К концу самой длинной третьей четверти Вета уже совершенно изнемогла. Ждала каникул, наверное, куда больше, чем все ее ученики вместе взятые. Грела ее только одна мысль: это ее последние каникулы. Три года барщины, три года мучений почти позади. На комиссию по распределению она шла спокойно: мало того что замужем, еще и ждет ребенка. Незамужние девчонки из ее группы ревмя ревели в коридоре: сельская школа в Красноярском крае, большая там нехватка учителей русского и литературы… Вета думала, что ей дадут свободный диплом, не тут-то было – хоть в Москве, но как назло на другом ее конце изволь три года сеять разумное, доброе, вечное. Робкие попытки размахивать справкой из женской консультации и по-хорошему объяснять, что на работу выйдет она, считай, через два года и, быть может, вовсе не будет той школе в Медведкове нужна, оказались бесполезны. Но в тот момент Вете любая работа казалась делом таким далеким, почти нереальным – ребенок уже начал потихоньку шевелиться, толкаясь то в правый, то в левый бок, и только это было важно.
Ну конечно, расстроилась тогда. А ведь когда в педагогический собралась, говорила ей: «Доченька, подумай хорошенько, ну любишь ты книжки читать, так ведь никуда от тебя это не уйдет, а профессия – это совсем другое. Кроме школы – куда?». Да кто ж слушает матерей… Беда в том, что призвания не было. Ведь она с детства мечтала стать врачом, но в эвакуации в Кировской области разве до учебы было – больше на базаре времени проводила, чем в школе, меняла из Москвы привезенное барахло на продукты. В училище медицинское поступила, думала, потом легче будет в институт попасть, но нужен был стаж, а дальше – замуж вышла, Вета родилась. Так и застряла лаборантом в рентгеновском кабинете. А теперь думает: вот точно, что Бог ни делает – все к лучшему. В сорок пять лет где бы она пенсию заработала? Еще и сейчас бы оставался год до «заслуженного отдыха», а так Павлик не в казенном доме, с бабушкой растет – есть разница?
В марте по-всякому бывает. «Пришел марток – надевай две пары порток», – говорила Нина Кирилловна, лифтерша, вязавшая шерстяные носки. А в этом году тепло, снег только кое-где во дворах остался, а Павлик уже пускал вырезанную отцом из сосновой коры лодочку вниз по веселому ручейку, и Вета едва спасла ее от гибели в ливневой решетке. Эту лодочку Павлик очень любил и еще совсем маленьким играл с ней в ванне. Она бежала за легкой скорлупкой и насквозь промочила ноги – Павлика обула в резиновые сапоги, а самой так захотелось вылезти из тяжелой обуви в туфельки! Вета знала, что высшим шиком у ее учениц считалось после каникул, первого апреля прийти в школу в гольфах, правда, немногие отважные мамы решались уступить дочкиным мольбам. Павлик шлепал по лужам, кругом разлетался водяной веер – с мамой можно! Бабушка, конечно, не допустила бы такого безобразия. Вета вдруг почувствовала себя девочкой, захотелось тоже топнуть по середине озерца у подъезда, все равно ноги напрочь мокрые: «Павлик, давай вместе – раз, два, три!»…
На мгновение от боли отвлек только отчаянный рев Павлика. Вета поняла, что лежит в луже на боку и не может шевельнуть рукой. Еле поднялась – хорошо, что до двери пять шагов. А дальше – травмопункт, угрюмый дежурный хирург, рентген и приговор: перелом правого локтевого сустава со смещением, гипс на полтора месяца, хорошо, если обойдется без операции.
Допрыгалась. Теперь они с зятем няньками стали, даже Павлик помочь старается. А она только с книжкой на диване устраивается.
Причесаться. Почистить зубы. Одеться. Молнию на юбке застегнуть. Налить чашку чаю. Открыть ключом дверь. Все, решительно все стало проблемой. Пошла в магазин, сумка, кошелек, ну как? Понятна была немощь в старости, но это виделось за такими лесами-морями, а вот вдруг на ровном месте и ничего не можешь без помощи! Зато больничный лист отсрочил возвращение на работу. Как-нибудь аттестует за год, и перед летним отпуском – шварк директрисе заявление на стол! Разлука будет без печали – неприязнь у них взаимная. Солдафонка со старомодным начесом по прозвищу Шлёпка – за вечные тапочки без задника, в которых на удивление ловко носилась по лестницам и коридорам, высматривая отступление от «норм и правил», не раз выговаривала Вете за закрытыми дверями казенного, безликого кабинета: «Ты, моя хорошая (и „тыканье“, и отдающее угрозой псевдоласковое обращение были неизменны), молодая еще, конечно, но сама уже мать, должна авторитет иметь такой, чтобы они (иначе за глаза она учеников не называла) за сто метров шаги твои заслышав, по струнке вытягивались».
И даже не старается! Могла бы как-нибудь левой рукой исхитриться…
Что она будет делать, когда первого сентября не надо будет выходить на уроки, Вета не думала. Как вообще люди ищут работу? Говорят, «по знакомству». Но она как когда-то не понимала, в какой вуз поступать, так и сейчас не знала, какая работа казалась бы ей идеальной. Издательство? Но там не было никаких «знакомств», да и как делаются книги, она имела смутное представление. А газеты – тем более. Вета тупо слонялась по дому, закованная рука ныла, она сама себе была противна, жизнь представлялась серым тоскливым полотном. Мать замучила поучениями, муж казался необходимым предметом мебели, даже Павлик раздражал то непослушанием, то шумом, то непонятливостью. Надюша отреагировала на ее жалобы по-медицински четко: «У тебя, дорогая, депрессия. Надо срочно купить что-нибудь новое. Сестра моей пациентки танцует в ансамбле „Березка“, знаешь, такая клюква в кокошниках, зато гастроли по всему свету. Звала посмотреть шмотки, которые на продажу привезла, пойдем?»
Не любила она эту Веткину подружку, давно, еще со школы. Вертихвостка. И как в медицинский поступила? Поди, по блату, отец ее преподает в каких-то университетах. Жениха у Веты отбила, двух лет с ним не прожила – развелись. И что-то очередь не стоит из новых, так и живет при родителях. И только Вету сбивает: то выставка какая-то, надо на морозе три часа в хвосте маяться, то волосы покрасить подбила, мол, оттенок тусклый, а теперь вот – тряпки заморские. Не понимает она, что у Веты семья, заботы…
Инженерские мужнины деньги да ее школьная ставка плюс мамина пенсия, в общем, жили «как все». Деньги лежали в железной коробке из-под Павликова новогоднего подарка с какой-то елки, вот и брали. Откладывали на стратегические нужды: ремонт на даче, пальто зимнее, отпуск. Гора кофточек, небрежно раскиданная по дивану, ошеломила Вету, но Дед Мороз с коробки смотрел строго, хоть цены были не намного выше, чем на угрюмый трикотаж в магазине «Весна». Все развеселились, потому что надеть ничего на загипсованную руку было нельзя – пришлось ограничиться прикладыванием и кособокой примеркой. Права, права была Надюша – Вета поняла, как давно не чувствовала себя женщиной! Балетная худоба, рядом с которой она казалась коровой сорок шестого размера, порхающие руки, небрежно копошащиеся в ворохе сокровищ… В конце концов, муки выбора сосредоточились на бирюзовой водолазке и салатовом джемпере с легким люрексом. Конечно, водолазка практичней, но джемпер так идет к глазам! Надюша не выдержала:
– Бери обе, я заплачу, вернешь, когда сможешь.
У лифта Вета смущенно попросила:
– Возьми джемпер пока к себе, я не хочу…
– Ладно, чего объяснять. За семейное счастье приходится расплачиваться, – съязвила Надюша.
Не нравилось ей, как дети живут. То есть они не ругались, Миша не пил, зарплату всю приносил, с ребенком играл, Вета дом содержала в чистоте, но по всему видно было: счастья нет. То ли дело они с покойником Коленькой: сядут, бывало, на диван, обнимутся и молчат – слов не надо было. Скоро два года как ушел – что такое пятьдесят четыре, смешной возраст для мужика…
Бабушка без конца читала Павлику сказки. Он, как все дети, хоть и знал книжку наизусть, требовал еще и еще. Особенно любил «Царевну-лягушку», чем непонятнее, тем интереснее: «Смерть Кощея на конце иглы, игла – в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в ларце. А ларец на вершине старого дуба. Дуб растет в дремучем лесу…»
И не могли они тогда знать, что осталось ей жизни несколько месяцев, что смерть ее, как в той сказке, на кончике иглы…