Где-то в середине парка Хай-Лайн я нашел скамейку в тени, чуть в стороне от главной дороги, и присел на минуту понаблюдать за прохожими. Это одна из радостей, что дает нам город: возможность посмотреть на других, на семьи, прогуливающиеся вместе, на неугомонных детей, бегущих впереди чинных взрослых, на пары, увлеченные разговором и никого не замечающие вокруг, на людей, любующихся цветами и растениями и беседующих о садоводстве. В эти короткие моменты с вами никого нет рядом, поток людей превращается в ручеек, и кажется, что вы остались наедине с собой. В такие минуты забываешь, что город может быть суровой, даже опасной средой.

Покинув парк Хай-Лайн на южном выходе у Гансворт-стрит и спустившись на уровень улицы, я вновь оказался в толпе. Отсюда пешком можно было быстро добраться до Челси, куда я направился, чтобы совершить паломничество к дому номер 555 по Гудзон-стрит, где Джейн Джекобс писала «Смерть и жизнь больших американских городов». Каких-то конкретных ожиданий у меня не было, но разочарования я не испытал.

Гуздон-стрит оказалась больше, чем я воображал; машин в это утро было мало, но становилось ясно, что движение здесь довольно интенсивное. Бар White Horse обнаружился на своем месте — слегка обшарпанный, как и подобает памятнику богемной ночной жизни. Сам зал мало изменился, если судить по фотографиям Джекобс, сидящей у стойки. За столиками, вынесенными на улицу, было полно людей: они болтали и выпивали, наслаждаясь теплой погодой. На противоположном конце квартала расположилось мексиканское кафе — буквально один небольшой прилавок. Чего только не было на этой улице: шеренга магазинчиков с пестрыми тентами, велосипеды, пристегнутые к фонарным столбам, пара садовых скамеек у одного магазинчика манила отдохнуть в тенечке, а у витрины собачьей парикмахерской примостился на тротуаре стол со стульями. С прачечной соседствовал суши-бар, а за ним располагалось агентство недвижимости.

Дом номер 555 ничем не выделялся среди остальных. На нем не было таблички или мемориальной доски в честь его выдающейся обитательницы (в Лондоне такую табличку непременно повесили бы). На первом этаже в витрине небольшого магазина выстроились рядком стеклянные подсвечники ручной работы, а над ними рекламный слоган: «Цветы вянут, шоколад тает, а подсвечник останется с вами». Входная дверь еще менее примечательна — только три медные цифры, немного криво привинченные над косяком. Впрочем, по-моему, именно в таком месте и должна была жить Джейн Джекобс, которая подняла на щит обыденное, вроде ничем не примечательное, но своеобразное. Дом в очередной раз напоминал, что даже величайшие города зиждятся на таких местах, что эти пространства — мерило успеха города. Именно благодаря уличной жизни город — столь подходящая среда для человека.

Дом номер 555 по Гудзон-стрит

В 2004 году Джейн Джекобс закончила книгу «Впереди Средневековье» — как оказалось, свою последнюю1. К тому времени она давно уже переехала из Нью-Йорка в Торонто, чтобы двоих ее сыновей забрали на Вьетнамскую войну. В Канаде Джекобс продолжала отстаивать свою концепцию городской жизни и сыграла важную роль в кампании протеста, увенчавшейся отменой планов по строительству скоростной автострады Спадина, а также боролась за обновление района Сент-Лоренс в Торонто. Она приняла участие в острой дискуссии о суверенитете Квебека, утверждая, что городам следует все больше отделяться от государств.

Однако в последней книге Джекобс выражен неожиданно пессимистический взгляд на будущее; это призыв спасти себя, пока не поздно. Так, она предсказывает распад сообществ, из которых состоит город. По мнению Джекобс, первопричины этих проблем не обязательно связаны с самим городом: все дело в упадке семьи, угасании науки в наших университетах, поскольку студентам нужны дипломы, а не знания, превращении экономики в «науку номер один», из-за чего все идеи должны быть продуктивными, переходе власти к крупным корпорациям и, наконец, как она выразилась, в культуре сиюминутного удовлетворения. Хотя эти факторы не порождены городом, они с особой наглядностью проявились в обветшании городской ткани и неэффективности инфраструктуры. Из-за неспособности градостроителей, ученых и политиков заметить признаки упадка город становится опасным местом.

Лучше всего этот прогноз подтвердился во время аномальной жары в Чикаго в 1995 году, когда за неделю от тепловых ударов, обезвоживания и отказа почек погибли более 730 человек — и это несмотря на предупреждения метеорологов и СМИ о наступлении опасных погодных условий. В те раскаленные дни больницы не справлялись с наплывом пострадавших. В тщетной попытке помочь владелец парка грузовиков-рефрижераторов предложил свои машины для хранения трупов, но вскоре обнаружил, что они наполнялись телами бедняков, больных и престарелых, и это было для него невыносимо. Позднее вскрытие показало, что в основном гибли старики, страдавшие от жажды или от жары в своих квартирах без кондиционеров, — соседи никакой помощи им не оказали.

После кризиса рабочая группа Центра по контролю и профилактике заболеваний облазила весь город в поисках причин столь высокой смертности, надеясь не допустить повторения этой катастрофы. Результаты были вполне предсказуемы: люди погибли потому, что не обратились за помощью или не нашли себе укрытие от жары. По сути, как указала Джекобс, авторы доклада обвинили самих погибших в том, что они не покинули собственные квартиры, не запаслись водой и не позаботились, чтобы их кондиционеры работали. Джекобс излагает альтернативную версию событий, основываясь на данных Эрика Клиненберга, который провел собственное, независимое от официального исследование этой погодной аномалии. Он сосредоточился не на ошибках отдельных людей, а выяснил, какие районы больше всего пострадали от этой катастрофы. К примеру, в районе Норт-Лаундейл на 100 тысяч жителей приходилось сорок погибших, а в Саут-Лаундейле — только четыре. В чем причина?

Клиненберг проанализировал различия между двумя районами и обнаружил, что главную роль в трагедии сыграли изъяны среды обитания, а не ошибки отдельных людей. Так, Норт-Лаундейл переживал упадок: там старикам было просто некуда податься — ни магазинов, ни парков, ни мест для собраний. В районе отсутствовало функционирующее сообщество, которое могло бы позаботиться о самых не защищенных перед лицом беды. Проблемы у этого района возникли уже давно и поддавались системному анализу: многие жители перебрались в пригороды, а на их месте не появились новые. Владельцы местных магазинов, столкнувшись со снижением спроса, также вывели отсюда свой бизнес. Когда «глаз» на улице стало меньше, ослабло и чувство общности. Клиненберг показал: винить следует не людей, а сообщество в целом. Почему району позволили прийти в упадок? Кто следил за этим? И кто закрывал на это глаза?

Если начистоту, то такие кварталы мы можем обнаружить и у себя, в любом городе. Это не трущобы, но они переживают трудные времена. Уровень преступности там повышается. Уличная ткань истрепалась чуть больше, чем следует, магазины закрываются, а в районную библиотеку перестали заходить читатели. Слишком часто мы бездействуем, пока сообщество не «взорвется» бунтом или не произойдет какая-нибудь катастрофа. Но может быть, уже вообще слишком поздно? Не свершились ли уже пророчества Джекобс о пришествии новой «темной эры»?

Пожалуй, все-таки нет.

Зачастую размышления о более совершенном городе называют утопическими мечтаниями, но этот сияющий мираж не оставляет воображения очень многих градостроителей, политиков и архитекторов. Сама «Утопия» Томаса Мора была завуалированной издевкой над местом, которого не существует, в отличие от «евтопии» — идеального мегаполиса. Этот идеал принимал целый ряд форм: о нем шла речь в «Государстве» Платона, коммунистической теории Карла Маркса и «Праве на город» Анри Лефевра, чьи труды — это попытки разными способами построить совершенное общество на основе созданных человечеством структур власти, составляющих город. Теоретики градостроительства вроде Патрика Геддеса, Ле Корбюзье и Эбенизера Говарда тоже надеялись найти способ построить материальное воплощение рая на земле. Для экономистов город — это идеальный рынок, где торговля способна процветать: по мнению некоторых, это равносильно полной свободе и обмену без каких-либо ограничений, другие же считают, что он требует законов и регулирования. В то же время для мыслителей вроде Скотта Бернхэма город — если он правильно устроен — обладает способностью поощрять и формировать взаимное доверие. Как мы видели, в истории есть немало примеров, когда города строились так, чтобы менять наше поведение — подавлять революции, делать нас рациональнее, побуждать целоваться, — но результаты планировки были неожиданными. Даже сегодня находятся архитекторы и политики, считающие, что с помощью правильного проектирования можно привить нам экологичный образ жизни, сделать здоровее, умнее — и даже счастливее.

Способы нашего общежития меняются с веками, и это оказывает огромное влияние на то, как мы взаимодействуем и ведем себя друг с другом. В Нью-Йорке, направляясь к югу по Гудзон-стрит, все время вспоминаешь, что Манхэттен застраивался еще в XIX веке, в соответствии с «решетчатой» планировкой, принятой в 1811 году. Глядя вверх, замечаешь на крышах кирпичных зданий водонапорные вышки: их начали устанавливать после того, как изобретение Элиши Отиса — безопасный лифт — впервые позволило архитекторам проектировать дома выше пяти этажей. Такие же творческие и технические инновации можно заметить в Лондоне времен сэра Джозефа Базэлджета, Париже времен барона Османа, Бостоне после пожара 1872 года, Сан-Франциско, поднятом из руин после землетрясения 1906 года. Эти города были порождением мечтаний инженеров. Сегодня мы имеем не меньше прав, чем эти мастера Викторианской эпохи, на переосмысление города. Но мы не должны повторять их ошибки.

Если викторианцы видели в городе проблему, которую можно решить с помощью строительства и развития инфраструктуры — внедрения железных дорог, лифтов и канализации, — то сегодня мы воспринимаем наш город иначе: как сложную, взаимосвязанную среду, формируемую вокруг людей. Кроме того, в отличие от мегаполисов прошлого, нынешний город — это не головоломка, нуждающаяся в рационализации и упорядочивании. Наоборот, нам нужно понимать, что его природа сложна, и следовать этому непредсказуемому ритму, а не бороться с ним. Тот факт, что мы живем на грани хаоса, не должен мешать нам мечтать о более совершенном городе. Глубже поняв город, мы можем сделать его лучше. Мегаполис помогает нам проявить наши лучшие качества: в нем мы начинаем доверять друг другу и думать не только о себе, становимся частью большого и сложного целого.

Покидая Гуздон-стрит, я думал о том, чему именно Джекобс научила меня: важны люди и то, как им позволено взаимодействовать, общаться и завязывать контакты. А еще важное мерило энергетики городской жизни — это улица. Если мы в состоянии осмыслить улицу, у нас появится надежда перестроить жизнь города на благо всем, напоминает Джекобс.

Наконец я дошел до Вашингтон-сквер, центра Челси, где Джейн Джекобс участвовала в первой своей кампании против методичных усилий Роберта Мозеса по перекройке города под логику автомобиля. Там мне показалось, что мир стал целостным. Два джазиста энергично дули в свои инструменты, парочки валялись на траве, не обращая внимания на окружающих. Группа молодых студентов раздавала бутылки с холодной водой. Другая группа разбила палатку возле арки и объясняла новую схему проката велосипедов от Citibank всем желающим подписаться за нее. Служащие, вероятно пришедшие в обеденный перерыв из близлежащего университетского комплекса, неторопливо жевали бутерброды. На скамейках спали двое людей, но их никто не сгонял. Кроме того, казалось, на площади собрались люди со всех концов планеты, напоминая, что Нью-Йорк — это один из главных городов мира.

В таком месте можно мечтать об идеальном городе, не теряя связи с реальностью и не впадая в утопизм. Воспринимая город на этом — локальном — уровне, осознаешь, что перемены возможны, что каждый человек в состоянии что-то сделать. Именно на этом уровне можно вести борьбу за местный общественный сад, как в Ист-Виллидже; именно в таком масштабе осуществлялись наиболее успешные попытки вернуть к жизни городские кварталы Детройта; именно желание изменить ситуацию снизу побудило Колина Бивена присоединиться к Американской партии «зеленых» и начать свою кампанию в Бруклине. На этой основе, как показывает деятельность сайта Betterblock.org, можно добиться потрясающих результатов: быстрого распространения нужной информации, расширения связей и превращения окраин в город, налаживания диалога между улицей и мэрией.

Но было бы неверно отрицать, что город может быть и противоположностью Утопии: история учит нас, что мечты об идеальном мегаполисе порой оборачиваются ужасными неприятностями. В городе рождаются многие инновации и экономические механизмы, способствующие обогащению людей, но также существуют чудовищные неравенства и нищета. История знает немало взлетов и падений городов; глядя на развалины Урука или бедственное положение Дхарави, остается лишь гадать, какую роль в этих катастрофах сыграли невезение или плохое управление. Впрочем, к простым ответам надо относиться с крайней осторожностью. Проблему трущоб не решить, отдав ее на откуп рынку, — выход нужно искать внутри самого сообщества.

Наша жизнь и деятельность протекают на локальном уровне, но нельзя быть близорукими: мир за пределами нашего района меняется с головокружительной быстротой. Самое важное: необходимо признать, что западная модель — отнюдь не единственный путь развития города XXI века. Сегодня градостроителям, политикам и теоретикам урбанизма следует искать решения местных проблем не только в Америке или Европе. Как мы видели на примере Сонгдо и Масдара, последние технические новшества проходят испытание отнюдь не в Старом или Новом Свете, а деловыми центрами будущего станут Сингапур и Шанхай. Самые актуальные политические модели управления городом тоже рождаются не в США и Европе, а в Латинской Америке — в Сантьяго, Куритибе, Рио-де-Жанейро, Боготе, Медельине. Тем временем Пекин, Мумбай, Найроби, Дакка, Исламабад и многие другие города Азии и Африки становятся центрами самой масштабной миграции в истории человечества. Это гигантское переселение людей порождает проблемы в сфере здравоохранения, жилья, экологической устойчивости и равных возможностей, но одновременно смещает баланс влияния в мире в сторону от традиционных центров. К концу столетия эта трансформация, возможно, произведет настоящую революцию в нашем восприятии города.

Тем не менее, несмотря на вызванный переменами ажиотаж, чтобы воплотить в жизнь мечту о новом городе, мы можем и должны решить три главные проблемы: экологической устойчивости, доверия и равенства. Впрочем, самое удивительное, что эти три фактора неразрывно связаны: город не станет «зеленым» без взаимного доверия и большего равенства; равенства не добьешься без доверия, да и сам город без доверия не может существовать. Доверие — это процесс, вырастающий из малых жестов, повседневных проявлений добрососедства. Начав с этого, мы можем начинать мечтать о реализации всего остального.

Именно в таком городе я хочу жить. И на такое будущее стоит надеяться.