Это было в начале февраля, через одиннадцать месяцев после смерти моего отца; именно тогда я поняла, что произошло. Этьен и я были любовниками уже на протяжении пяти месяцев.

Я подождала еще неделю, чтобы удостовериться во всем, прежде чем делиться этой новостью с Этьеном. Я не знала, как он отреагирует; он заверил меня, что мне не стоит беспокоиться ни о каких последствиях нашей физической близости. Я все понимала. Он был врачом, он знал, как предотвратить это. Но каким-то образом, несмотря на его уверенность, меры предосторожности оказались тщетными.

Я была возбуждена и нервничала, хотела выбрать подходящий момент, чтобы сообщить ему эту неожиданную новость. Мы лежали лицом друг к другу на моей кровати, наши тела еще были разгорячены, хотя дыхание уже обрело нормальный ритм. Это был идеальный момент, как мне казалось тогда, момент откровения и душевного подъема. Я улыбнулась, провела рукой вверх и вниз по обнаженной груди Этьена и произнесла:

— Этьен, я должна тебе кое-что сказать.

Он наклонился ко мне, поцеловал в лоб и сонно пробормотал:

— В чем дело, Сидо?

Я облизнула губы; наверное, мое замешательство заставило его приподняться, опираясь на локоть, и всмотреться в мое лицо.

— Что ты должна сказать мне с таким выражением лица? Ты выглядишь радостной и в то же время будто чего-то стесняешься.

Я кивнула и взяла его руку в свою.

— Это неожиданно, я знаю, Этьен, но… — Я с трудом произнесла это, настолько меня переполняли чувства. — Ребенок, Этьен. Я жду ребенка.

Я затаила дыхание в ожидании его реакции. Но она была совсем не такой, как я предполагала. В бледном свете холодной зимней луны, заглядывающей в окно, я увидела, что его лицо абсолютно ничего не выражает. Оно по структуре и цвету походило на белесый камень. Он отнял свою руку и сел, глядя на меня сверху вниз и плотно сжав губы.

— Этьен! — Я тоже поднялась, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Ты уверена? — спросил он.

Синнабар, на удивление ловкая, несмотря на ее возраст, запрыгнула на кровать рядом с Этьеном; он смахнул ее рукой с несвойственной ему бесцеремонностью. Я услышала тихий шлепок, когда она опустилась на ковер, зная, что теперь она, возмущенно взмахнув хвостом, залезет под кровать.

Я кивнула.

— Но я использовал… как это… la capote, презерватив, предохранительное средство, — сказал он. — Я всегда им пользуюсь. — Он все еще был ужасно бледен и по абсолютно непонятной причине перешел на английский язык.

Я была поражена.

— Этьен! — наконец произнесла я, чувствуя, как внутри все сжалось. — Этьен! Ты… разве ты… — Я смолкла, не зная, что сказать.

Теперь он смотрел поверх моей головы в темноту за окном, словно не мог заставить себя посмотреть мне в лицо.

— Ты была у врача?

Не дожидаясь ответа, он отвернулся и взял с тумбочки пузырек с таблетками; он говорил, что страдает от головных болей и часто не может заснуть. Я терпеть не могла, когда он принимал снотворное. Он не принимал его только в первые две ночи, проведенные у меня, и хотя ни он, ни я тогда не могли заснуть, я решила, что это лишь потому, что мы не привыкли спать вместе. Я чувствовала его прикосновение и трепетала от его присутствия рядом, наслаждалась ощущением его тела, прижавшегося к моему, когда он устраивался поудобнее или переворачивался на моей узкой кровати. Приняв таблетки во второй раз, он крепко заснул. Он лежал неподвижно, лишь слегка шевелил челюстью и немного скрежетал зубами. Этот его крепкий сон, обусловленный действием таблеток, заставлял меня чувствовать себя одинокой, даже когда Этьен лежал рядом.

Он открыл пузырек и высыпал на ладонь три таблетки. Я подумала: «Это от головной боли, он не примет снотворное сейчас, это само собой разумеется. Только не после того, что я ему сказала». Он бросил их в рот и запил остатками бурбона в стакане.

Я не знала, что было хуже: чтобы он смотрел на меня или был занят своими таблетками и спиртным.

— Я спрашиваю, была ли ты у врача? — повторил он, поворачиваясь ко мне и снова глядя поверх моей головы в окно, все еще говоря на этом неестественном для него английском языке.

— Нет. Но я знаю, что это так, Этьен. Я знаю свое тело, и эти признаки безошибочно указывают на это.

Наконец он посмотрел на меня, и я услышала тяжелый глухой звук в своем животе.

— Нет. C'est impossible. Наверное, есть другая причина этих симптомов. В четверг — послезавтра — у меня позднее… как это… дежурство. Я заберу тебя утром и отвезу в хорошую клинику, в соседнем… соседнем месте, районе… и тебя осмотрят, — сказал он, запинаясь на каждом слове. Будто он забыл, как нужно употреблять довольно формальные английские выражения, которые он употреблял до того, как перешел на французский язык для общения со мной.

— Не в мою больницу.

Его странная манера говорить вместе с почти пустым взглядом заставили меня предположить, что он, возможно, заболел. Не так я себе все это представляла, когда сотни раз за последние несколько недель придумывала, как скажу ему эту замечательную новость.

Он был единственным мужчиной, с которым я общалась. Наши с ним жизни переплелись. До того как Этьен вошел в мою жизнь, я полагала, что буду жить одна, и уже смирилась с этим. Конечно, я помнила свой обет Богу и Деве Марии, что сохраню целомудрие, но это было всего лишь наивное юношеское обещание, данное от отчаяния. В моей жизни было так мало возможностей встретить мужчину, который бы меня заинтересовал, но я никогда раньше не думала, что сама могу заинтересовать мужчину.

До тех пор, пока я не встретила Этьена.

Он придал смысл моей жизни. Раньше я даже не задумывалась над тем, что мне не хватает таких отношений, а теперь поняла, что моя прежняя жизнь была как серые сумерки, пустой и бесцветной.

И когда я узнала, что у меня будет ребенок… у нас не оставалось другого выхода, кроме как пожениться. Он был серьезным и честным человеком. Я ни секунды не сомневалась, что он незамедлительно сделает мне предложение и мы поженимся, не откладывая это в долгий ящик. Я мысленно все спланировала за последние несколько недель, причем с восторгом, чего никак от себя не ожидала: он съедет со своей квартиры и переедет ко мне. Мы купим новую, более широкую кровать и переберемся в большую спальню. Моя спальня станет детской комнатой, а рисовать я смогу в кухне. Но теперь… Я нервно сглотнула, и хотя было около полуночи, меня начало тошнить, как это случалось почти каждое утро в последнее время. Я побежала в ванную, и меня несколько раз вырвало.

Когда мне стало легче, я умыла лицо дрожащими руками и сполоснула рот, после чего вернулась в спальню. Этьен уже оделся и, сидя на кровати, обувался.

Он посмотрел на меня со странным выражением лица, и я ощутила что-то вроде страха. Живот снова стал тяжелым, хотя теперь он был пуст.

Я поднесла руку ко рту.

Он поднялся.

— Прости, Сидония, — сказал он по-французски. — Это… это просто шок. Мне нужно подумать. Не обижайся.

Не обижайся? Как я могла не обижаться на такую его реакцию?

— Разве ты не останешься у меня на ночь? Пожалуйста! — попросила я.

Мне сейчас просто необходимо было, чтобы он обнял меня. Я вся дрожала, отчасти из-за того, что замерзла, стоя в своей легкой ночной рубашке, отчасти от волнения. Но он не сделал этого. Я стояла в дверном проеме, а он — возле кровати. Всего лишь меньше метра разделяло нас, но казалось, что целый километр.

— Значит, я заеду в четверг утром, в девять часов, и отвезу тебя в клинику. Чтобы узнать мнение специалиста, — сказал он.

— Но… но ты же специалист.

— Это другое, — отозвался он. — Врач не лечит своих… не должен ставить диагноз близким людям.

Он подошел ко мне; он не мог выйти из спальни, ведь я стояла в проходе. Я не отошла в сторону, чтобы пропустить его.

— Этьен, — сказала я, взяв его руки в свои. Я старалась не теребить рукава. Мне просто необходимо было обнять его, прижаться к нему.

Тогда он притянул меня к себе, прижав мою голову к своей груди. Я слышала биение его сердца, слишком быстрое, словно он только что бежал. Но вскоре он мягко отстранился, провел рукой по моим волосам и ушел.

Оставшаяся часть той долгой ночи и вся среда были бесконечными и полными боли. Я отбрасывала мысль, что ошиблась в чувствах Этьена ко мне. Я не могла. Я не могла так ошибиться!

Почти молчаливая поездка в клинику, где подтвердили, что я беременна, была довольно мрачной, но когда мы подъезжали к Олбани, я заговорила, не в силах больше молчать.

— Итак, Этьен? — Я отчаялась услышать от него слова утешения. — Я знаю, это неожиданно. Для нас обоих. Но может быть, нам стоит принять это как знак судьбы?

Он смотрел прямо перед собой, его руки так сильно сжимали руль, что суставы пальцев побелели.

— Значит, ты веришь в судьбу, Сидония?

— Я не совсем уверена, Этьен. Но… несмотря на то что это случилось так неожиданно… Этьен, такие вещи происходят. Они происходят.

Я не знала, что еще сказать. Конечно, я рассчитывала, что он догадается, что мне хотелось услышать. Мне хотелось, чтобы он улыбнулся мне, сказал, что будет вместе со мной радоваться этому ребенку. Мне хотелось, чтобы он сказал прямо сейчас: «Выходи за меня замуж, Сидония, и мы будем жить вместе. С нашим ребенком. С нашими детьми». Когда я окончательно убедилась, что ношу ребенка, я стала представлять картины своей будущей жизни, о какой раньше даже не мечтала. Этьен и я, играющие с нашими детьми на траве в летний день. Рождество с украшенной елкой и завернутыми в яркую бумагу подарками: красивые куклы или лошадки, прелестные платьица с оборками или маленькие жилетки и штанишки. Неуверенные первые шаги, дни рождения, первый день в школе.

Я видела себя самой обычной женщиной с мужем и детьми. Я жена доктора, мать. И эти мечты я считала исполнимыми.

Сидя в тишине в машине, я поняла почти с отчаянием, что хотела этого подарка судьбы больше всего на свете. Неожиданно я вспомнила о бабочке Карнер Блю — ее крылья дрожали, когда она садилась на дикий люпин.

Этьен свернул на обочину и, заглушив мотор, уставился в лобовое стекло. Медленно падал снег, края дороги и темные голые ветки деревьев, растущих по обе ее стороны, стали размытыми.

— Прости меня, Сидония, — сказал он невнятно. — Я знаю, ты не ожидала, что я так себя поведу.

Я смотрела в боковое окно на высокую отмершую траву на краю дороги, торчащую из-под снега, такую желтую и хрупкую. Я была совсем сбита с толку. Разве он не хочет иметь семью? Я мысленно спрашивала его: «Разве ты не хочешь ребенка, Этьен? Ребенка от меня? Ты не хочешь жениться на мне и стать мужем и отцом?» Сколько эмоций: шок, и печаль, и разочарование, а еще… да, еще злость — все смешалось, превратившись в какой-то темный водоворот.

Я посмотрела на него.

— Так что мы будем делать, Этьен? — медленно, с расстановкой спросила я; мой голос был низким, и говорила я отчетливо. — Я знаю, что мы не планировали этого. Но… я хочу этого ребенка. Я хочу его больше всего на свете, — произнесла я громче и сжала губы, потому что мне хотелось добавить: «И я хочу тебя больше всего на свете. И хочу, чтобы ты хотел меня так же».

Я не могла позволить себе умолять его.

Тогда он посмотрел на меня, в первый раз после того, как мы вышли из клиники, и непонятно почему я испытала к нему что-то вроде сочувствия. Я вдруг увидела, каким он был в детстве, — неуверенным и боязливым мальчишкой.

Я подумала, что именно так он отреагировал, услышав об ужасной смерти своего брата. И именно поэтому я сказала совсем не то, что мне хотелось сказать еще несколько секунд назад.

— Ты мне ничего не должен, Этьен. — Я говорила спокойно. — Ты не соблазнил меня. Я знала, что делала.

Мое сердце громко стучало, когда я произнесла следующие слова. Не о соблазнении — в этом я была права. Что было неправдой, так это то, что я предложила ему уйти, поскольку он не обязан оставаться со мной. Не обязан жениться на мне.

И эта неправда могла обернуться против меня. Что, если он скажет: «Да, да, ты права, Сидония, нам лучше расстаться. Конечно, так будет лучше».

И что я буду делать? Я абсолютно ничего не знала о детях. Я никогда даже не держала на руках ребенка. А мой скудный банковский счет? На что я буду содержать этого ребенка? Я увидела себя склонившейся над швейной машинкой, как моя мама. Я подумала о своей несостоятельности, неспособности дать ребенку то, в чем он будет нуждаться. Я попыталась за те несколько секунд молчания представить свою жизнь в доме на Юнипер-роуд с незаконнорожденным ребенком. И я увидела себя, стареющую затворницу, осуждаемую добродетельным обществом за то, что у моего ребенка нет отца. Смогу ли я пережить то, что другие будут пренебрежительно относиться к моему ребенку из-за моих прегрешений?

Наконец он сказал:

— Неужели ты действительно считаешь, что я могу так низко поступить, Сидония? — Он взял мою руку, лежавшую на сиденье между нами, и сплел свои пальцы с моими. Его руки были такими холодными!

Я опустила глаза на его руку, так неестественно, нелепо державшую мою.

— Конечно же, мы поженимся, — сказал он хриплым голосом, как будто его горло было слишком напряжено, но потом его лицо смягчилось и он провел другой рукой по моей щеке. — Конечно же, моя дорогая Сидо.

При этих словах у меня ком подступил к горлу. На глаза навернулись слезы, слезы облегчения, а он притянул меня к себе.

Я разрыдалась у него на груди.

Он действительно меня любит. Он женится на мне. Предложение было сделано не так, как мне хотелось бы, но зато теперь все будет хорошо.

Провожая меня до двери моего дома, он сказал, что приедет через три дня — в его следующий выходной, и мы сможем обсудить наши дальнейшие планы. Мы зарегистрируем наш брак в мэрии через несколько недель, сказал он, так как, чтобы обвенчаться, необходимо заранее объявить о предстоящем бракосочетании, и на все это уйдет слишком много времени: мы оба католики.

Он улыбнулся — это была неуверенная улыбка, но я внезапно ощутила, что все мои страхи растаяли.

— Ты хочешь кольцо по случаю помолвки, Сидония? — спросил он. — Можно я выберу его сам и сделаю тебе сюрприз?

Теперь это был прежний Этьен, мой Этьен. Он просто испытал шок, как он и говорил.

— Нет. Все, что мне нужно, — это обручальное кольцо, — улыбнулась я ему.

Он положил руку мне на живот, хотя на мне тогда было плотное пальто.

— Ты будешь петь ему: «Dodo, l'enfant, do». Я вижу тебя в роли матери. Слышу, как ты поешь колыбельную нашему ребенку.

Я обвила его шею руками и снова прижалась головой к его груди, мои глаза во второй раз наполнились слезами. «Наш ребенок», — сказал он. Наш ребенок.

Этьен не пришел через три дня. Я ожидала, что он появится сразу после завтрака. Я ждала до полудня, затем пошла к соседям и спросила у миссис Барлоу, не звонил ли мне доктор Дювергер.

Он не звонил.

Я сказала себе, что у него экстренный случай в больнице. Конечно, что еще могло задержать его? Я прождала до вечера; с каждым часом мой страх усиливался. Наконец я разделась и легла в постель, но не могла уснуть. Что, если он попал в аварию по дороге к моему дому? Я вспомнила вращающийся руль в моих руках, чувство парения. Я увидела моего отца, лежащего на холодной земле, а потом на его месте увидела Этьена.

Придет ли кто-нибудь из больницы сообщить мне, что с ним случилось несчастье? Или что он заболел? Рассказывал ли он обо мне кому-нибудь в больнице?

Я металась и вертелась; сначала мне было слишком жарко, потом слишком холодно. Синнабар отказалась спать на кровати, в конечном итоге я тоже встала и начала бродить по дому. Меня несколько раз стошнило, и я не знала, из-за беременности или от волнения.

Утро было пасмурным и снежным. В восемь часов я снова стояла у двери соседей.

— Мне жаль, Сидония, — сказала мне миссис Барлоу, — но связи нет. Она оборвалась еще вчера вечером. Такой сильный снегопад!

Я кивнула с облегчением. Вот и объяснение. Этьен пытался дозвониться весь вечер, чтобы объяснить, что помешало ему забрать меня в Олбани, чтобы мы могли начать готовиться к свадьбе, но не смог.

— Почему бы тебе не остаться и не выпить чашечку кофе? — предложила миссис Барлоу. — Ты выглядишь уставшей, дорогая. Ты хорошо себя чувствуешь?

У меня скрутило живот.

— Спасибо, но я пойду домой. Я… я жду звонка от доктора Дювергера. Когда заработает телефон и он позвонит, вы не могли бы прийти и позвать меня?

Я села у окна в гостиной и не могла ни читать, ни рисовать. Я смотрела на улицу — вдруг подъедет Этьен? Снег прекратился, и выглянуло солнце. По заснеженной улице с трудом проехало несколько машин; каждый раз, увидев автомобиль, я спешила к входной двери и выходила на обледенелое крыльцо в надежде, что это Этьен. Он должен быть в больнице, говорила я себе. Выходной у него был вчера. Он не сможет приехать сегодня.

В два часа дня к моей двери подошел мистер Барлоу и сказал, что телефонная линия наконец заработала.

— А… мне звонили?

Он отрицательно покачал головой, и тогда, не удосужившись даже накинуть пальто, я пошла следом за ним через задний двор к ним домой и прошла в кухню. Миссис Барлоу стояла возле стола, пытаясь убрать со лба прядь седых волос. Ее руки были в муке.

— Мистер Барлоу сказал, что телефон заработал, — сказала я.

Она кивнула.

— Мы не знаем, когда именно это произошло; Майк просто поднял трубку несколько минут назад, — сказала она, кивнув головой в сторону мистера Барлоу, который снимал ботинки.

Они не знают, когда он начал работать? Разве они не понимают, насколько это для меня важно? Я попыталась сдержать свой гнев: они не виноваты, я просто потеряла рассудок.

— Вы не против, если я воспользуюсь телефоном?

— Конечно не против, — сказала миссис Барлоу.

В кухне было тепло и приятно пахло. На плите я увидела миску, накрытую маленьким полотенцем, а другая с шаром теста стояла на столе, рядом с дощечкой с мукой.

— Я пеку хлеб с изюмом. Несколько булок уже готовы. Возьми одну, дорогая, — сказала она, меся тесто.

— Спасибо, — отозвалась я, поднимая трубку и доставая из кармана платья номер телефона больницы.

Дозвонившись оператору, я попросила соединить меня с доктором Дювергером. Последовала секундная пауза, и затем женщина сказала:

— Доктор Дювергер больше не работает в нашей больнице. Могу я соединить вас с другим доктором?

— Больше не… что вы имеете в виду? — Я повернулась спиной к миссис Барлоу.

Слышались легкие удары, потому что она шлепала тестом по доске. У меня звенело в ушах, и я прочистила горло.

— Мы передали его пациентов доктору Хилроу и доктору Лейн, мэм. Хотите записаться к кому-нибудь из них?

Я стояла с тяжелой черной трубкой, прижатой к уху, а мои губы касались рифленого микрофона.

— Мэм?

Я повесила трубку и повернулась. Я смутно слышала нескончаемые удары миссис Барлоу.

— Сидония? Не забудь взять одну…

Я вышла из кухни, тихо закрыв за собой дверь.