Сидя в кафе Saltwater, что находится в элегантном районе Бандра, вместе с Рагулом Шриваставой и Матиасом Эчанове — двумя основателями и членами радикальной общественной организации URBZ, в центре внимания дизайн и городская планировка, я почувствовал себя слегка неуютно. К тому моменту я пробыл в Мумбае уже больше недели, прогулялся по многим пригородам и центральным районам, двигаясь на север от Колабы на оконечности полуострова, пытаясь понять этот крайне сложный город.

Многое из увиденного противоречило моим прежним представлениям об этом индийском мегаполисе, казавшемся таким знакомым и чужим одновременно. Рагул — с сочувственной улыбкой и из лучших побуждений — говорил, что, возможно, название для книги я выбрал не самое удачное, ведь город совсем не всегда приносит пользу человеку. Кроме того, мое определение города страдает некоторой упрощенностью. С балкона этого шикарного бистро, где подают европейскую еду под приглушенные звуки индийской электронной поп-музыки из колонок, жизнь, несомненно, казалась прекрасной. Вот это так хорошо удается городу — собирать вместе все самое лучшее. Но Мумбай постоянно напоминает и о том, что город собирает все крайности.

В 2012 году Мумбай был охвачен водоворотом перемен. Бродя по людным улицам, проходя мимо заброшенных домов колониальной эпохи — изысканных обломков прежних империй, — я видел ультрасовременный город, весь в рекламе Vodafone и афишах болливудских фильмов.

Над историческим городом вздымались новые гигантские высотки, равнодушные к гомону повседневной суеты у своего подножия. Старые текстильные фабрики сносили, и на их месте вырастали сверкающие созвездиями огней торговые комплексы. Молодые люди в строительных касках и шортах лопатами бросали цемент в бадьи, а потом с помощью лебедок поднимали их на головокружительную высоту. На ничем не примечательной улице я вдруг набрел на каркас 27-этажного здания, верхушка которой терялась в мутном от смога небе, — казалось, если бы не строительные леса, каркас вот-вот рассыпался бы. Это напоминало не строительный бум, а скорее игру в «тетрис». Только что завершилась работа над 60-этажной башней, гордящейся званием самого высокого дома в городе, а над землей уже поднимались первые этажи нового здания — уже в 90 этажей.

Во время одной из прогулок я в изумлении глядел на самый дорогой частный дом в мире — «Антилию». Эта резиденция Мукеша Амбани стоимостью миллиард долларов имеет 27 этажей, гараж на 160 автомобилей, три вертолетные площадки и жилые помещения для 600 слуг. Помимо бассейна и кинотеатра, там есть бальный зал, который журналистка и писательница, пишущая о мире «звезд», Шобдха Де назвала «одним из чудес современной Индии», затмившем Версаль1. В то же время другая писательница — Арундхати Рой — считает «Антилию» символом призрачности индийского капитализма: «Что это — многоквартирное здание или дом для одного человека? Храм, посвященный новой Индии, или вместилище ее призраков?.. Может быть, это последний шаг самого успешного сепаратистского движения в стране — отрывающего средний и высший класс от земли и отправляющего его прямо в космос?»2

«Антилия» — самый дорогой частный жилой дом в мире

Как-то я прошел от железнодорожной станции Махаллакшми к Дхоби Гхат — гигантской прачечной под открытым небом, где белье горожан стирается в 2 тысячах бетонных чанов, наполненных мыльной водой. Я прошел мимо целого моря гостиничных полотенец, колыхавшихся на ветру, словно лавандовое поле, и направился к площади Якоб-Серкус, а затем на юг по Маулана-Азад-роуд.

Идя по извилистой улице, я разглядывал витрины и лотки торговцев, наблюдая за повседневным театром городской жизни: вот магазинчик, торгующий «джинсами Leevee», вот человек продает часы — они лежат в тазу с водой в качестве доказательства их водонепроницаемости, вот магазин спорттоваров — с навеса свисают биты для крикета, вот кафе под названием Rolex, где идет чаепитие. В огромных жаровнях прямо на улице шипят котлеты и пирожки, голодных покупателей ждут алые от перца-чили куриные ножки, жаренные на углях. И над всей этой суетой сквозь грохот строек и шум машин прорывается призыв на молитву.

Людей на улицах Мумбая видимо-невидимо. По численности населения он занимает четвертое место в мире — в самом городе живут 13 миллионов человек, и еще 20 миллионов в пределах агломерации. Что же касается плотности населения, то она не знает себе равных — 27 тысяч человек на квадратный километр, а в некоторых районах — до 100 тысяч. Для сравнения: средняя плотность населения в Нью-Йорке составляет 10 тысяч человек на квадратный километр, а в Лондоне — 4,9 тысячи. Резкое увеличение численности населения произошло в последние десятилетия: к моменту обретения независимости Индией в 1947 году в городе жили 4 миллиона человек, и половина прироста приходится на тех, кто приехал в Мумбай в 1960-1970-х. Этот приток продолжается: каждый день в город в поисках лучшей жизни прибывает до 500 семей из сельской местности, отчаянно нуждающихся в жилье и работе. По оценкам, к 2020 году Мумбай станет самым многонаселенным городом мира.

В следующий раз я решил прогуляться в другом направлении: от станции Бандра направился к КБК — Комплексу Бандра-Курла, последнему завершенному проекту реконструкции города. В этом сверкающем амбициозном деловом квартале должны разместиться офисы новых транснациональных корпораций, банки и биржи. Слоняясь по пустынным улицам нового района, я повсюду видел грандиозные здания, спроектированные в скучнейшем стиле модернистских бизнес-парков: такие же строения из стекла и стали можно встретить где угодно — от Сингапура до Хельсинки или Хьюстона. Это неолиберальное «непространство», корпоративные джунгли — символ развития всего мегаполиса: так выглядит новая индийская мечта о будущем.

КБК удобно расположен — неподалеку от недавно реконструированного Международного аэропорта имени Чатрапати Шиваджи, связывающего Мумбай с внешним миром. В последнее время надежды на развитие деловой столицы Индии связываются с превращением хаотического Мумбая в «аэротрополис» — город вокруг аэропорта, чтобы бизнесмены совершали поездки, не сталкиваясь с реальной жизнью. Как отмечает экономист Джон Касарда, «аэротрополис — это логика глобализации, воплощенная в городе»3. Но где в этой концепции место для людей?

Насколько велика пропасть между этой амбициозной мечтой и реальностью, стало ясно, как только я вышел со станции Бандра. Прямо с перрона я попал на пешеходную эстакаду над путями, заканчивающуюся длинной крытой галереей. С ее высоты сразу же стало ясно, что эстакада сооружена не только над путями, но и над незаконным поселком, отделенным от движущихся поездов лишь несколькими метрами и грудой мусора. На этой «ничейной земле» люди соорудили себе дома — хижины и сарайчики. В поселке играли дети, женщины болтали, стоя у дверей, козы жевали свою привязь — шла повседневная жизнь уже сформировавшегося сообщества.

Далее эстакада проходила над широкой улицей, ведущей к другому незаконному поселку, побольше первого. Здесь жилища выглядели посолиднее — некоторые дома были построены из кирпича, другие имели до трех этажей. С галереи можно было даже заглянуть в окна верхних комнат. На улице, недавно заасфальтированной, располагались магазинчики, мастерские и склады. Конечно, это были трущобы, но они существовали здесь уже давно, и их жизнь отличалась организованностью и предприимчивостью, резко контрастируя с пустыми улицами близлежащего КБК. Ясно, что эстакаду соорудили, чтобы связать станцию с комплексом и не решать при этом проблему нелегальных поселений. Довольно странный способ строительства города!

На эстакаде по пути к Комплексу Бандра-Курла

Создание КБК и мечты о Мумбае-аэротрополисе необычайно увеличили ценность земли вокруг аэропорта. Но так случилось, что именно на этой земле расположен самый большой в мире район трущоб — Дхарави. Направившись от КБК на юг и пройдя всего пять минут по Бандра-Сион-Линк-роуд, я оказался на окраине самой густонаселенной трущобы в Азии, где на площади 2,4 квадратного километра живет около миллиона человек.

Первые попытки изучения феномена трущоб были предприняты в Британии в 1820-1830-х годах, когда либералы-реформаторы, например Эдвин Чадвик, впервые связали друг с другом проблемы бедности, жилья и здоровья населения. Лондон в то время уже был крупнейшим городом мира, с 1800 по 1840 год его население выросло почти вдвое, и столица уже еле вмещала всех своих жителей. В 1861 году журналист Джон Холлингсхед посетил одно из жилищ в печально знаменитых трущобах:

Небольшой двор был покрыт вязкой жижей и гнилью. Узкое оконце задней комнаты на первом этаже настолько заросло грязью, что через него ничего нельзя увидеть, а кухня представляла собой закопченную пещеру, наполненную неописуемыми отбросами и мусором, — одну из тех, что санитарный инспектор еще год назад приговорил к сносу. Хотя передняя и задняя двери дома были открыты настежь, в нем царила тошнотворная вонь, а когда открывалась дверь какой-нибудь комнаты, смрад выходил из нее волнами. В одной комнате я обнаружил семью из шести человек, а в соседней ютилось пятеро 4 .

Лондон в XIX столетии был не единственным городом контрастов. Примерно в то же время Наполеон III поручил барону Осману снести средневековые кварталы Парижа и проложить на их месте широкие бульвары. Это был первый случай масштабной расчистки трущоб, но с бедностью не было покончено, жители снесенных кварталов лишь переместились в другие, столь же нищие районы города, ухудшив их положение. Бедняков считали отходами программы благоустройства, с которыми можно поступать как вздумается.

Аналогичные проекты по устранению человеческих «отбросов» индустриализации осуществлялись во многих странах Европы. В большинстве случаев трущобные районы возникали из-за дефицита жилья, когда спрос превышал предложение. Поэтому дома в бедных кварталах делились на клетушки, которые сдавались в аренду за гроши. Владельцы считали невыгодным ремонтировать свою недвижимость и оставляли дома ветшать. Вслед за этим из кварталов уходила надежда, и дело довершали болезни, нищета и отчаяние. Политическая философия того времени привлекала последние научные открытия для обвинения бедняков в генетической деградации, чтобы приклеить несчастным ярлык «чужих», использовались расовые стереотипы, с церковных кафедр их осуждали морально, и жертвы теряли самоуважение и гордость.

В 1880-х годах молодой журналист Якоб Риис посетил район дешевых доходных домов в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. В свое время Риис прибыл в Америку из Дании с 40 долларами, занятыми у друзей, золотым медальоном и письмом к датскому консулу, так что с жизнью в трущобах ему пришлось познакомиться не понаслышке. Затем он уехал из города в поисках лучшей жизни, работал плотником, батраком на ферме, трудился на кирпичном заводе и время от времени оказывался в такой нужде, что вынужден был ночевать на могильных плитах и питаться лишь яблоками-паданцами. В Нью-Йорк он вернулся успешным торговцем, но партнеры-мошенники присвоили его прибыль и товар, так что Риису снова пришлось жить в трущобах, в районе Файв-Пойнт. Потом он посвятил себя политике и журналистике, получив работу криминального репортера в New York Tribune. В результате Риис обзавелся офисом на Малберри-стрит и начал описывать окружающую его жизнь трущоб.

Книга Рииса «Как живет другая половина», опубликованная в 1889 году, представляла собой описание района Файв-Пойнт во всех ужасающих подробностях нищеты и призыв к борьбе с тлетворным влиянием трущоб. Этот район не всегда был таким запущенным: в свое время там жили так называемые «никербокеры» — манхэттенская аристократия. Но со временем богачи уехали, дома стали сдавать в аренду, и в них поселились люди совсем другой категории.

Местные домовладельцы пользовались бесправным положением рабочих-мигрантов, размещая по шесть человек в комнате, чтобы получить максимум прибыли. Бытовые условия и уровень жизни стали хуже некуда. Риис отмечал: «Вместо 15 тысяч доходных домов, вызывавших отчаяние у поборников санитарии 20 лет назад, мы сегодня имеем 37 тысяч, и проживает в них более 1,2 миллиона человек». Поток иммигрантов не иссякал, и ситуация стала просто катастрофической: среди обитателей трущоб часто вспыхивали эпидемии, косившие всех, независимо от расы, возраста и пола.

Насколько серьезной была проблема трущоб, видно из описания печально известного уголка района — Бэнда:

В комнате менее 13 футов в длину и ширину спало 12 мужчин и женщин — двое или трое на нарах, устроенных в подобии алькова, остальные на полу. Эту ужасающую обстановку тускло освещала керосиновая лампа, возможно, чтобы другие, приходящие позже жильцы могли найти путь к своим «кроватям», ведь была еще только полночь. Из смежной прихожей, где в полутьме можно было различить силуэты троих лежащих людей, доносился сердитый плач младенца. Эта «квартира» была одной из трех, что мы обнаружили за полчаса в двух соседних зданиях, — все они были также переполнены. Большинство этих людей снимали «койко-место» по пять центов за ночь. По сравнению с ними другая комната, на верхнем этаже, почти пустовала: там жили только четверо — двое мужчин, старуха и девушка. Домовладелец с гордостью открыл дверь и величавым жестом показал, как сильно ему пришлось пожертвовать собственными интересами, чтобы соблюсти закон 5 .

Глядя на фотографии, сделанные Риисом на Малберри-стрит в 1888 году, и бродя по сегодняшнему Дхарави, начинаешь понимать, что проблемы у всех трущоб — прошлых и настоящих — одни и те же. Каковы бы ни были исторические причины неравенства и бедности, результаты одинаковы. Самое потрясающее различие заключается в нынешних масштабах проблемы.

Комната в ночлежке для мигрантов в Нижнем Ист-Сайде. Из книги Якоба Рииса «Как живет другая половина»

В 2003 году Программа ООН-Хабитат опубликовала документ под названием «Проблема трущоб: глобальный доклад о населенных пунктах», где предлагалась новая повестка дня на XXI век по важнейшему вопросу, касающемуся будущего городов. ООН давно уже прогнозировала, что Земля скоро станет «городской планетой» — к 2007 году доля горожан в ее населении должна была достичь 50%. Но наблюдатели, похоже, хуже представляли себе, за счет чего произойдет этот рост. Авторы доклада, вышедшего в 2003 году, стремились изложить принципы и план по преодолению следующего демографического кризиса. Они привели данные 2001 года, согласно которым 924 миллиона человек — почти треть всех горожан — живут в трущобах и это число увеличивается.

Согласно подсчетам журналиста Роберта Нойвирта, ежегодно в города по всему миру переезжает 70 миллионов человек, то есть 1,4 миллиона в неделю, 200 тысяч в день, 8 тысяч в час и 130 в минуту.

Впрочем, совокупная цифра — 924 миллиона обитателей трущоб по всей планете — не полностью отражает положение дел, равно как и относительные данные — треть городского населения. На Западе в трущобах живут лишь 6% городского населения, а на другом «полюсе», в Южной и Центральной Азии, от крайней нищеты страдают целых 58% горожан. Для Мумбая этот показатель составляет 62%, или почти две трети населения города. Мало того — по некоторым оценкам, за ближайшие 30 лет приведенная выше общая цифра увеличится в два с лишним раза и к 2050 году количество обитателей трущоб может превысить 2 миллиарда.

Так с чего же нам начать? Как определить характер проблемы: природу трущоб? В чем здесь дело — в коррупции, слабом государстве или самой сложности города? Можно ли считать трущобы всеобщей проблемой или запущенность каждого такого района имеет собственные причины и историю? Можно ли назвать их элементом развития города, диалектическим феноменом переходного периода? И кто должен решать проблему — политики, благотворительные организации либо сами обитатели трущоб?

В ооновском докладе 2003 года была сделана попытка дать определение трущобы, а значит, и оценить масштаб проблемы. Однако здесь начинаются трудности с формулировками. В 2002 году на встрече Экспертной группы ООН было разработано простое определение из пяти пунктов с максимально широкими параметрами. Каждая трущоба уникальна, полагали эксперты, возникла по конкретным причинам, сталкивается с собственными проблемами, но во всех таких районах в той или иной степени можно обнаружить дефицит чистой воды, недостаточную санитарию и ограниченный доступ к другим инфраструктурным системам, низкое качество жилья, перенаселенность и отсутствие официального статуса у жителей.

Рагул и Матиас сказали мне, что им не нравится слово «трущоба», поскольку это оскорбительное понятие связывает Дха-рави с долгой историей «отверженных» мест. Действительно, большинство из тех, кто там живет, не назовет свой дом трущобой: скорее этот район назвали бы во Франции бидонвилем, или quartier irrégulier, в Барселоне — barraca, в Кито — conventillos, в Мехико — colonias populares, в Лиме — solares, в Гаване — bohios, в Германии — Elendsviertel, в Хартуме — shammasa, в Бейруте — tanake, а в Каире — aashwa’i. В Бразилии наиболее известным обозначением является фавела, но можно найти и такие названия, как morro, cortico и communidade; знаменитые стамбульские трущобы, превратившиеся в центры городской политической активности, известны как gecekondu. В Мумбае никто не произносил при мне слово «трущоба»: здесь говорят об «уличных жителях», chawls или chalis; в других городах, например Калькутте, существует понятие bustees. В Маниле есть еще более конкретные определения: iskwater — скопище хибар, сделанных из плохих материалов, estero — улочки уже сточных канав с характерным запахом, eskinita — переулок, где двоим не разойтись, и dagat-dagatan — место, которое часто затапливается6. Можно ли для столь разнообразного набора понятий найти единую формулировку?

Возможно, более простое определение поможет найти географическое положение. Многие трущобы находятся на краю мегаполисов, в тех местах, которые остаются без внимания остального сообщества, на муниципальной земле, где можно селиться без особых официальных ограничений, или на спорных в плане собственности участках. Другие расположены ближе к центру, там, откуда выехали или где не хотят селиться богачи и куда стекаются бедняки, нуждающиеся в дешевом жилье недалеко от места работы. Зачастую трущоба — это район, отрезанный от общегородской инфраструктуры: водоснабжения, транспорта, электричества. Дхарави, к примеру, возник в 1960-1980-х годах, в период бурного разрастания города, и застраивался на земле, принадлежащей разным ведомствам, штату, городу или частным лицам, но заброшенной владельцами.

С 1971 по 1981 год население Мумбая увеличилось на 2 миллиона человек, или на 43%. К 1985 году, по некоторым оценкам, половина из 8,2 миллиона жителей города обитала во времянках или просто на улице. Люди стекались в Мумбай со всего субконтинента: из штатов Махараштра, Уттар-Прадеш, Тамилнад и Карнатака. Для многих он был конечным пунктом долгого путешествия — из родных сел людей зачастую гнали долги, стихийные бедствия и засуха. Дхарави состоял примерно из 75 тысяч хижин и одноэтажных домов со стенами или крышей из листов пластика. Средний заработок новоприбывших, осваивающихся в этом районе, составлял в 1978 году 459 рупий в месяц.

Бродя по Дхарави, я сталкивался с теми «ликами» трущоб, что выявила ООН-Хабитат, но обнаружил и много неожиданного. В зоне местной «тяжелой промышленности» я увидел весьма изобретательные методы переработки отходов, благодаря которым Мумбай — по крайней мере, на уровне статистики — считается самым «зеленым» из мегаполисов мира; в местном Доме культуры группа молодых мусульманок учила английский, надеясь получить хорошую работу в колл-центрах города; поднимая глаза к небу, я неизменно замечал «пиратскую» мачту мобильной связи, а на центральной улице Найнти-Фит-роуд множество магазинов и киосков торгуют новейшими смартфонами.

Это напомнило мне, что трущобы — часть города, а не нечто чуждое ему. В литературе на эту тему поселки сквоттеров и временные жилища часто изображаются как нечто отдельное, не связанное с городским окружением. Однако история у городов и трущоб одна и та же. И пожалуй, самое пагубное следствие существования трущоб состоит не в отделении людей от города, а в том, что оно делает их «невидимыми».

В ходе социологического исследования, проведенного Дженис Перлман среди трех поколений жителей бразильских фавел, респондентов спрашивали, что, по их мнению, означает хорошую жизнь и меняется ли жизнь к лучшему. В 1969 году лишь 24% представителей первого поколения ответили, что дела у них идут хорошо (когда им же задали этот вопрос в 2001 году, такой ответ дали уже 46%). Следующее поколение — дети первого — также было настроено оптимистично: 63% опрошенных сочли, что жить стало лучше. А из поколения внуков 73% полагают, что их возможности улучшились.

За этим, однако, скрывается не столь приятная истина: жизнь улучшается, но ощущение принадлежности к обществу, возможность «почувствовать себя человеком» остается для респондентов далекой, неосуществимой мечтой. Жизнь в фавеле словно лишает людей обычных прав на город. Один немолодой лидер сообщества признает: много лет борясь за права жителей фавел, «я думал, что когда-нибудь стану человеком, но мое время прошло»7. Трущоба — это не только место, но и маркер социального статуса.

В другом месте — на окраине Йоханнесбурга — еще меньше «ощущается, что ты что-то значишь». Дьепслоот — новое поселение, сформировавшееся уже в XXI веке рядом с шоссе имени Уильяма Никола на самом краю города, за торговыми центрами, полями для гольфа и закрытыми поселками богатых пригородов. Оно образовалось в последние дни апартеида. В попытке как-то благоустроить трущобы, окружавшие город в 1990-х годах, для поселка Зевенфонтейн был введен новый режим проживания: те, у кого не было документов, оказывались за рамками проекта «разуплотнения» и были вынуждены покинуть поселок.

Многие из этих людей в конце концов осели в Дьепслооте, который выделили для них городские власти. Местные землевладельцы пытались сорвать планы муниципалитета по созданию там «неформального поселения». Один из них даже грозил: «Если они переберутся сюда, я буду каждый месяц отстреливать по 10-15 человек. Мне нечего бояться»8. Но когда на первых демократических выборах в 1994 году победу одержал Африканский национальный конгресс (АНК), появилась надежда, что новое правительство выполнит свои обещания и предоставит людям жилье, работу, коммунальные услуги и образование.

Вместо этого кризис лишь обострился. В 2001 году благоустройство Дьепслоота уже не было приоритетной задачей, несмотря на постоянный приток новых жителей из трущоб Александрии. К 2007 году там, по некоторым данным, обитало уже 200 тысяч поселенцев, и каждый год их число увеличивалось на 30 тысяч. Любые спланированные и реализованные государством схемы жилищного строительства не поспевали за неуклонным повышением спроса. В результате более 50% жителей поселка не имели работы, а почти 75% жили за чертой бедности. Бытовые условия также оставляли желать много лучшего: сооружение канализационной системы на пять лет отстает от графика, поэтому на всех улицах нечистоты собирают ассенизаторы. В 2009 году напряженность и взаимная зависть, возникшая в связи с распределением скудных ресурсов, вылилась в серию бунтов на племенной основе. Тем не менее представители местных властей из АНК продолжали хвастаться своими «достижениями». Как саркастически заметил Антон Харбер, исследователь, который занимается проблемами Дьепслоота, «после каждой беседы с руководством я иду по району и поражаюсь несоответствию декларируемых улучшений и очевидной реальности»9.

Как рассказывает Харбер, благоустройству поселка мешает то, что работы создадут угрозу для местной фауны, словно остальных проблем недостаточно. В подготовленном по поручению властей докладе о воздействии планов строительства нового жилья на экологию этого района утверждалось, что отчасти оно затронет ареал размножения одного из местных охраняемых видов — гигантской лягушки-быка. Доклад вызвал бурю возмущения у экологов и ученых, началась активная дискуссия о том, что делать: переселять лягушек или приостановить программу строительства. Парадоксально, но факт: значительная часть этой болотистой местности уже была загублена при недавней застройке нового пригорода для среднего класса — Дайнферна, но при известии, что оставшуюся территорию затронет благоустройство трущоб, разразилась настоящая истерика. В конечном итоге было решено, что лягушек перемещать нельзя и строительство будет вестись в обход болотистых земель, где они размножаются.

Слово «трущоба» будто намекает нам, что ее следует снести. Но вместо этого нам следует переосмыслить представление о том, что это такое и чем подобное место может стать. Для этого нужно сделать так, чтобы забытое и невидимое стало зримым. Нужно признать, что трущобы, как и весь город, — это не только здания и инфраструктура; это и люди, преодолевшие долгий путь, чтобы здесь обосноваться, их надежды на лучшую жизнь, их умения и труд, который пользуется спросом. Они — неотъемлемая часть жизни города и источник его будущих успехов. Для решения проблемы трущоб нужно решить более глобальную проблему — принять мысль о том, что право на город есть у всех.

Дорога на окраине Дхарави была забита грузовиками. Их разгружали команды рабочих. Казалось, все отходы города водружаются на тележки и увозятся в узкие улочки, ведущие от дороги в глубину района: сломанное оборудование, груды сеток с пластиковыми бутылками, автомобильные детали. Это — мусор Мумбая, уже отсортированный и привезенный в Дхарави для переработки. Провожатый, ведя меня через лабиринт немощеных улиц, указывал на темные дверные проемы мастерских и складов.

Окраина Дхарави — сюда свозится весь городской мусор

В районе по-прежнему процветает кожевенное производство, и, хотя сами кожи здесь больше не выделывают, можно побывать в мастерских, где их кроят и шьют, и купить на Мохандас-Ганди-роуд сумку или куртку втрое дешевле, чем на излюбленной туристами Колаба-Козуэй. В другой комнате на длинном столе разворачивали и раскладывали рулон шелковой ткани, а четверо мужчин в жилетках и кепках — по два с каждой стороны, с необычайной быстротой, отточенными, безошибочными движениями наносили на него рисунок с помощью деревянных форм, создавая изысканный орнамент. Рядом через открытую дверь виднелась печь, у которой голый по пояс человек в защитных очках и перчатках помешивал алюминий, выплавленный из банок из-под пива и газировки, которые, вместе с остальным мусором, собирают по всему городу бригады рабочих. Из расплавленного металла делают болванки, которые затем перевозят на фабрику на соседней улице. Там болванки снова расплавляют и отливают из них детали станков, дробящих пластик для переработки в еще одной мастерской неподалеку.

На одном складе мне показали целый мешок белых пластмассовых колпачков для фломастеров вроде тех, которыми я писал в школе. Трудно даже представить себе, сколько колпачков от ручек, некогда заполнявших стаканы для карандашей в офисах города, могло уместиться в огромном мешке, но все они тщательно очищались, прежде чем отправиться под пресс. На другом складе громоздились использованные канистры, в которых ресторанам поставляют растительное масло: их промоют в чанах с кипятком и снова продадут компаниям-изготовителям.

Видел я и стопки банок из-под краски, которые очищают в печи, где засохшая краска сгорает, чтобы затем использовать повторно, и кипы макулатуры — их сортируют, пакуют и готовят к отправке. Один квартал, населенный выходцами из Тамилнада, специализируется на гончарном ремесле — между домами сооружены плоские квадратные печи для обжига посуды. Фасады близлежащих домов черны от копоти.

Я перехожу в другой квартал, где тоже кипит работа. Вот пекарня, где готовят чипсы и слоеное тесто, — затем изделия развозят по всей стране и даже за границу. Я видел плотников и краснодеревщиков, создающих изысканные резные изделия, которые уже скоро будут продаваться в лучших магазинах в центре города. В другом месте женщины, сидя в тенечке, раскатывали тесто на плоских тарелках, делая тонкие лепешки, — затем их сушат на солнце на плетеных решетках, раскладывающихся как зонтики. На больших улицах располагаются лотки торговцев овощами с грудами блестящих красных помидоров, киоски, где продаются мобильные телефоны, будки по продаже соков, где стебли сахарного тростника измельчаются в кашицу, а продавец тем временем очищает и режет ананас, который скоро окажется на прилавке рядом с ломтиками дыни и папайи.

Согласно докладу Центра экологического планирования и технологий Ахмадабада, в Дхарави действует 5 тысяч малых промышленных предприятий, производящих одежду, посуду, кожаные и металлические изделия, а также 15 тысяч совсем мелких мастерских. Этот весьма динамичный «промышленный центр» ежегодно приносит доход почти в 500 миллионов долларов. Приведенные данные свидетельствуют о потенциале «неформальной экономики», или «системы Д», по терминологии журналиста Роберта Нойвирта. Речь идет об экономической активности, фактически не признанной правительствами, экономистами и лидерами бизнеса, но именно она лежит в основе сообществ вроде Дхарави. Нойвирт поясняет: «система Д» — это «экономика изобретательности, экономика импровизации и опоры на собственные силы, экономика „делай сам“, или DIY (Do It Yourself)... без бухгалтерии, регистрации и регулирования, с оплатой наличными и, чаще всего, уклонением от походного налога»10.

По оценкам, сейчас в «системе Д» задействовано 1,8 миллиарда человек по всему миру, а к 2020 году она охватит две трети всех работающих. Если бы можно было подсчитать совокупный доход, который дает неформальная экономика, он был бы равен ВВП второй по величине экономической державы мира. Когда речь идет о таких суммах, говорить, что происходящее в таких районах, как Дхарави, находится за гранью народного хозяйства, — чистая глупость. Для огромного количества людей в разных странах другой системы просто нет. Нойвирт отмечает: «Без учета „системы Д“ бессмысленно рассуждать о развитии, росте, экономической устойчивости или глобализации»11. Когда 65% мумбайцев являются частью «системы Д», просто нелепо делать вид, будто этот рынок невидим и менее важен, чем тот бизнес, что делается в близлежащем Комплексе Бандра-Курла.

Поселения вроде Дхарави — важнейшие центры неформальной экономики. Это точки перехода, или, как называет их канадский журналист Дуг Сондерс, «города прибытия» — места, где происходит перемещение из села в городской мир. Неформальная экономика — это система, принимающая новоприбывших, у которых нет возможности интегрироваться в официальное городское хозяйство, но с ее помощью беглецы из села получают стабильное экономическое положение и становятся горожанами. Сондерс отмечает: «Эти переходные пространства — города прибытия — представляют собой те места, где могут зародиться как следующий великий экономический и культурный бум, так и следующий мощный взрыв насилия. Какой из вариантов станет реальностью — зависит от нашей способности замечать этих людей, желания контактировать с ними»12.

Это отчасти объясняет непростую историю отношений между Дхарави и Мумбаем. С 1960-х годов предпринимались неоднократные попытки разобраться с этим поселением, найти решение проблем трущоб и «человеческого вопроса» — что делать с самими сквоттерами. С этой серией государственных инициатив, мер и актов насилия неразрывно связана жизнь и борьба Джокина Арпутама, родившегося вдали от Мумбая, среди золотых полей Колара в окрестностях Бангалора. Эта связь отражает два разных взгляда на трущобы: стремление верхов избавиться от неприглядных поселений и ориентированные на человека усилия по улучшению жизни их обитателей «снизу».

У Арпутама — сына преуспевающего инженера — было безоблачное детство: «У нас была ферма с участком 40 гектаров, английская машина („Астон“) и достаточно денег, чтобы держать мальчика-слугу, который таскал за мной учебники в школу»13. Но затем его отец запил, и для семьи наступили трудные времена. В 16 лет Джокину пришлось оставить родительский дом и устроиться на работу плотником в Бангалоре. В 1963 году он перебрался в Бомбей (так тогда назывался Мумбай) — дядя убедил его, что этот город больше всего подходит для молодого человека с амбициями, — но выяснилось, что семья дяди живет в хижине-развалюхе возле железной дороги и промышляет контрабандой. Скоро Арпутам оказался на улице, среди бездомных. Впервые переночует под крышей он только через 12 лет — в 1975 году, после женитьбы.

В 1950-1960-х годах отношения между властями и трущобами были просты: большинство сквоттеров селились на безнадзорных государственных землях, чиновникам же было все равно, а часто они закрывали на это глаза, получив взятку. Долгие периоды бездействия спорадически прерывались актами насилия, когда региональные и муниципальные власти пытались снести эти поселения и изгнать их жителей из города. Хотя закон четко предписывал государству обеспечить жильем людей, выселяемых из своих домов в рамках проектов благоустройства в сельской местности, аналогичного обязательства в отношении горожан у него не было, что лишь усложняло проблему. При выселении никто не думал, что это разрушает семьи и социальные связи, лишает людей работы.

Ситуация изменилась в 1970-х годах, когда государство осознало, что при сносе трущоб необходимы какие-то меры по переселению их жителей: результатом стало создание Совета по благоустройству трущоб. Предпринимались попытки строительства в уже существующих поселениях коммунальной инфраструктуры. Для этого, однако, государство должно было иметь представление о масштабе проблемы, и начался систематический сбор статистических данных о трущобах. Выяснилось, что таких неформальных поселений насчитывается 1680 и проживают в них 2,8 миллиона человека. Теперь государство должно было решить, кого из них обеспечивать услугами, а кого — нет. Не повезло тем, кто жил на федеральных и частных землях, а те, кому полагались государственные услуги, получали удостоверения с фотографиями. Такая же перепись была проведена в 1983 году: оказалось, что на тот момент в 1930 поселениях на окраинах города живут уже 4,3 миллиона человек. На том этапе установление масштаба проблемы было первым шагом к ее решению.

Арпутам тем временем по-прежнему жил на улице недалеко от поселения Джаната, построенного среди мангровых болот в восточном пригороде Мумбая. Как-то раз, поговорив с детьми-беспризорниками, он решил создать хор на общественных началах. Эта схема приобрела огромную популярность: за несколько лет через него прошли сотни детей и у хора появилось множество поклонников. Затем на его основе была создана «уличная школа», куда в первый же месяц записалось более 3 тысяч учеников. В сезон дождей Арпутам нашел сарай, чтобы там проводить занятия, но он оказался слишком мал, и группа построила новое помещение на пустующей земле.

Тогда одна из проблем этого поселка заключалась в том, что никто не вывозил оттуда мусор, — гниющие отходы скапливались грудами на его границе, угрожая эпидемиями. Как-то в воскресенье Арпутам вывел своих учеников на улицу, и каждый собрал килограмм мусора, а затем выбросил его перед зданием муниципалитета в центре города. Это вывело власти из спячки: начались переговоры об организации регулярного вывоза отходов. Аналогичные акции стали проводить еженедельно: в одно воскресенье — очистка общественного туалета, в другое — уборка общественных пространств. Вскоре эта деятельность привлекла внимание местного Института социальных услуг имени Таты и французской неправительственной организации Международная гражданская служба: они оказали Арпутаму финансовую и организационную поддержку.

Благодаря своим кампаниям Арпутам стал одним из лидеров местного сообщества. В 1967 году его решимость подверглась серьезной проверке: одно из местных учреждений — Атомная комиссия Бхабха — пожелало построить объект на землях поселка и при полном попустительстве властей начало выселение жителей. Незаконным поселенцам пришлось защищаться и готовиться к судебному разбирательству: доказывать, что поселок — это не временный «лагерь». Поработав в библиотеке, поговорив со старожилами и старейшинами общины парсов, они сумели представить доказательства, что земля принадлежит государству, а значит, планируемая застройка незаконна.

Джокин Арпутам — глава Национальной федерации жителей трущоб

Процесс получил такой резонанс, что к кампании присоединились многие известные деятели, и вскоре Арпутам начал помогать жителям других трущоб в их собственной борьбе. Он подсчитал, что в 1970-х годах его задерживали и отправляли за решетку не меньше 60 раз, но борьба продолжалась. Когда к кампании подключались эксперты и иностранные организации, к ним относились снисходительно: «Все эти люди, эти эксперты собирались нас учить — но у нас уже были свои отработанные методы, дававшие весьма хороший результат»14.

В 1976 году правительство Индиры Ганди ввело в стране чрезвычайное положение, и в мае того же года власти решили упразднить поселение Джаната. Арпутама арестовали, трижды вызывали в суд, и трижды судья его отпускал, отказываясь признать обоснованность выдвинутых полицией обвинений. Вместо этого ему было предписано помочь властям с выселением жителей и сносом поселка, что заняло полтора месяца. Затем власти велели ему покинуть страну, и следующие полтора года ему пришлось провести в изгнании.

В 1980-х годах началась новая волна переустройства трущоб: финансирование предоставил Всемирный банк. Но тогда же Верховный суд Индии постановил: «Изгнание человека с улицы или из трущобы неизбежно лишает его средств к существованию... а следовательно, и жизни», поэтому тем, кто мог доказать, что они живут в Мумбае с 1976 года, должно быть предоставлено жилье. В результате все проекты, осуществлявшиеся на средства Всемирного банка, должны были предусматривать не только снос трущоб, но и строительство нового жилья для их обитателей. Новая схема получила название «Проект по развитию Бомбея», и выделенные деньги шли на создание кооперативных жилищных ассоциаций в рамках Программы благоустройства трущоб и на предоставление коммунальных услуг «по себестоимости». В результате на границе Дхарави и других поселений появились новые многоквартирные дома для 88 тысяч семей, взявших жилищные кредиты, которые можно было конвертировать в ипотеку. Второй проект — Программа наделения жильем людей с низкими доходами — предусматривал предоставление людям на льготных условиях участков для строительства жилья, однако никаких попыток улучшить бытовые условия и увеличить размеры домов, сооруженных на этой земле, не предпринималось.

Эти проекты помогли многим людям, но они не решали проблем самых нуждающихся — тех, кто находится в самом низу социальной пирамиды. Всемирный банк намеревался получить доход от своих инвестиций, а положение тысяч людей, не получивших права на социальную защиту, — бедняков, приехавших в город после 1976 года или поселившихся на частных либо негосударственных землях, — нисколько не улучшилось.

Тем не менее политики начали осознавать, что бедняки — опора их власти, ведь многие мумбайские богачи даже не голосуют на выборах, поскольку у них достаточно денег, чтобы их семьи не зависели от распределяемых государством услуг. Значит, победа на выборах зависит от поддержки самых бедных горожан, которые уже начали выдвигать свои требования. После того как в 1977 году Индира Ганди проиграла выборы, Арпутам вернулся в Индию, успев побывать в Японии, на Филиппинах и в Корее, где он установил контакты с единомышленниками. Вновь оказавшись на родине, Арпутам понял, что между улицей и неправительственными организациями, как между улицей и политиками, отсутствует взаимопонимание. Но он воспринял это не как повод для усугубления антагонизма, а как почву для диалога: «Когда денег не было, я до бесконечности закладывал свою пишущую машинку... Именно в эти годы я понял, что подход нужно менять. Я без устали занимался агитацией, проводил кампанию за кампанией, был стопроцентным радикалом, но никаких материальных благ людям это не приносило. Я даже общественного туалета не мог построить, а обращаться к властям, чтобы они его построили, не желал»15. Но диалог следовало вести на новых условиях — ведь сами обитатели трущоб лучше всех знали, что им нужно: «Если мы не будем четко понимать, чего хотим, очень многие, например общественные организации и воротилы бизнеса, с удовольствием сядут нам на шею»16.

Эта новая позиция заложила основу для создания Национальной федерации жителей трущоб. В 1984 году Федерация уличных жителей объединилась с двумя другими местными организациями: Обществом за создание зональных ресурсных центров (ОСЗРЦ), основанным в этом же году Шилой Патель, и сетью женских кредитных объединений «Махила Милан». ОСЗРЦ было создано в Бикулле — еще одном бедном районе Мумбая, когда Патель осознала потребность в неформальных центрах, где женщины могли бы встречаться и обмениваться мнениями, а также находить защиту. Наконец у обитателей трущоб появились собственные объединения и организации, способные представлять их интересы и участвовать в принятии решений, влияющих на их судьбу.

Нынешние попытки государства благоустроить трущобы предпринимаются с учетом катастрофических ошибок прошлых десятилетий, связанных с нечуткостью властей, но требования превратить Мумбай в «аэротрополис» оборачиваются новым давлением на Дхарави, вызванным резким подорожанием земли в этом районе, необходимостью создания инфраструктуры и постоянной тягой правительства к благоустройству.

В 2003 году группа бизнесменов-модернизаторов под названием Bombay First подрядила консалтинговую фирму McKinsey для подготовки доклада о мерах, необходимых, чтобы сделать Мумбай «городом мирового значения». Разработанный ими план предусматривал инвестиции в шесть основных сфер, прежде всего в резкое расширение рынка недвижимости в качестве катализатора экономического бума. Как позднее заметил один из критиков этой схемы, «поскольку это был доклад лобби застройщиков, его рекомендации буквально кричали — приватизировать, корпоратизировать и строить, строить, строить!». В частности, авторы доклада предлагали застраивать заброшенные земли, ослабить ограничения на строительство в прибрежных зонах и перевести переустройство трущоб на рыночную основу.

В 2004 году проект передали застройщику Муркешу Мете, у которого был план работ на 3 миллиарда долларов. Позднее он увлеченно объяснял свой замысел корреспонденту Los Angeles Times: «Мы говорим о совершенно фантастическом объекте. Это единственное место в Мумбае, где я могу расчистить бульдозерами 200 гектаров земли и застроить их заново»17.

1 июня 2007 года был объявлен международный тендер на лучший план реконструкции Дхарави. При этом трущобных жителей обещали обеспечить 20 квадратными метрами на семью в новых семиэтажках с современными системами водо- и электроснабжения. За все это жильцы должны были платить мизерную арендную плату — примерно 300 рупий в месяц (что, впрочем, превращалось для застройщиков в ежемесячный доход 10,8 миллиона долларов). На почти 4 квадратных километрах пространства Дхарави, которые должны были высвободиться за счет этой схемы, планировалось разбить «ультрасовременный живописный пригород» с парками, школами и торговыми центрами — всем этим будут наслаждаться представители растущего мумбайского среднего класса.

Однако в 2009 году с этой схемой возникли проблемы. Некоторые подрядчики отказались от участия в проекте, ссылаясь на его расплывчатость и задержку с реализацией, а экспертный комитет вынес ему негативную оценку, назвав «изощренной схемой захвата земель». Кроме того, необходимо было подсчитать количество нуждающихся в новом жилье — да и общее число жителей Дхарави.

В этот момент Джокин Арпутам и ОСЗРЦ начали кампанию за то, чтобы тщательно изучить поселение, и опубликовали открытое письмо под названием «Предложение партнерства, или Грядущий конфликт в Дхарави (Мумбай)», где требовали признать права жителей трущоб, в том числе на участие в планировании. Позиция обитателей Дхарави была однозначной: включите нас в процесс принятия решений или пеняйте на себя.

Через пять лет после публикации письма я бродил по Дхарави и никаких работ там еще не проводилось. За неделю до моего приезда состоялись местные выборы, и партии в борьбе за голоса избирателей соревновались, обещая, что при переселении жители трущоб смогут получить до 27 квадратных метров жилья. На следующей неделе в одной газете утверждалось, что реализация проекта благоустройства вот-вот начнется, но ни один из моих собеседников не ожидал изменения ситуации в ближайшем будущем. Ходили слухи, что Мету отстранят от проекта и государство снова все возьмет в свои руки.

Тем временем в Мумбай каждый день приезжают все новые мигранты, надеясь приобщиться к «городу прибытия»; уровень детской смертности остается здесь одним из самых высоких в мире (6,3% детей не доживают до пяти лет), более 1,2 миллиона жителей зарабатывают меньше 20 рупий (50 американских центов) в день, а больше тысячи человек ежегодно погибают из-за того, что живут рядом с железнодорожными путями.

Что же делать? Если изгнать из нашего городского лексикона слово «трущоба», изменит ли это реальную ситуацию? Можем ли мы найти среди множества новых точек зрения на мегаполис нечто такое, что позволит нам посмотреть на эти поселения по-иному и надеяться, что город все же приносит пользу людям? Ответы на эти вопросы я хотел услышать, беседуя в кафе Saltwater с Рагулом Шриваставой и Матиасом Эчанове. Вот только они отказывались говорить на эти темы. Мои собеседники не просто сомневались в том, как я вижу город, — полагая, что я имею в виду западный идеал, не всегда отражающий разнообразие жизни Мумбая, — но и настаивали: проблему трущоб не решат люди, сидящие в кафе, залах заседаний или кабинетах государственных ведомств. Рагула и Матиаса не устраивала сама постановка вопроса: по их мнению, ошибка состоит в том, что все сразу начинают «обсуждать, как именно переустроить Дхарави, и никто не задумывается, следует ли его переустраивать вообще»18.

Объясняя свою позицию, Рагул и Матиас утверждают: идеи Джейн Джекобс в Дхарави не менее актуальны, чем на Гудзон-стрит. Джекобс защищала свой дом от Роберта Мозеса; и про Дхарави можно сказать, что там не меньше жизненной силы, энергии и сложности, чем в ее районе. Местные власти следует осуждать за неспособность решить проблемы санитарии и здравоохранения в этом поселении, но решение — не в том, чтобы его уничтожить. Все планы благоустройства, указывают мои собеседники, — не то, чем они кажутся: когда политики и застройщики утверждают, что хотят помочь Дхарави, на деле они часто хотят что-то продать. Дхарави — это альтернатива, даже опровержение схемы «торговый центр — бизнес-парк с кондиционерами». В частности, планы реконструкции трущоб, разработанные правительством, представляли собой рыночные схемы, а не попытки удовлетворить подлинные потребности района.

В 1990-х годах перуанский экономист Эрнандо де Сото высказал предположение, что право на город связано с доступом к «официальному» рынку. Если бы бедняки могли иметь коммерческие отношения с остальным городом, они бы быстро интегрировались в его состав. Де Сото предложил предоставить каждому обитателю трущоб право земельной собственности на его «неформальную» недвижимость. Простое узаконивание уже сложившейся ситуации высвободит «триллионы долларов. Эти гигантские деньги готовы к использованию, стоит только распутать загадку превращения частной недвижимости в производительный капитал»19.

Как это ни парадоксально, подобную политику уже взяли на вооружение многие левые партии Латинской Америки и компартия Индии, но выясняется, что предложение де Сото тоже представляет собой не то, чем кажется. Новый домовладелец действительно может коммерчески использовать стоимость своего жилища, продав или заложив его, но легализация собственности сопряжена с обременением, способным подвергнуть риску семьи и целые сообщества. Законный владелец собственности должен платить налоги, регистрировать доходы и быть полноценным участником легального рынка. Поэтому для жителей трущоб это оборачивается не столько правом на город, сколько правом города на вторжение в трущобы. В конечном итоге такая схема приведет лишь к усугублению бедности и неравенства. Зачем преподносить это как «премию», особо ценный дар беднякам?

Необходимо обращать внимание государства на проблемы трущоб, но решить их только сверху невозможно, и преодолеть их, подвергнув самых незащищенных горожан воздействию всей мощи рынка, тоже не удастся. Выход не в том, чтобы заставить трущобы взаимодействовать с рынком. Лучше всего потребности трущоб знают сами их обитатели, и оптимальное решение проблемы поселений вроде Дхарави — не в их сносе или реконструкции, а в постепенном совершенствовании изнутри.

Трущобы зачастую возникают в тех местах, которые никому не нужны. Дхарави строился на берегах зловонного ручья, в районе кожевенных дубилен, отравлявших округу. Многие фавелы создаются на склонах холмов, где строить обычное жилье невозможно из-за несоответствия нормам техники безопасности, и после проливных дождей их часто разрушают оползни. В Дхакаре (Бангладеш) трущобы появились на самом берегу реки и при ее разливе их постоянно затапливает. Именно из-за того, что такие места небезопасны, там и возникают неформальные поселения: никто другой здесь жить не захочет. Трущобы по самой своей природе — жертвы геологии и географии. Проигрывают они и в плане инфраструктуры, находясь в отдалении от основных транспортных артерий, водопровод и электричество внедряются там очень медленно, с санитарией обстоит тоже плохо — поскольку государство и коммунальные предприятия не видят в этом для себя ни пользы, ни прибыли.

Повседневная жизнь Дхарави

В этих районах существуют лишь «нелегальные коммунальные услуги». Электричество зачастую воруют из общегородской сети: над улицами протянуто множество перекрещивающихся кабелей и проводов для подключения домов к внешним источникам энергоснабжения. Кроме того, как продемонстрировал Арпутам в поселении Джаната, всегда можно подключиться к близлежащему водопроводу или качать воду из незаконных колонок. Есть и другой вариант: местная мафия ежедневно доставляет в поселок воду в цистернах, вот только берет она за нее вчетверо больше, чем муниципальные службы. Отсутствие нормальной канализации и туалетов чревато серьезными проблемами со здоровьем людей.

В 1970-х годах муниципалитет Мумбая взял кредит почти на 200 миллионов долларов, чтобы усовершенствовать городскую канализацию, но эта новая инфраструктура до Дхарави не дошла. По ряду причин власти не желали обеспечить туалетами и водой сообщества, больше всего в них нуждавшиеся. Что же касается землевладельцев, то в их глазах обеспечение таких услуг выглядит косвенным признанием прав жителей трущоб на занимаемую ими землю. Для международных и неправительственных организаций, надеявшихся построить для трущобных обитателей новые дома с собственными туалетами, сооружение общественных отхожих мест не означало решения проблемы. Даже правительство отрицательно относилось к проектам, требовавшим переговоров с незаконными поселенцами. В результате жители таких поселений вынуждены были стоять в очередях в немногочисленные общественные туалеты, зачастую платные, плохо построенные, грязные и контролируемые местными бандитами.

По мнению главы ОСЗРЦ Шилы Патель, одно из главных требований женщин, посещающих центр в Бикулле, — это доступ к воде и туалетам. Мечта некоторых неправительственных организаций (НПО) строить домашние туалеты выглядит благородно, но логичнее и реалистичнее было бы добиваться строительства общественных отхожих мест с надлежащим уходом за ними. По некоторым данным, в 1970-х годах во всем Мумбае было 3433 общественных туалета, 80% из которых не работали, и ими пользовались около миллиона человек. Когда ОСЗРЦ предложило план, согласно которому Всемирный банк должен был оплатить сооружение 320 общественных туалетов, а ОСЗРЦ занялось бы их обслуживанием, Банк потребовал провести тендер, что открыло бы доступ к проекту спекулянтам. В результате план сорвался, и вернулись к нему лишь в 1998 году.

В то же время ОСЗРЦ начало строить общественные туалеты в Пуне к северу от Мумбая, организовав для этого сотрудничество государственных ведомств, НПО и самих жителей. За следующие два года в городе на туалеты было потрачено больше денег, чем когда-либо прежде, а отношения между различными участниками проекта укрепились. Патель отмечает: «Эта программа помогла перестроить отношения между городскими властями и гражданским обществом — НПО и сообщества горожан превратились из „клиентов“ и „просителей“ в партнеров»20. К 2001 году было построено 400 туалетов на 10 тысяч унитазов. Участие жителей повлияло и на проектирование этих объектов: были приняты меры, чтобы людям удобно было стоять в очереди, двери сделали крутящимися, все унитазы соединялись с центральной канализационной трубой, чтобы избежать засоров, а для смыва требовалось всего полведра воды. Предусматривались и отдельные туалеты для детей. Это стало зримым доказательством того, что право на чистую воду — это часть права на город, а не права на землю. Туалетный блок — не притязания на собственность, а разрешение быть частью гражданского общества.

В 2007 году на очередной конференции «Эпоха урбанизма» писателя Сукету Мехту попросили войти в жюри конкурса на лучший проект по изменению бытовых условий в Мумбае. Среди членов жюри был экс-мэр Вашингтона, а также болливудская актриса и общественный деятель Шебана Азми. Конкурсантов набралось 74 — от Всемирного банка и различных НПО до ассоциаций жителей и частных лиц. Мехта вспоминает, что приз получил довольно скромный проект: «Из примерно сотни рассмотренных нами предложений лишь одно было написано от руки — на местном языке маратхи. Это был „доморощенный“ проект, придуманный группой местных жителей. Их общественным туалетом пользовались несколько сотен человек, и сам его вид вызывал отвращение. Он принадлежал всем, а значит, никому... И люди нашли выход: они надстроили над зданием туалета пару комнат и организовали там образовательный центр, а вокруг посадили цветы. В центре учили упрощенному английскому и компьютерной грамотности; он стал общественным ядром квартала. Чтобы попасть в центр, надо было пройти через туалет, и люди начали следить за его чистотой»21.

Важнейшая роль групп вроде ОСЗРЦ в благоустройстве трущоб не должна удивлять, и дело здесь не в том, что это организации местных жителей, а в том, что они объединяют женщин. Когда Шила Патель создавала ОСЗРЦ, его центры стали и основой для формирования «родственной» организации «Махила Милан» («женщины вместе» на хинди) — сети сберегательных кооперативов.

Большинству жителей трущоб и бездомных доступ в обычные банки заказан, и Джокин Арпутам считает создание сберегательных ассоциаций, особенно женских, важнейшим элементом самопомощи и независимости: благодаря сбережениям, поясняет он, «мы можем не обращаться к политикам за улучшением бытовых условий, экономического положения или предоставлением жилья. Мы в состоянии сами делать то, что нам нужно, и достигать того, чего хотим. Сбережения дают нам силу»22. Каждому трущобному поселку, присоединяющемуся к Федерации уличных жителей, рекомендуют создать микробанк, куда люди могли бы вносить сколько смогут — хотя бы по паре рупий в день. Туда можно обращаться за экстренными займами — под 2% в месяц, или 24% годовых. Успех проекта впечатляет, а вот какое объявление размещает на своем сайте сберегательная ассоциация Бикуллы:

Мы, мужчины и женщины из «Махила Милан-Бикулла», живем на улицах Бомбея не по желанию, а по необходимости. Городу нужны наши рабочие руки, но как можно дешевле. Поэтому мы селимся там, где можем, чтобы жить недалеко от работы, зарабатывать достаточно, чтобы прокормиться и воспитать детей... Но мы знаем, что многого добились сами. Мы поняли: неважно, как ты одеваешься, где живешь. Важен наш внутренний мир. И нам очень повезло. Нам помогли научиться изменить образ мысли, преодолеть внутренний страх, на равных вести себя с политиками, полицейскими и чиновниками, выдающими продуктовые карточки.

Мы поняли, что неграмотность — не препятствие, что религиозные, расовые, этнические и гендерные различия не должны мешать нам объединяться для решения общих проблем. Но прежде всего мы осознали, что бедняки в состоянии стать хозяевами собственной судьбы и изменить свою жизнь. В одиночку это им не по силам, им нужно помогать. Но они способны на большее, чем думают некоторые из нас. Именно это мы хотим донести до людей — в Индии и других странах Юга 23 .

По мнению Федерации жителей трущоб, женщины — это движущая сила развития, а организации вроде «Махила Милан» подвергают сомнению гендерные стереотипы. Сберегательные ассоциации — первый шаг к улучшению собственного положения и коллективным действиям, они выводят женщин на общественную арену в качестве организаторов и лиц, принимающих решения, создают женские сообщества, чьи участницы освобождаются от изоляции. Помимо сберегательных схем, у этих организаций есть и социальная программа действий: они борются со злоупотреблениями по гендерному признаку, проводят семинары по проблемам насилия в семье, в сотрудничестве с полицией создают в трущобах пункты общественной помощи, требуют закрытия нелегальных питейных заведений там, где между алкоголем и издевательствами над женщинами существует прямая связь.

Анализировать проблемы трущоб без обсуждения гендерных вопросов невозможно. Даже при проектировании туалетов важнейшим элементом должна быть возможность женщины уединиться. Там, где сидений недостаточно и уединение не обеспечивается, женщинам, чтобы сходить по нужде, приходится ждать до темноты, а то и до полуночи, когда нет очередей. Часто они отказываются днем от еды и питья, чтобы не попасть в неловкое положение. Кроме того, уровень заболеваемости и смертности среди женщин в городе зачастую выше, чем у мужчин, — из-за недоедания и осложнений беременности и родов.

В то же время именно жизнь в городе дает женщинам больше всего надежд на лучшее, поскольку, как отмечала в 2001 году глава Всемирного женского фонда Кавита Рамдас, «в деревне женщине остается лишь подчиняться мужу и родне, толочь пшено да петь. Перебравшись в город, она может найти работу, открыть свое дело, дать образование детям»24. Будущее города требует решения не только проблем бедности и неравенства, но и гендерных вопросов. Строительство туалетов и организация женских сберегательных ассоциаций могут показаться мелочью по сравнению с грандиозными конференциями, инициативами и задачами на весь новый век, но именно такие «малые» задачи ставят перед собой люди, больше всего нуждающиеся в помощи коллектива.

Другим примером активности женщин стала решающая роль ОСЗРЦ в организованной в 1997 году кампании протеста против произвольного переселения тысяч людей, живущих на землях, принадлежащих Управлению железнодорожного транспорта. ОСЗРЦ и Национальной федерации жителей трущоб удалось за счет переговоров придать процессу управляемый характер и обеспечить выселенные семьи жильем на кооперативной основе. В результате эта процедура — в потенциале весьма болезненная и тяжелая — была осуществлена с большим, чем ожидалось, уважением к людям: объединения жителей совместно с железнодорожным ведомством решали, кто имеет право на новое жилье, в какие сроки и как удовлетворить потребности семей с низкими доходами. Пока новые дома строились, более 50 тысяч семей получили временное пристанище в пригородах Манкурда. В результате удалось убить сразу двух зайцев: железнодорожники смогли начать реализацию своего проекта раньше, чем предполагалось, а местное сообщество ощутило себя партнером властей, с которым считаются, и добровольно согласилось участвовать в процессе.

Роль женщин в трущобах — это и самый насущный вопрос, и одновременно его потенциальное решение. Как отмечал Джокин Арпутам в интервью журналу Forbes, зачастую именно женщины сталкиваются там с наибольшими трудностями. Но вместе с тем

в каждом поселении мы начинаем работать с женщинами. Мы обследуем поселок — подсчитываем количество лачуг, выясняем его площадь и возраст. Мы спрашиваем: когда вы приехали, кто землевладелец, какие коммунальные службы у вас есть, имеется ли канализация, вода — задаем множество подобных вопросов. Затем мы организуем собрание. В Мумбае насчитывается 150 поселков, где нет туалетов. Мы говорим жителям: напишите письмо в муниципалитет, потребуйте от них действий. Встретьтесь с членом муниципалитета, пригласите его к нам, идите с ним в мэрию и требуйте построить туалет. Идите и требуйте этого от властей 25 .

Часто считается, что «невидимые» жители трущоб — это изгои общества, что жизнь в таких поселениях невыносима и люди остаются там исключительно от отчаяния. Но Дхарави живет полной жизнью, там развивается производство, создаются семьи, там спонтанно появляются уникальные способы использования пространства. Это, как заметил один журналист, «пожалуй, позволяет считать его самым эффективным районом города»26.

В настоящее время государство планирует снести Дхарави до основания и отдать территорию застройщикам. Оно обещает предоставить другое жилье — квартиру площадью 20 квадратных метров — всем семьям, которые соответствуют определенным критериям. Но не разрушит ли это тонкий и сложный баланс в сообществе?

Рагул Шривастава и Матиас Эчанове считают крайне важным, чтобы их организация URBZ изучала то, что реально происходит в домах и мастерских поселения, — вот только этим, как правило, пренебрегают. Заинтересовавшись историей здания возле одной из главных улиц Дхарави — Мохандас-Ганди-роуд, — где находится офис их организации, они выяснили, что первоначально это была лачуга из гофрированного железа, выстроенная местными властями четверть века назад для выселенных обитателей трущобного поселка Рафаэль. Позднее

там размещались табачный киоск, бакалейная лавка, магазинчик сувениров, кафе-мороженое, китайская закусочная и магазин мобильных телефонов. Через 15 лет сооружение превратилось в кирпичный дом с небольшим туалетом. Еще через три года оно выросло на два этажа. Сейчас там обитают три фирмы, четыре семьи, несколько сезонных рабочих, швейная мастерская и наш офис — он занимает небольшую четырехугольную комнату с белеными стенами; из окон открывается вид на море одноэтажных домов с крышами из шифера, листов синего пластика и черепицы 27 .

Офис URBZ

Это описание легко воспринять как картину старомодного, доиндустриального, несовременного уклада жизни: может быть, поэтому государство хочет снести такие поселки? Но в городе будущего наверняка найдется место и для завода, и для кустарной мастерской, каких много в Дхарави. Мои знакомые продолжают:

Пора признать, что, несмотря на отсутствие инфраструктуры и перенаселенность, несколько неформальных поселений воплощают собой тенденцию, вполне вписывающуюся в постиндустриальную эпоху. Тогда станет ясно, что это не трущобы, остро нуждающиеся в переустройстве, а весьма успешная модель развития «снизу», в основе которой лежит кустарная мастерская 28 .

Чтобы интегрировать неформальную экономику в основное хозяйство, сносить трущобы не нужно. Скорее, городу следует открыться для других укладов жизни. «Нормальному» городу есть чему поучиться у трущоб.

Именно эту простую истину Рагул и Матиас пытались тактично мне втолковать, когда мы сидели на веранде кафе Saltwater в Бандре. Они не столько не соглашались с придуманным мной названием книги, сколько были уверены, что концепция города — что он собой представляет, как функционирует, кто в нем живет — должна измениться. Тем не менее, когда я под конец беседы спросил, надеются ли они, что в будущем все изменится к лучшему, они оба улыбнулись.