Пребывание в аду

Случалось ли вам когда-нибудь всерьез задуматься над тем, что именно делает Ад столь устрашающим, откуда и как появилась идея Ада? Что мы узнаем, читая о странствиях Данте по кругам Ада, «Потерянный рай» или «Жизнь в Аду» Артюра Рембо? Когда мы достигаем среднего возраста, то при наличии склонности к интроспекции у нас возникает мысль, что в жизни остается неизменной только наша собственная личность. Как бы нам ни хотелось ругать своих родителей, партнеров или общество, обвинив их в своих проблемах, мы все равно, обратившись к самим себе, ощущаем, что находимся в состоянии тупика.

Мои переживания кризиса среднего возраста в Институте Юнга в Цюрихе были достаточно типичными. Разумеется, я рассматривал этот кризис как одну из учебных программ, в которых я мог ориентироваться. Но мое переживание оказалось больше похожим на Дзен коан. Я был вопросом и одновременно проблемой; то, кем я стал, теперь оказалось моей основной помехой. Может быть, единственно правильное решение заключалось в том, чтобы перестать быть самим собой. Разумеется, Эго изо всех сил стремилось сохранить статус-кво и укрепиться в своих убеждениях, но именно Эго нужно было основательно измениться. Именно в этом заключается смысл известного высказывания: от себя не скроешься. Или, как заметил Мильтон:

Мы, ничтожные! какой же путь мне выбрать для полета:

Сраженья вечного иль вечного отчаянья?

Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад – я сам [88] .

Или вспомним слова доктора Фаустуса, главного героя пьесы Кристофера Марло: «Почему это ад из меня, а не я из него появился?». И еще:

Самое адское в Аду – его бесконечность. Мы можем выдержать все, зная, что этому наступит конец. Адское – значит, безнадежное, бесконечное и беспросветное. Адское состояние – это ощущение тупика. Обратим внимание на дантовский Ад в образе концентрических кругов; при движении к центру Ада возрастает глубина человеческого падения, и становится понятно, что последствие такого падения – это символическое продолжение состояния нравственного тупика вследствие совершенного выбора.

Например, льстецы, распространявшие всю жизнь словесный мусор, в Аду погружены в экскременты, которые доходят им до рта. Так как эти люди обречены на вечную лесть, их рты будут всегда наполнены жидкими фекалиями. А материалисты? Они обречены судьбой вечно перетаскивать огромные валуны. Обжоры тоже обречены, так как не смогли понять, чем им нужно питаться, в чем заключается истинная духовная пища. В самом центре Ада находятся вмерзшие в лед предатели; холод их сердец стал их вечным наказанием.

В таком случае смысл образного представления Данте заключается в том, что мы становимся тем, кем были, и даже, более того, в таком состоянии мы остаемся навсегда. Это уже звучит привычно, ибо кто из нас не становится все больше тем, кем он уже является, чувствуя себя обреченным на навязчивые повторения? Вот почему это состояние становится Адом, и Адом становимся мы сами.

 

Одержимость: непрошеные идеи

Одержимость – это идея, которая внедрилась в сознание и обладает достаточной энергией, чтобы подавить волю. Такая деспотическая власть над сознанием, конечно же, провоцирует у нас тревогу, которая, в свою очередь, вызывает рефлекторную реакцию с целью сгладить внезапный внутренний импульс, возникший благодаря этой идее. Каждому человеку свойственны навязчивые мысли, и каждый из нас имеет склонность к тем или иным навязчивым повторениям.

Иногда мы осознаем свое одержимо-навязчивое драматическое поведение, иногда нет. Иногда мы совершаем индивидуальные ритуалы, в основе которых лежит магическое мышление, с целью снизить уровень своей тревоги; эта тревога иногда проявляется в том, что человек часто моргает, ломает пальцы рук и т. п.; при этом он обычно плохо осознает, что с ним происходит. Как правило, такое поведение в основном остается бессознательным, и человек с ним смиряется. Иногда оно становится навязчивым и серьезно вторгается в нашу жизнь.

Роджер – 35-летний продавец аппаратуры для радиостанций. Он был счастлив в браке и имел двух дочерей. На работе ему приходилось постоянно водить машину. Как только он замечал привлекательную женщину, думал о ней или просто слышал лирические песни, у него возникало сильное желание позвонить жене из таксофона, чтобы поделиться с ней своими мыслями (впрочем, вполне обычными). Сначала жена была этим польщена; потом она стала подозревать, что не бывает дыма без огня, и, наконец, каждый его звонок стал ее страшно раздражать. Она настойчиво отправляла Роджера к психотерапевту, чтобы он решил свои проблемы.

Чем более навязчива внезапная идея, тем глубже лежат ее корни и тем сложнее обосновать ее появление. Роджера вырастила набожная, воспитанная в пуританстве мать, которая имела над ним полную власть. Его отец страдал хронической болезнью. Всякие мысли о теле, о сексуальности, даже о женщине постоянно смешивались у Роджера с внушениями подавлявшей его матери. Это глубинное расщепление между его естеством и традиционным пуританским воспитанием продолжилось во время его учебы в приходской школе и затмевалось резким появлением чувства вины при возникновении сексуальных мыслей. Спустя много лет Роджер стал мучительно страдать от этого расщепления, которое активизировалось, как только ему на глаза попадалась привлекательная женщина или у него рождалась сексуальная фантазия.

Как мы уже отмечали, вина часто выступает в виде защиты от тревоги. Таким образом, чувство вины заставляло Роджера отказываться от самых естественных мыслей, а его внезапно появлявшаяся навязчивость приводила к снижению ощущения тревоги, когда он исповедовался перед женой, словно та была строгой монахиней или подозрительной матерью. Роджеру трудно было даже признать, что в его поведении воспроизводятся детские страхи, заставляющие его превращать свою жену в мать. Это расщепление было таким глубоким, что его одержимость этой идеей и сопутствующее ей чувство вины стали навязчивыми. Хотя он не мог одними усилиями сознания прийти к истокам этой старой идеи, ему удалось изменить свое поведение: однажды он написал исповедь и отдал ее аналитику, а не стал доводить до бешенства жену.

Джордж тоже страдал от глубокой эмоциональной травмы. Он помнил, как однажды, когда ему было девять лет, он увидел, что мать вышла из дома, села в чужую машину, бросила на него безразличный взгляд и уехала навсегда. Когда Джордж стал взрослым и женился, он был убежден в том, что жена его тоже бросит. Он следил за ней, пытался контролировать всю ее жизнь и фантазировал о том, как она проводит время с другим мужчиной. В годовщину своей свадьбы они отправились в путешествие в другой город. Когда Джордж принимал душ, к ним номер вошел гостиничный служащий. В этот момент Джордж решил, что жена сразу же отдалась этому таинственному любовнику. Когда она предложила ему пойти к психотерапевту, он настаивал на том, чтобы она под гипнозом рассказала ему правду и прошла множество тестов на детекторе лжи, – что она и сделала.

Как и Роджер, Джордж страдал от первичной травмы и превратил свою жену в мать (подобно тому, как Эдип сделал мать своей женой). К несчастью для обоих мужчин, их травма была столь ранней, что оказалась недоступной для терапии, а потому неисцелимой. Ни когнитивная терапия, ни ее бихевиоральная модификация, ни активное воображение – ни то, ни другое, ни третье не могли пошатнуть их одержимость иллюзией.

Есть примеры, когда навязчивость при всей ее болезненности может питать творчество или стать основой жизни человека. Когда скульптора Генри Мура спросили, как ему удается продолжать заниматься творчеством в течение многих десятилетий, он ответил, что в нем была такая великая страсть, что она не смогла целиком найти выход в движениях резца, долота и чекана.

Лауреат Нобелевской премии поэт Уильям Батлер Йетс тоже пятьдесят лет страдал навязчивой одержимостью. В 1889 г. он увидел прекрасную девушку, ирландскую революционерку Мод Гонн, стоящей в дверном проеме среди цветущих яблонь. Позже он сказал, что с этого началось величайшее несчастье в его жизни. Спустя пятьдесят лет, находясь на смертном одре, он все еще продолжал о ней писать. Йетс везде следовал за ней. Он неоднократно предлагал ей выйти за него замуж, и всякий раз она его отвергала. Он обещал ей перестать писать и посвятить себя целиком ее миру, но она продолжала заниматься политикой, проходя свой путь к «Несчастьям», в которых была отражена трагическая история Ирландии. Йетс понимал, что путь его возлюбленной предопределен судьбой, а потому не мог ее удержать. Тогда он написал о ней:

На протяжении десятилетий Йетс был поглощен своей навязчивой одержимостью Мод Гонн. Время от времени он даже хотел покончить жизнь самоубийством, чувствуя патетическое отчаяние и безнадежность.

Когда Мод вышла замуж за солдата удачи, Джона Мак-Брайда, Йетс почувствовал себя вдвойне отверженным; она не только предпочла ему другого – этот другой был полной противоположностью поэта. Позже, когда Мак-Брайд в 1916 г. был казнен англичанами после подавления восстания, Йетс снова воспылал страстью к Мод и опять предложил ей руку и сердце. И Мод снова ему отказала. Дойдя в то время до полного сумасшествия вследствие своей одержимости, Йетс предложил выйти за него замуж ее юной дочери Изольде, которая поняла порочность его предложения. В конечном счете отвергнутый поэт женился на одной англичанке, с которой был счастлив в браке и которая родила ему двух детей. Но его мысли по-прежнему оставалась с Мод, даже когда он был на смертном одре.

Любители поэзии могут быть благодарны Мод за ее непреклонную решимость не выходить замуж за Йетса, так как, по мнению Одена, боль Йетса, связанная с судьбой Ирландии, «вонзила его» в поэзию. Йетс прекрасно понимал, насколько сильным должно было быть его желание добиться Мод, чтобы он пожертвовал своим талантом ради ее руки:

Навязчивая одержимость Йетса питала всю его поэзию. В отличие от Роджера и Джорджа, он, по крайней мере, смог сублимировать свое страдание в искусство. Здесь совсем не идет речь о том, почему эта женщина возбудила в нем бессознательный образ анимы так, что в психике поэта этот образ принял такие масштабы.

Во время настойчивого ухаживания можно получить прямо противоположный результат из-за проекции на другого человека некоего жизненно важного элемента своей психики. Такое навязчивое мышление не следует путать с любовью; это чистая проекция, и в подавляющем большинстве случаев она будет отражать какой-то аспект первичных детско-родительских отношений. В силу того, что родитель имеет власть над психикой зависимого от него ребенка, эмоциональные травмы, размытая идентичность и глубинная динамика отношений становятся основными элементами его психической структуры. Со временем бессознательный материал, который оставался вытесненным, активизируется и проецируется на другого человека. При навязчивой проективной идентификации другой человек наделяется отсутствующим у нас элементом и становится его носителем, превращаясь таким образом в хранителя нашего благополучия или, наоборот, становясь воплощением для нас величайшей угрозы.

Вследствие проективной идентификации возникает влюбленность. В состоянии «влюбленности» мы испытываем самые лучшие чувства потому, что другой человек какое-то время отражает отсутствующие у нас элементы психики. Благодаря моментальному сближению со своей целостностью у человека появляется ощущение эйфории. Очевидно, что черты личности другого человека отличаются от тех, которые есть у нас в бессознательном. Поэтому наша проекция не может существовать долго; когда реальность смещает фантазию, «любовь» превращается в безразличие и даже в ненависть по отношению к проявившимся «несоответствиям» другого человека. Все мы знаем, какой одержимой может быть любовь, ибо в ней содержатся наши первичные проекции. Речь идет не только о тех проекциях, которые остались у нас с детства, но и о тех, которые возникли при ощущении экзистенциального тупика, связанного с нашим одиночеством на планете, которая вращается и одновременно падает в страшной пустоте бесконечности.

Как Роджер и Джордж оказались в плену у своей детской потребности в родителе, так и Йетс оказался в плену своей проекции на женщину, которая, скорее всего, была совершенно неподходящим для него партнером. То, что не поддается интеграции, осознанию, обязательно превращается в одержимость. Внезапно пришедшая идея содержит большой аффективный заряд, который угрожает психическому равновесию. Нарушая это равновесие, мы совершаем отыгрывание, которое может показаться иррациональным и пагубным, но в целом является логическим следствием бессознательной идеи.

Проясняется проблема, с которой мы сталкиваемся в этом омуте: сделать бессознательную динамику сознательной. Так как это самая трудная проблема – причем иногда неразрешимая и непереносимая, – наша одержимость нарастает и мы продолжаем оставаться в Аду. Как мы уже отмечали, поскольку неожиданно возникшая идея обычно уходит своими корнями в раннее переживание, чаще всего детское, мы вынуждены столкнуться с таким обстоятельством, которое ребенок не может перенести или ассимилировать. Именно рефлекторные воспоминания этого невыносимого аффекта поддерживают высокую степень одержимости.

Взрослый человек может выдержать непереносимое. Потом сказать: «Я одинок, я действительно одинок. Рядом со мной нет ни одного близкого человека. Мне может быть больно, ужасно больно. Они не позаботятся обо мне и не помогут. Я боюсь боли и боюсь жить в страхе. У меня нет сил, чтобы дальше жить. Если кто-нибудь меня не спасет, я погибну».

Этим все сказано. Эти тайны скрыты так глубоко и так неотвратимо воздействуют на нашу душу, что мы не можем ни повернуться к ним лицом, ни их перерасти. Они никуда не исчезнут и неожиданно появятся в то самое время, когда нам больше всего захочется управлять своей жизнью. Они напомнят нам о нашей хрупкости; они вынудят нас почувствовать себя неудачниками, они заставят нас испытать чувство стыда и унижения. И тогда необходимо вступить в борьбу с этими невыносимыми мыслями, чтобы, наконец, лишить их тиранической власти над нами. Юнг однажды заметил: «Большинство моих пациентов знали глубинную истину, но не прожили ее». Эту мысль можно выразить несколько иначе: пока мы не проживем глубинную истину, мы будем долго оставаться в Аду.

 

Зависимости: колесо-распятие Иксиона

Иксион, дерзко попытавшийся соблазнить Геру, привел в ярость Зевса и по его повелению был привязан к огненному колесу, которое должно было, не останавливаясь, катиться по небу, пока не попадет в царство Гадеса. (Интересно отметить, что остановила огненное колесо, правда, лишь на время, одна только прекрасная музыка Орфея. Точно так же одержимость Йетса смягчала лишь прекрасная лирика, которая время от времени исходила из глубины его истерзанной души.)

Муки Иксиона известны каждому из нас. Навязчивое поведение, связанное с одержимостью идеей, заключает нас в замкнутый круг: «одно и то же, одно и то же». Кто из курильщиков не чувствует отвращения к себе при очередной неудачной попытке бросить курить? Какой пьяница не пьет горькую, желая заглушить вину, вызванную последним запоем? Какой обжора-невротик не трясется при виде сала? Кто не ощущал себя прикованным к стальному колесу рациональных защит и привычных стилей поведения, даже если они лучше всего помогали установить контроль над собой или достичь социальной успешности?

Распространенным является мнения об алкоголиках как о людях потерянных и безвольных, но есть другое представление: это люди, которые больше всего стараются показать свою способность контролировать ощущения своего Я. Например, Грегори Бейтсон утверждал, что запойный пьяница верит, что может вызвать духов и управлять ими. Приняв этот вызов, духи вступают в борьбу и, как правило, в ней побеждают. Но тогда пьяница подвергает свою силу воли новому испытанию – если не старается достичь абсолютной трезвости, которая рано или поздно должна прийти в результате давления повседневной жизни, то фантазирует о возможности управлять неуправляемым. Таким образом эмоциональная боль, от которой пьяница хочет избавиться, становится вторичной в сравнении с мобилизующим его стремлением испытать довлеющую над ним силу. Эта цикличность может лишь усиливать напряжение, пока, как утверждают Анонимные Алкоголики, человек не признает в этом испытании свое полное бессилие.

В обращении к основателям Ассоциации Анонимных Алкоголиков Юнг сказал следующее: «Пристрастие к алкоголю (на низшем уровне) эквивалентно духовной жажде целостности, присущей нашему бытию», внутреннему стремлению к соединению с высшей силой. Физиологическое воздействие алкоголя или любого наркотика, изменяющего настроение, позволяет человеку на какое-то время установить эту связь, но затем ее разорвать. Человеку приходится продолжать пить, чтобы заглушить новую боль, и все начинается сначала.

Отказавшись от фантазии об управлении и контроле, а потому испытывая не только страдания из-за отказа от власти Эго, но и боль из-за отказа от защиты от боли, можно ощутить освобождение от колеса Иксиона. Это переживание во многом напоминает подчинение человеческой воли божественным силам – «не моей, а Твоей воле».

Юнгианский аналитик Мэрион Вудман очень проникновенно описала адскую сущность колеса Иксиона.

За масками успешности скрываются унижение и ужас. Постоянно существует один общий фактор. Людей сознательно подводят к тому, чтобы они становились все лучше, оставаясь внутри жестких рамок, которые они для себя создали; бессознательно они не могут управлять своим поведением. Есть великое множество социальных и индивидуальных причин, побуждающих вырваться из хаоса, чтобы покончить с повседневной суетой. Так долго может сохраняться только сила воли. Если эту силу воли человек может поддерживать за счет какой-то зависимости, то перед ним открывается пустота. Когда вечером для человека наступает время вернуться к себе, его маска и внутренняя Сущность не вступают в контакт… Навязчивая одержимость сужает спектр жизненных ощущений, пока не прекращается жизнь: существование, наверное, продолжается, но это уже не жизнь [98] .

Вудман отмечает, что эти рамки – колесо Иксиона – создает сам человек, хотя он этого не подозревает. Какую бы психическую структуру мы ни создавали для поддержания шаткого ощущения своего Я, наше зависимое поведение становится защитой от страха, осознаем мы это или нет. По существу, любая зависимость – это тот или иной способ справиться с тревогой. При активизации психического материала, с которым связан данный аффект, психика начинает выполнять защитную функцию.

При возрастании страха наше поведение подчиняется определенным стилям, позволяющим нам «войти в контакт». С установлением контакта тревога медленно снижается. Это происходит обычно неосознанно. Человек может зажечь сигарету, покурить, потушить ее и в то же самое время продолжать беседу. К сожалению, полезные воздействия при кратковременном контакте непродолжительны, поэтому в период следующей активизации материала поведение, позволяющее преодолеть страх, должно повториться. Колесо Иксиона катится, периодически возвращая человека обратно – к началу.

Как отмечает Вудман, нельзя постоянно сдерживать хаос, нельзя не чувствовать ужаса, ощущая, как земля уходит из-под ног, поэтому паллиативное поведение человека заставляет колесо сделать полный оборот. Повторяю: вина, стыд, неудача следуют по очереди, быстро сменяя друг друга; при этом мы надеемся, что они нас освободят, но они только еще крепче нас связывают. Разумеется, нам не следует себя ругать за свою внутреннюю травму, так как воздействие страха делает нас очень слабыми. Повторю: задача, возникающая в этом мрачном душевном омуте зависимости, – отважиться выдержать невыносимое. То, что не может быть осознано, будет проецироваться на человека, на предмет, на процесс, и колесо покатится дальше.

Нет более адского Ада, чем зависимости, ибо ничто другое мы так уверенно не считаем своим грехом. «Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад – я сам». Но мы подчиняемся идее, она всегда заложена в нашей личности. Эта идея не ассимилирована, она привязана к прошлому, к первичным отношениям. Нам следует помнить, что если такая идея связывает нас с прошлым, наши возможности остаются ограниченными, как в детстве. Такие идеи обедняют нам жизнь; они редуктивны и по своей природе, и по своим последствиям, так как защищают нас от страха, который обязательно сопутствует личностному росту. Видимо, Роджер и Джордж обречены воспроизводить детско-родительские отношения, а потому уклоняются от возможности более свободного развития во взрослой жизни. Страдания Йетса, по крайней мере, превращались в произведения искусства, а потому поэт время от времени ощущал себя свободным от колеса Иксиона.

Наша задача, ужасная задача, заключается в том, чтобы разобраться в истоках своей одержимости, вскрыть противоречия зависимости, чтобы найти первичную, неассимилированную, глубоко скрытую идею. Тогда мы, взрослые люди, сможем выдержать невыносимое, подумать над немыслимым, выстрадать то, что не могли выстрадать раньше, чтобы стать свободными людьми.

Колесо Иксиона тихо и неумолимо катится дальше – так же тихо и неумолимо, как я пишу, а вы читаете. Никто из нас не может все время находиться в сознательном состоянии, а вина и стыд, которые порождаются нашими многочисленными недостатками, истощают именно ту силу, которая необходима для конфронтации с бессознательным. Погрузиться в состояние тревоги, ощутить то, что вы реально ощущаете, – значит «преодолеть» деспотизм эмоций, которые нас постоянно преследуют, и покончить с ним. Мы – это Ад; мы бессознательно его создали и рефлекторно от него зависим. Спуститься в Ад и пройти через его круги – единственный способ найти выход, как это сделал Данте во время своего ужасного путешествия. Спастись от Гадеса можно только спустившись в царство Гадеса.