Тридцатое декабря — день полурабочий. Еще до обеда прибежали девочки-наборщицы, помогите, Лев Васильич, подвигать мебель, потом — открыть консервные банки, сбегать в ближайший ларек за минеральной водой — какая уж тут работа! Сначала Леву раздражала эта суета, но потом он поддался общему беззаботному гомону, стал шутить, раздавать направо и налево комплименты принарядившимся женщинам, когда уселись наконец за стол, с удовольствием выпил водочки и окончательно расслабился. А слушая длинноватый для тоста доклад шефа об итогах года, где его личные заслуги были оценены весьма высоко, даже загордился, и настроение пришло в полную гармонию со всеобщим весельем. Через какое-то время народ постепенно начал рассасываться, первыми, как водится, потянулись к выходу матери семейств, за ними пожилые язвенники, уже и так позволившие себе чуть больше своей праздничной нормы, и остались одинокие или же намертво закованные семейными узами и сейчас отрывающиеся “законно”. Рядом с Левой оказалась миловидная библиотекарша Настя, толковая и аккуратная. Говорили, что ее с маленьким ребенком бросил муж. Она усердно накладывала ему салаты, всякую рыбку-колбаску, а он поймал себя на том, что невольно примеривается, приглядывается, кто-то уже шепнул ему на ухо, не теряйся, мол, и он понял, что на него с недавних пор все смотрят совершенно по-иному. Забавно. У жены его бывшей тоже наверняка выпивон, она теперь свободная женщина, молодая, как пишут в брачных объявлениях, “материально независима, жильем обеспечена”. А он — как раз наоборот. Лева слегка опьянел, лица подрасплывались, и остатком трезвого сознания он отметил, что его план всех пересидеть и еще кое-что внести в заветную дискеточку, едва ли удастся выполнить, тем более, что народ остался стойкий, пока все запасы не иссякнут — не разойдется, а там, глядишь, и на уголок сбегают.

Лева заскучал. Сам по себе процесс выпивки никогда не был ему в радость, так — “с устатку”, “для сугреву”, “за компанию”, не более того. Захотелось домой, но тут же пришла мысль, что дома у него нет, он, в сущности, бомж, полупустая чужая комната, в которой заперта чужая собака (сосед почему-то так и не объявился), грязная кухня с приметами коммунального быта и какие-то люди, менявшиеся так быстро, что он имена не всегда успевал запомнить. Вчера, кстати, один подошел и сказал безапелляционно: “Скидываемся по стольнику на Новый год”, и Лева отдал последнее из щедрого Олегового займа, который, между прочим, обещал сегодня вернуть.

Лева тихонько улизнул, договорился с Олегом о встрече на том же месте у метро и вышел на улицу. Москва напоминала город, ставший жертвой наводнения — шагнуть с тротуара, не утонув по щиколотку, было невозможно, машины обдавали прохожих залпами брызг пополам с комьями грязи, а Деды Морозы на рекламах подмигивали Снегурочкам, насмехаясь над жалкими попытками людей сохранить приличный вид.

Олег тактично не задавал лишних вопросов, поинтересовался только, не спустили ли его с лестницы и пригодилась ли елочка.

— Да. Все сработало.

Лева вдруг почувствовал себя этаким ухарем, ему захотелось небрежно похвастаться вымышленной легкой победой, но Аллегро опередил его, по своей привычке резко сменив тему разговора, “сделав модуляцию”, как он по-музыкальному выражался :

— Я тут на компьютере проверял орфографию в одном тексте, так он мне предложил слово “киллер” заменить на “Шиллер”. Здорово, да? И спрашивает, заменять или добавить незнакомое слово в свой словарь. Проблема прямо-таки философская.

Они еще немного поболтали, но стали мерзнуть промокшие ноги, поздравили друг друга с наступающим и расстались до будущего года.

Вернувшись с собачьей прогулки, проклиная погоду, но уже абсолютно протрезвев, Лева подумал, что все-таки надо позвонить Ольге. А с чем? Предлагать помощь как-то нечего — всем вчера обеспечил, спрашивать, как нога — фальшиво, что, собственно говоря, могло измениться за сутки. Ситуация себя исчерпала. Хотя Лева и собирался занести в итоги года это знакомство, но лишь как курьез, первый прорыв одиночества. Так он сидел, задумавшись, перед телефоном, пока не вздрогнул от резкого междугороднего звонка:

— Слушай, я знаю, что виноват, но, сам знаешь, так бывает, ты уж меня прости…

Голос был явно пьяный, слышно было плохо, и Лева никак не мог понять, кто и за что так исступленно молит о прощении.

— Тут такие люди, надо уважить, просят остаться на Новый год, ты уж потерпи еще пару дней, она же собачка смирная…

Вот это кто! И вдруг Лева совершенно неожиданно для себя прямо-таки взвыл дурным голосом:

— Вышвырну на улицу!

А хозяин безвинной твари, почему-то резко разделяя слова и на каждом делая ударение, убежденно отчеканил:

— Не верю.

И повесил трубку.