19 октября

После того как я вернулся в обоз, наш гауптфельдфебель сообщил мне, что жалкие остатки нашего батальона все еще находятся в районе завода «Баррикады». Поскольку я постепенно стал лучше слышать на правое ухо, следующим утром 20 октября я решил вернуться в роту. Если в ближайшее время к нам вернутся хотя бы часть из тех, кто получил легкие ранения и теперь стал годен для несения службы, было бы целесообразно свести все наши остатки в одно подразделение. Я воспользовался этим вечером, чтобы написать всем своим родным. Кроме того, я выполнил «тщательные процедуры по уходу за телом», включая смену белья, так как не знал, когда мне в следующий раз представится такая возможность.

20 октября

Святой Петр все еще был добр к нам, так как следующий день снова выдался ясным и солнечным. После плотного завтрака я отправился обратно в свой батальон. Он располагался примерно в 3 километрах. Здесь я чувствовал себя в относительной безопасности, так как до передовой было 4–5 километров. Я с интересом смотрел, как наши боевые самолеты над моей головой с ревом прокладывали себе путь в Сталинград и, как они это делали уже несколько недель, сбрасывали на город груз бомб. Для них сегодняшняя погода тоже была идеальной. Когда же этот проклятый город, наконец, падет! Никогда прежде сопротивление противника не было таким ожесточенным и самоотверженным, как здесь. Я вспомнил Артемовск на реке Северский Донец или Ворошиловград чуть позже – бои и там были тяжелыми, но не такими отчаянными и безжалостными, как здесь. Я был уверен в том, что причиной было то, что этот город носил имя Сталина. Красный диктатор, наверное, понимал, что лишится своего авторитета, если падет Сталинград. А он должен пасть. Я был в этом уверен.

Я был на полпути. Со мной были еще три товарища из штаба батальона. Вдруг с голубого неба послышался тонкий свистяще-воющий звук, а затем посыпалась шрапнель. Мы бросились на землю. То же самое происходило еще четыре раза, а может, и больше. Какое-то время мы оставались лежать ничком, вжавшись в землю и ожидая, не последует ли еще залп. Потом изо всех сил мы рванулись в низину, где можно было скрыться из вида. Слава богу, «утренняя молитва» не потребовала новых жертв. Мы посмотрели друг на друга.

– Герр лейтенант, что это у вас на правой руке? – Один из моих попутчиков указал на два небольших отверстия в правом рукаве моего кителя. Я снял его и обнаружил в правой руке над локтем два маленьких осколка.

Во время внезапного огневого налета, когда мы все бросились на землю, я ничего не почувствовал. Ничего, наш батальонный врач доктор Щепански осмотрит мою рану. По крайней мере, пока еще я могу шевелить рукой. Капитану медицинской службы доктору Щепански прежде уже доводилось спасать мне жизнь, когда 19 апреля я получил ранение в легкое. Он быстро оказался на месте и оказал мне квалифицированную первую помощь. А этот пустяк будет для него просто детской игрушкой.

Никто из нас не смог понять, откуда прилетели снаряды. Скорее всего, стреляли с другого берега Волги.

Мы продолжали идти на КП полка, и, к счастью, обошлось без повторных обстрелов. Прибыв на место, мы узнали последнюю новость: вернулся из отпуска командир полка оберст (полковник) Гроссе. Оберст-лейтенанта (подполковника) Мюллера и его адъютанта обер-лейтенанта Крелля перевели в 267-й гренадерский полк.

Майора Вайгерта заменили, так как он заболел желтухой. Его сменил гауптман Израэль, который до этого был командиром 13-й роты.

Вместе с полковником Гроссе в полк вернулись лейтенант Вестернхаген и лейтенант Аугст и еще несколько выздоровевших. Обер-лейтенант Полит из штаба полка – он командовал взводом связи – был заживо похоронен взрывом авиабомбы. Поскольку инцидент произошел ночью, никто этого не заметил, и помощь подоспела слишком поздно. Нам всегда приходилось учитывать возможность перемен после таких несчастных случаев.

Доктор Щепански, когда я его дождался, обработал мою рану и подтвердил, что в ней нет ничего серьезного.

После обеда впервые за несколько недель пошел дождь. Надеюсь, что он будет недолгим.

А в это время пришел приказ о переброске нашего батальона в район примерно в 8 километрах к северо-западу от завода «Баррикады». Туда же должно было прибыть и пополнение.

21 октября

Утром мы в боевом порядке отправились на новое место. Было все еще темно. Нам нужно было избежать обнаружения наблюдателями вражеской артиллерии, пока еще не рассвело. В противном случае возрастал риск подвергнуться огню его орудий.

Чем дальше мы были от арены главных боев в центре города, тем легче я себя чувствовал. Этот город был подобен Молоху, ненасытному великану. За несколько недель от обоих батальонов после безжалостных городских уличных боев осталась всего горстка солдат. И в других пехотных частях положение было не лучше.

Когда рассвело, мы узнали поселок слева от нас: это было Городище. Наш путь теперь лежал в северном направлении. У Орловки батальон сделал привал. Здесь я получил приказ лейтенанта Шулера прибыть в обоз к командиру полка полковнику Гроссе. Меня доставил на место курьер на мотоцикле. Говорили, что, скорее всего, через несколько дней мы остановимся на зимних квартирах, создав отсечную позицию на северном фланге. Вероятно, кто-то просто очень хотел поверить в свое заветное желание. Когда солдат находится на войне, он никогда не знает даже того, что произойдет с ним в следующую минуту, какую задачу он получит.

Наш командир полка все еще следовал с обозом. С ним находилось примерно сорок человек из выздоравливающих, прибывших с лейтенантами Аугстом и Вестернхагеном.

Я отдал рапорт оберсту (полковнику) Гроссе:

– Лейтенант Холль докладывает о прибытии по вашему приказу!

Мой командир поблагодарил меня за приветствие и, улыбнувшись, заметил:

– Вы долго искали дорогу обратно в свой полк!

– Яволь, герр оберст, ровно шесть месяцев, включая крюк через 134-ю пехотную дивизию.

– Я уже слышал об этом, как и об очень тяжелых боях, которые вел полк во время моего отсутствия. Потери были чрезвычайно тяжелыми. Нужно постараться получить как можно больше людей в качестве пополнения. Вплоть до дальнейших распоряжений мы отводимся в резерв дивизии. А теперь о вас, Холль. Вы являетесь последним из старых опытных командиров рот, оставшихся в полку. В течение последних четырех недель вы непрерывно вели бои. Оберст-лейтенант (подполковник) Мюллер наградил вас знаком за ранение в золоте. Вчера вам снова повезло. Я не могу себе позволить потерять последнего опытного командира роты. На несколько дней вы останетесь здесь, в обозе, а затем четыре или шесть недель будете находиться в штабе полка.

Я совсем не обрадовался этому, поскольку такой приказ совершенно не отвечал моим желаниям. Узы связи с моими «седьмыми» были для меня слишком дороги, чтобы думать о переводе. Я поинтересовался:

– Герр оберст, получу ли я обратно свою роту по истечении этого периода?

– Разумеется, вы сохраните за собой номинальное командование своей ротой. На это время ваши обязанности будет выполнять лейтенант Аугст. Вы же останетесь моим офицером для особых поручений в штабе полка, особенно сейчас, когда так трагически расстался с жизнью обер-лейтенант Полит.

Успокоенный, я ответил:

– Я благодарен вам, герр оберст.

Следующие полчаса я отвечал на вопросы, которые задавал мне мой командир. В основном они касались тех боев, что мы вели в различных районах города. Я ничего не скрывал, поскольку полагал, что это было бы неправильно. Не имело смысла скрывать правду. Иначе вышестоящее командование будет иметь неверную картину происходящего.

Когда объявили о прибытии из полка курьера на мотоцикле с коляской, меня отпустили. Я смотрел на отъезжавший мотоцикл. Полковник Гроссе был незаурядным человеком. Судя по тому, как он выглядел, отпуск дома пошел ему на пользу. На лишенном даже намека на морщины лице сверкала пара бледно-голубых глаз. Он был хорошо сложен. Я полагал, что полковнику было 55–60 лет.

Его голос был спокоен; он говорил взвешенно и не обижался на справедливую критику. Я относил его к хорошим людям. Для своего возраста, разумеется.

Теперь не нужно было подумать о своих солдатах. Я нашел нашего казначея унтер-офицера Холлма. Спокойный и рассудительный, он был с ротой со времени ее формирования. Его приветствие было искренне дружеским. Вскоре после него прибыл футтермайстер Грегулетц, а затем и кучер конной повозки, транспортного средства, находившегося в распоряжении помощника оружейника и остальных обозных, ефрейтор Фишер. Каждый, подобно шестерне в механизме, имел свои обязанности. И без них не смогли бы функционировать и мы, все остальные. И так было во всех подразделениях, передвигались ли они на конной тяге или на машинах, относились ли к пехоте, люфтваффе (ВВС) или кригсмарине (ВМС).

Я задал много вопросов, но и самому мне пришлось рассказать о многом. Грегулетц отвел меня к лошадям. Некоторые четвероногие были на месте, в том числе и моя лошадь Мумпитц. Все они знавали лучшие дни; сейчас же находились на пороге очередной суровой зимы. Конюхи, я уверен в этом, делали для них все, что можно, но не могли совершать чудеса. Если завтра или послезавтра погода останется хорошей, я возьму Мумпитца и совершу на нем небольшую прогулку. Уже предвкушая это, я думал о том, узнает ли конь меня, своего прежнего наездника, когда я сяду на него верхом.

25 октября

Я провел в обозе четыре дня. Было холодно. Ощутимой была разница между относительно мирной жизнью в 10 километрах в тылу и боями на передовой, которые приходилось вести непрерывно.

22 октября мы наблюдали за тем, как над нами в сторону Сталинграда летели 60 бомбардировщиков. Вскоре даже в обозе можно было расслышать взрывы бомб.

Вчера мне удалось поприветствовать нашего батальонного казначея оберцальмайстера Кноппа. Он заехал к нам по дороге на несколько дней – привез предметы тылового снабжения, боеприпасы и почту, в том числе и два письма мне от моей жены, датированных 3 и 15 октября.

В обеденное время я немного проехался на Мумпитце. После такого долгого перерыва это было прекрасное ощущение – снова сидеть на спине лошади, свысока рассматривать окрестности при хорошей погоде. Я как будто потерялся во времени, позабыл о всей серьезности момента и вернулся в те счастливые дни в Оберлаузице, когда я в первый раз оседлал этого крепкого приземистого мерина белой масти. Вскоре мы с ним подружились, а в августе 1941 г., когда я стал командиром роты, в которой до этого командовал взводом, Мумпитц стал моей верховой лошадью. Этот конь полностью соответствовал своему имени. Даже сейчас я должен был быть с ним настороже и показывать ему, что я его хозяин. Мы вернулись через час. Час счастья закончился. Если и завтра сохранится хорошая погода, я снова поеду на прогулку верхом.

28 октября

Слава богу, дни бездействия закончились. Вчера вечером я получил приказ сегодня явиться на КП полка. Я планировал явиться к командиру полка на Мумпитце в сопровождении конюха. Однако вскоре мне позвонили и сказали, что командир сам подъедет на машине, так как у него какое-то дело в обозе.

Я был рад, что у меня было время покататься на Мумпитце два дня подряд. Мой четвероногий друг тоже радовался нашим прогулкам. Он заметно оживился, стал резвым и игривым. Кто знает, когда мне удастся снова оседлать его?!

Оберст Гроссе прибыл к полудню. А еще через полчаса, когда нас быстро и по полной программе обслужили на полевой кухне, выдав по полной порции, мы вместе отправились на КП полка, расположившийся в небольшой дубовой роще у Спартаковки.

Спартаковка и Рынок – два небольших поселка севернее Сталинграда, которые от города отделяет речка Орловка. Дубы в так называемом «лесу» были слишком молодыми, высотой не больше 5 метров. Они уже успели сбросить почти всю листву. Тем не менее убежище было хорошо скрыто от посторонних взглядов. Площадь рощи была примерно 100 на 400 метров, и выглядела роща, как зубная щетка. На КП сидел один-единственный офицер лейтенант Хорст Хофманн. По профессии он был судебным чиновником, родился в Плауэне (Фогтланд, Саксония) и до перевода в штаб полка командовал 13-й (артиллерийской) ротой. Полковой адъютант обер-лейтенант Кельц все еще был в отпуске на родине, но его возвращение ожидалось со дня на день. А пока эту «крепость» удерживал лейтенант Хофманн. Я должен был протянуть ему руку помощи.

Нам с Хофманном предстояло спать в одном на двоих помещении площадью примерно 3 квадратных метра. Я быстро сложил там нехитрые пожитки пехотинца и намеревался, пользуясь свободным временем, скоротать время за чтением почты, которую захватил в обозе, но в помещение зашел лейтенант Хофманн и пригласил меня к командиру. Тот уже ожидал меня, и после того, как я отдал рапорт, внимательно посмотрел на меня и заявил:

– Мой предшественник оберст-лейтенант Мюллер наградил вас знаком за ранение в золоте за ваше седьмое ранение в боях с противником. Он собирался вручить вам награду лично. Здесь, в полку, у нас не было этого знака, и его пришлось запросить в дивизии. Вчера мы получили его, и теперь я могу приколоть знак к вашему мундиру. Я желаю вам, Холль, удачи солдата и всего наилучшего.

Я с радостью пожал руку командира. Я был совершенно убежден в том, что моя судьба находится в руках Всевышнего и без него мы все – просто ничто. И бессмысленно считать, что мы сможем обмануть судьбу, пытаясь не выполнить что-то из выпавшего на нашу долю. Когда Господь решит, что пришел ваш последний миг, каждый должен быть готов к этому, и мольбы или сожаления здесь бесполезны. Клятва, которую я принес фюреру, народу и отечеству, всегда будет для меня священной, особенно если учесть, что я принес присягу добровольно в возрасте 18 лет.

В тот вечер я отвечал на письма из дома. Ночью в небе снова слышался стрекот «швейных машинок».

29 октября

День 29 октября обещал быть погожим. На востоке появилось солнце, и даже несмотря на то, что ночи были уже холодными, можно было немного согреться в его лучах. Мыслями я часто возвращался к своей роте.

Дежуря около нашего укрытия, я обнаружил, что вокруг нас и далее в лес разбросаны небольшие мины. Они имели форму шара, были примерно по 10 сантиметров в диаметре, и от них отходили отростки из проволоки. При прикосновении к тем отросткам мина взрывалась и могла вызвать ранение. Я доложил о своих наблюдениях командиру, и он тут же отдал распоряжение внимательно относиться к подобным опасным штукам.

Пока я с должной осторожностью рассматривал одну такую штуку, ко мне подошел обер-ефрейтор из штаба полка и спросил:

– Герр лейтенант, что это?

– Это небольшие мины, которые иваны разбросали ночью со своих «швейных машинок».

– Они опасны? С виду непохоже.

– Поверьте, они опасны! Обходите подобные вещи стороной. Все, что вы не можете опознать, если это исходит от иванов, – опасно.

– Но это явно не может быть такой уж опасной вещью.

– Я предупреждаю вас: держите свои лапы подальше от них!

Солдат ушел, но, похоже, мое предупреждение не очень его убедило.

Примерно в полдень перед полковником Гроссе предстал первый из кавалеров Рыцарского креста в нашем полку командир 3-го батальона гауптман Артур Риттнер. Он доложил, что отбывает в свой Sonderurlaub.

Риттнер особенно отличился в боях в южной части Сталинграда. Мы все радовались за него. Риттнер был из Zwölfender и прошел воинское обучение еще в рейхсвере.

Некоторые из моих учителей тоже когда-то служили в рейхсвере, например мой прежний командир роты. Если бы не кадры из рейхсвера, нашим вождям не удалось бы за такое короткое время создать вермахт.

Отбыв в отпуск домой, гауптман Риттнер захватил с собой все письма от нас на родину, которые намеревался отправить из Бреслау. Тем самым, как мы думали, на доставку писем потребуется всего несколько дней. Была и еще одна хорошая новость. Мой старый, уважаемый всеми командир майор Циммерман был награжден Германским крестом в золоте. Он все еще находился дома в отпуске по болезни.

Дни становились все короче. При дневном свете мы старались выполнить всю бюрократическую работу, накопившуюся у нас, как и в любом другом штабе, иначе пришлось бы работать при свете «фонарей Гинденбурга». Кроме того, нам передали несколько захваченных керосиновых ламп.

30 октября

30 октября мы принимали делегацию из соседней 16-й танковой дивизии. К нам прибыл командир 79-го моторизованного полка оберст Рейниш со своим адъютантом обер-лейтенантом Брендгеном.

Их сопровождали еще несколько человек. 79-й моторизованный полк, как и наша часть, успел побывать в тяжелых боях, и, как и мы, понес тяжелые потери. Теперь он занимал позиции слева от нас. За исключением двух полковников, остальные офицеры были моими земляками из Рейнланда и Вестфалии. Знакомый акцент родного дома звучал музыкой для моих ушей. Главной темой беседы двух полковников была обстановка на переднем крае на участке обоих полков, а также то, насколько сложно в этой связи было наступать в направлении Рынка и Спартаковки к Волге. По мнению полковника Рейниша, этот сектор можно было смело называть «вторым Верденом», так как едва ли там можно было найти хотя бы пядь земли, которая не была бы изрыта взрывами бомб и снарядов. Кроме того, добавил он, из-за этого на данном участке невозможно применение танков. Сопротивление противника здесь все еще не удалось сломить.

Было интересно наблюдать за встречей двух командиров. Рейниш прибыл из Штирмарка и демонстрировал хорошие манеры. Мой командир Гроссе не многим отличался от него. На мой взгляд, оба они были «рыцарями старой школы», у которых я многому мог научиться. Наши гости пригласили нас посетить их с ответным визитом с условием, что общая обстановка позволит это. Гроссе ответил, что с удовольствием сделал бы это. Потом он обратился к нам:

– Всегда хорошо лично знать товарищей из других частей. Это важно для возможных совместных действий в будущем.

Мне оставалось только согласиться с ним.

31 октября

Октябрь почти закончился. В городе все еще вовсю полыхают бои. Практически нигде не удалось заметно продвинуться вперед. Мы были слишком слабы численно, чтобы снова наступать. Нас хватало лишь на то, чтобы удерживать позиции здесь, в спокойном секторе.

Шесть месяцев назад в устье Царицы, когда мы шли вперед почти в постоянном темпе, я написал жене: «…может быть, пройдет лишь несколько дней, и мы возьмем Сталинград».

Теперь почти на носу была зима. Для того чтобы захватить оставшуюся часть города, были необходимы свежие силы. Моральный дух солдат был высок, и мы полностью доверяли нашему командованию.

Нам позвонили из штаба дивизии и сообщили о визите генерала Пфайффера. Он был с нами с того самого несчастного случая, что произошел с первым командиром нашей дивизии генералом пехоты Фолькманном.

Мне поручили прибыть к командиру полка. После того как полковник Гроссе ответил на мое приветствие, он сказал с улыбкой:

– Полк должен выделить одного офицера на учебные курсы для командиров рот в Дёберице (западнее Берлина. – Ред.). Обучение продлится с 6 декабря 1942 г. по 16 января 1943 г. С 22 декабря 1942 г. по 2 января 1943 г. все слушатели курсов получат отпуск на Рождество. От имени нашего полка направляетесь вы. Это знак признания ваших заслуг.

Я знаю, что вы уже закончили такие курсы при дивизии осенью 1940 г. в Оберлаузице. Однако данные курсы проводятся по инициативе ОКХ, и они будут полезны для вашего развития. И наконец, если вы сможете прочитать на курсах три лекции, вам может быть предоставлен специальный отпуск на пять дней.

Я едва понимал то, что мне говорили. И слушал все это с недовольным выражением лица, чем очень удивил своего командира. Лейтенант Хофманн был уже в курсе и успел поздравить меня с назначением.

Вдруг появился посыльный, который, сдерживая дыхание, доложил:

– За лесом, примерно в 100 метрах отсюда, обер-ефрейтора Корнека взрывом мины разнесло на куски.

Заподозрив самое худшее, я поспешил к месту событий. Мои опасения подтвердились: это был тот самый парень, который позавчера проявлял такой интерес к этим чертовым минам, несмотря даже на то, что я настойчиво указал ему, какую опасность они представляют. Об этом трагическом инциденте следует обязательно сигнализировать во все подразделения! Солдаты на передовой, как правило, были более осторожны и внимательны.

Командир дивизии прибыл около 13.00. Его сопровождал полковой адъютант, который только что вернулся из отпуска. После того как наш командир отдал генералу рапорт, оба офицера со своими адъютантами проследовали на КП полка. Нас с лейтенантом Хофманном пригласили сопровождать их. Обсуждалась текущая обстановка; при этом активно использовалась карта. Генерал заявил нам, что численность в ротах каждого из полков начала увеличиваться благодаря тому, что из госпиталей в войска стали постоянно возвращаться солдаты после лечения. При этом он тоже придерживался мнения, что этого было недостаточно и что необходимо прибытие свежих пополнений из Германии.

Перед тем как садиться в свой «Кюбельваген», генерал подозвал меня к себе.

– Холль, вскоре вы отправитесь на курсы в Дёбериц.

Прежде чем отбыть, найдите меня. Моя семья живет в Потсдаме, и я хотел бы, чтобы вы лично побывали там и передали письмо от меня.

Я преувеличенно радостно рявкнул:

– Яволь, герр генерал!

Я все еще не мог поверить в это: через пять недель я должен быть в Берлине, а потом еще через семь недель мне предстоит встреча с моими родными дома. В это было трудно поверить!

Лейтенант Хофманн сообщил мне, что вслед за майором Вайгертом его адъютант и мой друг лейтенант Йоахим Шулер тоже заболел и попал в госпиталь. Надеюсь, что его болезнь была не очень серьезной.

1 ноября

Ноябрь начался с хорошей погоды. Ночами становилось холоднее, но дни стояли солнечные и ясные.

С учетом последних поступлений оба батальона имели теперь численность до пехотной роты. Разумеется, этого все еще недостаточно, и нас все еще было слишком мало. Поэтому мы радовались каждому солдату, который докладывал о своем возвращении. Среди доложивших о возвращении в полк офицеров были берлинец лейтенант Пильц и лейтенант Бауманн из Баварии.

Среди вернувшихся после излечения было много лиц моих старых знакомых. В основном все они были выходцами из Верхней и Нижней Силезии, которые все еще составляли основу нашего полка, хотя в наш первоначально полностью силезский полк стали поступать и уроженцы из других регионов родной страны. Каждый был в курсе серьезности сложившейся обстановки. Каждому хотелось поскорее оказаться дома среди друзей, однако все они образцово выполняли свой долг. Многие заболели желтухой и должны были находиться в госпитале. Доктор Щепански постоянно говорил об однообразии рациона, что случилось после того, как мы переправились через Дон. Наша армия могла снабжаться по единственной дороге через Калач-на-Дону, что стало причиной трудностей подвоза многих продуктов. Результатом стали участившиеся случаи заболевания гепатитом, что прежде случалось в подразделениях довольно редко.

2 ноября

Сегодня, 2 ноября, выдался еще один ясный день, и мы решили нанести ответный визит нашим соседям. С нашим командиром мы, его адъютант обер-лейтенант Кельц и я, отправились на машине на КП 79-го моторизованного полка. Нас тепло встретили герр оберст (полковник) Рейниш и офицеры его штаба. Мы остались у них на обед, куда нас пригласили. Даже здесь не было излишеств в виде колбасы, но если ты голоден, то даже овощной суп, метко названный солдатами «колючим заграждением», был хорош.

Основной темой разговора снова стало более широкое обсуждение общей сложившейся обстановки в Сталинграде и наши опасения, вызванные тем, что противник все еще занимает Рынок и Спартаковку. Полковник Рейниш рассказал нам также и то, что танковым подразделениям 16-й танковой дивизии приходится постоянно выполнять роль «пожарных бригад».

Я воспользовался возможностью, чтобы побеседовать с дальним родственником, который командовал взводом связи в 1-м батальоне. Мы никогда прежде не виделись, но решили по возможности наверстать это.

Когда примерно в 15.00 мы вернулись на КП полка, уже стемнело. Весь день на фронте было спокойно.

3 и 4 ноября не произошло ничего особенного. Я бы сказал, что наш мир тесен. Незадолго до наступления темноты в нашем штабе появился репортер из PK, задачей которого было сделать фото, посвященные жизни на передовой, и написать соответствующий репортаж.

Можно подумать, в такой тесноте можно сделать хорошие снимки! Репортер представился: Германн. Позже, сидя в моем убежище, я завязал с ним разговор. По его выговору я понял, что он уроженец Рейнланда.

Я спросил:

– Герр Германн, я слышу, что вы из Рейнланда. Из какого города?

– Я из Дуйсбурга.

– Я тоже! Говоря точнее, я родился в Дуйсбурге, в районе Лар, и знаком с Германом Германном. В детстве он попал в серьезную аварию на велосипеде.

– Это мой брат!

– Ну и почему тогда я не знаю вас?

– Герр Холль, я на двенадцать лет старше своего брата и более десяти лет не был дома. Сейчас я живу в Вале, в Берлине.

Мы долго проговорили о нашем родном доме и общих знакомых. Обстановка в нашем секторе оставалась спокойной, и мой земляк на следующее утро, перед тем как уехать, сделал здесь несколько снимков.

6 ноября

С 03.00 мы с полковником Гроссе находимся в движении. Побывали на самом переднем крае. В том числе и в моей «семерке». Лейтенант Аугст несет службу грамотно и аккуратно. Я был доволен, когда мои силезцы спрашивали меня:

– Герр лейтенант, когда вы вернетесь обратно в роту?

Мой командир слышал это и усмехался. Погода стояла туманная, капал дождик. Вернувшись обратно на КП около 14.30, мы оба, и мой полковник, и я, успели устать и вымотаться.

Ночью было холодно. Похоже, что время хорошей погоды закончилось. По крайней мере, лучше уж оставаться сухим и мерзнуть, чем промокнуть. Если нам предстоит провести здесь зиму, большой проблемой станет найти то, с помощью чего можно обогреться. Полк запросил в дивизии в срочном порядке прислать зимнее обмундирование, а также белый камуфляж. Нужно, чтобы они прислали все это, пока не стало слишком поздно. Скоро начнутся первые снегопады, и к тому времени, по крайней мере, в передовых подразделениях, должна появиться камуфляжная одежда. Вплоть до настоящего времени наши солдаты носили обычную форменную одежду (две пары нижнего белья, две пары носков, две пары кальсон, один пуловер, брюки, китель, кепи, одна пара перчаток, стальной шлем, шинель, кусок ткани, плащ-палатка, «хлебный пакет» со столовыми принадлежностями, одна пара коротких кожаных сапог, известных как кнобельбехер).

Но для холодной русской зимы с ее жестокими холодами этого набора было явно недостаточно. Зимнее обмундирование состояло из пары стеганых хлопчатобумажных брюк и такого же кителя. Оба этих предмета одежды можно было носить с обеих сторон, и их можно было надевать поверх летнего мундира. Зимой, когда лежал снег, зимняя форма надевалась верхней белой стороной наружу, а после того, как снег растает, ее выворачивали так, что снаружи оказывалась вторая сторона цвета камуфляжа. Помимо этого, солдат получал войлочные ботинки.

Для русских зимнее обмундирование было в порядке вещей. Здесь они чаще всего были одеты лучше нас. Наш камуфляж для снежных зим изготавливался кустарным способом.

Сюда входила белая простыня с отверстием для головы и двумя прорезями для рук. Такой камуфляж предназначался для того, чтобы затруднить обнаружение солдат на снегу.

Погода начала меняться. Стало холодно и очень ветрено. Вчера шел дождь, и снаружи было очень скользко. Это сильно затрудняло подвоз питания нашими обозными повозками. Кроме того, это сильно осложнило ведение боев на переднем крае. Весь полковой штаб занимался поиском зимнего обмундирования для солдат на передовой.

15 ноября

Я слышал, что американцы и англичане высадились в Северной Африке, но у меня не было времени, чтобы вникнуть в эти более общие вопросы; над нами довлели совсем другие проблемы. Приезжал гауптфельдфебель Михель, который доложил, что отправляется домой в отпуск. Он честно заслужил это, так как, будучи холостяком, прежде неоднократно уступал свою очередь тем, у кого были семьи. И теперь он не был дома вот уже почти полтора года. Я пожелал ему всего наилучшего и благополучного возвращения в свое подразделение. Вместо него останется фельдфебель Купаль. Он был родом из Судетской Германии и успел послужить в чехословацкой армии.

Почта из дома принесла мне печальные новости: несколько друзей и приятелей моего детства погибли или пропали без вести в море, когда во время боевого патрулирования их субмарина была потоплена.

Командир сказал мне, что я должен отбыть 25 ноября на учебные курсы командиров рот. До этого все еще остается десять дней.

16 ноября

Нас снова передали 79-му моторизованному полку. Это произошло 16 ноября 1942 г. На КП полковника Рейниша в это время обсуждали наступление в районе Рынка и Спартаковки. Оба наших полка должны были наступать рядом друг с другом. Удар должен был наноситься неожиданно. Мы не могли рассчитывать на поддержку танков, так как характер местности не позволял их применять.

Кроме того, танковым подразделениям вновь пришлось выполнять роль «пожарной команды». Начало наступления было назначено на утро 17 ноября. Поддержку нам должна была обеспечивать артиллерия 16-й танковой дивизии. Поскольку после возвращения обратно в строй выбывших по ранениям и болезни солдатов и офицеров 79-й моторизованный полк также за последние недели сумел нарастить свой боевой состав, в штабе корпуса полагали, что два наших полка способны овладеть обоими районами.

17 ноября

До начала наступления оставались считанные часы. Это означало, что ни у кого из нас не оставалось времени хоть на какой-то отдых. Нужно было передать приказы в войска. Там, где это невозможно было сделать по телефону, приказ доставляли в письменном виде посыльными. Если речь шла о чем-то особенно важном, в штабах батальонов должен был присутствовать офицер штаба полка.

Пока всех успели оповестить, время прошло. И вот наконец до начала броска вперед остался всего один час. Каждый думал: получится ли на этот раз? Удастся ли застать противника врасплох? Сомнения и вопросы, ответы на которые можно получить лишь позднее.

За несколько дней до этого оба таких же, как и наш, полка, 267-й и 274-й гренадерские (пехотные) полки, перебросили на позиции по северному блокирующему рубежу, что тянулся от Дона к Волге фасом, в основном на север. Нас тоже должны были перевести на эти позиции на зиму. Однако до того, как настанет этот момент, нам прежде всего было необходимо выполнить задачи наступления.

Поскольку я был командиром 7-й роты, приданным в штаб полка всего на шесть недель, мои мысли, естественно, постоянно возвращались к солдатам моей роты. Как это часто происходило за последние недели, им снова предстояло решить чрезвычайно сложную задачу. Выходцам из обеих Силезий предстояло действовать бок о бок с моими земляками из Рейн-Вестфалии. Оставшейся частью ударной группировки являлся один полк, составленный из подразделений 24-й танковой дивизии и 16-й танковой дивизии. Солдаты обеих этих дивизий, как прежде в этой кампании, так и сейчас на своих участках, сумели завоевать себе заслуженный авторитет.

Сам я был лишь маленьким винтиком в этой огромной машине, имел лишь тактическую подготовку и мало разбирался в вопросах стратегии. И все же у меня имелись сомнения в том, что наш удар будет успешным.

Если кто-то переходит в наступление с оборонительной позиции, у него должно быть значительное численное превосходство, а также подавляющее преимущество в тяжелом вооружении, которое своим огнем должно прижать противника к земле до тех пор, пока не будет осуществлен прорыв его позиций. Я не верил в то, что мы обладали численным превосходством. Я не знал, сможем ли мы с помощью выделенного нам тяжелого вооружения во время штурма прижать противника к земле. Местность была неудобной для осуществления поддержки танками. Кроме того, у нас их в тот момент не было.

Услышав первые звуки боя к северу от нас, мы поняли, что «танцы» начались. Для меня это было непривычное чувство: прежде я со своими солдатами непосредственно участвовал в боях. В таких случаях полностью погружаешься в бой и часто вообще забываешь о времени.

Теперь впервые я находился при штабе, и мое участие выражалось совершенно другими задачами. Время для меня шло очень медленно. Я видел, что нашего командира полковника Гроссе одолевали сомнения относительно того, как идет наступление. Он знал общую обстановку лучше любого из нас и так же, как мы, возражал против поставленной нам в наступлении задачи. Но в конце концов, все мы были солдатами, которым следовало повиноваться и выполнять приказы. Боевая эффективность любой армии зиждется на умении подчиняться и вере в командование. От этого зависят ее успехи и поражения.

Примерно к полудню мы стали получать первые данные о ходе боев: наступление застопорилось после того, как мы преодолели примерно 200 метров. Нашего тяжелого вооружения оказалось недостаточно, чтобы прижать противника к земле. В результате огня обороняющегося противника мы в обоих полках понесли значительные потери, в том числе и убитыми.

Слышался мощный гул ведущей огонь артиллерии и минометов с обеих сторон, и это означало, что нам не удалось добиться больших успехов. По приказу командира я в сопровождении посыльного отправился в штаб 2-го, а потом и 3-го батальона. Положение подразделений гауптмана Израэля и обер-лейтенанта Краузе, сменившего гауптмана Риттнера, было чрезвычайно опасным.

Оба батальона не имели резервов, и любые потери вели к ослаблению реальной боевой эффективности этих подразделений.

Обер-лейтенант Краузе заявил на своем восточнопрусском диалекте:

– Если все будет так же продолжаться и дальше, нам придется сражаться силами наших юнцов из обоза.

В душе я был с ним согласен.

Вернувшись в штаб, я доложил о результатах полковнику Гроссе и узнал, что соседний полк так же, как и мы, понес тяжелые потери и находится в аналогичном с нами положении. В это время стало темнеть, и звуки боя начали затихать. У наших солдат было полно дел: нужно было вынести с поля раненых и погибших, а также следить, чтобы противник не перешел в контратаку. Иваны же устанавливали перед своим передним краем мины, что натурально привело наших солдат в замешательство.

18 ноября

18 ноября тоже не принесло никаких перемен в обстановке. Наступление безнадежно увязло и не могло быть продолжено без свежих сил. То, что должны были проделать солдаты на передовой, было практически за гранью человеческих возможностей. Большая часть из них все еще не имела зимнего обмундирования. Это означало, что им приходилось действовать, имея то, что они имели. Они ютились на передовой в укрытиях, имея для защиты от влаги и холода лишь свои Zeltbahne (плащ-палатки). Поэтому часы для них тянулись вечностью. Многие вышли из боя, имея изорванные в лохмотья мундиры, на что реагировали лаконично:

– Ничего страшного. Лучше лохмотья, чем мои кости!

Я сам знал все это не понаслышке и полностью понимал своих солдат. И я был уверен в одном: за все, что мы испытали, нам позже придется расплачиваться своим здоровьем, – если, конечно, нам повезет и мы вообще выживем в этой войне.