1 января

Пробираясь через сугробы, я устал и вспотел. Я почти не чувствовал холода: наверное, потому, что мороз был небольшим и совсем не было ветра. Если температура падает ниже 20 градусов мороза по Цельсию, едва ли вы сумеете определить, стоит сейчас двадцатиградусный или сорокаградусный мороз. Вы можете сказать лишь то, что вам чертовски холодно!

Местом моего назначения был КП боевой группы «Краузе», который должен был располагаться где-то в низине у Орловки, южнее высоты 147,6. Все оставшиеся подразделения бывшего 276-го гренадерского (пехотного) полка были переданы под командование гауптмана Краузе. Нашим командиром был оберст Рейниш из 79-го моторизованного полка.

Когда я вышел к низине у Орловки, мне пришлось еще несколько раз спросить, как найти гауптмана Краузе. В той низине, которая образовывалась и становилась все глубже на протяжении тысяч лет и от которой вели несколько боковых ответвлений, рядом друг с другом в ее откосах теснились укрытия, подобно ласточкиным гнездам.

В зависимости от расположения склона укрытия иногда располагались выше, иногда – ниже по склону. Некоторые были оборудованы прямо вдоль тропинки, к прочим нужно было подниматься по ступенькам. Мне приходилось быть внимательным, пока я шел по скользкой тропинке. Множество ног, прошедших по ней за несколько дней, сделали ее поверхность абсолютно гладкой, будто стекло.

Гауптман Краузе был уже в курсе моего прибытия. Он и лейтенант Герлах приветствовали меня с серьезными лицами, но очень тепло. Мы с Краузе были хорошо знакомы с момента нашей первой встречи после Польской кампании, когда нас обоих направили из 21-й в 94-ю пехотную дивизию в Кенигсбрюкк под Дрезденом. Там, на полигоне, новое соединение тогда находилось на формировании.

– Ну, вот вы наконец здесь. Как дела, герр Холль?

– Все нормально, герр гауптман, насколько позволяют обстоятельства. Я бы хотел, чтобы они шли лучше.

– Что ж, нам здесь пришлось не лучше. Постоянные потери, очень скудные пайки, мало боеприпасов: приходится экономить. А еще этот проклятый холод!

– Это и мне внушает беспокойство, герр гауптман. Посмотрите на мой мундир. В этом наряде я стану очень привлекательной мишенью для противника на передовой.

– В этом вы правы. К счастью, у нас еще осталось какое-то количество зимнего обмундирования, которое нам передали из 16-й танковой дивизии. Герр Герлах, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы герр Холль получил необходимое. Давайте посмотрим на обстановку на карте. Мы находимся на правом фланге 79-го моторизованного полка. Слева от нас дислоцируется старый 1-й батальон этого полка под командованием майора Вота, к которому мы теперь относимся. Однако, согласно приказу, мы теперь считаемся «боевой группой» и вплоть до особого распоряжения подчиняемся напрямую командованию полка. Это значит, что наши солдаты останутся с нами, поскольку мы лучше их знаем. Правее нас – левый фланг 24-й танковой дивизии. Нашим непосредственным соседом здесь является батальон люфтваффе гауптмана Мато.

Далее на позициях находились наши товарищи из 267-го гренадерского (пехотного) полка, который был передан в 24-ю танковую дивизию.

Здесь тоже не произошло изменений с личным составом. Кстати, солдаты люфтваффе доказали, что на них можно положиться: они активно участвовали в оборонительных боях, отражая удары противника последние несколько дней.

Вечером после ужина можете отправиться с лейтенантом и вновь принять свою роту. Аугст более подробно ознакомит вас с обстановкой на переднем крае. Сегодня у него и его солдат выдался еще один трудный день. Рано утром иваны вновь атаковали высоту 147,6, которая теперь постоянно подвергается ударам артиллерии. Тем не менее бойцы батальона Вота отбили атаку. А мы уже в полном смысле слова готовились действовать в условиях чрезвычайной обстановки.

– Как я понял, пока я шел сюда, на фронте успело что-то произойти. Ветер донес звуки боя с запада. Но как мне показалось, там не произошло ничего серьезного.

– Скоро вы сами поймете, что глубокий снег заглушает звуки разрывов. Звуковая волна также поглощается снегом и не дает того шума, который мы обычно слышим.

В это время лейтенант Герлах принес мне маскировочную одежду и пару фетровых ботинок. Через несколько минут я уже натянул на себя новую форму. Свободное пространство в ботинках я забил двумя кусочками обувной ткани (у меня был 39-й размер обуви). Теперь я ничем не отличался от своих товарищей.

– Герр гауптман, прежде чем отправиться к своим солдатам, я хотел бы увидеть гауптфельдфебеля 1-й роты 79-го моторизованного полка Бигге. Я пока не знаю его, но хотел бы познакомиться с нашим новым шписсом («мамочкой»).

– Да, сделайте одолжение. Я уже знаком с ним. Он очень скрупулезный человек.

Я перекинулся несколькими словами с лейтенантом Герлахом и попросил его показать, где я могу найти своего нового гауптфельдфебеля. Покидая укрытие, я ясно слышал звуки разрывов снарядов. Они доносились с северо-западного направления.

«Комната», которую занимали гауптфельдфебель Бигге и его несколько подчиненных, почти ничем не отличалась от любого другого укрытия. По большей части их размер был два на три метра, но иногда, пусть и довольно редко, они были большего размера. Укрытия были вырыты в глинистых склонах балки. Таким образом удавалось экономить строительные материалы, что было важно в условиях нехватки дерева. Верхнее покрытие, заменявшее потолок, чаще всего строили из железнодорожных шпал. Потолок укрепляли землей, полученной в результате земляных работ. Передняя стенка была из досок, а боковые и задняя стенки представляли собой, так сказать, природный материал склона балки, то есть глинистую землю. Вдоль стенок стояли двойные дощатые нары для сна и нечто вроде очага. Здесь невозможно было прожить без обогрева помещений. А необходимость, как известно, всегда была матерью изобретений!

Я поприветствовал Бигге и представился как новый командир роты. Будучи ростом всего 169 см, я выглядел карликом, по сравнению со своим шписсом, который был выше меня на целую голову. Когда он отвечал на мои вопросы, я по акценту сразу понял, что имею дело с уроженцем гор Зауэрланд (низкие горы юго-восточнее Рура. – Ред.).

– Сколько наших людей находится в данный момент в траншее? – задал я уточняющий вопрос.

– Лейтенант Аугст, а с ним сорок восемь солдат и унтер-офицеров.

– Получали ли мы за последние дни пополнения?

– Герр обер-лейтенант, солдаты постоянно прибывают и убывают. Легкими ранениями занимается батальонный врач, который затем как можно скорее старается отправлять солдат обратно в роту. Разрешите спросить, не желаете ли вы отправиться со мной к нашему ширмейстеру. Я хотел бы обсудить с ним некоторые вопросы. А вы могли бы воспользоваться случаем, чтобы познакомиться с ним.

Я согласился, и мы отправились в путь вместе. Помещение, где размещался техник, фамилия которого была Шульц, было таким же, как и те, что были описаны ранее. Комната 2 на 3 метра и не более. Вместе с Шульцем нас набилось туда четверо, и мы полностью заполнили укрытие. Единственное, что заслуживало упоминания, была цилиндрическая железная печка, работавшая на полную мощь. Я даже почувствовал, что в этом укрытии мне слишком жарко.

Бигге обсуждал с товарищами вопросы службы, а я с интересом прислушивался к разговору. Вдруг раздался вой… и мы оказались посреди бушующего пламени! Я был в шоке: единственный выход из помещения оказался перекрыт стеной огня! Мы стали злейшими врагами для самих себя. Жара стала просто невыносимой. И хотя все это продолжалось лишь секунды, для нас они показались вечностью!

Но для ширмейстера в происшествии не было ничего необычного: он сгреб со своей дощатой постели одеяло и швырнул его поверх канистры с бензином, что стояла у двери. Потом схватил свою тяжелую шинель и бросил ее поверх. И произошло чудо: через несколько секунд пламя успокоилось. Зато теперь в маленькой комнатке стало трудно дышать из-за дыма. Я выскочил наружу и полной грудью вдохнул свежий зимний воздух. Остальные тоже поспешили следом за мной.

Бигге был вне себя от ярости. Он бросил технику:

– Черт вас возьми, вы же знаете, что канистры с бензином не разрешается держать в отапливаемых помещениях! Поставьте ее где-нибудь, где нет риска, что она взорвется!

Бигге и Шульц извинились передо мной.

К тому времени я оправился от шока и быстро понял, что произошло. Мне нужно было привыкать. Я был теперь командиром роты в моторизованной части, но не имел водительского удостоверения, не имел ни малейшего представления о том, как работает мотор. Но сейчас это было не важно. От нас требовалось лишь держаться и выстоять, чего бы нам это ни стоило. Нас всегда было меньше, а противника больше. Мы все были полны решимости и желания стоять до конца.

Я направился в свою роту с нарядом, доставляющим туда питание. Всего несколько недель назад мой гауптфельдфебель мог легко отправиться на передний край вместе с поваром на телеге и развезти пищу по всем взводам. Теперь же шестеро солдат несли три канистры, в которых, увы, плескалось лишь жалкое подобие «теплой пищи». Бигге нес в своем мешке несколько кусков хлеба и сала. Мы шли друг за другом по разбитой тропинке. Я шел последним. Каждый из нас отчаянно старался удержать равновесие. Никто не разговаривал. Примерно через десять минут мы дошли до КП роты. Этот КП представлял собой не более чем нору примерно 2 квадратных метра.

Появился мой заместитель лейтенант Аугст, который шепотом заговорил с гауптфельдфебелем. В это время я вошел в этот импровизированный блиндаж. Самодельная лампа тускло освещала помещение. Канистра из листового железа, превращенная в печь, давала хоть какое-то тепло.

Мне навстречу поднялись три фигуры. Это были Павел-лек, Неметц и Грюнд, наш ротный парикмахер. Я был рад снова видеть эти ставшие для меня близкими лица. Очень важно лично знать людей, которые рядом с тобой, особенно в трудной ситуации. Люди, с которыми ты был рядом годами, с которыми успел пройти и через хорошее, и через плохое. Ты знаешь их сильные стороны и их слабости. Ты веришь в них больше, чем верил бы в новичков. Это не означает, что нужно недооценивать тех, с кем ты не знаком лично. Просто это проверенный на практике и общепризнанный факт.

Я пожал руки всем троим и спросил Павеллека:

– Жушко, что вы здесь делаете? Я думал, что вы, как счастливый муж, давно уже дома!

Старый «боевой конь» мрачно ответил:

– Это было бы прекрасно, но этого не произошло. Я добрался до Калача-на-Дону, откуда должен был добираться до дома на поезде. Но там вдруг словно черта выпустили на волю: очевидно, русские прорвали позиции румын. И вскоре румыны были уже на мосту через Дон. Идиоты, они действовали, будто тыловики: один говорит «но, вперед!», другой – «тпру!». Если бы там были регулярные войска, как мы… Все было бы совсем по-другому. Герр обер-лейтенант, мы с нашими солдатами сумели бы там удержаться и организовать оборону!

Я попробовал успокоить его:

– Ну, я сомневаюсь, что мы бы справились там лучше.

– Но от всего этого меня тянет блевать! Когда русские действительно появились на дальнем берегу Дона, всего днем позже, это означало конец моего отпуска для женитьбы. Мне пришлось поспешить обратно в роту.

– Печально, Жушко! Но почему вы не подумали об аэродроме? Вы же знаете все эти трюки!

– Нет, я даже не подумал об этом.

Я был очень огорчен его невезением. Тем не менее я был рад, что он снова рядом со мной.

– Итак, наш Фигаро, сколько времени вы уже находитесь здесь, на фронте?

– Уже три недели. Как известно господину обер-лейтенанту, на фронте пригодится каждый. Герр лейтенант Аугст использовал меня в качестве посыльного в управление роты после того, как погиб обер-ефрейтор Вильман.

– Неметц, кто все еще остался здесь из нашей старой «толпы»?

– У нас еще осталось восемь солдат из нашей роты всего, с остальными из батальона – двадцать четыре человека. Прочие прибыли к нам из других подразделений. Это в основном солдаты штабов, артиллеристы, связисты, водители грузовиков и т. д. Их пехотная подготовка минимальна, но они честно выполняют свой долг и не жалуются. У нас даже унтер-офицерам приходится ходить в караул часовыми.

– Да, звание теперь на самом деле значит немного. До каждого солдата дошло, что он должен выполнить свой долг перед народом и фатерландом.

В это время вошел лейтенант Аугст, принеся с собой невидимую стену ледяного холода. Он быстро закрыл за собой вход, подошел к огню и стал греть руки.

– Чертов мороз, он донимает даже через рукавицы. Гутен абенд, герр обер-лейтенант, я рад, что вы здесь. Мы сможем использовать здесь, на фронте, каждого солдата. Сегодня утром снова разверзся ад слева от нас, у батальона Вота. На высоте 147,6 было жарко. Мы все готовились вы двигаться для нанесения контрудара, но наши товарищи из батальона Вота сумели показать себя. Русская артиллерия и тяжелые минометы тщательно и интенсивно обстреливали высоту. Даже по нас целый день вели неприцельный минометный огонь. Нам повезло, что эти ночи выдались совершенно спокойными, хотя нам и приходится постоянно быть начеку.

Лейтенант Аугст был примерно моей комплекции, может быть, даже несколько ниже меня. Со своими черными волосами и темными глазами он мог бы легко сойти за южанина. Но стоило ему произнести лишь несколько слов, как его диалект выдавал в нем уроженца Саксонии. Он нашел общий язык с силезцами и был уживчивым офицером, на которого можно было положиться.

– Герр Аугст, когда вы позже отправитесь на позиции, мне хотелось бы, чтобы вы коротко ввели меня в курс дела. До наступления первого утреннего света я хотел бы полностью владеть картиной. Теперь, когда я остаюсь здесь, я хотел бы спросить у вас, где вы намерены занять позиции.

– Я полагаю, на правом фланге боевой группы гауптмана Мато. Там воюют новички. Я хотел бы взять их под свое крыло, поскольку у них нет боевого опыта. Я буду с фельдфебелем Купалем.

– Хорошо, я согласен с этим, поскольку вы лучше меня знаете, что нужно на переднем крае.

– Кстати, если вам еще не известно, сообщаю: у нас есть прямая связь с гауптманом Краузе и оберстом Рейнишем. Даже на самые отдаленные посты протянута телефонная линия, чтобы можно было поднять тревогу, если вдруг что-то случится. Стриппенцихеры теперь всегда работают в ночную смену.

– О, это прекрасно, в таком случае я могу позвонить господину полковнику Рейнишу и доложить ему о своем прибытии.

Я позвонил в штаб полка и доложил о своем прибытии в роту моему новому командиру и гауптману Краузе.

Потом вместе с лейтенантом Аугстом мне пришлось выдвинуться к передовым постам. Здесь нельзя было заблудиться. Если только ступить с протоптанной дорожки хотя бы на один шаг вправо или влево, сразу можно было утонуть в мягком снегу.

Ночь выдалась звездной, снег скрипел под ботинками, и не было ни малейшего ветерка. Было видно, как дышит человек, потому что выдыхаемый воздух сразу же замерзал. На вдохе в носу образовывались мелкие кристаллы. Весь пейзаж был окрашен в белые тона и был призрачно тих. Лишь вдалеке с того направления, где располагался Сталинград, этот проклятый город, который нам не удалось взять, доносились слаборазличимые звуки боя. Я молча брел за Аугстом, наблюдая за ночными картинами. Вот мы прибыли на первый передовой пост и выслушали часового, который шепотом доложил об обстановке. Ничего необычного не произошло. Полевой телефон стоял в углу наблюдательного поста. Была оборудована позиция для пулемета, а сам пулемет был завернут в брезент, чтобы можно было им воспользоваться при необходимости. Со стороны противника снег лег настолько высоко, что в дневное время можно было скрытно быстро добраться до этой позиции прямо из нор в снегу. Называть эти снежные норы укрытиями или позициями было бы преувеличением. Разводить огонь, чтобы согреться, можно было только по ночам, поскольку днем дым выдал бы местонахождение позиции врагу. И в результате можно было бы ожидать прицельного огня минометов.

Мы прибыли на второй пост. Эта позиция была наиболее удаленной. Она располагалась прямо у подножия высоты 147,6. Здесь также был установлен полевой телефон. Я узнал обоих часовых, так как они раньше служили в других подразделениях нашего батальона.

Аугст прошептал мне:

– Вон та высота является самой важной точкой на этом участке. За нее отвечает майор Вота с его солдатами. При малейшем шуме там мы должны находиться в высшей степени готовности на случай, если понадобится помощь. То же самое касается и подразделения гауптмана Мато справа от нас. Там стоят два подбитых танка, один Т-34 и один наш танк из 16-й танковой дивизии. Сегодня утром солдаты из батальона майора Вота сумели отразить атаку, но кто знает, что будет завтра?

Я посмотрел вверх на холм. Он был едва различим в темноте, но до его вершины было не меньше 100–120 метров.

Нам все еще предстояло проверить еще три поста. Мы не наведывались в укрытия, потому что солдатам нужно было дать отдохнуть. При их мизерных пайках и при этом жутком холоде было бы безответственным беспокоить их, особенно когда никто не знал, когда противник доставит нам новые беспокойства. Только на последнем посту лейтенант Аугст вызвал фельдфебеля Купаля. Я хотел поздороваться с этим старым бойцом моей 7-й роты, еще той, прежней. Без лишних слов мы пожали друг другу руки. Его лицо выглядело исхудавшим, но слегка изогнутый нос смотрел туда же, куда и прежде.

– Купаль, – негромко проговорил я, – лейтенант Аугст теперь останется с вами и будет присматривать за вашим правым флангом. У вас найдется для него место?

– Яволь, герр обер-лейтенант, достаточно места для одного человека.

– Если что-то здесь случится, немедленно звоните!

– Яволь, все ясно!

Я пожал руки обоим моим товарищам и, прежде чем отправиться обратно, пожелал им:

– Берегите себя!

Теперь я полностью отвечал за этот сектор шириной 150 метров. Что принесет завтрашний день? Как долго сможем мы удержаться здесь? На эти вопросы у меня не было ответов. Здесь можно было только верить, надеяться и доверять.

2 января

При первом свете нового дня со стороны высоты 147,6 вновь заговорила артиллерия. Я попробовал связаться со вторым постом. Линия еще работала. Часовой доложил, что артиллерия и минометы русских обстреливают высоту. Потом я различил ответный огонь наших пулеметов. Я ясно слышал звуки боя через наушник. Но в моем секторе было спокойно, если не считать отдельных разрывов минометных мин и случайных рикошетов. Тем не менее я приказал всем находиться в высшей степени готовности, поскольку никто не знал, что будет дальше. Обстановка могла измениться за несколько секунд.

Ближе к полудню звуки боя утихли. Командиры на нашем участке сообщили, что атака в секторе батальона Вота снова была отражена. Понесенные нами потери восполнялись за счет солдат тыловых служб и штабов. Мы тоже должны были получить пополнение.

Ночь со 2 на 3 января снова потребовала от нас нахождения в полной готовности. Сильная штурмовая группа русских неожиданно обрушилась на левый фланг группы «Рейниш», точно на разграничительной линии с соседом слева, и вклинилась в наши позиции. Противник захватил укрытие.

В эти жестокие холода укрытие (где можно было согреться) означало жизнь или смерть в случае его потери. Бои зимой велись с особой жестокостью. Иначе кому бы хотелось остаться без укрытия при температурах, которые можно было сравнить с домашним морозильником?

3 января

Поскольку нашим товарищам ночью не удалось отбить свой бункер, я не сомневался, что они попытаются сделать это следующей ночью. Мы не могли больше позволить себе атаковать днем, так как имели слишком мало тяжелого вооружения и испытывали крайний недостаток в боеприпасах. На наше состояние оказывала влияние и скудость наших продовольственных пайков. Поэтому нам оставалось зарываться на своих позициях как можно глубже, подпускать противника поближе и держаться изо всех сил. Но если укрытие было потеряно, то ничего из перечисленного уже не помогало: приходилось атаковать, и атаковать неожиданно броском в ночное время.

Я не ошибся: в ночь с 3 на 4 января целью атаки наших товарищей слева стало укрытие, и оно было отбито. Еще одна проклятая чертова проблема!

4 января

В ночь с 4 на 5 января снова пришлось пребывать в максимальной степени готовности. Бой разгорелся слева от нас, северо-западнее, за высотой 147,6. Иваны теперь явно пытались снова отбить укрытие.

Я с Неметцем отправился на передовой пост. Когда на западе в небо метнулись сполохи пламени, они на несколько секунд осветили весь холм. Нам пришлось быть начеку, так как противник легко мог попытаться вклиниться в наши позиции, если поймет, что нас отвлекли звуки боя. Ночью хорошо замаскированных солдат трудно различить, особенно если ночную тишину нарушают пулеметные очереди и выстрелы винтовок. Мы старались как можно реже разжигать огонь. Часовым также приказали быть осторожными.

Через некоторое время я отправился проинспектировать свой правый фланг. Там встретил лейтенанта Аугста, который разговаривал с нашим соседом справа гауптманом Мато. Так мы познакомились. На его участке тоже пока было спокойно. Тем не менее там, как и у нас, каждый находился в готовности в любой момент по тревоге броситься в бой.

По дороге обратно на свой КП я все еще слышал с обеих сторон яростную стрельбу из пулеметов и винтовок, а также короткое рявканье взрывов ручных гранат. Бой все еще был в полном разгаре. Хотелось верить, что наши солдаты возьмут верх.

5 января

5 января до нас дошли плохие новости о том, что укрытие, за которое шли такие жаркие бои, окончательно потеряно. Для нас это означало, что русские на северо-западной стороне высоты 147,6 в результате этого оказались еще чуточку ближе. Повторяющиеся удары на этой высоте заставили нас ясно осознать, что в самое ближайшее время настанет и наша очередь.

Мы получили обещанное подкрепление из солдат, служивших прежде в обозах, штабах и прочих тыловых подразделениях. Это было в буквальном смысле последним рекрутским набором. Фельдфебели, вахмистры, унтер-офицеры, обер-ефрейторы и ефрейторы со всех частей. Тем самым стало ясно, что теперь у армии только одна задача: держаться до последнего!

Неожиданно в списках моей роты появились представители служб, которые никогда здесь не планировались в мирное время. Это пополнение, несомненно, принесло с собой некоторые проблемы. Первоочередной задачей было срочно построить для вновь прибывших укрытия. Их нужно было оборудовать в местах за передним краем так, чтобы противник не мог бы наблюдать за ними.

Время поджимало. Укрытия нужно было закончить, пока мы все еще занимали высоту 147,6. Если этот холм будет потерян, то тогда даже днем все, на что мы сможем рассчитывать, – это постоянный огонь противника. Мои товарищи понимали это и работали без перерывов по сменам. Кроме того, на переднем крае были оборудованы новые позиции. Однако они представляли собой лишь снежные стены, обеспечивающие защиту только от наблюдения со стороны противника. Тех, кто не работал, отправляли обратно в укрытия в балке. Поскольку земля глубоко промерзла, а физическое состояние солдат все более ухудшалось, строительные работы продвигались с трудом. В ход шло все, что можно было использовать в качестве строительного материала.

Солдаты вели себя безупречно. Они понимали тяжесть обстановки и работали с мрачными лицами и пустыми желудками. Звание не имело значения; каждый энергично налегал на работу, так как этот ужасный холод был худшим из врагов.

Посты наблюдения были усилены, а время отдыха для солдат сократили.

6 января

6 января русские попытались захватить высоту 147,6. Им удалось прорвать наш фронт на этом участке. Мы находились в состоянии максимальной готовности контратаковать, однако моему соседу слева обер-лейтенанту Корте удалось ликвидировать прорыв противника на его участке. Сам он погиб в рукопашном бою с русскими. Тем не менее высота осталась в наших руках. Нам снова повезло.

Мы почти все свое время посвящали строительству укрытий. Мы мало знали об общей обстановке, в которой оказалась армия, но я был уверен, что нашим товарищам в Сталинграде и на других фронтах приходится не легче, потому что холод везде одинаков.

Гауптман Краузе рассказал мне, что Волга замерзла, и русские теперь переправляют свои войска и технику прямо по льду. Это было для нас неприятной новостью. Но мы были всего лишь солдатами, которые должны подчиняться приказам. Мы должны были исполнять свой долг, быть верными присяге фюреру, народу и фатерланду! Никто не спрашивал, правильно ли это. Мы верили, что защищаем свой народ от доктрины большевизма, которая угрожала всему свободному миру. Разве англичане и американцы горько не пожалели потом, и не один раз, что они встали на сторону этих «красных»?

Я мысленно вернулся к высказыванию Фридриха II Великого: «Не важно, буду ли я жив, важно лишь то, что я хорошо выполню свой долг». И это было именно тем, что делали мы, солдаты 6-й армии. И не важно, являлись ли мы выходцами с севера, юга, запада или востока нашей родины, были ли мы уроженцами Пруссии, Баварии, Швабии, Саксонии, Южной Германии или Австрии. Никто не спрашивал, куда должна была забросить нас солдатская судьба. Все наши судьбы находились в руках Божьих.

9 января

Вот-вот наступит 10 января. Уже почти полночь. Я со своим посыльным Неметцем отправился, как я делал каждый вечер, инспектировать свой участок слева направо. Второй часовой, который нес службу прямо под высотой 147,6, доложил мне:

– Герр обер-лейтенант, звонили из дивизии. Вас немедленно вызывает к телефону герр генерал!

Я был удивлен. Что могло понадобиться от меня моему дивизионному командиру? До этого момента я не имел возможности познакомиться с ним лично.

После того как я услышал несколько раз: «Один момент. Соединяю…», на другом конце проговорили:

– Здесь Ангерн.

– Говорит обер-лейтенант Холль, командир 1-й роты 79-го моторизованного полка. Мне приказано позвонить вам, герр генерал.

– Да. Правильно. Мой дорогой Холль, я рад, что могу сообщить о вашем производстве в звание гауптман. Вам присвоено это звание генерал-полковником (фельдмаршал с 30 января 1943 г.) Паулюсом с 1 января. Мои поздравления, и желаю, чтобы вам всегда сопутствовала солдатская удача.

Несколько секунд я пребывал в изумлении, а потом все же ответил:

– Покорно благодарю, герр генерал!

Что это было, сон или все же реальность?

Неметц спросил:

– Что случилось, герр обер-лейтенант?

– Какое несчастье, Неметц, меня только что повысили до гауптмана!

– Чудесно! Мои поздравления! – Его исхудавшее лицо светилось неподдельной радостью.

Часовой, один из немногих, оставшихся в роте моих силезцев, присоединился к поздравлениям. Мы пошли дальше. Я думал об этом внезапном повышении, заставшем меня на передовой позиции. Должно быть, оно было организовано моим прежним командиром полка полковником Гроссе. Его адъютанту обер-лейтенанту Кельцу, а также командовавшему подразделениями на нашем участке Краузе присвоили звание гауптман 1 декабря 1942 г. Я оставался последним из старых ротных командиров в полку. По приказу фюрера внеочередное повышение в звании могло последовать только тогда, когда это звание давалось после особенно долгого периода задержки в производстве. Это могло быть единственным объяснением.

Неметц позаботился о том, чтобы о новости узнали и другие часовые. Где бы я ни появился, мне приходилось пожимать руку поздравлявшим меня солдатам.

Несмотря на то что я был доволен, жестокая безжалостная действительность вернула меня обратно в реальность. Какое значение теперь имели звания? Все теперь зависело от личных качеств каждого из нас, от того, имел ли он достаточно воли, чтобы держаться до конца.

В нашем укрытии Павеллек вдруг спросил у меня:

– Герр гауптман, где вы теперь достанете две шишечки на погоны, чтобы каждому было видно ваше звание?

– Жушко, это сейчас не важно, у нас будет еще время позаботиться об этом.

Позвонил полковник Рейниш. Он и мой товарищ гауптман Краузе поздравили меня. Кроме того, Краузе сообщил, что у него есть две шишечки на погоны и что посыльный Марек доставит их мне при первой возможности. Я поблагодарил его за эту любезность.

10 января

10 января русские примерно в 10.00 открыли ураганный огонь. Мы опасались худшего. Независимо от направления, отовсюду слышались звуки боя. Главный удар, как оказалось, наносился на участке нашей дивизии. Судя по интенсивности огневой подготовки, было очевидно, что русские значительно усилили свою группировку за счет войск, переброшенных по замерзшей Волге.

Первая атака русских была остановлена недалеко от переднего края. Нам приходилось обороняться лишь пулеметами и винтовками. Несколько залпов нашей артиллерии были сделаны прицельно и очень нам помогли.

После небольшой передышки иваны вновь попытались достичь своей цели. И снова были отброшены.

Мои товарищи сражались с таким упорством, какого, похоже, сами от себя не ожидали. Но какой у нас был выход? Попасть в плен? К этим большевикам? Никогда!

Наши потери были высоки, правда в основном ранеными. Когда стало потише, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, отнесли в тыл. Я не знал, где находился наш полевой госпиталь или то, что служило им. Наверное, у наших врачей было по горло работы. Достаточно ли у них сейчас лекарств?

Чем меньше становились размеры котла, тем труднее приходилось тыловым подразделениям. Но те из нас, кто сражался здесь, на переднем крае, почти ничего об этом не знали.

Нам повезло в том, что мы получили людей из тыловых подразделений. Они сменили погибших бойцов. Теперь нашим ядром было несколько человек, имевших боевой опыт. Они служили цементирующей силой и примером для новичков.

Естественно, солдатский язык суров и даже жесток, и каждый день мы выслушивали многочисленные жалобы, но они были высказаны откровенно, без попыток бунта. Даже я позволял себе грубую солдатскую ругань, кое-что из жаргона своих земляков. Она служила чем-то вроде предохранительного клапана, не позволявшего нам просто сойти с ума. Это был бессильный гнев на то, что свалилось на нас и с чем мы не могли ничего поделать.

День ото дня ухудшалось тыловое снабжение. Только подразделения на переднем крае по-прежнему получали свои 200 граммов хлеба, всем остальным приходилось довольствоваться 100 граммами.

Суп состоял из одной воды и конины, пропущенной через мясорубку. Похоже, что мука или любые другие добавки, которые могли бы сделать суп более густым, в нем теперь отсутствовали как таковые. Теперь я узнал, что такое фатализм. Ты просто стараешься не думать о том, что принесет завтрашний и послезавтрашний день.

Мне повезло в том, что я не курил. Если удавалось добыть на переднем крае несколько сигарет, что случалось все реже, заядлые курильщики смотрели на них с религиозным трепетом. Одна такая палочка переходила изо рта в рот и выкуривалась до самого конца, обжигая пальцы того, кому досталась последней. Дым вдыхали и старались задержать в легких как можно дольше. Большинство курильщиков при этом закрывали глаза. Наконец, табачный дым с громким вздохом выдыхался наружу.

11 января

Огонь и атаки противника продолжались весь день 11 января. Противник все ближе и ближе надвигался на передний край нашего соседа слева. Ему доставались укрытия с их мертвыми обитателями. Той же тактики он придерживался и 12 января. Наше положение становилось еще более угрожающим.

12 января

В ночь на 13 января немногие оставшиеся солдаты на левом фланге и в центре участка обороны дивизии были отведены к железнодорожной линии Спартаковка – Гумрак. Теперь в секторе группы «Рейниш» в наших руках осталась только высота 147,6. Нам повезло, что русские не обратили на это внимания и преследовали нас довольно пассивно.

Новый оборонительный рубеж, состоявший из бункеров (построенных еще румынскими войсками и расположенных примерно в 1,5 километра за старой линией фронта), заняли наши соседи слева.

Мы остались на прежних позициях в ожидании дальнейших ударов противника на жизненно важную для нас высоту 147,6.

14 января

Теперь противник понял, что мы делали. Он сосредоточил огонь на высоте 147,6, простреливая наши позиции практически строго с западного направления. Такая тактика поставила нас в невыгодное положение, так как левый фланг дивизии был больше не в состоянии удерживать прежние позиции и был вынужден сместиться назад. Мы оказались практически под фланговым огнем. Как же нам теперь обороняться?

В дивизии быстро это поняли: мы тоже получили приказ оттянуться назад на новые позиции. Многие солдаты были этим недовольны, и я прекрасно их понимал. Все потраченные силы, вся наша работа за последние несколько дней оказались напрасными. Мы знали, что именно успели построить здесь, на этом оборонительном рубеже, для себя. Но что ждало нас на новых позициях? А если совсем ничего и только эти свирепые морозы?

Мы отошли назад в ночь с 14 на 15 января. За собой мы практически ничего не оставили, если не считать пустых ящиков от боеприпасов. По очереди несли с собой два пулемета и пару ящиков патронов. Усталая до изнеможения толпа солдат с трудом пробиралась по снегу. Я предупредил всех, чтобы не отставали. Солдаты должны были передвигаться парами и присматривать друг за другом. Первый признак обморожения – это когда белеют нос и щеки. Как правило, люди просто не обращают на это внимания. Если такое происходит, то восстановить кровообращение можно, лишь натерев нужное место снегом.

Я обратился к подчиненным со словами:

– Товарищи, держитесь ближе друг к другу. Нам идти недалеко. Отставших придется оставить, и они могут замерзнуть насмерть.

Солдаты поняли. Я постарался взять себя в руки. Слишком велика была ответственность: все они доверяли мне. Только бы не подвести своих людей!

Когда наша выбившаяся из сил толпа – а люди выглядели так, что их нельзя было уже называть воинским подразделением, – с большим трудом двинулась вперед, для нас каждый пройденный метр стал пыткой, а 1500 метров казались бесконечностью. Тем не менее мы прошли их!

Самые сильные были назначены в дозор. Рядом со мной собрались остатки моих старых ветеранов и вместе с этим ядром подразделения шел лейтенант Аугст.

В нас не осталось ничего от того, что вдохновляло и вселяло в нас уверенность в последние несколько недель, и от того прежнего яростного стремления завоевать город Сталина. Мы выполняли свой долг механически, как автоматы. Мы чувствовали какую-то неведомую прежде угрозу, но не могли понять ее природу. Когда нам приходилось тяжело, мы стреляли и дрались, как тяжелораненое животное, загнанное в угол, которое защищается до конца, пока еще остались силы.

17 января

Вот что произошло 17 января: противник вновь обрушил свои атаки на левый фланг наших соседей. Укрытия были потеряны, заново отбиты, потом снова потеряны и снова отбиты. Однако в конце концов сказалось численное превосходство противника. Однако он тянул время и действовал осторожно, так как знал, что с нами почти покончено.

Я и мои товарищи не желали это признавать. Мы просто не могли поверить, что нашу 6-ю армию ждет такой горький конец. Вплоть до этого момента мы всегда выполняли свой долг, делая даже невозможное, и тем не менее сейчас стояли на краю катастрофы.