Пятого февраля нас с Фейт пригласили на вечер с легким фуршетом и камерной музыкой, который должен был состояться в доме на улице Алипур, где жили сразу несколько холостых джентльменов, в том числе и Сомерс Инграм. Вечер устраивало Сообщество уважаемых леди из «Калькутта Клаб». Миссис Уотертоун объяснила Фейт, что эти леди часто помогают неженатым мужчинам с организацией подобных вечеров, пока те не найдут себе жен, способных взять эти заботы на себя.

— Думаю, возможность принять гостей у себя дома вносит приятное разнообразие в жизнь джентльмена, — сказала нам она.

Как только я услышала, что мистер Инграм является одним из хозяев вечера, я сразу же попыталась найти причину для отказа. Однако Фейт горела желанием пойти — в последнее время она все чаще виделась с мистером Сноу, а он должен был там присутствовать.

— Если ты не составишь мне компанию, миссис Уотертоун тоже откажется туда пойти. Линни, пожалуйста, ты должна это сделать — хотя бы ради меня.

В конце концов я согласилась, предчувствуя, что на этом вечере буду чувствовать себя не в своей тарелке. Но я не могла все время избегать мистера Инграма: наши пути еще не раз пересекутся на различных светских раутах, и к тому же мне придется когда-нибудь покинуть дом Уотертоунов.

Здание на улице Алипур оказалось просторным, здесь было гораздо меньше мебели, чем в домах супружеских пар, в которых мне доводилось бывать. За исключением «уважаемых леди», с важным видом снующих по дому, все приглашенные были довольно молодыми. Гости громко смеялись, оживленно разговаривали, и атмосфера вечера была не такой официальной, как обычно.

К нам тут же подошел Чарлз Сноу, чтобы поприветствовать Фейт. Она взяла его под руку, и они вместе отошли, склонив головы друг к другу и увлеченно разговаривая. Я поддерживала беседу с несколькими леди, потягивая лимонный ликер и радуясь тому, что мистера Инграма не было поблизости.

Однако, как только нас пригласили в музыкальную комнату, он возник рядом со мной словно из небытия.

— Мисс Смолпис, — произнес он.

— Добрый вечер, мистер Инграм, — холодно поздоровалась я.

Теперь была его очередь поддерживать разговор. Лицо мистера Инграма ничего не выражало.

— Как хорошо, что вы пришли. Добро пожаловать в мой дом.

— Благодарю.

— Я надеялся, что мы вскоре снова встретимся, мисс Смолпис. По правде говоря, я посодействовал организации этого вечера, чтобы получить возможность побеседовать с вами как можно скорее. Я решил послать вам приглашение, однако боялся, что вы отклоните его либо же миссис Уотертоун составит вам компанию.

— А почему ее присутствие должно вас смущать, мистер Инграм?

Не отвечая, он повел меня по широкому холлу. Я оглянулась, размышляя, стоит ли мне вырваться из его цепкой хватки и присоединиться к остальным, и о том, обратит ли кто-нибудь внимание на такое неподобающее поведение. Но сейчас все направлялись в другую сторону, повернувшись к нам спиной, так что я позволила мистеру Инграму увести меня.

Мы вошли в комнату, и мистер Инграм закрыл за нами двери. Комната оказалась спальней — там стояла кровать под балдахином. Еще одна дверь, широко распахнутая, вела на террасу позади дома.

— Это ваша комната, мистер Инграм? Вы переступаете границы приличий.

В углу я заметила мальчика, лениво дергающего за веревку панкха.

— За кого вы меня принимаете, если решили, что я могу прийти к джентльмену домой и…

Мистер Инграм не дал мне закончить.

— Давайте прекратим этот театр. Нам с вами необходимо поговорить с глазу на глаз, — сказал он.

Что-то в голосе мистера Инграма убедило меня, что мое первоначальное мнение о нем оказалось верным. Когда он повернулся ко мне в тускло освещенной комнате, я увидела, что он сбросил маску, которую ему приходилось носить в присутствии других людей. В этот момент я смогла рассмотреть его истинное лицо: Сомерс Инграм был уверен, что сумеет добиться всего, чего пожелает. Любой ценой.

— Не вижу смысла уходить от предмета беседы, мисс Смолпис. А ее предметом является, конечно же, открытие, сделанное вами в тот злополучный вечер, когда вы играли в карты у Клаттербаков.

— Не понимаю, что тут можно обсуждать, — ответила я. — То, чем вы занимаетесь, — ваши предпочтения и времяпрепровождение — вряд ли можно считать подходящей темой для беседы. По крайней мере, я так считаю.

Сомерс Инграм сел на табурет, глядя на меня с тем же выражением, которое было на его лице тогда, в освещенной луной хижине. То, что он сел, когда я продолжала стоять, свидетельствовало о его неуважении ко мне. Чувствуя себя неуютно под его немигающим взглядом, я тоже опустилась в небольшое кресло.

Несмотря на то что вечерний ветерок веял прохладой в открытые окна, в комнате было душно. Воздух, перегоняемый панкха, казался густым как кисель. До нас доносилось отдаленное звяканье и скрип настраиваемых инструментов. Затем стало тихо, а через мгновение раздались приглушенные аплодисменты, за которыми последовала прелюдия одной из знакомых мелодий Моцарта.

Я ждала, несмотря на то что больше всего мне сейчас хотелось подняться, всем своим видом выражая надменное достоинство (на которое я теперь имела право), и покинуть комнату, невзирая на все ухищрения мистера Инграма. Он не смог бы меня удержать. Я была вольна уйти, когда пожелаю. Но я осталась.

— Я знаю, на что похожи девушки, приезжающие сюда за «последним шансом», — сказал он. — Вы решились на отчаянный шаг. Вы готовы на все, лишь бы найти себе мужа, разве не так? Мысль о том, что вы вернетесь домой без улова, не дает вам покоя, не так ли? Я почему-то уверен, что это страшит вас больше, чем что бы то ни было, с тех пор как вы ступили на индийскую землю. Я хотел спросить, могу ли я оказать вам какую-нибудь услугу, в обмен на то что вы забудете о том, что случайно увидели. Возможно, вы хотите, чтобы я представил вас кому-нибудь из мужчин, которые еще не знакомы со всеми вашими достоинствами.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи, мистер Инграм, — ответила я. — И, как я уже говорила, ваша личная жизнь меня не касается. Меня не нужно подкупать. Я умею хранить секреты. И я вовсе не принадлежу к числу отчаявшихся созданий, описанных вами. Вы заблуждаетесь: я вовсе не горю желанием найти себе мужа.

В манерах мистера Инграма, насмешливом тоне, с которым он говорил о «последнем шансе» и об «улове», сквозило такое снисхождение, что мне захотелось поставить его на место, дать ему понять, что я отличаюсь от остальных.

Внешне он оставался невозмутимым и даже осмелился улыбнуться. Однако я заметила блеск пота у него на лбу и то, как он машинально коснулся усов костяшками пальцев. Этот жест свидетельствовал о том, что мистер Инграм нервничал. Это придало мне уверенности. Он закинул ногу на ногу.

— Но ведь у незамужней женщины, приехавшей в Индию, не может быть иной цели, или я не прав? О, я знаю, некоторые из вас прикрываются заботой о брате или же утверждают, что приехали сюда для того, чтобы скрасить старость одинокой матери, но мы все знаем правду. Ни одна одинокая женщина не приезжает сюда с иными намерениями, кроме замужества, разве что миссионерки. Может ли быть так, что ваше высокомерное замечание — о том, что вы не собираетесь выходить замуж, — является следствием того, что ваши дела на этом фронте далеко не блестящи? Я просто не мог не заметить, как часто вы сидите одна.

Я выдержала его взгляд.

— Я приехала сюда в качестве компаньонки мисс Веспри.

— И вы собираетесь отправиться обратно в Англию, как только она найдет себе подходящую партию?

Я колебалась. Никто ни разу не спрашивал меня о моих дальнейших планах.

— Нет. Я не хочу возвращаться в Англию. По крайней мере, не так скоро. — Мне просто некуда возвращаться, хотя я ни за что тебе в этом не признаюсь.

— И?..

Мистер Инграм болтал ногой.

— Что вы будете здесь делать, когда мисс Веспри станет мэм-саиб? Несомненно, ей не потребуется компаньонка, когда она найдет себе мужа.

— Я не знаю наверняка. Я… Я подумываю о том, чтобы найти работу. Одно время я работала в библиотеке. И мне это очень нравилось.

Он резко поднял голову.

— Вы работали? И вы верите, что здесь, в Калькутте, все будет точно так же, как дома? Мой Бог, мисс Смолпис! Я никому не скажу о ваших словах. Такая новость подорвет вашу репутацию. Ни одна белая женщина в Индии ни за что не станет работать. И ни одна белая женщина не остается здесь надолго, если ей не удается выйти замуж или если у нее нет в Индии родителей или брата. Безусловно, вам известно об этом, мисс Смолпис. О чем вы только думаете?

Я встала.

— Знаете, мистер Инграм, вы ведете себя слишком грубо. Я не понимаю, почему согласилась поговорить с вами. Мы больше не будем обсуждать вашу… тайну. Я никогда не воспользуюсь тем, что мне известно, чтобы угрожать вам, даже несмотря на то что содомия карается повешением. Мы приложим максимум усилий, чтобы не обращать друг на друга внимания, когда судьба снова сведет нас в обществе.

Он склонил голову набок и прищурился. Когда я встала, мистер Инграм непочтительно остался сидеть.

— Вы снова удивляете меня, мисс Смолпис. С каждым днем все больше. Откуда вам известно, что содомия — это преступление? И что вам вообще о ней может быть известно? Даже то, что вы знаете это слово…

Я высоко подняла подбородок и направилась к двери.

— В вас есть что-то, что не… — мистер Инграм посмотрел на открытую дверь, — не совсем…

Он снова замолчал.

— …я не могу выразить это словами.

Теперь его улыбка превратилась в кривую линию, спрятанную под усами.

— Я всегда считал, что хорошо разбираюсь в людях. И теперь, как мне кажется, все встает на свои места. То, что вас стороной обходят мужчины. Ваше категоричное заявление о том, что вас не интересует замужество. Так, словно вы не любите мужчин, мисс Смолпис. Да, думаю, в этом все дело, — сказал мистер Инграм, словно удивившись собственной проницательности. — Вы можете пытаться скрыть этот факт, но теперь он для меня очевиден. И мужчины чувствуют вашу неприязнь. Других причин для сдержанности нет. Вы не лишены определенной привлекательности, и, хотя эталоном классической красоты вас назвать нельзя, вы выглядите ничем не хуже остальных девушек. Давайте говорить начистоту, мисс Смолпис.

Я была уже на полпути к двери.

— С какой это стати вы позволяете себе так грубо и непочтительно разговаривать со мной?

В голове у меня предупреждающе зазвенело. Как жаль, что Фейт не заметила моего исчезновения. Где-то далеко продолжала играть музыка. Панкха лениво раскачивалась над головой, а из темноты за террасой донесся крик павлина и последовавший за ним страстный ответ самки.

Мистер Инграм издал лающий смешок.

— Непочтительно? Кажется, вы уже видели меня в самом непочтительном виде, который только можно себе представить.

В этот момент с потолочной балки свалился геккон, приземлившись как раз на рукав моего бледно-фиолетового шелкового платья. Я охнула от неожиданности, пытаясь смахнуть маленькую ящерицу на пол, но та вцепилась в платье мертвой хваткой. В действие вступил мистер Инграм. Он повел себя как истинный джентльмен, не раздумывая. Сделав несколько шагов, он пересек комнату и взял геккона двумя пальцами. Крошечные коготки запутались в тонкой ткани, и, когда мистер Инграм попытался снять его с меня, геккон потащил за собой широкий рукав, который задрался до самого локтя.

Тут мистер Инграм застыл, все еще сжимая в пальцах хрупкое зеленое тельце. Я взглянула на его лицо, на котором застыло забавное выражение. Другой рукой он отцепил безобидную рептилию, осторожно удерживая ее большим и указательным пальцами.

— Забери это, — произнес мистер Инграм.

Из тени выступил мальчик и взял у него геккона.

Я поправила рукав и увидела, что мистер Инграм все еще продолжает смотреть на мою руку странным, задумчивым взглядом. Затем его загорелая кожа посерела так, словно от нее отхлынула вся кровь. На какое-то мгновение я поверила, что он испугался ящерицы.

— Покажите мне его еще раз, — потребовал мистер Инграм. — Тот знак на внутренней стороне вашей руки.

Тихий предупреждающий звон у меня в голове превратился в тревожный набат. В висках жарко застучало, словно в моих венах вдруг оказалось слишком много крови, потому что мистер Инграм немыслимым образом перекачал мне свою. В то время как его лицо медленно, но верно приобретало цвет нутряного жира, я пылала румянцем. Я продолжала хлопотать над рукавом, поправляя его и приглаживая, словно не слышала его просьбу.

Его глаза цепко осматривали мои волосы, мое лицо, затем без предупреждения он схватил меня за руку и грубо задрал рукав вверх. Мистер Инграм поглядел на гладкую кожу и на родимое пятно в форме рыбки, затем выпустил мою руку и поспешно отступил, словно почувствовал гнилостное дыхание заразной болезни.

Я прикрыла пятно ладонью, с ужасом глядя на него.

— Это всего лишь родимое пятно, мистер Инграм, — сказала я, — в нем нет ничего необычного.

— Оно мне знакомо. Я видел его где-то раньше. — Он говорил тихо, тщательно подбирая слова.

— Вы не могли его видеть, — запинаясь, возразила я.

Но он продолжал смотреть на меня все с тем же странным выражением на лице, и я поняла, что произошло самое худшее. Его слова подтвердили мои опасения.

— Я видел вас раньше, теперь я в этом уверен. Я не помню вашего лица, однако эта рыбка — слишком яркая примета. Я решил не говорить вам об этом, однако я действительно бывал в Ливерпуле, где регулярно встречался с разными мужчинами… и женщинами. Несмотря на то что я довольно смутно помню подробности этих встреч, некоторые вещи все же остаются в памяти, вы согласны?

О Боже, только не это! Такие, как мистер Инграм, редко заглядывали на Парадайз-стрит. Неужели он когда-то был моим клиентом? Но разве я не запомнила бы его среди всех остальных лиц и тел, с которыми мне приходилось иметь дело? Я всегда думала, что у меня хорошая память: она хранила даже такие подробности, о которых я предпочла бы забыть.

Я стояла в ожидании. По улыбке, играющей сейчас на все еще бескровных губах мистера Инграма, было понятно, что он убедился в том, что раскрыл мое прошлое, и теперь использует это, чтобы уничтожить меня. Его улыбка не оставляла сомнений, что все это он проделает с удовольствием. Но почему? Я заверила его, что сохраню его секрет. Я говорила правду: меня абсолютно не интересовали чужие грехи, мне достаточно было и своих.

Я расправила плечи, и мой шрам неожиданно отозвался тянущей болью, словно там снова образовалась свежая рана. Нужно было играть свою роль до конца, отрицая все выдвинутые мистером Инграмом обвинения.

— Что вы хотите этим сказать? Я требую объяснений, сэр! — воскликнула я, стараясь изобразить праведный гнев, однако с ужасом почувствовала, что мой прежний голос уличной девки вот-вот прорвется наружу.

Я сглотнула. Несмотря на то что в состоянии испуга я могла случайно произнести грубую фразу, я уже начала верить, что этот голос — не только интонация, но и резкость произношения — остался в далеком прошлом. Но в тот момент, когда я непроизвольно чуть не заговорила им, я поняла: он, как и Бэк-Фиби-Анн-стрит, и Парадайз-стрит, въелся в меня навечно, как бы я ни старалась держать эту часть своей души под контролем.

— Полагаю, вам лучше присесть, мисс Смолпис. Вы плохо выглядите, очень плохо.

Лицо мистера Инграма постепенно приобретало обычный цвет, а на скулах зажглись два ярких пятна румянца.

— Вот. Позвольте мне вам помочь, — сказал мистер Инграм.

Он взял меня под руку и отвел на несколько шагов назад, пока я не коснулась икрами кресла и не опустилась в него.

Он внимательно смотрел на меня. Затем оглядел комнату. Мальчик-слуга, выбросивший геккона, тихо проскользнул в комнату и снова приступил к работе, но я знала, что мистер Инграм не придавал его присутствию никакого значения.

— Теперь мне понятно, какую тайну видел я на твоем лице, пытался прочесть в твоем сердце. Теперь я точно знаю, что ты… — прошептал мистер Инграм.

Не кто, а что. Шлюха.

Меня раскрыли. Это конец.

Я не упала в обморок. Что-то, возможно отчаяние, придало мне сил, и я смогла развеять туман, сгущающийся у меня в голове, и встать с кресла. Я убежала, спотыкаясь, прочь из этой комнаты, прочь от Сомерса Инграма. Я миновала безлюдный холл и музыкальную комнату, ощутив дыхание горячего, пропахшего духами воздуха, услышав звуки валторн и виолончелей. Я выбежала из дома на широкую подъездную аллею, где меня остановил один из слуг. Я с отчаянием в голосе попросила его отвезти меня домой. На его невозмутимом лице под высоким тюрбаном совсем не отразилось удивления по поводу того, что белая девушка бегает как сумасшедшая, запыхавшись и хватая ртом воздух. Слуга подозвал для меня маленький паланкин и носильщиков.

Я не помню, как объясняла, куда меня надо доставить, и как доехала до дома Уотертоунов. Я разогнала слуг, окруживших меня, как только я переступила порог, и не раздеваясь рухнула на кровать. По прошествии нескольких минут меня начала бить нервная дрожь. Зубы стучали, и я никак не могла согреться, несмотря на довольно теплый вечер. Я натянула на себя одеяло, но это не помогло. В коридоре раздался голос Фейт. Послышался шорох тафты, когда она заглянула в мою комнату, а затем дверь закрылась. Видимо, Фейт решила, что я сплю.

Вскоре после этого мне стало плохо.

Фейт услышала, как меня стошнило в умывальник, и снова вошла в мою комнату. Она приложила прохладную гладкую ладонь к моей щеке.

— Мы все заволновались, когда ты исчезла. Я забеспокоилась и вернулась домой раньше, еще до фуршета. Надеюсь, это не малярия, Линни. Ты принимала хинин?

Я кивнула.

— Это не малярия, — прошептала я. — Наверное, я что-то не то съела.

— Думаешь, это гороховый плов с дичью, который мы ели во время ленча? Он был чересчур жирным. А может, и миндальный пудинг. Тебе что-нибудь принести? — Фейт смотрела на коврик, лежавший у кровати. — Где твоя айя?

— Я отослала ее. Мне хотелось побыть одной. Я просто посплю, и завтра все будет в порядке, я уверена.

Мои зубы снова возобновили свою пляску.

— Что бы ты ни говорила, я все равно собираюсь позвать твою айю. Она поможет тебе переодеться. Ты заболела, и тебе нельзя оставаться одной. Айя сможет разбудить меня, если ночью тебе станет хуже.

Я кивнула, слишком слабая, чтобы спорить, и айя вернулась в мою комнату. Я позволила ей переодеть меня, расчесать мои волосы и обмыть лицо и руки прохладной водой. Но даже звук ее размеренного дыхания в тихой комнате, который стал слышен, когда айя заснула, не мог исцелить мой недуг, вызванный не испорченной пищей, а страхом. Я знала, что мне не удастся заснуть этой ночью и, возможно, меня ждет еще немало бессонных ночей.