Глава 10

Та ночь выдалась ветреная и дождливая, Джеймс сопровождал меня до самого Готорп-холла, и, войдя в дом, я сразу поднялась в свою спальню и заперла дверь на ключ. Она оставалась запертой весь следующий день и ночь, и постепенно я привыкла к тому, что Ричард время от времени громко колотил в нее, но все мои мысли уже поглотила царившая во мне пустота. Благоразумие, Справедливость и я пребывали в ожидании, сами не понимания смысла нашего ожидания, однако к вечеру второго дня, когда я уже серьезно подумывала о необходимости разведения огня и какой-то еде, одна из горничных подошла к моей двери и сообщила, что прибыл посланец от моей матери.

Через замочную скважину я велела ей передать ему, что не желаю никого видеть, а когда она вернулась, то уже более страдальческим тоном представила мне какого-то мужчину.

– Госпожа Бартон, – произнес незнакомый мужской голос, – просила меня сообщить вам, что у входа в Готорп вас ожидает карета.

Я молча ждала продолжения.

– Она настаивает, чтобы карета не трогалась с места, пока вы не сядете в нее.

– Тогда она будет стоять там, пока не сгниет, – ответила я.

Мужчина смущенно прочистил горло. «Интересно, – подумала я, – кто еще там молчаливо стоит рядом с ним?»

– Госпожа Бартон приглашает вас пожить с ней в Киркби-Лонсдейл. Она подумала, что вы, возможно, захотите сменить обстановку. – Почтительно помолчав, он добавил: – Я обязан ждать здесь, пока вы не будете готовы уехать.

Я вернулась в постель и, закрывшись одеялом, покрутилась в ней довольно продолжительное время.

– Ричард, вы там? – наконец сдавленно спросила я.

– Госпожа, кроме меня, здесь никого нет, – помедлив, ответил посланец.

Неимоверным усилием воли я заставила себя опять дотащиться до двери и припала к замочной скважине. Однако увидела через нее лишь полу какого-то камзола и шпагу в ножнах на перевязи. Даже проведя в уединении больше суток, я не сумела постичь весь масштаб предательства. Оно началось с моей кровати и расползлось до самой пивоварни, посылавшей ей пиво, до кабинета, где наш преданный слуга Джеймс доверял чернильным записям любые персональные затраты. Оно добралось и до «Руки с челноком», где, как я догадывалась, Алиса и услышала о нем. Оно просочилось даже в мое прошлое, запятнав мое и без того лишенное сентиментальности детство. И это стало едва ли не самым страшным ударом: Ричард прятал любовницу в доме моего детства, он достался ему вместе с приданым в день нашего венчания, поскольку он знал, что мне никогда не захочется туда вернуться.

Именно тогда меня вдруг осенила здравая мысль: уж не знала ли моя мать об этой темноволосой особе с округлившимся животом? Всю вторую половину дня этот вопрос, точно назойливая муха, жужжал у меня в ушах, и вдруг из-за двери до меня донесся обиженный лай Пака. Он царапался и скулил там, и я со стыдом осознала, что, поглощенная собой, совершенно забыла о бедняге. Я опустилась на колени около двери.

– Пак, – тихо попросила я, – перестань скулить, Пак. Я же здесь. Я здесь.

Он начал завывать еще громче, и по лицу моему невольно заструились слезы, его вой, казалось, разрывал мое сердце, и как бы я ни уговаривала его, он не желал умолкать. Мной овладела неудержимая потребность обнять его, и когда я повернула ключ, он ввалился в комнату, опрокинув меня на пол. Его огромный язык тут же принялся слизывать слезы с моих щек, и я не удержалась от смеха, когда он, скуля и пыхтя, с чистейшей радостью разлегся на мне. Когда он полностью успокоился, мне удалось сесть. Посланец стоял в отдалении за дверью, замерев в почтительном ожидании.

– Я согласна поехать только на моих условиях, – заявила я.

Он изящно поклонился и выпрямился, излучая предельное внимание.

– Я возьму с собой свою собаку. И по дороге мы заедем в одно место.

– Не прикажете ли прислать слуг, чтобы упаковали ваши вещи? – спросил он.

– Я все сделаю сама.

* * *

Во время нашего путешествия на север мы с Алисой придумали план. Чтобы Роджер не смог найти ее, она отказалась от службы в «Руке с челноком», сообщив хозяину паба, что ее больной отец нуждается в постоянном уходе. Я ждала ее в карете на одной из ближайших улиц, чтобы нас не заметили. Мы обе нервничали и спешили, поскольку она, в сущности, тайно сбегала… и я спросила, не нужно ли ей что-то забрать из дома, но она лишь покачала головой. Когда знакомые места остались позади, мы решили, что к моей матери она приедет в роли моей компаньонки Джилл, так звали, сказала она, ее мать.

– Не хочешь ли ты перекусить? – спросила я.

Ожидая, пока возчик сменит лошадей, мы застряли на очередном постоялом дворе, откуда доносились соблазнительные ароматы жареного мяса и готовящегося ужина. Стоял приятный майский вечер – теплый и безветренный – и мы, скрываясь от посторонних глаз, сидели за задернутыми занавесками в карете, прислушиваясь к суматохе, царившей снаружи, стуку лошадиных копыт и досужим разговорам знакомых людей, обсуждавших дела своих обычных жизней.

Алиса покачала головой.

– Ты говорила, что твоя мать была повитухой, – вспомнила я, – так она до сих пор…

– Она умерла.

– Ой, извини.

– Уже давно, много лет назад.

Алиса сидела очень прямо; у нее была хорошая осанка, даже без корсета.

– Отчего она умерла?

– От лихорадки, – помолчав, ответила Алиса, – она долго болела, и болезнь унесла ее в другую жизнь. Я ничем не смогла помочь.

– Наверное, именно она научила тебя разбираться в лекарственных травах?

– Она выращивала их в саду… – кивнув, сказала она и, помолчав, добавила: – Вернее она называла его просто своим кухонным огородом. Она выращивала там всякие овощи и приправы для еды… Я старалась поддерживать его в порядке, помня, как она любила копаться на грядках. Она говорила мне, как называются все полезные травки. Иногда мы ходили гулять, и она показывала мне разные лесные растения, объясняя их лечебные свойства. Говорила, что женщинам это полезно знать, ведь жена и мать должна поддерживать здоровье целой семьи в этом мире. Ей нравилось думать, что у меня тоже будет семья, – тихо заключила она.

– Где же она сама выучилась акушерству? – спросила я.

– А где вообще могут учиться простые женщины? Наверное, их учит сама жизнь. Она и ее подруга Кэтрин вместе занимались этим ремеслом, ходили везде, где были нужны. Кэтрин прозвали Канительщицей, потому как она делала все очень долго и старательно, пока не убеждалась, что все в порядке. Она все делала с особой тщательностью, даже если мама уже начинала громогласно взывать к Небесам. – Алиса улыбнулась каким-то личным воспоминаниям. – Даже огонь Кэтрин разводила так медленно, словно собиралась разводить его до Второго пришествия.

– И ты тоже ходила с ними?

Алиса кивнула.

– А сколько детей родилось с твоей помощью?

– Не знаю… Двадцать? Может, и больше.

Такой ответ удивил меня… я считала ее более опытной, но раньше-то я не спрашивала. Немного погодя, я спросила, не будет ли ее отец скучать без нее? Обдумав мой вопрос, она покачала головой.

– Нет. Возможно, ему будет не хватать моей заботы, но не меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, я же готовила еду. Ухаживала за курами. Убиралась в доме. Зарабатывала деньги, – монотонно перечислила она.

– А ты никогда не думала выйти замуж, обзавестись собственным домом?

Ее лицо помрачнело на такой краткий миг, что я даже подумала, не показалось мне это. Она явно погрузилась в размышления, но в итоге сказала:

– Да ведь нет никакой разницы. Будь ты дочь или жена, жизнь все одно одинакова… Просто разные мужчины велят тебе делать то, что им надо.

– Наверное, ты права. Но у тебя могли бы появиться свои дети. Любая женщина хочет их; таково уж наше женское предназначение.

Она потупила взгляд.

– Дети не стоят всех тех сложностей, которые нужны, чтобы из вырастить.

Странный ответ, особенно для повитухи. Наконец кучер забрался на свое место, нас слегка тряхнуло на сиденьях, и карета покатила дальше.

Алиса продолжала задумчиво молчать, и я даже подумала, что могла чем-то обидеть ее, но через пару миль, уже начав задремывать, я услышала ее тихий голос.

– Мне еще не приходилось ездить в карете, – сказала она, словно сама себе.

До Киркби-Лонсдейла мы доехали в сгустившихся сумерках. Собственно манор возвышался где-то посередине поросшего густой рощей холма, дорога так круто поднималась по склону, что пришлось упереться ногами в расположенное напротив сиденье, чтобы не соскользнуть на дно кареты. Парк усадьбы тянулся до самой долины, где поросшая вереском каменистая осыпь встречалась с небом. Пак спокойно спал, как и Алиса. Хотя сон ее выглядел странно настороженным, она сидела прямо, напряженно вытянув шею, лицо ее хранило такое невозмутимое выражение, словно она не спала, а всего лишь закрыла глаза.

Карета наконец остановилась, и я выбралась из нее, уставшая, как собака, после второго долгого путешествия за последние несколько дней. Следом за мной выпавший на землю Пак уже зевал и потягивался, а за ним спустилась и Алиса. Генри выгрузил мой дорожный сундук, и тут же на крыльце открылась большая входная дверь, залив светом нашу странную компанию и обрисовав четкий силуэт моей матери, стоявшей в дверном проеме.

– Флитвуд, – прозвенел ее тонкий голос в вечернем воздухе, – я уж боялась, что ты никогда не приедешь.

Я ободряюще глянула на Алису, и мы вместе поднялись на крыльцо.

Моя мать жила в доме, принадлежавшем семье Шаттлвортов, пару десятков лет тому назад его приобрел дядя Ричарда в качестве пристанища для отдыха или охоты по дороге в Шотландию. Я заезжала сюда только один раз, когда моя мать слегла с сильным кашлем и Ричард уговорил меня навестить ее.

Я решила, что лучше сразу прояснить главный вопрос. Мой дорожный сундук еще не коснулся каменных плит входного холла, а я уже пристально взглянула на мать.

– Вы знали о любовнице Ричарда?

– Разумеется, знала, Флитвуд. Давайте-ка заходите в дом, пока вы не свалились от изнеможения.

Хотя она всего лишь подтвердила мои подозрения, тем не менее мне показалось, что она пронзила меня шпагой и тут же вновь вытащила клинок.

Алиса, подхватив меня под руку, едва ли не дотащила меня по вымощенным каменными плитами коридорам до небольшой, идеально убранной, но скудно обставленной комнаты. Там не было никаких книг, ваз или графинов, только чистые пустые поверхности, словно ждавшие возвращения вещей после чистки. В быту Мэри Бартон неизменно руководствовалась строгими принципами кальвинизма, но они не противоречили замене ковра, чистке камина, мытью окон. Она присела у камина и жестом предложила мне занять место напротив – даже кресла были старыми и потертыми. Я подумала, что за двадцать лет, прошедших со времени покупки этого дома дядей Ричарда, мебель здесь вряд ли обновляли. Но в комнате было тепло, в камине горело немного угля. Правда, в воздухе стоял какой-то не слишком приятный запах горелого жира, и я не сразу догадалась, что он исходит от свечей: вместо восковых мать предпочла более экономные масляные.

– Для моей акушерки нужен стул, – заявила я.

Пристально посмотрев на меня, мать смерила Алису быстрым взглядом и, поднявшись с кресла, стремительно вышла из комнаты. Алиса, не проявляя ни малейшего интереса к обстановке, с отсутствующим видом взирала на старый ковер под ногами. Мать вернулась в сопровождении слуги, притащившего крепкий жесткий стул, который он поставил возле стены, после чего, отвесив поклон, удалился и тихо закрыл за собой дверь.

Сидя в полной тишине, мы обе ждали, кто первым заговорит. Мне не понадобилось много времени, чтобы дать выход своему возмущению.

– Из-за вашего приглашения мне пришлось протрястись пятьдесят миль, а теперь вам нечего мне сказать? – резко произнесла я.

Несмотря на мою грубость, лицо моей матери осталось непроницаемым. Оно побелело как мел, и я заметила также вокруг ее глаз и губ новые морщины, которых не видела во время ее последнего визита в Готорп.

Глубоко вздохнув, она закрыла глаза.

– Я надеялась, что этот день не наступит… – тихо пробормотала она.

– Неужели вы думали, что я так ничего и не узнаю?

– Да, – лаконично ответила она.

– Почему? Почему же вы ничего мне не рассказали, если сами знали? Ричард предал меня, он разбил мне сердце и разрушил нашу семейную жизнь, а вы знали и молчали. Моя родная мать!

– Я старалась уберечь вас, – медленно возразила она, ее взгляд помрачнел.

– Как же я теперь смогу верить вам? Я же не смогу больше верить никому! Ни одному человеку.

«Кроме Алисы», – добавил прозвучавший в моей голове голос.

Я заплакала, и мать посмотрела на меня с таким ужасом, что я предпочла закрыть лицо руками.

– Я ненавижу вас! – в отчаянии воскликнула я, и мой крик разнесся по маленькой комнате, отражаясь от стенных панелей. – Ненавижу вас обоих! Вы оба предали меня.

Она дала мне время прийти в себя, и я откинулась на спинку кресла, вновь почувствовав себя замкнутым обиженным ребенком. Мое дыхание выровнялось, и я вяло вытерла мокрое от слез лицо.

– Вы будете жить здесь, – в итоге сказала моя мать.

– Долго ли? До тех пор, пока она не родит ребенка? – спросила я.

– Какого ребенка?

Внезапно лицо матери озарилось пониманием. Сжав своей белой рукой подлокотник, она еще больше побледнела.

– Неужели она…

– Да, она ждет от него ребенка, – закончила я.

– Какое безумие, – закрыв глаза, прошептала она.

Я не поняла, к чему относилось ее замечание.

– Но вы знаете, что она живет в Бартоне?

Мать кивнула. С рассеянным видом она согнула палец со своим простым золотым обручальным кольцом. Я поняла, что она напряженно обдумывает эту новость. Краем глаза я заметила молчаливую и совершенно недвижимую фигуру Алисы. Мать так и не поинтересовалась, как зовут эту девушку, практически не воспринимая пока ее присутствия.

– Вы знаете, кто эта женщина? – наконец спросила я.

– Джудит Торп.

– Как вы узнали о ней?

– Не важно.

– А для меня важно.

– Для вас сейчас важно успешно выносить этого ребенка, чего вам не удавалось раньше.

– Почему? – внутренне сжавшись, подозрительно спросила я.

– Флитвуд, послушайте меня внимательно, – проведя языком по зубам, выразительно произнесла мать, – она победит, если вы не произведете на свет живого наследника.

Ее уверенный голос прозвенел в комнате, и мы пристально взглянули друг на друга, возможно, впервые в жизни, достигнув взаимопонимания. Мне вдруг стало ужасно холодно.

– Но она же не жена ему, – внезапно подала голос Алиса, удивив нас обеих.

– Незаконнорожденный ребенок – тот же наследник, – мрачно заметила моя мать, – такие дети не имеют права прямого наследования, но отец может завещать своему бастарду все, что угодно: поместья, земли, права собственности. Особенно если у него нет других детей. Побочный ребенок может быть узаконен, если его родители поженятся, – пренебрежительно добавила она.

Перед моим мысленным взором всплыла запись Джеймса: Уильяму Андертону за доставку разрешения на брак из Йорка.

Я закрыла рот рукой.

– Он намерен жениться на ней. Он знает, что я умру.

– Умрешь?

Я сообщила матери о письме доктора Дженсена и о заказе разрешения на брак, обнаруженном в нашем гроссбухе. Меня начала бить дрожь.

– Флитвуд!

Мать в ужасе смотрела, как я тряслась и дергалась.

Внезапно рядом со мной появилась Алиса.

– У вас есть настойка шиповника? – спросила она мою мать.

– Что-что?

– И еще бренди с корицей. Прикажите сделать настой для нее, он поможет.

Мать выбежала из комнаты, а Алиса завладела моей рукой: розовая плоть на фоне бледно-серой. Вскоре мать вернулась в сопровождении слуги с подносом, на котором стоял оловянный кубок. Алиса взяла его и вручила мне, и я с трудом выпила содержимое, стуча зубами об оловянный край. Напиток обжег мне горло и согрел внутренности, и постепенно дрожь унялась до легкого подергивания. Мать поставила кубок обратно и велела слуге принести еще хлеба и вина.

– Госпожа, – тихо ответил он, – белый хлеб у нас закончился, есть только ржаной.

– Несите все, что есть, – отрезала мать. Потом посмотрела на Алису новым, заинтересованным взглядом. – Как тебя зовут?

– Джилл, госпожа.

Мать кивнула разок, одновременно выказывая как одобрение, так и то, что разговор закончен, и опять заняла место в кресле напротив меня.

У меня в голове крутилось множество мыслей. Я почувствовала, как шевельнулся в животе ребенок, словно решив напомнить, что он еще жив. Его шевеление показалось мне даже отчасти приятным, нечто подобное чувствуешь, когда карета ныряет с крутого склона и тут же выезжает наверх. Я сложила руки на животе и, согревая, мягко помассировала его, одновременно вспомнив каракули письма доктора, слова которого я выучила наизусть: «Ее земная жизнь завершится».

 

Глава 11

Мы с Алисой поселились в одной из комнат верхнего этажа, там было теплее, чем в нижних – лето еще не добралось до этих северных холмов. Для нее принесли выдвижную кровать и поставили рядом с моей, а спала она в своей особой манере без подушки, свернувшись калачиком посередине матраса. Я заметила это, потому что никак не могла уснуть. Не желая будить ее, ворочаясь с боку на бок на своей скрипучей кровати, я встала и устроилась в кресле возле окна.

Мои мысли с невольным постоянством возвращались к любовнице Ричарда. Чем больше я пыталась представить ее, тем менее четкими становились очертания ее лица, однако я не сомневалась, что прежде, до встречи в Бартоне, никогда не видела ее. И я размышляла о том, не спала ли она там в моей кровати, как и Ричард, когда бывал у нее? И все это время, уезжая, он целовал меня в лоб, а я, стоя у окна, смотрела, как он удаляется на своем рысаке то в Галифакс, то в Манчестер, Ланкастер и даже дальше: в Ковентри, Лондон и Эдинбург. Но на самом деле: в Бартон, Бартон, Бартон…

Последнее время на глаза мои с легкостью наворачивались слезы, и я лишь старалась не шмыгать носом и не всхлипывать слишком громко. Я не представляла, как смогу вернуться в Готорп, но и здесь не могла задерживаться надолго, вечно пользуясь гостеприимством матери. Я погрязла в болоте этой жизни, и оно затягивало меня все глубже и глубже. Однако сейчас, сидя у окна и вглядываясь в царившую за ним тихую ночь, я не хотела думать о будущем, даже о ближайших днях. Ведь я еще по-прежнему жива, и мой ребенок тоже, он шевелился во мне, точно новорожденный котенок, я чувствовала его постоянно… теперь мне никогда не будет одиноко. И в то же мгновение я осознала, что если он родится и если я выживу и стану матерью, то больше вообще никогда не буду одинокой. Я могла потерять Ричарда – пусть даже отчасти его любовь, – и мое восприятие нашей семейной жизни резко изменилось, но у меня на всю жизнь появится настоящий друг.

Повернувшись в кресле, я взглянула на спящую женщину, понимая, что только она способна помочь мне обрести новую жизнь. Ее золотистые волосы раскинулись по постели и спускались на спину, грудь тихо вздымалась. Мне вспомнился мужчина, расстроивший Алису в «Руке с челноком», и то, как она сказала, что дети не стоят тех сложностей, которые требуются, чтобы их вырастить. У меня возникло ощущение, что она стала первым человеком, которого я могла назвать подругой, но что я, в сущности, знаю о ее жизни?

Словно почувствовав, что за ней наблюдают, Алиса пошевелилась на своей узкой кровати и тихо застонала. Я видела, что она вновь успокоилась, но потом неожиданно напряженно вытянулась, и ее руки вцепились в одеяло.

– Забудь ее, – тихо проскулила она, – забудь…

Но пока я решала, не стоит ли разбудить ее, она так же внезапно успокоилась, тело ее расслабилось, лицо разгладилось, и она продолжила мирно спать.

А я продолжала сидеть, сложив руки на животе, и смотрела, как проявляется перед рассветом чернильно-синее небо, и только когда птичьи крики прорезали тишину, веки мои потяжелели, и я вернулась в кровать на остывшие простыни.

* * *

Утром, собравшись к завтраку, мы представляли собой мрачную компанию. Алиса хотела, видимо, отправиться есть со слугами, но я просила ее остаться со мной и матерью, и, хотя она отказывалась, я настояла на своем. Ни она, ни моя мать не испытывали радости от общей трапезы, и обе сидели с мученическим видом, когда перед ними поставили тарелки с яйцами. Принесли и хлеб, но его вкус резко отличался о того, что пекли в Готорпе. И мне вспомнилось, как вчера вечером слуга сообщил матери, что у них остался только ржаник, хлеб, сделанный из отрубей, а не из муки.

Местами платье и капор, казалось, царапали мою кожу, и я вяло почесалась, подавив зевок. Алиса медлила, не решаясь начать есть вареное яйцо, и тогда я тоже взяла с тарелки яйцо, ощутив на ладони его теплую весомую округлость. На фоне плотного яичного белка моя рука выглядела желтоватой.

– Флитвуд, может, вам попалось недоваренное яйцо? – спросила моя мать.

Я откусила немного белка и сочла его удивительно вкусным: достаточно соленое и твердое, совсем не те полужидкие, сваренные в мешочек яйца, которые подавали в скорлупе с кухни в Готорпе. Мне пришлось положить его на тарелку, поскольку у меня опять зачесалась рука, и я сильно потерла рукав там, где не могла достать до кожи.

– Флитвуд, неужели у вас завелись вши? – опять спросила мать.

Я подумала, что это вполне возможно, хотя и не замечала их. Какое-то легкое возбуждение или зуд охватил все мое тело, от лодыжек до ушей. Я почесывала то шею, то лицо, то запястья или чулки: все, до чего могла дотянуться.

– Может быть, – ответила я ей.

В принципе от вшей и грязи могли страдать бедняки, но я-то протиралась ежедневно влажными салфетками и наносила розовое масло на запястье и шею.

– Доешьте спокойно завтрак, – посоветовала мне мать, – хорошо бы, если бы у вас появился такой же аппетит, как у вашей акушерки.

Алиса покраснела и, перестав намазывать маслом хлеб, медленно положила нож.

– Я предпочитаю пшеничный хлеб, а не эту серую выпечку, – ответила я, надеясь на сей раз вогнать в краску ее саму, и моя надежда оправдалась.

Хотя я солгала: ломти этой теплой и питательной зерновой буханки со свежесбитым маслом были на редкость вкусны. Зуд начался опять, и я, с лязгом бросив на стол нож, вскочила, чтобы почесать сзади ноги.

– Флитвуд!

– Я не понимаю, что со мной происходит.

Запустив пальцы под платье, я почесала спину, и, хотя спине стало легче, но опять зачесалась рука там, где я ее только что почесала.

– Держите себя в руках. Что за спектакль вы устраиваете?

– Не знаю, раньше со мной такого не бывало, но в вашем доме у меня сразу все зачесалось с головы до ног. Мама, у вас принято стирать постельное белье?

– Не говорите ерунды, естественно, вам постелили чистое белье!

– Мне необходимо переодеться. – С гордым видом я направилась к выходу, но в дверях помедлила. – Джилл, ты не могла бы помочь мне?

Алиса с явным облегчением встала из-за стола и, выйдя из столовой, поднялась вслед за мной в наши покои. Я с нетерпением ждала, когда же она распустит все шнуровки и тесемки, которые сама же затягивала и завязывала менее получаса тому назад.

– Быстрее, пожалуйста!

В итоге платье упало к моим ногам, и я переступила через него; затем лиф освободился от корсета, и за ним последовали французские фижмы. Наконец-то я смогла сесть, снять чулки, и почесать руки под рукавами. Забравшись под рубашку, я коснулась своего живота, той твердой и гладкой натянутой плоти, что прежде была рыхловато-мягкой. Вытащив шпильку из прически, я поцарапала ее кончиками шею под затылком.

Глядя на меня, Алиса задумчиво провела рукой по собственной шее, пока я отчаянно почесывалась, крутилась и извивалась перед ней.

– Может, вам надо принять ванну? – предположила она.

Вскоре с кухни доставили ванну и кувшины с горячей водой. Потом в дверь постучала горничная, принесшая кусок мыла, мягкий и темный, сваренный на домашней кухне, совсем не похожий на покупаемые нами твердые белые бруски. Я не знала, как лучше попросить Алису отвернуться, чтобы позволить мне окончательно раздеться и забраться в ванну, но она поступила так по собственной инициативе. Когда последнее нижнее белье упало на пол, я отчасти ожидала, что увижу ползающих по мне и по одежде мелких темных насекомых, но никого не увидела. Мое тело оказалось чистым, а не воспаленным и покрасневшим, как я ощущала. Меня разобрал смех. Алиса, сидя на своей выдвижной кровати, слегка повернулась и скосила на меня взгляд.

– Что случилось?

– Ничего. Никаких вшей. Никакой сыпи. Должно быть, у меня какая-то нервная чесотка.

Я погрузилась в воду, вызвав небольшой потоп, зуд мгновенно уменьшился, словно приятная влага затушила множество огоньков, горевших на моей коже.

– Может быть, мне уйти? – спросила Алиса, опять отвернувшись к стене.

– Нет, останься.

Не оборачиваясь, она устроилась поудобнее, подогнув под себя ноги. Вода в ванне успокоилась, и я оценивающе взглянула на свой живот, отметив, что он заметно вырос с того дня, когда я последний раз принимала ванну. Мне даже не удалось увидеть за ним жестких темных волосков. Я слегка намылилась, отчего тело стало скользким, как угорь и зуд еще больше притупился. Набрав воды в кувшин, я смочила себе голову и вспенила мыло на волосах, превратив их в спутанную массу. Вода окутывала меня, лаская кожу, и я облегченно вздохнула, позволив мыслям вернуться к событиям, происходившим в апреле после моего выезда на туманную охоту с Ричардом и Роджером.

– Алиса, ты что-нибудь слышала о духах-покровителях?

Я услышала, как скрипнула ее кровать, похоже, она поменяла позу.

– Да, – отозвалась она.

– Дженнет Дивайс говорила мне, что у ее матери есть особая собака, и я сама видела ту собаку, когда вы с ней…

– Мы с ней? – уточнила Алиса.

Я подавила волнение. Она оглянулась и посмотрела через плечо прямо на меня своими яркими и умными глазами.

– Так что же вы видели?

– Алиса, не смотри.

Я попыталась скрыться под водой, но ее пристальный взгляд не отрывался от моего лица.

– Неужели вы тайно следили за мной?

– Нет.

– Тогда?

– Я… я просто поехала тебе навстречу. И случайно увидела вас с ней в лесу.

Вновь отвернувшись к камину, она взяла кочергу и пошевелила угли.

– И что же вы услышали?

– Ничего.

– А почему вы не подошли к нам?

– Я… я испугалась. Ее. Той женщины. Элизабет Дивайс.

– Почему?

– Ее глаза. Они напугали меня.

Мне с ужасом вспомнилось, как она повернулась в мою сторону и ее странные глаза противоестественно смотрели в разных направлениях.

– У нее есть дочь, Дженнет, – продолжила я, – и я никак не пойму, почему Роджер верит всему, что она говорит ему. Как он может верить? Она ведь еще глупая девчонка.

И, упомянув о Дженнет, я внезапно вспомнила себя в ее возрасте, и, как сама я никому не говорила о том, что случилось со мной, понимая, что никто мне не поверит. Однако это уже другая история… Рассказы Дженнет полны магии и духов, словно те сказки, что дети слушают перед сном.

– Возможно, ему хочется верить этому. Или он даже говорит ей то, что надо сказать.

– Роджер не стал бы так делать.

– Откуда вы знаете?

– Он хороший человек. И всегда хорошо относился к нам.

Разлетаясь по комнате, мои же слова показались мне глупыми и безосновательными. Неужели и Роджер тоже знал о любовнице Ричарда? Это могло быть двойное предательство, еще хуже, чем молчание моей матери. Он называл нас с Ричардом влюбленными голубками. Либо он ничего не знал, либо был бессердечным лжецом.

– Алиса, прости меня за то подглядывание, но это ведь вышло случайно, – сказала я, нарушая затянувшееся молчание.

Я запуталась в собственных мыслях; мне необходимо распутать этот клубок и все спокойно обдумать. Алиса отряхнула юбку. Ее потрепанное платье давно нуждалось в починке и стирке, а чепец в крахмале. Я решила, что позабочусь об этом. А заодно подумала о том, когда она сама последний раз принимала ванну… и не мечтает ли тоже хорошенько вымыться?

– Алиса, ты хотела бы принять ванну?

– Нет, спасибо.

– Я могу приказать принести еще воды.

– От меня что, плохо пахнет? – вспылила она. – Или вы думаете, что я заразила вас вшами?

– Нет, конечно нет. Нет никаких вшей. Это лишь мое больное воображение…

Я взглянула на белую кучу моего нижнего белья на полу, еще раз пристально посмотрев, не ползает ли там какая-то живность.

– Алиса, тебе не кажется, что у меня пожелтела кожа?

Она пренебрежительно окинула меня взглядом.

– Трудно сказать… она, как и раньше, выглядит не слишком здоровой.

Она явно сильно рассердилась, и впервые я усомнилась, правильно ли поступила, привезя ее сюда. Что-то изменилось в ней в тот день, когда Ричард намекнул, что она могла украсть ожерелье. И все-таки я привыкла к явному подчинению, а она разговаривала со мной почти как с равной. Однако, немного подумав, я поняла, что меня это как раз устраивает.

Еще разок сполоснувшись, я поднялась из ванны и увидела свое отражение в зеркале над комодом. Мои спутанные волосы топорщились над ушами, точно птичье гнездо. Набухшие соски окружали темные ареолы, и под глазами тоже залегли тени. Я быстро вытерлась чистыми льняными полотенцами и, завернувшись в банную простыню, села на кровать. Алиса сидела неподвижно, как статуя. Я подумала, где бы она хотела сейчас оказаться. Явно не здесь, но интуиция подсказывала мне, что она не тоскует по покинутому дому… что невозможно в любом случае, ведь теперь как раз там ей грозила опасность. Возможно, я просто не могла представить, в каком приятном месте ей хотелось бы оказаться: в объятиях любимого под ветхими простынями, или на лавке с отцом возле дома теплым весенним вечером.

– Алиса, скажи мне, – сказала я, натянув через голову чистую сорочку, – тебе плохо из-за того, что я оторвала тебя от отца?

– Нет.

– Или от кого-то другого? – Она отрицательно покачала головой. – От парня из паба… – Я нерешительно умолкла.

– Вы видели его? – Она резко взглянула на меня.

Второй раз мне придется признаться в подглядывании. Я слегка покраснела и кивнула.

– Только в коридоре, когда он уходил. Он ведь огорчил тебя?

– Я не хочу об этом говорить.

Она отвернулась, чтобы я не видела выражения ее лица.

Я расчесала волосы и взяла корсет, обтянутый жемчужно-серым шелком, слегка постучав по нему костяшками пальцем. Я решила, что сегодня обойдусь без него, просто надену платье; мне совсем не хотелось опять затягивать живот. Алиса заметила, что я верчу в руках корсет.

– А вам не надоедают такие хитрые одежды, вы ведь не можете даже сами надеть их? – спросила она.

– Нет, – честно ответила я, – ведь я одеваюсь только раз в день. Не считая сегодняшнего случая.

Мы улыбнулись друг другу, и я поняла, что прощена.

Раздался осторожный стук в дверь, после чего из комнаты вынесли ванну с водой, а очередной слуга принес сладкое печенье и горячее молоко, и мы с Алисой подкрепили силы. Она призналась, что за целый год не ела лучше, чем за последние двадцать четыре часа. Мы съели печенье, дав немного и Паку, и тогда, в чистой рубашке, с мягкими чистыми волосами и прилипшими к губах сахарными крошками, мне подумалось, что я с легкостью забуду причины моего приезда сюда, хотя на самом деле память оказалась сильнее меня. Алиса приехала со мной из-за того, что во мне продолжал расти ребенок, но сама я оказалась в этой светлой и пустоватой комнате в пятидесяти милях от своего дома, потому что мой муж завел любовницу. Я пребывала в полной растерянности, но почему-то не воспринимала свое положение как совершенно безнадежное. Пока, во всяком случае.

Вскоре к нам зашла моя мать, она не сделали ни малейшей попытки скрыть свое недовольство при виде Алисы, сидевшей с ногами на своей кровати, с кружкой молока, стоявшей на краю ее присыпанной сахаром юбки. Чуть покраснев, Алиса сменила позу и села как следует.

– Флитвуд, вы намерены сегодня одеваться? – спросила моя мать.

– Наверное. – Я заметила, как ее цепкий взгляд оценил мой живот, чья округлость, не скрытая шелковыми или бархатными и шерстяными слоями верхней одежды, более явно выделялась под рубашкой. – А у вас нет дров для камина? Нам приходится, как служанкам, ежиться возле едва тлеющих углей.

Ее глаза сверкнули черным огнем.

– В этом доме мы придерживаемся благоразумной бережливости. Если вы предпочитаете жечь дрова, то я могу прислать вам топор.

Наши сердитые взгляды на мгновение встретились, и она удалилась, плотно закрыв за собой дверь.

– Ни дров, ни пшеничного хлеба, ни восковых свечей, – высказала я вслух свои мысли, – я начинаю думать, что к старости моя мать стала ужасно прижимистой.

Алиса пошевелила угли в камине.

– А откуда у нее деньги? – спросила она.

– Никогда не задумывалась об этом, но скорее всего… от нас.

Из крон деревьев под окном донеслась птичья трель, мелодичная и звонкая. «От нас». Я привыкла считать, что это местоимение означает моего мужа и меня, но оказалось, что он давно вел двойную жизнь. Какую же из своих женщин он считает главной? Я рассеянно сняла с пальца обручальное кольцо и вновь надела его. Сняла, надела, сняла, надела.

– А вы здесь родились?

– Здесь? Нет, я родилась и выросла в Бартоне. Моя мать живет в этом доме всего несколько лет.

– В Бартоне? Но разве не там…

– Именно там.

– Муж поселил любовницу в доме вашего детства? – Ее глаза удивленно округлились.

– Я давно не считаю его своим, но ты права.

– Почему не считаете? – Я почувствовала на себе пытливый взгляд ее золотистых глаз.

– Оно стало вместилищем несчастья.

Она засмеялась и вновь поудобнее устроилась на кровати, подогнув ноги.

– Как же особняк может стать вместилищем несчастья? Разве у вас не было модных нарядов, вкусной еды и слуг?

Я даже не улыбнулась. Раньше она позволила мне заглянуть в свою жизнь… пусть отчасти не по собственной воле, но все-таки я заглянула. И теперь, не сводя с меня умного взгляда, она ждала, много ли я решусь открыть ей. Я вздохнула и скрестила ноги, также устроившись поудобнее.

– Мой отец умер через несколько лет после моего рождения. Я совсем не помню его. С тех пор мы жили вдвоем с матерью. У меня не было ни подруг, ни кузин, не с кем было играть, кроме моей ласточки, я назвала его Сэмюелем. Однажды его клетку поставили слишком близко к камину, и он умер. Всякий раз, когда я шалила или плохо себя вела, моя мать угрожала отправить меня к моему мужу. Мне хотелось завести другое домашнее животное, чтобы не чувствовать себя одинокой, но я не смогла.

– К вашему мужу? – внезапно переспросила она. – Вы имеете в виду Ричарда?

– Нет, меня выдали замуж еще до Ричарда.

И в тот же миг перед моим мысленным взором вспыхнули картины прошлой жизни, которую я упорно стремилась забыть: гостиная, подол платья моей матери исчезает за углом, и раздается низкий, надтреснутый голос моего мужа: «Иди же ко мне, Флитвуд». Его огромная рука подхватывает меня и усаживает к себе на колени.

– Вы уже были замужем? То есть вам… вам пришлось разводиться?

– О господи, нет. Тот брак аннулировали, чтобы я смогла выйти замуж за Ричарда. Моя мать решила, что брачный союз Бартонов и Шаттлвортов будет более выгодным. Если бы Ричард не согласился, то я до сих пор считалась бы женой господина Молине, – как же давно я не произносила вслух его имя, – но он, по-моему, был дурной человек.

Алиса притихла в задумчивости.

– В каком же возрасте вас первый раз выдали замуж?

– В четыре года.

Элис потрясенно помолчала и тихо спросила:

– А сколько лет было ему?

– Около тридцати.

– Какой ужас, – прошептала она.

– Но я виделась с ним всего два раза: первый – в Бартоне, и второй – во время венчания. После этого мать привезла меня домой, где мне и предстояло жить до тех лет, пока я не созрею для семейной жизни. К счастью, этот день так и не настал.

Лицо Алисы исполнилось не только состраданием, но и более сложным чувством: своего рода печальным пониманием, словно ей тоже довелось узнать, какие кошмары творятся в подлунном мире, и самой пережить нечто подобное.

– Что тебя так поразило? – Я едва сдержала смех. – Неужели ты думала, что я могла сама выбрать себе мужа? Присмотрев в пабе какого-то красавчика?

– Наверное, да.

– В сущности, даже если бы я могла, то все равно предпочла бы выбрать Ричарда.

– Должно быть, вы очень любите его.

– Так и есть, – с легкостью признала я, – он спас меня от другого пугающего будущего и дал шанс на новую жизнь. Но этот вопрос тоже решала не я.

– Но вы… вы везучая. Вы сами смогли выбрать того, кто вам нравится. – Она робко улыбнулась. – А меня еще никто не называл везучей.

– Ты ведь встречаешь в пабе множество мужчин?

– Ага, множество пьяниц.

– Да уж, мировой выбор.

Мы обе рассмеялись и помолчали в грустной задумчивости. И мне вдруг подумалось, что, возможно, наши отношения стали похожи на дружбу.

– Я думаю, что теперь не смогу вернуться домой, – вновь серьезно заметила я.

– А что же вы будете делать? – спросила Алиса.

– Понятия не имею. – Я все крутила на пальце обручальное кольцо. – Хочешь послушать одну легенду?

– Да.

– Не знаю, где и когда она родилась, но люди в усадьбе Бартона, откуда я родом, рассказывали, что по нашим лесам носится страшный кабан и повсюду сеет разрушение. И мой отец пообещал отдать меня замуж тому, кто сможет убить этого кабана. Охота началась в День святого Лаврентия, и старший сын Шаттлворта убил его. На том месте стоит постоялый двор, названный «Голова кабана», хотя я не знаю, что появилось раньше, тот постоялый двор или эта местная легенда.

– Но ведь ваш отец умер до того, как вас… – Алиса смущенно умолкла.

– Это всего лишь легенда. А знаешь, что самое интересное? Я жутко боюсь кабанов.

– Почему?

– Мне снятся кошмарные сны о том, как они преследуют меня, – пожав плечами, призналась я, – должно быть, я услышала эту историю в раннем детстве, потому что боюсь их, сколько себя помню. И к тому же родовой герб Бартонов украшают три кабана.

Никому, кроме Ричарда, я еще не рассказывала так много о себе и вдруг испугалась, что слишком разоткровенничалась. Алиса сидела в спокойном молчании.

– Уверена, что ты ничего не боишься, – сказала я.

– Еще как боюсь, – ответила она, потянув за кончик нитку из передника, – я боюсь лживых людей.

* * *

В ту ночь я внезапно проснулась. В комнате было темно, и я уловила лишь слабый запах обгорелого свечного фитиля. Что-то разбудило меня – шум или движение. Возможно, это был Пак… иногда он оставался спать в нашей комнате. Опять закрыв глаза, я поудобнее свернулась под стеганым одеялом, но не смогла избавиться от ощущения, что за мной кто-то следит. Откинув одеяло, я подползла к краю кровати и, когда глаза привыкли к полумраку, взглянула на выдвижную кровать Алисы. В лунном свете слегка выделялись белые простыни. Но ее узкая постель была пуста.

Внезапно где-то у меня за спиной прозвучал чей-то вздох, и я поняла, что в комнате есть еще кто-то. Медленно оглянувшись, я обшарила взглядом темные углы и едва не подскочила от страха, увидев высокую фигуру в белой ночной рубашке, она стояла прямо за моей кроватью, рядом с изголовьем. Крик замер у меня в горле.

– Алиса? – прошептала я, еле слыша собственный голос из-за шума в ушах.

Она не двигалась, правда, слегка покачивалась. Мне не удалось разглядеть ее лица.

– Алиса, – чуть громче сказала я, – ты пугаешь меня.

Не произнеся ни звука, она вернулась к своей кровати и улеглась в нее. Я еще долго не могла успокоиться и забылась сном, лишь когда за окном начало светать.

– Ты помнишь, что происходило прошедшей ночью? – спросила я утром умывающуюся Алису. Она недоуменно взглянула на меня, и я пояснила: – Ты стояла за моей кроватью.

– Что… я?

– Да. Ты напугала меня. Я думала, у меня сердце остановится.

Продолжая изумленно смотреть на меня, она призналась, что ничего не помнит.

– Так ты ходишь во сне?

– Да, но только…

Она умолкла и продолжила умываться.

– Только что?

– Ничего.

Спустя несколько ночей я проснулась с тем же тревожным чувством, и опять Алиса маячила, точно призрак, в лунном свете, а через пару ночей ее блуждания повторились. И я постоянно испытывала тревогу, мне казалось, что она охраняла меня от неведомой опасности, названия которой я не смогла бы назвать, даже если бы поняла, в чем она заключается.

* * *

В доме моей матери была замечательная кухарка, миссис Нейв, именно благодаря ей ко мне после долгой зимней спячки вернулся аппетит. Она подкармливала меня яблочными пирогами, хлебом с маслом, печеньем, имбирными пряниками и марципаном. К столу подавали нежнейшего лосося под сливочным, приправленным петрушкой, соусом, устричные пироги и говядину, мягкую и розовую в середине. Взбитое картофельное суфле, масляную морковь и сырные пироги, обжигавшие мне язык. Каждый вечер я принимала настойку шиповника, бренди с корицей, и постепенно мои впалые щеки порозовели. Меня перестала мучить тошнота, и вообще я чувствовала себя здоровой. После нашего разговора с Алисой о хозяйстве моей матери я поменяла уголь в каминах на дрова, а сальные свечи – на восковые, дав указание поставщикам направлять все счета непосредственно Ричарду.

Однажды утром толчки в животе разбудили меня незадолго до рассвета, когда солнечные лучи уже начали рассеивать мрак ночи. Я накрыла ладонями округлившийся живот, тугой и натянутый, как кожа на барабане, размышляя о странных новых ощущениях и прислушиваясь к ровному дыханию Алисы. Как частенько бывало раньше в утреннем уединении, мне опять вспомнились зловещие слова из письма доктора Дженсена, и я, выскользнув из кровати, тихо прошла к окну. В вышине сияли прекрасные синие небеса, но подступавший к дому парк еще оставался в тени. За ним в долине виднелась деревня.

За ночь воздух в нашей теплой спальне стал тяжелым и спёртым, поэтому мне захотелось выйти из дома, я нашла плащ и накинула его прямо поверх ночной рубашки. В коридоре было тихо, дверь в комнату моей матери в дальнем конце была закрыта. Я тихо спустилась в кухню, во рту у меня пересохло, и я мечтала утолить жажду спелой грушей или сочным абрикосом. Я взяла грушу из стоящей на полу корзины, прошла к задней двери и, повернув ключ в замке, вышла на крыльцо и с удовольствием откусила мягкий фрукт, прямо надо мной уже занимался рассвет и щебетали птицы. Грушевый сок стекал по моим рукам и подбородку, я смотрела в небесную высь, в голову лезли разные мысли, но думать ни о чем не хотелось. Мой живот подрагивал, его колотили и пинали изнутри крошечные кулачки и ножки.

– Доброе утро, – прошептала я, – мы хотим посмотреть восход солнца?

Мою кожу вновь начало покалывать, и я рассеянно почесала ее, когда мое внимание привлекло что-то на краю рощицы. Там, между стволами деревьев, мелькало какое-то животное. В утреннем свете его окраска выглядела такой же, как у Пака, но ведь пес крепко спал на турецком ковре. Прислонившись к стене, я тихо наблюдала за его продвижением: петляя между деревьями, это гибкое животное, казалось, хотело незаметно подобраться ближе к дому. Это была лисица. Она заметила мой взгляд, и мы смотрели друг на друга, словно играя в «гляделки», ждали, кто кого переглядит, но вдруг большая птица, грач или ворон, взлетела с верхушки дерева и, хлопая крыльями, с карканьем взмыла в синее небо. Когда я вновь посмотрела в сторону лисы, она уже исчезла, но почему-то это видение потянуло за какую-то ниточку в клубке моей памяти. Но поняла я, что же именно мне вспомнилось, только когда поднялась обратно в комнату и увидела, что Алиса уже заправляет кровать. Она взглянула на меня, и я тут же все поняла: ее глаза были такого же цвета, как у лисицы, точно две золотые монеты, блестевшие под лучами солнца.

 

Глава 12

Два письма прибыли одновременно: одно для меня, второе для моей матери, оба от Ричарда. И хотя это были всего лишь сложенные бумажные листы, у меня возникло ощущение, словно он сам прибыл к нам в дом, ворвался нежеланным гостем. Его наклонный почерк всегда выглядел торопливым, даже если он уделял написанию полное внимание, и сейчас в каракулях на внешней стороне письма также с трудом угадывалось мое имя. Моя мать тут же развернула послание и начала читать, а я просто убрала его в сумочку.

Алиса отправилась в лес. Она занималась там поисками растений для выращивания в кухонном огороде, и я частенько, выглядывая в окно, видела, как она копается там на коленях, подобрав юбки, и как ее белый чепец мелькает среди зелени. Через пару дней после того, как кожа у меня начала чесаться, я заметила, как она вошла из сада в дверь кухни с горсткой каких-то плоских зеленых листочков, а потом принесла их ко мне в комнату. Она велела мне втирать их в кожу там, где она будет чесаться, и вскоре почесуха прекратилась, и моя кожа вновь стала молочно-белой.

– Когда мы ехали сюда, ты говорила, что дети не стоят тех сложностей, которые требуются, чтобы их вырастить.

Я стояла поблизости, наблюдая, как Алиса копается в земле. Даже лицо испачкала. Разгоряченная от усердия, несмотря на прохладу весеннего дня, она выпрямилась, сев на пятки, и тыльной стороной ладони смахнул грязь со щеки.

– А теперь ты сажаешь растения, чтобы помочь вырасти тому, кто еще даже не родился, – задумчиво продолжила я, – и мне вдруг подумалось, не боишься ли ты заводить детей, осознавая, как много тебе приходится трудиться ради их появления. Обычно повитухи бывают уже старыми женщинами, давно пережившими детородный возраст, по крайней мере, раньше я видела только таких.

– Возможно.

Она выглядела задумчивой и рассеянной одновременно. Я заметила, как она принялась вырывать какие-то травки и бросать их в корзину, но когда уже собралась уходить в дом, поежившись от холодного ветра, Алиса вдруг спросила:

– Сколько детей вам хотелось бы иметь?

– Двоих, – ответила я, обхватив себя руками, – тогда им никогда не будет так одиноко, как мне в детстве.

– Мальчика и девочку? – спросила она.

– Двух мальчиков. Никакой девочке я не пожелала бы нашей жизни.

* * *

Письмо Ричарда по-прежнему оставалось в сумочке, и хотя я забыла о нем, два дня спустя моя мать решила, что настало уместное время для обсуждения его посланий. Я поняла, что такой разговор вот-вот начнется, глядя на ту решимость, с какой она отложила ложку; я даже видела, как она пробует на вкус его имя.

– Флитвуд, – начала она, – вы подумали о том, когда хотите вернуться в Готорп?

– Нет.

– Вы вообще не думали об этом?

Я мельком взглянула на Алису, она сидела прямо напротив меня, смущенно размазывая мед по своей тарелке.

– Не думала.

– Тогда посвятите меня, – моя мать вновь взяла ложку, – о чем же вы думали?

До этого момента я не замечала, что рядом с ее рукой на столе лежит Библия короля Якова. Увидев мой взгляд, она взяла ее и открыла на заложенном лентой месте.

– «Вкушая нашу земную пищу, давайте подумаем о евангельской проповеди Луки: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете». – положив книгу рядом с тарелкой, она вновь взялась за ложку. – Что вы думаете об этой цитате, Флитвуд?

Изобразив глубокую задумчивость, я провела языком по зубам.

– Я думаю, как замечательно то, что благодаря изданной Библии наш король теперь может проникнуть в любой дом, на каждую книжную полку. Он побуждает нас не осуждать других, однако сам, очевидно, поступает несколько иначе. Преследуя папистов, ведьм…

– Флитвуд, не король же написал Библию. Это слово Господне. Король пишет о ведьмах в своем собственном трактате.

– Правда?

Она встала, вышла из столовой и быстро вернулась с тонкой книжицей, переплетенной в черную телячью кожу, которую и вручила мне. Отодвинув тарелку, я открыла мягкую обложку. На титульном листе крупными буквами отпечаталось слово «Демонология», а над ним зловеще темнело изображение дьявола. Его тело с раскинутыми за спиной крыльями лизали языки пламени. Я посмотрела на свою мать, которая жестом велела мне читать вслух.

– «Написана высокочтимым и владетельным королем Яковом», – огласила я авторство.

Алиса недоуменно взирала на книжку в моих руках, и я вспомнила, что она не умеет читать. Перевернув страницу, я пробежала глазами первые строки королевского трактата.

– О чем там говорится? – спросила Алиса.

– «Пугающее изобилие в настоящие времена в этой стране сих отвратительных рабов дьявола, ведьм или чародеев подвигло меня, возлюбленный читатель, прислать почтой следующий мой трактат…» Он написал книгу о колдовстве? – спросила я у матери, пролистывая этот, видимо, весьма обстоятельный труд.

– Говорят, лет двадцать тому назад, ведьмы прокляли корабль, на котором он возвращался в Шотландию. После чего началось множество судебных процессов над ведьмами, их обвиняли в измене. Суды над ведьмами там проводятся по двадцать раз за год. Не так давно казнили дальних родственников нашего конюха; здесь в Уэстморленде, Флитвуд, мы живем недалеко от границ. И, кстати, ваш друг Роджер Ноуэлл, шагает в ногу со временем.

Перед моим мысленным взором промелькнул листок с тонким неразборчивым почерком в старческой руке Ника Баннистера: «…Алиса Грей оттуда же».

С момента прибытия в дом моей матери мы с легкостью забыли об этом, по крайней мере, я. Но сейчас мне подумалось, живет ли еще та девочка Дженнет в Рид- холле?

– Но распознают ведьм теперь по новым приметам, – заметила Алиса, взглянув на мою мать. – Эти тихие и мирные люди продолжали спокойно жить, как жили столетиями. Вот только с восшествием на трон этого короля многие стали бояться собственной тени. Разве вам ни разу не требовалась помощь знахарок?

В глазах моей матери загорелся огонек приглушенной враждебности.

– Как смеешь ты в моем собственном доме обращаться ко мне в столь наглой манере? С каких пор простые акушерки пытаются оспаривать дела влиятельных государственных деятелей?

Заметив, как покраснело возмущенное лицо Алисы, я бросила на нее предостерегающий взгляд.

– Джилл просто имела в виду, что не все обвиняемые в колдовстве на самом деле виновны, – быстро вставила я.

Шея моей матери покрылась яркими пятнами, свидетельствующими о ее ярости.

– Неужели вы пытаетесь защищать пособников дьявола, использующих кровь, кости и волосы для проведения их злодейских колдовских обрядов? Разве так ведут себя тихие, мирные люди? Они вопиющие безбожники.

Алиса скромно потупила взгляд – она поняла, что зря высказала свое мнение.

– Достаточно досужих разговоров, – заключила моя мать и, расправив салфетку на коленях, строго посмотрела на меня, – давайте вернемся к насущному делу: когда вы собираетесь вернуться в Ланкашир к своему мужу? Вы достаточно пожили вдали друг от друга, и сейчас по всей справедливости вам уже пора бы вернуться. Вы же законная жена, а жены живут дома, а не с их матерями.

– А что, если Ричард привез в наш дом ту любовницу?

– Он не стал бы делать ничего подобного.

– Тогда, полагаю, она будет продолжать жить в нашем доме?

– А где же еще вы хотели бы, чтобы она жила? К тому же она не из вашего прихода и не будет путаться у вас под ногами. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон.

Я швырнула на стол королевский трактат.

– Нет, она как раз сердечно волнует меня. Возможно, вам и нечего волноваться, ведь не ваш муж завел любовницу. Но как вы можете защищать ее? И его? Если он, по-вашему, такой ангел, то почему обставил ваш дом так, словно вы жена бедного йомена?

– Я довольна своей участью, что и вам советую, – сухо ответила она, – именно ваш дурной нрав, несомненно, и побудил его искать утешения на стороне.

– К поискам на стороне побудило его желание наследника и то, что его жена до сих пор не способна подарить ему такового.

Мои глаза наполнились жгучими слезами, к горлу подступил комок.

– Флитвуд, неужели вы думаете, что Ричард стал первым мужчиной, посмевшим завести любовницу и бастарда?

Внезапно опять почувствовав легкий зуд, я запустила пальцы в прическу и почесала затылок.

– Сейчас вы сообщите мне, что и мой отец завел пару десятков.

– Ничего подобного. Хотя мой отец завел.

Я пристально посмотрела на нее.

– Мой отец жил с тремя женами, и к моменту венчания каждая из них имела от него детей. Когда первые две жены умерли, очередной набор уже был готов. Я тогда еще не родилась, – быстро добавила она, – однако у меня было много братьев и сестер. Отцовское завещание насчитывало десять страниц – каждому из нас он завещал свою долю.

– То есть вы хотите сказать, – медленно произнесла я, – что, если я умру, эта любовница легко займет мое место, привезя с собой своих детей, и никто уже даже не вспомнит обо мне?

– Вы сами понимаете, какие глупости говорите?! – возмущенно воскликнула моя мать. – Я говорила совершенно не об этом. Пока вы способны иметь детей, ваше место в семье незыблемо. Если вы успешно родите наследника, то никто даже и не вспомнит о других женщинах, точно так же, как никто не задумывается о множестве других женщин и их внебрачных отпрысках, живущих своими домами по всей стране.

Половицы жалобно скрипнули под ножками ее стула, когда она резко отъехала от стола и, поднявшись, гордо удалилась из столовой. Подождав, пока в коридоре затихли звуки ее шагов по каменным плитам, я швырнула в стену королевский трактат.

Однако позже в тот же день «Демонология» оказалась на кровати Алисы. И когда она вернулась из сада с грязными руками, я спросила, зачем ей понадобилась эта книжка.

– Я думала, что ты не умеешь читать.

– Не умею, – подтвердила она, наливая воды из кувшина в миску на комоде, – мне захотелось посмотреть ее. Или, может, вы почитаете ее мне? Интересно узнать, о чем он он там пишет. Король.

– Зачем это тебе?

Она смывала землю с рук и запястий, и побуревшая вода плескалась по краям чаши.

– Пожалуйста, – попросила она и, помолчав, добавила: – Я сегодня неуместно встряла в ваш разговор с матерью. Мне не следовало проявлять такую дерзость.

– Не думай об этом. Я лично уже забыла. – Я устроилась в изножье выдвижной кровати Алисы и, взяв «Демонологию», пролистала трактат. – Понятия не имею, зачем ему взбрело в голову писать книгу в форме диалога. – Алиса непонимающе глянула на меня, и я пояснила: – Ну диалоги, к примеру, ведут персонажи в драмах.

– Я никогда не видела драм.

Я открыла третью главу. «Эпистемон говорит: «Я прошу вас также не забыть рассказать о том, что есть дьявольские рудименты».

– Рудименты?

Пропустив непонятные мне строки, я попыталась читать дальше:

– «Эпистемон говорит: «Я имею в виду также того рода заклинания, кои пользуют обыкновенно глупые жены для очищения от колдовства, для убережения от зла… при изгнании глистов, исцелении лошадей… открытии тайн, или речения бесчисленных заговоров, о коих непрошено, супротив того, что пользуют истинные лекари».

– И что все это значит?

– В общем, по-моему, он пишет про всякие заговоры, способные сделать что-то без всяких лекарств или процедур. О насылаемых проклятиях, – пояснила я, – или об исцелении или порче, производимых издалека. Даже не верится, что король нашел время написать все это, пока правил Шотландией.

– А я не понимаю, зачем ему вообще понадобилось сочинять такую книгу. Но, с другой стороны, если бы я могла написать книгу про лекарственные травы, то, возможно, написала бы, – сказала Алиса.

– Ты? – Я рассмеялась. – Написала бы книгу? Женщины не пишут книг. Кроме того, сначала тебе пришлось бы научиться читать.

– Если вы умеете писать письма, то почему бы не написать книгу?

– Видишь ли, Алиса, – мягко ответила я, – у нас это не принято, – у меня появилась интересная мысль, – а ты когда-нибудь видела, как пишется твое имя? – Она покачала головой. – Хочешь увидеть?

Она кивнула, и тогда я вытащила письмо Ричарда, по-прежнему перевязанное тесьмой, и принесла с письменного стола, стоявшего в углу комнаты моей матери, перо и чернила. Я устроилась рядом с девушкой на выдвижной кровати. На четвертинке бумаги, ограниченной тесьмой, я написала имя «Алиса» и, подув на чернила, передала ей. Она с улыбкой взяла его и поднесла к свету, может, чтобы посмотреть, как поблескивают на свету чернильные буквы.

– А что это означает? – спросила она, показывая на надпись над красной тесьмой.

– Здесь написано мое имя.

– А почему оно выглядит длиннее моего, хотя произносится одинаково быстро? Флитвуд. Алиса.

– Нет, ты не понимаешь. Каждая из этих закорючек обозначает букву. А-л-и-с-а. Каждая из них звучит по-разному, но если произнести их вместе, в одно слово, то оно тоже будет звучать уже по-другому, – на четвертинке справа я написала буквы ее имени по отдельности и передала ей перо, – давай, попробуй написать их сама.

Она так старательно зажала перо в кулачке, что я не удержалась от улыбки.

– Нет, возьми его в пальцы, вот так.

Я показала ей, как правильно держать перо. Дрожащей рукой она вывела в новой четвертинке букву «А», а потом остальные четыре буквы. Я прыснула от смеха, увидев, что у нее получилось.

– Что-то не так? – спросила она.

– Ты слишком далеко написала букву «А», поэтому написанное слово читается как «лиса».

– Какая лиса?

– Если ты напишешь «А» отдельно он остальных букв, то вместо твоего имени получится слово «лиса».

– Как это?

Она скорчила такую смешную рожицу, что я невольно расхохоталась. Она тоже улыбнулась, и через мгновение мы уже обе тряслись от смеха, точно две глупые молочницы, пока из глаз у нас не покатились слезы.

– Напиши сначала большую букву «А», – велела я, – и сразу за ней остальные буквы.

В тот вечер, переодевшись в ночную рубашку, я заметила на письменном столе это письмо и лежащее рядом с ним перо. Письмо Ричарда осталось нераспечатанным и непрочитанным, и последняя свободная четвертинка бумаги заполнилась множеством разбегавшихся по бумаге имен «Алиса», словно лисы оставили свои следы. Следы Алисы. Я невольно улыбнулась ее старательности.

 

Глава 13

Мы с Алисой жили в комнате с фасадной стороны дома, из окна нам также открывался вид на склон подъездной дороги, обрамленной лесами, где в изобилии водились куропатки и фазаны. Однажды утром я услышала стук копыт с подъездной дороги и подумала, что наконец соизволил приехать Ричард. Но, остановившись около оконного переплета и приглядевшись к тому, что происходит за стеклом, я увидела спешившуюся молодую даму в прекрасном платье цвета зеленого горошка, с такой тонкой талией, о которой я теперь могла только мечтать, а рядом с ней стояла в ожидании другая дама в красном, менее привлекательной наружности. Узнав эту парочку, я изумленно ахнула.

– Приехали сестры Ричарда, – в замешательстве сообщила я Алисе сдавленным голосом.

В то утро я встала поздно, разнежившись в жаркой спальне, и еще в неглиже только успела закончить завтрак.

Отскочив от окна, я принялась делать прическу. Моя мать отправилась в деревню, и я не знала, когда она вернется, поэтому, видимо, роль хозяйки придется сыграть мне. Экономка, миссис Энбрик, уже энергично стучала в нашу дверь.

– Госпожа, к вам с визитом прибыли ваши золовки.

Экономка была сердечной, миловидной женщиной с добрым лицом и сияющими глазами – как она уживалась с моей матерью, я понятия не имела. Сейчас она выглядела взволнованной, даже потрясенной; в этот дом редко наезжали гости. Я поблагодарила ее, и когда шаги экономки затихли, повернулась к Алисе и тихо сказала:

– Тебе не стоит показываться им. Будет разумнее остаться здесь.

– Разве им известно, кто я такая?

– Нет, но они жуткие болтушки, а нюх на сплетни у них не хуже, чем у взявших след ищеек, поэтому от них надо держаться подальше.

Я плотно закрыла за собой дверь.

Элинор и Энн уже сидели в гостиной моей матери, где всегда было весьма свежо, вернее, просто холодно. Из окон открывался славный вид на разбитый за домом старомодный регулярный сад, правда, стиль его в основном подчинялся целесообразности, поскольку в этой обдуваемой ветрами горной местности выживали только самые неприхотливые и морозостойкие цветы.

Обеим сестрам Ричарда достались по наследству такие же, как у него, светлые волосы и ясные серые глаза, только Элинор была хорошенькой, а Энн – невзрачной.

– Флитвуд! – проворковали они, когда я вошла в гостиную.

Обе мгновенно заметили мой живот, полы распашной юбки не скрывали обтянутую серебристой парчой округлость. Обменявшись с гостьями поцелуями, я села возле окна, где мое лицо приятно согревали слабые лучи северного солнца.

– До нас дошли слухи, что вы приехали сюда, и они оказались правдивыми! – весело прощебетала Энн. – Причем одна, без Ричарда?

– Верно, без Ричарда. – Я вымученно улыбнулась. – А от кого вы об этом услышали?

– Мы жили с друзьями в Кендале… вы знаете Беллингемов из Левенс-холла? – Я покачала головой. – Кузина одной из их служанок служит на вашей здешней кухне. Мы не смели поверить, когда она заявила, что вы перебрались сюда на лето, но много ли найдется женщин с именем Флитвут Шаттлворт? И вот, оказывается, вы и правда здесь! И в гордом одиночестве?

– Да, в гордом одиночестве.

Успокоившись, я поудобнее устроилась в кресле. Торопясь спуститься к золовкам, я не успела почистить зубы, и во рту еще оставался кисловатый привкус.

– Оно не продлится долго. – Элинор явно намекнула на мой живот. – Ах, милочка, вы ведете себя на редкость подозрительно, покинув мужа незадолго до рождения ребенка. Видимо, в этих краях женам мелкопоместного дворянства позволительно вести себя как им заблагорассудится.

Она издала легкомысленный переливчатый смешок. Слушая ее, можно было подумать, что она всю жизнь прожила в одном из шикарных лондонских дворцов.

Мне хотелось спросить, что же еще им поведала та служанка, однако Элинор тут же продолжила щебетать:

– Какая восхитительная новость: новый наследник рода Шаттлвортов! Надеюсь, вы хорошо подготовились? У вас уже есть акушерка? – Я кивнула. – Отлично, вы пошлете ее ко мне, когда она освободится от ухода за вами. В последнем письме я намекнула Ричарду на одно возможное событие, но тогда еще у меня не было полной определенности. А теперь, могу сказать наверняка, что выйду замуж еще до конца нынешнего года!

Я изобразила восхищение.

– Какая чудесная новость… и кто же ваш будущий муж?

– Сэр Ральф Эштон.

Энн и Элинор были старше меня. Когда мы с Ричардом поженились, я с восторгом ожидала, как проведу с ними в Лондоне полгода, но, проживя тринадцать лет практически в затворничестве, я не привыкла к бесконечным разговорам, нежностям и поддразниванию. Всю жизнь я мечтала о сестрах, а когда они появились, уже не могла дождаться, когда избавлюсь от них с их болтовней, пронырливыми ручками и неуемным любопытством.

– Флитвуд? – с шутливым огорчением протянула Элинор. – Венчание, как я сказала, скорее всего, состоится на Михайлов день. Успеет ли ваш малыш родиться к концу сентября?

– Возможно.

Я размышляла о том, что им известно – если вообще известно – о Джудит, той самой любовнице Ричарда, но прежде чем я набралась решимости что-то спросить, миссис Энбрик принесла графин хереса и три бокала венецианского стекла. Она окинула одобрительным взглядом нашу маленькую женскую компанию, довольная, что манор распахнул двери для общества. Я щедро разлила вино по бокалам и подняла тост за грядущую свадьбу Элинор. Энн улыбалась, но я заметила в ее взгляде грустное осознание того, что ей пока свадьба не светит. Хотя, как и Алиса, невольно подумала, что ей повезло. Я осушила бокал; несмотря на сладость, херес приятно обжег мне горло.

– Флитвуд, почему же вы приехали сюда без Ричарда? – с еле заметной улыбкой спросила Энн, расправив складки юбки.

Взгляды их бледных лиц устремились на меня, а белые рафы блеснули на солнце. Сейчас они напоминали цветочные головки двух маргариток. Закинув руку за голову, я слегка почесала шею под своим рафом.

– Я…

Малыш позволил мне оттянуть сложный ответ, неожиданно начав пихаться, и мои руки мгновенно сползли на живот.

– Он уже шевелится?

– Да.

– Можно нам потрогать?

Меня так удивила их просьба, что отказать я не сумела, и через мгновение четыре белые ладошки прижались к обтягивающему живот платью. Испытывая неловкость, я думала лишь о том, чтобы они побыстрее убрали свои руки.

– Какое удивительное ощущение, – лопотали они, изумленно глядя на меня.

Я мысленно пожелала малышу успокоиться, и он меня послушал.

– А как поживает ваша матушка? Элинор, наверное, ей будет не хватать вас, когда вы уедете из Форсетта?

– Спасибо, она вполне здорова, но теперь реже выезжает с визитами, – ответила Элинор, – конечно, без меня ей будет тоскливо. Но все-таки с ней еще останется Энн, – самодовольно добавила она.

– Какие новости в Йоркшире? – поинтересовалась я.

– Ничего особенного. Не то что в Ланкашире.

– И что же у нас интересного?

– Вам-то наверняка все известно… про пенделских ведьм! Говорят, их будут судить и многих отправят на виселицу. Слуги в Левенсе говорили, что в Англии еще не бывало таких жутких дел. Должно быть, вы уже слышали об этом.

– Да, немного, – подавив волнение, ответила я.

Мне вспомнилась Алиса, сейчас она, наверное, вооружившись пером, старательно учится писать буквы. Бумаги в доме не нашлось, поэтому она практиковалась на полях трактата «Демонологии», уже освоив имя, и теперь перейдя к фамилии.

– Ладно, может, расскажете нам подробности?

– Я их не знаю, поскольку давно живу здесь, – сухо ответила я, – а на досужую болтовню слуг я не обращаю внимания.

Элинор мгновенно покраснела, и Энн вздрогнула.

– Да просто интересно, как они выглядят. Но, слава богу, у нас в Йоркшире нет никаких ведьм, иначе меня замучила бы бессонница, – заливисто рассмеявшись, Элинор глянула на сестру, – хотя не думаю, Энн, что вам грозит опасность. Похоже, они проклинают только друг дружку да своих беспутных соседей. Говорят, они хоронят кошек прямо в стенах своих домов, пускают кровь младенцам и пьют ее. Судя по всему, в Ланкашире их полным-полно. Вы уверены, Флитвуд, что хотите вернуться и растить там вашего сына? – насмешливо спросила Элинор.

– Точно, они убивают детей, – весело подхватила Энн, – а еще, говорят, держат животных, в которых вселяется сам дьявол.

– Да-да, у них полно всяких жаб, крыс и котов! – пронзительно крикнула Элинор, и они обе затряслись от смеха.

– Вы знаете женщину по имени Джудит? – спросила я, не дожидаясь, пока они угомонятся.

– Джудит? Нет, а она кто, ведьма?

Вместо ответа я вновь наполнила наши бокалы. Херес легко пился, и я надеялась, что его расслабляющее действие развяжет им язык.

– Не желаете ли прогуляться по саду? Солнце уже достаточно хорошо греет.

На самом деле мне стало невыносимо сидеть с ними в этой убогой гостиной. Мы все встали, и у меня вдруг слегка закружилась голова. Я вывела их под бледное голубое небо, день выдался теплым, но ветреным. Мы отправились на прогулку вокруг дома, Элинор, набрав букетик цветов, прижала его к груди.

– Я похожа на невесту? – спросила она.

– Ах, я впервые вижу такую прекрасную невесту! – воскликнула Энн.

Кружась и пританцовывая, они носились по саду в своих широких юбках, но Энн вдруг замерла, удивленно взглянув на меня и осознав, что я не смеюсь и не резвлюсь вместе с ними.

– А знаете, Флитвуд, вы изменились, – заметила Энн, – не могу сразу сообразить, в чем именно… но в вас появилось нечто… оригинальное.

– Энн, это ваше красноречие, как всегда, оригинально. – Элинор пренебрежительно фыркнула.

– Так что же во мне изменилось? – решила уточнить я.

– На самом деле вам всегда была свойственна некоторая меланхолия. Но теперь она кажется… более основательной.

– Меланхолия?

– Да, легкая грусть, даже печаль. Но теперь в вас появилось нечто новое, как будто вы повзрослели… обрели новое жизненное знание.

– Жаль, что мне не удалось остаться в неведении, – проворчала я, – такого знания я предпочла бы избежать.

Элинор недоуменно глянула на меня.

– Какого знания?

Природа вокруг нас застыла в полной неподвижности; ветер неожиданно стих. От выпитого хереса мной вдруг овладело странное легкомыслие, а яркие солнечные лучи и зеленеющие холмы начали покачиваться.

– О жизни вашего брата, – с невинным видом ответила я.

Энн тоже остановилась, и теперь уже они обе тупо уставились на меня.

– И его любовнице. О ее будущем ребенке. Разве вы не знали?

Очаровательный букетик выпал из руки Элинор и рассыпался по дорожке. На их лицах застыли одинаково потрясенные выражения.

– Вы шутите.

– Я видела ее собственными глазами. Она живет в Бартоне, в доме моего отца. Там Ричард поселил ее.

Стайка птиц вылетела из листвы ближайших деревьев и с шумом пронеслась над нашими головами. Ну вот, семена я посеяла, и теперь, хочу я того или нет, они будут прорастать.

– А вы уверены в этом? – слегка дрожащим голосом спросила Энн.

– Более чем, – с трудом выдавила я.

– Но вы же только недавно поженились…

– Четыре года.

Сейчас мне всего семнадцать лет, но на мою долю выпало уже столько испытаний, что хватило бы лет на тридцать, а то и на все пятьдесят. Мой муж завел любовницу, хотя мне далеко до старой седовласой и морщинистой матроны. Подозреваю, что я даже моложе его новой пассии, но всякий раз, когда я представляла ее, она казалась мне еще более красивой. Ребенок, которого мне хотелось подарить Ричарду, стал теперь значительно большей драгоценностью: он мог сохранить мое место в доме, в семье. Без него я всего лишь бессмысленное украшение, чисто номинальная жена. Теперь я отлично поняла свою роль. Если это дитя погибнет во мне, как и предыдущие, то я так же могу постоянно жить в доме моей матери, поскольку тогда моя бесполезность станет вопиюще очевидной. От этой ужасной мысли во мне вдруг все окаменело. Ради собственного будущего я должна выносить ребенка Ричарда, и, если он умрет, то это будет равносильно моей смерти.

В гнетущем молчании мы дважды обошли сад по кругу, правда, изредка Энн или Элинор в явном замешательстве пытались разрядить напряжение, рассуждая о превратностях здешней погоды, о необычайной северной удаленности Уэстморленда от более южного Йоркшира и от Лондона с их модами и о том, что вряд ли кто-то из Беллингемов за последние пять лет заказал себе новое платье.

Они не задержались надолго, высказав сожаление по поводу того, что не смогут дождаться возвращения моей матери из деревни, так как им давно пора забирать с постоялого двора своего управляющего и отправляться домой в Йоркшир. Направившись к конюшне, мы проходили мимо задней кухонной двери, она вдруг открылась и в дверном проеме появилась Алиса.

Она стояла там в своем обычном платье и старом фартуке с корзинкой в руке и удивленно открывшимся ртом. Мы с ней обменялись долгим взглядом, и Энн с Элинор заметили эту странность, поскольку обычно слуги не заслуживали нашего внимания.

– Кто это? – спросила Энн.

Я облизнула губы.

– Никто. Алиса, иди в дом.

Я глянула на нее с натянутой улыбкой, и мы пошли дальше своей дорогой. Только заметив, что она не тронулась с места, я осознала, что именно сказала. Мне показалось, что я оступилась, земля вдруг словно качнулась передо мной и вновь застыла. Чуть погодя Алиса ретировалась, закрыв за собой дверь кухни.

Во мне поднималась волна страха, противного и скользкого, как угорь, я не смела взглянуть ни на Энн, ни на Элинор, не зная, насколько они осведомлены о судебных делах. Я понимала только, что должна вести себя так, будто ничего не случилось, и Алиса была обычной незаметной прислугой.

– Странно, – вяло произнесла я, – представляете, на меня вдруг навалилась ужасная усталость, – Не пора ли нам приказать вывести ваших лошадей? По-моему, мне нужно прилечь.

Когда, после поспешного прощания, лошади гостей скрылись из вида, спустившись с продуваемого ветром холма, я вернулась в гостиную и допила остававшийся в графине херес. Произошло нечто ужасное, хотя не понятно пока, насколько ужасна моя оговорка. Я поступила глупо, рассказав им о Ричарде; это ничем не могло помочь моему положению, зато могло жутко разозлить самого Ричарда. И так бездумно назвать имя Алисы… Разумеется, они могут не знать, что она та самая Алиса Грей, чье имя занесено в какой-то список в соседнем графстве, и что именно она, возможно, разыскивается для дознания. Но, может быть, все-таки знают?

Еще до полудня, уже сильно опьянев, я поднялась в свои покои. Алиса куда-то ушла, и я присела на кровать и сбросила туфли.

Сестры и мать Ричарда – если она еще ничего не знала – несомненно, захотят поговорить с ним о Джудит, и тогда он может еще больше разозлиться на меня. Вероятно, меня начнут обсуждать не только в Ланкашире, но и в Йоркшире, мое имя будут склонять в приемных залах и столовых. Но, с другой стороны, больше я злилась на него, чем на саму себя. Это все его вина, да еще моей матери, ведь она скрывала от меня то, что ей известно о Джудит, упорно твердя только о том, что я должна произвести на свет ребенка, словно я сама не хотела того же, словно не понимала, как это важно. Я привыкла думать, что все предыдущие выкидыши происходили по моей вине, но сейчас, лежа на кровати, согретой лучами солнца, я осознала, что они тоже виноваты в предательстве.

Все мы не без греха.

Должно быть, я уснула, когда вдруг почувствовала, что к моему лицу прижалось что-то влажное. Открыв глаза, я увидела, что надо мной склонилась Алиса, державшая в руках чашу с водой и салфетку.

– Мне показалось, что у вас жар, – сказала она.

Во рту у меня пересохло, опьянение еще не прошло. Подмышки взмокли от пота.

– Я выпила слишком много хереса, – призналась я.

Ребенок во мне тоже притих, убаюканный сладким вином. В ушах бились слова сестер Ричарда о том, как много интересных событий происходит в Ланкастере.

– Меня снедает беспокойство, – призналась я, садясь на кровати.

Легкая озабоченная морщинка прорезала ее лоб между бровей, в глазах загорелся тревожный огонек.

– Из-за того, что случилось в саду?

– Да. Я назвала твое настоящее имя. Прости. Не знаю, известно ли им… Увы, я правда не знаю, что им известно. Но более важно то, кому они об этом расскажут.

– Но ведь им нечего рассказывать. Для чего им думать о том, как вы назвали служанку.

– Только если им не известно, кто ты на самом деле. Ох, ну почему я забыла, что мы переименовали тебя в Джилл? Лучше бы я держала свой болтливый язык на замке.

Алиса окунула салфетку в воду. На ее лице проявилось беспокойство.

– Алиса, – озабоченно произнесла я, – моя мать может вернуться с минуты на минуту, поэтому я должна выяснить все как можно быстрее. Необходимо, чтобы ты рассказала мне, почему оказалась в тот день в лесу с Элизабет Дивайс.

Ее руки замерли над водой, пальцы слегка покачивались у самой поверхности. К обычно исходящему от нее лавандовому духу добавился более земной запах, запах самой земли и усердно выращиваемых ею растений.

– Я не стала бы тебя спрашивать, если бы не считала, что это крайне важно.

Нерешительно помедлив, она подошла к изящному комоду на ножках и поставила на него чашу с водой. Стоя ко мне спиной, она вздохнула и спросила:

– Помните, когда мы сидели в вашей гостиной, вы спрашивали, где я работаю, и я ответила, что в «Руке с челноком»? И еще вы тогда спросили, давно ли я там работаю, и я ответила, что недавно?

– Да, помню.

– Тогда я проработала там всего лишь около недели.

Чуть дыша, я ждала продолжения.

– А вы помните, когда мы встретились в первый раз, вы тогда застали меня с кроликами?

– Да.

– Тогда я действительно заблудилась в лесу. Как раз в тот день я и приступила к работе в «Руке с челноком» и еще толком не знала дороги.

Продолжая свой рассказ, Алиса не оглядывалась, она по-прежнему стояла лицом к стене, так что я видела лишь ее длинную шею, узкую спину и тонкую талию.

– Раньше я работала в пивной Колна. Однажды утром, идя на работу, я увидела лежавшего на земле мужчину. В тот час на дороге было тихо и безлюдно. Выглядел он, вроде бы, как странствующий торговец. Рядом с ним по дороге валялись беспорядочно разбросанные товары, коробочки с булавками и иголками, да лоскуты разных тканей, как будто он шел, пошатываясь, и ронял их. Я подумала, что он уже умер, однако он еще мычал и бормотал что-то невнятное. Одну половину его лица, похоже, парализовало, даже глаз не открывался. Я видела такое лицо раньше у моей матери.

Мне вдруг стало душно, дыхание перехватило, и я никак не могла сглотнуть подступивший к горлу комок.

– Я дотащила его до постоялого двора, хозяин помог мне поднять его в комнату на втором этаже и послал за лекарем. Торговец продолжал бормотать что-то про черную собаку и встреченную на дороге девочку, но его лепет казался каким-то бредом, и мы не могли понять, что он имел в виду. Позже в тот вечер на постоялый двор зашла одна девушка.

Словно для устойчивости, Алиса держалась руками за комод.

– Она вела себя как-то странно, все всхлипывала и просила прощения. Я не могла ничего понять, пока она не упомянула, что сегодня прокляла какого-то торговца. Вся ее одежда испачкалась, будто она целый день бродила по лесу под дождем. Я предложила ей зайти и обсушиться, но хозяин и слышать ничего не хотел, заявил, что такую нищую попрошайку он и на порог не пустит. В общем, велел ей убираться подобру-поздорову. Перед уходом она сказала мне, что ее зовут Элисон, и что она вернется завтра узнать, как здоровье того торговца.

– Элисон Дивайс, – прошептала я, – и она вернулась?

Алиса кивнула, по-прежнему не поворачиваясь ко мне.

– И на следующий день, и через день. Но Питер, хозяин, не впускал ее, говорил, что от нее могут быть одни неприятности. К тому времени торговцу стало лучше, он смог сказать нам, что его зовут Джоном. Я ухаживала за ним, поила пивом, кормила и обтирала рот, когда пища вываливалась. Его лицо выглядело оплывшим и размягченным, нормально двигалась только одна половина. Но он уже мог говорить достаточно внятно, назвал нам имя своего сына и попросил написать ему, и в итоге Питер отправил письмо с курьером.

– Однажды утром я зашла проведать Джона, а та девушка, как обычно, опять топталась во дворе, она заламывала руки, плакала и просилась навестить больного. Она вела себя как безумная, все твердила, что она во всем виновата. Я решила рассказать ему, что она пришла и умоляет его о прощении, а когда спросила, хочет ли он, чтобы я впустила ее к нему, он согласно кивнул.

– Питер куда-то уехал, и я обслуживала клиентов. Поэтому я спустилась во двор и сказала ей, что она может по-быстрому зайти к нему. Вскоре она вернулась и, пробежав мимо меня, исчезла, тогда я решила заглянуть к Джону. Он жутко разволновался, рыдал, трясся и, показывая на дверь, все твердил: «Она ведьма, она ведьма…»

Алиса подошла к окну и выглянула в сад. За стеклом тихо шелестел вереск: за оконным переплетом негромко и одиноко подвывал ветер.

– И что же случилось дальше? – спросила я.

– Он рассказал мне, что с ней приходила черная собака, та же самая, что была с ней тогда на дороге. Хотя я не видела никаких собак; подумала даже, не приснилось ли ему все это. А потом пришла еще одна просительница: бабка той девушки. Весь постоялый двор сразу точно помертвел. Все сразу почувствовали ее приход. И все поняли, кто она.

– И кто же?

– Ее обычно называют старухой Демдайк. Жила она по большей части затворницей, но местные знали ее. Я тоже иногда видела ее в округе и слышала, что говорили о ней люди.

– А что они говорили?

– Что она жуткая чудачка, ведьма, в общем, всякую всячину. Говорили, что от нее лучше держаться подальше. Но она заявилась туда не ради Джона Лоу. Она пришла посмотреть на меня.

– Но почему?

– Должно быть, Элисон рассказала ей, что это я нашла Джона и присматривала за ним. И тогда она принялась угрожать мне. Заявила, что проклянет меня, если я не совру ради Элисон. Она просила меня сказать, что я никогда не видела ту девушку, что старик все придумал, повредился в уме и несет теперь полный бред.

Но Питер уже отправил письмо сыну Джона, и вскоре он приехал вроде бы из Галифакса. Джон сказал сыну, что простил Элисон и что, будучи богобоязненным человеком, он верит в милосердие, и его прощение угодно Господу. Да, Джон Лоу хороший человек. Но его сын, Абрахам, не захотел послушать его. Он послал за Элисон и принялся расспрашивать ее о случившемся. С ней пришла и старуха Демдайк, и, видимо, их вид сильно напугал сына. Демдайк все отрицала, вопя и ругаясь на всю пивную, а Элисон только плакала. Я словно оцепенела, не зная, что делать. Тогда сын повернулся ко мне и спросил: «Ты видела раньше этих женщин? Эта девушка наслала порчу на моего отца?»

Я потеряла дар речи, а сидевший в углу Джон верещал, точно резаный. Его сын, Абрахам, побагровел и так разъярился, словно собирался кого-то убить, и тогда я тоже перепугалась. И подтвердила, что уже видела их.

Он пытался заставить их снять порчу, но Элисон не смогла, а Демдайк заявила, что снять порчу может только тот, кто наслал ее. Вот так все и вышло. Абрахам обратился к судье, а Питер уволил меня, поскольку я навлекла на него кучу неприятностей. – Ее голос стал хрипловатым. – Я прослужила у него почти десять лет. Но, зная меня как хорошую работницу, он нашел мне место в «Руке с челноком», тем пабом управлял его свояк.

В голове у меня царила пустота. Мысли, казалось, уснули. Я пристально смотрела на свои ступни, маленькие и изящные в белых шелковых чулках. Алиса умолкла, и мы довольно долго хранили молчание, пока в голове у меня наконец не забрезжила одна мысль.

– Но как все это связано с Элизабет Дивайс? Зачем вы встретились с ней в тот день?

– Однажды вечером она тоже пришла уже в «Руку с челноком». Не знаю как, но она нашла меня и там. Элисон и Демдайк арестовали, и она разом потеряла и дочь и мать. Когда она подошла ко мне, клиенты стали бросать на нас странные взгляды. В общем, их можно понять. Я испугалась, что опять потеряю работу, и попросила ее уйти. А она пригласила меня прийти в Страстную пятницу к ней домой и сказала, что там соберутся соседи, будут обсуждать, как можно помочь арестованным. Она заявила, что я должна помочь, ведь из-за меня… – ее голос задрожал, – заявила, что из-за меня ее дочь и мать упекли в тюрьму.

– Но ведь ты же как раз пыталась помочь, – покачав головой, возразила я.

– Она выглядела жутко… расстроенной. И я поняла, что ей просто необходимо хоть что-то делать. Короче, мне захотелось им помочь. И я пошла туда как дура. Да и надо же было как-то избавиться от них, чтобы они перестали являться ко мне на работу и навлекать на меня неприятности. Но даже после той пятницы, после того, как я побывала в Малкинг-тауэр, она поджидала меня в лесу поблизости от вашего дома. Я не представляю, как мне от них отделаться.

Теперь в ее голосе прозвучал настоящий страх. Мне вспомнилось, как она всхлипывала во сне.

– А что происходило в Малкинг-тауэр? О чем они говорили?

– Ну, нас там угощали разными блюдами, и все обсуждали, как можно помочь Элисон и Демдайк. Там просто собрались все их знакомые, соседи и родственники. Не считая меня и еще одного человека.

– Какого человека?

Тут Алиса опустила голову.

– Пришла еще подруга моей матери, Кэтрин. Та самая, которую прозвали Канительщицей.

– А зачем она пришла?

– Она же всегда помогала мне, даже когда…

Тут мы обе вздрогнули, поскольку дверь вдруг распахнулась, и в комнату вплыла моя мать с видом явного негодования.

– Почему же вы не подумали послать кого-то за мной в деревню? – гневно вопросила она.

Я напряженно выпрямилась и ответила ей не менее пылким взглядом, возмущенная столь бесцеремонным вторжением.

– Сестры Ричарда не могли задерживаться. Они заехали сюда по пути из Кендала в Форсетт.

– Как они узнали, что вы здесь?

– Кузина одной из здешних служанок работает в том доме, где они гостили.

Ее черные глаза прищурились, она проницательно посмотрела на меня.

– Что вы им рассказали?

– Ничего, – солгала я.

Ее выразительное молчание явно показывало, что она не поверила моим словам.

– Ужин почти готов, – наконец лаконично обронила она и удалилась, оставив дверь открытой.

Я встала и тихо закрыла ее, а потом медленно вернулась к Алисе. Тишину отягощало множество созревших в моей голове вопросов. Я могла задать самый страшный из них и получить ответ, но выбрала первый, что пришел мне на ум после ее незаконченной фразы.

– Алиса, ты сказала, что Канительщица помогала тебе, даже когда… когда что?

Алиса молчала, усилившийся ветер раскачивал вереск за окном, завывая, точно расплакавшийся ребенок. Она закрыла лицо руками.

– Алиса! Скажи, в чем дело?

– Я не могу говорить об этом, – прошептала она, – это невыносимо.

– Что бы там ни было, это не может быть настолько плохим.

Но она не хотела больше ничего говорить, и я вдруг почувствовала, словно у двери плещутся волны возмущения, оставленного моей матерью. Меньше всего мне хотелось очередного конфликтного вечера. Пребывая в тревоге, я спускалась в столовую, и мне вдруг показалось, что в наш дом стремится прорваться не только разыгравшийся за окнами ветер.

 

Глава 14

Той ночью мне в очередной раз приснился кошмар. Я проснулась, парализованная страхом, возле кровати колебался огонек свечи, а за ним знакомое, но испуганное лицо. Мои ноги запутались в простынях, а вся я покрылась холодным потом. Я думала, что от переполнявшего меня ужаса сердце готово выпрыгнуть из груди, но Алиса посидела со мной, дождавшись, когда мое дыхание выровнялось и тени в углах спальни стали менее пугающими. Я надеялась, что не кричала во сне, но тревога в глазах Алисы и ее напряженное, встревоженное лицо рассеяли эту надежду.

– Уже все хорошо, – прошептала Алиса, – опять снились кабаны?

Я кивнула, судорожно вздохнув, и ощущение вернувшегося кошмара побудило меня проверить, не увлажнилась ли моя промежность кровью, но там было сухо. Вскоре Алиса опять улеглась в постель, и ее дыхание постепенно тоже выровнялось. Мы прожили в доме моей матери уже месяц, и за все это время мне ни разу не снились кошмары.

С того отягченного евангельской проповедью завтрака моя мать, так же как и я, ни разу не заикалась о моем возвращении в Готорп, однако мне следовало знать, что она так просто не отступится. Возможно, если бы я захватила сюда гипсовую статую Благоразумия, то не забывала бы иногда проявлять столь благородное качество, однако моя старая подруга осталась далеко, в моей спальне в Готорпе.

Я сидела на кухне в компании миссис Нейв, угощаясь горячим печеньем, только что вынутым из печи, когда пришла миссис Энбрик и сообщила, что кое-кто желает видеть меня. Я предчувствовала это со своего утреннего пробуждения: перемена в атмосфере и обновленное ощущение внутреннего беспокойства тому способствовали. Мое время здесь, похоже, заканчивалось.

– Кто же?

Могла бы и не спрашивать. Широкие черные юбки возвестили о приближении к кухне моей матери еще до того, как она явилась туда собственной персоной, плавно, словно рыба, скользящая в водной глади пруда. Судя по выражению ее лица, она была настроена воинственно и решительно.

– Флитвуд, немедленно выходите из кухни, – повелительно произнесла она.

Волна накатившего ужаса на мгновение, казалось, пригвоздила меня к стулу.

Миссис Нейв склонила голову, неловко отряхивая пухлыми руками крошки с фартука. Устремив на мать самый сердитый из моих взглядов, я гордо прошла мимо нее, вспомнив, как она вскрыла письмо Ричарда сразу по прибытии и не удосужилась сообщить мне о его содержании. Мне и в голову не пришло спросить, о чем он пишет, а его письмо ко мне так и лежало нераспечатанным на письменном столе в моей комнате.

– Флитвуд, вы же не можете вечно избегать его.

Я предпочла пройти в гостиную, а за мной в прихожей звенел ее возмущенный голос. Я уже решила, что больше не буду разговаривать с ней.

Меня пробирала дрожь, хотя воздух в этой тесной гостиной с высокими узкими оконными проемами был душным и спертым. В бледных лучах света плясали пылинки, рядом с моим креслом на табуретке лежала шахматная доска. Мать иногда играла в шахматы с домоправительницей, а иногда – сама с собой. Для нее такие игры были обычным явлением, но впервые я вдруг осознала, насколько достойно сожаления ее одиночество в гостиной, учитывая, что я находилась рядом, всего лишь этажом выше. В общем, при желании, она могла бы предложить мне поиграть с ней; но разве имело смысл жалеть женщину, которая сама предпочитала одиночество? Поправив на животе полы верхнего распашного платья, я в ожидании сложила руки на коленях.

Первым появился Пак, увидел меня, подбежал, радостно высунув язык, и уселся рядом с моим креслом. Затем вошла моя мать, ее паттены клацали по каменным плитам, поэтому поступь звучала звонче и тяжелей по сравнению со звуком, издаваемым обычными домашними туфлями из мягкой телячьей кожи, а следом за ней послышался знакомый перезвон монет.

– Флитвуд.

Я услышала его голос, одновременно увидев его. Блеснула на свету серьга в его ухе, и серые глаза тоже излучали сияние. Сначала он посмотрел мне в глаза, и сразу перевел взгляд на мой живот.

На лице его четко отразилась мысль: вы все еще с ребенком.

Я уже забыла, каким понятным и важным может быть молчание двух супругов, если они досконально так изучили друг друга, что их общению не помешает даже темнота. Пожалуй, можно читать даже мысли. Моя мать переводила невозмутимый взгляд с меня на Ричарда и обратно.

– Вы хорошо выглядите, – начал Ричард.

Я хранила молчание.

– Флитвуд? – резко повысив голос, изрекла моя мать.

– Я вас не задерживаю, – сухо ответила я.

Я умоляюще глянула на Ричарда, но взгляд его серых глаз так напряженно сцепился с моими черными глазами, словно он боялся, что я могу вдруг исчезнуть.

Моя мать удалилась из гостиной, закрыв за собой дверь. Но я не услышала звука шагов ее паттенов из прихожей, поэтому, чуть погодя, произнесла: «Мама» – и тогда из-за двери донеслись удаляющиеся звуки ее клацающих подошв.

Ричард сел в кресло напротив меня, и, к нашему общему удивлению, Пак неожиданно зарычал и залаял.

– Вы и собаку тоже настроили против меня? – весело произнес мой муж, хотя взгляд его оставался печальным.

– У него своего ума хватает.

Ричард вздохнул и, сняв свою черную бархатную шляпу, предложил ее Паку для обнюхивания в знак примирения.

– Помнишь меня, старина?

Я почувствовала себя дважды преданной, когда Пак подошел к нему, ткнулся носом в его руку и одобрительно оскалился.

– Ну вот, другое дело! – тихо воскликнул Ричард, потрепав Пака по голове и, как обычно, энергично погладив ему спину.

– Я и забыл, как много времени занимает поездка в этот манор, – наконец заметил он, пристроив шляпу на колени.

– В охотничьих вылазках дороги вас не утомляли.

– Я и не говорил, что утомлен.

– Однако не месяц же вам потребовался, чтобы доехать сюда.

Моя дерзость удивила нас обоих. Ричард открыл было рот, но опять закрыл его, ограничившись тем, что молча сменил позу в кресле.

– Нет. Меня задержали неотложные важные дела.

– Более важные, чем дела вашей жены? Ричард, как вы могли пойти на такое?

– Простите, я сожалею. Прошу вас, поедемте домой.

Я зажмурила глаза и перед моим мысленным взором пронеслись картины нашей четырехлетней семейной жизни: наши общие прогулки верхом, обсуждения покупок, проведенные вместе ночи, общие развлечения. Воспоминания о долгой счастливой жизни.

– Готорп без вас изменился. Это же наш дом, нам нужно жить там вместе.

– Раньше вы частенько забывали об этом!

– Увы. Но мне необходимо вернуться туда вместе с вами.

– А как быть со всеми вашими тайнами, Ричард. И ложью…

Мне вспомнились слова Алисы: «Я боюсь лживых людей». Сейчас до меня дошло, что она имела в виду: ложь способна разрушать жизнь, но также и создавать ее, подобно животу Джудит, округлившемуся благодаря лжи Ричарда.

– Я довольна здешней жизнью.

– Довольны жизнью? С вашей матерью? Вы же терпеть ее не можете. – Он и не подумал понизить голос. – Что здесь может быть хорошего, не говоря уже о ленивых слугах и убогой обстановке?

– Если она и убогая, то потому, что вы недостаточно щедро обеспечиваете мою мать, – прошептала я, – такая скупость мне даже в голову не приходила, принимая во внимание мое богатое приданое.

Он запустил руку в кошель на поясе.

– В какой сумме она нуждается?

– А какую сумму вы платите вашей любовнице?

Открыв кожаный кошель, он выложил на каминную полку стопку монет, словно оплачивал мое проживание на постоялом дворе.

– Разве вам теперь не приходится содержать четырех женщин? – продолжила я, – Двух матерей и двух жен? Полагаю, уровень жизни здесь снизился не случайно, раз вы взяли на содержание очередную семью. Вы знали, в какой бедности держали ее?

– Естественно, не знал. Если она в чем-то нуждается, то ей достаточно только попросить. Я разберусь с этим вопросом. Возможно, Джеймс подкорректировал какие-то расходы, чтобы свести баланс, не сообщив мне об этом.

– Тогда мне, видимо, стоит спросить Джеймса, почему он посылал в Бартон душистое мыло, когда моей матери слуги сами варили его из жира и золы.

В уголках губ Ричарда заиграла легкая улыбка, очевидно, его забавляло то, что я отстаивала ее интересы. Меня охватила ярость, но я решила дождаться ответа и, подавив ее, лишь сжала руками подлокотники кресла. Вряд ли легким поддразниванием он надеялся отвлечь меня от объяснения того, из-за каких важных дел ему целый месяц не удавалось добраться в мой нынешний дом.

Ричарду, видимо, стало жарко в дорогом дорожном костюме, ведь, помимо коута, на нем был еще и черный бархатный редингот, и я заметила, как покраснели его щеки, то ли от жары, то ли от смущения, то ли от досады.

– Я приехал, чтобы отвезти вас домой, – после затянувшегося молчания заявил он.

– Давно ли вы содержите ее?

Он вздохнул так, точно я испытывала его терпение.

Он не привык к моему непослушанию. Я и сама привыкла слушаться его.

– Нет.

– Насколько недавно?

– Вероятно, несколько месяцев.

– Значит, когда поняли, что она способна к зачатия. Успешному, наконец: нашли призовую корову-производительницу, которая произведет здорового теленочка, более здорового, чем способна подарить вам законная жена.

– Не говорите чепухи. Люди не скот.

– На самом деле женщины мало чем отличаются от скота.

– Ваше поведение абсурдно.

На глаза мне попалась шахматная доска и, взяв пешку, вырезанную из слоновой кости, я поднесла ее к свету. Я сразу узнала эти отцовские шахматы из Бартона. Вернув пешку на место, я заметила, что она стоит перед королевой. Ударом пешки я сбросила эту фигуру на пол, и она покатилась по старому вытертому ковру под стол. Мне представилось, как мать позже будет искать королеву, опустившись на четвереньки.

– Вы хотите меня казнить по-королевски? – спросила я.

– Флитвуд, я забочусь о вас. Неужели вы думаете, будто я желал бы видеть вас в столь мучительном состоянии? Каждый раз, пытаясь выносить ребенка, вы едва не умирали, и в этом моя вина. Мне не хотелось, чтобы это случилось… и я прибег к помощи Джудит, чтобы предотвратить это, желая защитить вас.

– Защитить? Так, значит, ради моей защиты вы содержали вашу любовницу в моем доме?

– Вы же ненавидите тот дом, и я понимал, что вы предпочтете не возвращаться туда.

– Вы, безусловно, правы. Да, Ричард, вы прекрасно знаете меня. Правда, вы забыли об одном: что я умею читать. Вы думали, что я никогда не зайду в кабинет Джеймса и не обнаружу все эти чернильные записи о совершенных предательствах.

– Чего ради вы надумали заглянуть в тот гроссбух?

Мое сердце взволнованно забилось.

– Мне понадобилось кое-что проверить.

– Что именно?

– Заказ белья. Но это не важно.

Я старалась сохранять небрежный тон, но в нем уже проснулся охотничий азарт, и он уловил, откуда дует ветер.

– С кем вы приехали сюда? – спросил он, прищурив глаза.

– Одна.

Я смело встретила его взгляд, и ему это не понравилось.

– Вы изменились, Флитвуд. – Я продолжала молча смотреть на него, ожидая пояснений, но он лишь раздраженно добавил: – Неужели нам не подадут хотя бы легких закусок?

Ничего не ответив, я отвернулась к пыльному серому окну. Ричард неловко поерзал в кресле.

– Недавно Роджер привез для вас один интересный сверток. – Я следила за ним краем глаза. – С рубиновым ожерельем.

– Тем самым, что пропало?

– Их горничная обнаружила его в кровати Дженнет Дивайс. Несомненно, у нее авантюрные склонности.

– Так она еще и воровка… Однако странно, как же она умудрилась… я же не оставляла ее ни на минуту. – Тут я вспомнила, как я ходила на кухню за холодным пирогом для Роджера, и у меня сжалось сердце. – Она выходила из зала без меня?

– Наверное, выходила.

– Надеюсь, вы принесли извинения слугам?

Вспышка досады промелькнула по его лицу, и пока мы злились друг на друга в напряженном молчании, на меня нахлынули воспоминания того дня… на редкость богатого на события.

– А та горничная, Сара… как ее здоровье?

– Еще не поправилась, но ей уже лучше. Доктор приехал вовремя. А теперь за ней пока продолжает ухаживать ее мать.

– Где вы теперь спите, в нашей спальне?

– Да. – Он вновь сменил позу. – Я привез сюда карету, в ней вам будет удобно вернуться в Готорп. Мне надо еще решить некоторые деловые вопросы с моим посредником на границе, поэтому до возвращения домой я должен заехать в Карлайл. А вы можете выехать уже завтра.

Я подумала об Алисе, оставшейся наверху на своей выдвижной кровати. Подумала о том, что ее может ожидать, если мы уедем отсюда.

– Я не могу вернуться.

Ричарда, видимо, возмутило мое поведение, он напряженно растопырил пальцы, блеснув кольцами, и резко сжал кулаки.

– Мне жаль, что вы обнаружили такое непонимание, однако мое терпение на исходе. Никому не нужна строптивая жена. Между терпением и глупостью очень тонкая грань.

Жгучие, злые слезы брызнули из моих глаз.

– И, полагаю, вы не считаете, что сделали из меня дурочку? Для вас я ничем не отличаюсь от ваших драгоценных ловчих птиц. Вы так же держите меня на поводке, и вам достаточно щелкнуть по запястью, чтобы я прилетела обратно на вашу руку.

По крайней мере ему хватило деликатности, чтобы изобразить огорчение.

Высказывая свое возмущение, я понимала, что нарушила границы, которые следует соблюдать женщине и жене. Я не обладала ни красотой, ни изысканными манерами. «Едва ли удивительно, – печально подумала я, – что он предпочел покинуть нашу постель и готов разрушить нашу семейную жизнь».

– Пора вам осваиваться с вашей новой ролью, – лишь добавил Ричард.

– Отвергнутой жены?

– Матери.

– Мне хотелось бы пожить здесь еще немного.

В этот момент, словно его и дожидались, раздался резкий стук в дверь, и в гостиную вошла моя мать.

– Вы распорядились подготовить отъезд? – спросил Ричард.

Она кивнула и мельком взглянула на меня.

– Я не поеду, – проворчала я.

Легко и изящно, словно нож масло, меня резанули слова матери:

– Вы не будете жить здесь, пока ваш муж еще нуждается в вас. Вам пора уезжать.

Поднявшись с кресла, я вытянулась во весь свой далеко не впечатляющий рост и ответила ледяным тоном:

– Раз уж таково и ваше желание, то мне остается подчиниться.

* * *

Ричард поскакал верхом дальше на север, а я удалилась в свою спальню. К тому времени, когда я поднялась на верхнюю лестничную клетку, в голове у меня успел сложиться план, и я сразу же поделилась им с Алисой.

– Ты вернешься со мной в Готорп, как моя повитуха и компаньонка, только на таких условиях я соглашусь простить Ричарда.

Но Алиса с сомнением глянула на меня, продолжая крутить в руках свой чепец. Ее кудрявые золотистые волосы рассыпались по плечам точно львиная грива.

– Разве он просил прощения? – только и промолвила она.

– Он же изменил мне, Алиса, ты вернешься со мной, а уж я сама обо всем позабочусь. Позабочусь о том, чтобы с тебя сняли дурацкие подозрения… таково будет мое условие. И Ричард согласится на него. Мы вернемся в Готорп, поселим тебя в одной из спален, а через день-другой приедет Ричард, и я поставлю ему еще одно условие: я останусь жить там только с тобой. Без тебя я не смогу родить ребенка.

На лице ее отразилось глубочайшее сомнение, но, несмотря на все случившееся, я лучше знала своего мужа.

Мы упаковали наши вещи… вернее, я упаковалась, поскольку Алиса приехала налегке. У нее не было ни сундука, ни обручального кольца, ни мужа, призвавшего ее домой, и никаких любопытных золовок. Она не ждала ребенка и не могла никому подарить наследника. Она могла уйти куда угодно в любой момент, и если бы она того захотела, мне пришлось бы отпустить ее, хотя я и понимала, что нуждаюсь в ее помощи. Однако она забралась в карету и села рядом со мной, точно так же, как и по пути сюда. Я решила, что опять дам ей лошадь, когда мы доберемся домой, невзирая на странную пропажу первой, поскольку теперь я полностью доверяла ей… когда Ричард примет мои условия, она сможет съездить навестить своего отца и сообщит ему, что получила постоянное место работы. Но какие новости нас ждут дома? Впервые после того, как Алиса поведала мне свою историю, я задумалась о Пенделских ведьмах и о том, что с ними будет. Возможно, Роджеру не удастся завести судебные дела на всех гостей Малкинг-тауэр; возможно, он удовлетворится Дивайсами и их соседями и бросит в огонь черный список Ника Баннистера.

Карету нещадно трясло на ухабистой дороге, я поддерживала живот, чувствуя, как мой ребенок брыкается и вертится от сильной тряски, и с удивлением думала, как же можно считать, что езда в карете безопаснее верховой езды. Пак скулил у моих ног, устав от этого непрерывного движения. Я мягко сказала ему, что мы скоро приедем домой и он получит вдоволь молока и хлеба, и, видимо, успокоенный, он кротко лизнул мою руку.

Через несколько часов езды я потеряла интерес к мелькавшему за окном пейзажу; серое небо еще больше потемнело, начал сеять мелкий дождь, и все вокруг опять стало хмурым и унылым. Алиса сидела с закрытыми глазами, ее голова откинулась на спинку сиденья. Интересно, она действительно спит или, так же как я, волнуется о том, что может случиться, когда мы доедем до дома. Даже мой ребенок, зачастую засыпавший в самых неудобных условиях, успокоился и затих.

Последняя часть пути превратилась в состязание с наползающей тьмой, и все же только уже в сумерках я осознала, что карета замедлила ход, повернув на подъездную дорогу к Готорп-холлу. Здесь, в обрамлении густого леса, темнота выглядела еще более непроглядной. Лошадиные копыта цокали по булыжникам; мы проехали мимо амбара и служебных построек. Карета на минуту остановилась, и я услышала, как кучер сообщил кому-то, что ему велено доставить меня прямо к крыльцу. К тому времени мое сознание уже затуманилось сном, и я забыла о сидевшей рядом Алисе. Мы так много времени проводили вместе, что я перестала чувствовать себя одинокой. В карете было темно, и я не видела, проснулась ли она, а сама мечтала только о нормальной кровати. Я могла пока поселить Алису в соседней гардеробной, где раньше спал Ричард, чтобы она находилась поблизости. Может, они с Алисой даже подружатся, учитывая, что тайна ожерелья разгадана.

Наконец карета остановилась. Лошади шумно фыркали и дрожали. Кучер слез с верхних козел, и я услышала, как он спрыгнул на землю. Я сразу повернулась к дверце, но она сама распахнулась, и я едва не свалилась с сиденья.

Передо мной стоял Ричард. Его лицо скрывалось в тени, и не успела я даже издать слова и восклицания, как он взял меня за руку и помог спуститься. Мои ноги коснулись твердой земли, и я услышала, что Пак спрыгнул за мной, и тогда одновременно случились два события: следом за мной из кареты вылезла Алиса, а я увидела Роджера Ноуэлла на верхней ступени крыльца.

И он, и Ричард хранили молчание, а в полумраке я не могла четко разглядеть выражения их лиц. По обеим сторонам двери горели факелы, их пламя раздувалось своевольным ветром. У меня появилось ощущение, будто кто-то окатил меня сзади холодной водой.

– Ричард, что вы здесь делаете? – спросила я.

Он по-прежнему держал меня за руку.

С крыльца донесся властный голос Роджера:

– Алиса Грей, вы арестованы за убийство посредством колдовства Энн Фаулдс, дочери Джона Фаулдса из Колна, и будете содержаться в тюрьме Его Величества до рассмотрения в суде вашего дела.

Через мгновение его призрачная фигура оказалась рядом с ней.

– Роджер! – возмущенно воскликнула я. – Что вы делаете?

Но Ричард уже потащил меня в дом. Я неистово извивалась, пытаясь высвободиться от него.

– Алиса! Да что же это такое? Роджер, Ричард, объясните же мне… Отпустите меня немедленно!

Собрав все силы, я оттолкнула Ричарда и умудрилась вырваться из его хватки, однако даже не успела сбежать с крыльца, поскольку он вновь завладел моими руками и заломил их мне за спину.

– Флитвуд! – крикнула Алиса, в свете факелов я смогла разглядеть лишь ее лицо и чепец.

Темная фигура Роджера насильно усаживала ее обратно в карету. Она зарыдала от страха, исчезая из поля моего зрения, но я еще слышала ее тихое бормотание: «Нет, нет, нет, нет».

Одна из лошадей испуганно заржала, дернувшись в упряжке. Но тут меня втащили в прихожую, Ричард закрыл дверь, я оказалась в доме, а она – в карете.