что принял, не оказал должного эффекта. Страх полностью лишил его контроля над собой. Джош вдруг почувствовал себя совершенно зависимым от другого человека.

Подойдя к столовой, Джош ожидал, что ему придется стоять на морозе и ждать, пока охранник впустит, но дверь была открыта, и Джошу только оставалось толкнуть тележку вперед. Он добрался до кухни, удивившись своей способности ориентироваться по памяти. Роя нигде не было. Джеко пил что-то из железной кружки и курил сигарету.

— А где Фентон?

— Послал меня за добавкой. — Джош поднял один из пустых контейнеров и поставил возле него кастрюли с краником.

— Я сам, — буркнул Джеко и поплелся к нему. Он помешал горячий шоколад огромной деревянной лопаткой и проверил консистенцию. — Нужно добавить воды. — Джеко нагнулся и взял пластиковое ведро для швабры, вылил грязную воду в дымящийся шоколад. — Вот черт! — ругнулся Джеко, держа в руке пустое ведро и глядя на то место, откуда он его только что взял. Рядом стояло точно такое же ведро с чистой водой. Отшвырнув ведро в сторону, он снова взял в руки деревянную лопатку. — Совет от шеф-повара: будь осторожен, когда имеешь дело с горячим шоколадом.

— Так точно. — отозвался Джош.

Он решил вернуться в блок «Г» через центральный зал. В какие-то моменты ему казалось, что он теряется во времени и пространстве. Приходилось вспоминать, почему он здесь оказался, куда идет и зачем толкает тележку по тюремному коридору. Его сердце бешено колотилось в груди, а в голове слышался глухой звук, как будто невидимый палец скреб его череп изнутри. И лишь немного погодя он понял, что это скрипят колесики его тележки.

Джош нигде не смог найти Фентона. В центральном зале его не было, как не было и у наблюдательного пункта и блоке «Г». Пол вымыли. Надзиратель куда-то исчез. Джош не знал, что делать.

— Горячий шоколад и пончики! — прокричал он и заметил, что ворота открыты. Он вошел внутрь, толкая тележку впереди себя. Стал в одиночестве переходить от одной камеры к другой. Заключенные обращались к нему, он отвечал. Но это был пустой, ничего не значащий разговор.

Обойдя все камеры, Джош вернулся в центральный зал и оттуда прошел в административное крыло. В одной из комнат собрались надзиратели. Они окликнули его, Джош остановился, пожелал счастливого Нового года и предложил им последнюю оставшуюся у него коробку с пончиками. Они вырвали у него из рук коробку и стали набивать себе рот пончиками.

Джош покатил тележку дальше и вскоре понял, что заблудился. Вдруг он услышал странный звук, напоминающий тихое звериное рычание, и повернул за угол. Шум доносился из-за двери. Неожиданное любопытство придало смелости. Джош толкнул дверь и заглянул внутрь. Посреди комнаты, согнувшись над столом, стояла женщина-надзиратель — рубашка расстегнута, грудь обнажена. Ее лицо было обращено к Джошу, но она не смотрела на него. Длинные волосы свешивались до самого стола, а синие форменные брюки валялись на полу. Позади, крепко прижимаясь к ней, стоял Фентон. Он широко улыбнулся Джошу, демонстрируя свою гордость и одобрение, и продолжил свой ритмичный «танец».

— Кони! У нас зрители!

Женщина подняла голову и уставилась на Джоша. Ее рот округлился, глаза расширились от испуга, она умоляюще посмотрела на него:

— Господи Иисусе!

Но Фентон лишь рассмеялся, а Джош бросился прочь по коридору. Тележка бешено гремела, и он оставил ее и кинулся в центральный зал. Где-то далеко часы пробили двенадцать раз, и тысячи голосов взревели, как проснувшийся зверь, обмениваясь притворно-радостными поздравлениями. Джош пошел быстрым шагом, едва не срываясь на бег. На шее выступил пот, а в ушах по-прежнему звучали голоса. Наконец он добрался до коридора, который вел домой, в лазарет.

Джош позволил себе расслабиться, лишь когда добрался до лазарета. Ворота оказались распахнутыми. Так не должно быть. Но как же он тогда мог войти? В камерах было темно. Тусклые флуоресцентные лампы освещали коридор. За столиком дежурного никого не было, комната для персонала тоже пустовала. Не было даже санитаров. Как же тогда попасть в камеру? Джошу отчаянно хотелось плеснуть в лицо водой, чтобы унять бешеное биение сердца, упасть на свою койку и заснуть. Дверь в его камеру была открыта. Но опять же так не должно быть. Джош не стал заходить внутрь. Вместо этого он, словно повинуясь невидимой силе, дошел до конца коридора и свернул за угол в похожее на пещеру отделение интенсивной терапии, где все кровати стояли в нишах. Там он увидел окруженного решетками Элгина.

— Кого я вижу, — проговорил Рой.

Дверь в клетку была открыта, и Рой сидел на краю койки Элгина, прогнувшейся под его весом. Джош осмотрелся, но нигде не увидел надзирателя. В голове всплыло смутное воспоминание об офицерах охраны, устроивших вечернику в одной из комнат. Фентон трахал какую-то женщину. Разрозненные фрагменты головоломки, которые всё не складывались.

— Сегодня ему отрезали ногу. Представляешь, он до сих пор обещает расправиться с нами.

Джош с ужасом посмотрел на лежащее на кровати тело. Ампутация? Одеяло с левой стороны выглядело подозрительно плоским. Элгин не спал, его здоровый, не закрытый бинтами глаз смотрел то на Джоша, то на Роя. Его руки были прикручены к кровати специальными лентами с застежкой-липучкой. Джош предположил, что это Рой привязал его, пока Элгин спал, а затем сел рядом и стал терпеливо ждать, когда он проснется.

— Как я рад видеть маленькую шлюшку Кроули, — сказал Элгин.

Рой шикнул на него, а затем обратился к Джошу:

— Мы тут с Лоуренсом разговаривали. И он очень огорчил меня. Этот человек причинил окружающим столько страданий и не собирается останавливаться на этом. Он страшно ненавидит тебя, Джош. Даже представить себе не можешь, до какой степени. Считает, что ты хочешь закончить дело Кроули и что тебя нужно остановить. Не хочешь сказать Джошу, что ты собираешься сделать с ним?

— Да пошел ты, Хромой. Ты — долбаный…

Рой сорвал бинт с лица Элгина и засунул в рот как кляп. Запекшаяся кровь на лице Элгина придавала ему сходство с байкером, упавшим с мотоцикла, с жертвой автокатастрофы. Его здоровый глаз налился кровью. Тело изогнулось, он попытался освободиться от пут.

— Ты должен был покончить со мной, пока у тебя была возможность, — говорил ему Рой.

Элгин дергался, рвался и пытался открыть набитый марлей рот.

— Как бы нам с тобой поступить, Лоуренс? — с рассудительным видом спросил Рой. Он положил свою мясистую руку на рот Элгина.

Джош никогда не видел такой большой кисти руки. Она полностью закрывала промежуток между подбородком и ноздрями Элгина. Рой обхватил ладонью лицо Элгина и сжал его. На фоне извивающегося и выгибающегося тела он казался неподвижным, как изваяние.

— Вот так, — сказал Рой.

Услышав его спокойный голос, Джош наконец понял, что происходит. Безумная, бьющаяся, кусающаяся масса на кровати стала рваться с особой ненавистью и отчаянием.

— Тсс, — прошипел Рой. — Не нужно так дергаться. Все равно ничего не сможешь сделать.

Джош не знал, звучали в словах Роя просьба, призыв или нет, но вдруг понял, что не может поступить иначе. И он упал на Элгина, навалился на него всем телом, осознавая, что будет навечно проклят за этот свой поступок, и желая покончить со всем как можно скорее, расправиться наконец с Элгином. На улице завывал ветер, и снег колотил в стекла, как град. Казалось, весь мир превратился в клокочущий от ненависти колодец.

Тело продолжало рваться, пытаясь освободиться и вдохнуть воздух. Рой стал шептать что-то Элгину на ухо, пытался успокоить, говорил, что все будет в порядке. И на секунду Джош подумал, что ему удалось успокоить Элгина — его глухие стоны стихли, грудь перестала вздыматься, а воздух наполнился вонью, мерзкими запахами мочи и говна.

Джош отшатнулся. Он все еще слышал, как бешено колотится сердце Элгина, умоляя о свободе, прежде чем остановиться навсегда. Теперь все было кончено, и наступило долгожданное спокойствие. Рой отвязал Элгина и недовольно поцокал языком, разглядывая свежие следы на запястьях, затем поправил простыню и с гримасой отвращения подоткнул ее под Элгина. Он положил бинт на лицо Элгина, криво, как плохо прилаженный парик.

— На твоем месте, — сказал Рой, — я бы уже давно отправился в кроватку.

 

20

Не помню, как добралась домой. Но осознала, где нахожусь, лишь когда въехала на дорожку, ведущую к моему гаражу. Я была в сознании, но действовала машинально. Оказавшись дома, сняла ботинки и парку. На кухне увидела, что в кошачьей миске с водой плавают кусочки сухого корма. Холодильник опять потек, и я наступила в лужу. В спальне переоделась, чувствуя себя больной и разбитой. Я повесила на стул форму, надела рубашку, тренировочные брюки и тапочки.

Затем включила компьютер. Он долго загружался. Я посмотрела на визитку, там был только адрес сайта — бессмысленный набор букв, написанных в строчку и напоминающих ссылки, которые приходят в письмах со спамом, — а также пароль: NOYFB. Я запустила браузер и набрала адрес.

Выскочило окошечко для пароля, и я ввела его. Экран замигал, и открылся видеоплейер. Я подождала, пока видео загрузится, и нажала на воспроизведение. Появилось изображение, явно снятое любительской камерой. Сначала возникли титры: «Ночная прогулка». Название было написано простым белым шрифтом. Затем по экрану, словно снежинки, поплыли палочки-леденцы и ветки омелы — простейшая анимация, которую можно соорудить в программе «Power Point». Экран замигал, и появился еще один титр: «Социальный клуб Дитмарша представляет». Внизу был символ, напоминающий логотип. Круг и три перевернутых треугольника — свирепая физиономия тыквы. Что еще за социальный клуб Дитмарша?

Я почувствовала неприятное покалывание в желудке, словно это первый симптом страшного, неизлечимого заболевания, разъедающего внутренности. Человек с камерой в руках шел по коридорам Дитмарша. Бесконечные двери камер с отверстиями на уровне пола и пояса. Изолятор. Оператор остановился перед одной из камер и вежливо постучал в металлическую дверь. В отверстия просунулись сначала руки в наручниках, а затем — ноги. Дверь отворилась, и в камеру вошел надзиратель, которого снимали ниже груди. Через минуту вывели закованного зэка. Но я заметила, что кандалами дело не обошлось. На глазах у него была лыжная маска, закрытая фольгой, а на ушах — наушники вроде тех, что носят сигнальщики на аэродроме для блокирования всех звуков. «Слепого» и «глухого» зэка вели под руки. Его окружал отряд из шести неопознанных офицеров, которые приветствовали друг друга, а их голоса отдавались глухим эхом. Оператор вышел на улицу. Была ночь. Камера сделала панораму. Я увидела стены Дитмарша со стороны двора. Снега не было. В небе сияли звезды. Я услышала голос: «Как же холодно, вашу мать», но не узнала говорящего.

Место действия опять сменилось. Дверь распахнулась, и передо мной возникла комната административного корпуса, заполненная народом. Собравшиеся криком поприветствовали оператора. Камера стала поворачиваться то в одну, то в другую сторону, словно здороваясь с окружающими оператора людьми. Затем камеру установили на штатив. В объектив посмотрел один из надзирателей, проверяя, насколько хорошо она закреплена. Это был Дроун. Затем камеру снова взяли в руки.

Это напоминало видео со студенческой вечеринки. Обычное для мужчин-надзирателей поведение. Алкоголь лился рекой, все громко смеялись и непристойно шутили. Если Руддик хотел доказать, что офицеры охраны развлекаются в рабочее время, приносят выпивку и слушают музыку, ему это удалось. Но мне было абсолютно все равно.

Затем поведение моих коллег стало совсем уж непотребным. Один из офицеров охраны снял штаны и стал расхаживать по комнате с голым задом. Я увидела женщину-надзирателя, которая медленно извивалась под музыку, словно стриптизерша. Кажется, это Кони Полтцоски — довольно грубая женщина сорока с небольшим лет. Она много пила и курила. А теперь еще и унижала себя на глазах у целой компании мужиков. Наверное, люди вроде Руддика считают это омерзительным. Но я продолжала смотреть.

Место действия снова поменялось. Похоже, вечеринка завершилась или подходила к концу. Я расслышала шаги и чьи-то голоса. Камеру снова взяли, и в объективе возникло странное лицо. Размазанная помада на губах. Глаза, подведенные черной подводкой. Испуганный взгляд. Когда оператор отошел назад, я узнала заключенного, одетого в коктейльное платье без бретелек. Как же было его имя? Все называли его Скважиной. Он был хрупким и застенчивым, но все равно казался нескладным, мужеподобным и неуклюжим в туфлях на шпильках. Камера сделала панораму, и я увидела, что лица офицеров закрывают колпаки. Меня так поразил их внешний вид, что я не сразу поняла, кто передо мной. Колпаки были сделаны из серой фланели. Они свободно спадали на плечи, так, что их нужно было постоянно поправлять.

Я беспомощно наблюдала, как надзиратели обступили Скважину. Они заставили его залезть на стул в своих туфлях на шпильках. Камера поднялась вверх, и я увидела, что на шее у Скважины веревка из простыни. Его глаза были полны ужаса. Он плакал. Чей-то приглушенный голос велел ему заткнуться. Чья-то рука поднесла электрошокер к телу Скважины, и он отклонился в сторону, боясь, что в любой момент его может ударить током. Я услышала, как кто-то выругался. Ему стали зачитывать обвинения. Он был наркоманом и гомосексуалистом. Он отказывался повиноваться. За это он должен понести наказание. Кто-то выбил стул у него из-под ног. На одно ужасное мгновение Скважина завис в воздухе, а затем, как мешок, рухнул на пол. Все громко засмеялись.

Его подняли и снова надели на шею петлю, и он опять стал умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Его крики были ужасны. Стул опять выбили у него из-под ног, и он, как и в прошлый раз, упал. Надзиратели продолжали смеяться, пока Скважина кашлял и отплевывался. Садистское наказание повторилось в третий раз, после чего один из надзирателей поднял его и обнял. Он сказал Скважине, что теперь тот заново родился и душа его спасена. Кто-то рассмеялся и велел ему больше не грешить. Я не узнала ни один из этих голосов.

Экран почернел. Я услышала, как где-то в темноте истерично загудела машина. Наступил Новый год.