8 декабря

Обстановка требовала, чтобы наш КП был отведен из небольшой дубовой рощи. В ночь с 8 на 9 декабря он был перенесен назад на высоту 108,8. Я не знаю, какой из штабов находился здесь несколько недель назад. А может быть, здесь были просто позиции связистов или стояло артиллерийское подразделение?

9 декабря

9 декабря к нам прислали нового командира. Почему оберст Штеффлер – так он нам представился – должен быть здесь, я так и не понял.

Кроме того, мне было непонятно, какие функции выполнял штаб полка. Немногие оставшиеся подразделения вошли в группу «Рейниш». А мы в это время лишь выполняли административные обязанности, куда относилось обеспечение продовольствием и боеприпасами, а также поиски зимнего обмундирования.

Я был рад, когда узнал, что наши товарищи из 16-й танковой дивизии помогали нашим солдатам на фронте зимней одеждой. Совместно неся на себе тяжесть оборонительных боев у высоты 147,6, боевая группа «Краузе» установила хорошие отношения с товарищами из 79-го моторизованного полка. И вместо того, чтобы чувствовать себя лишь придатком, как это происходило в течение последних недель с другими частями, которым они придавались, наши солдаты теперь являлись частью одной семьи. Особенно способствовали этому ожесточенные бои в обороне, которые вспыхивали то здесь, то там 11 декабря. Когда русским удавалось добиться вклинения на отдельном участке, их быстро выбивали обратно контратакой. Все мы сознавали, что, если противник пройдет через нас, он лавиной покатится с севера и пройдет весь город.

Я сопровождал нашего нового командира полковника Штеффлера при посещении им штабов подчиненных подразделений для того, чтобы помочь ему лучше оценить сложившуюся обстановку. Нам стало известно, что десять офицеров штаба дивизии во главе с генералом Пфейффером должны были вылететь из окружения, чтобы получить новые назначения за пределами котла. Я понимал, что наша дивизия должна передать остатки своих полков и подразделений усиления в другие дивизии и что эти офицеры смогут больше сделать для нас, тех, кто остается в котле, находясь за его пределами.

12 декабря

12 и 13 декабря мы вели тяжелые бои в обороне.

Выдаваемые пайки становились все более скудными. Нашим счастьем было то, что, как представители «хот-труппен», мы имели лошадей, которых поделили между всеми дивизиями. Лошади стали главной пищей для наших солдат.

Если мы брали пленных, то солдаты в первую очередь проверяли, не осталось ли у противника чего-нибудь из съестного.

14 декабря

Полковник Штеффлер так же быстро исчез из нашего штаба, как быстро появился в нем. Он «гостил» у нас ровно пять дней.

Вместо него остался бывший командир 194-го противотанкового батальона майор фон Нордхайм.

Перед ним поставили задачу ликвидировать все еще существующий 276-й гренадерский (пехотный) полк и расформировать полковой штаб. Майор фон Нордхайм был призванным из резерва общительным человеком примерно 50 лет. До того как быть призванным в армию, он был директором завода MAN в Нюрнберге. Нордхайм был заядлым охотником и пытался скоротать долгие вечерние часы, рассказывая о своих охотничьих приключениях, что давало нам возможность на время позабыть о том отчаянном положении, в котором мы оказались.

16 декабря

16 декабря температура воздуха снова преодолела отметку ноль градусов по Цельсию. Однако вечером 17 декабря снова пришли жестокие морозы и ураганный ледяной ветер.

Мы уже знали, что штаб должен быть распущен до 31 декабря 1942 г. Майор фон Нордхайм предложил мне выбор между 24-й и 16-й танковыми дивизиями. Недолго думая, я попросился в 16-ю танковую дивизию. Там я мог бы встретиться со своими старыми друзьями, последними оставшимися солдатами своей 7-й роты. Мою просьбу удовлетворили, и мне выписали соответствующие документы.

Наш штабной портной из куска овчины сшил мне шапку и пару рукавиц. Теперь, по крайней мере, моя голова и руки были в тепле.

16 и 17 декабря вновь стали трудными днями как для всего 79-го моторизованного полка, так и для остатков моей роты и моего батальона. Противник снова при поддержке артиллерии и танков пытался прорвать нашу оборону. Но атака русских была отбита с тяжелыми для них потерями.

Было невероятно, как моим товарищам на передовой удавалось держаться. Ледяной ветер забивал кусочки льда через каждую прореху в обмундировании. Он на огромной скорости несся с востока, выметая все на своем пути через голую в это время года степь. Мы все стремились хоть как-то защититься от него: от ветра защищала даже построенная из снега стенка. Никто не покидал своих укрытий без крайней на то нужды. Но если это было нужно, все старались двигаться вдвое быстрее, чтобы поскорее занять следующий пятачок, дающий хоть какую-то защиту от непогоды.

Мы все были счастливы, когда через четыре дня ветер утих. 23 декабря пошел снег, которому не было конца.

24 декабря

Снабжение силами нашего люфтваффе не было налажено так надежно, как мы надеялись и как нам обещали.

Наше питание постоянно было скудным, а боеприпасов становилось все меньше и меньше. Нам приходилось, как никогда раньше, беречь эти ставшие драгоценностью вещи. Я чувствовал себя в крайней степени счастливым оттого, что у нас все еще оставались лошади. Мы по-честному делили их, чтобы каждый получил хоть что-то. Наш начальник снабжения попытался добыть дополнительные продукты на Рождественский сочельник. Наши товарищи на фронте в этот день получили по целой буханке хлеба вместо обычных 200 граммов. Из конины приготовили дополнительные порции колбасы. Появилось и немного красного вина, но его не хватало на всех, поэтому в полевых кухнях приготовили что-то вроде пунша, чтобы каждому досталась его порция. Но что было важнее всего этого, каждому солдату выдали по десять сигарет.

Ночью мы слышали рев двигателей наших самолетов. Русские, когда они узнали, что в ночное время наши самолеты сбрасывают контейнеры с продовольствием и боеприпасами, зажигали маяки так же, как это делают наши солдаты. В результате много таких контейнеров падало около позиций иванов или на ничейной земле. Каждый раз это становилось для нас тяжелой потерей.

В 20.00 в соответствии с распоряжением майора фон Нордхайма остатки штаба полка собрались в самом большом помещении бункера.

Рождественскую ель заменила сосновая ветка (откуда только удалось ее достать?). Хриплые солдатские глотки выводили слова песни: «Stille Nacht, heilige Nacht».

У многих из них в горле вдруг появился комок. После этого к нам обратился майор фон Нордхайм. Он подчеркнул всю серьезность нашего положения, то, что все мы здесь, на востоке, находясь вдалеке от дома и от родных, сражаемся за свой народ. Свою речь он закончил словами:

– И не в последнюю очередь мы должны продолжать выполнять свой солдатский долг, потому что обязаны делать это ради наших павших товарищей.

За этой речью последовала песня «O, du frohliche».

Затем десять товарищей спели песню «Стоит солдат на Волге» из «Царевича». И в конце вечера мы спели песню «O Tannenbaum».

Потом все мы разошлись по своим укрытиям. По лицам товарищей я понял, что их мысли, как и мои, были о доме. Никогда в прежние годы нам не приходилось встречать Рождество в такой угнетающей обстановке. Я писал письмо моей дорогой маленькой жене и при этом старался скрыть мрачные чувства, неуверенность в том, что ждет нас.

Всем им дома и так хватает забот и тревог. Разве же должен я усугублять все это, пусть я и переживаю самые черные из темных времен?

На всех программах немецкого радио можно было передать поздравления с Рождеством домой со всех фронтов. Слышались голоса товарищей из Северной Норвегии, Африки и отсюда, из Сталинградского котла. Министр пропаганды рейха доктор Геббельс от имени родины выступил с обращением к солдатам, сражающимся на фронте.

Для нас, выходцев из Центральной Европы, все эти расстояния на карте казались огромными. А какие сложности с тыловым снабжением приходилось преодолевать нам здесь, в России! То от одних, то от других мы слышали, что танковые соединения группы армий фон Манштейна (группа армий «Дон») уже шли сюда, чтобы разблокировать котел с юго-запада. Эта новость давала нам новые силы, хотя сами мы знали, как трудно будет пробиваться вперед после этих обильных снегопадов. И все же мы были уверены, что наше командование не оставит нас в бедственном положении.

24 декабря весь день шел такой снег, что трудно было разглядеть, что творится за десять метров от тебя. Откуда только берется эта мерзкая субстанция! Слава богу, на нашем участке все оставалось спокойным. Похоже, противнику тоже не сладко в такую погоду.

25 декабря

Мы ошиблись в отношении иванов: ровно в 05.00 25 декабря нас разбудили громкие звуки боя. Гром пушечных выстрелов, завывание «сталинских органов», взрывы гаубичных снарядов, как мне казалось, совсем рядом – на левом фланге боевой группы «Рейниш». Теперь можно было услышать и грохот выстрелов танковых орудий. В нашем штабе немедленно объявили тревогу.

Майор фон Нордхайм вызвал группу «Рейниш», откуда ему сообщили, что русские атакуют левый фланг 16-й танковой дивизии танками и большими массами пехоты. Главной целью была высота 139,7. Бой разгорался даже за левым флангом сектора группы Рейниша. Звуки боя продолжали доходить до нас целый день. Выдержат ли наши солдаты этот штурм? Мы все очень надеялись на это, хотя и понимали, насколько трудной является эта задача.

С каждым прошедшим часом снежные сугробы становились все выше, и передвигаться на местности становилось все более трудно. В таких случаях ходить почти невозможно, можно только бегать.

Вечером мы узнали, что, несмотря на тяжелые потери, противник захватил высоту 139,7. Наши потери также были очень высоки.

26 декабря

Около 03.00 рано утром 26 декабря, когда медленно поднимался рассвет, с севера вновь послышались звуки очередного боя. На запрос в штаб группы Рейниша нам ответили, что наша контратака на высоту 139,7 была отбита русскими огнем из укрытий. Очередной атаки русских не последовало. Однако наши товарищи получили приказ окапываться и строить укрытия – все это ночью, в накрепко замерзшей земле, под артиллерийским и минометным обстрелом, и, самое главное, при этом они должны были быть в любой момент готовы броситься на отражение вражеской атаки.

27 декабря

Вечером 27 декабря неожиданно появился мой Futtermeister Грегулетц.

Он беспокоился за наших оставшихся лошадей, которых укрыли где-то в городе. Грегулетц выглядел очень подавленным. Он доложил:

– Осталась всего горстка корма для лошадей. В любом случае самые слабые животные уже забиты. Большинство оставшихся тоже будут забиты. Когда удается добыть что-то, что может быть использовано в качестве корма для лошадей, самые сильные из них получают этот корм, чтобы они продержались в живых как можно дольше. Герр обер-лейтенант, до сих пор мне удавалось сохранять жизнь вашему Мумпитцу. Но теперь, как бы я ни старался, я не смогу сделать этого.

Я очень хорошо понимал своего старого фуражира, этого фермера из Верхней Силезии. Многие годы он ухаживал за ротными лошадьми. Ему удалось обеспечить их выживание в очень суровую зиму 1941/42 г. И вот он стоит здесь, беспомощный, не способный спасти своих доверчивых четвероногих друзей. Не имея необходимого фуража, он становился таким же бессильным, как и любой из нас.

Мы посмотрели друг на друга тяжелым взглядом, и я сказал ему:

– Тогда вам нужно забить и моего Мумпитца!

Крепко пожав друг другу руку, мы попрощались, и Грегулетц вышел наружу. Про себя я помолился за Мумпитца. Я не мог сдержать овладевшие мной темные мысли. Моя верховая лошадь Мумпитц останется в моей памяти таким же упрямым, полным жизни источником всяческих беспокойств. Он был плутом в лошадином племени.

28 декабря

Если не случится ничего непредвиденного, через три дня я снова вернусь в свою роту. Сейчас она называется 1-й ротой 79-го моторизованного полка и подчиняется 16-й танковой дивизии, но это все те же солдаты моего прежнего 2-го батальона 276-го гренадерского (пехотного) полка. К нам добавили лишь гауптфельдфебеля из прежней 1-й роты 79-го моторизованного полка с обозом. Он отвечает за снабжение солдат.

Майор фон Нордхайм предложил нам провести с ним вместе весь остаток года, так как с 1 января 1943 г. наш 276-й гренадерский полк прекратит свое существование. Наш штаб разделят, офицеров и солдат раскидают между штабными подразделениями и отделами 16-й и 24-й танковых дивизий.

Через посыльного мне передали сообщение от Грегулетца о том, что моя верховая лошадь пала в ту же ночь, когда ее решили забить. Я не знал, была ли это ложь во спасение, так как Грегулетц знал, насколько я был привязан к своему Мумпитцу.

31 декабря

31 декабря, в последний день этого знаменательного для нас года, снег совсем перестал идти. Повар полковой кухни каким-то образом умудрился раздобыть немного конины сверх нормы. А полковой казначей сумел достать спирт. Так чаем и рюмкой спирта в полночь мы вступили в новый год. Мы – это майор фон Нордхайм, обер-лейтенант Кельц, оберцальмейстер Кнопп, лейтенант Хофманн, обер-лейтенант Фёртш и я, самый молодой из собравшихся. Все мы были полны тревоги, но тем не менее ощущали в себе спокойствие и веру. Через несколько часов нам предстояло расстаться друг с другом, так как каждый из нас получил новое назначение. Никто не знал, когда нам придется увидеться снова и придется ли вообще. Поздно вечером мы собрались вместе за откровенным разговором.

Прежде чем я отправился обратно в свою роту, я отдал рапорт майору фон Нордхайму и попрощался с немногими оставшимися товарищами из штаба, которые тоже находились в готовности отправиться, согласно назначениям, в другие подразделения.

Моя зимняя экипировка не подходила для переднего края: у меня не было зимней обуви, лишь мои обычные «чаши для костей» (армейские сапоги), летние бриджи и обычный китель, а под этим – рубашка, кальсоны и пуловер, пара шерстяных носков, обычная теплая шинель, шапка из овчины и рукавицы из нее же. В походной сумке – принадлежности для бритья и умывания. И это было все, чем я располагал.