I

На руководящих постах после смерти Сталина оказались люди, которые были наиболее близки к Сталину в последние годы его жизни. Маленков стал Председателем Совета министров. Хрущев возглавил Центральный Комитет партии и в сентябре 1953 г. стал ее Генеральным секретарем. Берия встал во главе нового Министерства внутренних дел (МВД), объединившего старое министерство того же названия и Министерство государственной безопасности (МГБ). Булганин, в 1949 г. замещенный маршалом А.А. Василевским на посту министра вооруженных сил, возглавил Министерство обороны, которому вновь подчинилось Министерство военно-морского флота. Жукова назначили первым заместителем министра обороны и главнокомандующим сухопутных войск. Министра иностранных дел Вышинского сменил Молотов, попавший в последние годы в немилость у Сталина.

Маленков, Берия и Хрущев — все трое были согласны с тем, что необходимо перейти к новому политическому курсу. Маленков так и сказал об этом в речи на похоронах Сталина 9 марта 1953 г., когда во главу угла поставил вопросы внутренней политики. 4 апреля министерство Берии сообщило, что обвинения, выдвинутые против кремлевских врачей, были ложными, признания вырваны у них пытками и дело против них будет прекращено. Общее направление политики характеризовалось стремлением к снятию напряжения, в котором находилось советское общество. Теми же принципами собирались руководствоваться и во внешней политике. Незамедлительно были предприняты шаги к улучшению отношений с Турцией, Югославией и Грецией и к окончанию корейской войны.

Но вскоре развернулась борьба за власть среди первых лиц государства. Берия, выступивший с предложением ряда реформ, стремился показать себя в новом облике. Его соратники расценили это как стремление сосредоточить в своих руках такую же власть, которую имел Сталин. Хрущев организовал заговор против Берии. Группа военных, руководимая маршалом Жуковым, арестовала Берию на заседании Президиума 26 июня 1953 r. В начале июля был созван специальный пленум Центрального Комитета, который разоблачил Берию как агента международного империализма и врага партии и советского народа. Берия был тайно судим и расстрелян 23 декабря.

На июльском пленуме Маленков обвинил Берию в том, что тот принял решение произвести испытание водородной бомбы, не проинформировав об этом других членов советского руководства. Завенягин объяснил Центральному Комитету, что проект постановления правительства об испытании был представлен на подпись Маленкову. Берия вычеркнул имя Маленкова и сам подписал этот документ. Завенягин пошел дальше, объяснив, что водородная бомба была «вопросом мирового значения» и что испытание положило бы конец американским надеждам на «вторую» ядерную монополию. «И подлец Берия, — заключил он, — позволил себе такой вопрос решать помимо Центрального Комитета». Все это не было так просто. Имелись некоторые опасения, что Берия мог бы использовать атомную бомбу — или угрожать ее использованием — в случае государственного переворота. В день ареста Берии Президиум упразднил Специальный комитет и переименовал Первое главное управление в Министерство среднего машиностроения. Малышев, один из людей Маленкова, был назначен министром, Ванников — его первым заместителем, а Завенягин — заместителем министра.

Маленков, который теперь стал наиболее сильной фигурой в советском руководстве, обрисовал свою политическую линию в речи, произнесенной на сессии Верховного Совета. Эту речь Сахаров и его коллеги слушали по радио, находясь в Семипалатинске. В области внутренней политики Маленков предлагал уделить первостепенное внимание повышению уровня жизни советских людей и предполагал осуществить это путем перераспределения средств из тяжелой промышленности в легкую, а также за счет реформ сельского хозяйства. Реформирование приоритетов внутри страны требовало снижения международной напряженности. Соединенные Штаты не обладали монополией в производстве водородных бомб, сказал Маленков. Он хотел, без сомнения, убедить своих слушателей в том, что его новая политика не будет сопровождаться снижением безопасности страны.

Политика Маленкова не получила полной поддержки в руководстве. В сентябре 1953 г. Хрущев, которого некоторые из членов Президиума считали более надежным, чем «правого» Маленкова, был избран первым секретарем Центрального Комитета. Хотя Маленков и Хрущев разделяли убеждение, что изменения необходимы, они расходились по многим существенным вопросам. Конфликт между ними достиг апогея на пленуме Центрального Комитета в январе 1955 г. Хрущев, который был озабочен укреплением своих позиций, обвинил Маленкова в том, что тот своей речью в августе 1953 г. пытался снискать дешевую популярность. Маленков, заявил он, не был «достаточно зрелым и твердым большевистским руководителем». 8 февраля Маленков был смещен с поста Председателя Совета министров, хотя и оставался членом Президиума. Председателем Совета министров стал Булганин, которого на посту министра обороны заменил Жуков.

Годом позже, в феврале 1956 г., состоялся XX съезд партии. На закрытом заседании съезда Хрущев предпринял яростную атаку против Сталина. Даже сегодня, когда злодейские деяния Сталина известны в гораздо большей степени, чем тогда, речь Хрущева представляется сильнейшим обвинительным актом против сталинского произвола, а ее воздействие на общественное мнение в то время было ошеломляющим. Хрущев детально описал сталинскую чистку в 30-е годы; он подверг неистовой критике руководство Сталина страной в годы войны с Германией. Но его отказ от сталинского наследия не был полным. Он не подвергал сомнению политику коллективизации или руководящую роль партии в жизни советского общества. В значительной степени Хрущев все еще оставался продуктом сталинского режима и не мог расстаться с ним полностью. Десталинизация оставалась ограниченной, и вплоть до середины 1980-х годов этот процесс шел вяло.

 

II

Согласно оценке американской разведки в ноябре 1952 г., Советский Союз к середине 1953 г. должен был иметь около 100 атомных бомб, хотя допускалась возможность, что их число могло составить 50 бомб как минимум и 200 — как максимум. Поскольку в Советском Союзе не публиковались конкретные цифры, невозможно сказать, насколько точными были эти оценки. Проблемы, возникшие при пуске реакторов-производителей и газодиффузионных заводов, позволяли предположить, что число бомб, имевшихся в Советском Союзе к моменту смерти Сталина, равнялось нижнему пределу оценки, данной Центральным разведывательным управлением, или было даже еще меньшим. Только в 1953 г. в арсеналы стали поступать первые бомбы серийного производства. Это также показывает, что к середине 1953 г. запас бомб был меньше пятидесяти.

Каковы бы ни были расхождения между Маленковым и Хрущевым, они не снизили темпов развития ядерного проекта. Темпы испытаний возросли. Перед смертью Сталина было проведено три испытания; между мартом 1953 и концом 1955 г. их число составило 16 (см. таблицу на стр. 387). Новый полигон для испытаний был сооружен в 1954 г. на Новой Земле в Северном Ледовитом океане. Он предназначался для испытаний мощного оружия и для подводных взрывов. Первое такое испытание — подводный взрыв — произошло 21 сентября 1955 г. В 1955 г. было организовано второе конструкторское бюро вооружений в Каслях (Челябинская область), примерно в 40 км от Кыштыма; цель его организации — создание конкуренции между учеными. Новая лаборатория, известная как Челябинск-70, была организована группой из Арзамаса-16. Ее первым научным руководителем стал К.И. Щелкин, первый заместитель Харитона; первым директором — Дмитрий Васильев. Планировалось также создать два новых больших центра для производства плутония — вблизи Томска (Томск-7) и Красноярска (Красноярск-26).

Новое советское руководство продолжало программу развития средств доставки, начатую еще Сталиным. Развернулось массовое производство средних бомбардировщиков Ту-16 для вооружения дальней авиации. Межконтинентальные бомбардировщики оказались, однако, менее удачными, и когда они вступили в строй в 1955 г., их возможности были слишком ограниченными. Крейсерская скорость и высота полета Ту-95 делала его уязвимым для средств противовоздушной обороны. «Он будет сбит задолго до того, как приблизится к цели, — отметил Хрущев в своих мемуарах. — Поэтому он не мог быть использован как стратегический бомбардировщик». Бомбардировщик Мясищева оказался не более пригодным, поскольку дальность его полета также была невелика.

Таблица.

Советские ядерные взрывы 1949–1955 гг.

Номер испытания. Дата испытания … Место … Комментарий

1. 29 августа 1949 г. … Семипалатинск … Плутониевая бомба. Тротиловый эквивалент 20 килотонн

2. 25 сентября 1951 г. … Семипалатинск … Бомба из урана-235 и плутония. Эквивалент порядка 40 килотонн

3. 18 октября 1951 г. … Семипалатинск … Бомба сброшена с бомбардировщика Ту-4

4. август 1953 г. … Семипалатинск … Бомба из делящихся материалов

5. 12 августа 1953 г. … Семипалатинск … Первая термоядерная бомба. Мощность — 400 килотонн

6–7. 1953 г. … Семипалатинск … Бомбы из делящихся материалов

8. 14 сентября 1954 г. … Топкое … Бомба из делящихся материалов средней мощности, испытанная во время войсковых маневров

9–14. сентябрь-октябрь 1954 г. … Семипалатинск … Серия испытаний бомб из делящихся материалов; одно из них (19 октября) было неудачным

15. 29 июля 1955 г. … Семипалатинск … Бомба из делящихся материалов; мощность около 5 килотонн

16. 2 августа 1955 г. … Семипалатинск … Бомба из делящихся материалов; мощность около 25 килотонн

17. 21 сентября 1955 г. … Новая Земля … Подводный взрыв; мощность около 20 килотонн

18. 6 ноября 1955 г. … Семипалатинск … Версия «классической конструкции», испытанной 12 августа 1953 года; мощность около 215 килотонн

19. 22 ноября 1955 г. … Семипалатинск … Первая двухстадийная термоядерная бомба; мощность порядка 1,6 млн. тонн

Источники: большая часть информации дана в тексте книги с соответствующими ссылками. См. также ниже.

Усовершенствованная модель с новым двигателем и большим размахом крыльев все еще не обеспечивала нужной дальности полета. Согласно А.Н. Пономареву, возглавлявшему научно-технический комитет военно-воздушных сил в послевоенные годы, «всем был хорош бомбардировщик Мясищева “М-201”, но в полном смысле межконтинентальным его не назовешь: запас топлива ограничен, конструктору с самого начала пришлось ломать голову над дозаправкой самолета в воздухе». Когда Хрущев выразил недовольство бомбардировщиком М-201, не обладавшим в действительности межконтинентальной дальностью полета, Мясищев ответил, что самолет мог бы отбомбиться в Соединенных Штатах и затем приземлиться в Мексике. Хрущева такой ответ не удовлетворил: «Вы что думаете, Мексика — наша теща? И к ней можно нагрянуть в любое время? Мексиканцы никогда не отдадут нам самолет». И все-таки появились признаки того, что вложения в разработку ракет окупятся. В конце 1953 г. Президиум принял проект Королева по разработке МБР Р-7. «Вскоре после смерти Сталина, — вспоминает Хрущев в своих мемуарах, — Королев принял участие в заседании Политбюро и выступил с докладом о своей работе. Я не хочу преувеличивать, но я должен сказать, что мы просто остолбенели от того, что он показал нам, — как бараны, уставившиеся на новые ворота». В это время Королев работал также над созданием ракет Р-5 и Р-11. Ракета Р-5 с дальностью полета больше 1000 км была названа первой «стратегической» ракетой; это была первая советская ракета, способная нести на себе ядерную боеголовку. (На Западе она известна как СС-3.) Ракета Р-11 с дальностью полета 150 км была рассчитана на запуск с подводных лодок, а также пригодна для сухопутных войск в качестве подвижной «оперативно-тактической ракеты» (морская модель была известна на Западе как СС-Н-3, а ее наземный аналог — как СКАД).

Мощность взрыва, произведенного 22 ноября 1955 г., была подтверждена российскими источниками; мощность других бомб подтверждена не была, хотя согласно последним данным, мощность взрыва, произведенного 6 ноября, составляла примерно 250 кило-тонн.

Программы развития вооружений свидетельствуют о том, что послесталинское руководство оставалось сторонником создания мощных стратегических ядерных сил. В этом просматривается важная преемственность. В 1954 г. было организовано новое конструкторское бюро ракет дальнего действия; его руководителем стал Михаил Янгель, работавший с Королевым с 1950 г. Янгель и Королев придерживались разных точек зрения на конструкцию ракеты: Янгель предпочитал ракеты со складируемым топливом. Политическое руководство решило предоставить Янгелю возможность сформировать свое собственное конструкторское бюро в Днепропетровске.

Послесталинское руководство также стремилось к созданию систем защиты от ядерного нападения. Развертывание новой системы противовоздушной обороны вокруг Москвы началось в 1954 г. Наряду с обширной сетью радиолокационных станций в течение двух лет было размещено более 3000 Р-113 — противовоздушных ракет. Огромные вложения свидетельствуют о том, что руководство отдавало высший приоритет защите столицы. Осенью 1953 г. семеро военачальников обратились в Центральный Комитет с письмом, в котором указывали, что Соединенные Штаты скоро проведут развертывание баллистических ракет и что необходимо поспешить с созданием советской противоракеты. Была сформирована группа для изучения соответствующей проблемы, которая порекомендовала создать экспериментальную систему противоракетной обороны (ПРО). В 1956 г. началось сооружение испытательной площадки вблизи Сары-Шагана, к западу от озера Балхаш в Казахстане.

 

III

Соединенные Штаты стали размещать тактическое ядерное оружие в Европе в начале 50-х годов. В Лос-Аламосе началась работа по развитию легкого тактического оружия для использования его в полевых условиях. Корейская война послужила дополнительным стимулом; соответствующим решениям способствовали опасения, что НАТО не сумеет защитить Западную Европу от возможного нападения со стороны Советского Союза. В январе 1952 г. Объединенный комитет начальников штабов уполномочил Верховного главнокомандующего войсками союзников в Европе генерала Эйзенхауэра приступить к планированию использования атомных бомб подразделениями авиации поддержки морских и военно-воздушных сил, которые предполагалось вскоре разместить в Европе. В Западной Европе также начали размещать и тактическое ядерное оружие для оснащения им авиации, ракет и артиллерии.

Советские вооруженные силы развивались тем же путем, что и силы НАТО, и в 1953–1954 гг. были предприняты серьезные усилия соединить искусство ведения военных операций и боевой опыт с применением ядерного оружия. В 1951 г. военные учения в Туркестанском военном округе показали, что в этом направлении уже проведена определенная работа, но только осенью 1953 г. решением данной задачи впервые занялись всерьез. В Карпатском военном округе проводились полевые учения для «овладения способами ведения боевых действий в условиях применения “противником” ядерного оружия». Учениями руководил маршал И.С. Конев, командующий округом. Жуков помог в подготовке и проведении маневров, а Курчатов и Королев выступили на них в роли консультантов. На них присутствовали министры обороны социалистических стран и советские маршалы, а также представители военных академий и Генерального штаба. Перед началом маневров в расписании занятий командного состава несколько дней было отведено для изучения ядерного оружия. Войска получили инструкции о воздействии ядерного оружия и методах защиты от него. Офицеры и рядовые прошли психологическую подготовку к проведению боевых действий с применением ядерного оружия. В полевых условиях особое внимание было уделено форсированным маршам, неожиданным встречным боям, атакам с хода, преодолению водных преград, операциям в ночное время с применением тактических воздушных десантов и ликвидации последствий, связанных с применением оружия массового уничтожения.

Хотя на карпатских учениях ядерный взрыв был только имитирован, они ознаменовали новый этап военной политики. В ноябре 1953 г. Министерство обороны постановило, что весь военный персонал должен быть проинструктирован о последствиях применения ядерного оружия и о тактике и технике ведения боя, в котором оно задействовано. Офицерскому составу надлежало изучить характеристики нового оружия, а боевым офицерам еще и знать, как может быть использовано атомное оружие. (Основное внимание в этот период уделялось защите от атомного оружия, а не его применению.) Министерство организовало шестинедельные курсы изучения ядерного оружия для 150 генералов и офицеров. Были изданы секретные полевые и учебные руководства, а в 1954 г. в военных округах начались учения по проведению операций в условиях применения ядерного оружия. В штабах всех военных округов была учреждена должность старшего офицера по оружию массового уничтожения (при оперативном отделе штаба). Учебные планы в военных академиях были изменены, они включали изучение ядерного оружия и способы ведения ядерной войны, а в военной печати впервые с 1947 г. появились статьи о ядерных вооружениях. В течение 1954 г., например, журнал «Военная мысль» публиковал детальные отчеты об американских дискуссиях по тактическому ядерному оружию.

Зимой 1953/54 г. началась подготовка к учениям с реальным ядерным взрывом. Они были проведены в сентябре 1954 г. на полигоне вблизи села Тоцкое в Оренбургской области, в то время — части Южно-Уральского военного округа. В Соединенных Штатах к этому времени уже были проведены учения, в которых войска подверглись воздействию ядерных взрывов, но по своему масштабу они были меньше по сравнению с учениями в Тоцком, где принимало участие 44 тысячи человек. Войсками командовал генерал Иван Петров, руководивший в 1951 г. учениями в Туркестанском военном округе, а теперь возглавлявший Главное управление боевой и физической подготовки Министерства обороны. Маршал Жуков осуществлял общее руководство маневрами.

Министерство обороны стремилось изучить условия и тактику боя с применением ядерного оружия. На полигонах были воздвигнуты разного рода защитные сооружения, от обычных полевых сооружений до укрепленных объектов: окопы и блиндажи, многие из которых были крытыми, землянки с двойными дверьми, укрытия для вооружения и боеприпасов. Когда весной и летом солдаты прибыли в Тоцкое, им сообщили, что они будут принимать участие в ядерных маневрах, и они должны были дать подписку о неразглашении соответствующих сведений в течении двадцати пяти лет. Солдаты получили инструкции по защите от воздействия ядерного взрыва. Жуков явно беспокоился, чтобы войска не были напуганы этими мерами предосторожности. «Вы слишком запугали людей мерами безопасности, — сказал он руководителям учений после того, как во время своего посещения полигонов ознакомился с подготовкой к ним. — Придется теперь вам их “отпугивать”». Население деревень, расположенных в радиусе 7 км от эпицентра будущего взрыва, было эвакуировано; те, кто жили несколько дальше, получили инструкции о том, как вести себя после взрыва бомбы.

Утром 14 сентября в 6 часов 28 минут бомбардировщик Ту-4 с атомной бомбой на борту поднялся с аэродрома, находившегося в 680 км от Тонкого. Маршрут бомбардировщика обходил стороной города и был тщательно выверен; в степи были разложены костры, чтобы корректировать курс полета. Ту-4 сопровождали два легких бомбардировщика Ил-28, чтобы самолет не смог отклониться от заданного курса. Экипаж самолета совершал тренировочные полеты в течение месяца, сделав 13 вылетов. (Имелся еще и резервный Ту-4, который тоже совершил тринадцать тренировочных полетов.) Информация о состоянии бомбы и об условиях в бомбовом отсеке (температура, влажность и т. д.) посылалась по радио на командный пункт; Курчатов, принимавший участие в подготовке к маневрам, разъяснил, что атомная бомба — это «живое существо» и во время полета нужно контролировать ее состояние.

Эпицентр взрыва был помечен большим белым крестом. Вокруг него разместили боевую технику и материальную часть; установили там также и чучела в военном обмундировании, привезли овец, собак, крупный рогатый скот и других животных. Ближайшие к эпицентру траншеи атакующей стороны располагались на расстоянии 5 км, а большая часть траншей находилась на расстоянии 6–7 км от него. Траншеи обороняющейся стороны находились в 8 км от эпицентра. В 9 часов 20 минут Жуков отдал приказ, разрешающий сброс бомбы. Была объявлена атомная тревога, и войска разместились в укрытиях. В 9 часов 33 минуты Ту-4 сбросил с высоты 8000 м атомную бомбу «средней мощности». Она взорвалась на высоте 350 м в 280 метрах от намеченной нулевой точки (эпицентра). Взрыв уничтожил дубовый лес в радиусе 1–1,5 км от эпицентра. Крытые траншеи и ходы сообщения были разрушены на расстоянии до 500 м, открытые окопы — на расстоянии 1,2–1,3 км. Булганин и высшее командование следили за учениями с расстояния 15 км; там же находились и министры обороны и начальники главных штабов социалистических стран, включая Пэн Дэхуая и Чжу Дэ из Китая. Ударная волна сбила фуражки с голов этих старших офицеров, так что адъютантам пришлось побегать!

Через пять минут после взрыва атакующая сторона начала артиллерийскую подготовку. Через 21 минуту 86 легких бомбардировщиков Ил-28 атаковали обороняющуюся сторону. В ходе маневров было сброшено около 700 тяжелых бомб. По рассказу одного из участников, «бывалые офицеры, участвовавшие в штурме Берлина, потом говорили, что такого не видывали…» Через 40 минут после взрыва специальная группа направилась к эпицентру, чтобы замерить уровень радиации. Когда началось наступление, войсковым соединениям не было разрешено приближаться к эпицентру ближе чем на 500–600 метров. После учений войска вернулись в лагерь, где подверглись дозиметрическому контролю; затем их направили в баню и сменили обмундирование.

Учения проводились, по словам тех, кто принимал в них участие, в условиях, необычайно близких к реальным. Согласно оценке высшего командования, они прошли успешно: «Были выполнены все поставленные задачи. Ядерный удар, нанесенный точно по намеченным объектам, причинил те разрушения, которые и предполагались. А воинские части, участвовавшие в этих учениях, бесстрашно пошли в район атомного взрыва, даже в его эпицентр, преодолели зоны радиации и выполнили задачи, поставленные перед частями и соединениями». Во время обсуждения учений Булганин говорил об атомной бомбе как о важном средстве усиления боевой мощи армии. На офицеров, принимавших участие в маневрах, мощность бомбы произвела сильное впечатление, но они не сочли ее настолько ужасной, чтобы отказаться от ее применения в военное время.

В конце 1980-х годов бывшие солдаты, принимавшие участие в этих учениях, начали выступать с заявлениями о том, что получили серьезные заболевания в результате облучения, которому подверглись во время испытаний бомбы. Из района Тоцкого поступили отчеты о том, что заболеваемость раком превосходит нормальный уровень. Основываясь на имеющихся в нашем распоряжении свидетельствах, невозможно судить об ущербе, нанесенном здоровью людей. Ясно, что были предприняты меры для защиты войск и населения местных деревень, но также ясно и то, что высшее командование имело приблизительное представление об условиях, складывающихся на поле боя после ядерного взрыва, и поэтому стремилось воссоздать их во время учений.

Учения в Тоцком были засняты на пленку, внимательно изучены и выводы были учтены при создании новых полевых уставов. Полевые уставы 1955 г. ознаменовали поворотную точку в советском военном искусстве и тактике, поскольку предполагалось, что в будущей войне ядерное оружие будет использоваться как на поле боя, так и для нанесения ударов по стратегическим целям. Оснащение НАТО тактическим ядерным оружием не заставило советскую армию отказаться от планов наступательных стратегических операций на случай войны. В качестве ответной меры Советский Союз должен был изучить условия проведения операций с применением ядерного оружия.

После учений в армейской палатке был устроен банкет. Курчатов представил маршалам и генералам некоторых ученых, ответственных за развитие ядерного оружия в Советском Союзе. Это событие означало переход ядерных вооружений из ведения Министерства среднего машиностроения к вооруженным силам. Первая серия атомных бомб поступила в арсеналы в 1953 г., но Министерство среднего машиностроения сохраняло свой контроль над ними. В конце 1954 г. ядерное вооружение впервые поступило в военные округи. Жуков решительно настаивал на передаче этого вооружения под опеку Министерства обороны, но не достиг желаемого. (Его взаимоотношения с Малышевым были очень плохими, возможно, из-за несогласия по этому вопросу.) Для решения конфликта в Министерстве среднего машиностроения было организовано новое Главное управление, состоявшее из военных, однако оружие по-прежнему охраняли войска КГБ. Вопрос контроля все еще не был решен — вплоть до конца 50-х годов, когда в Министерстве обороны было учреждено 12-е Главное управление по ядерным вооружениям.

 

IV

Военная стратегия менялась медленнее, чем тактика и наука ведения боевых операций. Первые признаки ревизии сталинской ортодоксии появились в сентябре 1953 г., когда генерал-майор Н. Таленский, редактор журнала «Военная мысль», опубликовал статью «К вопросу о характере законов военной науки». Как можно судить по ее названию, статья представляла собой резюме дискуссии о военной науке. Существенное значение ей придавало то обстоятельство, что автор поставил под вопрос адекватность «постоянно действующих факторов» как залога победы и утверждал прерогативы военных, считая главным предметом военной науки вооруженный конфликт (сфера действия военных), а не политический характер войны (сфера действия политиков и идеологов).

Дискуссии, которые последовали за появлением статьи Таленского, завершились в апреле 1955 г. публикацией в «Военной мысли» редакционной статьи, в которой было сделано заключение, что вооруженный конфликт, а не политическое устройство государств, является основным вопросом стратегии. Ее основной закон — закон достижения победы — еще не был сформулирован окончательно; победа характеризовалась как решительное поражение врага в ходе вооруженного конфликта. Иными словами, военные специалисты считали, что победа достигается в ходе военных операций, а не является неизбежным результатом развития истории, как об этом заявил, например, Маленков в своей речи, произнесенной в ноябре 1949 г., когда сказал, что третья мировая война приведет к разрушению капиталистической системы.

Эта дискуссия была важна для развития советской военной мысли, но она была далека от специфических проблем стратегии. Более резкие ноты прозвучали в начале 1955 г., когда Булганин и Жуков созвали совещание старших офицеров для глубокого изучения «современной военной техники и передовой военной теории». Выступая перед высшим командованием, Булганин указал на необходимость уделять серьезное внимание буржуазной военной науке, потому что армии империалистов, хотя они и имеют иную классовую основу, используют то же вооружение, что и Советский Союз, и потому что буржуазная военная наука отражает опыт прошедших войн. В феврале 1955 г. в редакционной статье журнала «Военная мысль» подчеркивалось, что офицерский корпус должен иметь четкое представление о военных операциях в современной войне и что войска должны быть подготовлены к очень трудным условиям, в которых им придется сражаться.

Советская военная стратегия нуждалась в основательном пересмотре, потому что в начале 1950-х годов ядерная угроза Советскому Союзу резко возросла. Запасы ядерных вооружений в Соединенных Штатах увеличились с 832 единиц в 1952 г. до 1161 — в 1953 г., 1630 — в 1954 г. и 2280 — в 1955 г.. Командование стратегической авиации имело сеть баз, с которых бомбардировщики средней дальности могли нанести удар по Советскому Союзу; а в июне 1955 г. межконтинентальный бомбардировщик Б-52 поступил на вооружение стратегических военно-воздушных сил США. В 1955 г. советские ядерные запасы были, несомненно, меньше американских. Дальняя авиация имела в своем распоряжении большое число устаревших бомбардировщиков Ту-45 и совсем немногим более совершенных бомбардировщиков средней дальности Ту-16. К середине 1950-х годов на вооружение дальней авиации поступило небольшое количество межконтинентальных бомбардировщиков (вероятно, 30), но они, как известно, не удовлетворяли советское руководство.

В первые годы своей деятельности администрация Эйзенхауэра разработала стратегию «нового взгляда», которая в большой степени опиралась на ядерные вооружения. В ходе войны стратегическая авиация могла бы нанести массированный удар по Советскому Союзу. На инструктаже, проведенном командованием стратегической авиации (КСА) в марте 1954 г., была представлена четкая картина того, как оно собирается это реализовать. Оптимальный план, по мнению КСА, состоял в том, чтобы разместить свои заправщики и бомбардировщики на базах за пределами Соединенных Штатов перед нападением на Советский Союз. В соответствии с этой инструкцией «была произведена оценка, согласно которой КСА сможет при таких условиях пустить в ход 600–750 бомб, приближаясь к российской территории с разных направлений, чтобы одновременно подавить станции раннего предупреждения. Потребовалось бы около двух часов от этого момента до того времени, когда бомбы будут сброшены по трассе полета, при этом одни цели будут подавлены (американское кодовое название операции — “Браво”), а другие уничтожены (американское кодовое название — “Дельта”). В результате этих двухчасовых операций Россия стала бы грудой дымящихся и зараженных радиацией руин».

В этом нападении должно было участвовать 150 бомбардировщиков Б-36 и 585 — Б-47. Бомбардировщики Б-47 не обладали межконтинентальной дальностью полета, а Б-36 могли наносить удар со своих баз в Соединенных Штатах, неся только небольшой бомбовый заряд. Следовательно, Соединенные Штаты должны были предпринять атаку со своих ближайших к Советскому Союзу баз, если они хотели нанести полномасштабный удар. Главными целями для нанесения прицельных ударов были установки атомной энергетики (их число оценивалось в 25), аэродромы (по оценке, 645), военные штаб-квартиры и центры государственного управления. В число целей входили имеющие ключевое значение для ведения войны промышленные объекты атомной энергетики, самолетостроения, газо- и нефтедобычи и переработки, производства боеприпасов, стали и электроэнергии. Группа оценки систем вооружений (ГОСВ) Министерства обороны пришла к выводу, что воздействию планируемого в тот момент атомного нападения на Советский Союз подвергнутся 77 миллионов человек, из которых 60 миллионов погибнут. Из 134 крупнейших городов 118 подвергнутся бомбардировке, и от 75 до 84% их населения будет уничтожено. Эти оценки намного превосходили данные, представленные в мае 1949 г. в отчете Хармона. Бомбы новой конструкции и увеличение их запасов делали ядерную войну еще более разрушительной.

Как показал инструктаж в КСА, военные стратеги в Соединенных Штатах полагали, что наиболее эффективной ядерной наступательной операцией явился бы один массированный удар, поражающий всю сеть выбранных целей. Из инструкции ГОСВ с очевидностью следовало, что такой «идеальный» удар — это упреждающий удар, в результате которого советские войска будут разгромлены, не успев воспользоваться своим ядерным оружием. Трумэн и Эйзенхауэр решительно отклоняли возможность превентивной войны, хотя в правительстве этот вариант был подвергнут серьезному обсуждению. Возможность упреждающей атаки, однако, не была исключена, она считалась жизненно важной для выполнения главной задачи — ослабления советского атомного удара.. После смерти Сталина возможность внезапного нападения была центральным элементом при пересмотре советской военной стратегии. Стремясь приуменьшить масштабы катастрофы 1941 года, Сталин утверждал, что внезапность является привходящим фактором в войне. В начале 50-х годов на дальнюю авиацию была возложена миссия по уничтожению американских стратегических ядерных сил, и это подразумевало упреждающий удар по противнику, поскольку стратегическая авиация должна быть уничтожена еще на земле. В военной печати после смерти Сталина важность фактора внезапности была признана более открыто, но сталинская ортодоксия все еще запрещала дискуссию о необходимости учитывать возможность внезапного нападения. Однако в феврале 1955 г. журнал «Военная мысль» опубликовал ранее отклоненную статью маршала бронетанковых войск Павла Ротмистрова, в которой он отстаивал необходимость принятия Советским Союзом упреждающей стратегии.

Ротмистров, крупнейший военачальник, командовавший танковыми войсками в годы войны, в то время преподавал в Академии Генерального штаба. В статье он утверждал, что внезапное нападение с использованием атомного или водородного оружия может привести к существенно более серьезным последствиям, чем в прошлых войнах. Внезапность теперь становилась одним из решающих факторов успеха не только в отдельных сражениях или операциях, но и во всей войне. В некоторых случаях внезапное нападение с массированным применением ядерного оружия могло бы привести к быстрой гибели отдельного государства, которое не сможет оказать сопротивление из-за серьезных нарушений в его экономической и социальной структуре или же вследствие его неблагоприятного географического положения. Соединенные Штаты и Великобритания планировали внезапное нападение на Советский Союз, заявлял Ротмистров. В прошлом агрессоры часто начинали войну внезапным нападением на другие страны, и Советский Союз не может игнорировать уроки, преподанные историей: войска «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров». Задача вооруженных сил, писал он, — «не допустить внезапного нападения врага на нашу страну, а в случае попытки совершения нападения не только успешно отразить атаку, но и нанести по врагу встречные или даже упреждающие внезапные удары (т. е. удары с целью предупредить наступление. — Д. X.) страшной сокрушительной силы. Для этого советская армия и военно-морской флот обладают всем необходимым».

Внезапность нападения теперь играла главную роль в советской военной стратегии. Через месяц после публикации статьи Ротмистрова редакционная статья в «Военной мысли» повторила его слова о том, что вооруженные силы «должны быть всегда готовы к упреждающим действиям против коварства агрессоров». Она продолжала критику сталинской версии событий 1941 года. Начался пересмотр историографии, в процессе которого Сталина обвинили в ошибках, связанных с неожиданным нападением Германии; на него была возложена ответственность за недостаточную подготовку Красной армии. Жуков, который в 1941 г. был начальником Генерального штаба и с тревогой следил за подготовкой немецких вооруженных сил к нападению, согласно последним сведениям, убеждал Сталина вести подготовку к упреждающему удару. Поэтому упор на превентивность удара, проводимый после того, как Жуков стал министром, не вызывает удивления.

Однако основной причиной тяготения Советского Союза и Соединенных Штатов к упреждающим действиям было положение, связанное со стратегическим ядерным равновесием. Для Соединенных Штатов угроза советского ядерного «ответа» могла бы существенно уменьшиться (или даже быть исключена), если бы советские ядерные силы были уничтожены на земле. Для Советского Союза мощность американского нападения могла быть в значительной степени уменьшена, если бы советские бомбардировщики смогли уничтожить бомбардировщики Соединенных Штатов прямо на их базах. Высшее советское военное командование опасалось «опоздать», потому что в этом случае оно потеряло бы большую часть своих ядерных сил и в значительной степени, если не полностью, утратило бы способность нанести ответный удар. Стратегический баланс был неустойчивым в том смысле, что каждая из сторон имела сильное желание напасть первой — как будто война уже была неизбежна.

В августе 1955 г. генерал-лейтенант С. Красильников, военный теоретик, преподаватель Академии Генерального штаба, по-новому оценил военную стратегию в послесталинское время. На начальном этапе войны каждая из сторон будет пытаться уничтожить военно-воздушные силы другой стороны, а также заводы по производству ядерного оружия. Наряду с противовоздушной обороной эти наступления станут «наиболее надежным способом обеспечить безопасность тыла и свободу ведения операций вооруженными силами на фронте и на море». Наземные и воздушные операции будут совмещаться «с мощными систематическими ударами стратегической авиации по основным военно-экономическим центрам и узлам коммуникаций вражеских стран, с непрерывной напряженной борьбой подводных, надводных и воздушных сил на его морских коммуникациях и с другими формами борьбы в целях подрыва экономической мощи врага и ослабления его воли к сопротивлению». Красильников доказывал необходимость мощных ударов по экономическим центрам противника, а не только по вооруженным силам; «тогда военная мощь вражеской страны или блока стран уподобится свечке, горящей с двух концов». Иными словами, советские ядерные удары, подобно тем, которые были разработаны командованием стратегических военно-воздушных сил Соединенных Штатов, имели своей целью разрушение и подавление объектов.

Большое внимание теперь уделялось последствиям применения ядерного оружия в практике военных действий. Цель военной стратегии состояла по-прежнему в одержании победы в войне путем уничтожения сил противника, но начальный период войны приобретал новую значимость, а упреждение рассматривалось как желательный и даже необходимый фактор стратегии. Хотя военные и знали, что ядерное оружие обладает страшной разрушительной силой, они по-прежнему рассматривали его как средство ведения войны, а не как силу, исключающую войну. Ядерное оружие на первом этапе войны могло бы уничтожить небольшое государство с высокой плотностью населения, но Советскому Союзу с его громадной территорией и разбросанным по ней населением не грозила подобная участь. С точки зрения Красильникова, само по себе ядерное оружие не может определять исход войны.

Красильников подчеркнул, что ядерное оружие изменит взаимоотношения между различными родами войск, — так оно и произошло к тому времени, когда его статья была опубликована. Хрущев решил отказаться от программы Сталина по строительству военно-морских кораблей, которую он считал «самой большой его ошибкой» в военной политике. Хрущев, поддерживаемый Жуковым, верил в то, что появление ядерного оружия превратит корабли надводного флота в анахронизм. Он прекратил строительство этих кораблей, несмотря на возражения адмирала Кузнецова, главнокомандующего военно-морскими силами. Вышеизложенное в основном относилось к крупным надводным боевым кораблям, поэтому приоритет в военно-морских силах был отдан подводным лодкам, авиации, базирующейся на суше, а также небольшим надводным кораблям.

Разногласия существовали также в вопросе применения ядерного оружия в наземных войсках. Некоторые высшие офицеры доказывали, что важно увеличить численность войск, поскольку имеющийся состав можно было легко уничтожить; другие полагали, что войск нужно меньше, потому что их огневая мощь будет усилена за счет ядерного оружия. Жуков и Хрущев придерживались последних соображений. В августе 1955 г. правительство объявило о сокращении к концу года численности вооруженных сил на 640 тысяч человек. Это был первый шаг на пути сокращения вооруженных сил, численность которых в 1955 г. достигла 5,7 миллионов человек.

 

V

В своей речи на похоронах Сталина Маленков сказал, что Советский Союз будет проводить политику, исходящую из «ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической». Несмотря на подобный, если так можно выразиться, ритуальный поклон в сторону Ленина и Сталина, эти слова указывали на появление нового направления в политике. Сталин и в самом деле говорил о возможности мирного сосуществования между социализмом и капитализмом, но только при соблюдении определенных условий. Он рассматривал мирное сосуществование как ряд последовательных уступок со стороны Запада, хотя, безусловно, в дальнейшем потребовал бы еще больших уступок, как предостерегал Литвинов. Сталинская концепция устройства мира после окончания второй мировой войны, его ожидание новой мировой войны через пятнадцать-двадцать лет, его военные приготовления в начале 50-х годов, подтвержденная им идея неизбежности войны и его речь на октябрьском пленуме Центрального Комитета (1952 г.) — все это находилось в явном противоречии с провозглашенной им же концепцией возможности долговременного мирного сосуществования социализма и капитализма.

Преемники Сталина провели незамедлительные изменения во внешней политике. Наиболее тяжелой проблемой, которая перед ними стояла, была корейская война. В мае 1952 г. на переговорах о перемирии было достигнуто соглашение по всем пунктам, за исключением освобождения военнопленных. Соединенные Штаты настаивали на том, чтобы возвращение пленных было добровольным; коммунистическая сторона хотела, чтобы все китайские военнопленные были возвращены на родину вне зависимости от их желания. В октябре 1952 г. мирные переговоры были прерваны на этом пункте. Когда Чжоу Эньлай прибыл в Москву на похороны Сталина, он обсуждал ситуацию в Корее с советским руководством. От имени китайского правительства он предложил, чтобы Советский Союз помог закончить войну. Согласно советскому отчету, написанному тринадцатью годами позже, «такая позиция китайцев совпадала и с нашей позицией». В том же месяце Москва направила специального посланника в Пхеньян, чтобы обсудить шаги, которые следует предпринять для окончания войны. К этому времени «корейцы проявляли явное стремление к скорейшему прекращению военных действий».

19 марта 1953 г., ровно через две недели после смерти Сталина, Совет министров СССР утвердил проект письма к Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену. «Было бы неправильно продолжать линию, проводимую до последнего времени, — говорилось в письме, — не внося в нее изменений, которые отвечают нынешнему политическому моменту и которые вытекают из самых глубоких интересов наших народов». В этом письме был предложен ряд шагов, которые следовало предпринять руководителям трех коммунистических стран в последующие недели. 28 марта Пэн Дэхуай и Ким Ир Сен сообщили генералу Марку Кларку, главнокомандующему войсками Организации Объединенных Наций в Корее, о согласии принять предложение, сделанное им в письме от 22 февраля, об обмене больными и ранеными военнопленными. Двумя днями позже Чжоу Эньлай предложил, чтобы все военнопленные, отказавшиеся от репатриации, были переправлены в нейтральную страну — до тех пор, пока проблема с ними не будет разрешена. Ким Ир Сен сделал заявление, поддерживающее предложение Чжоу Эньлая. 1 апреля Молотов также высказался в поддержку заявлений Чжоу Эньлая и Ким Ир Сена.

Предложение Чжоу Эньлая рассматривалось в Вашингтоне как важная уступка, но оно не было принято, так как в этом случае не желавшие репатриироваться военнопленные должны были провести остаток жизни в тех странах, куда их направят. Затянувшаяся вокруг свободной репатриации «торговля» продолжалась на возобновившихся в конце апреля переговорах. На этот раз давление, направленное на завершение переговоров, оказывал Вашингтон. 21 марта государственный секретарь Джон Фостер Даллес, находившийся с визитом в Индии, проинформировал премьер-министра Неру о том, что «если мирные переговоры провалятся, то Соединенные Штаты не ослабят свой военный нажим, а скорее усилят его и что это может существенно расширить зону конфликта». Даллес надеялся, что это соображение станет известно в Пекине. 25 мая в соответствии с инструкциями, полученными из Вашингтона, главный посредник ООН на мирных переговорах представил своим коммунистическим партнерам измененное предложение и объяснил, что оно отражает окончательное решение ООН. В то же время генерал Кларк написал Ким Ир Сену и Пэн Дэхуаю, что Соединенные Штаты не намерены затягивать переговоры. 28 мая посол Соединенных Штатов в Москве Чарльз Болен сказал Молотову, что самое последнее предложение было «наиболее серьезным и важным».

Для советского руководства не стало сюрпризом то обстоятельство, что предложение Чжоу Эньлая от 28 марта не привело к непосредственному окончанию войны. Последний абзац письма Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену ясно показал, что потребуются дальнейшие шаги: «Конечно, мы не можем сейчас предвидеть все шаги и меры, которые правительства СССР, КНР и КНДР должны будут принять. Тем не менее, если между нашими правительствами будет достигнуто полное согласие о главной линии по этому вопросу — а мы полностью уверены в том, что это так, — тогда можно будет достичь соглашения по остальным возникающим вопросам».

Правительства коммунистических стран решили принять предложения ООН о свободной репатриации. 3 июня Молотов сообщил Болену о том, что «намечен путь к успешному завершению переговоров по прекращению военных действий». 4 июня китайская и северокорейская стороны сообщили представителю ООН об их решении, и 8 июня соответствующее соглашение было составлено. Мирное соглашение было подписано 27 июля.

Эйзенхауэр и Даллес утверждали, что именно угроза использования атомной бомбы привела к соглашению с Китаем и Северной Кореей. Однако справедливость этой точки зрения сомнительна. После смерти Сталина в советской внешней политике произошли существенные перемены. Новое руководство быстро продвигалось по нескольким направлениям. Его целью было ослабление международной напряженности. Мотивы, которыми оно руководствовалось, были различными: создание условий для реформ во внутренней политике; обеспечение передышки на время послесталинских преобразований; уменьшение опасности возникновения мировой войны; выявление и использование противоречий между силами на Западе. Несмотря на существовавшие среди высшего руководства различия в понимании целей и задач страны, общим являлось осознание того, что ни одна из поставленных целей не будет достигнута, пока не закончится война в Корее. Вот почему новое руководство сразу пошло на возобновление переговоров. Именно это подтолкнуло Москву, а за ней Пекин и Пхеньян двигаться дальше по пути, который они уже выбрали, а не намек Даллеса, в мае сделанный им Неру, о котором последний, по собственному его признанию, никого не предупредил.

Маленков в своей речи 8 августа отметил, что корейская война была «чревата самыми серьезными международными осложнениями». «После длительного периода нагнетания напряженности, — сказал он, — впервые за послевоенные годы появилось ощущение разрядки международной атмосферы».

 

VI

Термин «мирное сосуществование» стал появляться в высказываниях советского руководства во время кампании по выборам в Верховный Совет в начале 1954 г. 11 февраля 1954 г. в обращении Центрального Комитета к избирателям было подчеркнуто, что внешнюю политику партии, направленную на достижение мира и дружбы между всеми народами, сформулировал Ленин, «указавший на возможность длительного мирного сосуществования двух различных экономических систем — капиталистической и социалистической». В марте некоторые политические лидеры, включая Хрущева, говорили в своих предвыборных речах о мирном сосуществовании.

Молотов избегал термина «мирное сосуществование». Это было «скользкое выражение», объяснил он много лет спустя. Молотов возражал против данного термина потому, что он якобы позволял смотреть на Советский Союз как на страну, которая просит мира: «А просить о мире — значит показать свою слабость. А перед сильным показать свою слабость — невыгодно политически, нецелесообразно. Для большевиков не подходит». Говоря более обобщенно, эта позиция вызывала сомнение в необходимости уничтожения империализма: если империализм и социализм могли бы сосуществовать, «тогда для чего мы живем?» По Молотову, было бы ошибочно думать, что коммунизм можно построить путем мирного сосуществования: «Мы должны беречь мир, но если мы, кроме того, что мы боремся за мир и оттягиваем войну, если мы еще верим, что так можно прийти к коммунизму, так это же обман с точки зрения марксизма, это и самообман, и обман народа».

Несмотря на опасения Молотова, «мирное сосуществование» скоро сделалось привычным термином в советском политическом лексиконе. Это стало существенным нововведением, как свидетельствуют критические замечания Молотова. Утверждая, что капитализм и социализм могут длительное время сосуществовать, новое руководство отвергало сталинское предсказание о неизбежности новой мировой войны, которая начнется спустя пятнадцать-двадцать лет после окончания второй мировой войны. «Мирное сосуществование» рассматривалось в качестве альтернативы ядерной войне, как политический курс, которого следует придерживаться, если стремиться избежать ядерной войны. Хрущев, например, пишет в своих воспоминаниях, что основной вопрос для Мао Цзэдуна состоял «не в мирном сосуществовании, а заключался в том, как подготовиться к войне и нанести военное поражение». Мирное сосуществование не означало, однако, идеологического сосуществования и не влекло за собой отказа от борьбы с империализмом. Но эту борьбу надо было проводить таким образом, чтобы избежать ядерной войны.

«Мирное сосуществование» ставило вопросы о войне и мире. Могло ли оно длиться всегда, или все же рано или поздно произойдет война? Если война начнется, то каков будет ее исход? Маленков поставил этот вопрос 12 марта 1954 г. Его заявление выявило противоречия в советском руководстве и оказалось пагубным для его собственного политического будущего. Он сказал: «Неправда, что человечеству остается выбирать лишь между двумя возможностями: либо новая мировая война, либо так называемая холодная война. Народы кровно заинтересованы в прочном укреплении мира. Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики холодной войны, ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой войны, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации». Некоторые западные комментаторы интерпретировали данное утверждение как принятие концепции ядерного сдерживания; Динерштейн, например, писал, что Маленков «сделал серьезный намек на то, что мир будет гарантирован, потому что в случае уничтожения цивилизации проиграют все». Но Маленков имел в виду другое: угроза того, что в войне потери понесут все, не гарантирует мира, а делает его необходимым (курсив автора. — Прим. ред.). Хотя это утверждение в течение долгого времени воздействовало на военную политику, оно не оказало непосредственного влияния на программу ядерных вооружений. Цель Маленкова состояла в том, чтобы подчеркнуть необходимость поддержания мирных взаимоотношений с Западом.

Эта позиция весьма отличалась от его же высказываний — в ноябре 1949 г. и в октябре 1952 г. — о том, что новая мировая война означала бы конец капиталистической системы. Почему он изменил свою позицию? Одно из возможных объяснений состоит в том, что он делал свои предыдущие заявления, следуя указаниям Сталина. Как видно из главы 12, имеются определенные свидетельства, что Маленков выступал против политики конфронтации, проводимой Сталиным после 1949 г. Кроме того, нельзя говорить, что его взгляды на последствия ядерной войны не менялись. Более вероятное объяснение состоит в том, что Маленков в период между 1952 и 1954 годами изменил свою оценку ядерной войны в результате развития термоядерного оружия.

Маленков сделал свое заявление через 12 дней после испытаний «Браво» на атолле Эниветок, во время которого произошел взрыв мощностью в 15 мегатонн. Это испытание произвело исключительное впечатление на общественное сознание во всем мире. В письме Эйзенхауэру от 9 марта Черчилль дал мрачную оценку последствий ядерного взрыва. Защитить теперь можно будет только «небольшие штабные группы»; несколько миллионов человек будут уничтожены четырьмя или пятью водородными бомбами; радиоактивные осадки смогут уничтожить человеческую жизнь на огромных пространствах. Человеческое сознание испытывает ужас при осмыслении этих фактов, писал он, и лишь «немногим людям, на чьи плечи возложена высшая ответственность… должны быть открыты эти ужасные и смертоносные области знания». Возможно, в своем заявлении от 12 марта Маленков тоже реагировал, хоть и менее красноречиво, на испытания в Тихом океане термоядерного оружия страшной разрушительной силы.

В конце марта Малышев, Курчатов, Алиханов, Кикоин и Виноградов написали статью под названием «Опасности атомной войны и предложение президента Эйзенхауэра», представившую очень впечатляющую картину последствий ядерной войны. (Основная цель этой статьи — ответ на предложение, содержавшееся в речи Эйзенхауэра «Атомы для мира», которая обсуждается в следующей главе.) Соединенные Штаты сообщили об испытании двух водородных бомб в марте, писали Малышев и его коллеги. Термоядерные реакции лежат в основе неограниченного увеличения разрушительной силы бомбы, отмечали они. Одна термоядерная бомба в несколько мегатонн могла бы «разрушить все жилые дома и постройки в радиусе 10–15 км, т. е. уничтожить все население». Ядерное оружие можно направить на цели, расположенные на расстоянии тысяч километров, и поскольку «защита от такого оружия практически невозможна, ясно, что массовое применение атомного оружия приведет к опустошению воюющих стран». Подсчеты показали, что, если существующие запасы атомного оружия будут использованы в войне, они произведут «на значительной части поверхности земли биологически вредные для жизни людей и растений дозы излучения и концентрации радиоактивных веществ». Темп производства атомных бомб таков, что нескольких лет будет достаточно для того, чтобы «создать невозможные для жизни условия на всем земном шаре». «Взрыв примерно ста больших водородных бомб, — добавляли они, — приведет к тому же». «Таким образом, — заключали авторы статьи, — нельзя не признать, что над человечеством нависла огромная угроза прекращения всей жизни на земле».

Этот удивительный документ ясно и точно определил последствия ядерной войны. В нем ничего не говорится об уничтожении капитализма и победе социализма. В статье получило поддержку мнение Маленкова о том, что новая мировая война означала бы конец мировой цивилизации. Статья, одним из основных авторов которой был Малышев, ставленник Маленкова, появилась вслед за противоречивым заявлением последнего, повлекшим острую критику со стороны высшего руководства страны. 1 апреля 1954 г. Малышев направил черновой вариант статьи Маленкову, Хрущеву и Молотову с предложением опубликовать ее под фамилиями академиков Несмеянова, Иоффе, Скобельцына и Опарина, которые «хорошо известны за границей и с нашей тематикой не связаны». Однако она не была опубликована, и ей не удалось спасти Маленкова.

Маленков пошел дальше, чем считали допустимым его коллеги в руководстве страны. Через шесть недель после своего заявления, 27 апреля, он вернулся к старой формуле, утверждая, что «если, однако, агрессивные круги, уповая на атомное оружие, решились бы на безумие и захотели испытать силу и мощь Советского Союза, то можно не сомневаться, что агрессор будет подавлен тем же оружием и что подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы». Хрущев в одной из своих речей сказал почти то же самое. Представляется, что на Маленкова было оказано давление, чтобы он изменил свою позицию. На Пленуме Центрального Комитета в январе 1955 г. Хрущев назвал заявления Маленкова о конце мировой цивилизации «теоретически неправильными, ошибочными и политически вредными». Заявление Маленкова привело в замешательство тех товарищей за рубежом и в Советском Союзе, которые приняли его за отражение линии, проводимой Центральным Комитетом. Это вредное заявление, «способное породить у народов чувство безнадежности их усилий сорвать планы агрессоров», сказал Хрущев.

Молотов был даже более откровенен в этом вопросе. «Не о “гибели мировой цивилизации” и не о “гибели человеческого рода” должен говорить коммунист, — сказал он на Пленуме, — а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии». «Как можно утверждать, — говорил он, — что при атомной войне может погибнуть цивилизация?.. Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами… Видите, к каким нелепостям, к каким вредным вещам приводят те или иные ошибки в политических вопросах». Молотов не принимал концепции мирного сосуществования, потому что она означала, что мир теперь имеет большее значение, чем борьба с империализмом. Но Маленков шел дальше: если социализм не сможет выйти победителем в мировой войне, тогда ясно, что приоритет должен быть отдан устранению войны. Такая концепция, по Молотову, заслуживала «проклятья», поскольку он считал ее равноценной отказу от дела коммунизма.

В марте 1955 г., через месяц после отставки Маленкова с поста председателя Совета министров, его тезис был подвергнут массированной атаке на страницах журнала «Коммунист», ведущего теоретического журнала партии. В редакционной статье «Судьбы мира и цивилизации решают народы» декларировалось, что, хотя последние испытания показали значительное увеличение разрушительной мощи ядерного оружия, термоядерная война не уничтожит мировую цивилизацию. Судьба человечества не может быть решена наукой и техникой; она зависит от характера социальных отношений, от состояния и уровня классовой борьбы между прогрессивными силами и силами реакции. Никакое оружие, даже водородная бомба, не может изменить законы общественного развития.

Статья, которую Малышев послал Хрущеву, Маленкову и Молотову, никак не поддерживала аргументы, выдвинутые «Коммунистом». Курчатов и его коллеги ясно и последовательно излагали свою точку зрения, привлекая внимание руководства к ужасным последствиям ядерной войны. Есть свидетельства того, что они поступали так же и при других обстоятельствах.

Много лет спустя Хрущев описал свою реакцию на полную информацию об ядерном оружии, полученную им в сентябре 1953 г. «Когда я был избран первым секретарем Центрального Комитета, — сказал он, — и узнал все, относящееся к ядерным силам, я не мог спать несколько дней. Затем я пришел к убеждению, что мы никогда не сможем использовать это оружие, а когда понял это, то снова получил возможность спать. Но все равно, мы должны быть готовы. Наше понимание не является достаточным ответом на самонадеянность империалистов».

Возможно, что человеком, который ознакомил Хрущева с этими проблемами, мог быть Курчатов. Если Анатолий Александров точен, когда говорит, что Курчатов вернулся в Москву потрясенный произведенным в августе 1953 г. испытанием, тогда, по всей вероятности, он сообщил Хрущеву о своих ощущениях.

Причина, по которой позиция Маленкова встретила со стороны Хрущева немотивированную критику и обвинение в политическом оппортунизме, заключается в том, что содержала новый взгляд на результаты ядерной войны. Хрущев не мог согласиться с ней, так как она вступала в противоречие с основными политическими и идеологическими установками партии. Таково было основное содержание критики, направленной против Маленкова. В результате позиция советского руководства стала носить двойственный, по сути шизофренический характер: признание разрушительных последствий ядерной войны, представляющих равную опасность как для Советского Союза, так и для Запада, и официальная точка зрения на то, что эта война означала бы конец капитализма.

 

VII

После отставки Маленкова Хрущев захватил в свои руки инициативу в проведении внешней политики. В мае 1955 г. он решил, что Советский Союз должен подписать мирный договор с Австрией о выводе своих войск, что обеспечило бы основу австрийского нейтралитета. В июне он и Булганин посетили Югославию, чтобы восстановить отношения с Тито. Молотов, который все еще оставался министром иностранных дел, был против такой политики. Он доказывал, что Советский Союз не должен подписывать мирный договор с Австрией до тех пор, пока не будут урегулированы отношения с Германией. Он также не был согласен с попыткой восстановить партийные связи с Югославией. В начале июля на пленуме Центрального Комитета он заявил, что признание ошибок прошлого подрывает престиж СССР, поскольку служит признанием того, что ранее в стране принимались ошибочные решения. Он считал югославских лидеров «предателями, антимарксистами, перерожденцами, скатившимися в лагерь социал-демократии». Молотов был подвергнут резкой критике на пленуме другими членами Президиума. «Молотов живет только прошлым и вдохновляется злобой, которая накопилась у него за время этой советско-югославской драки», — сказал Микоян. Булганин назвал его «безнадежным начетчиком».

Молотов еще в течение года оставался министром иностранных дел, но его влияние очень ослабло.

Одной из инициатив, предпринятых Советским Союзом весной 1955 г., явился ряд предложений по разоружению, выдвинутых 10 мая. Разговоры о разоружении начиная с 1946 г. имели в значительной мере ритуальный характер для всех великих держав. Советские предложения были рассчитаны на то, чтобы представить Советский Союз бастионом мира во всем мире. Свидетельства о том, что Сталин предполагал провести разоружение, отсутствуют. После его смерти появились признаки сдвига в советском мышлении. Поначалу Советский Союз придерживался своих старых позиций: запрещение ядерного оружия, сокращение на треть обычных вооруженных сил в пяти странах — постоянных членах Совета Безопасности, и ликвидация военных баз на территории иностранных государств. Эти предложения были неприемлемы для западных держав. Но 10 мая 1955 г. Советский Союз выступил с новым предложением, включив в него идеи, выдвинутые ранее Великобританией и Францией. Он отказался от предложения о пропорциональном сокращении обычных вооруженных сил и принял предложение Великобритании и Франции о верхнем пределе численности; он согласился с тем, что контроль должен быть постоянным и что инспекторы органов международного контроля должны иметь в любое время «беспрепятственный доступ ко всем объектам, подлежащим контролю»; он предложил разместить контрольные пункты во всех больших портах, на железнодорожных узлах, на основных автострадах и на аэродромах всех заинтересованных стран, чтобы «видеть, что не происходит опасного сосредоточения наземных, военно-воздушных или военно-морских сил», готовых к внезапному нападению. Советский Союз предложил запретить испытания ядерного оружия.

Все же ряд предложений оставался неприемлемым для Запада — например, о ликвидации иностранных военных баз. Однако эти предложения обозначили существенные сдвиги в советской внешней политике и представляли попытку перехода от «риторики» разоружений к позиции, на основе которой могло быть достигнуто военное соглашение. А.А. Рощин, который принимал участие в подготовке документа, писал: «По сути дела они представляли собой принятие СССР предложений западных держав». Невозможно сказать, насколько гибкими были эти предложения и сколь велико было желание прийти к соглашению, потому что они так и не стали предметом переговоров. Первоначальная реакция Великобритании и Франции была благожелательной, но Соединенные Штаты ясно продемонстрировали свое несогласие, и прежние предложения Запада были отозваны. «Для нас, разрабатывавших предложения от 10 мая, все это было непостижимо», — писал Рощин. В докладе от 7 июля 1955 г., говоря о позиции, которую, возможно, займут западные страны на приближающейся Женевской встрече, Комитет информации при Министерстве иностранных дел, координирующий разведку, обратил внимание на то, что предложения от 10 мая «поставили Соединенные Штаты Америки в исключительно сложное положение». Соединенные Штаты, заключил Комитет, не намерены обсуждать эти предложения в Женеве, потому что они не хотят отклонить их без выдвижения новых своих предложений. Женевская конференция, работа которой продолжалась с 18 по 23 июля, была первой встречей на высшем уровне после Потсдама. Она проходила в обстановке «духа Женевы», что способствовало улучшению международной атмосферы. Это улучшение последовало за подписанием мирного договора с Австрией. Булганин был формальным руководителем советской делегации, в которую входили Хрущев (ее фактический руководитель), Молотов и Жуков. Эйзенхауэр возглавлял делегацию Соединенных Штатов; Энтони Иден, который в это время был премьер-министром, возглавлял делегацию Великобритании, а Эдгар Фор, премьер-министр Франции, — французскую. Был достигнут некоторый прогресс по четырем обсуждавшимся проблемам: по европейской безопасности, по Германии, по разоружению и по взаимоотношениям между Востоком и Западом, — но не было заключено никаких формальных соглашений. Булганин повторил, что Советский Союз заинтересован в запрещении ядерных испытаний, но это не вызвало интереса со стороны правительств западных держав.

Самым неординарным событием на Женевской конференции стало предложение Эйзенхауэра, согласно которому каждая из стран передает другой «полный перечень своих военных предприятий» и «достаточную свободу для воздушной разведки». Это, сказал Эйзенхауэр, убедило бы стороны в том, что ни одна из них не готовит «обширного внезапного нападения». Хрущев после длительных обсуждений согласился с полетами над Восточной Европой как средством против внезапного нападения, но был против полетов над Советским Союзом. Он рассматривал их как воздушный шпионаж, который позволит Соединенным Штатам выявить мишени для внезапного нападения, и опасался, что в результате таких полетов выявится тщательно скрываемая отсталость Советского Союза. Эйзенхауэр не ожидал, что предложение об «открытом небе», как его потом стали называть, будет принято Советским Союзом. Однако это предложение получило сильную поддержку на Западе и стало в переговорах по разоружению основным козырем против советских предложений, выдвинутых 10 мая 1955 г.

Несмотря на малое количество достигнутых соглашений, Женевская встреча была особенно важна в следующем отношении. Она предоставила руководителям Советского Союза и западных стран первые свидетельства того, что между ними имеется взаимопонимание в вопросах, касающихся ядерного оружия и ядерной войны. Эйзенхауэр постарался убедить советское руководство в огромной разрушительной силе ядерного оружия. Во время одного из приемов он сказал Булганину «с большой убежденностью», что развитие новейшего оружия означает, что страна, которая использует его, «на самом деле рискует разрушить себя». Поскольку на планете преобладают ветры, распространяющиеся с востока на запад, а не с севера на юг, большая война разрушит Северное полушарие. То же самое он сказал при встрече с Жуковым, своим старым товарищем по оружию в войне с нацистской Германией. «Даже ученые, — заметил он, — не смогут сказать, что случится, если две сотни водородных бомб будут взорваны за короткий промежуток времени, но если атмосферные условия будут обычными, радиоактивные осадки смогут погубить целые народы, а может быть, и все Северное полушарие». Жуков согласился с мнением президента, сказав, что «если в первый день войны Соединенные Штаты сбросят на Советский Союз три или четыре сотни бомб, а СССР сделает то же самое, то невозможно предсказать, что произойдет при таких условиях». Он был «безоговорочно согласен с запрещением оружия такого типа». Эйзенхауэр вернулся в Вашингтон с верой в то, как он заявил в телевизионной передаче, «что теперь растет взаимопонимание, что бесконтрольно развиваемое производство ядерного оружия станет практически самоубийством для человечества».

Иден сделал из Женевской конференции такие же выводы. Он начал приходить к этой точке зрения с 1954 г. «Мои беседы с советскими руководителями, начиная с 1954 г., — писал он в своих мемуарах, — убедили меня в том, что они ясно оценивали изменения в стратегии, возникшие из-за ядерного оружия. Мировой конфликт означал бы взаимоуничтожение, на которое они не собирались идти. Я впервые это понял в 1954 г. во время наших дискуссий в Женеве об Индокитае. Это не выставлялось напоказ, но это чувствовалось».

По его мнению, Женевская встреча в июле 1955 г. была полезной в этом отношении. «Каждая из участвовавших в ней стран поняла, что ни одна из них не хотела войны, и каждая понимала, почему она ее не хочет. Русские, как и мы, поняли, что такое положение возникло из-за устрашающей силы ядерного оружия».

Хрущев вернулся из Женевы, удовлетворенный результатами встречи. Он отправлялся в Женеву, понимая, что западные страны будут оказывать сильное давление. «Мы вернулись в Москву из Женевы, зная, что не достигли никаких результатов», — вспоминал он в своих мемуарах. «Но мы были ободрены тем, что поняли теперь, что и наши противники, вероятно, боятся нас так же, как мы боимся их … Теперь они знали, что им надо вести с нами дела искренне и справедливо, что они должны уважать наши границы и наши права и что они не сумеют достигнуть того, чего хотят, с помощью силы или шантажа». Вполне возможно предположить, что Хрущев рассматривал высказывания Эйзенхауэра о ядерной войне как свидетельство того, что Запад теперь озабочен, так же, как и Советский Союз, необходимостью избежать такой войны.

В декабре 1955 г. Комитет информации составил доклад о позиции западных держав в отношении войны и мира. Доклад учитывал, что за три года произошли изменения: те, кто предпочитал мирное решение споров, занимали теперь более прочные позиции, чем в 1952 г. Как указывалось в докладе, на это были различные причины, включая и советские усилия, направленные на ослабление напряженности в международных отношениях, а также ослабление английского и французского влияния в Азии и Африке. Но и усиление советской мощи также вносило изменения в расклад сил: «Перегруппировка сил в буржуазных кругах основных капиталистических стран была ускорена сообщением о проведении в августе 1953 года Советским Союзом испытаний водородной бомбы, что означало потерю Соединенными Штатами монополии на водородное оружие. Влиятельные круги буржуазии, особенно в западноевропейских странах, пришли к выводу, что развитие термоядерного оружия, стратегической авиации и межконтинентального ракетного оружия сделало бесперспективной политику создания западным блоком решающего военного преимущества над странами социалистического лагеря». Усиление мощи Советского Союза произошло 22 ноября, когда была испытана первая советская супербомба. 26 ноября Хрущев перед аудиторией, собравшейся в Бангалоре, выразил надежду, что эти бомбы никогда не будут применены в войне: «Пусть эти бомбы лежат, и пусть они действуют на нервы тем, кто хотел бы развязать войну. Пусть знают, что войну развязать нельзя, потому что если начнешь войну, то получишь должный ответ».

Двумя месяцами позже, на XX съезде партии, Хрущев отверг идею о неизбежности войны. Советские руководители на съезде подчеркивали значение политики мирного сосуществования. «Либо мирное сосуществование, либо самая разрушительная в истории война, — сказал Хрущев в отчетном докладе съезду. — Третьего не дано». Другие руководители вторили ему, лишь Молотов высказал предостережение, подчеркнув, что Советский Союз должен быть уверен в том, что капиталистические силы также приняли идею мирного сосуществования. Мирное сосуществование означало, что новая мировая война не является неизбежной, но только на XX съезде партии эта идея была официально признана. Войны были неизбежны в то время, когда империализм был единственной мировой системой, заявил Хрущев. Но теперь возникла социалистическая система, которая благодаря своим моральным и материальным возможностям способна предотвратить агрессию. «Пока на земном шаре остается капитализм, реакционные силы, представляющие интересы капиталистических монополий, будут и впредь стремиться к военным авантюрам и агрессии, могут пытаться развязать войну. Но война не является фатально неизбежной. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами, а если они попытаются ее начать — дать сокрушительный отпор агрессорам, сорвать их авантюристические планы». Советский Союз был теперь достаточно сильным, отчасти благодаря этому «страшному средству» — ядерному оружию, чтобы предотвратить войну. Хрущев отверг политический курс, который отстаивал Сталин в 1952 г. в книге «Экономические проблемы социализма в СССР».

Атомная бомба не смогла изменить концепции международных отношений, принятой Сталиным. Однако именно ядерное оружие сформировало у его преемников новую концепцию об отношениях между Востоком и Западом. Именно опасность ядерной войны привела их к принятию политики мирного сосуществования, и именно устрашающая мощь советского ядерного оружия позволила им декларировать, что война не является «фатально неизбежной». Но существовали пределы, за которыми они ничего не собирались изменять. Преемники Сталина не приняли позиции Маленкова, изложенной в 1954 г., согласно которой мировая цивилизация погибнет в новой войне. Напротив, некоторые советские руководители, включая и Маленкова с его последующими заявлениями, утверждали, что, если случится мировая война, социализм выйдет из нее победителем. Например, Микоян заявил: «Водородная и атомная война может привести к большим разрушениям, но она не может привести к уничтожению человечества или его цивилизации, она уничтожит устаревший и зловредный строй — капитализм на его империалистической стадии». Это была важная точка зрения, потому что она подводила под советскую военную доктрину идеологический фундамент. Войны можно было избежать, и в то же время возможность войны не исключалась. Более того, если она и случится, то закончится победой социализма. Поэтому цель военной доктрины состояла в обеспечении победы в мировой ядерной войне. Подобного рода идеологическая установка мешала принятию более взвешенной политики, например, политики сдерживания.

Таким образом, к концу 1955 г. ядерное равновесие между Соединенными Штатами и Советским Союзом было неустойчивым. В течение последующих 10 лет невозможно было установить стабильных отношений взаимного сдерживания, гарантией которых послужила бы готовность обеих сторон к нанесению ответного удара. Тем не менее сложилось своего рода экзистенциальное сдерживание. Советское руководство и американские лидеры понимали, сколь ужасной может быть ядерная война, причем каждая сторона осознавала, что и другая это тоже понимает. Исходя из этого, они разделяли убежденность в том, что ни одна не начнет ядерную войну. Эта убежденность не исключала развития военной стратегии, направленной на одержание победы в случае войны. Она не положила конец стремлению к военному преимуществу и гонке вооружений, как следствию этой стратегии. Она не удерживала каждую из сторон от попытки использовать ядерную угрозу в политических целях. (И действительно, Хрущев, ободренный ростом советской ядерной мощи и беспокойством, испытываемым по этому поводу на Западе, вскоре предпринял наступление в «войне нервов», «оседлав» эффектного конька «ракетной дипломатии»; это оказалось, однако, не более успешным, чем американские попытки проводить атомную дипломатию.) Тем не менее обоюдное понимание того, что ядерная война в конечном счете неприемлема, послужило теперь основной предпосылкой возникновения соперничества между Востоком и Западом. Эта идея и стала мощным сдерживающим фактором в период, когда стратегический ядерный баланс был неустойчивым, а идеологическое и политическое соперничество оставалось сильным.