В конце 2011 года мы с семьей переехали в пригород. По словам моей матери, чувство было такое, будто «блудная» семья наконец вернулась домой, но у меня несколько иные ощущения. Я вырос в таком же месте, вдали от центра, и вот теперь вернулся на окраину ради дополнительной спальни и небольшого садика. Иными словами, я пошел по той же дорожке, что и множество зажиточных горожан на Западе в начале XXI века.

Мы перебрались в так называемые внутренние пригороды Лондона — пояс, застроенный в первые десятилетия прошлого века. Таким образом, центр теперь от меня не в двух шагах, но, глядя на нашу абсолютно регулярно застроенную улицу, ведущую на север, я вижу кварталы разросшегося города, простирающиеся до самого горизонта. Наш дом был построен в 1907 году, когда пастбища стали уступать место асфальту и солидным домам с намеком на елизаветинский архитектурный стиль. Это жилье предназначено для представителей свободных профессий со средним доходом; его местоположение позволяет им за 15 минут добраться на электричке до вокзала Сент-Панкрас.

Дом мы купили практически в том виде, в каком он был построен, но, как и многие другие жители улицы, приспособили его к своим более современным вкусам. Мы перекрасили его внутри, изменили стандартную планировку и по-своему расставили мебель; на стенах висят наши картины, и за счет этой переделки дом стал «нашим». Мы снесли стену между кухней и столовой, превратив это пространство в один большой зал с видом на сад, и она из служебного помещения превратилась в центр всего дома. Вот только что делать с туалетом во дворе — мы пока не решили.

Дом в Северном Лондоне

Наш дом строился, когда Лондон еще был одной из мировых столиц, в период заката империи. В то время он был последним оплотом перед ужасами города, антитезой конторы, плотиной против разрушительных волн окружающего мира — все пытались найти свой уютный уголок и укрыться в нем. Это хорошо описывалось в рекламе фирмы, построившей квартал Метроленд:

Лондон — если вам требуется поддерживать с ним связь — начинается у самого вашего порога, но на вашей улице, за садовым забором, вы живете совсем как в деревне... Метроленд — это кусочек Англии в ее лучших проявлениях, элегантный район, созданный для здоровых, счастливых людей 1 .

Но сегодня моя улица ничем не напоминает буколические виды из брошюр начала прошлого века компании Metroland, на которых барышни срезали цветы, а одетые с иголочки молодые парочки шествовали к теннисному клубу. И изменения в Лондоне — лишь малая часть процессов, происходящих в городах по всему миру.

По мнению американского урбаниста Алана Эренхолта, я плыву против течения: в настоящее время мы сталкиваемся с «великим возвращением» — обратным бегством белого населения из пригородов в центр. В ближайшие десятилетия это самым серьезным образом повлияет на жизнь американских городов: произойдет возрождение центра, а бедняков будут вытеснять оттуда на окраины, в предместья, подальше от преимуществ мегаполиса.

В некоторых городах люди возвращаются в центр, и увеличение плотности населения имеет определенные преимущества, а в некоторых городах, вроде Хьюстона, стремительно разрастаются пригороды. Какой из двух путей лучше? Уловить связь между нашей повседневной жизнью и гигантскими переменами в городах мира становится все труднее. Как мне соотнести собственную жизнь с ее простыми заботами с тем, что происходит в других городах планеты?

Если мыслить в масштабе города, легко запутаться. Последние 300 лет, говоря о городе, мы подразумевали социальную форму, растущую — подобно «римской операционной системе» Рема Колхаса — следуя античному европейскому образцу. Но баланс городского населения в мире смещается. Будущий облик городов будет зависеть не только от их роста, но и от местоположения.

В 1950 году в мире насчитывалось всего 83 города с населением более миллиона человек: сегодня их уже больше 460. Еще 60 лет назад существовал лишь один мегаполис — агломерация с населением более 10 миллионов человек. В те времена население Нью-Йорка составляло 12 миллионов, Лондона — чуть меньше 9 миллионов, а Токио — третьего по величине города мира — 7 миллионов. Возникновение новых мегаполисов стало резкой и исторической переменой: в 1985 году их было девять, в 2004 году — уже 19, сейчас эта цифра увеличилась до 25. А в 2025 году их будет уже 36. При этом немаловажно, где именно выросли эти города и насколько быстро. Вот первая десятка:

Величина этих городов и скорость их роста окажут сильнейшее воздействие на развитие всего городского мира. Как я убедился в Мумбае, при таких головокружительных темпах урбанизации в ближайшие десятилетия многие города мирового масштаба обзаведутся столь же масштабными трущобами. Мы знаем, что, по некоторым оценкам, в города каждую секунду прибывает два, а каждый день — 180 тысяч человек, но, как показывают приведенные выше цифры, рост городского населения в мире происходит далеко не за счет давно существующих мегаполисов — Токио или Нью-Йорка. Напротив, прогнозируют, что к 2030 году городское население Африки и Азии должно удвоиться; к примеру, сегодня в столице Демократической Республики Конго Киншасе проживает 8,75 миллиона человек, а к 2025 году их будет уже 15,04 миллиона. Урбанизация Китая также продолжится, и за ближайшие 20 лет в его новых городах осядет более 350 миллионов человек — это больше, чем все население США. В Индии — стране, о которой главный борец за ее независимость Махатма Ганди говорил, что ее душу надо искать в деревне, — будет насчитываться 68 городов с населением свыше миллиона человек, 13 — с населением свыше 4 миллионов и шесть мегаполисов с населением больше 10 миллионов. При этом в столице, Нью-Дели, будут проживать 46 миллионов человек — вдвое больше, чем в Австралии.

Какими же будут эти мегаполисы? Во многом особо гадать не приходится: они уже существуют, и, чтобы увидеть, что представляет собой скопление такого количества людей в одном месте, достаточно побывать в Мехико или Найроби. В Мумбае передвижение по городу — это непрекращающаяся битва. Люди, машины, такси, авторикши, такое экзотическое зрелище, как повозки, запряженные волами, или носильщики, из последних сил тянущие ручные тележки, набитые коробками, мешками, досками. Поездка в электричке в час пик превращается для горожанина в испытание на выносливость и ловкость: обычно в пространство, предназначенное для одной тысячи человек, втискивается до 4700. Люди висят на подножках, осваивая искусство спрыгивать, когда поезд въезжает на станцию, до того как следующая людская волна накатывается на вагон, чтобы заполнить каждый оставшийся миллиметр его пространства. Как справедливо отмечает писатель Сукету Мехта, Мумбай — это город, где всегда приспосабливаешься, теснишься и даешь место для другого человека. Ходьба — лучший способ передвижения в этом трафике.

Вися на подножке, цепляясь за косяк двери вагона, легко решить, что в мире многовато народу. Мегаполисы можно расценивать и как признак все более эффективного устройства нашей жизни, и как доказательство перенаселенности планеты. В 1789 году преподобный Томас Мальтус предупреждал: человечество обречено, если его численность достигнет миллиарда, поскольку «способность населения к приросту намного превышает способность земли давать человеку средства к существованию»3. В 1968 году в своей нашумевшей книге «Демографическая бомба» Пол Эрлих выступил с похожим призывом о помощи; первые издания этой книги начинались с фразы: «Борьба за обеспечение всего человечества продовольствием закончена. В 1970-х, несмотря на все принимаемые сегодня экстренные меры, сотни миллионов людей умрут от голода»4. Даже Джеймс Лавлок, создатель «гипотезы Геи», в 2009 году предостерегал, что «без сокращения численности населения планеты до одного миллиарда или меньше» нас ждет «множество смертей от голода и нехватки воды»5.

Однако не исключено, что города — это единственный наш выход из положения в свете таких пророчеств. В 1994 году американский журналист П.Дж. О’Рурк подсчитал: если бы плотность населения планеты была такой же, как в Манхэттене, «все человечество уместилось бы на территории бывшей Югославии»6, а она составляет менее 0,08% поверхности Земли. Сегодня населению нашего мира понадобится уже чуть больше места, но не больше, чем территория Никарагуа. Таким образом, проблему составляет не сама жизнь в условиях скученности, а то, как мы живем и как нам позволяют жить вместе.

Зачастую города заставляют нас говорить о перенаселенности, поскольку там активность множества людей наиболее заметна. Но именно город дает решение предполагаемой проблемы демографической «бомбы с часовым механизмом». Сама урбанизация, то есть перемещение людей из деревни в город, в будущем столетии послужит самым значительным фактором обуздания нынешнего неоправданно высокого прироста населения. По большинству прогнозов, население планеты будет расти, и в 2050 году его численность составит примерно 9 миллиардов человек, а доля горожан достигнет 70%. Это значит, что каждые 14-20 лет нас будет становиться на миллиард больше. Рост продолжится, достигнув пика где-то в 2100 году на уровне 10,1 миллиарда. После этого численность населения Земли начнет сокращаться.

В этих прогнозах учитывается множество факторов: так, нынешний экономический кризис уже влияет на ситуацию, поскольку в период рецессии рождаемость снижается. На нее самым серьезным образом воздействует и рост доли женщин в городах. В развитых странах проявлением этого процесса стал феномен «женщины-профессионала», выходящей замуж и рожающей детей уже в довольно зрелом возрасте.

В 2011 году выяснилось, что весьма популярный телесериал «Секс в большом городе» довольно точно отражает действительность. Если в штате Нью-Йорк незамужними были 34,8% женщин старше 15 лет, но в самом городе эта цифра возрастала до 41,7%. Было также подсчитано, что одиноких женщин в Нью-Йорке на 149,219 больше, чем мужчин-холостяков. В новаторской статье «Конец мужчин», опубликованной журналом Atlantic в 2010 году, Ханна Руазен продемонстрировала, как экономический спад 2008 года изменил структуру занятости: работающих женщин в Америке теперь больше, чем мужчин. Хотя малое число женщин в высшем руководстве компаний по-прежнему вызывает протесты, они сегодня «преобладают в колледжах и профессиональных училищах — на каждых двоих мужчин, получающих в этом году дипломы по специальности „деловое администрирование“, приходится три женщины. Из 15 категорий занятости, которые, по прогнозам, будут динамичнее всего развиваться в США в будущем десятилетии, во всех, кроме двух, преобладают женщины»7. Увеличение числа и роли горожанок — пожалуй, один из наименее обсуждаемых аспектов будущей урбанизации, а ведь влияние этого феномена ощущается не только в развитых странах. По всей планете те же требования обеспечения доступа к работе, контрацепции и более качественных медицинских услуг позволяют женщинам делать тот выбор, которого не существовало для них в деревне. Переезд в город дает женщине-мигранту немыслимые прежде возможности. В 2007 году Фонд ООН в области народонаселения опубликовал специальный доклад, где отмечалось, что «лучший рецепт жизни без нужды звучит по-прежнему — вырасти в городе»8.

Преимущества начинаются уже в юном возрасте — с доступа к образованию. В развивающихся странах доля школьниц среди девочек в возрасте 10-14 лет в городах на 18,4% выше, чем в деревне. В возрасте 15-19 лет эта цифра возрастает уже до 37,5%. Для молодых женщин еще одним препятствием на пути к самореализации становятся ранние браки, а они больше распространены на селе: так, в Бангладеш 71% женщин из деревни выходят замуж, не достигнув и 18 лет, тогда как в городах таких всего 31%. А в ходе социологического исследования, проведенного в трущобах Аддис-Абебы, выяснилось, что четверть девушек в возрасте от 10 до 19 лет перебралась в город, чтобы спастись от брака по принуждению.

Горожанки, даже живущие в трущобах, где бытовые условия и здравоохранение находятся на низком уровне, рожают меньше детей. В результате рождаемость в городе ниже, чем в деревне. Кроме того, там ниже и детская смертность. Там, где в 1950-х годах для полного воспроизводства необходимо было родить пять-шесть детей, через 20 лет эта цифра сократилась до 3,9, к 2000 году — до 2,8, а к 2008 году — до 2,6 (в развитых странах этот показатель составляет 2,1).

Когда много времени проводишь в аэропортах, возникает странное представление о мире. Глядя на карту основных маршрутов, исчертивших земной шар, кажется, что они похожи на паутину. Аэропорты — наглядный пример связей между городами. Приходилось ли вам когда-либо стоять перед табло в зале отлета и думать: «Куда мне отправиться сегодня?»

В третьем терминале аэропорта Дубая в четыре утра я испытал одно из самых странных ощущений за все время моих путешествий в период работы над этой книгой. Рядом со мной был киоск, где продавались газеты со всего мира, а вокруг текла бесконечная шумная людская река. Время здесь как будто исчезло: из-за множества людей, чьи биологические часы были настроены на разные часовые пояса, тот факт, что всего час назад наступил рассвет, казалось, терял всякое значение. Со своего места, читая газетные заголовки, я узнавал, что происходит во всех городах от Кейптауна до Лос-Анджелеса. Поскольку дело было в Дубае, я мог к тому же заплатить за газету в любой валюте — если меня устраивало получить сдачу в дирхамах.

Здесь же я мог купить последние книжные бестселлеры на множестве языков или лучшие французские вина в магазине с фотографией бутылки «Шато Петрюс» на витрине. Другие магазины под завязку забиты брендами класса люкс — от электроники до парфюмерии. Плакаты с супермоделями висят над стеллажами с эксклюзивной одеждой международных домов мод, ожидающей, когда ее запакуют и отвезут на другой конец света. Дорогие клюшки для гольфа сложены рядом с изображениями неестественно зеленых полей для гольфа — и это посреди пустыни, окружающей здание со всех сторон.

Терминал был построен в 2011 году. Это вытянутое здание с огромным закругленным потолком — третье по величине в мире. Завороженно бродя среди знакомых сетевых кафе и закусочных, я слышу вокруг разговоры на разных языках и представляю, как тысячи людей собираются вместе лишь на считаные минуты, а потом отправляются во все уголки планеты, чтобы никогда больше не встретиться друг с другом.

Терминал 3 аэропорта Дубая

Аэропорт — это спонтанный город, постоянно бурлящий, работающий на пределе ускорения. Когда я гуляю по терминалу в ожидании рейса домой, я всегда частично дезориентирован. Я не уверен, что понимаю суть этого места, столь отличающегося от любых общественных пространств, с которыми мы обычно сталкиваемся в городе. Оно кажется воплощением всех городов одновременно, но собственного «я» не имеет. Здесь нет ощущения истории, национальной принадлежности, характера: это потребительский ландшафт, не задерживающийся в памяти. И при этом аэропорт — важное место благодаря связи с сетью других аэропортов. Размеры аэропорта Дубая позволяют считать его мегаполисом: этот четвертый по величине международный пассажирский транспортный узел в мире только в 2011 году обслужил более 50 миллионов человек. А еще он напоминает о том, что любой аэропорт — это постоянное движение, это место, в высшей степени связанное с другими и обладающее совершенно особой силой за счет своего масштаба.

Если пугает идея мегаполиса, то что уж говорить о появлении мегарегионов — гигантских конгломератов крупных городов, — которые продолжат разрастаться в будущем. В ближайшие десятилетия мы увидим не только рост населения городов до 10 с лишним миллионов человек, но и появление сросшихся мегаполисов, формирующих мощные экономические центры влияния, намного превосходящие наше обычное представление о городе. Это, скорее всего, изменит наше представление о городской инфраструктуре, о том, как функционирует мегаполис. Мы будем судить о городе не по его внутреннему потенциалу, а — как аэропорт Дубая — по мощи его связей.

В 2007 году Ричард Флорида и его команда из Института проблем благосостояния имени Мартина решили взглянуть на снимки Земли из космоса ночью, чтобы выяснить не только где находятся крупнейшие мегаполисы, но и как они связаны с другими основными конурбациями. Сравнив эти данные с другой статистической информацией, например с объемом ВВП и численностью населения, они установили, что на планете насчитывается 40 мегарегионов. Кроме того, они определили, что эти мегарегионы — наиболее динамично развивающиеся зоны на планете (на их долю приходилось 23% ее населения, или 1,5 миллиарда человек) и к тому же самые продуктивные (66% общемирового производства и 86% инноваций). Мегарегион — это конечный результат эксперимента Джефри Уэста, изучавшего метаболизм городов и выявившего суперлинейную зависимость его эффективности от размера9.

Некоторые из этих мегарегионов известны уже давно. На связь между Вашингтоном, Нью-Йорком и Бостоном еще в 1961 году обратил внимание французский географ Жан Готтман: именно он придумал понятие «мегалополис» для обозначения города, который разросся настолько, что распространяется во все стороны за пределы имеющейся застройки. Готтман хотел предостеречь от чрезмерного, бесконтрольного развития городов. Сегодня, по данным организации America 2050, в США насчитывается 11 мегарегионов: «Аризонский солнечный коридор», включающий в себя Финикс и Тусон; «Каскадия», простирающаяся от Сиэтла до Ванкувера; города флоридского «Солнечного пояса» от Майами до Джексонвилла; «Передовая гряда», протянувшаяся вдоль южной части Скалистых гор от Денвера до Вайоминга; города у Великих озер, включая Чикаго, Торонто, Детройт, — до самого Буффало; побережье Мексиканского залива; «Северный коридор» от Нью-Йорка до Бостона; район Залива в Калифорнии; «Пьемонт атлантик» от Атланты до Каролины; южнокалифорнийская конурбация от Сан-Диего до Лас-Вегаса и «Техасский треугольник» Даллас-Форт-Уорт-Хьюстон.

Примечательно, что в большинстве случаев мегарегионы не зависят от границ не только штата, но и государства. По всей видимости, процветание той или иной местности в большей степени определяет ее причастность к мегарегиону, а не действия ее властей. В Европе вообще доходит до невероятного: власти предержащие решили акцентировать внимание на экономическом характере союза и определили два главных мегарегиона. Их названия мало что говорят экономистам: первый — Blue Banana — начинается в Ливерпуле и охватывает Лондон, Брюссель, Париж, Франкфурт, Мюнхен, Цюрих, а на юге доходит до Милана. Ему противопоставлен мегарегион солнечного пояса Golden Banana — он протянулся вдоль средиземноморского побережья от Северной Испании до Северной Италии.

Пожалуй, самую инновационную концепцию мегарегиона можно найти на чертежной доске датского архитектора Бьярке Ингельса — одного из самых оригинальных мыслителей в области проектирования городов. За свою недолгую карьеру Ингельс уже сумел побудить людей по-новому воспринимать городское пространство, в котором они живут. Его команда приобрела высокую репутацию благодаря, как он выражается, принципу «гедонистической экоустойчивости»: они проектируют здания, чья экологичность связана не с отказом от чего-то ради того, чтобы они стали «зелеными», а с тем, что их архитектура стимулирует наслаждение и повышает качество жизни. Воплощением этого стал дом 8 Tallet в Южном Эрестаде — пригороде Копенгагена. В комплексе-деревне, состоящей из расположенных друг над другом слоев, объединены жилье, торговые точки и офисные помещения. То, что они расположены поблизости, повышает эффективность их использования; кроме того, проект разрабатывался с учетом снижения «углеродного следа»: по всему комплексу можно проехать на велосипеде, ни разу не слезая с него.

Аналогичный «игровой» подход прослеживается в ингельсовском проекте Superkilen — парке площадью 33 тысячи квадратных метров с яркими пространствами, уникальной зоной отдыха для копенгагенской детворы. Ингельс учел, что по соседству с местом, отведенным под будущий парк, проживают представители пятидесяти этнических групп, и в результате собрал там уличные знаки, расцветки, даже крышки люков со всего мира. В длину парк около километра, он чем-то напоминает антураж знаменитого мультфильма «Желтая подводная лодка» и представляет собой «сюрреалистическое общемировое собрание атрибутов городского многообразия, отражающее подлинный характер своего района»10. Кроме того, Ингельс предложил построить в центре Копенгагена гигантский завод по выработке электроэнергии из отходов, который может также служить горным склоном с трассами для лыжников. Каждый раз, когда завод выбросит в атмосферу очередные 200 килограммов углеродсодержащих веществ, он будет выпускать кольцо дыма.

В 2010 году на Венецианской биеннале Ингельс анонсировал свою идею объединить столицу Дании Копенгаген и город Мальмё на юге Швеции. Сейчас эти два города связывает друг с другом Эресуннский мост с четырехполосной автострадой, переброшенный через восьмикилометровый пролив на искусственный остров Пеберхольм, откуда дальнейший путь продолжается по четырехкилометровому тоннелю. Мост, спроектированный Георгом Ротне, был открыт в 2000 году. Ингельс предложил построить вокруг пролива Эресунн город Loop City, чтобы Копенгаген и Мальмё были соединены в двух точках, формируя трансграничную «связку». Для Копенгагена это станет «предохранительным клапаном», позволяющим решить проблемы роста населения, расширения промышленного коридора, повышения мобильности и борьбы с климатическими изменениями. Проект включает в себя также новаторские архитектурные решения вроде «жилого моста», в который должны быть встроены квартиры и офисные помещения11. Ингельсовская концепция нового региона, преодолевающего государственные границы и водные преграды, — яркий пример того, как наши города — и их пределы — оказываются шире принятых определений и представлений о них.

Однако мегарегионы будущего нужно планировать; они не появятся сами по себе. Проекты «умной» инфраструктуры, связывающей городские центры, — вроде ингельсовского «жилого моста» — должны быть смелыми, продуманными, и их реализация, несомненно, потребует больших денег. Кроме того, подобные проекты способны вызвать политические споры, участники которых будут набирать очки, выдвигая подобные схемы или противодействуя им. Так, если деловые круги могут поддержать конкретный проект — например, строительство нового аэропорта, расширение дорожной сети, сооружение технопарка, — то зачастую следует ожидать нападок на него со стороны общественных организаций или местных жителей.

В Великобритании в последние годы строительные проекты нередко становятся мишенью для местных активистов, протестующих против перемен в своем районе. На сегодняшний день одним из наиболее острых вопросов является внедрение в транспортную инфраструктуру высокоскоростного железнодорожного сообщения. Новая ветка должна соединить столицу и второй по величине город Англии, Бирмингем, сократив время в пути между ними до 40 минут. Она сильно повлияет на развитие обоих городов: по прогнозам, в ближайшие 20 лет население Лондона должно увеличиться на 1,3 миллиона человек, в столице также появится до 730 тысяч новых рабочих мест, в основном в секторе услуг. Где будут жить все эти люди? При наличии скоростной магистрали часть этих рабочих мест смогут занять жители Мидленда; кроме того, Бирмингем поможет Лондону справиться с приростом населения за счет своего экономического потенциала. Возможен, однако, и другой вариант — Бирмингему будет трудно конкурировать с бурно развивающимся Лондоном.

Это не просто спор между поборниками мегарегионов и противниками перемен на местах. В глазах сторонников скоростной магистрали она представляет собой надежный объект для инвестиций, инфраструктурный проект, который можно сравнить с инициативами рузвельтовского Нового курса 1930-х годов. План поддерживает и экологическая организация Friends of the Earth, поскольку он позволит снизить выбросы углеродсодержащих веществ. Однако сооружение магистрали обойдется в 33 миллиарда фунтов стерлингов, будет завершено лишь к 2026 году и, как утверждают его противники, нанесет ущерб природе, обернется уничтожением деревень, а его экономическая полезность будет невелика. Нынешний спор обращает наше внимание на еще один результат роста мегаполисов и мегарегионов. Для политиков и градостроителей экономический потенциал городов стал важнее, чем дома и средства к существованию остальных жителей страны. Мегарегионы — это «сверхзаряженные» зоны творчества и продуктивности, но они имеют свою цену: речь идет не только о дорогостоящей транспортной инфраструктуре, но и об интересах тех, на ком эти преимущества сказываются негативно.

Напрашивается вопрос: а нужны ли теперь городам государства? Появляется все больше признаков того, что города стремятся к независимости от собственного окружения, — у Лондона, Парижа и Токио куда больше общего друг с другом, чем с Великобританией, Францией и Японией соответственно. Если меня спрашивают, откуда я родом, я чаще всего отвечаю «из Лондона», а не «из Британии». Что же мы теперь — в первую очередь горожане, а не патриоты?

Мой родной город стал «мировым»: он не только часть глобального рынка, но и принимает людей из всех уголков планеты. Сегодня до 40% лондонцев — не белые британцы, а представители иных этнических групп; в городе говорят на 300 языках. Я сталкиваюсь с этим культурным многообразием ежедневно. В 1923 году в соседнем Уэмбли прошла «Имперская выставка», демонстрировавшая чудеса из разных британских колоний. Сегодня же это самое многообразное сообщество в Европе. Если раньше Лондон был «столицей мира», то сегодня он — целый мир в одном городе.

В моем собственном квартале живет многочисленная ирландская община — ирландцы перебрались сюда еще в XIX веке, устроившись работать на железной дороге. В конце моей улицы стоит католическая церковь; по воскресеньям там всегда полно людей. Через дорогу от церкви расположилась мечеть — в нее ходит столько народу, что местный совет уже тревожится о дефиците парковочных мест. Есть у нас и индийский культурный центр. В соседнем квартале обосновались афганцы; они держат магазины на главной улице района. Ежедневно в любую погоду у строительного склада собираются рабочие из Восточной Европы, надеясь завербоваться на одну из многочисленных строек города. Так необъятность глобализованного рынка переплетается с замысловатыми особенностями местного уклада.

Мы живем в эпоху гипермобильности, и лучше всего это видно на наших улицах. Жизнь уже не определяется исключительно местом рождения, и, чтобы найти работу, зачастую приходится отправляться в путешествие — порой дальнее. Если раньше это означало поездку на дилижансе из провинции в столицу, то теперь — перелет через океаны и государственные границы. Таким образом, формирование мегаполисов, мегарегионов и мировых городов будет происходить не где-то далеко, а прямо вокруг вас. Но мировой город совершенно нам непривычен: он требует нового уровня социальной толерантности и смешения людей. В результате город становится не просто тиглем, где встречаются и смешиваются разные культуры, а местом, где рождается нечто совершенно новое.

За последние несколько десятилетий Лос-Анджелес превратился в город латиноамериканцев. По данным переписи 2010 года, 47,7% его жителей составляют выходцы из Латинской Америки и испаноязычные американцы; белых неиспанского происхождения насчитывается 27%, черных — 8,7%, а азиатов — 13,7%. Как отмечает ведущий специалист по городской социологии Саския Сассен, город нивелирует серьезнейшие различия внутри этой группы: Лос-Анджелес часто называют вторым по величине городом Мексики, но и сальвадорцев там проживает больше, чем в самом Сальвадоре. Причем эти группы смешиваются между собой: 14% проживающих в Лос-Анджелесе мексиканцев состоят в браке с представителями других национальностей (в Нью-Йорке и Майами эта цифра возрастает до 50%). Община латиноамериканцев становится «городом в городе», но одновременно Лос-Анджелес все больше латиноамериканизируется, тем самым меняя образ жителя Южной Калифорнии.

В своей книге «Магия урбанизма» Майк Дэвис показывает, как латиноамериканская община изменила географию Лос-Анджелеса, создав собственный анклав в центре, в бывшем главном промышленном районе, тогда как в долинах, на побережье и окрестных холмах большинство жителей по-прежнему составляют «англосаксы». Кроме того, латиноамериканская община концентрируется в определенных отраслях городской экономики: секторе услуг, общепите, легкой промышленности, жилищном строительстве. Районы, где живут латиноамериканцы, меняются: магазины и улицы становятся другими, из окон грохочет музыка, фастфудом торгуют прямо на тротуарах. В пригороде Саутгейт отличия проявляются даже в расцветке домов. Кроме того, община способствует появлению альтернативных общественных пространств: в ткань города теперь вкраплены placitas — маленькие площади. Дэвис отмечает:

Вся Латинская Америка стала динамо-машиной, вновь зажигающей огни на темных пространствах североамериканских городов. В архитектурных и градостроительных вузах ведется много абстрактных разговоров о необходимости «реурбанизации» американских городов, но мало кто замечает, что иммигранты из Латинской Америки и Азии уже осуществляют ее в огромных масштабах 12 .

Нынешний Марсель — французский порт на Средиземном море — первый город Европы, где большинство населения составляют мусульмане. Это произошло в результате значительной иммиграции из Северной Африки и стран Магриба. Давно уже ходит шутка: Марсель — это первый африканский этап знаменитого ралли «Париж-Дакар». Но, гуляя по городу, подмечаешь не только эту особенность. Оказавшись в районе Старого порта летом 2012 года, я почувствовал, что Марсель ищет новую идентичность сразу на нескольких разных уровнях. К тому времени его уже объявили «культурной столицей Европы» 2013 года, и город активно к этому готовился. Исторический центр, некогда славившийся «колоритом запущенности», превращался в крупнейшую пешеходную зону Европы. Старые здания — символы былого величия — подновляли и чистили. Марсель — оживленный порт, видавший лучшие дни, — преобразовывался в «исторический заповедник», отринувший последние десятилетия своей истории.

Но буквально по соседству, поднявшись из центра к площади Нотр-Дам-дю-Монт, можно было увидеть совершенно иное пространство. У подножия холма выстроились марокканские лавки, где громоздились горы оливок и продавцы совками отмеряли разноцветные пряности. Чуть дальше обнаружился магазин тканей, набитый до самого потолка рулонами ярко окрашенного сукна из Центральной Африки. В ожидании вечера у небольшого кафе, специализирующегося на кухне островов Зеленого мыса, разжигали мангал.

Очевидно, находясь в центре, нельзя было увидеть всю палитру города — новый Марсель рождается на периферии, в пригородах. Тем не менее даже здесь возникало ощущение, что новый город прорастает из ткани старого, что иммигранты используют и адаптируют традиционные общественные пространства в поиске компромисса с европейским укладом. В таких уголках Марсель представал не французским или африканским городом — это было нечто промежуточное.

Именно это энергичное смешение культур пробуждает гений мегаполиса. По мере того как мы становимся все более мобильными, город обрастает связями по всему миру, а по мере укрепления этой сети связей он начинает вырабатывать собственную идентичность. Именно это имела в виду Саския Сассен, говоря о «глобальном городе». Глобализация сплачивает горожан: у тех, кто живет в городах, больше общего, чем у людей за его пределами. Существует набор норм, кодекс поведения горожанина, «паспорт», позволяющий переезжать из одного города в другой, с востока на запад, не меняя свои привычки. По мнению Сассен, «глобальный город» — это порождение глобализованной экономики: ощущение принадлежности к породе горожан определяется нашим местом на мировом рынке, от которого зависят наше поведение, надежды и страхи. Величайшие города мира — Лондон, Нью-Йорк и Токио — превратились в «один транстерриториальный рынок»13.

Таким образом, формирование этой всемирной сети городов не обходится без последствий, ведь мегаполис — это не только смешение культур, но и среда, влияющая на рынки. Возьмем связь между выселением людей во Флориде и результатами дефолтного свопа по проблемным кредитам — этот непонятный для обычного человека финансовый инструмент был разработан для страхования рынка субстандартной ипотеки — в банках разных стран. Семья взяла кредит, чтобы купить собственный дом, стать частью определенного сообщества. Однако ее обязательство оплатить заем и график платежей объединили с аналогичными обязательствами других семей, фирм и учреждений, а затем перепродали их в виде «пакета», где рискованные ставки якобы уравновешиваются более надежными инвестициями. После 2008 года, когда семьи вдруг оказались не в состоянии выполнять свои обязательства, по мировой финансовой системе прокатилась шоковая волна. От нее не уберегся ни один из участников этой системы трансакций.

Глобальная система отличается высоким уровнем взаимозависимости, и даже в отсутствие таких потрясений, как мировой финансовый кризис, мы можем убедиться на другом примере, как происходящее в одном городе может воздействовать на другой. Белье и хлопчатобумажные изделия для ряда ведущих предприятий розничной торговли центральных районов Лондона и Нью-Йорка изготавливаются в Бангладеш, в городе Читтагонг. Производство перенесли туда еще в 1960-х годах, когда заказывать эти товары на фабриках в Брэдфорде на северо-западе Великобритании стало слишком дорого. С 2010 года работники бангладешских текстильных фабрик, снабжающих такие сетевые магазины, как Walmart, Tesco, H&M, Zara, Carrefour, Gap, Metro, JCPenney, Marks & Spencer, Kohl’s, Levi Strauss и Tommy Hilfiger, ведут борьбу за повышение минимальной зарплаты. Незадолго до этого правительство увеличило минимальную оплату труда с 25 до 45 долларов, но рабочие утверждали, что владельцы фабрик не выполнили это решение. Уже как минимум один из заказчиков начал искать новых производителей в Китае и других странах, где издержки ниже, а трудовых конфликтов меньше. Производство одежды приносит Бангладеш до 10 миллиардов долларов ежегодно, и правительство страны полно решимости сохранить конкурентоспособность этой отрасли. Результатом стали стычки, забастовки и острые споры: рабочие пытаются защитить свои права, даже если это подрывает их собственную конкурентоспособность на рынках сбыта14.

Эпоха, когда мир был разделен на «развитые» и «развивающиеся» страны, подходит к концу. Последствия кредитного кризиса 2008 года для городов всей планеты приводят нас к весьма отрезвляющим выводам о состоянии мировой экономики. Если говорить о ведущих городах мира, то темпы роста Нью-Йорка, Токио, Лондона (0,35, 0,6 и 0,8% соответственно) практически равны нулю; слово «развитый» стало почти синонимом слова «застойный». В других случаях, как мы видели, например в городах «ржавого пояса» вроде Детройта или постсоветских государствах Восточной Европы, порой наблюдается сокращение численности городского населения. В то же время темпы развития таких городов, как Карачи в Пакистане (4,9%), Луанда в Анголе (4,7%) или Пекин (4,5%), показывают, что в ряде регионов мира урбанизация проходит с впечатляющей скоростью.

В обозримом будущем города вроде моего родного Лондона и Нью-Йорка продолжат лидировать в экономике; в остальном же «группу главных городов» ждут перестановки. В 2012 году риелторская фирма Knight Frank и Citibank подготовили «Доклад о благосостоянии», где представили «первую десятку» самых значимых городов мира в настоящее время и спрогнозировали ее состав через 10 лет. Эта версия демонстрирует быстрое «движение на восток»:

Лондон находится в выгодном положении, поскольку предлагает за свои блага наиболее выгодную цену. Будучи финансовой и юридической столицей, он привлекает многие крупные учреждения, а также состоятельных людей, пользующихся преимуществами необременительных налоговой политики и регулирования, и высококвалифицированных работников сектора финансовых услуг. Но богатые приезжают в Лондон не только из-за выгодного режима налогообложения для тех, кто не живет в нем постоянно: сюда едут за модой и культурными событиями, а также за удобством. Богатым нравится там бывать, вкладывать в него деньги, делать покупки. Таким образом, Лондон извлекает выгоду не только из увеличения своей доли на мировых финансовых рынках (с 2% в 1998 году до 3,7% в 2008-м), но и из своей развитой и открытой культуры.

Впрочем, все может измениться. Как явствует из «Доклада Онор Чэпмен», подготовленного в 2012 году группой ведущих компаний в области управления земельными ресурсами, в течение ближайших 10 лет Лондону нужно будет предпринимать меры для сохранения своей конкурентоспособности. Авторы доклада предупреждают: чтобы подкрепить свое мировое лидерство, городу следует привлекать новые отрасли промышленности. Озабоченность вызывают также низкие стандарты образования в самом городе, что затрудняет создание собственной «экономики знаний», высокие цены на недвижимость и провал амбициозных планов жилищного строительства, проблемы с инфраструктурой, например с железными дорогами и аэропортами, растущий разрыв между политическими потребностями города и страны в целом, неспособность занять лидирующие позиции в сфере экологичного развития16.

В частности, конкурентоспособность Лондона приходится оценивать в сравнении не только с традиционными соперниками, например Амстердамом, Парижем и Нью-Йорком, но и с некоторыми развивающимися экономиками, темпы роста которых выглядят куда более динамичными; в особенности это касается быстро трансформирующихся городов Китая. По некоторым оценкам, в начале 2012 года в городах КНР проживало 691 миллион человек — почти вдвое больше, чем в середине 1980-х (389 миллионов). Иными словами, каждый 25-й житель планеты сегодня — это человек, за последние 30 лет перебравшийся в один из китайских городов. И этот процесс будет продолжаться. К 2030 году горожане составят 70% населения Китая (для сравнения: в 1990 году их было 26%). Эта огромная масса людей рассредоточена по 800 с лишним городам, и, как ожидается, ежегодно она будет увеличиваться на 15-20 миллионов человек. В результате государство каждый год должно обеспечивать жильем столько же людей, сколько проживает в Большом Чикаго.

Китайцы строили впечатляющие города задолго до того, как в Европе соорудили первый частокол с воротами. Свидетельства о существовании первых городов относятся к эпохе династии Шан (около 1600 года до н. э.): достаточно вспомнить археологические находки в Баньпо. С тех пор иероглиф cheng («стена») стал обозначать еще и город. Первые китайские города также отличались высокой степенью символизма в проектировании. Так, Чэнчжоу (нынешний Лоян), основанный князем Чжоу-гуном в 1136 году до н. э. в качестве священного города, строился в соответствии со сложными принципами космологии, чтобы небесный порядок обеспечивал такое же равновесие на земле. Проект был столь удачен, что концепция князя, вошедшая в ранний памятник китайской литературы «Чжоули», много веков оказывала влияние на градостроительство в Поднебесной империи.

Как видно из описания Пекина, сделанного Марко Поло 2500 лет спустя, китайский город всегда отличался строгой регламентацией. Помимо небесного порядка, при строительстве имперской столицы учитывались и другие концепции устройства Вселенной и системы предсказаний — И-цзин, фэншуй и геомантия, — чтобы соответствовать жесткой социальной иерархии. Эта ситуация сохранялась до появления европейских купцов в XIX веке, когда экономические требования международной торговли заставили Китай принять иноземцев с их системой городского планирования.

Иностранные поселения появились в Шанхае в 1840-х годах, после Первой опиумной войны, превратив его порт в перевалочный пункт для товаров из разных стран. Это повлияло не только на сам порт, но и на весь город: чужеземцы принесли с собой свой образ жизни и обычаи. Бунд — широкая набережная реки Хуанпу — превратился в своеобразную выставку достижений европейской архитектуры. Французская концессия, участок земли, переданный под управление Франции в 1849 году, приобрела известность своими магазинами и зданиями своеобразной эклектичной архитектуры, где смешалось все — от колониально-плантационного стиля до ар-деко, выстроившимися вдоль проспектов, обсаженных платанами.

В эпоху Мао Шанхай оставался крупным торговым городом — и рассадником радикальных идей. Впрочем, революция не слишком повлияла на его городскую ткань. С 1949 года и до конца 1970-х Шанхай принес в казну более 350 миллиардов юаней налоговых поступлений, но 99% этой суммы государство распределило между малыми городами в глубине страны. Лишь в 1980 году был дан старт новой эпохе ускоренного развития. В этом году центральное правительство решило открыть для иностранных инвестиций четыре города «второго эшелона» — Шэньчжэнь, Чжухай, Шаньтоу и Сямэн. Четыре года спустя к списку «открытых городов» добавилось еще 14, включая Шанхай. В 1970-2000-х годах характер городской экономики Китая изменился: если раньше 70% населения было занято в государственном секторе, то теперь эта доля снизилась до 25%; частный сектор, напротив, необычайно разросся — он поглощает уже не 4,7, как прежде, а 20,8% трудовых ресурсов. В город потекли иностранные капиталы, — по одной из оценок, с 1992 года объем инвестиций составляет до 10 миллиардов долларов в год. Экономика Шанхая переживала бурный рост — на 15% в год. В 2011 году его ВВП достиг пика — 1,92 триллиона юаней. Но эти успехи предъявляют городу и огромные требования. В 2000-2010 годах население Шанхая увеличилось на 13%, превысив 23 миллиона. Среди этих людей 9 миллионов мигрантов, живущих и работающих в городе в обход системы прописки.

Процесс урбанизации уже повлиял на уровень профессионализма и творческого потенциала в Китае, и это становится дополнительной угрозой для традиционных центров вроде Лондона. В новых мегарегионах вокруг Пекина, Шанхая и Гонконга проживает 25% населения страны, но производят они 68% всей продукции народного хозяйства КНР. Хотя зачастую считается, что этот рост связан исключительно с промышленностью, это не так: китайский сектор креативной экономики растет быстрее, чем ВВП. В 2007 году ВВП Пекина, Шанхая и Шэньчжэня вырос соответственно на 12,3, 13,3 и 15%, а креативный сектор трех городов продемонстрировал рост в размере 19,4, 22,8 и 25,9% соответственно. Отчасти это стало результатом государственной политики создания «креативных кластеров» — «кварталов культуры» в рамках существующих городов — наподобие Tech City.

Это дает положительный обратный эффект: творчество способствует инновациям, в результате чего появляется динамичная площадка, популярность которой растет и которая сама представляет собой готовый рынок сбыта. С 1996 по 2001 год количество зарегистрированных в этих городах патентов — один из показателей творческой силы мегаполиса — выросло на 400%. В 2008 году в Пекине было зарегистрировано не меньше патентов, чем в родном для Microsoft Сиэтле, а Шанхай по уровню креативности сравнялся с Торонто. Как и в Амстердаме XVII века, новообретенная промышленная мощь Китая порождает подлинную культурную революцию. Некоторые наблюдатели, например Ричард Флорида, считают: должно пройти около 20 лет, прежде чем у Китая появится собственный Стив Джобс или Билл Гейтс. Но 20 лет — не такой уж большой срок; значит, нужные семена уже посеяны.

Если судить по Шанхаю, то картина будущего городов весьма неоднозначна. Это лишь один из примеров взрывного роста китайских городов и попыток авторитарного режима с их помощью обеспечить преобразование экономики. О Шанхае, Пекине и Ухане знают все, но растут и города, о которых мы никогда не слышали. В 1970 году в Китае было 170 городов; сегодня их 700, из них 160 с лишним имеют население свыше миллиона — в США таких городов только девять, а в Британии четыре. Быть может, сухие цифры изменят то, как функционируют города?

Начавшееся в 1980-х годах возрождение Шанхая — это длительный период «созидательного разрушения»: город не просто разросся за свои прежние пределы, его сносили до основания и одновременно отстраивали заново. В 1990-х в Шанхае из-за сноса и перестройки домов было выселено больше людей, чем во всех США за 30 лет; общая площадь разрушенного жилья в 1992-2004 годах составила почти 86 миллионов квадратных метров. Утверждалось также, что в районе Пудун, который стал новым центром города, сосредоточено до половины всех имеющихся в мире кранов.

Именно в этом районе, на месте бывших рисовых полей к востоку от реки Хуанпу, в 1980-х годах впервые начала воплощаться мечта властей о современном городе; сам Дэн Сяопин назвал этот район «головой дракона». На этих заброшенных сельскохозяйственных землях должен был родиться новый город, состоящий из «зоны обработки экспортных товаров Цзиньцяо», «зоны свободной торговли Вайгаоцяо» и, самое главное, «финансовой и торговой зоны Луцзяцзуй», а также глубоководного порта с выходом на реку Янцзы для доставки произведенных на предприятиях города товаров в другие страны.

Центром мегаполиса должен стать Луцзяцзуй — «золотая зона», отданная капиталу. Было решено: если рынок открывается для иностранных инвесторов, то и проектирование района следует доверить иностранным архитекторам. Сначала прошли консультации с командой французских градостроителей во главе с Жозефом Бельмоном, который сыграл ключевую роль в разработке «больших проектов» Франсуа Миттерана в 1980-х годах — при этом предложения местных проектировщиков мэр Шанхая Чжу Жунцзи попросту игнорировал. Однако власти не хотели доверять планировку района только одному бюро: они предпочитали держать все под контролем, привлекая при этом зарубежный опыт и внимание международного сообщества.

Бельмон составил список восьми ведущих архитекторов, которым было предложено присоединиться к консультациям: это были Ренцо Пиано, Жан Нувель, Норман Фостер, Кадзуо Синохара, а также Ричард Роджерс, Тойо Ито, Доминик Перро и Масси-милиано Фуксас (только последним четверым в 1992 году показали будущую строительную площадку, где уже шла подготовка к сносу, с вертолета и поручили представить свои предложения). Однако власти не стали принимать какой-то один план, а взяли все лучшее из каждого проекта и механически соединили — по сути, подняли на щит символы мегаполиса, не думая о концепции, позволяющей совместить все эти элементы в одно целое.

Луцзяцзуй — это не город, а лес знаковых для бизнеса «икон», венцом которых стала телебашня Pearl of the Orient, высящаяся у излучины реки. Эта «жемчужина» высотой 467 метров, спроектированная специалистами из Шанхайского восточнокитайского института архитектуры и дизайна и внешне напоминающая Эйфелеву башню, стала первым небоскребом, вонзившимся в небо над новым районом в 1993 году. С тех пор Пудун превратился в полигон для градостроительных экспериментов — не только в плане грандиозных построек, но и в сфере инфраструктуры, которая подвергается суровой проверке на прочность из-за быстро увеличивающегося числа автомобилей. Помимо метро, способного сегодня перевозить 1,4 миллиона пассажиров в день (его пропускную способность планируется увеличить в пять раз), Шанхай может похвастаться самой скоростной железной дорогой в мире, построенной для соединения центра с постоянно расширяющейся периферией.

Шанхай, как и Дубай, представляет собой пример создания «глобального города» с чистого листа. Во всем этом нет ничего органического, спонтанного. Возьмем, к примеру, проспект Столетия, начинающийся у башни Pearl of the Orient и протянувшийся на 5 километров на восток. Перед началом его застройки гонконгский архитектор Тао Хо предупреждал: следует избегать соблазна и не воспринимать современный урбанизм как простое собрание высоких зданий, — но шанхайские проектировщики совершили именно эту ошибку. В результате главная артерия города напоминает не яркий оживленный центральный район, а сочетание техасской автострады со спесивым высокомерием парижской улицы Риволи. Несмотря на предостережения, городские власти пожелали, чтобы их проспект был «на метр шире Елисейских Полей»17 и застраивался впечатляющими небоскребами. Но в результате не возникла высокая плотность застройки, как в Манхэттене, не появилось захватывающего сочетания оживленных улиц и делового квартала, ощущения, будто весь мир собрался здесь, чтобы делать дело. Вместо этого здания упорядочиваются и разделяются общественными пространствами, где никто никуда не торопится, — да и людей в рабочее время почти не видно. Высота строений обусловлена не жесткой конкурентной борьбой за пространство района, а желанием каждого проектировщика создать нечто заметное. Сам проспект имеет 100 метров в ширину, там есть восемь полос для автотранспорта, четыре велодорожки и настолько широкие тротуары, что на них разбивают скверы и размещают произведения уличного искусства, чтобы у людей не возникало ощущения потерянности на этих пространствах.

Проспект Столетия — прямая противоположность Гудзон-стрит Джейн Джекобс, и, наверное, он никогда не обретет сложности, необходимой подлинной городской среде. Многие даже задаются вопросом: может, это просто пригородный технопарк, перенесенный в городской центр? Или иной тип урбанизма, новая китайская модель, и чуждой она кажется только уроженцу Запада? Но какое место во всем этом занимают люди?

По мере того как недвижимость в Шанхае дорожала, на рынке жилья и на остальных рынках начался бум. Начиная с 1990-х годов немало людей было переселено из старых домов в центре города, чтобы расчистить место для офисных помещений: им предоставляли жилье в новых многоквартирных зданиях. Теперь они живут не в индивидуальных домах, а «друг над другом», так что почти 50% населения города обитает всего на 5% его территории. Население Шанхая, однако, продолжало расти, и даже эти башни уже не могли удовлетворить растущий спрос. В 1980 году в городе насчитывалось 121 здание выше восьми этажей; к 2005 году их количество возросло до 10,045. Этот новый «вертикальный» способ обитания повлиял и на взаимодействие между людьми: уличную жизнь нужно было заменить новыми общественными пространствами.

С 1999 года жилой фонд Шанхая ежегодно увеличивается на 20 миллионов квадратных метров, в том числе и за счет разрастания города во всех направлениях. Один из соответствующих планов, реализация которого началась в 2006 году, предусматривал строительство на окраинах Шанхая целого крупного города и девяти поселков с совокупным населением в 5,4 миллиона человек. С центром эти новые поселения свяжет скоростная железная дорога. Кроме того, в следующем десятилетии планируется построить еще 60 новых поселков, рассчитанных на 50 тысяч жителей каждый.

В обоснование проекта «Один город, девять поселков» планировщики заявляли, что сами проекты должны подтверждать статус Шанхая как «глобального города», и проектирование всех девяти поселков поручили иностранным фирмам из разных стран. Так появились поселки в разных национальных стилях: например, Темза-Таун в новом районе Сунцзян, расположенный в 40 километрах от центра, напоминает образцовую английскую деревню в стиле Тюдоров — с булыжными мостовыми и красными телефонными будками. Спроектировавшее его архитектурное бюро Atkins Design утверждает, что ему удалось «вместить в один строительный проект, рассчитанный на пять лет, целых пять столетий британской архитектуры»18. Этим тема «глобального города» не ограничивается: она доводится до гротеска в «немецком поселке» Антинг, построенном рядом с «шанхайским международным автомобильным городом», где находится завод Volkswagen и трасса «Формулы-1»: эту «немецкую деревню» спроектировал Альберт Шпеер-младший, сын любимого архитектора Гитлера. «Шведский поселок» Лодянь находится рядом с заводом Volvo и выполнен в утрированном североевропейском стиле — градостроители поставили там даже копию статуи Русалочки из Копенгагена. Другие поселки следуют испанским, голландским, итальянским и американским мотивам.

В то же время массовая жилая застройка подчеркивает сложности шанхайского «урбанистического чуда». Если облик поселений «Одного города, девяти поселков» тщательно продумывался проектировщиками, то строили все это фирмы-спекулянты, а потому результат обладает рядом заметных изъянов. Так, в Антинге большинство домов в нарушение китайских традиций стоят не на оси восток-запад. С Темза-Тауном до сих пор нет регулярного железнодорожного сообщения, и потому он обычно пустует, лишь по выходным наполняясь посетителями, приезжающими туда, чтобы пофотографировать «кусочек Англии». Зачастую у иностранных проектировщиков не было нормального контакта с застройщиками-китайцами, и из-за низкой квалификации строителей и некачественных материалов многие дома пошли трещинами еще до завершения проекта. Возмущенные голландские архитекторы даже вышли из проекта в знак протеста.

Фантазия на британскую тему — поселок Темза-Таун с птичьего полета

И что, это наше будущее? Хотя мы с восхищенным трепетом наблюдаем за экономическим взлетом Китая, может, стоит поискать другие образцы для подражания? Ведь непонятно даже, как себя вести в этих гибридных, гиперсовременных цитаделях. Шанхай соответствует критериям мегаполиса по масштабу своих строительных проектов, гигантским размерам инфраструктуры и населения, но обладает ли он достаточной сложностью, чтобы стать провозвестником нового городского образа жизни? В китайском языке есть понятие «сучжу», обозначающее воспитание всех хороших качеств, которыми должен обладать «новый горожанин». Но как определить эти качества, необходимые для процветания в мегаполисе?

С такой быстрой трансформацией городской жизни Запад не сталкивался с XIX века — времен бурного развития промышленных городов вроде Манчестера или Чикаго. На своей улице в пригороде Лондона я ощущаю угасание этой исторической эпохи. Несмотря на постоянное новое строительство и совершенствование инфраструктуры, Лондон или Нью-Йорк вряд ли будут разрастаться и меняться, как раньше. Но порой сообществу нужно время, чтобы приспособиться к переменам вокруг.

Глядя из окна на дома на противоположной стороне улицы, я думаю: они, вероятно, были бы уместны в Темза-Тауне. Эти здания аккуратно построены, с заимствованием элементов архитектуры стиля Тюдоров, но из материалов XX столетия. Они проектировались и строились, чтобы привлечь представителей недавно сформировавшегося среднего класса, желавших обзавестись просторным индивидуальным жилищем, откуда можно было бы быстро добраться на работу на поезде. Внешний облик зданий напоминал о первом «золотом веке» Англии — временах Елизаветы I, Шекспира и сэра Фрэнсиса Дрейка — и должен был вернуть нации уверенность в себе в условиях решительно меняющегося мира. Шанхаю, чтобы подчеркнуть преемственность собственной истории, свою культуру и значимость, прошлое не требуется: он заимствует что-то в разных странах, осовременивает и «локализует».

Но позаимствовать «уличный балет» он не в состоянии. Дома на моей улице, несмотря на их архитектурную схожесть, — это территория многообразия, и, по мере того как кто-то в них въезжает, кто-то перебирается в другое место, а кто-то умирает, мы постепенно учимся общежитию, вырабатываем кодекс поведения, включающий слабые связи, добрососедство и определенное взаимное доверие. Мы замечаем, когда соседи что-то перестраивают и фасад здания одевается в леса. Мы принимаем их посылки, если почтальон не застал никого дома. Мои дети играют вместе с детьми из других семей. В июне 2012 года соседи праздновали юбилей: улицу перекрыли с двух концов, поставили в середине длинный стол и угощали всех чаем. Именно небольшие любезности и знаки внимания, что мы оказываем друг другу, поддерживают жизнь города. Новым сообществам — наподобие тех, которые родились в рамках плана «Один город, девять поселков», — еще предстоит найти собственную хореографию, соответствующую ритмам времени и своеобразию гения места, подобно тому как я прислушиваюсь к меняющемуся темпу «балета» у себя за дверью и веду себя соответственно.

В этом суть взаимоотношений между местом, которое мы называем домом, и глобальными изменениями, преобразующими город: это не два разных, несоприкасающихся мира, а нечто неразрывно взаимосвязанное. Сегодня то, что происходит где-то очень далеко, влияет и на нашу улицу. Механизм города делает нас частью большой сети, но это должно поощрять нас не к «уходу в себя», а к тому, чтобы быть настоящими горожанами.