Площадь Силикон-Раундэбаут. Я выхожу из метро, подсознательно ожидая увидеть нечто вроде «Крепости уединения» из фильмов о Супермене — дворец с хрустальными шпилями, тянущимися к лондонскому небу. Ведь это место должно стать центром активности, ядром будущей столицы. В ноябре 2010-го премьер Дэвид Кэмерон торжественно объявил здесь о начале реализации проекта Tech ^у, призванного превратить эту часть Восточного Лондона, протянувшуюся от Шордитча и со временем включившую в себя Олимпийский парк в 5 километрах к востоку от Стрэтфорда, в европейскую столицу высоких технологий. В своей речи он рассказал о том, что может предпринять государство для формирования новой динамичной экономики, основанной на знаниях и творчестве, способной бросить вызов всему миру:

Сейчас ведущим «инкубатором» высоких технологий и инноваций в мире является Кремниевая долина. Но нет никаких причин, по которым она должна оставаться гегемоном. Поэтому следует задаться вопросом: где у нее появятся конкуренты? В Бангалоре? Хэфэе? Москве? Сегодня я хочу сказать: если мы обретем решимость действовать и поймем, что для этого нужно, одним из таких конкурентов станет Лондон 1 .

Площадь Силикон-Раундэбаут

Поднимаясь на улицу, я сгораю от любопытства: что же здесь изменилось с тех пор, как я жил в этом районе 15 лет назад? Тогда это был запущенный «медвежий угол»: хотя по соседству располагался финансово-деловой квартал, район влачил жалкое существование. Когда-то здесь было скопление предприятий легкой промышленности — фабрик, мастерских, складов, — но затем все это было заброшено и пришло в запустение; в элегантных особняках расположились мелкие мастерские с потогонной системой. По ночам находиться здесь было небезопасно. Но даже в этом состоянии район сохранял живость, и можно было заметить семена грядущих перемен. Сейчас, гуляя по улицам, я поражаюсь, как мало они изменились внешне, но атмосфера стала иной — здесь воцарился дух целеустремленности. Замечаю, что ироничное панно рядом с автомобильным «кругом» — одна из ранних работ уличного художника Бэнкси, изображающая Траволту и Джексона в костюмах героев «Криминального чтива», но с бананами вместо пистолетов в вытянутых руках, — теперь закрашено. Вместо него поблизости появилась большая надпись на стене, словно подытоживающая нынешнее состояние района.

«Перемены» — надпись, отражающая положение дел. Рядом с Силикон-Раундэбаут

Обходя круглую площадь, я останавливаюсь перед витриной фирмы What Architects, где выставлены макеты, остроумно сделанные из кубиков «Лего». На Леонард-стрит рассматриваю наружную рекламу жилого комплекса с характерным названием «Электронный город»: будущим жильцам обещают самое современное оборудование, сауну и круглосуточное дежурство консьержа. Кроме того, повсюду натыкаешься на кофейни; все сети общепита борются за помещения в этом уголке города. Похоже, кофеин — это топливо новой эпохи: первую промышленную революцию питал уголь, а сегодняшняя «креативная экономика» работает на двойных эспрессо. Ощущение такое, будто история повторяется: если появление первых кофеен в XVII веке предвещало зарождение глобализации, то их нынешнее поколение возвещает пришествие информационной эпохи.

Между кофейнями 1600-х годов и местами вроде Силикон-Раундэбаут можно провести много параллелей. Первые кофейни становились информационными и биржевыми центрами, создавая форум новой городской, творческой экономики. Именно там встречались на равных люди из разных концов города, там шел обмен сведениями о том, какие корабли и с каким грузом зашли в Лондонский порт, там была создана первая фондовая биржа, составлен первый страховой лист, там можно было прочесть свежую газету. Там рождались клубы, разворачивались политические дебаты, там заканчивали свои «университеты» те, у кого не было времени на учебу. В кофейнях проходили аукционы, судебные процессы и даже научные эксперименты.

О связях между творчеством и городом стоит поразмыслить: зачастую считалось, что вдохновиться на создание нового человек может, только когда остается один, в тишине, но история учит, что лучшие идеи нередко рождаются из сложности городской жизни. Можно ли считать город местом, стимулирующим творчество? И откуда возникают плодотворные идеи?

Как мы знаем, известный американский писатель Джонатан Франзен работал над романом «Поправки» за столом, приставленным к голой стене, отключив интернет и даже для пущей сосредоточенности иногда надевая повязку на глаза. Ему требовалась полная изоляция; у других творческое настроение возникает за столиком в Starbucks — но в обоих случаях вдохновение связано с городским шумом или его отсутствием. Возьмем другой пример: экономист Адам Джефф изучал, каким образом расположенные рядом технологические компании влияют друг на друга и как происходит «перехлест знаний» при такой близости. Выяснилось, что, когда конкуренты находятся рядом, это способствует творчеству и само это место превращается в кластер инноваций.

Если города представляют собой естественную среду для инноваций, то можем ли мы способствовать этому процессу? И как это лучше всего сделать? Влияет ли правительство на развитие инициатив вроде Tech City — ведь район площади Силикон-Раундэбаут привлекал творческие компании задолго до того, как туда прибыл Дэвид Кэмерон со своей «королевской конницей»? Дает ли развитие творческого города экономические дивиденды или нам стоит остерегаться вкладывать деньги в проекты, которые могут оказаться дорогими в обслуживании и ненужными, — ведь бывает, что город преобразует сама культура, превращая его из тихой заводи в культурный «магнит»?

За последние два десятка лет немало городов занялись собственным ребрендингом под лозунгом «творческого города». По состоянию на 2011 год, политику поощрения творчества проводят как минимум 60 городов в разных странах; только в Британии их наберется до двух десятков. В этих случаях город рассматривает культуру как средство повышения собственной известности и совершенствования своей экономики. Авторы проекта Liverpool One попробовали возродить заброшенный район Альберт-Док, создавая там развлекательные центры, музеи и современные жилые комплексы (эта идея встретила неоднозначную реакцию), в надежде, что люди снова захотят жить и бывать там. В Берлине при благоустройстве Паризерплац, вдоль которой раньше проходила стена, разделявшая ГДР и ФРГ, была поставлена сложная задача привлечь толпы туристов и одновременно превратить это место в достопримечательность общенационального значения, символ воссоединения страны. Многие из этих новых планов рассчитаны на достижение «эффекта Бильбао».

В конце 1980-х годов столица Страны Басков Бильбао отнюдь не возглавляла список культурных центров Европы. Это был обветшалый промышленно-рыбацкий город на северном побережье Испании, где безработица составляла 25%, а доходы от туризма были ничтожны — в город приезжало не более 100 тысяч человек в год. Как заметил архитектор-куратор Теренс Райли, «о Бильбао никто не слышал и не представлял, где он находится. Никто даже не знал, как правильно писать его название»2.

Казалось бы, не самое подходящее место для строительства масштабного объекта высокотехнологичной модернистской архитектуры и размещения одного из лучших в мире собраний современного искусства. Но благодаря решимости и тщательному планированию местным властям удалось убедить Фонд Гуггенхайма поделиться своей коллекцией и организовать конкурс, в котором приняли участие ведущие архитекторы мира. Затем для здания музея было выбрано место, где раньше находился крупнейший сталелитейный завод Испании, обслуживавший судостроительную промышленность и несколько десятилетий как выведенный в Азию.

В конечном итоге победил проект лос-анджелесского архитектора Фрэнка Гери, и результатом стала постройка, напоминавшая не столько здание, сколько вихрь сверкающих изгибов стекла и стали. Музей Гуггенхайма в Бильбао можно назвать архитектурным аналогом Мэрилин Монро, исполняющей песню «Happy Birthday» в своем белоснежном платье. Этот проект, стоивший более 100 миллионов долларов, мог реализовать лишь полный решимости город. Помимо архитектурного символа — музея, муниципалитет создал транспортную инфраструктуру — новый аэропорт и метро, а также улучшил ситуацию с санитарией и чистотой воздуха в городе, чтобы сделать новую достопримечательность еще привлекательнее.

Когда оказываешься в этом городе впервые, здание музея, спиралью вкручивающееся в небо над окружающими домами, производит потрясающее впечатление. Бильбао уже привык к толпам туристов и начинает чувствовать себя в новом статусе вполне комфортно — пожалуй, даже воспринимает свою популярность как нечто само собой разумеющееся. Река Нервьон, петляющая вокруг музея, стала чище, а на ее берегах разбиты бульвары, центральные улицы расширены и превращены в пешеходные зоны, усеяны бутиками и кафе. Граффити на стенах больше нет. Музей принес пользу всему городу. Проект оказался настолько удачным, что окупился всего за семь лет. В 2010 году, несмотря на мировой экономический кризис, количество туристов в Бильбао продолжало расти и достигло 954 тысяч, из них не менее 60% составляли иностранцы. Регион получил от туризма дополнительный доход в 213 миллионов евро, местные власти — 26 миллионов евро налоговых поступлений, а около 3 тысяч местных жителей — рабочие места. Таким образом, появление Музея Гуггенхайма позволило вдохнуть в город новую жизнь.

«Эффект Бильбао» многие пытались повторить, но мало кому удавалось превзойти оригинал. Он возвестил о начале эпохи «архитекторов-суперзвезд», которым заказывали строительство броских культурных объектов, способных вывести второстепенные и третьестепенные города в число мировых центров. Рост туризма и доходов, возрождение гордости жителей за «малую родину» — важные факторы, заставившие многие города проделать тот же трюк, — но результаты были неоднозначными. Подобные грандиозные проекты повышают статус архитекторов с именем — Гери, Фостера, Хадид, Мейера, Колхаса, Либскинда, — но не всегда обеспечивают расцвет самого города. На каждую Сиднейскую оперу, чьи белоснежные крыши-паруса приобрели такую известность, что стали символом всей Австралии, приходится свой Национальный центр популярной музыки в Шеффилде.

Этот новый центр, строительство которого профинансировала Национальная лотерея, выделив 15 миллионов фунтов стерлингов, должен был стать памятником британской поп-музыке. Шеффилд — один из ее малоизвестных, но важных центров: в нем появились рок-группы Def Leppard, Goths, Cabaret Voltaire, синти-поп-коллективы 1980-х годов Human League, ABC и Heaven 17, а также кумиры брит-попа Pulp, эстрадный певец Ричард Хоули и группа Arctic Monkeys. Поэтому он казался самым подходящим местом для прославления местных талантов, и организаторы заказали архитектурному бюро Brandon Coates Associates здание, которое должно было немедленно стать его символом. Оно напоминало четыре соединенных друг с другом металлических барабана.

Впрочем, главным изъяном проекта была не архитектурная составляющая, а бизнес-план — первоначальная оценка количества посетителей оказалась сильно завышенной: владельцы ожидали, что за год в музее, открывшемся в марте 1999 года, побывает 400 тысяч человек. За первые семь месяцев, однако, Центр посетили только 104 тысячи человек, пресса стала называть этот проект «белым слоном» — ненужным и дорогим в содержании подарком, и управление музеем было передано PriceWaterhouseCoopers с поручением найти способ сократить расходы. В июне 2000 года проект закрылся; убытки составили миллион фунтов. К 2003 году здание было передано студенческому союзу Шеффилдского университета Хэллама.

Подобные неудачи не удерживают развивающиеся города от попыток превратиться в культурную столицу. Однако в этих случаях творческий подход легко спутать с тем, что публицист Деян Суджич называет «комплексом монументальности» — стремлением с помощью архитектуры показать всему миру, как влиятелен и богат город.

В январе 2007 года власти Абу-Даби запустили проект Saadiyat Island, который должен был превратить ОАЭ в культурный центр. На церемонии рядом с членами королевской семьи стояли многие ведущие архитекторы мира. Гери привлекли для проектирования филиала Музея Гуггенхайма в Абу-Даби, надеясь, что он сможет повторить свой успех в Бильбао. На групповом фото можно также увидеть Заху Хадид, которой поручили художественный центр, французского архитектора Жана Нувеля, прославившегося проектом Исламского центра в Париже, — он занялся музеем классического искусства (возможно, он станет филиалом Лувра). Завершает картину Морской музей по проекту Тадео Андо. Строительство комплекса планируется закончить в 2017 году.

Хотя многие участники проекта видят в нем возможность использовать искусство и культуру для преодоления границ между цивилизациями, нетрудно догадаться, что его главная цель — не творчество, а деньги туристов. На острове Саадият отведены участки под отель Hyatt, клуб Monte Carlo, комплексы вилл на пляже Mandarin Oriental и St Regis. Один из девелоперов, Барри Лорд, поясняет: «Туристы, которые путешествуют, чтобы посмотреть объекты культуры, богаче, старше, образованнее и больше тратят. С экономической точки зрения здесь все обоснованно»3. С этим трудно не согласиться, и такая модель действительно сработала в Бильбао, но это не единственное определение творческого города, и такой путь не обязательно указывает на то, что город обретет значение в будущем.

Вспомним исследование Джефри Уэста о метаболизме города. Собрав все возможные данные о городской жизни, Уэст и его коллеги из Института Санта-Фе обнаружили, что в плане размера и производства город подчиняется суперлинейному закону прибавления энергии. Иными словами, если город увеличился в десять раз, определенные его показатели повышаются по сравнению со стартовым уровнем в семнадцать раз. По мнению ученых, это относится к экономической мощи города, его энергоэффективности, даже уровням преступности и заболеваемости. Как ни странно, тому же закону подчиняется и творческая активность города: «Зарплаты, доходы, внутренний продукт, объем банковских вкладов, степень инновационности, исчисляемая количеством новых патентов и занятостью в креативных секторах, — все это демонстрирует сверхлинейное увеличение при увеличении размеров города»4. Так сложное переплетение связей между людьми, сосредоточение идей и знаний превращается в эффективный инкубатор инноваций. Жизнь в городе, в толпе, не прибавляет ума каждому из нас по отдельности, но способна существенно повысить наш коллективный творческий потенциал.

Город — это идеальная лаборатория инноваций: поскольку в нем живет много людей, возрастает и вероятность того, что именно здесь новые идеи будут рождаться в большем количестве. Впрочем, дело не только в численности населения, но и в плотности связей между людьми. Сеть «слабых связей», благодаря которой горожанину легче найти работу и труднее оказаться в одиночестве, также становится мощным локомотивом инноваций. Хорошие идеи зачастую рождаются не из размышлений наедине с собой, а из обмена мнениями, из столкновения двух постулатов, высекающего искры новизны; это смутные догадки, дремавшие много лет, которые обкатываются и изучаются в новом свете, моменты озарения, неожиданно формирующие симбиоз, результат помощи, оказанной тебе в нужный момент.

Кроме того, в городе есть многообразие и конкуренция — идеальная почва для превращения семян в цветущие побеги успеха. Именно это Адам Смит называет невидимой рукой капитализма: рыночный спрос на новое, стремление поставщика снизить издержки и увеличить прибыль всегда стимулировали творчество. Конкуренция движет инновациями, поисками новых горизонтов или усовершенствований, качественно меняющих ситуацию. Но главное, одни хорошие идеи порождают другие, творчество развивается по спирали. Так было всегда, и в этом одна из причин, по которым люди продолжали покидать родные дома, отправляясь в опасное путешествие, рисковали всем, чтобы сколотить в городе состояние и создать репутацию. Возьмем, к примеру, Амстердам, некогда крупнейший город мира.

XVII столетие стало золотым веком Амстердама в результате случайности, стечения временных и географических обстоятельств. Столица Голландии, крупнейшей из провинций Республики Соединенных Провинций Нидерландов, он обладал идеальным географическим положением в самом центре формирующегося Атлантического региона, служа мостом между ганзейскими городами на севере и Средиземноморьем на юге. Он стала узловым пунктом морской торговли, рынком, где продавалось золото из Нового Света, пряности, привезенные португальскими кораблями с Востока, венецианские украшения, английская шерсть, французские вина и лионские шелка, древесина из северных лесов, польская пшеница, прибалтийская сельдь и пенька для канатов, металлы, доставляемые по суше из Германии, и даже такая нежная диковина, как тюльпаны из Константинополя.

И вот одним июньским утром 1634 года корабли, вернувшиеся с Востока, показывают привезенные товары на пристани перед отправкой на биржу:

326 733 ½ амстердамских фунта малаккского перца; 297 446 фунтов гвоздики; 292 623 фунта селитры; 141 278 фунтов индиго; 483 083 фунта саппанового дерева; 219 027 предметов китайской фарфоровой посуды; еще 52 ящика корейского и японского фарфора; 75 больших ваз и горшков с сушеными кондитерскими приправами, в основном имбирем; 660 фунтов японской меди; 241 изделие тонкого японского лака; 3989 необработанных алмазов большого размера; 93 шкатулки жемчуга и рубинов; 603 тюка выделанных персидских шелков и полушелковых тканей; 1155 фунтов китайского шелка-сырца; 199 800 фунтов кандийского сахара-сырца5.

Амстердамские купцы изобрели новые формы бизнеса: создавали акционерные общества, например Ост-Индскую компанию, чтобы совместно нести риски, связанные с долгими, дорогостоящими плаваниями, и делить получаемые доходы. В результате их деловая активность приобрела масштабы, прежде доступные лишь королям. Ост-Индская компания, учрежденная в 1602 году, уже через 20 лет контролировала большую часть торговли азиатскими пряностями, создав фактории в Индонезии, а затем построив порты в Малайзии, на Цейлоне, Индийском субконтиненте, в Таиланде, Японии и материковом Китае. К 1650 году это была самая богатая корпорация мира: она имела флот из 190 кораблей, собственную армию, а дивиденды по акциям составляли 40% годовых.

Со временем амстердамские предприниматели поняли, что можно извлечь дополнительную выгоду, если их город будет не только торговать сырьем, но и обрабатывать все то, что доставляется в порт: из шерсти делали ткани, из металла ковали и отливали изящные изделия. Затем появилось банковское дело, а за ним на авансцену выступил самый ценный из всех товаров: информация. Амстердам стал не только товарной, но и интеллектуальной биржей. Купцы искали коммерческую выгоду, интеллектуалы — новые истины в постоянно меняющемся мире, и в результате инновации и творчество переплетались, сталкивались, цвели пышным цветом.

План Амстердама в XVII веке

Сегодня, гуляя по Амстердаму, последствия этого творческого «взрыва» можно разглядеть в амбициозной сети каналов. Город, выросший на болотистых берегах реки Амстел, имеет систему концентрических каналов, окружающих центр. Они были прорыты в начале XVII века в ответ на динамичный рост города и служат доказательством, что сама земля, на которой он стоит, стала результатом новых изобретений и творческих идей.

Это отразилось и в архитектуре того времени. Живший в XVII веке путешественник Мельхиор Фоккен не уставал поражаться: «Все дома здесь высокие... у них по два, а то и три и даже четыре этажа; громадные подвалы забиты товарами. Внутри этих домов полно бесценных украшений, так что они напоминают не жилища купцов, а королевские дворцы»6. У горожан были деньги на амбициозные строительные затеи: купеческие дома из кирпича и камня высились над водами каналов. Фасады отличались скромной отделкой: в этом проявлялась сдержанность приверженцев кальвинизма — учения, сплавившего в единое целое принципы религии, торговли и добропорядочного поведения. Строились в этот период и крупные общественные здания: мэрия, биржа, величественная площадь Нового рынка, возникшая вокруг Весовой палаты. Все эти новые здания, воплощавшие в камне величие города, были выполнены в новом стиле голландского барокко — своеобразном толковании великолепия римской архитектуры, адаптированном к североевропейскому вкусу. Это было зримое доказательство того, что город способен воспринять чужие идеи, адаптировать их, видоизменить и сделать своими.

Но бизнес не делается в вакууме: большинство лучших идей приходит из неожиданных источников, из случайных связей. Так было и в Голландии XVII века: погоня амстердамских купцов за прибылью обернулась настоящей творческой революцией. По мере того как в Амстердам стекались люди со всех концов Европы, чтобы воспользоваться преимуществами биржи, менялся и сам город. Нормой стала молчаливая веротерпимость: если люди молились своим богам не на публике, их никто не трогал. В результате в Амстердаме нашли убежище евреи, которых подвергали гонениям в Португалии и Испании. Французские и фламандские протестанты, изгоняемые из родных мест, тоже стремились на север в надежде обрести спокойную жизнь. В город переселялись английские пуритане после Реставрации, там укрывались радикальные мыслители, ищущие политического убежища. На улице Аудезейдс Ворбюргвал голландский купец-католик построил часовню под крышей собственного дома — позднее она получила название «Храм Господень на чердаке». В этом смешении народов, религий и обычаев все были равны на торговой площадке, но в то же время она создавала в обществе определенную сложность, связи и структуры, превращавшие город в мощный локомотив ценных идей.

Помимо первой фондовой биржи, Амстердам дал миру новые методы бухгалтерии и банковского дела, финансовые инструменты для операций с ценными бумагами, банкноты и векселя, системы кредитования, которые мы используем и поныне. Но эти инновации имели не только прикладное значение, их дух пронизывал весь город. Амстердамские кораблестроители создали новый тип судна — флейт, способный нести максимальный груз за счет сокращения числа пушек на борту, а для облегчения труда и снижения издержек на рабочую силу изобрели канатно-блочные гидравлические механизмы. Новые товары из Южной Америки стимулировали развитие технологий рафинирования сахара и металлургии. Одновременно рост городов и необходимость кормить их увеличившееся население требовали усовершенствований в области земледелия и молочного животноводства.

Владычество над морями способствовало изобретательности юристов: так, пытаясь застолбить права Голландии на чужие земли, уроженец Амстердама Гуго Гроций заложил основы международного права. Мореплавание также побуждало ученых к исследованиям в области астрономии, измерения времени, навигации: в результате начали создавать и совершенствовать телескопы и микроскопы, карты звездного неба и способы прогнозирования движения планет, шлифовки линз, развивать часовое дело, а инженеры пытались найти механическое решение проблемы долготы. Новые приборы позволяли людям видеть дальше, четче и глубже, разглядывать то, что было недоступно простому глазу; это стимулировало потрясающие открытия в химии, биологии, астрономии, инженерии, микробиологии, энтомологии и геологии.

Революция происходила и в культуре, процветавшей благодаря новым идеям, заносившимся в этот порт вместе с огромным количеством свободных денег, которые надо было на что-то тратить. Богачи Амстердама буквально помешались на живописи; даже крестьяне вкладывали деньги в произведения искусства. Особой популярностью пользовались натюрморты, портреты и жанровая живопись — тем более если они были выполнены такими мастерами, как Рембрандт ван Рейн и Франс Хальс; а Ян Вермеер, живший в близлежащем Делфте, казалось, умел превратить даже самую будничную сценку в шедевр.

Спрос на искусство отразился и в потоке печатной продукции, сопровождавшем поворотный момент в издательском деле и литературе. Здесь обмен и «торговля» идеями происходили в атмосфере свободы, позволившей Джону Локку создать свои работы о терпимости, основах государства и сути знания, здесь же Рене Декарт, изгнанный из Франции, написал свое «Рассуждение о методе», а Бенедикт Спиноза поразил мир «Богословскополитическим трактатом», который, несмотря на крайне неблагожелательный прием, не был запрещен. Здесь, на мощенных булыжником улицах, протянувшихся вдоль каналов, зарождалась первая информационная революция.

Эти энергию и новаторство, что витали в воздухе над каналами и площадями Амстердама XVII столетия, можно сегодня ощутить на Силикон-Раундэбаут. Мегаполис обладает уникальной способностью рождать новые идеи, совершенствовать и адаптировать существующие, перекрестно опылять удачные мысли. Веками город был идеальным местом для открытий и изобретений. Но у Силикон-Раундэбаут есть одно достойное упоминания отличие.

Бродя по Амстердаму 350 лет назад, мы бы непременно заметили, что большинство деловых операций в городе касалось обмена зримыми предметами. Из складов доносился запах пряностей, носильщики на тележках везли товары из купеческих домов в лавки, из фургонов выгружались тюки тканей; в Шордитче же почти все трансакции невидимы глазу. Фабрики переоборудовали, и на месте станков мерцают ряды компьютеров Apple. Конвейер уступил место управлению проектами методом критического пути; изобретения теперь происходят не в мастерской, а в облачных сервисах; инженеры вместо балок и шестеренок оперируют языком XML, программами Adobe Flash и Mathematica.

В индустриальную эпоху мы делали вещи и ими торговали; в информационную — создаем и продаем идеи. Как отмечает автор термина «креативная экономика» Джон Хоукинс, «творчество и экономика — понятия отнюдь не новые, новизна заключается в характере и масштабах взаимосвязей между творчеством и экономикой»7. В 2001 году, по оценкам Хоукинса, товарооборот «креативного бизнеса» в мировом масштабе составлял 2,2 триллиона долларов, а рос он на 5% в год. Он почти не ошибся: из всех сфер мировой экономики этот сектор меньше всего пострадал от кризиса — в 2008 году его оборот достиг 592 миллиардов долларов — вдвое больше, чем в 2002 году, а среднегодовой рост составил 14%. Экономика знаний заставляет пересмотреть то, как мы работаем и что делаем; и это дает нам возможность заново осмыслить город.

По мнению Ричарда Флориды, рост «креативного класса» оказывает глубокое воздействие на успешное развитие городов. Пользуясь самым широким из возможных определений экономики знаний — «наука и техника, искусство и дизайн, индустрия развлечений и медиа, юриспруденция, финансы, менеджмент, здравоохранение и образование», — он показывает, что со времен упадка промышленности на Западе этот класс работников увеличивается бешеными темпами: в 1900 году он составлял 5% от общего числа занятых, в 1950-м — 10, в 1980-м — 15, а в 2005-м — более 30%. Почти все эти рабочие места находятся в городах, но распределяются между ними неравномерно8.

Примером «Амстердама XXI века» вполне может служить Бангалор. До недавних пор Меккой программистов, компьютерщиков и предпринимателей в сфере высоких технологий была Калифорния — Кремниевая долина. Люди со всего мира стекались туда, чтобы приобщиться к заряженной энергией атмосфере долины Санта-Клары: по данным 2010 года, 60% работающих там ученых и техников родились за пределами Соединенных Штатов. Среди самых успешных этнических групп в Кремниевой долине — выходцы с Индийского субконтинента, составляющие около 28% от общей численности занятых там работников. В 1980-1999 годах 15,5% вновь создаваемых предприятий в Кремниевой долине принадлежали предпринимателям, перебравшимся в район Залива Сан-Франциско из Индии; в совокупности эти фирмы создали 58 тысяч рабочих мест и приносили годовой доход 17 миллиардов долларов. Сейчас, однако, многие в Долине встревожены тем, что приток трудолюбивых, образованных и изобретательных программистов из Индии начал иссякать. Теперь, судя по всему, чтобы сколотить состояние, им уже не надо проделывать путь до Сан-Франциско. Индия создала собственную Кремниевую долину.

Бангалор приобрел репутацию центра IT-услуг еще в 1990-х годах, и сейчас в этот город ежегодно устремляются тысячи молодых ученых. Кадровый резерв талантливой молодежи, получившей образование в рамках весьма строгой и конкурентной системы, велик: по данным исследования, проведенного Ernst and Young в 2009 году, ученых в Индии больше, чем в любой стране мира, — 400 ее университетов ежегодно выпускают до 2 миллионов специалистов, в том числе 600 тысяч инженеров. И если школьный учитель получает в среднем 100 тысяч рупий, то выпускник Индийского технологического института может рассчитывать на зарплату в сорок раз больше. Впрочем, это все равно значительно меньше, чем зарабатывает программист в Кремниевой долине, и в результате американские компании начали открывать филиалы в трех бизнес-парках на окраинах Бангалора — сверкающих спутниках города колониальной эпохи, задыхающегося от смога и стоящего в пробках из-за наплыва инженеров. В 1971 году население города составляло 1,6 миллиона, сейчас оно выросло до 8,4 миллиона человек.

Репутация города в плане отличного качества, эффективности и низкой стоимости услуг подтвердилась в 1990-х, когда мир столкнулся с «проблемой 2000 года». Тогда считалось, что операционные системы наших компьютеров запрограммированы таким образом, что в полночь, когда наступит 1 января 2000 года, с неба начнут падать самолеты, а банковская система рухнет как карточный домик. Компаниям вроде Infosys было поручено протестировать и скорректировать более 2 триллионов программных строк. Результат показал, что Бангалор выполняет самые сложные задачи в срок и без превышения сметы и что его инженеры — одни из самых толковых в мире. С началом эпохи интернета многие бизнесмены поняли, что им незачем создавать в собственных фирмах IT-отделы, а чтобы решать простые повседневные задачи, совершенно не обязательно нанимать калифорнийских программистов, привыкших к высокому уровню жизни. К 2005 году Бангалор стал «столицей аутсорсинга» информационной эпохи, его оборот составлял как минимум 5 миллиардов долларов в год, а рост был потрясающим — до 30% в год.

В 2007 году в городе действовало более 1300 информационно-коммуникационных фирм, все крупнейшие международные компании, банки и разработчики имели там отделения и пользовались умением и трудолюбием 250 тысяч местных инженеров. Наряду с американскими, британскими и европейскими местные фирмы начали завоевывать прочные позиции в отрасли. Сегодня эти предприятия располагаются в многочисленных пригородных бизнес-парках, возникших после начала безудержного роста. Первым, в 1998 году, был сооружен International Tech Park. У него была собственная электростанция, пять зданий, каждое со своим названием — «Изобретатель», «Изыскатель», «Навигатор», «Создатель» и «Первопроходец», — и торговый центр: выглядит он так, словно на субконтинент пересадили кусочек Америки. Electronic City, к югу от Бангалора, стал домом для 120 с лишним компаний, включая Hewlett Packard, Infosys и Siemens, а также многочисленных учебных заведений, готовящих менеджеров, программистов и начинающих предпринимателей.

По мнению многих экспертов, Бангалор сегодня конкурирует с самой Кремниевой долиной за звание мировой столицы высоких технологий. Но подобные устремления порождают и проблемы. Местный аэропорт начал обслуживать международные рейсы только в 1997 году, и на тот момент его пропускная способность составляла 3,5 миллиона пассажиров в год; через 10 лет он уже с трудом выдерживал возросшую нагрузку — 7,5 миллиона приезжих. Вместо него начали строить Международный аэропорт Бангалора, но в 2005 году проект пришлось менять, чтобы новый аэропорт мог справиться с приемом потенциальных 12 миллионов пассажиров. В результате работы завершились с опозданием на три года. Сегодня это четвертый по величине аэропорт Индии. Но когда я приехал в Бангалор и сел в такси у сверкающего нового терминала, водитель предупредил: не исключено, что до отеля добираться придется три часа. Дорога между аэропортом и городом все еще строится. Сама ткань города не соответствует требованиям бурно развивающейся креативной экономики, которую он же и создал.

Экономист Энрико Моретти прослеживает новую географию рабочих мест в Америке: его исследования показывают, что работники экономики знаний, где бы они ни трудились, создают «эффект мультипликатора». Их рабочие места часто привлекают других работников; кроме того, они увеличивают занятость и зарплаты трудящихся местной сферы услуг: «На каждое новое рабочее место в высокотехнологичном секторе в городе тут же возникает пять рабочих в других секторах»9. Креативная экономика мощно воздействует на город, который ее развивает, но не все города здесь равны. Некоторые оказываются «креативнее» других, некоторые привлекают только определенный тип предпринимателей. Оказывается, несмотря на уравнение Джефри Уэста, согласно которому для сложного города основополагающее значение имеет размер, каждый из них обладает собственным характером и репутацией.

Так, некоторые города более комфортны для жизни, чем другие. Существует как минимум три разных индекса удобства городов мира, в которых учитываются состояние экономики, здоровье населения, образ жизни и развитие культуры. В 2012 году эксперты Economist признали идеальным для жизни Гонконг, по итогам «исследования качества жизни» компании Mercer победила Вена, а журнал Monocle отдал пальму первенства Хельсинки. Удобство для жизни сильно влияет на решения людей о том, куда отправиться в поисках идеальной работы, и повышение уровня открытости, культурности, чистоты и безопасности города может кардинально изменить его экономическое положение. Впрочем, еще важнее другое: города все больше специализируются. Именно по этой причине Голливуд у нас ассоциируется с кино, Милан — с итальянской модой, а Уолл-стрит считается мировым финансовым центром. В рамках глобализованного рынка нет смысла пытаться создавать новые отрасли в каждом городе. Возьмем, к примеру, айфон — продукт поистине глобального производства: разработка моделей ведется в Купертино (Калифорния), кремниевый чип, который делают в Корее, конструирует ARM (компания с главными офисами и отделениями в Кембридже и Бангалоре), сам аппарат собирают вручную на фабрике FoxConn в китайском Чэнду. Каждая стадия его производства отражает преимущества и издержки глобализации: мир разделен на отдельные участки, имеющие свою специализацию, которые связаны единой сетью, все сильнее объединяющей разные города. Зачем, к примеру, создавать с нуля предприятие по изготовлению микропроцессоров, если куда проще вложить деньги в последние технические достижения из Инчхона или Сеула? (По масштабам производства эти корейские города никто не в состоянии догнать, а конкурировать с их уровнем знаний и развития инфраструктуры чрезвычайно трудно.) А если вам нужно создать компьютерную программу «под ключ», для чего искать подрядчика где-то за пределами Бангалора?

Эта неодинаковость городов дает людям больше выбора в поисках места проживания. Экономист Ричард Флорида отмечает: «Место, которое мы выбираем для жизни, влияет на все аспекты нашего бытия. Оно может определять уровень нашего дохода, круг людей, с которыми мы встречаемся, друзей, которых мы заводим, партнеров, которых выбираем, и возможности, доступные нашим семьям и детям»10. Проведенный в 2008 году опрос 8500 человек в 14 крупных городах показал: 75% жителей сами выбрали свой город. С повышением мобильности населения планеты вопрос о характере городов, об их способности привлекать лучших работников приобретает особую актуальность. Что, например, станет с Кремниевой долиной, если молодые индийские предприниматели сочтут, что им незачем покидать страну, и начнут создавать новые предприятия в Бангалоре, а не в Калифорнии?

В результате растущей специализации городов люди будут больше ездить по свету, стремясь попасть в один из таких инновационных центров. Поэтому город будущего должен быть открытым и способным к адаптации. Ему необходимо и дальше привлекать лучших работников со всех концов планеты, усваивать последние идеи независимо от источника их происхождения. Творческому городу нужны творческие люди, а этот рынок становится все более мобильным, и ему приходится реагировать на множество меняющихся факторов. Но, поддавшись этому увлечению новизной и мобильностью, порой можно забыть о том, что у нас уже есть.

Оценивая эту новейшую гипермобильную концепцию будущего, необходимо помнить: мир не столь подвижен, открыт и обновляем, как нас пытаются уверить экономисты. Ричард Флорида первым пустил в оборот понятие «креативный класс» для обозначения новой динамичной социально-экономической группы, которая будет оказывать глубокое влияние на обновление городов. Новая человеческая экономика, считает он, будет делить людей на мобильных и неподвижных. Работники сектора знаний будут колесить по свету в поисках наилучшего места работы: «Мобильные люди обладают средствами, ресурсами и желанием найти место жительства, где они могут реализовать свои способности, и перебраться туда»11. Именно этот креативный класс имел в виду Дэвид Кэмерон, запуская в 2010 году проект Tech City. Именно эти «высокотехнологичные кочевники» создают пробки на узких улицах Бангалора. Креативный класс — это человеческий эквивалент «эффекта Бильбао»: он создает города, где у новых малых предприятий и транснациональных корпораций общая автостоянка, где работают талантливые люди со всего мира.

Подобные схемы бывают необычайно успешными. В течение года после заявления Кэмерона к Tech City удалось привлечь пристальное внимание глобальных корпораций. Тот факт, что толчок проекту был дан на самом высоком уровне, повысил его международную репутацию. Таким образом, реклама нашла нужного адресата — крупные высокотехнологичные компании, ищущие место для своих европейских отделений; это подтверждает Георг Элл, генеральный директор европейского отделения американской компании Yammer: «Инициатива Tech City побудила нас перебраться на восток Лондона. Проект стал „ядром“, обеспечивающим импульс, дающим возможность делиться знаниями и учиться у других. Кроме того, он привлекает таланты»12. Google также взял в аренду семиэтажное офисное здание с видом на площадь с целью создать «трамплин» для инноваций и стартапов. Amazon обещает открыть там свой крупный европейский «цифровой узел», где будут размещаться дизайнеры, а также недавно приобретенные технические подразделения Lovefilm и Pushbutton. Олимпийская деревня и пресс-центр на 20 тысяч международных журналистов после Игр 2012 года станут частью Tech City, на них уже есть определенные планы.

Происходит ли развитие творчества «снизу» за счет таких инвестиций в креативный класс? У концепций Ричарда Флориды есть и критики. Некоторые считают, что новые «кочевники-интеллектуалы» — отнюдь не «особая порода» людей, а просто более образованная группа, способная поэтому претендовать на лучшие рабочие места. По мнению других, мобильность как таковая — отнюдь не доказательство успеха и креативности, и «неподвижность» вполне может быть синонимом удовлетворенности жизнью13. Третьи предостерегают от культа креативного класса как единственного инструмента для развития конкурентной экономики, отбрасывая все, что произошло ранее, как незначительное, и настаивая на том, что «история города в лучшем случае бесполезна, а в худшем мешает переходу к передовой экономике знаний. Такую экономику следует внедрять в городе „сверху“»14. Порой мы очень легко поддаемся соблазну новизны вместо того, чтобы посмотреть, что на самом деле происходит в широких массах.

Творчество не возникает из вакуума, из коллективного официального фото и государственных инициатив. Ни один проект не удался, если он шел вразрез с особенностями данного места. Представление о том, что экономическая революция происходит, как только построишь бизнес-парк и хорошую дорогу в аэропорт, наивно, и в эту ловушку попало немало городов, вставших на пусть «креативного» ребрендинга. Поэтому в превращении Силикон-Раундэбаут в место для творчества, а Бангалора — в центр инноваций история района играет намного большую роль, чем об этом пишут брошюры, публикуемые городскими властями.

Площадь Силикон-Раундэбаут

Я приехал в этот район, чтобы посмотреть, как выглядит Tech Hub, расположенный на первом этаже офисного здания, построенного еще в 1960-х годах. Этот проект запустила предпринимательница Элизабет Варли, чтобы поддержать предпринимателей в сфере высоких технологий и стартапы. По сравнению с некоторыми новыми зданиями, что начали появляться в округе, это место выглядит непритязательно. Однако там ощущается энергия, решимость, новаторский потенциал. Спрос на помещения после его открытия весной 2011 года был настолько велик, что пришлось предпринять непростую перепланировку, и теперь офисы Tech Hub занимают весь первый этаж. Навесной потолок демонтировали, обнажив трубы отопления и проводку; гирлянды ламп и кабели свисают вниз, словно плющ.

Входя в помещение, вы сразу же попадаете в большое общее пространство, уставленное столами, которые можно двигать: в рекламе этого места говорится, что IT-предприниматели могут здесь присесть поработать, подзарядить свой ноутбук и воспользоваться высокоскоростным вайфаем15. Здесь же администрация организует собрания, коктейли, встречи для знакомства и обмена информацией, семинары. Сюда могут прийти инвесторы и спонсоры, чтобы посмотреть, что происходит, помочь советом, а то и капиталами, связать начинающих предпринимателей с сообществом Силикон-Раундэбаут. Есть там и небольшие помещения для встреч, и постоянные рабочие места для тех, кто трудится в Tech Hub регулярно. Цель проекта — способствовать расширению контактов между людьми и выработке удачных идей. Осмотревшись в Tech Hub, я убедился: несмотря на тишину и атмосферу сосредоточенности в его помещениях, активности здесь не меньше, чем на Амстердамской бирже в разгар торгов.

Помещения Tech Hub

Район вокруг площади Силикон-Раундэбаут родился благодаря инициативности и интересным идеям вроде Tech Hub; однако это новое сообщество возникло не с чистого листа, за ним стоят десятилетия истории этого района. Когда я впервые оказался здесь в начале 1990-х годов, у большинства моих знакомых не было мобильных телефонов. Я тогда начинал работать в издательском бизнесе, и в нашем офисе еще не было интернета, поэтому, если надо было найти что-то в Сети, меня, младшего редактора, посылали в Cybercafé на Уитфилд-стрит. Поскольку соединение с интернетом происходило по телефону, это задание порой занимало целый день. В то время Шордитч только оправлялся от десятилетий запустения, на протяжении которых этот район, брошенный государством, бизнесом и оставивший всякую надежду, представлял собой внутригородское «рабочее гетто для белых». В годы Второй мировой войны район сильно бомбили, и после этого он стал полигоном для обкатки различных схем строительства социального жилья, рвавших на части традиционные связи и лишавших район корней.

Впрочем, фрагменты прежней «ткани» тоже сохранялись: заброшенные ветшающие фабрики, опустевшие склады, некогда респектабельные викторианские таунхаусы, где размещались мелкие швейные мастерские с потогонной системой. И это происходило всего в 500 метрах от границы самой могущественной финансовой столицы мира. С запущенной тогда площади Олд-стрит-Раундэбаут, если взглянуть на юг, были отлично видны сверкающие стекло и сталь Сити, наслаждавшегося последствиями реорганизации Лондонской биржи. Время и место для возрождения были просто идеальные.

Это были интереснейшие времена. Тогда все собирались в одном месте — пабе Carpenter Arms на Кёртэн-стрит, в районе рождалась новая художественная культура: вскоре ее станут ассоциировать с движением «Молодые британские художники». Неподалеку отсюда жили художники Гэвин Тэрк, Трейси Эмин, Гилберт и Джордж. Здесь Джошуа Компстон открыл первую картинную галерею в Ист-Энде — Factual Nonsense — и проводил хеппенинги вроде «Вечного пикника на Хокстон-сквер», во время которого произведения искусства выставлялись вдоль ограды, окружающей парковую зону в центре площади. Благодаря низкой арендной плате художники могли позволить себе большие студии, но на помощников и менеджеров денег у них уже не хватало, поэтому выставки часто курировали сами живописцы — как в The Shop на Бетнал-Грин-роуд, 103, которую открыли Трейси Эмин и Сара Лукас. Со временем Шордитч стал привлекать представителей других творческих профессий: дизайнеров, модельеров, СМИ (например, журнал Dazed and Confused), архитекторов, а также первых новаторов в области интернет-технологий.

Ту же картину — новаторство, уходящее корнями в историю города, — мы наблюдаем и в Бангалоре, хотя на первый взгляд может показаться, что сверхвеличиной в области IT он стал в одночасье. На деле, однако, у этого южноиндийского города давняя традиция развития науки и техники. Во времена британского колониального владычества столица Карнатаки Бангалор прославилась как «рай для пенсионеров» — пожилых колониальных чиновников, не желавших возвращаться на родину. Здесь была предпринята попытка создать в Индии «кусочек Англии»: тут были даже конный клуб «Терф» и элитарный Бангалорский клуб.

После обретения Индией независимости в 1947 году судьба продолжала благоприятствовать Бангалору: британцы оставили в наследство английский язык и правовую систему, которая в дальнейшем ему весьма пригодилась. Кроме того, правительство Джавахарлала Неру (1947-1964) провозгласило его «городом будущего», интеллектуальной столицей субконтинента; были разработаны планы по созданию здесь трех университетов, 14 технических вузов и 47 политехнических школ. Со временем это дало толчок появлению ряда научно-исследовательских институтов, специализирующихся в самых разных сферах знания — точных и естественных науках, медицине, продовольственном обеспечении. А в 1972 году, через два года после того как Нил Армстронг сделал первый шаг по поверхности Луны, в Бангалоре возникла Индийская организация космических исследований. В городе разместились многие важнейшие госкомпании — Hindustan Aeronautics, Bharat Electronics, Indian Telephone Industries и др. Затем пришел черед частного сектора: Wipro, начавшей с производства растительного масла, но в 1980 году переквалифицировавшейся на информационные технологии; Infosys, основанной в 1981 году со стартовым капиталом в 300 долларов, а теперь имеющей 133 тысячи работников в 33 странах; и изготовителя транзисторов Namtech.

Еще до того, как новая информационно-техническая эра Бангалора стала темой для газетных заголовков, город был неразрывно связан с техникой и инновациями. Об этом мне вспомнилось в ходе беседы с доктором С. Джанардхамом, который перебрался в Бангалор еще в 1960-х годах и вскоре стал одним из ведущих первопроходцев компьютерной науки в Национальной аэрокосмической лаборатории. Когда он впервые прибыл в город, его население составляло всего 600 тысяч человек, и Джанардхам наблюдал, как Бангалор превращается в средоточие лучших научно-технических кадров всего субконтинента. Он гордится этой историей и считает, что уже скоро Индия будет царствовать в мире информационных технологий.

Инновации наших дней возникают только на месте давней креативной традиции. В 2008 году, за два года до создания Tech City, в районе Олд-стрит, по некоторым оценкам, действовало не больше 20 стартапов; к концу 2011 года их число возросло до 300 с лишним. Формированию этого естественного бизнес-кластера способствовали местоположение, концентрация и правильная атмосфера. Именно здесь начинали работать Last.fm, Moo, Dopplr и SoundCloud; в 2011 году местный «герой» Tweetdeck был приобретен компанией Twitter за 25 миллионов фунтов стерлингов. Последняя история успеха связана с Mind Candy, создателем интернет-сенсации Moshi Monster, побудившей более 50 миллионов детей по всему миру завести себе виртуального домашнего питомца. В 2011 году только на сопутствующей продукции компания рассчитывала заработать 60 миллионов фунтов16.

Доклад, подготовленный в 2012 году Лондонским исследовательским центром, свидетельствует: постулат об инициативе сверху следует воспринимать с долей скепсиса. Судя по всему, такие инициативы больше напоминают ребрендинг, нацеленный на привлечение иностранных инвестиций, а не стимулирование активности на низовом уровне. Силикон-Раундэбаут — не «научный парк», созданный с нуля за пределами города: эта зона расположена в самом сердце одного из самых креативных районов, развивавшихся естественным образом в последние два десятилетия. Государственный проект, похоже, представляет собой прежде всего попытку найти применение Олимпийской деревне после Игр. Что же касается самой зоны вокруг площади, в нее крупных капиталовложений не делалось: станцию метро (одну из самых малопривлекательных в городе) никто не модернизировал; даже пропускную способность широкополосного доступа в интернет здесь не пытались увеличить. Существуют опасения, что вся поднятая шумиха попросту обернется ростом арендной платы и усилением и без того острого дефицита коммерческих площадей — и это при том, что зарождающаяся новая экономическая структура района все еще хрупка. Авторы доклада делают такой вывод:

Одна из самых потрясающих черт кластера в Восточном Лондоне — органичность его роста. Он годами развивался вне поля зрения политиков и лишь теперь — когда он уже достиг критической массы и становится символом лондонской цифровой экономики — пользуется большим вниманием публики... Tech City следует взять все то, что уже есть в Восточном Лондоне, и помочь еще больше это усовершенствовать 17 .

Но когда я спросил у Элизабет Варли, какая проблема в районе стоит наиболее остро, она не стала требовать улучшения инфраструктуры или проведения рекламных кампаний, а посетовала на отсутствие инвестиций в стартапы. Она призвала власти развивать не сам район, а помогать людям небольшими грантами, «чтобы молодому предпринимателю было на что питаться в течение шести месяцев» — важнейшего этапа обкатки нового бизнеса, — а не заниматься собственным проектом в свободное от работы время. Кроме того, Варли считает: нужно прекратить сравнивать Силикон-Раундэбаут с Кремниевой долиной. Такие аналогии, по ее мнению, бессмысленны: Санта-Клара — это город одной индустрии, тогда как Лондон проявляет творческую активность во множестве разных сфер. Британия вряд ли станет родиной нового фейсбука или твиттера, но реализация инициатив вроде Digital City Exchange, в рамках которой налаживаются связи между Силикон-Раундэбаут и учеными из лондонского Имперского колледжа, дает надежду на инновации в области здравоохранения, устойчивого развития и систематизации и управления информацией.

Ту же картину я надеялся обнаружить в Бангалоре, куда я поехал, чтобы выяснить, представляет ли он собой нечто большее, чем квалифицированный подрядчик высокотехнологичных компаний мира, и обладает ли он потенциалом для осуществления собственной экономической революции. По словам доктора Джа-нардхама, компьютерный бизнес в городе начинался как рискованное коммерческое предприятие; лишь в 1980-х годах компьютерной наукой заинтересовались инженеры, и упор стали делать на разработку новых IT-решений, систем и программ. Это породило целое поколение блестящих программистов, но предпринимательский дух в отрасли был утрачен. По сравнению с многими другими инновационными центрами количество патентов, зарегистрированных в Бангалоре, невелико, и принадлежат они в основном транснациональным корпорациям. Число стартапов тоже удивительно мало, если сравнивать, скажем, с Шордитчем. Возможно, высказал я свое предположение доктору, инновации не соответствуют духу места, и Бангалор — лишь город «кибернетических чернорабочих».

Можно ли вернуть городу дух предпринимательства или индийцы и дальше будут летать в Санта-Клару, чтобы найти трамплин для своих идей? В Центре изучения интернета и общества я познакомился с Кираном Джонналагаддой, автором HasGeek. com — одного из основных блогов, следящих за бурно развивающейся сферой стартапов. До этого он был одним из основателей Barcamp, самоорганизующейся «неконференции», участники которой сами выбирали темы для дискуссий, — неожиданно плодотворной среды, где возникли такие инициативы, как Headstart и Start-Up Saturdays, сегодня распространившиеся по всей стране.

Джонналагадда настроен оптимистически. Он подчеркнул: индийское сообщество стартаперов — как и Силикон-Раундэбаут — еще не достигло критической массы в плане технологий, капиталов и объема рынка. Индия пока ждет своих Moshi Monsters, чтобы вывести местные инновации на международную арену. Пока что большинство успешных проектов ограничиваются национальным масштабом: Flipkart.com и Indiaplaza.com стали популярными сайтами электронной торговли, Interviewstreet.com представлял собой интересно задуманный сайт для поиска персонала, где проводились соревнования по программированию, позволявшие выявить наиболее подходящих для той или иной работы специалистов, Harvestman — это разработанный в Бангалоре поисковый бот с открытым кодом.

Но существует и ряд препятствий, как бюрократического, так и культурного характера, мешающих превратить удачную идею в бизнес международного масштаба. Отмечается, что в индийских компаниях научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам уделяется недостаточно внимания, что не может не отражаться на количестве патентов: зачем придумывать новое, если и в сфере услуг можно заработать очень большие деньги? В стране активно обсуждается законодательство об интеллектуальной собственности, стимулирующее и защищающее инновации. Кроме того, создание новой фирмы в Индии — дело весьма трудное. В Сингапуре на учреждение компании уходит не больше 24 часов, а Киран Джонналагадда в своем блоге, словно сам себе не веря, рассказывает: чтобы HasGeek стал «партнерством с ограниченной ответственностью», понадобилось 110 мучительных дней! Наконец, в Индии порой непросто привлечь инвестиции, особенно потому, что большинство предприятий традиционно создавались на семейной основе. Тем не менее Джонналагадда считает: несмотря на все препятствия, Бангалор — город, полный энергии. Чтобы убедиться, насколько интересной может быть местная «культура стартапов», он предложил мне посмотреть на Jaaga и Double Road, компании, расположенные в самом центре города.

Jaaga — «техноузел» в Гарден-Сити — действительно выглядит многообещающе. Он был создан в 2009 году Фрименом Мюрреем и Арчаной Прасадом в отдалении от уличного шума как культурный центр, архитектурное пространство и инкубатор идей, — естественно, здесь есть и столь необходимая для мыслительного процесса кофейня. Это место встреч удачных идей. Здание состоит из сборных стеллажных конструкций, формирующих гибкое пространство, пригодное для работы, выступлений и дискуссий. В тот день, когда я там был, я застал в Jaaga группу молодых программистов, негромко стучащих по клавишам своих ноутбуков. На вечер был запланирован перформанс группы приезжих граффитистов. А еще через два дня в студии на втором этаже должна была пройти прямая интернет-трансляция последней конференции TedEx.

Именно в таких местах перекрещиваются история города и что-то новое, нарождающееся, они служат «мостом между университетом и миром стартапов». По словам Фримена Мюррея, в Бангалоре «многих воспитывали в ощущении, что информационные технологии — это путь к успеху, эти люди читают те же сайты, что и жители Кремниевой долины, и наблюдают за тамошними успехами». Но, как и в случае с Силикон-Раундэба-ут, таланты нужно взращивать. Хорошие идеи появляются благодаря взаимосвязям между людьми, местам и обмену мнениями. Чтобы Бангалор стал творческим городом, — а для этого есть все предпосылки, — места вроде Jaaga не менее важны, чем законодательная и финансовая поддержка, дающая жизнь бизнесу.

Снова вернувшись на Силикон-Раундэбаут, я вынужден был переосмыслить свои представления о творческом городе. Я понял, что история района не менее важна, чем недавние инвестиции и громкие публикации в СМИ. Творческий город — не просто обещание будущего, закрепляемое пресс-конференциями и броским маркетингом. От чрезмерной шумихи вокруг креативного класса — этих сверхмобильных «штурмовиков», способных вытолкнуть город в XXI век, где непререкаемая доктрина экономики знаний полностью вытеснит все устаревшее, — пользы мало .

В районе Силикон-Раундэбаут расцвет ощущается и без бренда Tech City. И дело здесь не в корпоративных «тяжеловесах», которые переезжают сюда и поднимают арендную плату за офисные помещения: движущая сила процветания — люди, энергично создающие новые предприятия, ищущие спонсоров-инвесторов или новые горизонты, делящие рабочий стол с такими же энтузиастами, обогащающие друг друга наметками идей и завязывающие контакты на встречах. Именно энергия, возникающая из близости, смешения и взаимодействия, рождает будущее творческого города.