I

Лаврентий Берия сделал свою карьеру в органах в 20-е годы в Грузии и Азербайджане. Сталин вызвал его в Москву в 1938 г. в разгар «большой чистки» и назначил заместителем Н.И. Ежова, главы НКВД. Через несколько месяцев Ежов исчез, а Берия занял его место. Дочь Сталина, Светлана Аллилуева, изображает его как «злого гения» своего отца, который воспользовался мнительностью и доверчивостью Сталина, чтобы влиять на него. Действительно, Берия был хитрым интриганом, использовавшим свой контроль над органами для расширения собственной власти. Но он был ставленником Сталина и сохранял свою власть постольку, поскольку был полезен «Хозяину». «…Он боялся Сталина, — писал один из руководителей промышленности, который работал с ним во время войны, — боялся его гнева, боялся потерять его доверие и расположение».

«…Талантливый организатор, но жестокий человек, беспощадный», — таково было мнение Молотова о Берии. Все вожди подписывали списки людей, приговоренных к аресту и расстрелу, но Берия участвовал и в пытках своих жертв. Он, несомненно, был жестоким, но и способным человеком. Эффективность его руководства в большой степени основывалась на том, что он руководил репрессивными органами. Указание любого члена Политбюро было руководством к действию, а выполнение приказа Берии было вопросом жизни и смерти. «Лишь одно упоминание, что “Берия приказал”… срабатывало безотказно». Но его назначение руководителем атомного проекта не выглядело нелогичным или прихотью, а было свидетельством чрезвычайной важности проекта для советского руководства. Берия работал с помощью мощнейшего аппарата, хотя, конечно, не того сорта, который имел в виду академик Рождественский, когда выступал на мартовской (1936 г.) сессии Академии наук.

Берия возглавил Специальный комитет по атомной бомбе, учрежденный Государственным комитетом обороны (ГКО) 20 августа. Из влиятельных политиков в состав комитета вошли также Георгий Маленков, один из секретарей ЦК, и Николай Вознесенский, председатель Госплана. Членами комитета стали три руководителя промышленности — Ванников, Завенягин и Первухин и двое ученых — Курчатов и Капица. В его состав вошел также генерал Махнев, возглавивший секретариат. Военных в комитете не было. Спецкомитет принимал наиболее важные решения по атомному проекту: он рассматривал предложения Ванникова и Курчатова и готовил документы на подпись Сталину. Предполагалось, что Берия будет еженедельно докладывать Сталину о развитии работ по проекту.

Для непосредственного руководства проектом были учреждены две другие организации. Первое Главное управление при Совете Народных Комиссаров отвечало за проектирование и строительство шахт, промышленных предприятий и исследовательских организаций атомной промышленности. Во главе управления стоял Ванников; Завенягин, Первухин и несколько других руководителей были его заместителями. В составе Первого главного управления был учрежден Научно-технический совет (иногда называемый Техническим советом). Его возглавлял Ванников. Первухин, Завенягин и Курчатов были назначены его заместителями. Совет, который состоял из руководителей промышленности и ученых (среди его первых членов были Кикоин, Алиханов, Иоффе и Капица), принимал решения по наиболее важным научным и техническим вопросам.

Берия осуществлял свою работу не только через эти организации. Он имел своих представителей, известных как «уполномоченные Совета Народных Комиссаров», на каждом ядерном предприятии и в каждом научном учреждении. Обычно это были генералы НКВД, чьи кабинеты в соответствующих учреждениях располагались рядом с директорскими. Они сообщали Берии обо всем происходящем на предприятиях, к которым были приписаны. Некоторые из них приносили пользу директорам предприятий, присутствие других только таило скрытую угрозу. НКВД был всепроникающим элементом в управлении проектом. Он отвечал за безопасность, принимая строжайшие меры. Его лагеря и тюрьмы обеспечивали рабочую силу для атомной индустрии и урановых шахт.

Берия учредил специальный «Отдел С» в НКГБ для оценки получаемых разведывательных материалов и информации о них. Этот отдел возглавляли Павел Судоплатов и его заместитель Леонид Эйтингон, который организовал убийство Троцкого. (В 1946 г. оба они были поставлены во главе специальной службы Министерства государственной безопасности для организации убийств в Советском Союзе и за рубежом.), Судоплатов позднее писал: «У нас были ежедневные рабочие контакты с академиками Курчатовым, Кикоиным и другими, а также с генералами Ванниковым и Завенягиным. Все перечисленные товарищи были удовлетворены нашей информацией». В сентябре 1945 г. Яков Терлецкий, компетентный физик из Московского университета, был назначен научным консультантом «Отдела С». Он был способен оценивать разведывательные материалы, подытоживать их и сообщать о них Курчатову и его коллегам. Очевидно, разведывательные материалы больше не показывали непосредственно Курчатову.

В расширенный урановый проект вливался поток не только офицеров НКВД, но и руководителей промышленности. Эти люди были представителями технической интеллигенции, которая создавалась в сталинские годы для осуществления политики индустриализации. Ванникову и его коллегам по Первому Главному управлению к 1945 г. было по сорок с лишним лет, и большинство из них получили техническое образование после нескольких лет партийной работы. Они быстро продвигались по служебной лестнице во время чисток, а в войну играли ключевую роль в организации производства вооружений. Например, Ванников родился в Баку в 1897 г. и вступил в партию в 1919 г. Участник гражданской войны, поступил в Московское высшее техническое училище (МВТУ), ведущий инженерный вуз в стране. После окончания МВТУ в 1926 г. его сделали директором оборонного предприятия в Туле. В 1937 г. был назначен заместителем наркома оборонной промышленности. Двумя годами позже, когда Наркомат оборонной промышленности был разделен на четыре комиссариата, он стал наркомом вооружений.

Роль людей, подобных Ванникову, состояла в исполнении приказов, спущенных сверху. Они работали в обстановке интенсивного давления, оказываемого на них, и переносили это давление на своих подчиненных. Но они не пользовались политической или личной неприкосновенностью. В начале июня 1941 г. Ванникова посадили в тюрьму после спора со Ждановым и Сталиным о производстве артиллерийского оружия. В отчаянные первые дни войны Сталин приказал Ванникову написать доклад о производстве оружия, и вскоре прямо из тюрьмы его привезли в кабинет Сталина в Кремле. Сталин послал его обратно в наркомат заместителем Дмитрия Устинова, нового наркома. В следующем году Ванников был назначен наркомом вооружений, и его работу контролировал Берия, специально отвечавший за производство вооружений, боеприпасов и танковую промышленность во время войны.

Ванников, Завенягин и Первухин были весьма компетентными людьми. Ванников, по словам Харитона, был превосходным руководителем и прекрасным инженером, человеком очень остроумным и доброжелательным. Завенягина и Первухина те, кто работал с ними, как уже говорилось, считали очень знающими руководителями. Подобно другим начальникам, привлеченным к проекту, они играли главную роль в превращении Советского Союза в индустриальную державу и в производстве вооружения и боеприпасов для победы над нацистской Германией. В 30-е годы они служили политике, лозунгом которой было — «догнать и перегнать» Запад. Теперь перед ними встала эта же задача, но в новой и трудной форме.

Ванников был в смятении от возложенной на него ответственности. В начале сентября 1945 г. он сказал Василию Емельянову, которого только что просил возглавить научно-техническое управление в Первом главном управлении: «Вчера сидел с физиками и радиохимиками из Радиевого института. Пока мы говорим на разных языках. Даже точнее, они говорят, а я только глазами моргаю: слова будто бы и русские, но слышу я их впервые, не мой лексикон». Ванников должен был организовать совершенно новую отрасль промышленности, опираясь на то, что говорили ему ученые, хотя он и не понимал, что они говорили. «Мы, инженеры, — сказал он Емельянову, — привыкли все руками потрогать и своими глазами увидеть, в крайнем случае микроскоп поможет. Но здесь и он бессилен. Атом все равно не разглядишь, а тем более то, что внутри него спрятано. А ведь мы должны на основе этого невидимого и неощутимого заводские агрегаты построить, промышленное производство организовать». Когда Емельянов спросил Ванникова, с чего ему начинать, Ванников взглянул на него и сказал: «Ты думаешь, я все знаю? Если бы так! Зачем тогда столько заместителей?»

Курчатов организовал семинары, в задачи которых входило объяснение существа урановой проблемы руководителям промышленности. На одном из таких семинаров Кикоин сделал доклад о разделении изотопов. Когда он кончил, Вячеслав Малышев, один из руководителей промышленности, обернулся к Емельянову и спросил: «Ты что-нибудь понял?». Емельянов шепнул ему, что понял мало, после чего Малышев вздохнул и сказал, что он практически ничего не понял — к большому облегчению Емельянова. Курчатов явно почувствовал это, так как начал задавать Кикоину вопросы таким образом, чтобы ответы на них были понятны руководителям промышленности. Это была первая встреча Емельянова с Курчатовым, и на него произвели впечатление внешность Курчатова — черная борода лопатой и блеск в глазах — и его открытая манера, что позволило Емельянову чувствовать себя свободно.

Задача, которая встала перед руководителями, заключалась в преобразовании лабораторного проекта в целую индустрию. Нужно было найти уран, построить заводы — как по разделению изотопов, так и по производству плутония. Все это требовало тщательного планирования и строгой организации. Курчатова, Кикоина, Алиханова, Харитона и Арцимовича вызывали на заседания в Кремль, в штаб-квартиру НКВД на Лубянке и в Наркомат боеприпасов для разъяснений, что такое атомная бомба и что нужно сделать в Советском Союзе, чтобы ее иметь. Работа, проделанная Курчатовым и его коллегами во время войны, обеспечила основу расширенного проекта. Но с первых же месяцев нужно было сделать многое: набрать людей, выбрать место для размещения новых установок, определить стратегию исследований и конструкторских работ.

«Проект Манхэттен» завершился успехом, и у Советского Союза была обширная информация о нем. На советские технические решения существенно повлияло то, что сделали американцы. Об этом свидетельствует выбор методов разделения изотопов, но еще в большей степени — конструкция первой советской атомной бомбы. В июне 1945 г. Клаус Фукс передал подробное описание плутониевой бомбы: перечень компонентов и материалов, из которых она была сделана, все важнейшие ее размеры и набросок конструкции. Новую информацию он передал в сентябре, а 18 октября 1945 г. Меркулов, начальник НКГБ, послал Берии сообщение, в деталях описывающее конструкцию плутониевой бомбы. Это сообщение, явно базирующееся на информации, которую передал Фукс, содержало описание компонентов бомбы, материалов, из которых эти компоненты были сделаны, и указание их размеров. Харитон позднее охарактеризовал полученное тогда сообщение как достаточно детальное, для того чтобы позволить компетентному инженеру воспроизвести чертежи бомбы.

Изучив информацию, полученную от Фукса, Курчатов и Харитон решили использовать ее при конструировании первой советской атомной бомбы. Сталин хотел получить бомбу как можно скорее. Именно поэтому имело смысл воспользоваться американской конструкцией, так как ее описание было под рукой. Конечно, все, что указывалось в сообщении, следовало проверить: проделать те же расчеты, провести всю теоретическую и экспериментальную работу. Только очень немногие знали о разведывательных материалах. За исключением одного или двоих, ученые и инженеры, создававшие первую советскую атомную бомбу, не знали, что копируют американскую конструкцию.

 

II

Не всем нравилось то, как были организованы работы по реализации проекта. 3 октября 1945 г. Капица направил Сталину письмо, в котором просил позволить ему выйти из состава Специального комитета и Технического совета. В то время Капица находился в хороших отношениях с режимом. Во время войны он разработал новый способ получения жидкого кислорода для металлургической и химической промышленности и возглавлял Главкислород при Совете Народных Комиссаров. В мае 1945 г. он стал Героем Социалистического Труда — это была наивысшая награда для гражданских лиц. Теперь Капица сообщал Сталину, что хотел бы уйти с работы, связанной с выполнением правительственного задания, из-за «недопустимого» отношения Берии к ученым. Капица писал, что, приглашая его к участию в атомном проекте, Берия «просто приказал своему секретарю вызвать меня к себе».

По мнению Капицы, предметом разногласий были не хорошие манеры, а более важный момент, касающийся положения ученых в обществе. «…Было время, — писал Капица, — когда рядом с императором стоял патриарх, тогда церковь была носителем культуры. Церковь отживает, патриархи вышли в тираж, но в стране без идейных руководителей не обойтись». Только наука и ученые могли бы стать фундаментом технического, экономического и политического прогресса. «Вы лично, как и Ленин, — писал он Сталину, — двигаете страну вперед как ученый и мыслитель. Это исключительно повезло стране, что у нее такие руководители, но так может быть не всегда… Рано или поздно у нас придется поднять ученых до “патриарших” чинов». Только тогда ученые с энтузиазмом могли бы служить своей стране. «Поэтому уже пора товарищам типа тов. Берия начать учиться уважению к ученым». Пока еще не пришло время «тесного и плодотворного сотрудничества политических сил с учеными», — заключал Капица. И так как он не мог быть патриархом, он предпочел бы «в монахах посидеть» и уйти из Специального комитета.

Сталин не ответил на это письмо. 25 ноября Капица написал снова, изложив более полно свои критические замечания по организации работ атомного проекта. Путь к созданию атомной бомбы, который был выбран, писал он, — не самый быстрый и дешевый. Соединенные Штаты потратили 2 миллиарда долларов, чтобы создать самое мощное оружие войны и разрушения. Это равносильно примерно 30 миллиардам рублей, и Советский Союз вряд ли сможет вынести такое бремя в ближайшие два-три года, когда идет восстановление народного хозяйства. Советский Союз имеет только одно преимущество, писал Капица, — он знает, что бомбу можно сделать, тогда как американцы шли на риск. Но советская промышленность слабее, она исковеркана и разрушена войной, в Советском Союзе меньше ученых, а условия их труда хуже, американская научная база и индустрия научного приборостроения сильнее. Эти препятствия не означают, что Советский Союз должен сложить оружие. «Хоть и тяжеловато будет, — писал Капица, — но, во всяком случае, попробовать надо скоро и дешево создать А[томную] Б[ом-бу]. Но не таким путем, как мы идем сейчас, он совсем безалаберен и без плана… Мы хотим перепробовать все, что делали американцы, а не пытаемся идти своим путем. Мы позабыли, что идти американским путем нам не по карману и долго».

Капица предложил свой собственный подход. Следует составить двухлетнюю программу исследований, направленных на поиск более дешевого и быстрого пути к созданию бомбы. За это время необходимо подготовить индустриальную базу, — что именно нужно, в общих чертах ясно. Научная база в этот период также должна быть усилена за счет улучшения благосостояния ученых, повышения уровня высшего образования и организации производства научных приборов и химических реактивов. Ученые и инженеры с большим энтузиазмом занимались проблемами, связанными с бомбой, писал Капица, но этот энтузиазм нужно использовать должным образом. Главнокомандующий, который хочет взять крепость, может получать множество советов, как это сделать, но он не станет приказывать генералам штурмовать крепость по своему усмотрению. Он должен выбрать один план и одного генерала, который его выполнит. Вот каким образом Советский Союз должен решать проблему создания бомбы: сконцентрировать все свои усилия на узком участке фронта и на верно выбранном направлении.

По мнению Капицы, существует условие, которое должно быть выполнено, если Советский Союз стремится создать бомбу быстро и независимо от других, и это условие — «доверие между учеными и государственными деятелями». Это старая проблема, замечал Капица, и хотя война способствовала ее решению, она будет устранена только после того, как ученые и сама наука будут пользоваться большим уважением. По его наблюдениям, к нему прислушивались, лишь когда он возглавлял Главкислород: Капица-администратор привлекал больше внимания, чем Капица — ученый с мировым именем. То же происходило с созданием атомной бомбы. Мнения ученых встречались скептически и, по сути дела, игнорировались. «Товарищ Ванников и другие из Техсовета, — писал Капица, — мне напоминают того гражданина из анекдота, который, не веря врачам, пил в Ессентуках все минеральные воды подряд в надежде, что одна из них поможет».

Еще более резко критиковал Капица Специальный комитет. «Товарищи Берия, Маленков и Вознесенский, — писал он, — ведут себя в Спецкомитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть ученый. Ведь скрипач дает тон всему оркестру. У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берия слабо». Берия смог бы руководить работами по атомной бомбе, если бы отдавал этому больше сил и времени. Но, по мнению Капицы, он слишком самоуверен. Капица хотел, чтобы Берия хоть немного научился физике. Недостаточно сидеть в председательском кресле и вычеркивать слова в проектах постановлений, — руководство проектом заключается совершенно в другом. Взаимоотношения между Берией и Капицей в Специальном комитете явно становились неприязненными. Когда Капица сказал Берии: «Вы не понимаете физики, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах», Берия ответил, что Капица ничего не понимает в людях. В своем втором письме к Сталину Капица повторил просьбу об отставке из Специального комитета и Технического совета.

Письмо Капицы подняло два важных вопроса. Первый заключался в том, есть ли у Советского Союза более дешевый и быстрый путь к бомбе, на чем настаивал Капица. Неясно, что он имел в виду и имел ли он в виду вообще что-либо конкретное. Аргументация Капицы, без сомнения, оказалась неприятной для Берии, который, по-видимому, опасался, что разведывательные данные о «проекте Манхэттен» могут содержать дезинформацию, но он также проявлял подозрительность в отношении советских ученых и их рекомендаций. Советский Союз хотел получить бомбу как можно скорее и был готов заплатить за это любую цену. Имело смысл прежде всего использовать разведывательную информацию о «проекте Манхэттен», а не искать альтернативный, собственный путь ее создания. Имело также смысл исследовать новые пути к созданию бомбы, а не идти по одному-единственному. Если бы советские лидеры не хотели получить бомбу как можно скорее или были бы озабочены ее стоимостью, на них повлиял бы совет Капицы. Хотя предложенный им путь мог оказаться дешевле, но не было гарантии того, что он будет к тому же и более быстрым.

Второй вопрос, поднятый Капицей, касался роли ученых в управлении проектом. Капица хотел, чтобы Берия научился физике, и настаивал, чтобы ученые играли ведущую роль в руководстве. Он рекомендовал Сталину, чтобы подпись ученого стояла под каждым протоколом Специального комитета и под приказами начальников управлений. Он настаивал на том, чтобы назначались «научные комиссары», — это позволило бы обеспечить «научно грамотные» действия официальных лиц.

Нечто подобное и произошло. Курчатов как научный руководитель проекта обеспечивал «научную грамотность» и стал чем-то вроде «научного комиссара» при Берии и Ванникове. Другие ученые были назначены научными руководителями различных разделов проекта и играли подобную же роль, но в меньшем масштабе. Несмотря на опасения Капицы, а возможно, именно вследствие его критики, научные советники и политическое руководство сотрудничали весьма эффективно. Берия был, по словам работавших с ним ученых, деятельным и компетентным администратором. Харитон находил его корректным по отношению к ученым и полезным в плане удовлетворения их нужд. Сахаров считал его страшным человеком, но способным администратором. Об исключительных качествах самого Курчатова как организатора свидетельствует то, что он оказался способен работать с Берией, сотрудничать с Ванниковым и Завенягиным и сохранять при этом доверие своих коллег-ученых.

Работать с Берией было нелегко. В конце своего ноябрьского письма к Сталину Капица добавил постскриптум: «Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно». Когда Берия увидел письмо, он позвонил Капице по телефону и попросил его приехать. Капица отказался, сказав: «Если вы хотите поговорить со мной, то приезжайте в институт». Берия приехал и привез Капице в подарок двустволку. Впрочем, Капица и Берия не смогли преодолеть разногласий, и 19 декабря Капица ушел из атомного проекта. Его письма ясно показывают, что его уход был мотивирован не моральным или политическим сопротивлением созданию бомбы, а неприятием отношения Берии к ученым и политики копирования того, что сделано Соединенными Штатами. Капица не хотел, как он писал Сталину, быть слепым исполнителем, следуя курсу, с которым он не согласен.

Капицу волновала и другая проблема: влияние бомбы на науку и на международные научные контакты. На праздновании юбилея Академии наук в июне 1945 г. он высказал точку зрения, что не существует советской науки или английской науки, есть только интернациональная наука, а за год до этого он говорил о том, что ученые должны принимать активное участие в установлении прочного и длительного мира. 22 октября 1945 г. он писал Нильсу Бору, который только что вернулся в Данию: «В наши дни существует опасность, что научные открытия, содержащиеся в секрете, могут послужить не всему человечеству, а могут быть использованы в эгоистических интересах отдельных политических и национальных группировок. Иногда я думаю, какова должна быть правильная позиция ученых в таких случаях. Мне бы очень хотелось при первой же возможности обсудить лично с вами эту проблему».

За день до того, как Капица написал свое письмо, сам Бор написал ему, высказывая те же мысли. Он послал Капице две статьи, опубликованные им недавно в «Таймc» и «Сайенс», где призывал к открытому миру. «Никакой контроль [над атомной энергией] не может быть эффективным, — писал он в «Таймc», — без свободного доступа ко всей научной информации и обеспечения международной инспекции за всеми действиями, которые, если их не регулировать, могут стать причиной катастрофы». Капице он писал: «Мне особенно интересно было бы узнать от вас, что вы думаете об этом сверхважном деле, которое накладывает столь огромную ответственность на все наше поколение».

Бор не оставлял надежды на то, что ученые смогут собраться для обсуждения последствий создания атомной бомбы. Теперь, когда ее существование не являлось секретом, он был волен писать об этом Капице. Из письма Бора видно, что он хотел бы знать, можно ли организовать такую встречу советских и западных ученых. Очевидно, что Капица также хотел бы обсудить эту проблему с Бором. Но вместо встречи Бора и Капицы случилось нечто странное. В ноябре Берия послал в Копенгаген на встречу с Бором Якова Терлецкого, научного советника «Отдела С» НКГБ. Целью Берии было не содействие международному диалогу ученых, а выведывание у Бора информации о бомбе. Бор, который был осмотрителен и щепетилен в секретных делах, дал Терлецкому весьма общие ответы на его вопросы и информировал об этом визите датскую разведку, а также американские и английские власти.

Терлецкий считал, что Берия послал его в Копенгаген, чтобы «как-то прижать наших ученых, на которых были рассержены, что они как-то замедлили темпы… плохо использовали эти [разведывательные] материалы и вовремя не сделали атомной бомбы». Это похоже на правду. Вряд ли Сталин, Берия и Молотов взяли бы на себя ответственность за отказ ускорить работы по атомному проекту еще во время войны. Они, без сомнения, обвинили бы в этом ученых. Тем не менее эпизод этот представляется весьма странным. Неужели Берия таким образом надеялся убедить Бора принять участие в советском проекте? Миссия Терлецкого свидетельствует об огромном недоверии со стороны Берии как к разведывательным данным, так и к тому, что говорили советские ученые.

Этот эпизод, вероятно, в какой-то степени послужил причиной отчуждения, возникшего между Капицей и Бором. Капица мог почувствовать, что Берия скомпрометировал его взаимоотношения с Бором. Берия же мог посчитать, что международные контакты Капицы оказались бесполезными для проекта. 18 декабря Капица написал Молотову о главных моментах статьи, которую он хотел бы опубликовать. Статья была о положении, «сложившемся в мировой науке в связи с вопросами атомной энергии». Центральной идеей этой статьи было утверждение о неэффективности и разрушительной силе секретности для науки. Успех в овладении атомной энергией, писал Капица, открыл новую эру в культуре человечества. Его главное значение в том, что человечество получило мощный источник энергии. Видеть в атомной энергии только средство разрушения было бы столь же тривиальным и абсурдным, как рассматривать применение электрической энергии только для казни на электрическом стуле. Американские ученые и инженеры сделали замечательную пионерную работу. Но путь, который они выбрали, не может считаться кратчайшим или наиболее экономичным. «Поэтому вполне естественно, — писал он, — что уже сейчас вырисовываются более эффективные пути, связанные с техникой использования атомной энергии, и разнообразные возможности ее использования».

Еще не ясно, писал Капица, насколько эффективна атомная бомба. Только часть ее огромной потенциальной энергии реализуется во взрывной волне, которая оказалась менее мощной, чем ожидалось. Большая же часть энергии «теряется» с излучением. В Японии этим излучением сожжены множество домов и людей. Но «если бы японцы жили не в “картонных домиках” и не были застигнуты врасплох, то число жертв было бы значительно меньше, так как при взрыве атомной бомбы от большей части излучения можно защититься». Эти факты, писал Капица, указывают на то, что основное значение атомной энергии заключается в ее мирном применении. Атмосфера секретности, которая сейчас окружает работы по атомной энергии, поставила ученых в абсурдное положение: вместо обмена своими достижениями с коллегами за рубежом они должны переоткрывать то, что уже открыто. Для мировой науки и техники это самый нездоровый путь развития. Но существует общий закон развития человеческой культуры, и секретность не остановит развитие науки и техники в стране, где они уже достигли определенного уровня.

Капица хотел получить разрешение Молотова на публикацию этой статьи. Молотов передал ее краткое изложении Берии, написав вверху первой страницы: «По-моему, можно разрешить Капице напечатать такую статью». Тремя днями позже, 21 декабря, на том же документе Молотов написал: «Сообщить т. Капице по телефону, по-моему, лучше подождать с этим». Капица был проинформирован об этом решении 25 декабря. Представляется очевидным, что Берия решил не допустить публикации статьи Капицы. 19 декабря Капица был снят со своих постов в атомном проекте.

Капица попал в опалу не сразу. Сталин написал ему 4 апреля 1946 г. в ответ на его просьбу содействовать публикации одной научно-популярной книги. Это было одно из всего лишь двух писем Сталина Капице, и его уместно привести полностью: «Все ваши письма получил. В письмах много поучительного — думаю как-нибудь встретиться с вами и побеседовать о них. Что касается книги Л. Гумилевского “Русские инженеры”, то она очень интересна и будет издана в скором времени».

Берия был явно обеспокоен (что, по-видимому, и отвечало намерению Сталина) перспективой встречи Сталина и Капицы. Он просил у Сталина разрешение на арест Капицы, но Сталин отказал, бросив: «Я его тебе сниму, но ты его не трогай». Берия, возможно подталкиваемый Сталиным, провел первоклассную интригу: он создал специальную комиссию, которая осудила процесс производства кислорода, изобретенный Капицей. В августе 1946 г. Сталин подписал распоряжение о смещении Капицы с поста директора института и назначил на его место Анатолия Александрова. Теперь Капица был вынужден проводить исследования на своей даче в пригороде Москвы, где он создал маленькую лабораторию. Он попал в немилость, все теперь зависело от Сталина. Может быть, он обязан жизнью желанию Сталина показать Берии, кто настоящий хозяин. Такое положение было рискованным и особенно трудным для человека, который утверждал, что советское руководство должно уважать авторитет науки и ученых.

 

III

8 августа 1945 г., через два дня после Хиросимы, Политбюро дало указание Госплану подготовить пятилетний план на 1946–1950 гг. Страна сильно пострадала за время войны. По самым достоверным современным оценкам, было убито 26–27 миллионов советских граждан. 25 миллионов лишились крова. Большие промышленные центры, такие как Ленинград, Харьков и Сталинград, лежали в руинах. Советский Союз стоял перед колоссальной задачей восстановления народного хозяйства. Такова была реальная ситуация, в которой следовало осуществить атомный проект.

В новом пятилетнем плане особое внимание уделялось техническому прогрессу, и впервые был составлен отдельный план развития техники. 6 ноября 1945 г. в речи по случаю 28-й годовщины Октябрьской революции Молотов заявил, что в русле экономической политики следует обратить «первостепенное внимание» на технический прогресс. «Мы должны равняться на достижения современной мировой техники во всех отраслях промышленности и народного хозяйства и обеспечить условия для всемерного движения вперед советской науки и техники. Враг помешал нашей мирной творческой работе. Но мы наверстаем все, как это нужно, и добьемся, чтобы наша страна процветала. Будет у нас и атомная энергия, и многое другое». Это было первое официальное заявление о том, что у Советского Союза существует свой собственный атомный проект.

План развития техники и технологии включал в первую очередь военные проекты. «Не боясь преувеличения, можно сказать, — писал российский историк, — что в это время все основные силы науки были сконцентрированы на тех направлениях, от которых зависел оборонный потенциал СССР». Кроме атомного проекта, особое внимание было уделено радару, ракетной технике, реактивным двигателям. А.Г. Зверев, в то время нарком финансов, писал впоследствии о подготовке пятилетнего плана: «В связи с тревожной международной обстановкой и началом “холодной войны” расходы на оборону сократились не в той мере, в какой мы рассчитывали. К тому же быстрый прогресс военной техники требовал значительных средств». Большая часть этих дополнительных затрат была связана с атомной бомбой: с самим атомным проектом, ракетами, которые в конечном счете предназначались для доставки атомных бомб к цели, радиолокацией, защищающей от возможной атомной атаки, реактивными двигателями, предназначавшимися прежде всего для самолетов и ракет-перехватчиков.

Программы разработки и создания радаров, ракетной техники и реактивных двигателей поразительным образом подтверждают аргументы Капицы, изложенные в его письме к Сталину от 25 ноября, о том, что недоверие к науке и ученым (и, можно добавить, к инженерам) повредит техническому прогрессу в Советском Союзе. Во всех трех случаях пионерные исследования советских ученых были сокращены по воле политического руководства. Их возобновили только тогда, когда стало ясно, что другие страны разрабатывают такую технику.

Советский Союз начал работы по радиолокации в начале 30-х годов, примерно в то же время, что и Англия, Германия и Соединенные Штаты. Были разработаны радарные системы, а некоторые из них запущены в промышленное производство еще до 1941 г. Но прогресс не был таким быстрым, как надеялись сторонники создания радара. Приходилось преодолевать практические и теоретические трудности. У военных и ученых возник определенный скептицизм. Кроме того, советской радиопромышленности было трудно произвести необходимое оборудование. Очень отрицательно сказались на разработке советского радара репрессии.

Только во время войны руководство поняло важность радиолокации. В июле 1943 г. ГКО учредил Совет по радиолокации во главе с Маленковым для координации исследований и разработок, а также расширения выпуска оборудования. Были изготовлены копии радарных систем, полученных по ленд-лизу из Соединенных Штатов, Англии и Канады. В Народном комиссариате авиационной промышленности было учреждено Главное управление по радиолокации, и один из инструментальных заводов был переориентирован на производство радаров.

В конце войны Совет по радару направил в Германию специальную комиссию для изучения на месте радиолокационных станций и немецкой электронной промышленности. Комиссия подготовила детальные технические отчеты, которые, наряду с изучением английских и американских радаров, обеспечили основу для их разработки после войны. Немецкие специалисты по радиолокации были вывезены в Советский Союз и распределены по советским заводам. Совет разработал трехлетний план по развитию радиолокации, который был одобрен правительством в июле 1946 г. Советский Союз значительно отстал: по оценке американской разведки в 1946 г., он отставал в этой области от Соединенных Штатов по меньшей мере на 10 лет. Однако в начале 1946 г. Советский Союз уже заложил основу для широкомасштабной программы развития радиолокации.

Разработка ракетного оружия шла сходным образом. Ракетные исследования, проводившиеся в 30-х годах, отражали две тенденции: интерес к ракетам как к развитию артиллерии со стороны военных и интерес к космосу, связанный прежде всего с фигурой великого теоретика космических полетов К.Э. Циолковского. Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ), который был основан в 1933 г., работал над пороховыми ракетами и установками для их запуска, жидкостными реактивными двигателями, прямоточными двигателями и крылатыми ракетами. М.Н. Тухачевский, бывший в начале 30-х годов начальником вооружений Красной армии, видел, что ракеты, способные доставить заряд любой мощности и на любое расстояние, могли бы сыграть важную роль в стремительных наступательных операциях, которые, как он думал, будут определяющими в современной войне.

Разработке ракет был нанесен большой урон, когда ведущие фигуры, включая Тухачевского, были арестованы и расстреляны во время «большой чистки». Сергей Королев, ставший после войны руководителем ракетной программы, тоже был арестован, но избежал смерти. Оказавшись на какое-то время в печально знаменитом лагере на Колыме, он был отправлен на работу в «шарашку» (проектное бюро, укомплектованное заключенными), возглавляемую авиаконструктором А.Н. Туполевым. Валентин Глушко, который после войны проектировал большие жидкостно-реактивные двигатели, был арестован и отправлен на авиационный завод в Москве для работы над ракетными ускорителями для самолетов. Чем ближе казалось начало войны, тем меньше интересовало военное и политическое руководство долгосрочное развитие ракет. Следователь, допрашивавший Королева, говорил ему: «…Нашей стране ваша пиротехника и фейерверки не только не нужны, но даже и опасны». Наиболее успешным итогом довоенных работ была ракетная артиллерийская установка «Катюша», которая широко и весьма эффективно использовалась во время войны.

Интерес Советского Союза к ракетам оживился лишь в 1944 г., когда Германия начала бомбардировки Лондона воздушно-реактивными снарядами «Фау-1» и баллистическими ракетами «Фау-2». Первая бомбардировка снарядами «Фау-1» была проведена 13 июня 1944 г., а первый удар ракетами «Фау-2» нанесен в сентябре. Если советская разведка и имела информацию о немецкой ракетной программе до этих бомбардировок, она не повлияла на советскую политику. Однако после бомбардировок Лондона советские конструкторские бюро сменили направление своих работ в сторону разработки ракет дальнего радиуса действия. В октябре Королев передал в Наркомат авиационной промышленности проект своего плана «Необходимые мероприятия для организации работ по ракетам дальнего действия». Примерно в то же время конструкторское бюро А.М. Исаева переключило внимание с ракетных двигателей для самолетов на ракетные двигатели для ракет.

В апреле 1945 г. государственная комиссия, состоявшая из военных, официальных лиц, ученых и инженеров, была послана в Германию для сбора информации о немецких программах. Эта комиссия, членами которой были Королев и Глушко, провела в Германии вторую половину 1945 г. и большую часть 1946 г. Большинство ведущих немецких специалистов по ракетам бежали на Запад, захватив с собой документацию. Комиссия создала целый ряд исследовательских центров в советской зоне оккупации и воспользовалась помощью немецких специалистов среднего уровня. Комиссия подготовила 13-томный «Сборник материалов по изучению трофейной реактивной техники». Однако было решено перевести ракетные исследования и разработки из Германии в Советский Союз. К середине 1946 г. в Советском Союзе была создана сеть исследовательских институтов, конструкторских бюро и заводов по разработке и созданию ракет дальнего радиуса действия.

История создания реактивных двигателей была менее драматичной, чем радиолокация или ракетостроение. В авиационной промышленности к ним проявлялся меньший интерес по сравнению с интересом к самолетам-снарядам и ракетным ускорителям для авиации. К концу войны, однако, разработки, осуществленные в Германии и Англии, показали, что реактивные двигатели более перспективны, чем ракетные ускорители. А.М. Люлька начал работы над турбореактивным двигателем еще в 1937 г., но не смог их завершить к началу войны. Он вернулся к реактивной технике в 1944 г., но вскоре обнаружил, изучая захваченный «Мессершмидт-262», что немцы добились большего прогресса. В декабре 1945 г. состоялось несколько заседаний в Центральном Комитете КПСС и в правительстве, на которых обсуждалось будущее советской авиации. На одном из этих заседаний Сталин отверг предложение наркома А.И. Шахурина запустить в производство реактивный истребитель «Мессершмидт-262» и принял решение о разработке собственных советских моделей. 24 апреля 1946 г. истребители Як-15 и МиГ-9, в которых использовались немецкие реактивные двигатели ЮМО-004 и БМВ-003, совершили свои первые полеты. Шахурин же был вскоре смещен и посажен в тюрьму.

Эти три случая подтверждают мнение Капицы о том, что недоверие к советским ученым и инженерам было главной причиной того, что вклад Советского Союза в развитие принципиально новых технологий был столь незначительным. И, конечно, не уровень знаний и таланта советских ученых и инженеров был тому причиной, а социальные и политические условия, в которых они работали. Идеи советских ученых и инженеров не получали должной поддержки до тех пор, пока они не подтверждались западным опытом. Во время войны Германия, Англия и Соединенные Штаты добились прогресса в работах по атомной энергии, радиолокации, ракетам и реактивным двигателям. Теперь уже стало ясно, что эти технологии имеют огромное значение в войне. Вот почему они и были включены в послевоенный пятилетний план.

 

IV

25 января 1946 г. Сталин вызвал к себе Курчатова. Их встреча длилась час и проходила в присутствии Молотова и Берии. Хотя имеются свидетельства, что Сталин и Курчатов встречались раньше, в 1943 г. и в августе 1945 г., эта встреча была первой, о которой имеются документальные свидетельства. Курчатов сделал несколько записей после разговора. Его главным впечатлением, писал он, была «большая любовь т. Сталина к России и В.И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране».

Сталин отверг выдвинутые Капицей аргументы в пользу того, что Советский Союз должен попытаться найти свой, более дешевый путь к атомной бомбе. Он сказал Курчатову, что «не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь. Т. Сталин сказал, что не нужно искать более дешевых путей». Сталин говорил также, что он позаботится об улучшении условий жизни ученых и о награждении за достигнутые ими успехи — «например, за решение нашей проблемы, — писал Курчатов. — Сталин сказал, что наши ученые очень скромны и они иногда не замечают, что живут плохо….Наше государство сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, а несколько тысяч человек жило еще лучше, со своими дачами, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина».

Сталин подчеркнул, что самым главным является «решающее» продвижение атомного проекта. Необходимо использовать Германию любыми путями, так как у нее есть люди, оборудование, опыт и заводы. Сталин спросил Курчатова, какой вклад внесли немецкие ученые в атомный проект. Курчатов, однако, не записал, что он ответил на этот вопрос. Не сказано также, как ответил и на другой вопрос Сталина. «Были заданы вопросы по Иоффе, Алиханову, Капице и Вавилову и целесообразности работы Капицы, — записал он в своих заметках. — Было выражено сомнение, на кого они работают и на что направлена их деятельность — на благо Родины или нет». Сама постановка подобного вопроса — поразительное свидетельство того, что советские лидеры не доверяли советским ученым.

Сталин дал указание Курчатову создать атомную бомбу как можно скорее и не считаясь с затратами. Курчатову было дано задание составить перечень мер, необходимых для ускорения дела, назвать, какие еще ученые нужны для работы по реализации проекта. Однако неясно, ознаменовала ли эта встреча новую фазу в развитии проекта или всего лишь подтвердила общий подход, который уже был принят. Последнее кажется более вероятным, если учесть, что Капица жаловался Сталину (в своих письмах от 3 октября и 25 ноября 1945 г.) на слишком большую цену, которую придется заплатить за стратегию, принятую при создании атомной бомбы. Сталин внушил Курчатову, что проект должен разрабатываться без оглядки на затраты. Он также дал ему попять, что государство будет теперь вкладывать в науку большие средства, но ожидает получить практические результаты от этих вложений и заручиться политической лояльностью ученых.

9 февраля 1946 г., две недели спустя после встречи с Курчатовым, Сталин произнес речь в Большом театре, в которой подчеркнул важность науки. «Я не сомневаюсь, — сказал он, — что если мы окажем должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны». В марте было объявлено о существенном повышении зарплаты ученым. Затраты на науку в 1946 г. стали в три раза больше, чем в 1945 г.

В своей речи в Большом театре Сталин наметил курс послевоенной политики Советского Союза. Он заявил, что его довоенная политика позволила одержать победу над Германией. Война была чем-то «вроде экзамена нашему советскому строю, нашему государству, нашему правительству, нашей коммунистической партии», — заявил он. Победа показала превосходство советского строя, но она была бы невозможной, если бы страна не была готова к войне. Основная задача нового пятилетнего плана — «восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах». «Нам нужно добиться этого, — сказал Сталин, — чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 60 миллионов тонн стали, до 500 миллионов тонн угля, до 60 миллионов тонн нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новых пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать (курсив мой. — Д. X)».

Хотя Сталин и обещал, что особое внимание будет уделяться производству товаров народного потребления и повышению жизненного уровня народа, он ясно дал понять, что в экономической политике, как и до войны, приоритет будет принадлежать тяжелой промышленности, чтобы подготовить страну на случай новой непредвиденной войны. В новом пятилетнем плане первостепенное внимание уделялось передовой технике, появившейся во время второй мировой войны, — радиолокации, ракетам, реактивным двигателям и атомной бомбе.