18 ноября

Вечером 18 ноября мы получили следующий приказ: «Ночью 19 ноября отойти на исходные позиции». Неудачная наступательная операция с тяжелыми потерями с нашей стороны закончилась.

В течение трех следующих дней мы занимались латанием дыр, которые вызвали в наших рядах понесенные потери. Каждый, без кого можно было обойтись в штабах, отправлялся на передовую.

Из штаба дивизии мы узнали, что русские к северо-западу от нас перешли в наступление против румын и прорвали их позиции на широком фронте. То же самое повторилось 20 ноября на юге. 21 ноября в полку узнали, что передовые части противника соединились в районе Калача-на-Дону, что означало окружение 6-й армии. С самого начала это стало шоком для всех нас. Как могло произойти что-то подобное? Там наверху что, все уснули? У нас что, совсем не оставалось немецких войск, чтобы поддержать части союзников? Мы не могли найти ответы на эти вопросы.

Я был уверен, что котел – это ненадолго. Наше командование не вчера родилось, и вскоре окружение будет прорвано.

К тому же нам приходилось следить за тем, что происходило на нашем участке фронта. Северный оборонительный рубеж был надежно построен еще в то время, когда мы наносили удар с Дона к Волге. Противник наконец прекратил здесь свои безуспешные удары. Нам следовало улучшить и еще более укрепить наши позиции в этом секторе. Что касается происходившего к западу от нас, на Дону, – мы никак не могли повлиять на то, что происходило там.

23 ноября

Около полудня 23 ноября мы получили приказ подготовить каждую исправную повозку, все грузовые и легковые автомобили и другую технику, заправить ее бензином и быть в готовности прорываться в юго-западном направлении. На запрос полковника Гроссе в штаб дивизии ответили, что приказ отдал командир LI армейского корпуса, к которому мы относились, генерал фон Зейдлиц. Все важные документы предписывалось сжечь. Все, что мы не сможем взять с собой, должно было быть подготовлено к уничтожению. С собой следовало брать лишь самое необходимое, в первую очередь боеприпасы.

К счастью, было по большей части сухо, пусть и холодно. Никого не радовала перспектива снова начать откатываться назад. Сколько энергии и наступательного порыва стоило нам, солдатам-пехотинцам, с боями пробиться до этой точки! И ценой каких потерь! И теперь обратно?

Мои товарищи, с которыми я имел возможность говорить об этом, все придерживались того же мнения. Нам совсем не нравилась эта мысль. И наконец, нам пришлось бы прикрывать отступление. И это в условиях неудовлетворительного снабжения зимним обмундированием и оборудованием. Но важнее всего этого было то, что порции хлеба для всех, кто остался в котле, сократили до 200 граммов, что означало пустые желудки и голод. А в условиях холода тело требует большего расхода калорий. Тем не менее приказ есть приказ! Мы сделали все, что от нас требовали. Мы подготовили к уничтожению все, что было на тот момент ненужным, а также документы, и теперь ждали дальнейших указаний. Все мысли теперь были сосредоточены вокруг того, как прорваться. Это должно было стать трудным и дорогостоящим делом. Все мы были в этом уверены.

24 ноября

В ночь с 23 на 24 ноября мы едва нашли время для короткого перерыва на сон. По большей части нам удалось лишь немного прикорнуть: слишком велико было нервное напряжение. Даже полковник Гроссе принял участие в общих разговорах. Мы говорили обо всем и ни о чем, чтобы только скоротать время в ожидании. Время от времени сам командир или обер-лейтенант Кельц связывались с подразделениями на передовой, чтобы выяснить, не изменилась ли обстановка. Примерно в полночь Гроссе проинформировал нас о происходящем: «Части и подразделения северного оборонительного рубежа осуществляют отход. Надеюсь, что им удастся сделать это незаметно». Однако для нас все это означало, что время ожидания увеличится.

Понимал ли кто-нибудь, что происходит?! Еще вчера нам всем приказали подготовиться, чтобы идти на прорыв. А теперь, незадолго до полудня, нам вдруг объявили, что прорыв отменяется! Всем оставаться на месте!

Мы действовали, окруженные противником, а не находились на маневрах на полигоне! Поэтому сначала «делать так», а через какое-то время – «делать эдак» можно было где угодно, но не здесь, где за каждый метр продвижения нам приходилось расплачиваться кровью.

Что же происходило на северном оборонительном рубеже? Смогут ли наши товарищи вновь занять его? К счастью, там не успело произойти непоправимое. Заметили ли иваны наш отход? И как они отреагировали бы на него? Нам было ясно одно: без прорыва на юго-запад ближайшие же дни станут очень трудными для нас, если только мы не отобьем обратно оборонительные рубежи.

На следующий день мне предстояло отправиться на запад, и мысленно я уже находился дома. Однако подсознательно у меня постоянно возникали сомнения в этом, и я поверил бы в это лишь после того, как действительно окажусь там. И вот теперь – прощайте, прекрасные мечты. Реальность оказалась совсем другой: всем пришлось остаться на своих местах!

К этому времени мы узнали из штаба дивизии, что части, которые обороняли северную оборонительную позицию, были отброшены, на некоторых участках до 4 километров.

Противник продвинулся уже примерно на 3 километра от завода «Баррикады» через Спартаковку на Гумрак; теперь он находился примерно в полутора километрах севернее КП нашего полка. Нам поступил приказ: высшая степень готовности, выступить по тревоге! Это касалось и всех тыловых служб, таких как штабы, обозы, роты снабжения и т. д. Расстояние было слишком незначительным для возможного танкового прорыва. До тех пор, пока полностью не прояснится общая обстановка, нам всем следовало быть настороже. Тем не менее мы все вздохнули легче, так как каждый был уверен, что нас вызволят из котла, ударив по нему снаружи.

25 ноября

25 и 26 ноября обстановка на нашем участке все еще оставалась неясной. Части, отведенные с северного оборонительного рубежа, согласно приказу, пытались оборудовать новую линию обороны вдоль одноколейной железной дороги севернее КП нашего полка. Среди этих частей был и 276-й пехотный (гренадерский) полк. К счастью, русские преследовали нас вяло: они не понимали, что происходит. Да и как они могли понять, почему мы добровольно оставили хорошо оборудованные позиции сейчас, зимой, тогда как в течение последних месяцев упорно отражали каждую попытку овладеть ими.

274-й пехотный (гренадерский) полк развернулся на территории Тракторного завода фронтом в сторону поселка Спартаковка. От него не потребовали отхода. После кратковременного лечения в госпитале моего друга Йоахима Шулера назначили на должность полкового адъютанта в этот полк, командиром которого был полковник Брендель.

27 ноября

Обер-лейтенант Кельц сообщил мне, что в полк наконец-то прибыл приказ о моем производстве в чин обер-лейтенанта.

28 ноября

В ранние утренние часы – было уже светло – вдруг объявили тревогу! Снаружи, с севера от наших укрытий, послышались громкие звуки боя, которые становились все ближе. К этому моменту русские сообразили, что наши войска отошли с северо-восточного участка оборонительной позиции на севере. При поддержке танков они решили прорвать новую линию фронта. Сначала они попытались захватить участок между высотами 135,4, 144,2 и 147,6. Через эти ориентиры, повторяя очертание железной дороги, проходила теперь линия фронта. Если бы противнику удалось захватить хотя бы одну из этих высот, отсюда сверху ему открылся бы вид на весь Сталинград. Это создавало бы серьезное неудобство для наших войск. Наша артиллерия и вообще все, что могло вести огонь, предпринимала отчаянные усилия, чтобы отразить этот удар. И все это означало, что на фронте явно запахло чем-то невыразимо тухлым!

Около 10 часов утра на КП прибыли два танка, экипажи которых запросили наших указаний. Полковник Гроссе приказал, чтобы я лично поставил задачу танкистам. Мы занялись выполнением его приказа.

Как мне показалось, противник сосредоточил основные усилия на взятии высоты 135,4. Я бежал так быстро, как только это позволяли мои легкие. Будучи мальчишкой, я неплохо бегал на длинные дистанции. Теперь это мне очень пригодилось. Слева от себя я видел Орловку. Теперь – за балку, на противоположный склон, и вот она, высота 135,4. Я остановился рядом с передним танком и жестами указал командиру, что он должен будет наблюдать за полем боя за высотой, после чего отправился обратно.

Мне теперь нужно было беречь время. Пока я был здесь, для моих сражавшихся товарищей была важна каждая минута. Я понимал, что несколько танков, пусть даже их было всего два, включившись в бой, дадут моим друзьям передышку. Вот послышались первые выстрелы танковых орудий. Браво, парни, берегите себя.

Земля была мерзлой, погода стояла ясная. Теперь Орловка располагалась справа от меня. До нее было еще не менее 2 километров. Мой путь лежал в направлении на юг. Я уже почти преодолел легкий подъем вверх по склону, который тянулся вверх примерно на 40 метров, и успел ступить на следующий, более крутой подъем. И тут на меня обрушился ад! «Сталинские органы»! Когда ты испытываешь на себе их воздействие один или два раза почти каждый день, как это было со мной в последние недели в районе поселка завода «Баррикады», по приближающемуся реву реактивных снарядов ты уже знаешь, что с тобой произойдет. Снаряды «органов» прилетели с севера, из-за линии фронта. От первых попаданий содрогнулась противоположная часть балки, примерно то место, где я оставил оба танка. Я оглянулся, как загнанный зверь. Не было видно ни клочка, где я мог бы найти укрытие. Вот я нашел небольшую щель. Всего примерно 40 сантиметров в ширину и 10 сантиметров в глубину. Это было практически ничего. Никогда прежде в своей жизни я не желал бы стать как можно меньше! Мои ноги прижаты к земле, лицо смотрит вниз, руки вытянуты вперед. Последовали взрывы, один за другим. Я лежал ничем не защищенный, беспомощным куском плоти, предоставленной на эту концентрированную демонстрацию мощи, созданной руками человека. Реактивные снаряды один за другим взрывались вокруг меня, то здесь, то там. Неужели это никогда не кончится? Осколки снарядов с воем проносились в воздухе. Я ждал и не понимал, явь это или сон. Пролежав так неподвижно несколько минут, я был полностью оглушен этим «утренним благословением». Я не мог сказать, сколько всего было разрывов. В такие моменты мы забываем о числах и просто пытаемся спасти свою шкуру. Секунды разрывов реактивных снарядов вокруг растянулись для меня в вечность.

Наконец, я пришел в себя и с полным изумлением понял, что не получил ни одного ранения. Предназначались ли эти реактивные снаряды двум нашим танкам, или иваны заподозрили, что здесь находятся наши войска? Я не знал этого.

К тому времени, когда я прибыл на КП полка, я успел оправиться от шока.

Полковник Гроссе взволнованно расхаживал около своего блиндажа. Он ждал моего возвращения. Он слышал звуки удара реактивных снарядов, поскольку все происходило всего в километре от нашего КП.

Я доложил:

– Обер-лейтенант Холль докладывает о возвращении. Танкам поставлена задача, как было приказано.

Командир спросил меня:

– Оттуда что-нибудь видно?

Я ответил:

– Нет, герр оберст. Но там очень легко попасть под вражеский огонь. Всего несколько минут назад я попал под удар реактивных снарядов на местности, где отсутствовало всякое прикрытие, и до сих пор удивлен, что вернулся назад целым, а не в виде отдельных кусков. Я прошу, герр оберст, давайте пройдем в укрытие.

– Идите, Холль, а я еще немного побуду здесь.

Я успел сделать всего шесть шагов до укрытия и закрыть за собой дверь, когда снаружи послышались звуки разрывов. Двери вырвало взрывной волной. Одна из «труб» «сталинского органа» взорвалась прямо перед дверью. Затем то ближе, то чуть дальше послышались звуки других разрывов. После того как все прекратилось, в укрытие ворвался солдат, который прокричал:

– Командир ранен!

Кельц, Хофманн и я внимательно посмотрели друг на друга. Только этого нам не хватало! Двое солдат внесли полковника Гроссе и уложили его на дощатую кровать. Он стонал от невыносимой боли, которую старался заглушить. В брюшную полость полковника вонзился крупный осколок. Немедленно послали за полковым врачом. Я был вне себя от бешенства за свою беспомощность. Я не мог ничего поделать и только укоряюще сказал раненому:

– Ну почему, герр оберст, вы не прислушались к моему совету?

Превозмогая боль, мой командир ответил:

– Вы правы, Холль, в том, что браните меня!

Но я вовсе не собирался упрекать командира. Если бы он послушался меня! Но я, всего лишь простой обер-лейтенант, не мог приказать своему полковнику идти в укрытие.

Не теряя времени, мы сразу же отправили нашего командира, которому оказал первую помощь полковой врач и который пребывал в бессознательном состоянии после укола морфия, в армейский госпиталь в Сталинград. Вряд ли я скоро смогу забыть этот день 28 ноября.

Командование продолжало функционировать в обычном режиме. Командование полком временно, до прибытия замены полковнику Гроссе, принял адъютант полка обер-лейтенант Кельц.

Я узнал, что оба танка, поставленные на позиции мною, творили чудеса. Они появились буквально в последний момент и сумели расстрелять четыре или пять танков Т-34, тем самым вынудив русских отступить.

В результате наши солдаты сумели удержать линию фронта вдоль железной дороги.

29 ноября

29 ноября нас вновь «приветствовал» дождь, который сразу же замерз и превратился в черный лед. Это стало еще одной бедой для моих товарищей на фронте.

30 ноября

В полдень последнего дня ноября термометр снова поднялся выше нуля по Цельсию. Было ясно и солнечно.

На передовой продолжались тяжелые оборонительные бои. Атаки противника были отбиты. Интенсивный минометный огонь со стороны русских очень осложнял нам жизнь. Гауптман Израэль, который командовал нашим батальоном после отъезда майора Вайгерта, был убит в результате попадания осколка.

Остатки 2-го и 3-го батальонов слили в одно подразделение, получившее название боевой группы Краузе. Обер-лейтенанта Краузе представили к званию гауптман. Это был хладнокровный и невозмутимый выходец из Восточной Пруссии, который хорошо знал свое дело. Его адъютантом был лейтенант Герлах, уроженец Саара, по профессии преподаватель в техническом училище. Вплоть до последнего времени он командовал взводом в 14-й (противотанковой) роте.

1 декабря

Примерно в полдень 1 декабря, когда погода прояснилась, мы смогли наблюдать за воздушным боем между двумя немецкими и двумя русскими самолетами. Однако никто не был сбит. Я думаю, у наших парней было мало бензина, потому что они вдруг развернулись и улетели прочь. Русские их не преследовали.

Вечером мы получили плохую весть о командире нашего полка. Полковник Гроссе не выжил после тяжелого ранения и был призван в армию Всевышнего. Ему было 57 лет. Мы все уважали и почитали его как человека и как начальника. Кто сменит его?

Мы постоянно несли потери, а пополнения не предвиделось. В этой связи то и дело просеивались тыловые подразделения. Каждого, кого было можно, отправляли на передовую.

Пришла и зима, по крайней мере внешне. В ночь с 1 на 2 декабря шел снег. Все вокруг, насколько хватало взгляда, оказалось укутано белым. На мой взгляд, это напоминало огромный саван, заботливо прикрывший все наши здешние горести и страдания.

4 декабря

4 декабря я позвонил моему кузену Вилли Нуссбауму. Он находился очень близко, в штабе майора Воты, в 1-м батальоне 79-го моторизованного полка. Мы договорились постараться встретиться на следующий день.

Наши солдаты, да и я тоже, были твердо уверены, что нас вызволят из котла. Повсюду приговаривали: «Держитесь, и фюрер вас выручит!» А до этого мы должны всеми возможными средствами удерживать свои позиции.

5 декабря

Мне все же удалось ненадолго увидеться со своим кузеном. Мы никогда не встречались с ним прежде, но при встрече сразу же поняли друг друга. К сожалению, нас обоих звал долг, но мы надеялись, что еще найдем возможность поговорить.

5, 6 и 7 декабря дорого дались для остатков 276-го батальона боевой группы Краузе.

5 декабря на высоте 147,6 был убит обер-лейтенант Шульц, 6 декабря у железнодорожной насыпи погиб лейтенант Пильц. 7 декабря выстрелом в голову у той же насыпи был убит лейтенант Бауманн.

Помимо них, в это время погибли некоторые из старослужащих солдат и унтер-офицеров, как, например, мой посыльный обер-ефрейтор Курт Вильман, обер-ефрейтор Кернер (служивший прежде в 8-й роте), унтер-офицер Фельдманн и некоторые другие испытанные и опытные бойцы.

Тем из солдат, кто заболел гепатитом, пришлось остаться в своих подразделениях. Больные гепатитом были возвращены в свои подразделения из полевых госпиталей. Если так будет продолжаться и дальше, то таким образом поступят с любым из нас, когда придет его очередь. Русские пытались выбить нас со слабых оборонительных позиций, являющих полную противоположность по сравнению с прежним северным оборонительным рубежом, раз и навсегда, а затем захватить высоты 147,6, 144,2 и 135,4, что расположены южнее железнодорожной ветки. Мои товарищи на передовой творили чудеса, чего вряд ли можно было от них требовать. Они вели оборонительные бои, целыми днями находясь в снегу, на морозе. Они не имели необходимого для таких боев обмундирования и оснащения, однако продолжали упорно оборонять каждый квадратный метр земли.

Наши соседи слева находились не в лучшем положении. Насколько я могу судить, они были лучше экипированы зимним обмундированием, но при этом им, как и нам, приходилось испытать на себе всю тяжесть ожесточенных оборонительных боев.

К этому времени в состав боевой группы «Рейниш» была передана боевая группа «Краузе». Правый фланг 79-го моторизованного полка и левый фланг остатков бывшего 276-го пехотного (гренадерского) полка теперь стали называть боевой группой «Краузе». И им вновь пришлось оказаться на острие вражеских ударов. Бои кипели в основном вокруг высоты 147,6, которую иваны атаковали непрерывно силами до роты пехоты при поддержке танков. Линия фронта была прорвана дважды, и вплоть до настоящего момента нашим солдатам удавалось вновь отбросить врага. Но как долго это сможет продолжаться?