Страх – айсберг, мы – «титаники»

Когда я взялся за эту главу, у моей дочери Тарин начались роды, каждые пять минут она мучилась от схваток. Ко времени окончания этой главы я надеялся увидеть свою дочь и свою первую внучку Рэчел. Я с нетерпением ждал этого двойного удовольствия. Вместе с тем я должен признаться в том, что меня преследовали невротические мысли.

Когда мне сообщили, что у Тарин начались роды, я почувствовал не радость, а страх. Моя первая мысль, которой я совсем не горжусь, была такой: «Появился еще один объект для моего беспокойства». Вторая моя мысль была о Тарин и том новом бремени, которую ей, честолюбивой женщине, предстоит на себя взять. Моя третья мысль была «правильной» – это было ощущение глубокого трепета от величайшего явления природы, крошечной, но весомой частью которой является каждый из нас.

Я вспомнил о том, как, присутствуя при рождении Тарин, я не верил ни в существование таинства, которое происходило тогда, ни в то, что я потом смогу поверить в снизошедшую на меня благодать, даже когда увижу ее. То же самое относится и к рождению ее брата Тимоти – самой интересной личности, которая мне когда-либо встречалась. Если же я был благословен, ибо судьба подарила мне таких прекрасных детей, которые теперь, повзрослев, стали моими друзьями, то почему при рождении внучки у меня в первую очередь возникла невротичная, пронизанная страхом мысль?

Все содержание этой книги связывает одна нить. При всем разнообразии состояний так называемых душевных омутов в них есть нечто общее. Этой нитью, этим связующим звеном является страх. Я уже сказал о своей первой невротической реакции на беременность дочери и ее роды и за эту реакцию несу ответственность. Но она была совершенно рефлекторной по своей природе и появилась без моего желания и моей сознательной воли. Почему же тогда человек, который переживает нечто таинственное и чудесное, должен ощущать это подводное течение, это влечение в гибельный для него омут?

Мартин Хайдеггер назвал все наши устремления одним сложным немецким словом «бытие-направленное-к-смерти».

Сьорен Кьеркегор очень выразительно написал о «страхе и трепете» в своей одноименной книге. У. Г. Оден назвал наше время «эрой тревоги».

В своей книге «По следу богов: место мифа в современной жизни» я высказал мнение, что тревогу могут испытывать целые поколения, если вытащить у них из-под ног ковер мифологии. Ущерб, который постоянно наносится стабилизирующим жизнь мифологиям, лишил нас той внутренней ориентации, которая в течение многих веков помогала людям нести свое бремя.

Мы не имеем четкого представления о том, что привело человечество от суровой эпохи Данте к мрачному взгляду Сэмюэля Беккета, но можем согласиться с тем, что культурные ценности стали для нас менее ясными, а социальные институты – менее удовлетворительными. Хотя такие потери могут дать свободу для развития творчества, лишь очень немногие из нас испытывают благодарность за возможность «блуждать между двух миров: один из коих уже мертв, другой еще не родился».

Я пишу эти строки, а у Тарин продолжаются схватки. Мне вполне понятно, что Рэчел не хочется вступать в этот мир. И вообще: почему человек должен покидать это благодатное и совершенно безопасное место, чтобы оказаться здесь, в этом ужасном мире? Возможно, эта малышка мудрее нас всех, вместе взятых, но в конечном счете и ей придется вступить в жизнь. Она покинет вечность и войдет в историю, уйдет из невинности в мир вины, из мистической сопричастности в уединение. Она станет одной из нас, и когда она вырастет и прочтет эти строки, наверное, она простит своего ушедшего в небытие деда за его «невротические» мысли в ночь ее чудесного появления на свет. Но каким образом влияет на наше поведение этот страх, пронизывающий всю нашу жизнь?

Установив однажды связь с сердцебиением космоса, удовлетворив все желания, мы оказываемся в опасности. Наше рождение – это травматическое событие, оно несет в себе психическую травму и представляет собой катастрофу, от которой мы никогда не сможем полностью оправиться. Большинство наших мотиваций в жизни возникает в ответ на это отделение, которое является для нас катаклизмом в полном смысле этого слова. Либо мы ищем возможность вернуться в эмбриональное состояние, либо мы ищем связь с непонятным окружающим нас миром.

Поскольку на самом деле мы не можем вернуться в материнское чрево, регрессивная идентификация с матерью в нашей инфантильной психике обретает приемлемую культурную форму, и тогда мы изо всех сил стремимся затмить болезненное для нас осознание наркотиками и алкоголем или же отказываемся решать задачи, связанные с нашим личностным развитием, обращаясь за помощью к какому-нибудь гуру или кумиру. У каждого человека есть такие регрессивные склонности. В прошлом люди их преодолевали с помощью обрядов и ритуалов, символизирующих переход из одного состояние в другое и создающих ценностную систему для трансформации либидо из регрессии в прогрессию. Не имея в настоящее время таких ритуалов, не имея ценных для культуры мифологий, нам приходится в одиночку, на свой страх и риск, совершать этот прорыв в своем развитии. При этом на каждом шагу в индивидуальном развитии нас подстерегает постоянно возрастающая тревога.

По существу, мы каждый день делаем выбор между тревогой и депрессией. Если мы подвергаемся регрессии, т. е. избегаем процесса индивидуации, то попадаем в депрессию. Если мы превозмогаем свою апатию и вступаем в окружающий нас мир, то испытываем усиление тревоги. Такому выбору нельзя позавидовать, но сознательно или бессознательно мы каждый момент совершаем его у себя внутри. Наверное, будет полезно отметить различие между испугом, тревожностью и страхом.

Испуг (боязнь) очень конкретен. Мы можем испугаться собаки, если нас когда-нибудь кусала собака.

Тревожность – это нестимулированное, квазиспонтанное недо-могание (dis-ease), которое может появиться фактически из ничего; на какое-то время она может прояснить что-то, но в основе тревожности лежит отсутствие у человека базового ощущения безопасности. Сила этого ощущения, уровень тревожности, которую можно заметить, в существенной мере зависит от индивидуальной истории человека. Чем более неблагоприятно для человека его окружение (семья или социально-культурная среда), тем выше у него уровень квазиспонтанной тревожности.

Природа и характер переживаемой человеком травмы в той же мере зависят от человеческой индивидуальности. Что касается страха, он существует у каждого из нас и возникает вследствие хрупкости и нестабильности человеческой психики. Можно было бы назвать страх экзистенциальной тревожностью; иначе говоря, страх присущ животному состоянию, оказавшись в котором человек может осознать, насколько тонкой является нить, на которой он «подвешен».

Стихотворение М. Трумена Купера иллюстрирует, как переплетаются испуг, тревожность и страх и человек перестает ощущать разницу между ними:

Если образ Парижа понимать буквально, то страх перед городом как таковым кажется совершенно абсурдным. Но если человек испытал в Париже травматическое переживание, одно лишь упоминание об этом городе может вызвать у него сильный аффект. Однако нам известно, что поэт использует название города как метафору того, что вызывает у нас испуг. Таким городом мог быть Цюрих, Торонто или город, в котором вы родились.

Страх перед Парижем начинает доходить до крайности и превращаться в постоянную тревогу, в страх перед неопределенностью. Париж оказывается именно там, куда мы направляемся; v нас нет уверенности в том, что мы никогда не попадем в этот город. Все дороги ведут не в Рим, а в Париж, не в Город Солнца, а в Город Экзистенциального Страха. Если даже мы отстранились от всего, что вызывает у нас испуг, Париж все равно продолжает нас преследовать: Париж оказывается везде. «Куда бы ни бежал, я настигаю сам себя; я сам – Париж»,- писал Мильтон.

Так как от Парижа нельзя избавиться, нам остается только прямая конфронтация с тем, что вызывает у нас испуг, чтобы преодолеть его и избавиться от его деспотизма. «Друг», который советует «сперва отправиться в Париж»,- это голос самости, внутреннего регулирующего центра психики, который ищет способ нашего исцеления. Поэту хорошо знаком омут, который он описывает; известен ему и единственный путь, ведущий из этого гиблого места. Развитие психологии, которую мы называем глубинной, обязано самому широкому спектру всевозможных проявлений тревожности, т. е. «неврозу».

Когда Шарко и Жане, Фрейд, Брейер и Юнг в своих исследованиях вышли за рамки чисто клинической модели, им пришлось искать невидимые силы, не подвластные воздействию никаких лекарств, универсальных средств и даже хирургического вмешательства. Сначала исследование множества клинических случаев привело их к осознанию наличия особого психического состояния, которое впоследствии стало называться «истерией», еще позже – «конверсионным неврозом», а сейчас называется «соматоформным нарушением психики». Оказывается, что эти телесные недомогания не были обусловлены биологической этиологией и в большинстве случаев не были симулируемыми симптомами. Но ухудшение состояния пациента было весьма существенным.

Хотя Фрейд находился под влиянием многих своих приверженцев, нужен был его гений, чтобы понять: симптомы возникают в результате компромисса при воздействии двух факторов, причем иногда совершенно противоположных. Представим себе, что я – ребенок, который ощущает тревожность в связи с предстоящим экзаменом по математике; из-за сильного волнения у меня может заболеть голова в результате сужения капилляров. Если у меня действительно болит голова, я могу поддаться этой боли и пропустить экзамен. Ценой больной головы я могу избежать Парижа.

Впервые я столкнулся с соматоформным неврозом во время своей учебной аналитической практики. У моей пациентки Лили был сильно эмоционально заряженный материнский комплекс. Ее мать была деспотичной, пожирающей и нарциссической. Манипулируя дочерью, она разрушала все ее отношения с мужчинами, едва они успевали начаться. Оказавшись в такой сильной зависимости, Лили испытывала то гнев, то депрессию, но при этом никак не могла спастись от страшного заклятья, наложенного на нее матерью. Периодически у Лили возникал паралич левой руки ниже локтя. Неврологические исследования не дали никаких результатов. Так как паралич не был постоянным, а возникал время от времени, после его отступления она старалась себя убедить, что в этом нет ничего серьезного.

Однажды совершенно случайно, после трех месяцев анализа (который она проходила втайне от матери), Лили парализовало прямо на сессии. Наша беседа на эту тему не дала никаких результатов. Когда сессия закончилась, я бросил ей авторучку, чтобы она записала дату следующей встречи. Девушка ловко поймала ее левой рукой, и тогда я понял, что она левша. «Что бы ты хотела сделать с той рукой?» – спросил я Лили в этот короткий момент, когда она на миг открылась передо мной. «Я бы ее убила»,- ответила она, застыв на месте и перестав писать. На следующей сессии мы беседовали о том смертоносном эмоциональном заряде, который был у нее внутри, и о том, насколько эта энергия, независимо от ее внешнего выражения, была опасной для нее самой и окружающих ее людей. Лили смогла признать скрытую за своей депрессией ярость и все же спустя две недели набросилась на свою мать, которая угнетала ее всю жизнь, и вырвала у ней прядь волос.

Испытывая ужас от содеянного, Лили ушла из дома. Ничто не могло предотвратить этого взрыва ярости. Подавленный гнев Лили был столь сильным, что вызывал у нее тревогу, хотя она не могла осознать уровень своего возбуждения, как и Фриц Цорн, пока не стало слишком поздно. Как только ее одолевали мысли об убийстве, у нее возникал паралич. Эти мысли были проникнуты такой сильной тревогой, что девушка не могла ее ассимилировать, и тогда психическая энергия проникала в телесную сферу.

После случившегося Лили охватила сильнейшая тревога, и она даже прекратила анализ. На этом примере мы можем увидеть тонкую грань, отделяющую тревогу, которая поднимается из глубинного комплекса травмированной психики, от страха, амбивалентного жребия всех, кому пришлось отделиться от родителей. Наступление зрелости обязательно требует последовательности отделений, каждое из которых может вызывать тревогу, как только человек покидает знакомое ему окружение ради нового и неизвестного. Но в случае Лили энергия, присущая вполне оправданному страху, многократно усиливалась энергией ее материнского комплекса. Фобии (от греческого словарhobos, т. е. «боязнь») могут быть вызваны какой-то особенной травмой. Казалось бы, вполне резонно предположить, что человек, испытывающий фобию к полетам, когда-то был свидетелем авиакатастрофы.

Однако часто в основе фобии нет никакого конкретного травматического переживания. Очень часто объект нашего страха является символическим воплощением тревоги, которая, не имея никакого названия, свободно перемещается в бессознательном. Например, агорафобия, что в переводе с греческого означает «боязнь рынка»,- это психическое расстройство, которое вызывает недоумение, если понимать его буквально. Но основной характерной особенностью «рынка» является открытая территория, скопление людей, непредсказуемость ситуации или, иначе говоря, потеря контроля над ней, и в этой ситуации может оказаться каждый, выходящий из своего безопасного жилища.

Одна женщина (по своим способностям – прирожденная артистка, а по профессии – банковская служащая) испытывала сильный страх высоты. Она несколько месяцев стоически боролась со своей акрофобией, постепенно поднимаясь на лифте все выше и выше, подходя вплотную к окну и смотря из него на город. Хотя это средство от невроза принесло некоторую пользу, по-настоящему ее тревожность сняла глубокая аналитическая работа; такую тревожность испытывает каждый из нас, когда сталкивается с масштабностью предстоящего странствия. Ее фобия символически отражала потерю основы, которая открылась при исследовании ее таланта актрисы; она боялась своих взлетов и падений, боялась рискнуть и поверить в себя. Следовать своему внутреннему зову было для нее шагом в никуда и означало лишить себя привычной внутренней опоры.

Таким образом, объект испуга может иметь травматическую природу, но вместе с тем (а иногда – вместо этого) он часто символизирует некую глубинную, не осознаваемую нами тревогу или некую проблему, на решение которой у нас не хватает сил. По иронии судьбы такой «испуг» становится защитой от тревоги, которая, в свою очередь, может стать защитой от страха. Тревога, которая остается бессознательной, наиболее опасна, так как мы никогда точно не знаем ее направления, а она всегда на что-то направлена и переходит либо в телесные симптомы, либо в проекцию. Если подавлять тревогу, а не переживать ее сознательно, это чудовище обязательно сорвется с цепи, когда мы меньше всего этого ожидаем. Так же, как и фобии, о которых шла речь выше, тревога постоянно меняет свое направление.

Психические нарушения, связанные с приемом пищи, в наше время встречаются очень часто, в особенности у молодых женщин и женщин среднего возраста. Как мы уже отмечали в главе, посвященной одержимости и зависимостям, одержимость не только вызывает сужение сознания, но и стремится управлять тревогой. Поэтому люди, страдающие анорексией или булимией, концентрируют внимание на образе своего тела и на еде, ибо и то, и другое они в какой-то мере могут контролировать. Несомненно, любую пищу можно протиснуть в узкое отверстие рта, таким образом что-то контролируя, хотя все остальное в жизни человека остается для него неподконтрольным. Поэтому психические нарушения, связанные с приемом пищи, не только сужают спектр человеческого сознания, но и являются гиперкомпенсацией тревожности.

Синтия потеряла родителей, когда была еще ребенком. Она выросла в доме совершенно равнодушной к ней дальней родственницы, которая за ней присматривала и ее воспитывала, но фактически совсем не проявляла к ней любви. В подростковом возрасте Синтия стала подвержена клептомании: она воровала все, что ей попадалось под руку, и тем самым возмещала нехватку эмоционального тепла. При этом она стала объедаться шоколадом, сразу принимая слабительное, чтобы очистить желудок. Когда Синтия стала взрослой и пришла на терапию, ее стали мучить ночные кошмары: ей казалось, что она лишается зубов, которые символически означали для нее передний край обороны. Кроме того, ей снились враги, которые переходили границу, пока пограничники спали у себя на посту. С одной стороны, объедаясь шоколадом, она позволяла себе наслаждаться сладким, хотя на вкус ее жизнь была совсем кислой, с другой стороны, очищая свой желудок от сладкого греха шоколадомании, она полностью контролировала переполнявшую ее тревогу.

Травма Синтии – это травма покинутого ребенка. Ни один человек по-настоящему о ней не заботился, и это ощущение породило у нее чрезвычайно высокую тревогу. Вместе с тем лишение родительской любви и поддержки страшно исказило эмоциональную сферу ребенка и нанесло ей архетипическую травму. Как на индивидуальном уровне родитель становится для ребенка посредником между ним и внешним миром, его телом, его отношениями с окружающими, формируя индивидуальное воздействие комплекса, так и на более глубоком уровне родительское отношение порождает архетипическую экстраполяцию, а вместе с ней – экзистенциальный страх.

Отсутствие у Синтии любящих родителей не только привело к формированию сильно заряженного комплекса; оно привело к тому, что ее вступление во внешний мир стало травматическим. Ее «выбор» психического расстройства, связанного с приемом пищи, одновременно стал и личным комплексом, защищавшим ее от тревоги, и архетипической стратегией, защищавшей ее от экзистенциального страха. Как потеря заботливой матери приводит к формированию негативного материнского комплекса, так и контроль над сопутствующим страхом концентрируется на связи Матъ-материя-пища-тело. Ощутить себя во Вселенной сиротой, лишенной матери,- значит испытать невыносимый ужас; вместо этого лучше сосредоточиться на соблюдении строгой диеты. Мой невроз был первичной примитивной защитой от невыносимого страха. При всей причиняемой им боли все же лучше вытерпеть эту боль, чем выдержать то, что совершенно невыносимо. Когда подлинный ужас подступает близко к поверхности сознания, он легко активизируется, и тогда у человека возникает приступ паники.

Некоторые панические состояния близки к полной потере чувствительности, ибо в те несколько бесконечных минут, пока продолжается это состояние, человек по-настоящему ощущает себя умирающим. Появляются соответствующие телесные симптомы: удушье, прерывистое дыхание, тахикардия, а вместе с ними – ощущение полной подавленности. Мы шатаемся из стороны в сторону и спотыкаемся, оказавшись в непроходимой чаще бессознательного. Мы испытываем панический ужас в этом царстве Пана, козлоногого существа. Приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что склонность к панике может иметь биологическую основу. Столь же справедливо и то, что такому поведению мы можем научиться у воспитывающих нас родителей или других авторитетных для нас людей, испытывающих подавленные эмоции. Но приступ паники может возникнуть и вследствие подмены конкретного непостижимым. Если я продолжительное время концентрирую свое внимание на большом пальце ноги, он начнет болеть, и вскоре я смогу поверить, что эта боль предвещает смертельную болезнь. Ощущение ипохондрии легко возникает из нормальной заботы о своем здоровье. Тогда человека невозможно убедить в том, что у него нет рака, нет инфаркта, что он не умирает.

И все же чрезмерная озабоченность состоянием своего здоровья в чем-то предпочтительнее непомерного ужаса перед тем, что может случиться. Ипохондрия, по крайней мере, дает нам ощущение контроля, потенциального выздоровления. Гораздо легче искать какую-то мнимую причину болезни, чем смириться с той истиной, что человек умрет, что он не властен над вечностью. Вместо того чтобы осознать катастрофу и вынести ее, мы продолжаем бессознательно ощущать катастрофу, страдая от приступов необузданных эмоций. «Преодолеть» паническое расстройство психики (по существу – любое состояние тревоги) значит осознанно пережить катастрофу, т. е. прямо взглянуть в глаза ужасной реальности.

Сумев это сделать, мы можем ее выдержать как взрослые люди и даже найти в себе возможность ее принять и раз и навсегда с ней смириться. Если человек не обладает такой способностью, значит в следующий раз незаметно для себя он обязательно собьется с узкой тропки и снова окажется в непроходимых зарослях Пана. Мы уверены в том, что Пан, человек-козел с раздвоенными копытами, обязательно находится там, как крокодилы, которые нам в детстве мерещились под кроватью, или чудовища, которые скрывались в шкафах; и мы точно знаем, что он обязательно появится, чтобы поживиться нами.

Как уже отмечалось в главе 5, под воздействием страха все мы склонны воспроизводить характерные типы поведения. Мы можем не замечать, что в ситуациях стресса у нас появляется типичное беспокойство: мы можем бессвязно пролепетать вполне уместную фразу, а можем поклясться в чем угодно, не отдавая себе отчета. Даже выражение «встать не с той ноги» свидетельствует о рутинном течении нашей жизни: не только из-за того, что мы ежедневно повторяем привычные действия, но из-за того, что зачастую бессознательно организуем наше бытие под воздействием бессознательного диктата магического мышления.

Магическое мышление характерно для детей, для так называемых первобытных культур, а также для взрослых, если под воздействием травмы они оказались в состоянии регрессии. Путем магического мышления мы можем убедиться в том, что наши мысли и наше поведение определенным образом воздействуют на внешний мир, а мир незаметно воздействует на нас. Наше отношение к предрассудкам осознается лишь наполовину. Атлет, проживая победную полосу жизни, может надевать одни и те же нестираные носки при каждой игре, пока, наконец, эта полоса не оборвется. Любителям развлечений желают «сломать ногу», чтобы доброе пожелание не вызвало гнева богов.

Я до сих пор ловлю себя на том, что стараюсь не наступать на трещины, чтобы у моей мамы не болела спина. Каждый из нас бессознательно изобретает ритуальное поведение, чтобы защититься от действия смутных и темных сил. Если наш ритуал не действует, мы ощущаем все возрастающий страх. Мы приходим в ярость, если не получаем вовремя газету, если что-то упускаем из виду или если нам приходится изменить привычный маршрут. Подобные ритуалы становятся магическими талисманами, которые защищают нас от невыносимой мысли, что мы всегда одиноки и редко оказываемся в окружении друзей.

Наши ритуалы – это шаткие дамбы, которые сдерживают напор океана страха, но какими бы шаткими они ни были, мы все равно за них цепляемся. В самый пик невротического расстройства, связанного с навязчивой одержимостью, человек бессознательно «выбирает» подходящие ему мысли и стили поведения, которые служат ритуализированной защитой от переполняющего его страха. Применение новых антидепрессантов выявило их побочное воздействие, связанное с ослаблением интенсивности навязчивого мышления. Но у всех нас есть мысли, от которых мы хотели бы избавиться. За любой защитной навязчивой одержимостью скрыт аномальный страх. То, на что я могу посмотреть открыто, может на какое-то время испортить мне настроение, зато это утратит надо мной всякую власть.

Иногда случается, что мы выбираем стиль поведения, которое эвфемистически называется «уходом в болезнь» или «вторичной выгодой» невроза. При «диссоциативном расстройстве личности» мы можем изобрести или симулировать физиологическое или психическое заболевание. Наше расстройство позволяет нам сыграть роль человека, подавленного болезнью и таким образом избегающего других воздействий стресса, а заодно хитроумно ускользающего от мучительного переживания сильной тревоги. Если у меня излишек веса, значит я могу особенно не переживать в связи с проблемами и нюансами отношений с другими людьми. Я могу жаловаться на свой жребий и равнодушие со стороны окружающих, но при этом предпочитаю оставаться в неприступной крепости своего тела. Если я не считаю себя полноценным, то мне, конечно же, не следует подставлять себя под удары жизни. Уступая своей тревоге, я избегаю гораздо более сильного страха.

В любом стиле поведения, даже в том, который делает нас похожими на сумасшедших, есть внутренняя логика, если видеть в нем внешнее выражение некоторого эмоционального состояния или реакцию на эмоциональное состояние. Вот почему при аналитическом определении этиологии следует поставить вопрос: «Какое эмоциональное состояние может вызывать такое поведение?» Независимо от своей символической маскировки, внешние симптомы драматически раскрывают бессознательную аффективную предрасположенность человека.

Такая причинная связь между аффективным состоянием и его символическим выражением периодически находит свое внешнее проявление и со временем отражает не только конкретную травму, но и общий стиль и стратегию поведения человека. Иначе говоря, мы становимся воплощением своих травм. Мы воспроизводим реакции, вызванные роковой эмоциональной травмой и тем самым содействуем такому символическому выражению. Эта совокупность поведенческих стилей, психологических установок и рефлекторных стратегий формирует наше ложное Я и нашу временную личность. Таким образом мы оказываемся во власти не только своих травм, но и своих реакций на эти травмы.

Поскольку судьба не позволяет нам полностью раскрыться, нам приходится воспринимать себя через реактивное поведение, которое постепенно все больше отчуждает нас от самих себя. Результатом такого самоотчуждения является невроз. Единственное средство исцеления от невроза – неизбежное, как сам невроз, и предпочтительно бессознательное – заключается в обращении к тому, от чего невроз служит защитой. От какой проблемы мы уходим? Такая проблема существует всегда.

Что значит «справиться с тревогой»

Наша самая примитивная защита сводится к выбору «бей или беги». Обычно мы избегаем того, что нас подавляет. Мы знаем, что следует держаться подальше от тех, кто может причинить нам боль. «С глаз долой – из сердца вон». «То, чего ты не знаешь, не причинит тебе боли». Мы подавляем, забываем, расщепляем; проецируем свои болезненные комплексы на других. Мы можем десятилетиями находиться под властью своих диссоциированных комплексов, не осознавая их скрытой адской деятельности. Оказавшись в их власти, мы переходим к иной системе ценностей и действуем в соответствии с ней, бессознательно возвращаясь к обыденному сознанию, даже не заметив этого.

Во время диссоциативных состояний могут ежедневно вытесняться из сознания неприятные факты, не причиняя человеку особого вреда. Но диссоциация может оказаться и более глубокой; она может привести к амнезии или так называемому состоянию «фуги»: человек забывает о собственной идентичности и приписывает себе чужую биографию. Расстройство множественной личности (диссоциативное расстройство идентичности) в последние годы стало широко известно, поскольку страдающие им весьма заметные персоны были вовлечены в щепетильные судебные разбирательства, кроме того, этот вид расстройства стал яблоком раздора разных терапевтических сообществ.

При диссоциативном расстройстве идентичности Эго подвергается такому напору бессознательного, которого не могут выдержать его защиты; тогда автоматически происходит смещение психики к иной реальности. Юнг назвал это комплексом, «расщепляющим личность». Но в исключительных случаях такая часть психики может иметь биографию, совершенно неизвестную Эго, а также сопутствующее ей соматическое и аффективное состояние.

При наличии серьезной эмоциональной травмы любой человек пытается справиться с неприемлемо высоким для него уровнем тревоги, отчуждая от себя эту тревогу. Когда мы таким образом отстраняемся от тревоги, у нас появляется ощущение, что мы наблюдаем за собой со стороны. Иногда такой психологической дистанции и такого отчуждения вполне достаточно, чтобы выдержать страдание. Если же состояние отчуждения не связано с тревожным событием и становится слишком навязчивым, значит, мы имеем дело с патологией. Две других категории рефлекторной реакции следует назвать так: нарушение адаптации и расстройство личности. Нарушение адаптации, как правило, прямо связано с воздействием стресса; такие нарушения могут проявляться в виде избегания, перфекционизма как защиты от тре-вожного ощущения несовершенства или же целого спектра соматических и аффективных симптомов тревоги.

Чаще всего при снижении воздействия стресса и наступлении облегчения нарушение адаптации исчезает. В случае личностного расстройства человек почти всегда является жертвой серьезной травмы, в частности, физического, сексуального или эмоционального насилия. При насильственном вторжении в хрупкие границы детской психики, когда Эго не в состоянии справиться с подавляющим его эмоциональным напором, психика ребенка «замыкается». Как при аварийном выходе из программы при сбое компьютера, человек обрывает все связи, чтобы избежать болезненного для себя перенапряжения.

Повторяю: хотя при данной этиологии в реакции сохраняется логика, чувственная функция обычно бездействует. Такие люди часто ощущают жизнь с некоторого психологического отдаления, словно смотрят спектакль или фильм с собственным участием. Как правило, в их индивидуальной истории мало близких отношений, так как способность к проявлению эмпатии к другому человеку у них сильно нарушена, а близкие отношениях требуют эмоциональной вовлеченности. Так, паранойяльная личность, испытав «предательство» со стороны первичных объектов, матери и отца, будет постоянно искать и выявлять такое предательство, где только возможно.

Будучи запрограммированным на предательство, такой человек будет ненамеренно выбирать партнеров, бессознательно разыгрывающих подобный сценарий, или же партнеры сами будут прекращать отношения, так как подозрительность, контроль и недоверие паранойяльной личности вынудят их сделать это. Тем самым будет подтверждено главное убеждение паранойяльной личности: не привносить в отношения никакого доверия. Шизоидная личность склонна к организации сверхпрочной психологической защиты. Она уединяется от окружающих, позволяет своим чувствам проявляться лишь в очень узком диапазоне и по возможности избегает личных отношений.

Такая самозащита достигает своей цели, т. е. шизоидная личность защищает себя от возобновления болезненных переживаний, связанных с перенесенной в детстве травмой. Антисоциальная личность, которая тоже имеет раннюю детскую травму, считает, что находится во враждебном окружении, а значит, нужно как можно быстрее начать использовать врагов, пока они не начали использовать ее.

Предательство, совершенное по отношению к такому человеку в период раннего детства, обобщается и экстраполируется на все общество в целом. При этом прекращает действовать чувственная функция, и тогда человек практически не ощущает ни тревоги, ни угрызений совести, и бывшая жертва превращает в жертвы окружающих ее людей. Для личности с пограничным расстройством в основном характерна нестабильность объектных отношений из-за присущего ей нестабильного ощущения своего Я. Зачастую такой человек действует импульсивно, не обращая внимания на вред, причиняемый им окружающим; он страдает от резких перемен в настроении и постоянно угнетающего его ощущения эмоциональной опустошенности.

Повторяю, подавляющее воздействие тревоги в детском возрасте сформировало у него столь хрупкое ощущение Я, что практически не позволяет ему вести себя предсказуемо и последовательно. В основе истерической личности лежит неудовлетворенная детская потребность во внимании, любви и одобрении. Поэтому такой человек проявляет свое недовольство всякий раз, оказываясь на периферии всеобщего внимания; такая личность говорит и ведет себя так, чтобы привлечь к себе внимание, и испытывает ревность и ярость, как только начинает чувствовать хотя бы незначительное пренебрежение к себе.

Точно также нарциссическая личность вызывает подлинное ощущение боли у близких людей. Такой человек устраняет свою высокую тревогу, вызванную неуверенностью в себе, требуя от окружающих восхищения и одобрения и считая, что абсолютно правомерно получает от них такое специфическое лечение; сама же нарциссическая личность никогда не проявляет ни малейшей эмпатии к потребностям и страданиям окружающих. С такими людьми очень трудно установить близкие отношения из-за их потребности держать окружающих под постоянным контролем, но при всей внешней браваде их не покидает ощущение внутренней пустоты и отсутствия любви. Они могут поддерживать отношения лишь с зависимыми или соза-висимыми людьми, согласными постоянно находиться на орбите пустого нарциссического Эго.

«Зависимая» личность и личность, страдающая навязчивой одержимостью, по-видимому, относятся к противоположным полюсам на шкале неврозов. Первая устраняет избыточную тревогу, избегая принимать решения и заключать договоренности, унижаясь перед другими и отказываясь от достижения личностной целостности ради возможности собирать крохи с чужого стола. Ответной реакцией страдающей навязчивой одержимостью личности на неоднозначность жизни является усиление напряженного контроля, вызванное постоянной необходимостью справляться с импульсами тревоги. Внимание таких людей преимущественно сосредоточено на мельчайших подробностях, поэтому иногда они теряют общее представление о происходящем. Часто они становятся трудоголиками, слишком рациональными и очень скупыми на проявление эмоций и по отношению к себе, и по отношению к другим.

При личностных расстройствах сложнее всего проследить, как наносится вред хрупкой ранимой душе ребенка, очень юное Эго которого совершенно не способно осознать травматическое переживание и отключить жизненно важную чувственную функцию, помогающую взрослому человеку оценивать все внешние явления и адекватно на них реагировать. Тогда природная сущность человека сильно деформируется и он оказывается втиснутым в стратегию жизни, которая является для него патологической, а зачастую – и патологизирующей.

Весьма прискорбно, что такие люди редко приходят на терапию, где им обязательно придется пройти через конфронтацию с ужасными детскими переживаниями, от которых они защищаются изо всех сил. Когда человек, страдающий личностным расстройством, обращается за терапевтической помощью, его чрезвычайно трудно исцелить из-за его сопротивления, а иногда – из-за его неспособности к интериоризации. Способность человека по-настоящему признать, что он чувствует, и взять на себя ответственность за свои чувства – это первый признак того, что он сможет получить исцеление в терапии или в отношениях с другими людьми.

Повторяю: его просят сделать то, что ему кажется невозможным,- ощутить чрезвычайно сильную боль и стойко ее выдержать, не подавляя болезненных ощущений. В один прекрасный день может наступить исцеление не только благодаря определенной интерпретации или терапевтической интервенции, а в результате установления последовательных, продолжительных отношений с характерным для них проявлением такого заботливого внимания, которого человек не ощущал даже в глубоком детстве. Такое кардинальное изменение ощущения своего Я, восприятия Другого и рефлексивной связи между ними требует долгих лет терпеливой внутренней работы.

Хотя с точки зрения терапии понятие «личностные расстройства» вызывает самые большие разногласия, в данном случае задача терапии остается прежней: «пережить» и «преодолеть», высоко подняв голову, встретить тревогу и покончить с ее властью. Но очень нелегко выдержать эту первичную тревогу и пойти на риск, связанный с отделением от структуры своей личности, которая развивалась для того, чтобы просто выжить. Чем более подавляющим является первичное переживание, чем более серьезным оказывается ущерб, нанесенный Эго, тем более сложной и трудновыполнимой становится задача. У каждого из нас есть и стратегии управления тревогой, о которых говорилось выше, и соответствующие рефлекторные реакции на эту тревогу.

Дело лишь в том, какова психическая организация этих реакций. Чем более глубокими и рефлекторными являются эти структуры, тем крепче они держат нас у себя в плену. Проявление испуга становится нормальным и естественным. Ощущение тревоги, которая порождается нашей индивидуальной историей и от нее зависит, тоже нормально и естественно. Экзистенциальный страх, возникающий из-за хрупкости человеческого бытия, тоже вполне нормален и естественен. Вся разница лишь в уровне аффекта, а также в природе и последствиях наших реакций. Так как у каждого из нас развиваются рефлекторные реакции на эту тревогу, на глубоком и зачастую бессознательном уровне мы становимся пленниками собственной истории. А из-за того, что наша история и реакции на нее остаются жестко запрограммированными, независимо от уровня нашего осознания этой динамики, то волей-неволей мы способствуем периодическому повторению травматических страданий. «Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад – я сам».

Есть существенная разница между нормальной тревожностью и тревогой, которая вцепилась в нас невротической мертвой хваткой. Полноценной жизни в окружающем мире присуще частое ощущение импульсов тревоги – такой жребий выпал на долю человека, обладающего чувственной сферой. С этой тревогой никогда не стоит шутить. Она становится психологической проблемой, если лишает нас возможности полноценно жить своей жизнью. И если она мешает реализации нашей жизненной стратегии, то превращается в моральную проблему. Так что же мы тревожимся?… Ведь мы по-прежнему стремимся жить полноценной жизнью.

Задумаемся над словами об эпитафии, которую написал себе Никое Казанцакис: «Я ничего не хочу. Я ничего не боюсь. Я свободен». Трудная, но достойная цель в жизни. Тревога – это цена билета на жизненное странствие; нет билета – нет странствия; нет странствия – нет жизни. Мы можем бежать от тревоги, сколько хватит сил, но это значит, что мы бежим от своей жизни, которая у нас одна. Как заметил Фрейд, задача терапии – помочь человеку перейти от невротических неудач к обычным жизненным неудачам; ведь есть же у нас побуждение повернуться лицом туда, куда мы не можем обратиться, выдержать то, что не в силах выдержать, назвать то, что нельзя выразить словами и что постоянно нас преследует. Повторяю: каждый день нам приходится выбирать между депрессией и тревогой.

Депрессия появляется вследствие травмы, обусловленной необходимостью индивидуации; тревога возникает при движении вперед, в неизвестность. Движение по пути, на котором мы испытываем тревогу, неизбежно, так как именно на этом пути у человека продолжает оставаться надежда, что он может стать личностью. Мой аналитик однажды сказал: «Вам следует превратить свои страхи в программу действия». Когда мы станем действовать в соответствии с этой программой, мы признаем свои тревоги и почувствуем себя лучше, ибо будем точно знать, что живем в ладу с самим собой. Мужество – это не отсутствие страха. Это ощущение того, что есть нечто более важное, чем то, что вызывает v нас страх. Например, задача индивидуации становится более важной, чем все, что нам мешает и тянет нас назад.

Достаточно интересно, что, прямо признав существование экзистенциального страха и осознав, что мы являемся хрупкими созданиями, цепляющимися за эту вращающуюся планету, падающую в бесконечном космосе и вместе с этим испытывающими благодарность за наше участие в этой великой круговерти,- мы делаем огромный шаг к свободе личности. Мы чего-то достигнем, получив возможность избавиться от тревоги, которая, как туман, мешает нашему движению вперед. И если, окутанные этим туманом, мы сможем рассмотреть наши страхи, то зачастую мы найдем их беспочвенными с точки зрения взрослого человека, хотя ребенка они ужасают. Например, если человек слишком боится конфликта и боится высказываться в присутствии других людей, ему следует разглядеть этот страх в тумане парализующей его тревоги.

Как правило, такие тревожные мысли будут превращаться в ранние детские страхи, например: «Им это не понравится» или «Они перестанут меня любить». Эти первичные страхи у ребенка были вполне реальными, но у нас, ставших взрослыми, ощущение может измениться. То, что человек способен осознать, на что он может прямо посмотреть и отнестись к этому как взрослый, освобождает его от бессознательной связи с прошлым. То, что мы по-настоящему ощущаем, важнее того, чего мы боимся. Именно так. Мы значим больше того, что внушает нам страх. Именно это означает мужество.

А сейчас моя дорогая внучка Рэчел Эрин, которая весит семь фунтов и девять унций, с круглыми щечками и взглядом, за который можно отдать жизнь, громко плачет, потому что хочет есть и хочет вернуться туда, куда она никогда не вернется,- этот человечек уже живет среди нас. Со своими круглыми щечками и глазками, за которые можно отдать жизнь, она начинает свое чудесное странствие, наполненное страхом, по пути, предназначенному ей судьбой. Насколько она – как и большинство из нас – сможет осуществить свое призвание, будет зависеть от того, какую часть жизни мы будем охвачены страхом, который был и остается нашим самым верным спутником.

ГЛАВА 8. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КОМПЛЕКСАХ

Прежде чем обсуждать терапевтическую работу с состояниями разных "душевных омутов", следует рассмотреть теорию комплексов Юнга.

Этой теме посвящено немало работ, поэтому мы не будем слишком подробно об этом говорить. Но в контексте этой книги идея комплексов, несомненно, является весьма важной.Если бы Юнг умер до 1912 г. (именно тогда он сформулировал теорию архетипов и ввел понятие коллективного бессознательного) то все равно он стал бы знаменитым, так как открыл существование комплексов.

Прежде чем назвать свой подход "аналитической психологией",- чтобы отличать его от "психоаналитического" подхода Фрейда, Юнг называл его "психологией комплексов" вследствие той важной роли, которую играли комплексы в созданной им модели психики. Фрейд в своих вводных лекциях по психоанализу похвалил Юнга и так называемую Цюрихскую школу за идею признания комплексов в качестве структурной основы сновидений.

К идее комплексов Юнг пришел, размышляя над результатами своих экспериментальных работ. Я отмечу две из них. Темой его диссертации было психиатрическое исследование женщины-медиума, сомнамбулические состояния которой приводили его в изумление1 . Она была его дальней родственницей, и он верил в ее искренность. Но что тогда значили "голоса", которые вещали через нее? У нее не было ни психоза, ни галлюцинаций.

См.: On the Psychology and Pathology of So-Called Occult Phenomena, Psychiatric Studies, CW 1.

Хотя Юнг не исключал возможного появления призраков из потустороннего мира, он все же пришел к выводу что у женщины-медиума мог снизиться уровень контроля Эго над психикой, и когда ее психика находилась в лабильном состоянии, происходил диалог между разными частями ее личности. (Такие диалоги происходят у каждого из нас в состоянии сна.)Во-первых, в процессе исследования вербальных ассоциаций в начале XX в. в Цюрихской клинике Бурхгольцли Юнг обнаружил нарушение внимания даже в реакциях нормальных людей, наблюдая за вербальными ассоциациями на вербальные стимулы. Оказалось, что слово-стимул содержало аффективный заряд, который мог воздействовать на сознательные установки107. Спустя некоторое время Юнг создал модель человеческой психики с кластерами расщепленной энергии: он назвал их комплексами.

107 См.: The Association Method, Experimental Researches, CW 2.

Сам по себе комплекс – это энергетически заряженная психическая структура. Эмоциональный заряд этой структуры может быть положительным, отрицательным или смешанным в зависимости от его воздействия на нашу жизнь. Комплексы формируются в течение нашей индивидуальной истории. Мы не можем избежать их формирования, так как не можем избежать своей истории. По существу, происходит следующее: если с нами произошло какое-то событие, то его след будет сохраняться где-то в глубине нашей психики. Чем более ранним оказывается переживание, тем более энергетически заряженным становится комплекс. Поэтому родительские комплексы вследствие высокой детской восприимчивости часто очень сильно влияют на нашу индивидуальную психологию.

Обычно мы не осознаем внешнего отыгрывания своих комплексов, так как, активизируясь, они приобретают власть над сознанием. Попытайтесь объяснить человеку, находящемуся во власти комплекса, что он им одержим. Он обязательно станет это отрицать, опираясь только на свое ощущение. Мы можем признать наличие комплексов лишь постфактум, когда их воздействие практически не вызывает сомнений. Мы можем признать их активизацию, почувствовав психосоматические симптомы, так как мощный эмоциональный заряд обязательно воздействует на тело. Ощущение похолодания конечностей, спазмов в горле, потеющих ладоней и т. п. – далеко не полный перечень признаков активизации расщепленного психического материала.

Во-вторых, мы можем узнать комплекс по аффектам, источником которых он является. Ощутив свой эмоциональный "заряд", мы можем объяснить это состояние сильным воздействием комплекса. И даже в этом случае работа, связанная с осознанием этого воздействия и снижением его влияния, зачастую занимает всю нашу жизнь.

Приведенная ниже диаграмма помогает получить представление о динамике комплекса. Когда мы погружаемся в состояние душевного омута и испытываем его негативное воздействие, наши реакции соответствуют определенной модели. Если нам приходится работать с состоянием душевного омута, чтобы избавиться от деспотической власти прошлого, то обязательно нужно понять этот процесс.

На диаграмме показаны три уровня психической реальности: сознательная жизнь во внешнем мире, личное бессознательное, представляющее собой всю "эмоциональную историю" конкретной личности, и архетипическая основа или коллективное бессознательное, где содержатся общечеловеческие склонности, потребности и типичные психические и поведенческие структуры, прошлые и настоящие.

Сфера личного бессознательного состоит из эмоционально заряженных кластеров, сформировавшихся в результате травматических переживаний. Если, например, вас однажды укусила собака, у вас возникает комплекс "укуса собаки" независимо от степени осознания этого комплекса. И даже если мы очень любим собак, которые дают нам много положительных эмоций, комплекс "укуса собаки" все равно присутствует и может констеллироваться (активизироваться) при возобновлении прошлого переживания или в похожей ситуации.

Эмоционально заряженные кластеры – это такие психологические "кнопки", которые доступны воздействию внешнего мира и на которые неожиданно может нажать любой человек в любое время. Чем сильнее вы сближаетесь с другим человеком, тем больше кнопок становится доступно для его воздействия, ибо все больше сокращается психологическая дистанция между вами, а наше состояние все больше напоминает состояние первичной близости, присущее детско-родительским отношениям.

Поэтому на близкие отношения человека неизбежно давит бремя прошлых травм и неоправданных ожиданий. Разумеется, такое давление обременяет наших партнеров, но, к сожалению, оно неизбежно.

Время от времени какое-то внешнее воздействие – слу-чайная встреча, запах, звучащая по радио песня, лицо прохожего – может вызвать активизацию бессознательной энергии. Этот стимул сразу проходит через селективную призму восприятия, фильтрующую его через сито индивидуальной истории человека посредством ответа на внутренний вопрос: "Что я чувствовал тогда?" Внезапное воздействие стимула может быть совершенно уникальным, но психика представляет собой эмоционально заряженную индивидуальную историю, а значит, в ней начинается бессознательный поиск аналогов. Прибывая в другую страну, мы пытаемся обнаружить знакомые нам слова и привычную для нас манеру поведения, чтобы снизить свою тревогу в незнакомой нам обстановке. Рефлекторная реакция в данный момент времени по аналогии с прошлым может вызвать серьезные проблемы и в привычном, и в новом социально-культурном окружении.

Как считали древние греки, человек часто совершает выбор, имеющий плачевные последствия для него и для окружающих в связи с ущербностью его hamartia-собственного взгляда на мир. Гамарция – это некая селективная психическая призма, через которую мы феноменологически "считываем" картину мира. Эта призма включает опыт, накопленный в родительской семье, культурный контекст и индивидуальные травмы и создает искаженную картину мира. Призма – это фильтр, через который мы воспринимаем себя и других и видим основу повторяющихся аналогичных выборов. Несомненно, мы всегда будем смотреть на жизнь односторонне, пока не осознаем узости наших взглядов и не расширим свой кругозор.

Эмоционально заряженные индивидуальные комплексы воздействуют на всю человеческую психику и возбуждают первичные эмоции, которые мы никогда не сможем ассимилировать. Эта недоступная анализу история психики включает все эмоции, которые не может обработать детская психика. Конечно же, возможность восприятия мира взрослым человеком значительно превосходит возможности детского восприятия, но даже взрослый может быть подавлен мощным потоком ежедневных ощущений. В таком случае индивидуальные комплексы могут послужить уникальным связующим звеном с архетипическим опытом всего человечества. Например, наше ощущение матери или отца становится связующим звеном с внешним миром и сохраняется в нашей психике в виде эмоционально заряженных комплексов, которые впоследствии активизируют архетипические уровни психики. Основные эмоции в этих первичных переживаниях связаны с травматическим воздействием внешнего подавления ребенка или, наоборот, с его ощущением покинутости. У нас появляется очень высокая чувствительность – гораздо выше, чем у отца и матери,- и очень глубокое восприятие того, насколько заботливым или враждебным в своей основе оказывается окружающий нас мир. Любой комплекс, следовательно, уходит своими корнями к основам самого Бытия. При активизации нашего индивидуального материала возникают волны, которые вступают в резонанс с общей природной энергией.

Активизация негативно заряженных комплексов и их резонанс с внезапными явлениями природы всегда вызывает тревогу и страх независимо от их осознания в данный момент. Тревога и страх вызывают у нас ощущение дискомфорта и приводят нас в замешательство; в таких случаях мы рефлекторно стремимся избавиться от этих негативных ощущений. Диапазон средств для осуществления этой цели достаточно широк: от прямого конфликта до скрытого избегания, от разобщенности и отрицания до навязчивого проявления заботы и созависимости. В течение жизни мы можем использовать различные возможности, и через какое-то время у нас развиваются определенная стратегия поведения и реакции на ситуации стресса. Неожиданно для себя мы попадаем в плен к своей истории, иными словами, в плен к самим себе.

Цепь психологических комплексов напоминает электрическую цепь. Щелчок выключателя – и сразу зажигается свет. Точно так же при воздействии стимула историческая призма осуществляет селекцию материала, активизируется архетипическое содержание, возникает страх и в конце цепи проявляется реактивное паллиативное поведение: все эти процессы могут длиться доли секунды. Не успевая осознать происходящее, мы оказываемся не в настоящем, а попадаем в длинные коридоры своей истории, в область наших первых воспоминаний и даже за ее пределы, и, наверное, единственное, что все мы ощущаем,- это внезапный трепет.

Мы так гордимся своим сознанием и своей зрелостью. Одна мысль о том, что значительная часть нашей жизни проходит под воздействием автономных исторически сформировавшихся психических структур, скрытых так глубоко, что мы даже не догадываемся об их существовании и их воздействии на наше поведение, вызывает ощущение дискомфорта. Но само по себе наличие комплексов не может полностью объяснить сложную природу человеческих отношений, причины, побуждающие нас вести себя по-своему, и беспорядок, присущий окружающему нас миру.

Мы никогда не сможем до конца узнать, какие исторически обусловленные силы формируют нашу личность и направляют нашу деятельность. Даже комплексы, которые мы пытаемся осознать, часто сопротивляются нашим усилиям их превозмочь. Эта невидимая цепь ушла настолько глубоко, что фактически она стала частью нашей "материнской платы" и даже смена "жесткого диска" не поможет избежать заранее запрограммированной реакции. Работа с комплексом в чем-то напоминает попытку освободить старую лошадь, вращающую мельничное колесо. Всю свою жизнь, круг за крутом и день за днем, она изо всех сил вращала тяжелый мельничный жернов. Мы ее распрягли, прочли ей декларацию о правах трудящихся, а проснувшись на следующее утро, увидели, как эта старая кляча снова ковыляет по той же колее.

Мне вспоминается мой пациент Патрик, который вырос под влиянием матери, постоянно вторгавшейся в его эмоциональную жизнь. Она руководила им постоянно, подавляла его эмоционально и мешала его естественному развитию. Патрику удалось "ускользнуть" из-под ее власти, когда он женился на женщине, очень похожей на его мать. Прошло десять лет, жизнь Патрика совсем не отличалась от прежней – жена пресекала каждый его самостоятельный поступок. Он не отваживался иметь свое мнение, не делал ни одного шага, предварительно не получив разрешения жены. Разговаривал он только о кастрюлях и сковородках.

В течение всей своей жизни Патрик страдал депрессией, от которой на протяжении ряда лет пытался избавиться, употребляя алкоголь. К тому же, как это ни парадоксально, в течение многих лет у Патрика была любовница в другом городе, в трех часах езды от его дома. Время от времени он садился в машину и навещал ее, но вряд ли получал удовольствие от свиданий с ней, так как его преследовало страшное чувство вины и жуткий страх, что жена обо всем узнает. Подобно кляче, работающей на мельнице, он уныло ковылял по замкнутому кругу своей депрессии. У Патрика был сильно заряженный материнский комплекс, "величиной с дом". Он мог либо полностью подчиняться этому комплексу, либо, дрожа от страха, тайно действовать ему вопреки. Он не смог приложить усилия, которые требовались для преодоления комплекса, героические усилия, чтобы, пройдя через мучительные страдания, начать жить своей собственной жизнью.

Как нам выйти за пределы своей индивидуальной истории и преодолеть запрограммированные модели поведения, чтобы стать такими, какие мы есть, а не быть инте-риоризацией того, что с нами происходит? Мы никогда не сможем выйти за границы прошлого, пока не сможем выдержать страдания и сказать: "Я – не то, что со мной случилось, а тот, кем я стал по своему выбору". Как нам миновать водовороты, ни разу не погрузившись в глубины омута, не воспроизводя свое прошлое и не причиняя себе травм даже в будущем,- обо всем этом пойдет речь в следующей главе.

ГЛАВА 9. ЧТО ТАКОЕ "ПРЕОДОЛЕТЬ" И "ПЕРЕЖИТЬ"

Вникни в свои мысли и чувства… там живет всемогущий властелин, неизвестный мудрец, имя которому – самость.

Фридрих Ницше

Истина всегда там, где труднее.

Фридрих Ницше. "Преображение" человека

Если пересечь границу между Северной Каролиной и Вирджинией, можно попасть на трассу, проходящую вдоль большой болотистой низины, которая носит довольно звучное название: "Великая Непроходимая Топь"; местные жители называют ее короче – просто "Большая Топь". Довольно интересно ехать на машине по скоростной трассе, проложенной через трясину, источающую миазмы, но ни один человек, по крайне мере, из моих знакомых, не захотел остановиться на обочине. Некоторые читатели этой книги, наверное, подумают: "Да, но как же нам избежать этой трясины?" Прекрасно понимая суть этого вопроса, я призываю читателей вернуться к началу книги и прочитать ее заново.

Дело в том, что когда нас затягивает в эту трясину, а время от времени это происходит, мы фактически лишены выбора. Нам хотелось бы верить, что при нравственной и честной жизни нас обязательно ждет спасение. Но вспомним Иова и послание Екклезиаста. Нет морального договора, который мы могли бы заключить с Вселенной. Мы, "исполнители"108, можем вписать в этот договор все свои тайные надежды и чаяния, но "заказчик" отказывается подписываться под этими тайными помыслами. Мы можем также думать о том, что, честно и тщательно проанализировав нашу жизнь, мы покорим высокую вершину и построим на ней замок. Однако мы убеждаемся в тщетности наших героических усилий и, несмотря на них, скатываемся вниз, в хорошо знакомую нам трясину. Великие ритмы природы, смена времен года, приливы и отливы, судьба и рок, а также ритмичные изменения, происходящие в нашей психике,- все это влияет на нас гораздо больше, чем усилия воли.

108 Далее автор использует метафору "договора" между человечеством и Богом. Под "заказчиком" автор имеет в виду Божий Промысел, под "исполнителем" – все человечество. – Примеч. пер.

Психологическое развитие действительно может дать определенный инсайт, некую коррекцию поведения, а иногда – и мудрость. Но осознание происходит гораздо скорее при периодическом погружении в трясину, а затем – в процессе работы над собой, когда мы увидим, что лишь выстрадав испытания, посланные нам жизнью, мы можем обнаружить смысл, скрытый в глубине трясины. Но, конечно же, самый серьезный ущерб, который мы можем себе причинить,- это приговорить себя остаться в глубине омута, будто пребывание там имеет для нас первостепенное значение, словно мы знаем, что нам с ним делать.

Пребывая в состоянии тревоги, я могу еще больше ее усилить, если стану строго себя осуждать или, что еще хуже, заражать своей тревогой окружающих, делясь с ними мрачными предчувствиями и обвиняя себя во всех грехах. Человек, идентифицирующийся со своей травмой, продолжает пребывать в состоянии тупика: "Я человек неполноценный, так как испытываю приступы тревоги. Так всегда было и будет. Я ни на что не годен, и у меня нет никакой надежды на исцеление".

Подобные мысли очень характерны для детства,- настолько легко нас может уязвить мнение окружающих, а потому в любом из нас глубоко сидит эта заноза – "мысль о зависимости". Став взрослыми, мы вынуждены осознать, что такие состояния наступают независимо от нашей воли или сознательных намерений, что они преходящи и совершенно неизбежны. А главное, что их можно "держать при себе" и вместе с тем преуспевать в жизни. Если я испытываю тревогу, значит, я испытываю тревогу. Я по-прежнему живу своей жизнью, решаю свои задачи. Уолт Уитмен сказал: "Разве я себе противоречу? Хорошо, я себе противоречу. Значит, я такой сложный и разносторонний"109. И так считаем мы все.

109 Song of Myself, in Norton Anthology of Poetry, p. 762.

Чем скорее у меня сформируется такое убеждение, тем меньше я причиню ущерба своему ощущению Я. Многие люди чувствуют свою "особость" из-за того, что они пережили в глубине омута, не подозревая о том, что их соседи пережили нечто подобное. Некоторое время спустя, внутренне смирившись со своим периодическим погружением в "глубоководный мир", мы сможем расширить мир своей души и охватить полярности жизни; это и называется мудростью. Мудрость приходит через ассимиляцию страданий, которая развивает личность и создает простор для человеческой души.

В описании комплексов, которое приведено выше, отмечалось, что их можно сравнить с поведением людей с расщепленной психикой, а также с психосоматическими состояниями, обусловленными расщеплением индивидуальной истории человека и содержащими аффективную энергию, которая в любой момент может вылиться в бессознательное, рефлекторное поведение. Можно немало огорчиться, увидев, как много наших мыслей и поступков обусловлено нашим ранним развитием и не подконтрольно нашему сознанию. Осознавая такие внутренние проблемы, жить непросто. Как старая кляча на мельнице, освобожденная от хомута, мы по-прежнему будем тоскливо и безостановочно брести по кругу. Различие между нами и ломовой лошадью заключается в нашей способности к воображению. Как мы уже видели, каждому комплексу свойственно расщепленное мировоззрение (Weltanschauung). Мы обретаем его, находясь во власти комплекса, т. е. под воздействием активизированного энергетического кластера. Это мировоззрение определяется нашим прошлым; оно всегда ограничено первичными травматическими отношениями и побуждает нас видеть мир в искаженном виде. Рабочая кляча продолжает брести по кругу, ибо не может избежать ограничений, порожденных ее прошлым, не в состоянии порвать эту связь. Ее воображаемые ограничения – это ее рок, а ее рок ограничивает ее призвание. Так же и мы, ограниченные своими комплексами, постоянно воспроизводим свои прошлые модели поведения, пока максимально не расширим свой кругозор и не "преобразим" себя.

Вот что пишет Ницше в книге "Так говорил Заратустра":Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком,- канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель110.

110 Так говорил Заратустра // Ницше. Сочинения. В 2 т. Т. 2. С. 9.

"Животное" у нас внутри – это ломовая лошадь инстинкта и слепого подчинения внешним обстоятельствам. "Сверхчеловек" – метафора развитой личности, которую использует Ницше, метафора вышедшей на простор души, преодолевшей все ограничения, наложенные на нее природой или индивидуальной историей. Парадоксально, что мы являемся одновременно и натянутым канатом, и пропастью. Пропасть – это, с одной стороны,- наш все поглощающий экзистенциальный страх, а с другой,-ужасная свобода, которую мы воплощаем. Свобода "ужасна", так как внушает нам страх перед началом нашего странствия. Поэт Антонио Мачадо сказал об этом так:

111 Fourteen Poems, in Times Alone, p. 113.

Наверное, ужасно идти по канату над пропастью, но мы находимся именно там, а потому у нас нет времени посмотреть вниз и отпрянуть назад или же остановиться на полпути. Ступив на канат над пропастью, мы вышли в запредельное, хотим мы того или нет. Мы уже оказались там.

Как заметил Паскаль, поздно решать, надо плыть нам или нет, если шхуна уже мчится на всех парусах112.

112 Pencees, p. 242.

Балансирование на канате над пропастью, о котором пишет Ницше,- это аналог того "преодоления", которое я имею в виду. "Преодолеть" – это не только оказаться в "подвешенном состоянии" и вдыхать гнилой воздух болота, хотя это тоже возможно; это значит раскрыть свою личность, идентифицируясь с задачей, скрытой в каждом состоянии омута. Рассматривая человека как "дерзающего", Ницше имеет в виду обновленное ощущение Я, преодолевшего обусловленные прошлым границы. Рассматривая человека как "погружающегося в глубину", он имеет в виду, что через отмирание ограничений прежнего мировоззрения мы освобождаемся от колеса Иксиона.

Ницше стремился освободиться от ограничений западной культуры и видел это освобождение в радикальном обновлении человеческой личности. Прежде всего это обновление необходимо для того, чтобы человек мог выдержать напор эмоциональной энергии, накопившейся в его жизни. Позади осталась предопределенность, ограниченное мировоззрение, в полной власти которого находимся все мы. Перед нами открывается ужасный путь к свободе – натянутый над пропастью канат. С другой стороны пропасти – простор человеческой души, включающий динамику личной истории, но эта история уже не предопределяет нашу жизнь. Тот канат, на котором мы балансируем, трепеща от ужаса, был создан семейной и культурной традицией. Наше образование, исследование мира, представление об окружающих, а также опыт, накопленный вследствие собственных ошибок, заставляет нас двигаться дальше. Так мы оказались над пропастью, над самой ее серединой, на равном расстоянии от начала и конца пути.

Что тогда значит тот отрезок каната над пропастью, который нам еще предстоит пройти? Это – функция воображения, энергия, необходимая для "преображения" человека: чем длиннее пройденный нами путь, тем больше энергия.

Повторяю: никто не может стать свободным, пока не скажет себе: "Я – не то, что со мной случилось а тот, кем я стал по своему выбору". "Я – это не мои роли а мой собственный жизненный путь". "Я – это не мой ограниченный опыт, а мои творческие возможности". Такие усилия во время "преображения" не помогут нам полностью избавиться от трясины, зато мы будем в ней меньше вязнуть.

Способность к образному мышлению является для нас решающей, так как в образах сосредоточена энергия. В какой-то степени можно утверждать, что сам комплекс представляет собой имаго, энергетически заряженный образ. Активизируясь, этот энергетический кластер создает наш образ – на соответствующем "фоне" и с характерными для нас реакциями. Такие имаго существуют у нас в теле, в таких соматических состояниях, в которых отражается и полученная эмоциональная травма, и ответный протест. Они содержатся в нашей бессознательной жизни – в этом можно убедиться, изучая материал сновидений, фантазий и активного воображения. Психическая энергия невидима, но психика находит свое воплощение в образах. Следовательно, можно сделать вывод, что комплексы – это исторически сложившиеся имаго, которые, оставаясь неосознанными, оказывают на нас регрессивное воздействие, способствуя проявлению весьма ограниченной совокупности образов. Работа инсайта, страданий, процесса индиви-дуации направлена на развитие таких психических структур и образов, которые планируют и одухотворяют нашу жизнь независимо от наших сознательных намерений.

Примеры ограничений, обусловленных индивидуальной историей человека, а также опасных навязчивых повторений и настойчивой потребности в развитии воображал емого Я можно найти в следующем клиническом случае.Роберт, сорокапятилетний бизнес-администратор, вырос в семье с нарциссической матерью и безвольным отцом, пример которого определил для Роберта его цель в жизни – заботиться о женщине, страдающей от болезни.

К тому же в детстве Роберт перенес тяжелую операцию на позвоночнике. И пример его отца, и хирургическая опе-рация заставили его ощутить свое полное бессилие перед действием неких могущественных сил. Он не только не мог сделать выбор; он был вдвойне запрограммирован на то, чтобы жить для Другого. Метафорой его восприятия жизни, часто им употребляемой, был образ больничной палаты. Он женился на женщине, имеющей врожденное заболевание, и был вынужден о ней заботиться во время приступов ее болезни. Отношение, которое на первый взгляд можно было принять за сочувствие, на самом деле было пассивной реакцией на внешнее воздействие. Такая реакция была сформирована его индивидуальной историей под воздействием постоянного чувства вины.

В среднем возрасте у Роберта началась серьезная депрессия, отбиравшая у него все силы. Как нам известно, интрапсихическая депрессия свидетельствует о наличии части личности, которая вытесняется в бессознательное и вызывает боль. Всю свою жизнь Роберт подавлял все свои чувства, радость и вдохновение и фактически постоянно пребывал в состоянии "внутренней депрессии". Медленно и не испытывая никаких романтических чувств, он втянулся в любовные отношения с одной сотрудницей, и этот роман повлек за собой неблагоприятные последствия. Роберту пришлось уйти с работы, и это травматическое событие вскоре привело его и к уходу из семьи. Самую острую боль в конце его семейной жизни вызвал бессознательный разрыв его внутреннего договора с матерью, одобренного отцом,- постоянно заботиться о больной жене. Наверное, развод стал для Роберта единственным средством, которое позволило ему расстаться с комплексом, сформировавшимся в раннем детстве.

Через некоторое время, которое ушло на болезненное приспособление к новой жизни, на трудоустройство, на переживание материального кризиса и вины за свой неудачный брак, Роберт вступил в связь с другой женщиной. Теперь будущее казалось ему не таким мрачным и не столь обремененным грузом прошлого. При этом совершенно неожиданно для себя Роберт вновь ощутил возвращение прежней депрессии, которая на время ослабла, но совсем не отступила. Он чувствовал себя уставшим, утратившим надежду начать все снова, а какое-то время спустя поссорился со своей новой подругой, обиделся на нее и решил расстаться и с ней. Оказалось, что мироощущение, связанное с материн-ско-отцовским имаго и с его детским бессилием накануне операции, оставались жестко встроенными в психическую структуру Роберта. Вскоре он вступил в близкие отношения с новой подругой, в которых проявлял пассивно-агрессивное поведение, присущее его отцу в отношениях с подавлявшей его женой,- теперь такое поведение стало воспроизводиться как стратегия человека, ощущающего себя бессильным принимать жизнь такой, какая она есть. Его недовольство новой подругой, по-видимому, выбило его из колеи и заставило проститься с надеждами на начало новой жизни. Таким образом, Роберт вновь оказался в прежней трясине, охватившей его профессиональную деятельность, его отношение к женщинам и к самому себе. Иначе говоря, в любой сфере жизни мы сталкиваемся со своими комплексами, ибо они всегда остаются с нами. "Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад – я сам".

Как раз в это время Роберт начал терапию. Он чувствовал безнадежность и бессилие, которые, в сущности, были обусловлены его первичным комплексом. Потребовалось время, чтобы он признал свой реактивный перенос материнской власти, которую испытывал в детстве, на свою новую подругу. Это осознание снова вызвало у него депрессию, он снова стал обидчивым и пассивно-агрессивным. А кто бы вел себя иначе, если бы попал в то же самое болото? И у Роберта существовал перенос своего бессилия испуганного ребенка на решение мучительной задачи своего возвращения в деловой мир.

В то время, когда Роберт потерял всякую надежду, ему приснился следующий сон:Я вместе с N (своей подругой). Здесь есть два небольших озерца: одно чистое, другое мутное. Я плаваю во втором. Стоящий поблизости рыбак вытаскивает из мутной воды пять форелей. Я вхожу в мутный пруд и сразу начинаю тонуть, словно меня затягивает в водоворот. Я опускаюсь на глубину шесть футов, затем опрокидываюсь на спину и раскидываю руки в стороны, чтобы не пойти ко дну. Тогда я перестал погружаться и затаил дыхание, ощущая силу, которая тянула меня в глубину омута.

Так как тема этого сновидения – погружение в омут и трясину, она позволяет увидеть полную клиническую картину. В тот момент, когда Роберт старался не утонуть, у него возникло ощущение человека, "ступающего по воде".

Размышляя над образами своего сновидения, Роберт пришел к весьма ценным ассоциациям. Он ходил на рыбалку с отцом и сохранил о ней приятные воспоминания, которые стали связующим звеном в его переживаниях. Он никогда не видел, чтобы в таких грязных прудах водилась форель, так как эта рыба живет в чистой проточной воде; но в его сне рыбак вытаскивал форель именно из грязного пруда. Роберт перенес свой Ад в свои новые отношения. N присутствовала в сновидении, но он не мог к ней приблизиться, а она, в свою очередь, не могла ему помочь разрешить его противоречия. Один пруд был чистым – символ здоровой, исцеляющей встречи с бессознательным,- но в это время Роберт едва не утонул в другом. Его поза, которая у него ассоциировалась с распятием, напомнила ему время пребывания в больничной палате в тугом гипсовом корсете. У него возникла ассоциация с тем самым моментом, когда ему должны были поставить капельницу, пока он в ужасе ожидал, когда его повезут на операцию. Роберт боялся утонуть в этом пруду и еле-еле сохранял равновесие.

Сновидение Роберта – превосходная иллюстрация воздействия первичного комплекса на актуальное состояние человека. Оказавшись перед выбором, он обнаружил, что находится во власти своей старой модели поведения. Он не мог изменить свою жизнь из-за своего ограниченного воображения. Он хотел, чтобы N пришла к нему на помощь и спасла его, но этого не произошло. (Если бы в реальной жизни она это сделала, то обязательно оказалась бы в роли матери, а это было бы совсем не лучшим вариантом; Роберт должен был спасти себя сам.)

По существу, и во сне, и в жизни перед Робертом возникла альтернатива: либо медленно погружаться в трясину, пока не угаснет его дух, либо изо все сил стремиться на поверхность. Более того, в сновидении присутствует образ, символизирующий маскулинную энергию, с которым связан совершенно иной путь к спасению,- этот образ возвращает Роберта к его потребности в поддержке отца. Рыбак может войти в воду и при этом уверенно стоять на дне. Он может извлекать из глубины пруда жизненно важные объекты – рыбу, которой можно питаться, поддерживая свою жизнь. Интересно, что мудрый создатель сновидения знал, что даже в этом гиблом омуте можно поймать живую форель, но это могут сделать те, кто не сидит сложа руки.

Роберт считал, что в этом сне рыболов мог бы достать его на шестифутовой глубине (которая напоминала ему пребывание в могиле на глубине шесть футов) и вытащить его наверх. Но образ мужчины-рыбака символизировал лишь возможность спасения. Роберту следовало приложить усилия, чтобы до него добраться, иначе говоря, превратиться из пассивного, парализованного ужасом, тонущего ребенка в пловца, который может установить контакт со своим внутренним рыбаком, символическим воплощением маскулинности, способным самостоятельно выбраться из болота и избавиться от Иксионовых навязчивых повторений, характерных для поведения его отца. Роберту следовало проделать эту работу, переосмыслить ощущение своего Я и перекинуть через пропасть, имеющуюся внутри каждого из нас, канат нашего мужественного воображения.

Если у нас внутри существует Ад, который мы создаем вследствие навязчивой одержимости, значит, у нас внутри должен находится и Властелин "мира мертвых". Когда Апостол Павел сказал, что он знает добро, но не делает добро, встает вопрос: почему? Христиане могли бы сказать, что мы тяготеем к греху, что мы всегда совершаем худший выбор из-за своего упрямства. Платон и его последователи, богословы XVIII в., а также многие либеральные реформаторы ХIХ-ХХ вв. считали, что мы не делаем добра из-за своего невежества. Если бы мы были более образованы и более сознательны, считают они, то обязательно выбрали бы добро.

Другие мыслители, начиная с Ницше и Достоевского и кончая аналитическими психологами, изучают неподконтрольную Эго энергию Тени, которая может соблазнить Эго и вступить с ним в сговор. Иначе говоря, "хорошие" помыс лы могут иметь плачевные последствия, или благими намерениями вымощена дорога в Ад.

В Дахау висел огромный плакат, на котором было написано: "Эта дорога к свободе. Ее указатели: Покорность, Усердие, Порядок, Чистота, Мудрость, Искренность, а также Дух Самопожертвования и Патриотизм". Поражает способность людей выворачивать наизнанку любые добродетели для достижения любой цели. Что же за дьявол находится у нас внутри, если он творит зло во имя добра?Исходя из своих функций, дьявол, которого мы ищем, находится у нас внутри: мы везде его носим, а он проявляется в каждом нашем поступке. Этот дьявол – воплощение автономии нашей истории. Юнг заметил, что мы "так же одержимы своей патологией, как были одержимы все ведьмы и охотники на ведьм времен мрачного средневековья. Тогда говорили о дьяволе, сегодня мы называем его неврозом"113. То, что случалось с нами, то, как мы интерпретировали свое ощущение и, осознавая, интериоризировали его, теперь укоренилось у нас внутри и воспроизводит постоянно обновляющийся Ад.

113 The Meaning of Psychology for Modern Man, Civilization in Transition, CW 10, par. 309.

"Ведь сам я – Ад". Пока дьявол остается неизвестным, беспрепятственно верша свои дела в бессознательном, мы будем с ним заодно. Такая сила стала действовать внутри Роберта, навсегда привязав его к матери и к ребенку в гипсовом корсете, тем самым предопределяя его отношения с окружающими. Он не мог прийти к себе, пока не смог узнать и назвать имя своего дьявола, постоянно с ним сталкиваясь в своей борьбе за более полный образ своего Я, в борьбе, продолжавшейся всю жизнь. Именно этот смысл заложен в изречении апостола Павла, когда тот писал в Деяниях Апостолов (26:18), что задача состоит в том, чтобы "Открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу, и верою в Меня получили отпущение грехов и жребий с освещенными". Этот же смысл заложен в следующей цитате из книги Сатиша Кумара:

Разум – очень ненадежное средство. Находясь под контролем, он приносит огромную пользу. Но если контроль над ним утерян, появляются серьезные проблемы. Он превращается в мощный механизм, который порождает миллионы и миллионы проблем, не имея на то никаких оснований! Получается, что сначала мы создаем проблемы, а затем становимся их жертвами. Такова суть борьбы, которую поневоле порождает разум… У меня есть свой собственный ад, источник моих проблем 114 .

114 Longing for Loneliness, p. 10.

Только человек, достигший определенного уровня зрелости, может признать наличие противоречия, которое заключается в том, что он стал врагом самому себе. По крайней мере, только в среднем возрасте он может осознать необъятность этой возможности. Человеку следует сделать проекции во внешний мир – карьера, отношения с окружающими, социальные роли,- и выстрадать их несовершенство. Ему придется совершить немало ошибок, чтобы увидеть проявление определенной модели своего поведения; ему следует обрести такую силу Эго, чтобы отважиться взглянуть внутрь себя и сделать собственный выбор. Только тогда у него хватит опыта и мужества, чтобы выбирать, различать и преодолевать бессознательные причинные связи, чтобы совершить прорыв к новой жизни.

Хотя человек должен достичь среднего возраста, чтобы достаточно выстрадать и достаточно созреть для вполне сознательных действий, психологический средний возраст неравен реальному физическому возрасту. Человек вступает в конфронтацию со своей индивидуальной историей тогда, когда не может уже этого избежать.

Джулия долго оставалась вдовой и очень болезненно возвращалась к жизни после потери своего спутника. Но гораздо сильнее ее глубокой печали на нее давила задача, связанная с утверждением чувства собственного достоинства и поиском мудрого отношения к жизни. В прошлом Джулия научилась отказываться от своего мнения, если оно не совпадало с мнением ее всемогущего и всезнающего отца. Она искала мужа, обладавшего высоким авторитетом и, наконец, вышла замуж за такого мужчину. Когда ее отец и ее муж ушли из жизни, Джулия ощутила себя покинутой не только этими признанными "авторитетами"; она чувствовала, будто от нее отвернулся весь мир, который стал ей казаться чуждым и враждебным. Кроме того, ей пришлось обратить внимание на свое неизбежное старение, ухудшение здоровья – на призраки своей смертности.

Ее терапия состояла в постепенном оказании ей психологической поддержки и развитии у нее более философского отношения к Вселенной. Под "философским отношением" я имею в виду не когнитивную структуру и даже не религиозную веру – они имеют самостоятельную ценность,- а эмоциональную раскрепощенность. В жизни Джулии доминировал отцовский комплекс. При всей ее внешней мягкости этот комплекс мешал наступлению ее психологической зрелости. Ощущение Я зрелого человека несоизмеримо с ощущением Я маленькой девочки, которая постоянно испытывает потребность в одобрении и защите Папочки. Джулия воплощала в себе пропасть и одновременно – натянутый канат. Вскоре после окончания анализа Джулии приснился сон. Рассказав мне его содержание, Джулия добавила, что сон звучит так, будто она его придумала, но она изложила только то, что ей приснилось.

Я возвращаюсь с прогулки. Обернувшись налево, я вижу очень привлекательный ландшафт из известняка или белого камня. Здесь есть белокаменные горы, белокаменные дороги и даже дома сложены из брусков, внешне напоминающих известняк, как дома в Пуэбло. Это не фешенебельные особняки, но и не трущобы. Кажется, что здесь нет жизни; нет ни зелени, ни разнообразия цветов.

По пути я замечаю, что дорога, по которой я иду,- главная улица города. Я подхожу к выставке: это ярмарка или рынок, где продается все, что угодно… Все присутствующие дружески ко мне относятся и охотно вступают со мной в беседу. Здесь же кресло, на котором сидит огромная собака. Вероятно, она горюет, потеряв своего хозяина; она очень рада, что мы обратили на нее внимание.

Мне кажется, что это белокаменное окружение и ярмарка противостоят всему человеческому. Ярмарка у меня вызвала много эмоций, но все они преходящи. Белый камень, наверное, останется навсегда, но он не несет в себе такого эмоционального заряда, как собака или какие-то исторические реликвии.

Эмоционально окрашенная реакция Джулии на сновидение поражала своим совершенным спокойствием и безусловным принятием. Она чувствовала, что это был "философский" сон,- и судила она не столько по тому, что он ей "сказал", сколько по тому, что он ей "открыл", что она по-новому пережила и в себя впитала. Она быстро осознала существующие во сне полярности, вечный белокаменный город и кипучую ярмарку жизни, которую Иетс назвал "бурлящей клоакой человеческих чувств"115. Скрываясь от своего странствия под мощным и надежным прикрытием папы и мужа, она не жила своей полной жизнью и не рискнула перейти пропасть.

115 Byzantium, in Selected Poems and Two Plays, p. 132.

Сон Джулии включает противоположности. Быть в потоке жизни – значит страдать от присущих ей потерь, бродить по ее топким болотам, чтобы обрести величайшую мудрость, позволяющую видеть и саму жизнь, и то, что выходит за ее границы. Казалось, что после этого сна Джулия изменилась; сон дал ей значительно больше, чем общее представление о жизни. Мудрость этой душевной деятельности, внесшей в сновидение напряжение противоположностей, позволила Джулии отойти от прежней жизненной парадигмы и открыть для себя новые, более широкие возможности. Вследствие развития образного представления о своем Я стали значительно богаче возможности ее выбора. Она по-прежнему испытывала печаль и страх и переживала потерю, но теперь она знала, что ее потеря – это не конец: за ней находится белокаменный город.

Незнакомый Джулии поэт Райнер Мария Рильке написал стихотворение о потере, о "белокаменном городе", который появился в его воображении, и об ощущении, которое вызвал этот образ:

116 Lament, in Flores, ed., An Anthology of German Poetry, p. 386. См. также "Жалоба" в сб. Р.-М. Рильке, "Часослов". М.: "Фолио", 2000, с. 109.

Посреди притоков и оттоков жизненной энергии всегда исчезающее видение белокаменного города посещает лишь тех, кто "преодолел" вязкую топь потерь.

К тем, кто ее "преодолел", приходит такое невыразимое ощущение сладости, которое человек, корчась в адских муках, не может себе даже представить. Я сразу вспомнил Эдипа в Колоне, Йетса в конце жизни и собственный сон, который предшествовал исцелению117. Говорят, что на девяностом году жизни Софокл вернулся к теме Эдипа, трагической истории о жизни человека, который, не ведая, что творит, навлек проклятье на себя и на своих потомков. Когда наступила катастрофа, приговоренный к изгнанию Эдип долгие годы провел в одиночестве и раскаянии. Эти страдания сделали его кротким и смиренным по отношению к богам, и, придя умирать в Колон, он получает от богов прощение и благословение. И тогда слепой, но искупивший свою вину Эдип, который "пережил" и "преодолел", может сказать: "Страданье и скитанье без предела довольным жизнью сделали меня"118. А старый и больной Йетс, вспоминая изломы своей жизни, в 1929 г. приходит к такому выводу:Нам нужно петь и смеяться,

На нас нисходит отовсюду благодать,

И все благословенно, что мы видим119.

117 См. выше.

118 Sophocles, Oedipus at Colonus, in The Complete Greek Tragedies, p. 79.

119 A Dialog of Self and Soul, in Selected Poems and Two Plays, p. 126.

Ни один молодой человек не может написать такие строки. Для этого нужно ждать десятилетия и, поставив свою жизнь на карту, встретиться с испытаниями и их преодолеть. Приведенные выше строки завершают длинный текст, в котором Йетс признает все поражения, разочарования и потери, испытанные им в жизни. Здесь нет ни капли поверхностного оптимизма, а лишь углубленная мудрость человека, который большую часть своей жизни находился в гиблом омуте и из смердящих испарений создал свою жизнь и сотворил свою поэзию.

В самый критический момент моей учебной аналитической практики, когда по многим причинам, прежде всего по финансовым, я уже подумывал о том, чтобы прекратить обучение, мне приснился сон, который меня очень глубоко задел. Главный мотив сновидения был такой: я шел вместе со своим сыном Тимом через прекрасный высокий сосновый лес, в котором тогда лежал снег. Тим мне сказал: "Когда ты достаточно пострадаешь и станешь высоким, как эти сосны, то снег станет для тебя благодатью, как манна небесная".

Если снежный покров делает деревья еще красивее, то, конечно, у нас возникает явное ощущение нисходящей благодати. Мой чувственный отклик был следующим: если я смогу выдержать все тяготы жизни, "преодолеть" их, то на меня может снизойти благодать. Мой сын сам по себе был для меня величайшим даром, а также внутренним символом всех моих лучших потенциальных возможностей. Да и само сновидение представляло собой дар, так как сыграло далеко не последнюю роль в моем "преодолении" в самое сложное для меня время.

Нет ничего случайного в том, что, глядя на болото, я обратился к сновидениям и мудрости великих писателей. Те из нас, кто "прислушиваются" к своим снам, знают о том, что в психике происходит активная деятельность, которая резонирует с содержанием сна. С одной стороны, нас влечет в трясину сомнений, отчаяния и в десятки других душевных омутов, с другой стороны, на нас нисходит благодать исцеляющих образов, которые стремятся скомпенсировать, скорректировать и развить сознательную личность. Испытав страдания, мы можем познать более глубокий смысл. Но поскольку невроз, как сказал Юнг,- это страдание, в котором еще не найден смысл, мы не можем ни избавиться от страдания, ни двигаться дальше. Как Рильке и как Джулия, которые увидели вечный белокаменный город, мы можем найти внутреннюю опору для психики в "преодолении" непроходимой трясины.

В качестве примера можно привести другой замечательный сон. В сравнении со многими иными сновидениями он кажется более дидактичным, но сновидица настаивала на том, что она его нисколько не приукрасила. В качестве вступления к нему она написала следующую фразу: "Ощущение – это пьеса, которая разыгрывается одновременно на многих подмостках". Вы можете бродить с места на место и ощущать ее по-разному, но всякий раз получаете только какой-то срез целостного ощущения. Чтобы получить полное ощущение, вам следует сложить вместе все эти срезы.

Сон занимал несколько страниц. Ниже приведены его самые существенные фрагменты:

Я прихожу за минуту до начала спектакля и плюхаюсь в свободное кресло поближе к сцене. Спектакль больше напоминает художественное чтение, чем театральное действие. Можно только слышать, но не видеть, что происходит, хотя есть возможность наблюдать за действием в небольшое отверстие в стене. Я пододвигаюсь ближе, чтобы лучше видеть.

Мне дают много разных программ и критических заметок о пьесе, и я внимательно их просматриваю, раздражаясь, что получила их во время спектакля, а не после него. Мне попадается несколько сценариев, которые помогают понять, какое действие разыгрывается. Возможно, они позволят мне узнать весь смысл спектакля.

На сцене двое мужчин шепотом ведут диалог. У меня появляется чувство, что я наблюдаю что-то глубоко секретное. Я раздражена, потому что не могу слышать всю пьесу целиком. Пытаюсь взять свои вещи и пододвинуться еще ближе к сцене. Меня раздражает, что мне трудно понять пьесу. Тогда я начинаю вспоминать о том, как мало я о ней слышала и что воспринимала ее совершенно по-разному. Если это так, можно собрать разные впечатления и сложить их, чтобы составить полную картину.

Затем нас просят жестами показать игру на скрипке; эта просьба мне кажется глупой и бессмысленной. Что же меня смущает? Внезапно у меня возникает озарение: освободить себе пространство, чтобы сделать что-то еще, совершенно новое,- поэтому наши руки изображают игру на скрипке. Так, теперь я все поняла, я брожу и смотрю спектакль с разных сторон, слушаю его отовсюду и наблюдаю, как смогли совместить все происходящее. [Сон переходит к другой сцене, где ориентиром для верблюда являются "верблюжьи яйца".]

Верблюжьи яйца упали и раскололись! И в этот самый момент вошел взрослый мужчина, причем он появился с той стороны, куда направлялись мы. Вот это трагедия. Затем я поняла: нет, это не трагедия! (Здесь лишь видимость трагедии.) Яйца привели нас прямо к этой сцене. Теперь в них больше нет необходимости. Мы готовы к новым ориентирам, к новым инсайтам. [Выделено сновидицей.]

Эвелин, женщине, которой приснился этот сон, было пятьдесят восемь лет. Она всегда сознательно стремилась найти собственный путь. Как и все мы, она предпочла бы иметь полную определенность, но не могла ее найти. Она испытала разочарование, пережила весьма болезненный для нее развод; ей нужно было растить детей и ходить на работу, но больше всего ей хотелось жить в ладу с самой собой. Как и все мы, она предпочла бы иметь полную и ясную картину происходящего, причем раз и навсегда.

Как и всем нам, ей приходилось, страдая, собирать по частям то, к чему она стремилась. Как и в сновидении Джулии о белокаменном городе, во сне Эвелин мы присутствуем при раскрытии драмы, но улавливаем в ней лишь какие-то отрывки и фрагменты. При этом у нас нет абсолютной ясности, нам все время что-то мешает видеть, мы не можем ничего до конца понять.

Но Эго сна начинает осознавать, что именно в этом заключается суть спектакля – в его разностороннем восприятии, в постоянном появлении инсайтов, в освобождении места для чего-то нового – и его творческом переложении на мелодию для скрипки. Абсурдность происходящего выходила за рамки осознания Эвелин, хотя женщина ощущала, что таким способом проявлялась ее активность, которая, поначалу показавшись бессмысленной, через какое-то время должна была привести к новым прорывам. Аналогией является состояние медитации. Ничего не происходит, человек томится, испытывая ощущение застоя, затем начинается движение и прорыв.

Эвелин ассоциировала верблюда с "кораблем пустыни", со способностью выживать в длительных переходах, часто совершаемых в пустынных и засушливых районах. В образе яиц воплощен ее нераскрывшийся потенциал. Но большая часть яиц во сне была разбита, что символизировало результат ее прежних безуспешных действий. Эти разбитые яйца символизировали брак, материнскую роль Эвелин, ее прежнюю карьеру, ее зависимость от родителей, сформировавшуюся по принципу: "хочу – обниму, хочу – оттолкну", а также самую разную общественную деятельность. Она сказала, что яйца символизировали для нее "все, что довело ее до этого состояния: все поступки и всю деятельность, которые закончились и больше никогда не будут продолжаться".Это очень мудрый сон с очень мудрыми выводами. Мы никогда не сможем достичь полной определенности, никогда не увидим полной картины, нам никогда не придется резвиться на заливных лугах. Мы можем лишь смотреть на мир сквозь мутное стекло и видеть лишь его фрагменты. Об этом очень хорошо написал Йетс:

120 A Coat, ibid, p. 50.

Итак, мы складываем вместе эти ощущения и привносим их в мир. Стремление Эвелин к определенности, ее желание получить целостную картину, ее потребность во внешнем руководстве и авторитете оказались фрустри-рованными. Но она увидела, зачем ей нужно "преодолеть" трясину. Она осознала, что у нее есть лишь фрагменты – много разбитых яиц, но все в жизни имеет свою ценность и свой смысл. Подобно посетителю белокаменного города, она получила приглашение в Великий Театр, в котором все мы исполняем свои небольшие роли.

Хинди говорят, что мир – это божественная драма. Представление о трансценденции может быть не совсем ясным, но задача интеграции разных взглядов, открытие нового, страдания в духовной пустыне в конечном счете позволяют осознать, что смысл заключается не в прибытии в пункт назначения, а в самом странствии. Такова мудрость "преодолевающего" человека. Ни один молодой человек, стремящийся в жизни сгладить острые углы или избегающий решения задач, вызывающих страдания, не может "преодолеть" и обрести такую мудрость. Как в случае Эдипа и Йетса, эту награду юное Эго будет презирать и никогда ее не постигнет, но этот дар позволяет достичь глубины, зрелости и высокой степени просветления в преклонном возрасте.

Задача, которую пришлось решать Роберту, Джулии, Эвелин, всем нам – та же самая задача, которую в прошлом веке поставил перед человечеством Ницше. Каждый из нас – это "гибель" и "мост" одновременно. Под гибелью имеется в виду стремление Эго к контролю, власти и безопасности. При всей естественности этого желания оно стоит на пути человека к трансформации. Стремление оказаться на мосту порождается детским желанием ухватиться за все, что кажется безопасным, чтобы таким образом избежать перехода в неизвестный мир. Наша лодка так мала, а простор океана так велик. И при этом самые серьезные препятствия связаны с ограничениями, заложенными в индивидуальной истории человека, в ограниченном мироощущении, обусловленном комплексами.

Одна из причин нашего преклонения перед первооткрывателями, исследователями и пионерами во внешнем мире, а также перед теми, кто преодолевает ограниченность человеческого разума или эстетического выражения, заключается в том, что они являются для нас носителями архетипа героя. Именно этот энергетический комплекс, существующий у каждого из нас, в силу своей природы стремится противопоставить себя регрессивному воздействию страха и апатии во имя индивидуации. Если эту функцию исполняет какой-то реальный герой, внутри себя мы ощущаем энергетический резонанс, который точно так же снимает внутренние ограничения, сформированные нашим прошлым. Именно это имел в виду Ницше, говоря о переходе через пропасть по туго натянутому канату. В этом переходе сконцентрирована энергия; наша задача состоит в том, чтобы пойти на риск и сделать шаг вперед, в открытое пространство. Именно там, в этом пространстве, мы почувствуем себя свободнее, именно там душа ощутит простор, а жизнь приобретет смысл.