Призраки и навязчивости отношений

Однажды учительница начальных классов сыграла нам жутковатую навязчивую мелодию. Имени композитора (Сен-Санс) я тогда не запомнил, но вот название самой вещи навсегда запечатлелось в моей памяти – Пляска смерти. Мотив пляски смерти (Danse Macabre, Totentanz) был очень распространен в средневековой иконографии, церковных ритуалах и народной культуре. Ее неотвратимый посыл таков: владыка Смерть рано или поздно явится, и всякий из нас в независимости от богатств или заслуг исполнит последний танец на краю уже отверстой могилы. Как часто, уже повзрослев и став психотерапевтом, я размышлял над этой метафорой, как часто я наблюдал наличие жестких моделей отношений у вдумчивых, благонамеренных людей, которые падали жертвами призраков прошлого. Как часто незримые энергии вынуждали их без сожаления наступать на те же грабли, заходить в те же тупики. Возможно, лучше всего получится описать это явления, пересказав какое-нибудь сновидение, ведь с их помощью психика показывает нам, что же происходит на самом деле. Вспомним, что не Эго порождает наши сновидения, но тем не менее сны нам принадлежат. А значит, некий источник энергии внутри нас наблюдает, воплощает, а затем дает свои комментарии (всем, кто хочет их услышать). За годы работы у меня набралось много интересных примеров того, как каждую ночь психика отдает дань уважения мертвому прошлому. И мертвые, оказывается, еще не мертвы, а продолжают отплясывать.

Сегодня я беседовал с Дениз, зрелой женщиной, которая сделала хорошую профессиональную карьеру. Однако она была озабочена характерной для нее проблемой – ей нужно было ехать в родной город, к отцу, которого она совсем не хотела видеть. Отец был тираном, который заставлял всех сыновей и дочерей удовлетворять его нужды, а также заниматься тем, чего он не успел и не смог сделать в течение своей жалкой жизни. С материальной точки зрения жили они в достатке, однако духовная жизнь отца была, и остается, бедной и убогой. От своих взрослых детей он требовал послушания, лести и раболепия. Моя пациентка очень хотела съездить в родной город, чтобы повидаться со старыми друзьями, но она понимала, что ей предстоит разговор с отцом – она хотела, наконец, сказать ему, что выполнение его требований было слишком высокой ценой за посещение родного дома. Конечно же, предстоящий разговор вызывал в ней чувство тревоги. И хотя она больше не собиралась терпеть его презрение и деспотизм, сказать отцу «нет» казалось ей непосильной задачей.

Метафорически нашу психику можно сравнить с компьютером, который запрашивает следующую информацию: был ли я в такой ситуации раньше, какой урок был мне преподнесен пережитым опытом, каков будет план действий на этот раз? И этот процесс происходит за секунду, как рефлекс, состояние нашего Эго моментально заполняется воспоминаниями об этом прошлом опыте и всех сопутствующих обстоятельствах. Для нашего внутреннего ребенка родители всегда остаются великанами, которые обладают огромной силой и способны как помочь, так и причинить боль. И это хорошо запрограммированное имаго никогда не уходит насовсем, сохраняя заряд энергии, готовый сценарий и предсказуемую развязку. И если любой другой человек может сказать вашему отцу: «С меня достаточно контроля и манипулирования, на этот раз я проведу время в другом месте и с другими людьми, так и знай!», – то в вас это приближение к пропасти будет воскрешать пережитый ранее опыт и вызывать сильнейшую неконтролируемую тревогу. В случае Дениз мы, по крайней мере, точно можем назвать источник тревоги. Мы признаем право дочери на личную свободу.

Джереми, мужчина в возрасте немного за шестьдесят, раскаивается в том, что позволил себе сорваться на жену. Ее чрезмерное внимание к его хлопотам по дому вызвало сильный приступ гнева, и он накричал на нее, потребовав оставить его в покое. Его реакция была преувеличенной, и оба они понимали, что ситуация такого не подразумевала – дело было в незримом присутствии какого-то призрака из прошлого. Его мать была крайне навязчивой, постоянно лезла в дела детей, смущая и травмируя их. Она считала, что человек, не сходивший один день в туалет по-большому, обречен умереть от отравления, и поэтому вплоть до старших классов Джереми приходилось отчитываться перед ней в этом вопросе. Только в колледже он узнал, что один пропущенный день не только не смертелен для человека, но и вообще не чреват никакими болезнями. Джереми занимался легкой атлетикой – метанием копья – и на весенние каникулы брал копье с собой, чтобы продолжать тренировки. Привязывая его к машине, он подкладывал полотенце. И вот однажды ветер сдул это полотенце, что вызвало крайнее беспокойство с его стороны. Тревога Джереми удивила его спутника, на что ему пришлось ответить, что его мать знает точное количество всех полотенец и будет ругаться и кричать, когда узнает о пропаже. Когда уже после каникул они вернулись в общежитие, его «друг» рассказал всем домашние истории Джереми, и тот стал посмешищем. Каждый день его спрашивали: «Ну что, ты уже посчитал? Все полотенца на месте?» или «Ну как, сходил сегодня по-большому?». Испытанные тогда стыд и ничтожность живут в нем до сих пор. Теперь об этом известно не только ему, мне и его жене. И, увы, удержаться от избыточной эмоциональной реакции получается не всегда.

И Дениз, и Джереми – взрослые, состоявшиеся люди, и я помог им осознать живущие в них ядерные комплексы, а также указал им на попытки Самости исправить ситуацию и принести исцеление. Оба они увидели сны, которые дали им широкий ракурс, выходящий за рамки взглядов Эго, оказавшегося в непростой ситуации. Оба они осознали, что сны, принадлежавшие им, тем не менее происходили из более широкой структуры, чем Эго, что эти сны были их друзьями, защитниками и наставниками.

Дениз, тревожащаяся из-за предстоящей поездки в родной город, приснилось, что в аэропорту ее встретил мэр города, торжественно поприветствовал ее и заявил, что для него и всего города ее приезд – большая честь. Ее отец тоже был там, но он просто ушел, удивленный тем, что на этот раз не он в центре внимания. И хотя удаляющийся отец вызвал в сновидице чувство тоски, она осознавала, что внимание мэра и ее присутствие на церемонии важнее. Причем мэром города в ее сне был не действующий мэр, а тот, что руководил городом во времена ее детства. Она поняла, что воплощенный в сновидении более объективный взгляд на саму себя, выраженный пышным приемом, не имел ничего общего с отношением к ней отца. Сон призвал ее раз и навсегда освободиться от влияния нарциссических потребностей отца. В конце концов, если сам мэр, своеобразный суррогат Самости, признает ее ценность, то ни отец, ни Эго сновидицы не имели права эту ценность оспаривать.

Джереми, проявивший сверхчувствительность к вниманию жены, увидел целую серию снов. В самом травмирующем из них его мать кричала на него, подобно банши, пытаясь заглотить его своим отверстым ртом. Он сравнил образ сновидения с картиной мексиканского художника Давида Сикейроса (1896–1974) под названием «Эхо крика». В другом сне его жена была одета по моде 1950-х годов, то есть того времени, когда он был ребенком. В этом сне присутствовали коробки с крупой, нравившейся ему в детстве. На этих коробках были изображены ковбои и другие герои, чьи деяния резко контрастировали с его рабским существованием. Он откладывал карманные деньги, чтобы потом обменять их на магические кольца, шпионские очки и костюмы мифических спасителей. Его юная психика отчаянно нуждалась в мужской энергии, и картонные герои отлично для этого подходили.

Любые отношения всегда включают два базовых психологических механизма: проекцию и перенос. Вопрос лишь в том, насколько бессознательно эти механизмы действуют, заставляя нас совершать или не совершать те или иные поступки. В своем сновидении Джереми спроецировал часть материнского имаго на жену. А могло ли быть иначе? Его мать была самой могущественной женщиной в его жизни, ведь в самые важные для формирования его личности годы она была вездесущей и всесильной. Теперь главная женщина его жизни – жена, и он неизбежно проецирует силу предыдущей женщины на нынешнюю, наделяя ее властью, которой она на самом деле не обладает. Но если мы смотрим на другого человека через линзу прошлого, то былые силы и стратегии проецируются на настоящую ситуацию, на нового человека, и весь сюжет с развязкой остается прежним.

Проводя семинары в женских группах и обсуждая мужчин (как свой среди чужих), я всегда описываю подобные примеры переноса и показываю, как они вынуждает мужчин наделять женщин властью над своей жизнью. Такой дар поначалу льстит женщине; однако не стоит забывать, что основывается он не на реальных отношениях, не на связях с реальной женщиной, а на призрачном наваждении истории. После того как женщина получает эту небывалую власть, у мужчины остается три выхода: любой ценой делать ее счастливой, пытаться ее контролировать или же избегать ее. В такие моменты я обязательно слышу высокий голосок одной из участниц женской группы: «Мой муж избрал все три пути сразу». Бессознательно или умышленно жена может использовать первый вариант, но необходимо помнить, что подобная забота мужа происходит не из любви, а из воли к власти. Поведение мачо – явный показатель широты перенесенной силы материнского имаго. Чем больше мужчина фанфаронится, тем менее он по-настоящему мужеподобен. (Именно поэтому мужчины-мачо, проявляя гомофобию, по сути, расписываются в собственной неспособности противостоять фемининной силе; именно гомофобия является своеобразным пропуском в группировку мачо, вроде спортивной команды или армейского взвода.) Точно таким же образом избегание мужчиной близких доверительных отношений с женщиной напрямую зависит от ситуации, сложившейся в детстве. Итак, виртуально все взрослые отношения представляют собой призрачные перепроигрывания прошлых ситуаций, прошлых ролей (персон) и сценариев.

Сон Джереми в этом смысле был очевиден: его жена была помещена в декорации и обстановку его детства. Как можно не видеть этой зловещей связи? Так и хочется сказать: с помощью этих снов человек может в одночасье (скорее даже в «одноночье») избавится от бремени прошлого. Это не так. Но и Дениз, и Джереми стали свидетелями того, как их сны объективировали особый вид энергии, который нес какую-ту информацию, поддерживал и даже исцелял. Дениз сам мэр заявил о том, насколько она важна, что она прославила свой родной город, а ее отец здесь не при чем. Джереми увидел, что его жена стала злополучным носителем обломков неразрешенного прошлого. Благодаря своей любви к жене, благодаря воле к свободе и к уникальности собственного пути, Джереми научился жить настоящим и стал более сдержанным. Порой он возвращается в прошлое, но ему удается быстро высвободиться из его объятий, ведь теперь он осознает, что все это касается его прошлого, но не его настоящего. Однако в самый разгар мгновения об этом не так просто помнить. Но эта способность постоянно помнить, осознавать и позволяет нам завоевывать настоящее. Такова мудрость Эдмунда Бёрка, воспроизведенная в наблюдении Джорджа Сантаяны: тот, кто не учится у прошлого, приговорен его повторять. Эта истина справедлива не только в национальном масштабе, когда президенты и понтифики щеголяют своими неврозами за счет народа, но и для самых сокровенных покоев. На самом деле, чем глубже и ближе отношения, тем большей властью обладают драмы прошлого, потому что значат больше, а следовательно, и бремя их тяжелее.

Позволю себе проиллюстрировать призрачную пляску смерти еще двумя примерами, снова используя сны в качестве отправной точки.

Илзе родилась в старой европейской семье, где глава семьи был благонамеренным диктатором, решал, с кем дружить и как относиться к жизни. Мать же пассивно одобряла этот режим. Естественно, отец не считал свое поведение сверхдоминирующим и желал дочери только добра, и она всецело принимала такую трактовку их отношений. Разразилась Вторая мировая война, и семья переехала в США. Илзе пошла по стопам отца, начав заниматься наукой. Вышла замуж она, только когда отец был при смерти. Ее муж Карл был намного старше и к тому же – ее коллегой. Она считала их отношения идиллическими, не осознавая, что передала жезл власти одного мужчины другому. Не то, чтобы она «вышла замуж за отца», однако она определенно связала свою психическую жизнь с тем, что можно было бы назвать благонамеренной ролью и властью отцовского комплекса. Психотерапию она начала проходить в возрасте шестидесяти пяти лет, когда стала вдовой.

Да, ее скорбь была неподдельной, и именно с этого мы начали психотерапевтическую работу. Илзе никак не могла вспомнить ни одного сновидения и упрямо утверждала, что вообще не видит снов. Спустя некоторое время она смогла описать лишь мимолетные образы, быстро ускользающие обратно в бессознательное. При том, что на профессиональном поприще она добилась многого, на личном уровне она упрямо не могла принять мысль о том, что власть, авторитет могут находиться внутри нее. К терапевту у нее выработался сильный положительный перенос, она постоянно ждала, что он расскажет ей, как жить и что делать (ведь она осталась и без отца, и без мужа). Первый свой сон она рассказал лишь спустя несколько месяцев. И, когда она пересказывала его мне, я почувствовал, что мы наконец входим в необходимый контекст анализа.

Карл и я совершаем какое-то паломничество, идем рядом друг с другом, подходим к реке. Я понимаю, что забыла свой кошелек и должна вернуться и забрать его. Карл продолжает идти вперед. Я возвращаюсь к машине, беру свой кошелек и пытаюсь догнать Карла. Я снова подхожу к мосту, ступаю на него. Вдруг какой-то мужчина моего возраста, которого я не знаю, приближается ко мне с левой стороны и начинает со мной разговаривать. В этот момент я понимаю, что Карл одновременно находится где-то впереди и при этом он мертв. Я рассказываю незнакомцу о своей утрате, о своих чувствах, а потом, к моему удивлению, он говорит: «Я знаю, я понимаю, и это хорошо».

Илзе, конечно же, поняла, что она и ее муж Карл вместе следуют по какому-то пути, как они следовали по нему всю жизнь, хотя он и ушел немного вперед. Однако ее озадачил символ забытого кошелька, и она была оскорблена бесчувственным, даже бесцеремонным поведением незнакомца, который назвал ее страдание благом.

После многих лет работы, огромного количества проанализированных снов я часто сталкивался с такими вот потерянными кошельками. Что каждый из нас хранит в этом кошельке? Личностные особенности, собственную индивидуальность, самоидентификацию, свой потенциал, капитал и много чего еще. В общем в потере кошелька нет ничего хорошего. Илзе оставила все это в Европе много-много лет назад, а точнее, сделала частью протективного, но при этом очень рестриктивного симбиоза с отцом.

Встреченный незнакомец не кажется таким уж незнакомым. Он – ее возраста и как будто бы все время находился там вместе с ней. Только ее сознание воспринимает его как незнакомца. Психика столкнула их обоих на этом судьбоносном мосту, на этом переходе между двумя этапами жизненного пути. Незнакомец является выражением анимуса, так называемого внутреннего мужского принципа, который долго существовал внутри ее отцовского комплекса. Именно поэтому она никогда не прислушивалась к своему внутреннему авторитету. Ее жизнь была защищена властью отца, и ей приходилось принимать только очень простые решения. Принимала она их всегда очень профессионально, не сомневаясь; но, как только пришлось отвечать на вопросы, кто она по сути, к чему стремится, она снова оказалась маленьким ребенком, заброшенным среди холодных декораций истории. Только страдания, связанные с утратой опоры в лице различных мужских фигур, смогли привести ее на это распутье. Именно поэтому незнакомец, которого не знало только ее эго-сознание, но который был всегда рядом с ней, сказал, что страдания – это хорошо. Ведь именно страдание позволило им наконец-то встретиться и узнать друг друга.

Отношение Илзе к незнакомцу, к той задаче, которую он требовал выполнить, было более чем неоднозначным. Она не хотела интегрировать энергию анимуса. Встречи женщины с негативным анимусом обычно воплощаются в принижение себя: «Почему ты думаешь, что у тебя получится?». Позитивный анимус, в свою очередь, переживается не только как способность понять свою роль в мире, но и как разрешение принять эту роль. Положительная энергия анимуса обладает собственной силой притяжения, способностью мощно воздействовать на жизнь женщины. Если учесть, что первостепенная задача второй половины жизни – это восстановление собственного внутреннего авторитета, осознание того, что истинно именно для тебя, то можно сказать, что этот сон призывал ее повзрослеть, почувствовать себя наконец зрелой личностью. По всем внешним параметрам она уже была взрослой, но с внутри-психической перспективы только сейчас, в свои шестьдесят пять лет, она начинала принимать на себя всю ответственность взрослой жизни.

Ей не нравился этот незнакомец, она не простила ему бесчувственное отношение к своей утрате. Более того, она не могла принять задачу интеграции жизненных энергий, которую он от нее требовал. Однако на свой страх и риск она начала менять свою жизнь, постоянно испытывая свой личный внутренний авторитет. Она даже оставила конфессию, которой принадлежала ее семья, и стала квакером. Это вдвойне значимо еще и потому, что квакеры делают акцент на индивидуальном духовном пути, независимом от священников и других посредников между Богом и человеком. Эта смена конфессии ознаменовала для нее начало признания собственного внутреннего авторитета и освобождения от призрачного присутствия ее отца.

Дэймон – тридцатишестилетний британец, специалист в области германских языков и литературы. В Цюрихе он заканчивал работу над диссертацией, собирался вернуться в Англию и стать преподавателем в высших учебных заведениях. Он страдал от постоянной депрессии, чувства, что находится на периферии жизни, также у него были трудности с установлением близких отношений с женщинами. После нескольких недель психотерапии ему приснился следующий сон, действие которого происходило в Англии, среди родных и близких Дэймона:

Сейчас каникулы, мы все садимся в машину и уезжаем из Лондона. Проезжая по сельской местности, мы видим несколько крестьян и фермеров, работающих в поле. Я всем заявляю: «Вот как живут настоящие люди!»

Мы останавливаемся в придорожном кафе, обедаем, а потом едем до тех пор, пока дорога не заканчивается и нам не приходится идти пешком через лес. Мы заходим все глубже в чащу, становится все темнее и темнее, я начинаю тревожиться. Затем вдалеке мы видим проблески света, слышим едва уловимые звуки музыки. Мы приближаемся и видим особняк, в окнах горит свет. Отец говорит, что это дом поэта Китса. Я отвечаю: «Не может быть! Китс всю жизнь прожил и умер в Лондоне». Но отец настаивает, и когда мы подходим к воротам особняка, то видим бронзовую табличку: «Дом Джона Китса».

Мы заходим внутрь – там проходит что-то вроде театрального представления. Стульев нет, и мы усаживаемся на пол. Я начинаю понимать, что перед нами какая-то эротическая балетная постановка пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь». Спустя некоторое время ко мне подходит юная танцовщица и жестом приглашает поучаствовать в представлении. Я смущаюсь, мне неловко, но я думаю: «Почему бы и нет?». Мы начинаем танцевать, медленно, но все ближе и ближе друг к другу. Затем я слышу телефонный звонок, кто-то говорит мне, что это звонит мама, что мы оставили ее в придорожном кафе запертой в туалете. И теперь мне нужно вернуться и привести ее сюда. Я очень зол, потому что приходится прервать танец. Но у меня нет выбора, и я уезжаю.

Читатель, вы, наверное, как и я удивляетесь странной образности этого сна. Возможно, мы не наделяем сны буквальными ассоциациями с конкретным человеком. Мы всегда используем собственный пережитый опыт, и из этих развалин восстают глубинные образы, которые направляют наш путь. Осознание того, что внутри нас есть некий наставник, означает признание собственного внутреннего авторитета, позволяющего жить более независимо и бессознательно.

Вспомним, что Дэймон страдал от постоянной депрессии, а также от неспособности установить близкие отношения с женщинами. Все мы носим внутри себя призраки нашей семейной истории. Вот и этот сон начинается с неких семейных событий. Покидая мир ограничений эго-сознания (город), они въезжают в сельскую местность, то есть в область менее осознаваемого. Заявление Дэймона о том, что сельские люди – это настоящие люди, воплощает его критическое отношение к самому себе, которое идет от головы, а не из сердца и тела.

Когда я спросил его, почему во сне отец сказал, что этот особняк принадлежит Джону Китсу, поэту XIX века, то Дэймон ответил: «Китс умер молодым. Он сам себе написал эпитафию: „Здесь лежит тот, чье имя было начертано на воде“. Так и мой отец никогда не жил своей жизнью». «А как же он жил?» «Он посвятил жизнь заботам о матери». Дэймон чувствовал, что базой для выстраивания его жизни стала неспособность отца дать сыну более или менее достойный образец для подражания. Коль скоро Дэймон считает (а, точнее, ему это диктует интернализированный комплекс), что цель жизни – заботиться о партнере с непомерными нарциссическими запросами, то нет ничего удивительного в том, что у него есть трудности выстраивания близких отношений с женщинами.

У Дэймона пьеса Шекспира ассоциировалась с праздником жизни, счастливым танцем, и приглашение поучаствовать в этом ошеломило его. Преодолев внутренние запреты и зажимы, он протягивает руку этой девушке-психопомпу, аниме-проводнику и присоединяется к танцу. Но, увы, сила старого комплекса снова заявляет о себе, разрывая только что обретенный, более целостный союз, чреватый внутренним обогащением и новыми возможностями. Когда я спросил, почему мама именно застряла в уборной, он ответил, что она всегда связывала тело, а особенно сексуальность, с чем-то грязным, негласным и чуждым. В результате – тревога и внутренние противоречия. Неудивительно, что Дэймон находился в постоянной депрессии и чувствовал отчуждение. Что еще можно чувствовать, находясь в плену у этого навязчивого суккуба, отрицающего ценность жизни?

Эти истории реальны, эти сны правдивы, однако все возникающие дилеммы происходят из прошлого. Мы снова становимся свидетелями действия этого двойного механизма – проекции и переноса, который есть во всех типах отношений. И в том, и в другом случае, повстречав незнакомца, мы просматриваем всю нашу историю, все прошлые ожидания, возможности и решения. И это сканирование происходит за секунду, по большей части бессознательно, а затем на глаза натягивается линза истории. Эта преломляющая линза меняет реальность другого и преподносит нашему сознанию необходимо искаженную картину. И каждая линза подразумевает конкретную историю, динамику, сценарий, развязку, которые и составляют наполнение переноса. Фрейд как-то остроумно заметил, что, как только парочка ложится в постель, то действующих лиц тут же становится как минимум шесть, потому что призраки родителей всегда участвуют в подобных делах. К этому стоит добавить, что эти самые родители привносят много соответственно от своих родителей, а значит, действующих лиц становится уже четырнадцать, и это если не копать еще глубже. И всякие близкие отношения неизбежно превращаются в перегруженную персонажами сцену.

Каким бы трюизмом ни казалась эта мысль, но нам не переоценить важности первичных имаго, играющих ключевую роль в выстраивании отношенческих моделей. Они могут не осознаваться, но это лишь придаст им дополнительных сил, или мы можем бежать от них, не понимая, что это попросту невозможно. Так, например, где «застрял» родитель (мать Дэймона, связывающая сексуальность лишь с извращением и отвращением, и его бессильный отец, всю жизнь несущий бремя), там и ребенок будет ощущать скованность или отторжение («все, что угодно, только не это»), в любом случае определяя свой жизненный путь через жизни других. Что же мы удивляемся депрессии Дэймона и его неспособности к близким отношениям?

Необходимо помнить: главная проблема бессознательного в том, что оно бессознательно. Мы начинаем осознавать эти наваждения только после того, как пройдем через них снова и снова, когда начнем видеть модель, структуру, когда у нас появятся компенсаторные сны-откровения или когда мы в конце концов дорастем до того, чтобы принять и выдержать груз истории. Когда мы молоды, наше Эго оформлено не до конца, и этот груз нам не по силам. После долгих лет служения призракам Эго может скопить достаточное количество энергии, достаточное для того, чтобы осуществить необходимый самопересмотр. На первый взгляд кажется, что это просто, однако на деле это не так. Эго придется пройти через страх, смирение и опасности. На словах мы всегда готовы взяться за это, однако обычно, когда страдание становится невыносимым, мы просто обращаемся к тому, что требует большей осознанности. Так, Дениз пришлось пережить волнение перед лицом необходимого выбора, Джереми – страх перед тревожными снами, Илзе – смерть отца и мужа, Дэймону – подавление депрессии, одиночества и жажды. Без всех этих страданий невозможен призыв к сознанию, невозможно примирение с требованиями жизни. Все мы пытаемся увильнуть, пока что-нибудь не поймает нас и не призовет к ответственности.

Юнг однажды заметил, что каждый психотерапевт должен задаться следующим вопросом: какой миссии этот человек пытается избежать с помощью своего невроза? Рано или поздно необходимый способ исцеления станет ясен. Нам не избежать «прохождения». Ведь пройти означает понять, что все то, что мы отрицали, не осознавали, не воспринимали всерьез, ждет нас, требует проработки и пресуществления. В своей книги «Душевные омуты» я писал, что каждый омут для нас – это переживание необходимости выполнения некоей миссии, когда мы сбрасываем роль пассивной жертвы и начинаем осознанно шагать по предначертанному пути, оставив позади все старое, все сказки про белого бычка. Или, как выразился поэт Джерард Мэнли Хопкинс, мы должны постоянно быть «в испарине собственной самости».

Как неприятно осознавать, что в конце концов придется столкнуться с тем, чего мы боимся! Всем нам. И как неприятно осознавать, что, пока этого не произойдет, мы хотя бы отчасти будем жить под диктатом прошлого, вездесущность и неизбывность которого нельзя преувеличить. Опознание этих сил, этих назойливых императивов – лишь первый шаг. Но и мы на него-то не отважимся, пока не взвесим все за и против и не оценим свои силы. Даже в моменты прозрения, просветления и величия, пляска смерти продолжается – ведь мертвые не мертвы, они никуда не ушли. Огромная толпа призраков наших предков зовет нас присоединиться к их танцу. Принимая то одну, то другую формы, они постоянно здесь, постоянно направляют наши действия и управляют нашими конечностями… а мы-то думали, что путешествуем в одиночку.