Глава двадцать третья

Он не догадывается, что я проснулась. Скорее всего не догадывается. Из-под чуть приоткрытых век я наблюдаю, как он берет из гостиничного мини-бара крохотную бутылочку то ли водки, то ли джина, выпивает ее и идет в ванную. Оттуда доносится звук текущей воды. Он появляется из ванной комнаты с полной бутылочкой, наворачивает на нее колпачок и ставит на место, в мини-бар. Потом воровато смотрит на меня; я едва успеваю вовремя закрыть глаза. Знать бы, который нынче час, думаю я, старательно изображая из себя спящую. Однако для того, чтобы увидеть циферблат часов на стене, мне надо привстать. А я хочу — пусть думает, что я еще сплю.

Я крепче сжимаю веки и ворочаюсь — как бы во сне. Устроившись поудобнее, пытаюсь расслабиться и ни о чем не думать. Однако перед глазами стоит Пэрис и вся эта кровища, и опять вспоминается Фортуна в раздевалке.

Вчера после отъезда полицейских я вдруг стала чужой в собственном доме. Моя квартирка из лучшей подружки превратилась во врага. Все прежде уютно-домашние звуки типа журчания воды в нагревателе, капающей из крана воды или соседских шагов на лестнице теперь пугали: каждый звук мог быть связан с негодяем с желтой перчаткой.

Он не просто побывал в моей квартире — он оставил мне, так сказать, внятное послание — проездной со жвачкой. Очевидно, этот тип нашел мой потерянный проездной, поднял его и… что он сделал потом? Пошел за мной? А затем проник в мою квартиру и вложил проездной в мою сумочку?

Этот его поступок сводил на нет все успокоительные слова полицейских. И выглядывая из окна снова и снова, я не видела ни единой патрульной машины — даром что мне было обещана активная охота за преступником. Но чего я, собственно, ожидала? Перекрытых патрулями улиц и автоматчиков за каждым кустом?.. Солнце тоже не обращало внимание на мое раздерганное состояние — жарило себе с неба. А футболисты все так же беззаботно гоняли мяч на пустыре.

Словом, я быстренько оделась, сгребла всё нужное для ночевки вне дома в спортивную сумку, заперла за собой дверь и застучала каблучками в сторону подземки. Всю дорогу меня трясло от страха — пока шла к подземке, пока ехала, пока поднималась к «Меховой шубке». Только в клубе я ощутила себя в безопасности.

Там я сразу двинула в кабинет Терри. Постучала и вошла. За его столом сидела Сэнди, наша клубная «мамочка», которая на самом деле хуже мачехи.

— А где Терри? — спросила я.

— Он сегодня придет с опозданием, — сказала Сэнди и толкнула в мою сторону денежный ящик. — Хочешь заплатить, да?

Она смотрела на меня с нескрываемым презрением. Хотя про нее говорили, что миллион лет назад она и сама была стриптизеркой. Глядя на нее, я четче понимала, почему мне так остро хочется навсегда вырваться из мирка «Меховой шубки». В другой день я бы подумала, что ее презрение относится ко всем танцовщицам и она воротит от нас нос, как домохозяйка от плохо попахивающего помойного ведра, которое уже ничем не отмоешь. Но вчера, в кабинете Терри, мне казалось, что меня она презирает особенно сильно. Выделяет из всех девушек — и ненавидит!

— Да, я хочу заплатить. И с Терри побеседовать.

— Можешь побеседовать со мной. Я ведь ваша «мамочка».

Поскольку выбор у меня был небогатый, я решила проверить, что за сердце у этой завистливой мегеры — есть ли в нем хоть крупица золота.

— Мне кажется, кто-то меня преследует, — сказала я. — Возможно, кто-то из клубных посетителей. Был у меня в квартире. Пришлось вызывать полицию.

Сэнди немного оживляется. Самую малость.

— Да ну? Досталось тебе, бедняжке. И что конкретно произошло, голубка?

— Наверное, мне лучше поговорить с Терри, — сказала я. Уж слишком велик был разрыв между ее словами и равнодушной интонацией.

— Что конкретно произошло, голубка? — повторила Сэнди. В ее голосе почти что звучала угроза.

Я, дурочка, не смогла удержаться и все ей тут же выложила.

Сэнди молча выслушала сбивчивый поток моих слов, потом процедила:

— Д-да, жвачка! Какой ужас! Жевательная резинка. И диктофон. Понятно, что ты перепугана до смерти. Этим клубным глазелам всё мало — подавай им еще приключений!

Этот монолог завершился доверительным хихиканьем. То ли от возраста, то ли от вечной презрительной мины губы у Сэнди в вертикальных морщинах.

Я, кипя от злости, уставилась на нее.

— Так могу я поговорить с Терри или нет?!

— Пожалуйста — когда у него будет свободное время. Хотя вряд ли нам удастся тебе помочь. За то, что происходит вне клуба, мы не отвечаем. И ты сама знаешь — давать свой адрес или телефон посетителям строго запрещено.

— Я никому ничего не давала!

Сэнди остановила меня царственным жестом.

— И тебе отлично известно, Хайди, что мы не одобряем, когда девушки выступают под своим настоящим именем. Это, разумеется, упрощает дело искателям талантов, внимание которых ты надеешься привлечь…

— Я не…

Снова последовал царственный жест «заткнись-ка, милочка!».

— С другой стороны, это упрощает дело и тем «искателям талантов», внимание которых ты не хотела бы привлечь…

Всем я не угодила, что внимание к себе привлекаю!

Довольная своим остроумием, Сэнди снова захихикала.

Счастливая самодовольная корова! Яснее ясного, что она упивается моими неприятностями — мол, поделом, голубка! Любо за денежки раздеваться — на, кушай и несимпатичные стороны бизнеса!

— Кого вы называете «искателями талантов»?

— Ну, Хайди, не прикидывайся дурочкой. Ведь именно из-за этого ты не взяла псевдоним. Хочешь, чтобы тебя нашли. Воображаешь, что слишком хороша для нашего клуба!

«А эта откуда знает про Соню? — подумалось мне. — Сама угадала, или кто подсказал?»

— Вот что, Хайди, — сказала Сэнди после многозначительной паузы, — я поговорю о твоих затруднениях с Терри. А пока что можешь переночевать у любой из танцовщиц — ведь у тебя здесь столько подруг. Только спроси в раздевалке — и выстроится очередь желающих тебя приютить.

Рот Сэнди собрался в куриную гузку.

Убила бы глумливую суку!..

Вместо этого я швыряю деньги на стол мимо денежного ящика (Сэнди игнорирует мою выходку), испепеляю «мамочку» ненавидящим взглядом (Сэнди и на это плевать) и ухожу.

В раздевалке я первым делом заметила комбинацию, наброшенную на глаз веб-камеры. Ага, девушки таки нашли решение проблемы, хотя бы и временное.

Для человека непривычного наша раздевалка — сущий ад. Вещи разбросаны, девушки полураздеты или в чем мать родила, из динамиков наяривает хип-хоп, не продохнуть от сигаретного дыма, стоит вечный дух потных тел, косметики, лака для волос. Но для меня в тот момент это была успокаивающая, привычная атмосфера. Рядом со мной две девушки громко и оживленно обсуждали, что делать с ниточками тампона — одна предпочитала их обрезать, другая — просто заталкивать внутрь.

Вбежала только что отработавшая у шеста танцовщица и запыхавшимся голосом известила всех:

— Сегодня в зале такой красавчик — я не разобрала, то ли знаменитость, то ли просто дикая обаяшка!.. Привет, Хайди!

— Привет! — сказала я и покосилась в опасную для меня сторону, где за гримерным столиком восседала Фортуна. Разумеется, с голой исполинской грудью. Чтобы мы не забывали, кто тут самый женственный.

— С красавчиком уже работают? — деловито осведомилась Фортуна.

— Ага. Чайна.

— А, эта шалава… Посмела меня обозвать колодой на сцене!

Фортуна как раз красила губы. Если не ошибаюсь, она пользуется помадой «Риммель». Или другой дешевкой. Отложив помаду, она взялась за карандаш для губ — вся сосредоточена на себя в зеркале. Громкая музыка и гам в комнате ей были нипочем — она знала, что ей достаточно в любой момент повысить голос — и все затихнут. Уж такая властная у нее аура. Харизма сисек, которые впору на тачке возить.

Не оборачиваясь в мою сторону, Фортуна вдруг обронила:

— Да, кстати, Хайди…

Разговоры в комнате автоматически закончились. Все внимали гласу силиконовых монстров.

— Да? — отозвалась я. В ее сторону я тоже не обернулась. Сидела и думала: жалкая корова, даже имя ты себе украла с сигаретной пачки. Но почему же я так внутренне робею перед тобой — как в свое время перед школьными хулиганками?

— Ты, Хайди, ни за что не угадаешь…

— Что?

— Меня взяли на работу в модельное агентство.

Ее голос был полон торжествующего ехидства.

По комнате прокатился одобрительный смешок. Чувствуя на себе все глаза, я машинально протянула руку к своему шкафчику. Так и есть: мой портфолио лежал на полке открытым. Я точно помнила, что оставила его закрытым. И на другой полке, выше. Шпионки чертовы! Альбом был открыт на моей фотографии в бикини. Вот и объяснение, почему Сэнди язвила насчет «искателей талантов».

Я закрыла альбом и переложила его на верхнюю полку. По комнате шелестнул новый смешок — едкий-преедкий. Да, подруг у меня тут хоть отбавляй — и каждая готова впиться в горло!

— Неужели! — наконец отозвалась я на слова Фортуны.

— Ага. В агентство Сони Джуэл.

В раздевалке повисла тишина. Только хип-хоп наяривал, но мы к нему так привыкли, что одна музыка означала для нас мертвую тишину.

Все жадно ждали моей реакции.

— Чудесно, поздравляю, — отчеканила я.

— Чудесно, спору нет. — Фортуна отложила карандаш для губ и взяла другую помаду. — Что самое трогательное — Питер замолвил за меня словечко!

— Ясно.

— Они ведь с Соней старые друзья. Очень, очень старые друзья. Он ей оказал не одну услугу в прошлом. Она ему многим обязана. А впрочем, ты, наверное, и сама в курсе.

Косясь на меня, она язвительно улыбалась. Но я уже не слушала. Позабыв о силиконовых прелестях Фортуны и враждебном интересе прочих дурочек, я вся сосредоточилась на только что услышанной фразе: «Она ему многим обязана». Фортуна и не подозревала, что́ именно в ее ехидной речи задело меня пуще остального. А эта фразочка меня буквально убила — и снова во мне заворочались маниакальные мысли о каком-то коварном заговоре.

К счастью, Фортуна выговорилась, излила всю свою желчь — и концерт был закончен. Меня оставили в покое. Девушки напоследок только недоуменно переглянулись: что это с Хайди? По-прежнему нездорова? Обычно так ловко огрызается, а нынче сидит овечкой…

У нашей паршивой работы есть одна очень положительная сторона. Она требует полной сосредоточенности. Забываешь про всю дрянь — про гада в желтой перчатке, который ходит за мной тенью; про то, что кто-то вздумал манипулировать моей жизнью… Для каждого посетителя ты должна на несколько минут стать центром его бытия — а конкурировать приходится с миллионом отвлечений: голые девушки танцуют на сцене, полуголые официантки снуют между столиками — и все хорошенькие, а некоторые могут даже больше соответствовать тому типу красоты, который нравится данному мужчине. Тут рассеянность влечет за собой прямые финансовые потери.

— Не угостите меня стаканчиком? — сказала я молодому мужчине, который томился за столиком в одиночестве. Каждый из трех его приятелей уже сидел при девушке, и они были заняты веселой игривой болтовней.

— Разумеется! — сказал он и вскочил, чтобы бежать к бару, где выпивка много дешевле. Но я придержала его и подозвала официантку.

— Как тебя зовут? — спросила я, одаряя его взглядом. Взгляд хорошо отрепетирован — от лица на костюм и обратно, а заканчивается он легким вскидом бровей и застенчиво-удовлетворенной полуулыбкой с долей горделивого восторга. По этому взгляду посетитель должен угадать мою радость: ура! мне достался лучший мужчина в клубе!

Он тут же заглотил наживку, и начался обычный треп. Биржевой маклер. Обручен. Да, конечно, его невеста в курсе, что он сейчас в стрип-клубе. Что ж, давай поговорим о твоей невесте. Хотела бы я знать, расскажешь ли ты ей обо мне, когда вернешься домой — пьяный и усталый. Или разговор состоится наутро, когда твоя невеста-сожительница станет выуживать из тебя правду наводящими вопросами. Но всё это я, естественно, вслух не произнесла.

Вслух я задавала очень вежливые вопросы, которые должны были свидетельствовать о моем неподдельном интересе к молодому человеку — даже с едва уловимым элементом досады, что он уже обручен и для меня недоступен.

Наутро он будет лгать своей невесте, будет всё преуменьшать и сводить к шутке. Он предаст меня. Однако сейчас, в клубе, он смотрел на меня с таким вожделением и интересом, что было яснее ясного: это специфическое соревнование я выиграла с огромным отрывом. Сейчас он целиком и полностью мой. Я видела это в его глазах. Коснись я нежно его коленки и предложи внезапно: брось невесту и беги со мной! — он бы задумался на пару секунд дольше, чем ему хотелось бы. И долго бы потом стыдился своей запинки.

Короче, добрых пять минут я услаждала его беседой, затем с невинным видом спросила, не желает ли он, чтобы я для него станцевала… для него одного. Конечно, он желал. И когда я встала, он бросил невольный торжествующий взгляд на своих приятелей: мол, глядите, чего я удостоился!

Удостоился, дружок, удостоился…

Раскрутив его на танец в отдельной кабинке, я внутренне расслабилась. Теперь я полностью контролировала ситуацию. Разумеется, настоящая Хайди отдыхала в стороне с булочкой и кофе; работала Хайди-стриптизерка — решительная, собранная, профессиональная, что-то вроде капитана баскетбольной команды, отдающего приказы своим ребятам.

По пути к кабинкам, которые находятся в глубине зала, я заметила журналиста. Он сидел у стойки бара, спиной к сцене. Несмотря на полумрак, я угадывала, что он пристально следит за мной. Хайди снова обеспокоенно подумала, почему отменилось запланированное интервью. Так же странно отменилось, как и съемки для журнала, где работу получила другая девушка. А стриптизерка тем временем прикидывала, удастся ли раскрутить молодого человека и на второй танец.

Именно тогда всё и случилось.

Или нет, вру, не во время того танца. Тот танец прошел без приключений. Почти что. Выходя из кабинки, я ощутила руку на своем локте — и резко обернулась, дернувшись всем телом. Дернулась не ко всему привычная стриптизерка, а Хайди, у которой только что были неприятности с придурком в желтой перчатке.

— Здравствуйте, Хайди.

Журналист. Увидев его вблизи, я испытала новое потрясение. Издалека, когда он сидел у бара, я заметила неблагополучное состояние его лица. Но сейчас мне было видно и то, как неумело он пытался загримировать свои синяки и ссадины. Тот еще видок, даже в жидком клубном свете! Подкрашенный монстр. Хайди подмывало дать ему совет: «Главный принцип хорошего макияжа — чем меньше, тем лучше. И наносить его надо при дневном свете». Однако стриптизерка лишь сосредоточенно пыталась скрыть свое почти брезгливое удивление.

— Не пугайтесь, — сказал он почти нежным тоном.

— Что с вами?

— А, подрался. Точнее — побили.

— О, я вам сочувствую…

— Ничего, заживет.

Глядя поверх моего плеча, он вдруг заторопился:

— Хайди, нам нужно поговорить. Может быть, позже? После закрытия клуба?

— Хорошо, — согласилась Хайди, опережая решительное «нет» стриптизерки.

Словно из-под земли рядом со мной вырос Бруно. Мужчина, для которого я танцевала в кабинке, уже дошел до своего столика и сел.

— Извините меня, — сказала я журналисту и пошла прочь. Я собиралась заняться приятелем и коллегой биржевого маклера — и на несколько минут стать центром его мира.

С приятелем биржевого маклера дело выгорело, и я повела его в заднюю комнату.

Там-то всё и случилось.

Передо мной в заднюю комнату прошла Пэрис с жирнягой. Тот был настолько пьян, что Бруно, снимая оградительную веревку и пропуская меня и очередного маклера внутрь, опасливо покосился. Пэрис, очевидно, успокоила Бруно глазами: ничего, справлюсь!

Мой маклер сел слева от жирняги, который как раз говорил Пэрис заплетающимся языком:

— Покаш-ши класссс, и полушь саасвесвенно…

Типы вроде этого пузана — самые противные среди посетителей. Они совершенно не способны увлекаться и женским чарам не подвластны — явились получить за свои деньги удовольствие, хотя патологически не способны что-либо испытывать, кроме счастья от удовлетворенной алчности — стоят на денежном пьедестале и красуются.

Пэрис, довольно непрофессионально, дала волю своему отвращению — это было заметно по скорости, с которой она заголялась. Она взяла такой темп, что мой маклер стал постреливать глазами в ее сторону; я только-только начинала игру, а Пэрис извивалась уже совершенно голышом.

— Даай, даай, крошшша, — приговаривал жирняга.

Краем глаза я видела, как его потные лапищи тянутся к телу Пэрис. Та кокетливо уворачивалась от него. Но жирняга становился всё настойчивей. Я бросила взгляд на Бруно, однако тот смотрел в сторону зала.

— Что ломасся, крошша? Это танесс на коленках или что? Ну и даай сюда, на коленки!

Пэрис улыбалась вовсю, стараясь восстановить контроль над ситуацией, а потом повернулась спиной к жирняге — чтобы меньше напрягать лицо, на которое так и просилась ненавидящая мина. Она томно поиграла с волосами, затем опустила руки и, ритмично качаясь, принялась гладить спои зад. Наклонилась вперед, оттопырив попку прямо в лицо жирняге… Усилием воли я сосредоточилась на себе, восстановила контакт глазами со своим маклером и стала кокетливо приспускать бретельку платья. Пора прибрать парня к рукам, а то он совсем забыл, с кем из девушек сюда пришел.

Итак, я заработала в полную силу. Однако слева от меня события развивались стремительно. Пьяный жирняга рванулся вперед, схватил Пэрис и усадил ее к себе на колени.

— Так-то лушше!

Пэрис, естественно, попыталась вырваться. Но жирняга держал ее крепко — зарылся головой у нее между грудями и тянул к себе. Пэрис в отчаянии стрельнула глазами на меня, потом на Бруно, который по-прежнему не смотрел в нашу сторону.

— Бруно! — тихонько окликнула я охранника.

Моему маклеру это очень не понравилось. Он нахмурился.

Теперь Пэрис стала вырываться всерьез. Она уперлась руками в плечи жирняги и ожесточенно отталкивала его. А он продолжал ее лапать.

— БРУНО!!! — крикнула я громче, чтобы перекричать музыку.

Не знаю, как это произошло. Возможно, виновата была пряжка его пояса. Или наручные часы. Не знаю. Так или иначе, за что-то Пэрис зацепилась. И когда она наконец так удачно рванулась, что высвободилась из объятий жирняги, я увидела фонтанчик крови в самом низу ее паха — где меньшее количество загара выглядит как трусики-бикини.

— О Господи! — заорал жирняга, таращась ей между ног. — О Боже!

Похоже, он мгновенно протрезвел.

Я тоже всё поняла.

Сама Пэрис, разгоряченная схваткой, поняла это на полсекунды позже нас, когда боль прошла весь путь от паха к голове. Именно в этот момент закончилась мелодия, и диджей сделал обычную паузу перед аплодисментами. Страшный крик Пэрис угодил как раз в кратчайшую паузу между концом песни и аплодисментами — которые на этот раз вообще не прозвучали.

Первый крик Пэрис, когда боль от вырванного из клитора кольца достигла ее сознания, был высокий и пронзительный — как в фильме «ужасов». И как в фильме «ужасов», он разорвал момент тишины. Второй крик был больше похож на протяжный вой зверя, на лапе которого сомкнулся капкан. Пэрис зажала руками низ паха — как футболисты перед пенальти. Теперь кровь лилась по ее пальцам, много крови. Я никогда не думала, что человек способен бледнеть так быстро и так сильно. Пэрис стояла белая как мел — словно она уже потеряла половину своей крови. Она была как свежеизгнанная из рая Ева, у которой первая в истории человечества менструация. Еще неопытная Ева, считающая, что это дьявол хочет выпустить из нее всю кровь.

О, как же она выла…

Мой маклер давно вскочил на ноги и смотрел на Пэрис круглыми от ужаса глазами. Диджей, сообразительный малый, врубил музыку. Бруно был уже возле жирняги и молотил его кулаками — по голове, по плечам, куда попало. Тот пытался отбиваться, но на подмогу мчался еще один охранник. Пэрис, ни на кого не обращая внимания, хромала к выходу.

Я развернулась и пошла прочь из задней комнаты. Мимо меня пробежали Терри и Карл. У выхода столпились любопытствующие посетители. Я растолкала их локтями и вышла в зал. Там меня чуть не сбила с ног Сэнди. Она на секунду забежала в заднюю комнату, однако Терри рявкнул: «Вызови «скорую», дура!» — и «мамочка» помчалась звонить из его кабинета. Кто-то предложил свой сотовый.

Переполох коснулся в основном столиков возле задней комнаты. Тут все были на ногах и тянули головы, стараясь понять, что произошло и кого зарезали.

Но дальше в зале вечер продолжался почти как ни в чем не бывало.

Там я буквально набежала на стоящего в проходе журналиста.

Среди этого бедлама он был удивительно спокоен и сосредоточен. К его жуткому нынешнему виду я уже немного привыкла. Он осторожно взял меня за запястья, заглянул в глаза и сказал решительным тоном: «Итак, Хайди…»

 

Глава двадцать четвертая

— Здравствуйте. Это автоответчик Грэхема Стивенсона. Меня или нет, или я говорю по другому телефону. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после гудка, и я обязательно перезвоню.

Я кошусь на часы. Восемь утра. Конечно, глупо ожидать, что Грэхем уже на рабочем месте. Однако он редактор воскресного приложения, а весь этот безумный мирок вечеринок со звездами, выпапараццивания пикантных фото и сплетен о знаменитостях, а также экстренных репортажей о том, что сегодня модно есть, пить и носить, — этот мирок не знает отдыха и передышки. Только успевай за ним поспевать! Стало быть, у меня есть серьезные шансы застать Грэхема на рабочем месте ни свет ни заря.

Я снова кошусь на часы. На них как было восемь утра, так и осталось. Думаю, Грэхем появится в редакции не позже чем через час.

И как я буду коротать эти шестьдесят минут?

Разумеется, за безмолвным созерцанием самого прекрасного в мире существа, которое спит на кровати снятого мной отельного номера…

Она меня чуть с ног не сбила.

— Итак, Хайди… — сказал я, пристально глядя на нее.

На бедняжке лица не было — она только что выбежала из задней комнаты, где произошло что-то непонятное. Невзирая на бледность, Хайди сияла великолепием — в синем вечернем платье в обтяжку. А ее рыцарь — в вонючем истрепанном костюмчике и с разбитой рожей…

Судя по тому, что в заднюю комнату бросился весь кулакастый персонал клуба, там разбушевался пьяный посетитель. Мне было плевать, что за причина переполоха, зато произошел он мне на руку. Всем не до меня, и никто не помешает моему общению с Хайди. В голове я быстро сочинял эпохальную речь типа мартин-лютер-кинговской «У меня есть мечта». Несколькими короткими ласковыми фразами надо убедить Хайди, что я ее друг и у меня есть мечта — давай вместе смоемся… Это будет первым шагом ее раскрутки на рассказ о том, как она прыгала в постели с Питером Бенстидом.

Однако до коротких ласковых фраз дело не дошло. Хайди мягко, но непреклонно высвободилась и решительно зашагала прочь — к раздевалке.

Я быстро проверил, где охранники. По-прежнему заняты скандалом.

— Хайди, погодите, нам надо поговорить!

Она не замедлила шаг. Я побежал за ней, легко коснулся ее локтя.

Она отдернула руку.

— Оставьте меня, пожалуйста, в покое.

Она быстро лавировала межу столиками, посетителями, танцовщицами и официантками. Я бежал за ней как на веревочке. Дверь раздевалки ближе и ближе.

— А как же ваша история! — сказал я ей в спину.

Хайди остановилась и поглядела мне прямо в глаза.

— Вы имеете в виду вашу статью обо мне? Мне говорили, что она отменена. Но я в эти сказки не верю. На самом деле вы лично ничего не отменяли. Так?

— Ну, — отозвался я, искренне удивленный. — Ничего я не отменял. О чем вы говорите?

Тут Хайди процедила куда-то в пространство перед собой: «Сволочь!!!»

Развернулась и пошла к раздевалке.

Я в два прыжка догнал ее.

— Сволочь? Почему же я сволочь?

Она остановилась.

— Не вы. Он.

— Кто?

— Питер.

Она сделала новый шаг прочь. Но тут уже я решительно заступил ей дорогу.

— Погодите, именно о Питере я и хотел с вами поговорить.

— А он-то вам зачем?

— Хайди, да не рвитесь вы от меня. Дайте все толком объяснить. Речь идет не о той статье для журнала. Я хочу написать другую историю. Про вас и Питера.

Хайди ошарашенно замерла.

— О нет! — сказала она. — Нет, нет и нет! Еще не время. И я еще не…

Тут она осеклась.

— Нет, самое время! — воскликнул я. — Именно сейчас. Потому что, к моему величайшему сожалению, история вот-вот станет публичным достоянием. И я бессилен это остановить. Поэтому вы должны пойти со мной. Я тут… я тут для того, чтобы защищать вас.

В глазах Хайди стояли слезы. Очень похоже, что я победил. Однако на душе у меня было тошно, тошно…

— Ладно, — сказала она. — Раз вы говорите сейчас — значит сейчас. Хорошо, я согласна.

Дальше все было делом техники. Через несколько минут мы встретились у заднего выхода. Я набросил ей на плечи свой пиджак — было уже прохладно. Сам я при этом мотал головой по сторонам — почти на полном серьезе ожидая увидеть Терри и его костоломов, которые с дубинками и зажженными факелами выбегают в ночь — искать беглянку.

Когда мы отошли от клуба на приличное расстояние, я спросил:

— Вы где живете?

Теперь я искал глазами такси.

Цель номер один достигнута. Хайди со мной. Но разговорится ли она о своем романе? Вот вопрос.

И тут жизнь опять похерила все мои планы. Однако на этот раз самым приятнейшим образом.

— Нет, домой я не могу, — вдруг сказала Хайди, останавливаясь и болезненно кривя лицо. — Домой нельзя.

Я удивленно уставился на нее.

— Хотите где-нибудь посидеть и выпить? Я знаю пару симпатичных мест в округе…

— Нет-нет, мне просто нельзя домой, — сказала Хайди, плотнее кутаясь в мой пиджак и пристукивая, словно от холода, своими голенькими ножками в туфлях на высоком каблуке. — Там небезопасно. Отвезите меня куда-нибудь.

Меня не нужно было просить дважды. В пределах следующей минуты я остановил такси, позвонил в отдел информации, узнал все про их излюбленный отель, дал соответствующие указания водителю — и машина покатила вперед, к цели номер два. Таксист покашивался на странную пассажирку: с побитым приятелем, со спортивной сумкой на коленях — и в дорогом вечернем платье, поверх которого накинут мужской пиджак. Хайди сидела молча, с побитым видом печально глядя в окно — как впервые разлученная с родителями первоклассница.

Таксист молчал, молчали и мы. Никаких звуков, кроме шума двигателя. Только пестро освещенные центральные улицы за окном. Я сидел в своем углу почти не шевелясь, стараясь выглядеть предельно неопасным. Я лихорадочно соображал, что бы мне такое сказать… и при этом не нарушить чары. Ибо я был внутренне готов к тому, что в любой момент Хайди встрепенется, опомнится и скажет: «Стоп! Вы, собственно, кто такой? И куда меня везете? И что я вообще тут делаю?» Все произошло так быстро и так просто, что мне просто не верилось — как говорится, не с моим счастьем!

Мы проезжали мимо Музея мадам Тюссо, и я шарил по закромам памяти в поисках какого-нибудь подходящего анекдота. Однако на тему восковых фигур ничего не нашлось. Поэтому в итоге я брякнул:

— А ловко мы сублимировались из клуба!

Хайди, будто вскинувшись от сна, смотрела на меня непонимающими глазами.

— Сублимировались — это в смысле удрали. Сублимация. Помните?

— Не понимаю. Вы о чем?

— Ну, я хотел употребить ваше любимое слово. Оно и в химии, и в психологии… У Фрейда, как вы знаете… На сайте «Меховой шубки» сказано, что «сублимация» — ваше любимое слово. Я тоже его очень люблю.

— Первый раз слышу, — сказала Хайди и опять отвернулась к окну. — И что за глупость — «любимое слово»? К тому же «сублимация» ни при каких обстоятельствах не могла бы стать моим любимым словом!

— Ясно… — пробормотал я, чувствуя себя полным идиотом.

Мы проезжали по Бейкер-стрит, и я суетливо искал и не находил в голове анекдот, который можно было привязать к Бейкер-стрит. «Заходит однажды Шерлок Холмс в бордель…» Нет, не пойдет. В следующий раз, когда я открою рот, тема разговора должна быть самая невинная — светский треп без единого подводного камушка. Что-нибудь про погоду, или о проделках соседских котов, или как чистить туфли из многоцветной кожи… сойдет любая глупость. Однако темы типа конфликта на Ближнем Востоке, педофилии и таблоидных сенсух про джентльменов среднего возраста, хозяев ночных клубов, которым не слабо окучить подружку пять раз за ночь… эти темы — запретные.

— А правда, что ваша любимая песня «Всегда думаю о тебе» группы «Пет шоп бойс»?

— Нет. «Облака на луне» группы «Ра бэнд».

Она сбросила туфли и подтянула под себя ноги. Компактный прелестный клубочек на заднем сиденье такси.

— А я, похоже, вообще этой песни не слышал…

— Да ну! Я ее обожаю. Там про то, как женщина звонит своему любимому за тридевять галактик — он где-то с кем-то воюет в далеком космосе. Она может звонить ему только раз в год, ведь он чудовищно далеко. Во время короткого разговора ей хочется высказать всю свою тоску по любимому — и при этом не сорваться на плач. Там чувствуются еще ее смятение и тревога: а вдруг у него появилась другая женщина — скажем, из боевых товарищей? Она и в себе не до конца уверена: справится ли она с бесконечной разлукой, устоит ли перед обилием возможностей — ведь ей так одиноко, да и детей без мужчины воспитывать мучительно трудно. И хотя к концу песни совершенно ясно, что она безумно его любит, невольно думаешь: м-да, похоже, этой любви не выжить. Быть может, это их последний разговор… Вы улавливаете, как там все сложно? Жутко печальная песня! Понимаешь: любви не всё подвластно, и есть такие высокие стены, через которые даже она не перескочит. Всегда плачу, когда слушаю.

Казалось, она и сейчас вот-вот расплачется. Но нет, удержалась. Мне дьявольски хотелось взять ее на руки — компактный прелестный клубочек — и успокоить, убаюкать, заверить, что все будет прекрасно и нет в мире таких высоких стен… Вместо этого я залепил какую-то херню:

— Интересно. Продается во всех приличных магазинах, да?

Она ничего не ответила — еще во власти печальных слов той печальной песни. Я добавил, чтоб вернуть ее в реальный мир:

— А данс-мюзик вы любите?

— Не очень. Или даже вообще не люблю. Все эти монотонно бьющие по мозгам «бофф-бофф-бофф», типичные для рэйва…

— О, какое облегчение!

— Простите?

— Ничего, это я так… А кто ваш любимый актер?

Она рассмеялась. И я почувствовал, что лед немного растоплен. Совсем чуть-чуть.

— А что говорит по этому поводу клубный сайт?

Теперь уже рассмеялся я.

— Пол Ньюмен — из-за глаз.

— Ну, думаю, с глазами — это Роберт Редфорд!

— Вообще-то глаза у обоих.

— Нет, я и Полу Ньюману, и Роберту Редфорду предпочла бы Жан-Клода Ван Дамма.

— Вот вам и раз! — сказал я. — Что ж такое — ваши данные перепутали с данными другой девушки?

— Сомневаюсь. Думаю, они просто сочинили — для впечатления. И я в принципе не против — отчего бы и не приукрасить? Люди хотят видеть в нас девушек из своих снов, поэтому не грех немножко соврать.

Я вдруг подумал: а может, она крепко выпивши? Это многое объяснило бы!

— Извините, напомните мне свое имя. — Хайди как-то по-особенному откинула прядку волос со лба. У нее всё особенное — каждый жест, каждое движение. Вся она уникальна — как снежинка. Я млею и дурею в ее присутствии.

— Меня зовут… э-э… Гриэл. Гриэл Шарки.

— А, значит, я все-таки правильно запомнила! Я извиняюсь, Гриэл, что меня тогда вырвало на вас. Просто я наглоталась грязной речной воды.

— Речной воды? Как вас угораздило?

— На работе. В качестве модели. Упала с «Си Ду».

— «Си Ду»? Это такой мотоцикл для о-о-очень больших луж?

Хайди опять рассмеялась.

— Он самый.

Мимо пронеслась карета «скорой помощи» с включенной сиреной, и я невольно вспомнил о происшествии в «Меховой шубке».

— А что, собственно, случилось в клубе? Отчего такой переполох?

Хайди коротко рассказала, что произошло. Да так живописно, что у меня в решающий момент рассказа в мошонке неприятно засвербело — как будто мне кольцо из члена вырвали.

— М-да, жуть жуткая, — сказал я. Хотя, скажу по секрету, я не слишком огорчился по поводу несчастья с Пэрис — ведь именно оно дало мне возможность безнаказанно умыкнуть Хайди.

— Да, жуть жуткая, — согласилась Хайди. — Надеюсь, у нее всё будет в порядке. Не могу сказать, что Пэрис мне нравится, но такого приключения и худшему врагу не пожелаешь!

— А что случилось до того? Почему вы боитесь возвращаться домой?

— А!.. — Хайди нахмурилась и закусила губу. В этот момент я готов был умереть за нее. — Кто-то меня преследует. Побывал тайком в моей квартире. А сегодня напал на меня.

У меня дух перехватило от ярости.

— Боже, с вами всё в порядке? Я понимаю, какое потрясение вы пережили! Вот почему вы сегодня такая… нервная! И не хотите ехать домой.

— Да, я знаю, я сегодня ужасная. Извините.

Хайди устало потерла виски — словно у нее нестерпимая мигрень.

— Я как выжатый лимон, — сказала она. — Дикий какой-то день!.. Словом, домой я не могу. И податься мне некуда — не у кого переночевать. Простите, что я доставляю вам столько хлопот.

Я лихорадочно соображал — как футболист с мячом на поле в тяжелой ситуации. Итак, Хайди, ошалевшая от неприятных событий, воспринимает меня как своего спасителя. Идеальный вариант. Чего я и добивался. И теперь ей кажется, что я везу ее в надежное убежище. Я ведь и сам сказал ей в клубе: «Я здесь, чтобы защищать вас». Но очень скоро она опомнится и станет задавать едкие вопросы типа: «Защитить — от чего или от кого?», «Куда именно мы едем?» И ответ: «В отель, где я всю ночь буду выспрашивать интимные подробности вашей связи с Питером Бенстидом» — этот ответ мгновенно низведет меня в ее глазах из спасителя на белом коне в бесстыжего сукина сына. Поэтому необходимо срочно завоевать ее полное доверие — или моим планам крышка.

— Нет, Хайди, для меня это не хлопоты. Дело в том… — Я решительно не знал, как закончить фразу и под каким соусом подать совершенно несъедобное блюдо, которое нужно скормить этой чудесной, неповторимой девушке… И тут меня выручил — вы не поверите! — тот самый игги-попистый придурок, с которого началась моя охота на Питера Бенстида.

— У него на руке была желтая хозяйственная перчатка! — вдруг сказала Хайди, перебивая меня. — Одна перчатка. Грязная-прегрязная.

Я застыл с раскрытым ртом. Мать-перемать, да это же мой Уродец. Дерьмо Собачье!.. Спасибо тебе, вовремя ты выскочил в разговоре!

— О Господи! Да я же его знаю!

При этом я сотворил на своей синякастой роже сложносоставную мину: шесть частей сочувствия, три части ужаса и одна часть — как у пожарного, который выносит ребенка из горящего дома.

— Вы его… знаете?!

На лице Хайди и ярость, и страх.

— Нет-нет, знаю — не то слово. Я просто… видел его. Собственно, именно из-за него я бросился вас выручать…

Хайди отнюдь не успокоилась. Впервые после клуба на ее лице были внятные эмоции. И страх доминировал.

— Или вы сейчас же все объясните, или я попрошу таксиста остановить машину!

И она уже потянулась вперед, к водителю. При этом мой пиджак разошелся, и в глубоком вырезе платья я увидел почти всю ее правую грудь — ошеломляюще близко. Я на секундочку немного ошалел.

— Нет-нет, я все объясню! — торопливо сказал я, приходя в себя. — Итак, он совсем еще молодой человек, примерно вашего роста. Очень тощий. Зовут Саймон, и в общении он такой же чудной, как и его вид. Возможно, он даже слегка… очень сильно чокнутый. Вряд ли он по-настоящему опасен, хотя… хотя кто его знает. Именно поэтому я пришел за вами. Хотел убедиться, что вы в безопасности.

Хайди смотрела на меня по-прежнему недоверчиво.

— Дело в том, — продолжал я, — что Саймон без задних ног влюблен в Эмили Бенстид. До полного одурения. Он носит желтую хозяйственную перчатку, потому что занят очисткой от жвачки всех висящих в подземке плакатов с Эмили.

— О, жвачка!.. — простонала Хайди.

— Да. Он мнит себя ее заступником. И он знает о… — на середине фразы меня прошиб холодный пот: я внезапно понял, что я, собственно говоря, не имею железного подтверждения этому факту, — этот чудила знает о вашем романе с Питером Бенстидом.

— Боже! — воскликнула Хайди и замолчала. Считать ли это железным подтверждением?

— Как видите, ситуация сложная… И в газетах неизбежно появится рассказ о ваших отношениях с Питером Бенстидом.

— Значит, вам поручено написать об этом? — спросила Хайди на удивление равнодушным тоном. Из чего я заключил, что после такого тяжелого дня у нее просто не осталось сил на возмущение.

— Ну…

— Я не ожидала, что всё произойдет вот так. Я полагала — он предупредит меня заранее.

— Я не уверен, что он…

— А ваша статья про клуб, — перебила меня Хайди, — та, в связи с которой вы хотели взять у меня интервью, — в журнале вам сказали, что она отменяется, да?

— Верно.

— И вместо этого поручили писать… на новую тему? Как бы в качестве утешительного приза?

— Нет, всё иначе. Новая статья не для журнала, а для воскресного приложения газеты. Хайди, я…

— Он целенаправленно саботировал мою работу в качестве модели! — выпалила Хайди, мрачно глядя мимо меня. — Он с самого начала не хотел, чтобы я стала моделью. Пытался отговорить. Даже прикатил на «ягуаре» к редакции журнала, где у меня был кастинг. О, теперь всё встало на свои места, теперь мне всё понятно! И про вашу статью в журнале мне было сказано — вы сами отказались от этой идеи. Не редакция отказалась — вы сами! Ложь. А Соня наплела мне, что журнал решил снимать в рубрике «Дебюпташки» не меня, а другую девушку. На самом деле она соврала Элен, что я заболела — и якобы надолго. И журнал был вынужден снимать не меня, а другую девушку. Мне теперь известно, что Соня — должница Питера Бенстида. С давних-предавних времен. Может, бывшая любовница, которой он помог поставить на ноги собственное модельное агентство… Я воображала, что идет честная игра, в которой я терплю поражение за поражением — по собственной вине. А на самом деле это Питер дергал за веревочки и систематически гадил мне!

— Почему он так поступал? — осторожно осведомился я.

— Не хотел, чтоб я стала моделью.

— Почему?

Хайди саркастически хмыкнула.

— Будто не понимаете! Он не желает, чтобы я развивалась, шла вперед! Все хотят удержать меня на месте. Была у вас когда-нибудь мечта?

— Конечно.

— Значит, вы знаете, как поступают люди в этом случае. Они вам мешают изо всех сил. Они высмеивают вашу мечту. Они считают ее несбыточной блажью. Потому, возможно, что их собственные мечты не осуществились — и они теперь воображают, что любые мечты — чушь собачья. Или даже хуже — у них никогда не было заветной мечты. И они хотят, чтобы другие были такими же плоскими, как они!

Наступило молчание. Я продумывал услышанное. Самый главный вывод: если прежде я боялся, что у Хайди нет повода заложить Бенстида прессе, то теперь я могу быть спокоен на этот счет. Рядом со мной сидела девушка, готовая выйти на тропу войны — горящая желанием выйти на тропу войны! Значит, выложит самые интимные подробности.

Я получил еще одно подтверждение, что события развиваются по благоприятному сценарию, и позволил себе немного расслабиться. У этой сумбурной истории таки может быть хеппи-энд: я расплачусь с долгами, прославлюсь как журналист, и мы с Хайди счастливыми козликами будем скакать на зеленой лужайке — в одной руке у меня рука Хайди, в другой — стакан водки с тоником (только один, для пущей бодрости).

Тут Хайди нарушила ход моих сладостных мыслей:

— Итак, мы едем в отель, да?

У нее был сонный, равнодушный голос.

— Да. Лучше ничего не придумать. Из-за Уродца… я имею в виду Саймона. В отеле вы будете в безопасности. Ведь если… если об истории проведают другие газеты, журналисты набросятся на вас как волки на зайца — затравят, мерзавцы! Поэтому я уполномочен обеспечить ваш покой, и поэтому вам лучше всего переждать всю ситуацию в отеле — день или два…

— А жвачку с моих портретов вы будете счищать? — спросила Хайди.

Я метнул на нее быстрый взгляд. Глаза у нее были закрыты. И я не мог понять, шутит она или нет. Похоже, вот-вот заснет — или уже заснула. Мне хотелось сказать: будет нужда, я и, жвачку с твоих портретов буду счищать. Для тебя — что угодно!

Вместо этого рыцарь без страха и упрека потряс даму своего сердца за плечо и спросил:

— А есть у вас деньги — за такси заплатить?

 

Глава двадцать пятая

Разломанный триптих и порванные холсты валялись у стены. Душераздирающее зрелище.

С ненавистью глядя на Джил, я сказал:

— Это ты натворила! Ты во всём виновата!

Джил стала медленно пятиться к выходу.

— Всё твоих рук дело! — повторил я, но уже вяло. Внезапный прилив одуряющей ярости мгновенно прошел. Теперь я как бы вознесся на такую высоту гнева, где царит не жар, а холод. Тут я был выше своей новообретенной ненависти к Джил. И совершенно хладнокровно продумывал практические способы остановить эту тварь.

— Погоди секунду, Саймон, — юлила она. — Клянусь Богом, я и не прикасалась к твоим картинам!

Однако на ее лице уже не было обычной нестерпимой высокомерной усмешки. Только растерянность и страх. В комнате вдруг опять повисла тишина. Капли крови с моей побывавшей в собачьей пасти руки громко шмякались на пол — бух-чпок, бух-чпок!

Я сделал шаг вперед и влево. Джил боязливо отступила назад и вправо. За ее спиной была открытая дверь моей студии. И кусок лестничного мира. В руке Джил сжимала цилиндрик с духами.

Лишь теперь я наконец разглядел, что это вовсе не склянка, а пузатый такой баллончик.

Она сжимала его так сильно, что пальцы на косточках побелели.

Левую руку, ладошкой вперед, она протягивала в мою сторону — успокаивающий жест опытной дрессировщицы. С ее руками происходило то же, что и с моими. Они занимались разным делом, и левая вступала в яростный конфликт с правой. Одна рука, с баллончиком, уже воевала со мной, другая цеплялась за возможность мира.

На плече у Джил висела сумка с сотовым — и ей небось свербело воспользоваться им, но она догадывалась, что будет тут же наказана за такой агрессивный акт.

Я был взведен как курок — и при малейшей неосторожности с ее стороны мог пойти вразнос. И я отлично понимал ход ее мыслей, потому что, отныне внутренне холодный, весь настроился на восприятие ситуации ее глазами.

— Саймон, — сказала она примирительно, — не стоит перевозбуждаться, ладно? Давай не будем перевозбуждаться, золотой мой!

Я вновь сделал шаг вперед и влево. Она подалась назад и вправо — еще больше освобождая мне дорогу к двери. Не понимает, дура, что мышеловка сейчас захлопнется.

«Перевозбуждаться»? Да за кого она меня принимает? Это детишки перевозбуждаются — в ожидании Санта Клауса или перед походом в парк аттракционов. Я всегда спокоен. Как памятник. И, совершенно спокойный, я сделал еще шаг вперед и влево. Джил, соответственно, подалась назад и вправо. В шумно дышащей тишине капала кровь. Бух-чпок. Бух-чпок. С руки на пол, с руки на пол.

— Джил, я не перевозбужден. Чем говорить глупости, лучше послушай вот это.

Я протянул руку к стереосистеме и нажал кнопку «воспроизведение». Внутри была кассета из диктофона. Начиналось с неясных звуков в кухне. Потом отчетливо прозвучал голос Джил. Она представляется человеку по имени Роджер.

Наблюдая за ее реакцией на то, что выдавали колонки, я сделал еще шаг вперед и влево — и получил ответное движение назад и вправо. Теперь я стоял к двери почти спиной. А Джил, суетливо вспоминая тот разговор, лихорадочно соображала, какую линию поведения и защиты ей лучше выбрать.

— Это всё замечательно, Роджер, — говорила диктофонная Джил. — Но всплыло кое-что новое. Да, да, я как раз тут… — Пауза, затем смех. — Да нет, в данный момент он не опаснее, чем обычно. Уверяет меня, что продолжает принимать лекарства, но я почти убеждена — врет, давно прекратил.

— Мне больше не нужны лекарства, — сказал я и сделал еще шаг вперед и влево. Джил отреагировала соответственно.

— Нет, Саймон, тебе без лекарств никак нельзя!

А диктофонная Джил тем временем говорила:

— …только первое. А второе — он вдруг стал малевать странные картины. Совсем не в своем обычном стиле… Ну, как вам описать… Какие-то огромные пятна красного и желтого, ничего даже отдаленно внятного. Бездарная пачкотня. А от меня картины прячет — прикрывает холсты бумагой…

Джил невольно поежилась от своей диктофонной жестокости. И меня опять пронзило острое чувство обиды — даром что я слушал эту пленку в бог знает который раз. Не придуман бальзам моим ранам. Но боль была платой за дерзание. И, невинно распятый, я кровоточил — бух-чпок, бух-чпок, с руки на пол, с руки на пол…

— Я не хотела тебя оби… — поспешно прокомментировала живая Джил. Однако подавилась собственной ложью и не договорила фразы.

Я хранил суровое молчание.

— Нет, я в его квартире, — говорила диктофонная Джил, — ах нет, извиняюсь, он величает ее «студией». Я в его «студии». Точнее, в кухне. А он ходит-бродит в гостиной. Поверьте, Роджер, он сильно изменился. Он… нет, нет, вы не угадали. Совсем даже наоборот. Он стал тише, спокойней и собранней. Нет, на позитивные перемены не похоже. Скорее что-то вроде затишья перед страшной бурей. Как ни жаль, по-моему, ему надо как можно скорее в Хомертон — лечиться дальше и более серьезно… Нет-нет, никаких симптомов, никаких конкретных выходок. Просто я нутром чувствую, что он на грани. Какие вам нужны доказательства? Когда будут доказательства, будет уже поздно! Если вы спросите меня как специалиста, представляет ли он угрозу для самого себя и для других, я отвечу решительным «нет». И добавлю: пока что. Но он станет такой угрозой — непременно станет! — если мы немедленно не определим его в…

— Я не поеду в больницу! Ни за что! — заявил я с такой решимостью в голосе, что сам себе понравился.

Живая Джил, прежде раскрасневшаяся от жары и духоты, теперь была смертельно бледна.

— Саймон, — сказала она, — я хочу, чтобы ты четко знал — я не предлагаю тебя оставить в больнице. Пусть тебя просто подлечат. Мы все за то, чтобы ты жил здесь, на свободе. И искренне радовались твоим успехам в деле выздоровления. Но ведь ты подписал договор. Ты помнишь о договоре?

Еще бы мне не помнить! Его подписание завершилось «грандиозной вечеринкой» с распитием диетической «кока-колы». Когда я скрепил своей подписью документ под названием «Контракт о выздоровлении», толпа из трех присутствующих устроила овацию, бурную и долгую — секунд на пять.

Я, нижеподписавшийся (1), согласен продолжать участие в программе и развивать успех, уже достигнутый с помощью и при участии нижеподписавшихся (2), с конечной целью полностью избавиться от болезни и достичь устойчивого хорошего здоровья.

Но я уже давно удрейфовал прочь от того проклятого места. Я уже не их. Эмили помогла мне спастись. Джил хочет отвлечь меня от моей Миссии каким-то жалким клочком бумаги, который я, под воздействием медикаментов, подписал. У нее нет иных аргументов, кроме одной нелепой бумажонки.

В соответствии с вышесказанным, я, нижеподписавшийся (1), обязуюсь принимать в должном количестве любые лекарственные препараты в согласии с рекомендациями нижеподписавшихся (2).

— Мы хотим тебе только добра, — твердила Джил сквозь слезы. — Только добра! Дай нам помочь тебе!

Я также не возражаю против регулярных контрольных посещений нижеподписавшихся (2), а также периодического вызова на собеседование для удостоверения того, что пункты данного договора мной выполняются.

Глупейший контракт — что-то вроде письменного договора между родителями и нашкодившим подростком, что он больше «никогда-никогда».

— Роджер, — говорила диктофонная Джил, — опасность крайне велика. Достаточно вспомнить, с чего началась его одиссея по психушкам — он ослепил одноклассника отверткой!

Джил рядом со мной часто-часто моргала — словно ей теперь стыдно своих слов. Я с удовольствием освежил в памяти все сладкие подробности того, как я, первый трус во всей округе, всаживал отвертку в рожу вожака моих мучителей. Когда приехала полиция, моя вечно пьяная родительница сказала нараспев: «Я горжусь тобой, Саймон! Ты мамин маленький герой!» Разумеется, не стоило ей говорить такие слова. А за то, что она потом плела следователю и психиатрам, мамаше и вовсе язык следовало вырвать!

— Все это не значит, — продолжала диктофонная Джил, — что на парне можно поставить крест — мол, случайная неудача среди многих наших побед. Вполне вероятно, что ему нужна небольшая поддержка, его надо лишь подтолкнуть в правильном направлении — и выздоровление придет само собой. Но я совершенно уверена — если сейчас мы ничего не предпримем, он покатится вниз. И всё кончится весьма печально. Умоляю вас, Роджер, давайте займемся всерьез…

— Ну, ты слышал? — с торжеством сказала Джил. — Разве так говорят враги? Мы с тобой товарищи, пойми. Я забочусь о твоем благе и здоровье. Все мы заботимся о твоем благе и здоровье. Когда ты подписывал договор… ты сам тогда хотел выздороветь и стать другим. Давай мы будем помогать тебе, а ты не будешь мешать нам помогать тебе…

Я ее не слушал. Я был весь сосредоточен на том, что теперь она не загораживает мне дорогу к выходу. Нужно лишь оттеснить ее подальше от двери из квартиры.

Я стал медленно наступать на Джил. Она подняла в мою сторону баллончик. Перец там у нее или еще что?

— Ты явилась меня забрать, — процедил я. — Ты хочешь упрятать меня в больницу. Ты одна из них. Ты работаешь на них.

Тем временем диктофонная Джил продолжала:

— Ах ты Боже мой! Что значит «нуждается в постоянном наблюдении»? А я чем, по-вашему, занималась, регулярно посещая Саймона? Я прошу отреагировать на мои выводы — результат как раз того постоянного наблюдения, о котором вы говорите. Сколько же еще тянуть? Я готова всё обосновать и представить в письменном виде…

— Я приехала не для того, чтобы забрать тебя в больницу, — упрямо повторила реальная Джил. — Но я надеюсь, что ты поедешь вместе со мной. Добровольно. Мне кажется, что ты нездоров, Саймон. И даже тот факт, что ты записал этот разговор, говорит о сомнительности твоего душевного состояния. Равно как и то, что ты уничтожил собственные работы. И потом… что за разговоры о «них»? Никто тебя, Саймон, не преследует. Никто не плетет против тебя заговоры… Саймон, успокойся ради Бога.

Капля пота текла по ее лбу — от волос к правой брови.

— …по-вашему, мы должны ограничиться дальнейшим наблюдением? Ладно, Роджер, вы босс. Но потом, когда этот парнишка натворит бед, не прибегайте ко мне с укорами, что мы его зевнули…

Читая в ее голове как в открытой книге, я знал, что она сейчас предпримет. Поэтому первым бросился к двери и ударом ладони захлопнул ее. Американский автоматический замок щелкнул — и надежно отрезал нас от остального мира.

Левая рука Джил метнулась к сумочке — за сотовым. В правой руке она по-прежнему сжимала баллончик, не решаясь пустить его в ход. Я готовился к тому, что она попробует нажать сигнал тревога на сотовом. Прыгнул обратно, схватил сумочку, потянул ее на себя и сорвал с плеча Джил. Однако та вцепилась в ремень и не отпускала. Мы закружились по студии в странном танце, словно бульдог, который рвется с поводка, и его хозяин.

— Саймон!!! — истошно вопила Джил в животном ужасе.

Я ослабил натяжение, затем неожиданно рванул сумочку на себя. Джил полетела на пол — и выпустила ремень из рук. Я едва устоял на ногах — и выронил сумочку. Та шмякнулась на пол, выплюнув из себя массу мелочей: всякие тюбики, коробочки, пачку сигарет. Сотовый остался внутри.

— …Ладно, Роджер. Договорились. До скорого.

Запись закончилась. Смертный приговор Джил прозвучал.

Джил барахталась среди обломков триптиха, как пьяный попрошайка. Она тяжело дышала, испуганно тараща глаза, и уже сорвала колпачок с баллончика. Теперь сто процентов брызнет мне в глаза, если я близко подойду. Это штуковина, которую дают людям типа Джил, чтобы они могли защититься от людей типа меня. И теперь брызгалка была ее последней надеждой в отрезанной от мира студии — в доме, где соседям на все наплевать. Кричи, не кричи — никто не явится.

Чтобы подняться, Джил нужно было опереться на обе руки. Я воспользовался этим моментом, схватил с этажерки словарь (формально всё еще собственность одного из магазинов в центре Лондона), подскочил к Джил, размахнулся и шандарахнул ее по роже толстенным томом, полным всяких лживых слов и понятий. Она рухнула на пол.

Я быстро отскочил, пока она не пришла в себя и не воспользовалась баллончиком. Затем выудил ключи из заднего кармана своих джинсов и запер входную дверь. Ловушка захлопнулась окончательно.

После этого я пошел на кухню и поставил на плиту чайник.

Джил уже не пыталась подняться с пола. Сидела и следила за мной глазами. Наверное, пыталась понять ход моих мыслей. Он «нездоров». Он «перевозбужден». Он «опасный тип». И ему нужно срочно в Хомертон для прочистки мозгов. Но что происходит в голове нездоровых, перевозбужденных, опасных типов? Загадка! Зачем им нужен чайник с кипятком? Просто чаёк заварить? Или еще зачем-то?

В кухне я выдернул штепсель тостера из розетки и с тостером в руке вернулся в студию. Джил была практически в том же положении — сидела на полу, тяжело отдуваясь и приходя в себя. Из ее носа текла струйка крови.

Тостер в моей руке был не простой, а «Морфи Ричардс», знаменитый особыми толстыми стенками, которые снаружи всегда холодные. Я поднял его над головой — целясь в Джил. Та левой рукой стремительно прикрыла лицо, а правую, с баллончиком, выкинула в мою сторону. Ш-ш-ш-ш-ш — патетически зашипела брызгалка. Ее дальнобойность оказалась выше, чем я предполагал, но все равно ни капля дряни на меня не попала. Облачко аэрозоли быстро рассеялось. Джил завизжала от злости. Теперь я знал минимально допустимое расстояние и без опаски сделал два шага вперед.

Джил по-прежнему сжимала в правой руке глупый баллончик, а левую руку держала над собой, прикрываясь от грядущего холоднобокого «Морфи Ричардса». Я отвел тостер вправо — правая рука Джил последовала за ним, как зенитка за бомбардировщиком. Или как лапа игривого котенка, который норовит поймать солнечный зайчик. Я поднял тостер вверх — и Джилина рука пошла за ним. Я тостер — вбок. И Джилина рука вбок. Тостер и ее рука были словно привязаны друг к другу. Или участвовали в синхронном танце.

Я сделал вид, что швыряю «Морфи Ричардса», а Джил всем телом рванулась уклониться от удара. При этом она закрыла глаза, и ее левая рука вслепую металась, чтобы отразить летящий в голову тостер. Да, бабы — специалисты в области самозащиты! Самый эффективный прием в их арсенале — закрыть глаза, когда грядет опасность.

Удара не последовало. Джил открыла глаза и тут же заканючила:

— Саймон, бога ради, остановись! Что бы с тобой ни приключилось, все твои неприятности можно разгрести. Саймон, мы всё уладим. Только не причиняй мне вреда. Ты мне дорог, и твоя судьба мне не безразлична. Я не знаю, кто такая Эмили и твои «враги», но это и не важно. В любом случае я хочу помочь тебе!

Я чуточку расслабился. Самую малость.

— Ты хочешь меня увезти! — сказал я.

— Никуда я не хочу тебя увезти.

— Ты на их стороне. Ты — часть их грязного заговора.

— Я ни на чьей стороне. Я не участвую ни в каком заговоре. Попробуй поверить мне на слово.

Из кухни донесся резкий свисток чайника. Я машинально вознес тостер на уровень головы, Джил также машинально увернулась от воображаемого броска. Ладно, поиграли. Теперь следующая серия. Я смотался на кухню, оставил там тостер и вернулся с чайником, из носика которого валил пар.

— Сидеть! — приказал я, потому что Джил попыталась вскочить.

— Что ты намерен делать? — прохрипела она, истерично сжимая в руке баллончик, который уже доказал свою бесполезность.

— Заварю сейчас крутой чаёк.

При этом я бросил пакетик чая в лежащую на полу сумочку Джил и стал лить туда кипяток. Пусть хорошенько заварится.

Однако часть воды тут же вылилась из сумочки и растеклась по газетам на полу. Лужа вокруг становилась больше и больше, и я понял, что Джилина сумочка — дешевка, не держит воду. Я хотел сварить ее сотовый заживо. А он, сукин сын, похоже, выживет.

— Саймон! — умоляющим голосом сказала Джил. Кипяток в чайнике закончился, и она снова решилась на попытку встать. Я с угрозой поднял чайник, будто хотел метнуть его ей в голову. Она, дура, опять закрыла глаза и вслепую защищалась рукой.

Видя, что она больше не рыпается подняться, я присел и выудил из ее сумочки сотовый. Пластиковая дрянь была зверски горячая, и от боли я выронил эту сволочь. Сотовый грохнулся об пол — сладчайший звук! Я попробовал добить его каблуком, но хитрая мокрая бестия ящеркой выскользнула из-под моей ноги, и я потерял равновесие.

Джил попыталась воспользоваться моментом и вскочить, да куда там, я проворнее — пригрозил чайником, и опять ей пришлось лежать паинькой на кусках разломанного триптиха.

Тем временем я молотил чайником по сотовому, пока тот не разлетелся на куски. Джил беззвучно ревела, размазывая слезы. Я вспомнил про свой домашний настенный телефон — и его надо прикончить. Я отодрал аппарат от стены целиком — с куском штукатурки заодно. Когда я с размаху швырнул его на пол, какая-то деталька угодила Джил в лицо. Она вскрикнула от боли. И уже без перерыва визжала, пока я расколачивал второй телефон.

Ошметки пластика летели в стороны, как при взрыве.

— Саймон! Саймон! — причитала Джил между всхлипами и взвизгами. Телефон уже лежал кишками навыворот, но я продолжал молотить его погнувшимся чайником. — Саймон, тебя сняли с программы! Тебя уже несколько месяцев как похерили из программы! Я хожу к тебе по своей инициативе — мне за это давно не платят!

Но я ей не поверил. Когда от телефона осталась разрозненная металлическая труха, а Джил исчерпала свои коммуникационные трюки, я схватил рюкзак, выбежал из студии на лестничную клетку, захлопнул дверь — и дважды повернул ключ в замке.

 

Глава двадцать шестая

— Грэхем, — шепчу я в трубку, косясь на спящую Хайди. Я ушел с телефоном как можно дальше от нее — сколько позволил шнур. Нарочно стою спиной к Хайди и стараюсь говорить как можно тише.

— Привет, Гриэл, — отзывается Грэхем веселым тоном человека, который протрахался всю ночь. — Поздравляю, ты первым прорвался ко мне. Я только что пришел на работу и даже не успел посмотреть электронную почту. Интервью с Вегас, разумеется, уже в моем компьютере?

Черт! Я в отчаянии закрываю глаза. Прокручиваю в голове все возможные извинения, вспоминаю бабушку и сложности с ее сердцем. В итоге выбираю самый рисковый вариант — сказать правду.

— К сожалению, вихрь событий увлек меня за собой, Грэхем…

В ответ какие-то возмущенные слова, но я его тут же перебиваю — в надежде, что хорошие новости перешибут его гнев.

— Вчера вечером у меня получилось переговорить с девушкой, и мы с ней сейчас в отеле. Ну, каково?! Всё на мази. Сегодня я беру у нее интервью.

На это Грэхем должен отозваться фонтаном радости:

— Потрясающе, старик. Ты супержурналист! Восходящая звезда. Дожимай спокойненько девицу, а я свяжусь с ребятами из отдела информации. С деньгами я тоже всё утрясу — уже через час можешь получить.

Да только на самом деле он говорит… впрочем, он вообще ничего не говорит. Держит паузу. Многозначительную. Я суетливо подсказываю ему текст:

— Потрясающе, да?

Он молчит. Я луплю дальше:

— Надеюсь передать тебе готовую статью уже сегодня — может, даже до вечера! И сразу же делаем снимки — тоже сегодня. Выглядит она, я тебе скажу, фантастически! Снимочки будут хоть куда! Прямо на первую страницу: «Театр и жизнь: реальная подружка Питера Бенстида!»

Я весь исхожу энтузиазмом, однако Грэхем как молчал, так и молчит.

— Эй, Грэхем, ты слышишь, что я говорю?

— Слышу, слышу. Это, конечно, хорошо. И ребят из информации я обязательно порадую. Да только в настоящий момент меня интересует другое.

— Что именно?

Грэхем медленно чеканит:

— Где — долбаное — интервью — с Вегас?

Я тяжело сглатываю.

— Ах, ты про это… Да мне, дружище, осталось всего ничего. Я обещал переслать тебе интервью с самого ранья, но ночью, во время окончательной редактуры, выяснилось, что есть пара-тройка фактов, которые я хочу уточить у ее пиар-менеджера. Поэтому как только — так сразу!

— То есть сегодня до обеда? — говорит Грэхем уже менее угрожающим тоном. Похоже, я сумел его успокоить.

— Разумеется! Свяжусь с сотрудницей Вегас — и тут же перешлю тебе готовое интервью.

— Ладно, Гриэл, жду приятного чтения.

— А как насчет девушки?

— Я уже сказал — поставлю в известность соответствующих людей, и они тебе позвонят. А ты будь добр в кратчайший срок закончить интервью — до того, как тебя хватит кондрашка от перевозбуждения.

— Когда я свои обещания не выполнял! — тоном бывалого газетчика говорю я. Меня действительно распирает от гордости — и я зверски волнуюсь. Как дебютант перед выходом на сцену. Или как начинающий журналист перед интервью с мистером Фу-ты Ну-ты из министерства загадочных дел. У меня ощущение, что сегодня я прыгну выше головы. Но тут еще один момент…

— Тут еще один момент, — говорю я. — Деньги. Теперь, когда всё на мази, не пора ли тебе дать добро? Может, ты так организуешь, что я получу деньги уже сегодня — и желательно даже прямо сейчас, утром…

— О каких деньгах ты говоришь? — удивляется Грэхем, и сердце у меня падает. В этой фразе столько же наивного простодушия, сколько в голосе профессионального игрока, когда он неприметно достает из рукава четвертый туз. Что будет дальше — яснее ясного.

— Аванс, — поясняю я, — за мою сенсационку.

— Ах, ава-а-анс… Извини, что я сразу не сообразил. Разумеется, я дам добро, и притом немедленно…

— Спасибо, ты настоящий друг!

— …как только получу интервью с Вегас.

Я мало-мало не брякаю: «Деньги мне нужны к середине дня, или я пропал!» Но я прикусываю язык. И без того я двигаюсь по тончайшему льду. Да и до середины дня есть еще время. Правда, его кот наплакал. И все-таки ничего пока не потеряно: я смотаюсь домой, возьму ноутбук, вернусь в отель и перешлю Грэхему чертово интервью. Он тут же выписывает мне аванс, я мчусь к окошку бухгалтерии — и к середине дня я уже при деньгах!

Стало быть, опять предстоит сумасшедшая гонка. Я быстренько прощаюсь с Грэхемом, кладу трубку и, на ходу надевая пиджак, бегу к моей спящей красавице.

— Хайди! — говорю я, становясь на колени возле кровати и осторожно тряся девушку за плечо. — Пожалуйста, проснитесь, мне надо сказать вам несколько слов.

Она шевелится и открывает глаза.

— Доброе утро, — говорит она таким ангельским голоском, что я добрую треть секунды прикидываю, не плюнуть ли на всё и не остаться ли здесь, в отеле, рядом с этими заспанными глазками и музыкальными губками, способными на такие симфонические шедевры, как «Доброе утро». К черту ноутбук, забудем на время ребят, которые намерены меня заживо поджарить!

— Доброе утро, — нежно отзываюсь я, давя соблазн откинуть прядку золотых волос, упавших на ее глаза. — Хорошо спалось?

— Как в безопасном раю, — отвечает Хайди заспанным голосом. — Который час?

— О времени не беспокойтесь. Еще очень рано. Спите дальше. У вас было много переживаний, поэтому сейчас отдыхайте, набирайтесь сил. Разговоры потом.

— Если мы тут надолго, мне нужны кое-какие вещи из дома, — говорит она.

Возразить нечего. Неблагоприятные ветры пригнали бедняжечку в незнакомый порт, где у нее нет ничего, даже зубной щетки.

— Тут проблема, — говорю я с совершенно искренним сочувственным вздохом. — Может, вы немного подождете с этим? Прежде я должен сделать кое-какие важные вещи. А позже прокатимся к вам домой и возьмем всё необходимое. Поедем вдвоем, чтобы вам не было страшно.

— В моей спортивной сумке много чего плюс комплект одежды, — говорит Хайди. — На первое время хватит.

— Ну и чудесно. Просто замечательно. Тогда отдыхайте себе и ни о чем не думайте. Вы в безопасности. Я о вас забочусь. Вы под моей защитой.

— О’кей.

— А сейчас я вынужден отлучиться. — Эх, так хочется подоткнуть простынку, ненароком коснувшись этого дивного тела! — Я ненадолго. Вернусь через час-полтора. Вы тут одна справитесь?

Она кивает. Я встаю, отвратительно хрустнув коленками. Со столика на меня призывно глядит недопитый стакан водки. Хороший глоток мне сейчас жизненно необходим. Поэтому я напоследок опрокидываю стакан в себя — надеюсь, Хайди решит, что это вода.

В коридоре слушаю звуковое послание на своем сотовом:

— Гриэл, Гриэл, ты мой миэл! Решил вот звякнуть — напомнить о себе, если ты вдруг про меня, любимого, забыл…

Хрен тебя, любимого, забудешь! Я торопливо вырубаю сотовый.

Он допивает то, что украл из мини-бара, и сваливает. А я тут же выскакиваю из постели и начинаю соображать, что делать дальше.

Убила бы Питера за его подлые проделки! Убила бы того козла с желтой перчаткой! Ненавижу Холли, Соню, полицию и Фортуну! И свою лихую фортуну! Всё сговорилось против меня так, чтобы я потеряла контроль над собственной жизнью. А это самое противное, что может случиться! Быть марионеткой, которая не вольна в своих решениях, — куда уж хуже! А как я отношусь к журналисту? Нет, его я не ненавижу. Он просто делает свою работу. Он — составная часть следствия, а не причины.

Незваная слеза катится по моей щеке — я сердито стираю ее и бросаюсь к сумке. Там у меня комплект нормальной одежды: прокуренное клубное платье — это не я, это другая Хайди, которой я стараюсь быть только в определенные часы.

Звонок застает меня головой в сумке — достаю из-под других вещей джинсы. Я сперва проверяю, кто звонит.

— Привет, Холли! — отвечаю я.

— Привет!

За этим следует долгая пауза. Похоже, мы обе тщательно выбираем следующие слова.

— Нам надо поговорить.

— О, еще как надо! Для начала извольте сказать мне, по какому праву вы совались в мои кастинговые дела? Кто разрешил вам лезть в мою жизнь?

— Хайди…

— Второе. Почему я уже в отеле с журналистом, который работает над нашим сюжетом, а ни Питер, ни вы и словечком не предупредили меня о том, что он появится?

— В отеле? С журналистом? Хайди, ну-ка завязывай с глупыми упреками и давай всё по порядку!

— Какого…

— Тихо. Тихо! Итак, где ты находишься в данный момент? С каким журналистом? В каком отеле?

У меня пробегает холодок по спине. В какую историю я влипла?

— Вы не в курсе, где я нахожусь?

— Нет, Хайди, я понятия не имею, что происходит. А теперь давай как в школе: я задаю простые вопросы, ты мне даешь простые ответы. О’кей?

— О’кей.

— Только «да» и «нет». На случай, если кто-то контролирует твой разговор. Этот сукин сын, журналист, он рядом с тобой?

— Нет.

— Его зовут Гриэл, да?

— Да.

— Он в комнате?

— Нет.

— Ага, уже легче. Ты знаешь, где он сейчас?

— Нет, он ушел из номера несколько минут назад.

— Надолго?

— Послушайте, что происходит?

— С интервью завязывай. Никакого интервью не будет, Хайди! Это ужасное недоразумение. Так он сказал тебе, когда вернется?

Я паникую. Что за недоразумение?

— Сказал — примерно через час. Мне ничего не грозит?

— Не дергайся. Спокойно жди меня. Буду через полчаса. Назови отель и номер комнаты.

Я бегу к двери и узнаю номер комнаты. Слава Богу, накануне у меня хватило ума заметить хотя бы название отеля.

Еще десять минут назад я люто ненавидела Холли, а теперь беспрекословно подчиняюсь ее властным командам.

* * *

Солнца меньше, чем вчера, но жутко парит. В небе мрачного вида тучки, которые обещают полномасштабную грозу. Город — среднее между царством теней и огромной сауной. Господи, подуй на нас — нам жарко!

Я в распрекрасном настроении бегу вприпрыжку к подземке. Пиджак на плечо — и плевать, что всем видны мои мокрые подмышки. На сдачу, полученную от вчерашнего таксиста, покупаю детский билет, в вагоне борюсь с желанием вздремнуть, мысленно подгоняю поезд и дышу — язык наружу — как больной старый пес на припеке.

В душе непокой. А ну как Хайди за время моего отсутствия возьмёт и передумает! Возможно, именно в данный момент она решает слинять — собирает свои вещички и ходу, прочь из отеля! Перед мысленным взором мелькают мои добрые друзья с тостерами наперевес… Теперь вся надежда на интервью с Вегас.

В квартире прохладно — занавески задернуты. И несмотря на спешку, я на несколько секунд задерживаюсь — блаженствую в прохладе.

Перед выходом заглядываю в ванную.

Рожа в зеркале еще та. От «Экла» не осталось ни экла.

Если что и поджило, то без очевидных изменений. Видок отпадный: вдобавок к синякам и ссадинам всклокоченные и мокрые от пота волосы да мешки под глазами.

Когда-то мне суждено с чувством и расстановкой залить за воротник и отоспаться, но не теперь, не теперь…

В тысячный раз смотрю на часы. Ничего, укладываюсь вовремя. За час обернусь, если не подведут поезда и никто не схватит за задницу из-за детского билета. Быстро вешаю сумку с ноутбуком на плечо — и вперед, к подземке!

Через обещанные полчаса Холли не появилась. Пришлось еще минут пятнадцать поволноваться. Собирать мне особо нечего, и я без дела пригорюнилась на краю кровати — изводя себя догадками и страхами. Когда в дверь постучали, я тревожно вскинулась: кто там?

Опять тук-тук.

— Да?

Из-за двери:

— Хайди?

Ура, это Холли!

— Ты одна?

Я открываю дверь. Холли стоит на пороге комнаты. На ней свободный полотняный костюм. В который раз отмечаю про себя ее красивые и ухоженные волосы. И ногти у нее в полном порядке. На запястье браслет с брелоками, которые позвякивают, когда она обнимает меня. Мы церемонно щечкаемся — как светские дамы перед ужином в ресторане. На самом деле мы в непонятной комнате непонятного отеля, и по крайней мере у одной дамы ум за разум заходит от тревоги и растерянности.

Холли быстро осматривает номер, словно боится, что из шкафа или из ванной комнаты вот-вот выскочит Гриэл — и двинет ей по башке томиком библии.

— Извини, — говорит она, — тебе придется целиком и полностью довериться мне. Прежде всего убирайся из отеля — до того, как вернется Гриэл. В противном случае я ни за что не ручаюсь. Неприятностей не оберешься!

— Но почему?

— Бога ради, Хайди! Вопросы потом. Бери вещи — и уходим. Объясню по дороге.

Я не протестую и не требую немедленных разъяснений. Просто покоряюсь Холли. Во-первых, попробуй не подчинись такому командирскому тону. Во-вторых, в роли глупой блондинки проще живется.

— Что-нибудь осталось в ванной комнате?

— Зубная щетка и косметичка. Я приводила себя в порядок.

— Хорошо, я сама принесу.

Она идет в ванную, по пути машинально дергая шнур вентилятора. Лопасти под потолком начинают вращаться — с убийственным шумом на фоне мертвой тишины.

Наверное, из-за этого шума мы не слышим, как открывается дверь. К тому же тут везде толстые ковры и вместо ключа — электронная карточка. Короче, я замечаю его не сразу. Стою у кровати над своей спортивной сумкой, а он уже закрыл дверь, молча топчется на месте и таращится на меня. И тут из ванной выходит Холли — с моей зубной щеткой и косметичкой.

Долгую-предолгую секунду он молчит, потом говорит, обращаясь не ко мне, а к Холли:

— Привет, Джордж.

 

Глава двадцать седьмая

Удрав из квартиры и от Джил, я на последнем дыхании тащился по улицам — кровь по-прежнему струилась по руке, и при виде меня мамаши испуганно прижимали к себе детишек. Я прекрасно понимал, что в таком состоянии и в таком виде я — легкая жертва, поэтому, будто раненый зверь, я искал, где бы укрыться. Юркнул в первый же сквер и рухнул за кустами. Рухнул как труп и тут же заснул.

Но трупы не спят. Это было моей первой мыслью, когда я проснулся. Я лежал неподалеку от канала в росистой траве и слушал шум машин на мосту. И вдруг — знакомый голос. Мне сперва даже показалось, что я еще сплю и мне это снится.

— Бернар! Ты где, моя славная собачка?

Я лежу за кустами и лихорадочно вспоминаю. Джил. Эмили. Черт, я не сплю. Но в шаге от меня — четвероногий изверг Бернар. Глядит на меня сквозь прогалину в кустах, осторожно подходит и принюхивается. Я лежу ни жив ни мертв. Где-то совсем близко шаги по гравию его хозяина. Бернар тихо сопит. Мы с ним оба беглецы. Я медленно прикладываю указательный палец к губам и говорю «тс-с!». Не знаю, понимают ли собаки наше «тс-с», но Бернар помалкивает, деловито обнюхивая меня. Разумеется, его особенно интересует моя истерзанная рука в рваной мэриголдке. Он исступленно тянет воздух в себя — видать, следы своего ДНК унюхал, гаденыш! Затем, по известной собачьей манере, пристально глядит на меня, сбочив голову, словно решает, бить тревогу или нет. Сожрать меня или помиловать. Его замешательство настолько велико, что он даже садится. Глаза псины прикованы к указательному пальцу у моих губ.

— Бернар! Негодник, чем ты там занят?

За кустами мне видны только ноги его хозяина — в белых кроссовках и линялых джинсах. Лишь усилием воли я держу глаза открытыми. И почти не дышу. Рука с татуировками на косточках пальцев опускается к холке Бернара и начинает его гладить.

— Вот ты где, дурачок!..

Бернар ласку принимает, однако с места не двигается. По-прежнему таращится на меня.

— Ах, Бернар, Бернар, знал бы ты, как я тебя люблю!

Бернар самодовольно улыбается. Я ему надоел. Он разворачивается и уходит вместе с белыми кроссовками и линялыми джинсами, пару раз все-таки оглядываясь в сторону кустов, за которыми я лежу.

Я могу наконец отдышаться. Через некоторое время слышу скрип и хлопок калитки. Ушли.

Убедившись, что опасность миновала, я встаю и тоже иду к выходу из сквера. Бернара и его хозяина нигде не видно. Мимо проезжают машины. Одна и еще одна. Красная и серебристая. Я проверяю содержимое рюкзака. Нет, запасной мэриголдки не имеется. Стало быть, нужно раздобыть новую.

Выглядывая полицейские машины и любые машины, которые притормаживают поблизости, я медленно двигаюсь по улице. Совсем не исключено, что меня ищут по всему городу…

Но нет в жизни счастья. Трижды осторожный, я забредаю прямо в ловушку.

«ЛОНДОН ИЗНЕМОГАЕТ ОТ ЖАРЫ!» — кричит заголовок «Ивнинг стандард» с плаката при входе в газетный киоск. Я захожу в небольшое помещение и, борясь с тугой пружиной двери, замечаю двух посетителей недалеко от выхода. Прилично одетые здоровенные парни в одинаковых новеньких полуботинках у стойки с поздравительными открытками. Киоскер как раз спиной к ним. Парень кивает своему приятелю, и тот проворно сует пеструю открытку во внутренний карман своего пиджака. Кроме парней и меня, других покупателей нет.

Киоскер поворачивается на звон дверного колокольчика, делает круглые глаза и говорит, мотая головой:

— Э-э! Не-а!

Это относится ко мне. Его взгляд очень выразителен: я не гоню ни алкашей, ни обкуренных, ни мамаш, которые колотят своих детей до крови, но где-то должен быть предел! И для киоскера именно я — этот предел.

Я останавливаюсь, словно в пол врастаю. За мной с шумом закрывается дверь. Какую-то секунду мы с киоскером смотрим друг другу в глаза. Он торопливо оценивает мое физическое и эмоциональное состояние и мой темперамент — насколько я готов к драке. И прикидывает, сможет ли он со мной справиться. Ему бы фартук окровавленный да румянца на ряшку — чистый будет мясник! Но тут не мясная лавка, тут газетный киоск. Неожиданно до меня доходит, что я совсем сдурел: кто же продает хозяйственные перчатки в газетном киоске! Я сюда вообще зря вперся!

А тем временем киоскер закончил оценку ситуации, выходит из-за прилавка и делает шаг в мою сторону. Я собираюсь сказать, что внешний вид обманчив, что на самом деле я просто художник, попавший в затруднительное положение…

И вдруг слева от меня раздается:

— Глазам своим не верю, Даррен!.. Дерьмо Собачье!

Второй прилично одетый верзила — который открытку спер, — удивленно переспрашивает:

— Где дерьмо собачье? Откуда здесь дерьмо собачье?

— Да вот же! — говорит первый и показывает на меня. — Наш школьный дружок! Привет, Дерьмо Собачье!

Киоскер хмурится в растерянности.

Второй парень теперь тоже ахает.

— Да чтоб я сдох! Дерьмо Собачье собственной персоной. Сволочь, которая выколола глаза Джейсу Солу!

При этом он ставит на стойку открытку, которую он рассматривал. На ней надпись: «Ура! Мне три года!»

— Этот тип украл у вас открытку, — говорю я киоскеру. — Я видел, как он сунул ее во внутренний карман пиджака.

— Свистишь, ничего я не брал! — не очень уверенным тоном возражает похититель открытки. Оба моих одноклассника машинально придвигаются друг к другу — словно к бою готовясь. — А что это у тебя на руке, трепло?

Оба таращатся на мою желтую окровавленную и рваную перчатку.

— А ты не меняешься! — говорит первый. — Все такой же грязный придурок и дрочила!

Киоскер не знает, что ему делать в этой странной ситуации. Наконец он говорит, нервно косясь на пару вроде бы порядочных молодых людей:

— Ты, парнишка, давай отсюда — по-мирному. Нет охоты звать полицию.

— Ну что, Дерьмо Собачье, — ухмыляется тот из верзил, который чуть мельче. У него вся рожа в веснушках. — Давай выйдем и побеседуем на улице. Про родную школу и все такое прочее.

Он подходит ко мне и с вызовом толкает рукой в плечо. Так сказать, пролог к грядущему «разговору». На его морде поганая улыбочка.

— Эй, эй, ребята! — в панике кричит киоскер. — Вы тут мне разборок не устраивайте! Мне тут это не нужно. Ну-ка проваливайте — все трое!

Я чуть отхожу назад, прикидывая расстояние до двери и свои шансы. Не будь у двери такой тугой пружины, ушел бы запросто. А так — придется драться. Ладно, и одной правой как-нибудь отмахаюсь. Левая, покусанная, висит плетью.

— Пошли, Дерьмо Собачье, раз нас гонят, — говорит тот, который побольше и покрепче.

Оба мало-мало не подпрыгивают от нетерпения — предвкушают, как они меня отделают.

(«Чё у тя в рюкзаке? Вазелин?»)

— Ребята, не устраивайте неприятностей, — гнет свое киоскер.

— Не ссы, — говорит маленький, — неприятности начнутся только снаружи — вот для него. Пошли, Дерьмо Собачье. Перед смертью не надышишься.

Оба прут на меня, а я упираюсь спиной в стену.

Тут дверь медленно-медленно открывается, и вкатывается мальчонка в кроссовочках — шлеп-шлеп прямо к стойке со сладостями.

Владелец киоска возвращается к кассе. При этом он решительно показывает пальцем на меня и цедит:

— Вон отсюда!

В глазах обоих злыдней триумф.

Дверь опять открывается. Входит молодая женщина с пустой коляской. Я делаю движение в ее сторону.

— О нет, спасибо, я сама справлюсь. — Она перекатывает коляску через порожек. Ее сын гребет конфеты со стойки.

— Не выламывайся, Дерьмо Собачье, пошли на улицу, — говорит тот мой одноклассник, который крупнее.

Теперь женщина с коляской между мной и ими. А дверь медленно закрывается.

Я бросаюсь к выходу. Парни — за мной. На подоконнике что-то большое зеленое в большом горшке. Я на бегу хватаю растение, чтобы глиняным горшком долбануть первого, кто меня нагонит. Деревцо вылетает из горшка в столбике раскисшей земли. Я разворачиваюсь и швыряю его Даррену в лицо. В отчаянной попытке спасти свою накрахмаленную белую сорочку он резко тормозит. Но листья у него на морде, а грязные корни — на груди. Второй подонок налетает на дружка, и оба падают.

На улице я, не оглядываясь, даю хода. Бегу как на стометровке. Через какое-то время слышу за собой крики:

— Сволочь! Дерьмо собачье!

Ловко лавируя между мчащимися машинами, я перебегаю через широкую улицу. И наконец оглядываюсь. Мои идиоты стоят на пороге киоска и грозят кулаками. Я уже далеко, им слабо меня догнать.

Бегу дальше. Бегу, бегу — и уже не могу сдерживать смех, хохочу во всё горло. Пусть весь мир знает, что Дерьмо Собачье в очередной раз обманул своих преследователей!

 

Глава двадцать восьмая

Открываю дверь гостиничной комнаты и вхожу. И вдруг оказывается, что это дверь черт знает куда — в другое время, в другое измерение, в мир, который давно существовал и развивался без меня.

— Привет, Джордж, — говорю я.

Это нелепо, но первое, что я думаю: вот невезуха!

Когда воображаешь случайную встречу со своей бывшей, которую ты не окончательно вырвал из сердца, то в своих мыслях ты выглядишь тип-топ — и гордый, и красивый, и счастливый. Или по крайней мере хоть немного лучше, чем при вашем последнем общении, когда ты почти буквально ползал на животе и молил ее не уходить.

За время, что я не видел Джордж, я изрядно похудел — благодаря наставлениям Чарли Чанга, тренера по поддержанию веса. Но в остальном… Словом, глядя на эту образину, Джордж вряд ли пожалеет о решении бросить меня.

Будто одной побитой морды мало, я пережил еще кой-какие приключения на обратном пути — и в итоге напоминал бродягу в чужом грязном костюме с помойки.

Да, не в таком виде мечтал я предстать перед своей экс.

Хорошо бы — загорелым и бравым, с улыбкой от уха до уха, а может, и с какой-нибудь кайли-миногистой красоткой под ручку. Так, чтобы из всего прочитывалось: «Спасибо, без тебя мне живется как в сказке. Даже лучше! Ах да, кстати, верни мне альбом «Гэлакси-500».

Но судьба-индейка вновь посмеялась надо мной: мой нынешний видок не добавит мне очков в глазах Джордж.

И действительно, она стоит в дверях ванной комнаты и таращится на меня вначале с удивлением, затем с брезгливым сочувствием.

Наверняка про себя искренне радуется тому, что в этот исторический момент сама она выглядит конфеткой.

Живя со мной, она была куколкой. Без меня она не обабилась, а превратилась в экзотическую элегантную бабочку. И производит впечатление крепко стоящей на ногах самостоятельной женщины.

А кем стал я? Разве что на роль коврика сгожусь. Ноги о меня вытирать.

Мы молчим. Срок сдачи материала неумолимо приближается!

— Ты что тут делаешь? — говорю я, не получив никакого отзыва на свое приветствие.

Она отвечает вопросом на вопрос:

— Что случилось с твоей моськой?

Тон убийственно знакомый. Словно мы и не расставались. Словно продолжается наш разговор при последней встрече. Да и разбитая «моська» для меня дело обыкновенное — так было раньше и так, вероятней всего, будет впредь. Просто потому, что я — это я.

— Какая разница, — говорю я. — Ты… чего… тут… делаешь?

— Гриэл, нам нужно побеседовать, — говорит она, идет к кровати и нарочито кладет на нее то, что держала в руках.

У Хайди странно-отрешенное выражение лица — словно она наблюдает за событиями через толстое звуконепроницаемое стекло. Какую-то секунду обе женщины, почти соприкасаясь рукавами, стоят у кровати и смотрят на меня. В это мгновение я готов разрыдаться. И глаза мои действительно затуманиваются, но я вовремя себя одергиваю.

— Ладно, валяй беседуй. И для начала скажи, что ты делаешь в моей комнате и какого черта ты помогаешь Хайди паковать вещи!

Все это я произношу довольно сдержанным тоном — учитывая обстоятельства. Хотя внутри буквально лопаюсь от бешенства.

Похоже, Джордж угадывает мое состояние и говорит примирительно:

— Мне очень жаль, Гриэл. Честно. Однако налицо досадная ошибка.

— Да, ты заблуждаешься, если воображаешь, что Хайди уйдет с тобой. Это и есть досадная ошибка настоящего момента.

— Не усугубляй ситуацию, Гриэл. Она и без того непростая. Пусть Хайди идет вниз, в холл, и я тебе всё объясню.

Чувствую, как у меня желваки ходят на скулах.

— Ты мне прямо сейчас объясни, — говорю я. — При Хайди!

Джордж внимательно смотрит на меня. Я закрываю собой проход к двери.

— У меня теперь собственная фирма, — говорит она. — Пиар-агентство «Оплошность».

— Замечательно. Классное название. Оставь визитку, и я тебе звякну… когда оплошаю.

— Один из моих клиентов Питер Бенстид.

До меня сразу все доходит.

Сразу.

Секунду-другую мне искренне жаль ее, однако в то же время я злорадствую от всей души.

О, какая встреча! Всем встречам встреча! Она — пиарщица; я — свежеиспеченный крутой журналист, специалист по жареным новостям, гроза пиарщиков. Некогда мы любили друг друга, но моя ненависть к ее рекламно-лживому миру, всем этим бесконечным сю-сю-му-сю и прочим светским ля-ля, — эта ненависть неумолимо подъедала наши отношения — заодно с ее вечной пьянкой… и моей вечной пьянкой. Джордж с алкоголем завязала, но вылечиться от пиара так и не смогла — это хуже наркотика. Бедняжка только прочнее увязла в этом зловонном шикарном болоте.

— Стало быть, ты горбатишься на Питера Бенстида?

— Совершенно верно.

— И явилась помешать появлению этой истории в прессе?

— Не совсем так…

Я ее перебиваю:

— Опоздала, Джордж! Поверь мне, против тебя лично я ничего не имею. Я и не знал, что ты работаешь на Бенстида. Поэтому не воображай, что я тебе мщу. Простое совпадение — не повезло. Тем не менее факт… — Она опять пытается что-то сказать, но я гну свое: — Факт, что тебе не удастся нам помешать. История непременно появится в прессе. И тут ты бессильна.

— Никакой истории не существует, — говорит Джордж. — Можешь прямо сейчас звякнуть мне — потому что ты крупно оплошал.

— Очень даже существует! Нравится тебе или нет. Послушай, не принимай близко к сердцу. Ты не виновата. Если он валит на тебя — дескать, зевнула, то просто плюнь гаду в рожу — скажи, что самая лучшая и самая дешевая реклама для женатого человека — не спать со своими подчиненными. Тогда не нужно будет срочно гасить скандалы чужими руками.

Хайди возле кровати, понурив голову, часто-часто моргает. Я уже жалею о своих грубых словах.

Джордж отводит глаза в сторону, потом — с новой решимостью — смотрит на меня и говорит:

— А что, если это — подходящая для него реклама? Тебе это не приходило в голову?

Тут мне вспоминается, как «Нью мюзикал эспресс» систематически мешал наш «Системайтис» с дерьмом: «по эффективности равен линии Мажино». И поганая реклама в итоге пустила под откос наш успех в музыкальном бизнесе… Или мы просто не сумели выгодно использовать эту поганую, но рекламу?

Но Джордж в глаза я говорю то, что она хотела бы услышать, а именно:

— Любая реклама — хорошая реклама, да?

— Именно, — говорит Джордж. Она так хорошо владеет голосом и так спокойна, что я начинаю по-настоящему нервничать. У Джордж тон терпеливой школьной учительницы, которая разъясняет решение сложной математической задачи. — Подумай: перед Питером и Эмили стоит задача как следует раскрутить вест-эндское шоу, в которое вложены миллионы фунтов.

— Ага, самое время для скандала, — говорю я ядовитейшим голосом, однако к концу саркастической фразы мой голос почти дрожит. У меня нехорошее предчувствие…

— Да, почти идеальное время для скандала, — глядя мне прямо в глаза, говорит Холли.

Холли, которая была менеджером «Системайтиса» и обеспечила нам прорыв в двадцатку лучших песен месяца.

Холли, которая бросила пить.

Холли, которая выдралась из-под своего босса, послала его куда подальше и стала сама себе начальница.

Холли, которая никогда не ошибается.

Пауза длится целую вечность.

— Так к чему же ты клонишь, Джордж? — наконец спрашиваю я.

От моей недавней уверенности в себе и покровительственного сочувствия по отношению к Холли остаются рожки да ножки.

— Послушай, давай поговорим об этом наедине. Пожалуйста. Боюсь, тебе будет не по вкусу то, что я скажу.

Я по-прежнему загораживаю выход и таращусь на Холли. Великая Холли, которая всё держит под контролем. Я замечаю, что моя нижняя губа предательски дрожит.

— Ты к чему клонишь, Джордж? Я не понимаю.

— Разоблачительная история для прессы, Гриэл? Нет, это рекламная акция.

Я мелко-мелко трясу головой: нет, нет, нет…

А Холли теперь прячет глаза. На ее лице что-то вроде раскаяния… или печали. Или даже сочувствия.

— Это моя история. Я ее нашел, — цежу я.

— Увы.

— Это моя история!!!

— Хватит по-детски препираться. Уж не знаю, с чего всё закрутилось, но всё это — всё! — просто подстроено. Ловкий рекламный ход. А ты купился.

— Но…

— Гриэл, ты столкнулся с типичным «черным пиаром». Все продумано заранее. Мы нарочно подставляемся, чтобы раздуть интерес к шоу.

— Нет, не может быть… — говорю я с пафосом плохого актера. Слова застревают у меня в глотке.

— Мне искренне жаль, — добавляет она. — Ты решил, что раскопал тщательно скрываемую гнусь. А тобой просто воспользовались — как марионеткой.

— Что ты несешь! Я уже обещал статью. И я ее напишу — как бы ты ни выкручивалась!

Я думаю о Грэхеме.

Представляю его реакцию, если я приду с пустыми руками!

«Вот что бывает, когда связываешься с обалдуем!»

— Послушай, — продолжает Холли, видя, как я на глазах усыхаю в кучку мусора, — я могу заступиться за тебя и всё объяснить. Потому что тут… тут просто аномалия какая-то…

(О, она умеет красиво выражаться! «Аномалия»! Мне приходит в голову тысяча других, совершенно непечатных определений!)

— …Мы не ожидали, что события начнут опережать график. Ты, по сути, ни в чем не виноват. И не должен страдать оттого, что попал под каток…

— Говори что угодно, но тебе слабо́ остановить печатание этой истории. Ты им не указ. Захотят опубликовать — опубликуют!

Она улыбается улыбкой терпеливой школьной учительницы.

— Ничего мне не слабо́. Конечно, они могут перебежать нам дорогу и напечатать твою скандальную историю. Я им действительно не указ. Но зачем им со мной ссориться? Стоит ли овчинка выделки? Мы дадим им понять, и очень жестко: опубликуете — игрушки врозь, никаких отношений с вами. А ведь Питер не единственный мой клиент. Я для них исправная поставщица качественных скандалов и сплетен. Поверь, Гриэл, они не захотят идти против меня — себе дороже.

Я перевожу взгляд на Хайди. Я уже открываю рот, чтобы извиниться перед ней за то, что она стала заодно со мной жертвой «черного пиара» Холли, но тут я вижу, как по ее лицу пробегает тень смущения, и она потупляет глаза. Дьявол! Похоже, я и тут облажался. Еще одна ошибка. Еще одно недоразумение. Еще одна «аномалия».

Холли читает мою физиономию как открытую книгу.

— Гриэл, это отличная реклама для всех замешанных. В том числе и для Хайди. Она просто ошибочно вообразила, что ты работаешь на нас и делаешь уже обговоренный материал. Поэтому и согласилась беседовать с тобой.

Хайди все это время думала, что меня прислали выполнить заказ.

Потому что для Бенстида, разумеется, было куда выгоднее, чтобы она фигурировала в скандале не как модель, а как танцовщица. Его реальная Молли. Так сказать, продолжение мюзикла в жизни.

Я считал, что это классная история.

И история будет классной.

Ибо прооркестрирована великой аранжировщицей Холли.

Пока Эмили Бенстид дебютирует в вест-эндском шоу в роли любовницы, стриптизерка исполняет ее сценическую роль в реальной жизни — в постели ее мужа.

Пиарный фокус можно разыграть в два этапа.

Неделя первая. Хайди дает интервью и рассказывает о том, как Питер Бенстид ее охмурил. Как он задаривает ее подарками и деньгами. Какой у них потрясный секс. По пять раз за ночь и так каждую ночь — уникально ненасытный самец, лучшего она не знала!.. И все рвутся купить билеты на шоу — чтобы упиться воочию унижением бедняжки Эмили Бенстид, у которой два таких потрясающих таланта в лифчике. Это же театр в театре! Как будто ты сидишь внутри газетного скандала и смакуешь его, приставляя театральный бинокль к глазам. Вот потеха!

— И такой раскрасавице наставляют рога?

— Эх, не понимает мужик своего счастья!

— Но вы же знаете, у него и любовница — ого-го, против такой и ангел не устоит!

А потом последняя песня представления — как бишь она звучит? Ага, «По тебе не буду плакать!».

— И как, бедняжка, выводит голосом — прямо из души! По мужу-изменщику тоскует, значит.

«По тебе не буду плакать!»

Словно к гуляке Питеру Бенстиду обращается.

— Аж мороз по коже — до того душещипательно!

Потом этап второй. Неделя вторая.

Муж-изменщик приползает на животе с повинной — при всей честной прессе. Публика любит немножко раскаяния от падших героев, да?

Разумеется, папарацци тут же выдадут несколько сентиментальных фотографий — искусно организованных той же Холли-пиаролли, бывшей миссис Шарки, экс-бузотеркой и экс-идеалисткой, продавшей душу дьяволу рекламы.

На фотография мистер и миссис Бенстид — трогательно примиренные.

Чмок-чмок!

Ах ты бяка! Убить бы тебя следовало, изменщика!

Чмок-чмок!

И — коронка! — снимок мужа и жены на каком-нибудь светском событии: впервые вместе после размолвки.

Заголовок: «ОТНЫНЕ И НАВЕКИ ОБЕЗМОЛЛ ЕННЫЙ!»

Тут вам и хеппи, тут вам и энд…

Чудесная история. Публика слезы по лицу размазывает. Билеты на мюзикл «Молли — подружка гангстера» раскупаются как горячие пирожки.

Питер Бенстид выходит из заварушки со славой самого неуемного во всей стране жеребца.

Эмили Бенстид разыграла в жизни оскорбленную жену с прелестным артистизмом — и все вдобавок нахваливают то, как доблестно и профессионально она работала на сцене в самый разгар семейного кризиса.

Ну а триумфаторша Холли кладет в карман приличный гонорар, и коллеги завидуют по-черному ее ловкости.

Хайди также получает свою долю славы. Позорной или не позорной — кого это колышет? Вполне вероятно, что прямо по горячим следам скандала она урвет себе хороший контракт на работу моделью. Так или иначе, Питер Бенстид не поскупится на вознаграждение. Словом, все будут счастливы, всем что-либо в итоге обломится.

За вычетом меня.

Здорово обули мистера Шарки…

На ватных ногах добредаю до кровати и падаю на нее. Мне надо отдышаться.

— Хайди, — наконец говорю я, поднимая на нее глаза. Она все это время стоит как каменная — не меняя позы, не шевелясь. Только глазами хлопает. Вперилась в свою гребаную спортивную сумку и помалкивает. — Ты же мне плакала, Хайди, что он тебя принуждал к сожительству. И не давал развиваться. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему он был против твоей карьеры в качестве модели? Модель была ему не в жилу. Для его поганой истории ценнее стриптизерка.

Холли неловко переминается с ноги на ногу. Да и Хайди не по себе, молчит как рыба.

— По-моему, ты вообще с ним не спала.

Я брякаю это просто так, по наитию. Но как только я это произношу, для меня проясняется всё и окончательно. Разумеется, она с ним не трахалась. Чего ради, если достаточно просто сказать «я с ним спала»?

Так даже куда проще плести сказки про то, какой он потрясный в постели: фантазия ничем не обуздана в своем полете!

Через какое-то время Эмили Бенстид по секрету расскажет ближайшим друзьям, что вся эта история с любовницей была просто рекламным гэгом: вот как мой любимый Питер прессой вертит — залюбуешься! А недоверчивым подругам будет говорить со смехом: неужели вы всерьез думаете, что Питер может пять раз за ночь и каждую ночь? Я бы, конечно, не прочь…

Где-то в глубине меня растет возмущение.

— И что бы ты пела про его постельные подвиги? Из десяти баллов — сколько бы ты ему дала?

Холли кладет руку Хайди на плечо и говорит мне с упреком:

— Брось, Гриэл, не заводись.

Но меня уже несет:

— Неужели это так важно для тебя, Хайди? Неужели попозировать в нижнем белье так жизненно важно для тебя, что можно… через всё и всех переступить?

Мой голос гремит. Я мечу молнии.

— А ты что ей собирался предложить? — вворачивает Холли с прежним, допиаровским задором. Узнаю Джордж пьяницу и охальницу. — Ты-то что ей хотел предложить? Что-нибудь большее, чем твой зудящий член?

Она права, права совершенно. Однако я вполне искренне гвозжу дальше:

— Я думал, ты особенная, а ты…

Тут мой гнев иссякает. Я разбит, уничтожен, выдохся.

Холли и Хайди косятся на меня. Поскольку я молчу, Холли решительно застегивает молнию Хайдиной сумки, и они вдвоем идут к двери.

Я медленно сползаю с кровати на пол. Там мне место — как всякой тряпке. Я невольно оказываюсь на коленях.

— Джордж!

— Да, Гриэл?

Она уже открыла дверь и теперь оборачивается с порога. Мне в глаза не смотрит — я ведь на коленях стою. С разбитой мордой и душой. Хочется провыть: «Пожалуйста, не бросай меня. Не уходи. Пусть на этот раз все будет иначе». Хочется сказать им обеим: я вас люблю… спасите меня. Но ничего этого сказать я не могу и не смею. Вместо мольбы из меня излетает последняя просьба:

— Дашь мне час? Один только час…

— Извини, не понимаю.

Возможно, я все-таки управлюсь. Почему бы не попробовать?

— Не звони в газету прямо сейчас. Дай мне час времени. Это единственное, о чем я тебя прошу. Пожалуйста…

Она сдвигает брови, словно хочет понять, зачем мне этот час. Затем только плечами пожимает и говорит:

— Ладно, договорились. Всего хорошего, Гриэл.

Она берет Хайди за локоть, и дверь за ними закрывается. Стук. Я даже не слышу их шагов по коридору — там толстые ковры. Уходят, унося с собой мою последнюю надежду. Я поднимаю руки к лицу. Оно мокрое. При них я, что ли, начал плакать? Или только сейчас? Я падаю боком на пол и лежу скорчившись — наслаждаясь неудобной позой. Так и должен валяться человечишка, рожденный профукивать свою жизнь и принимать удары судьбы — нет, не в гордом одиночестве, а в жалком, тошном одиночестве…

Впрочем, разлеживаться мне некогда. Чтобы не профукать свою жизнь окончательно, я вскакиваю, нахожу свою сумку, достаю ноутбук и включаю его.

Призраки Джордж-Холли и Хайди еще расхаживают по комнате, но я не обращаю на них внимания — во мне словно встрепенулся и заработал черт знает как давно впавший в спячку ген самосохранения. Итак, за час я должен накатать интервью с Вегас и пульнуть его Грэхему — в надежде, что он смилостивится и выпишет мне аванс до того, как станет ясно, что моя великая сенсация гавкнулась. Мне бы только долг Куперу отдать. Об остальном подумаю позже.

Включив ноутбук, я беру диктофон и вставляю в него украденную из сумочки Дженни кассету. Я впервые приглядываюсь к кассете и с ужасом вижу, что на одной стороне она помечена как «Муздопинг Дженни I», а надпись на другой стороне — «Муздопинг Дженни II». Ладно, будем надеяться, что Дженни надоел ее дорожный музыкальный допинг и она решила поверх него записать мое интервью с Вегас.

Будем надеяться, будем, будем…

О черт, черт, черт… Музыка, музыка, музыка. Сколько я ни перекручиваю кассету — только музыка. Никакого интервью.

Другая сторона — и снова музыка, музыка, музыка. Долбаный допинг для долбаных ушей долбаной Дженни!

 

Глава двадцать девятая

— Ты как? — спрашивает Холли, когда я сажусь в ее машину.

Я ничего не отвечаю — чтобы не расплакаться. Вспоминаю Гриэла на полу отеля, и слезы подступают к глазам.

Холли заводит двигатель. Она, вне сомнения, ждет от меня хладнокровного «всё о’кей» — разве я не привыкла, что мужики повседневно унижаются и выставляют себя дураками передо мной?

— Хайди, ты как? — уже почти строго спрашивает Холли.

И опять я молчу. Тогда Холли выключает двигатель. Возвращается давящая тишина подземной парковки.

Холли кладет голову на руки, лежащие на руле, и закрывает глаза. С ней самой не всё о’кей.

Добрую минуту мы сидим молча. Я — как девочка, нашалившая в супермаркете. Она — как усталая мамочка, которая размышляет, как быть дальше с непослушным ребенком.

У Холли большущий автомобиль. Двухосный, полноприводный. Кондиционер включен. И его шорох — единственный звук в машине. Хорошо, прохладно.

— Извини, что так получилось, — говорит Холли, выпрямляясь и открывая глаза. — Никто не рассчитывал, что всё кончится так… нелепо.

— А ведь он был прав…

— Насчет чего?

— Вы действительно хотели одного — чтобы я оставалась танцовщицей. Вы сознательно мешали мне стать моделью.

— Неправда.

— Питер созванивался с Соней. Грейл собирался написать статью о клубе и обо мне; Питер и это сорвал. Он хотел, чтобы разоблачительная история про него была максимально красивой. Владелец клуба и стриптизерка!.. Модель его не устраивала, не тот художественный эффект. Он меня просто использовал. А я себе нафантазировала бог весть что. Ведь стать моделью было моей мечтой!

Холли поворачивается ко мне. В ее глазах слезы, но голос жесткий-прежесткий.

— «Нафантазировала»! — передразнивает она. — Ради бога, не разыгрывай из себя святую простоту! Ты в это дело ввязалась с широко открытым портмоне! Поманили хорошими деньгами — ты и рада. Питер не планировал мешать тебе. Он просто хотел, чтобы ты чуть-чуть погодила со своими модельными амбициями. И за такие деньги ты могла бы подождать несколько недель! Так нет, тебе понадобилось метаться за нашей спиной — связалась с Соней! А согласись ты подождать, тот же Питер сделал бы всё возможное, чтобы раскрутить тебя в модельном бизнесе! Ты не права и насчет большего художественного эффекта. Без того, что ты клубная стриптизерка, вообще никакой пикантной истории не существует! Даже в этом идеальном случае история не блещет оригинальностью. На первую страницу практически не тянет. Но мы попытались бы выжать из нее всё возможное. Если же твоя мордашка и телеса будут во всех журналах, легенда о страстно влюбленной и в итоге обманутой стриптизерке гроша не стоит. Если бы ты на секунду задумалась, сама бы поняла, где твой интерес: немного подождать и сорвать действительно большой куш. А ты, как глупая овца, заблеяла и побежала за своей мечтой! Было бы тебе осуществление мечты — от тебя требовалось только чуть-чуть терпения!

Опять тишина. Шуршит кондиционер. И еще какой-то звук. А, это я всхлипываю… Закрыв глаза, я размышляю над словами Холли. Ощущение — как после сурового, но справедливого нагоняя. Полученного к тому же за проступок в чужой стране, в законах которой я не разбираюсь.

После долгой паузы Холли говорит:

— Извини, я не хотела на тебя кричать. Для меня это тоже все ужасно неприятно. Мы с Гриэлом когда-то жили вместе.

— О, мне искренне жаль…

— Нет, это мне искренне жаль. — Холли решительным жестом заводит двигатель. — Ладно, проехали — и поехали.

Я защелкиваю ремень безопасности.

— Думаете, он справится с ситуацией?

Холли несколько секунд молчит.

— Куда он денется. Выживать несмотря на всё — это у него в натуре. Плавать не умеет, однако всплывать — всегда всплывает. Только зря он сунулся в таблоидные сенсационщики — слишком мягкотел для этого бизнеса.

Я снова и снова прокручиваю пленку Дженни — в нелепой надежде выковырять промежду треков хоть пару обрывков интервью с Вегас, из которого я не помню уже ни словечка. Разумеется, одни песенки. И напоследок, словно в насмешку, «Порошок от тараканов» группы «Бомб зе басс». О, Джордж, тебе бы задержаться, послушать свою любимейшую басятину всех времен и народов!

Итак, выражаясь на Дженнин высокообразованный манер, я dans le глубоком мерде. Или, говоря по-нашему, я в этом самом по это самое. Ни сенсухи, ни интервью с Вегас. И очень скоро благодаря разлюбезному Куперу мне предстоит дегустация орудий пытки в магазинчике «Всё для инквизиции».

Если только.

Если только…

Да, то интервью я писал именно на этой машине!

Я быстренько открываю нужную папку. Ага, «Миног». Молодец, что не стер случайно.

Дальше то, чему вас, ребятки, не научат на курсах журналистики.

Я дабл-кликаю по файлу «Миног — Интервью», и он гостеприимно распахивается передо мной — сувенир из более приятных времен. Мое интервью с миниатюрной поп-принцессой.

Открываю меню «Правка» — оно справа от «Файла» — и щелкаю по строчке «Заменить».

Найти: Кайли. Заменить на: Вегас.

Теперь радостно сглотнуть — и тюкнуть по клавише «Ввод»..

В текстовом окне бодрый доклад компьютера: сорок замен.

Теперь в интервью везде вместо «Кайли» стоит «Вегас».

Затем я повторяю тот же фокус с фамилией «Миног» — заменяю ее на «Вегас».

Тут всего лишь четыре поправки.

После этого, в приступе творческого вдохновения, я меняю название.

Концерт Вегас пьянит как Лас-Вегас!

Грубовато. Лучше менее каламбурный вариант:

Твои безумные вечера, Вегас!

Остается только переименовать файл в «Вегас — Интервью» и в три щелчка переслать его электронной почтой Грэхему!

Сделав дело, я тут же набираю соответствующий номер.

— Привет, Грэхем! — говорю я, когда он снимает трубку. — Как дела-делишки?

— Ты мне мозги не вкручивай! Закончил интервью с Вегас? Где оно?

— Загляни в свою электронную почту, — говорю я самым развеселым голосом. — Точно к сроку, как и обещал.

Я улыбаюсь что есть мочи: где-то я читал, что улыбку можно слышать по телефону. А улыбка означает безмятежную уверенность в себе.

На самом деле меня подташнивает от страха.

— Ну, нашел?

Опять я бешено улыбаюсь — до боли в щеках. На том конце провода слышу щелчки «мыши».

Мой сфинктер в истерике дрейфует поближе к яйцам.

— Ага, нашел, — говорит наконец Грэхем.

— Вот и чудесно, — ухмыляюсь я.

— Погоди секундочку!

— Что?

Мой сфинктер ускакивает к пупку.

— A-а, ничего. Просто медленно загружалось. Всё в порядке. «Твои безумные вечера, Вегас!». Название неплохое. Постарался! А текст тоже на уровне — можно прямо в набор или все-таки редактировать?

Я решаю играть ва-банк.

— Текст — пальчики оближешь. Честное слово. Можешь слать прямо в набор.

— Ладно, у меня все равно нет времени читать. Что ж, Гриэл, молодец. Значит, до скорого. Ведь ты в ближайшие часы опять прорежешься, да?

Похоже, он собирается закруглить разговор.

— Грэхем!

— Ну?

— Насчет денег…

— Ах да, чуть не забыл. Выходит, и беседа с танцовщицей готова?

— На подходе. Ты сам видишь, какой я прилежный и как четко к сроку выдал про Вегас. Поэтому я вроде как заслуживаю аванса.

Грэхем начинает юлить.

— Вроде как заслуживаешь, конечно, хотя про четко к сроку немного врешь, — говорит он. — Но ты пойми, у нас тут крутой замот, не до тебя. Может, после обеда…

— Пожалуйста, что тебе стоит! Достаточно одного звонка в бухгалтерию…

Он сопит в трубку.

— Все тут мне выкручивают яйца, — говорит он, — и ты, Гриэл, туда же!

— Да брось, Грэхем. Всего один звонок!

— Ладно, ладно. К концу дня будет тебе чек.

— Вот и чудесно… Погоди, ты сказал «чек»?

— Да, чек. Всё, закругляемся. Дел по горло.

— Погоди, погоди! — почти визжу я в телефон. Полсекунды мне кажется, что он уже повесил трубку — и я в полном дерьме, потому что мне от чека никакого прока. Но Грэхем, слава Богу, всё еще на проводе. Он ворчит:

— Ну, чего?

— Да я касательно чека, — смеюсь я — на случай, если он не расслышит мою безмятежную улыбку. — Чек — это, конечно, здорово… Только хотелось бы наличными.

— Наличными? — говорит он так, словно впервые слышит это слово.

— Наличными.

— Ладно, почему бы и нет. Придется тебе лично зайти и получить в окошке. Загляни часов в двенадцать.

Господи, добровольно в волчье логово… но куда деваться!

— Ничего страшного, — говорю я, — с удовольствием заскочу. Все равно буду в ваших краях.

— Заметано. Я проконтролирую, чтобы деньги тебя уже ждали. Хотя не понимаю, чего ты суетишься? Получил бы потом всё разом.

Нетушки, думаю я. «Потом» — не та лошадка, на которую я охотно ставлю.

— Спасибо, Грэхем. За мной выпивка.

Я знаю, моя кружка пива ему на фиг не нужна. А когда он сообразит, что я подсунул ему старое интервью с Кайли Миног вместо беседы с Вегас, у него и вовсе пропадет желание со мной общаться.

Напряг немного спадает. Однако я отлично понимаю, что время не на моей стороне. Если я не получу денежки до того, как помощник редактора просечет, что я сплутовал с интервью, Грэхем блокирует выплату — и меня просто спустят с редакционной лестницы. Стало быть, радоваться рано.

Поэтому я сую ноутбук в сумку, вешаю сумку на плечо, беру пиджак и, прихватив еще пару бутылочек из мини-бара, даю хода из номера.

Закрывая дверь, я в последний раз вижу кровать — и в моем воображении на ней лежит чудесная Хайди. На ее светлых волосах играет луч солнца.

Я насчет нее заблуждался, думаю я, глотая сентиментальный клубок в горле. Зверски заблуждался. С самого начала.

Опять, конечно же, детский билет в подземке. Опять, конечно же, вымок до нитки. Опять, конечно же, все таращатся на мокрого типа с распухшей рожей. Тяжелую сумку с ноутбуком я повесил для удобства на шею, когда бежал по улицам под дождем, и теперь похож на утопленника с камнем в мешке на шее.

Однако настроение у меня боевое. Одиннадцать часов. А деньги обещаны в полдень. Я, по-умному, явлюсь минут на пять — десять раньше срока. Вдруг уже готово. Каждая минута оттяжки может оказаться роковой. Если выгорит получить — танцуй и пой!

Охрана в дверях смотрит на меня с подозрением, однако пропускает. Наверное, благодаря сумке с ноутбуком.

Затем лифты, лифты, лестницы, лестницы — и, изрядно помотавшись по зданию, я нахожу наконец заветное окошко.

Оно ловко запрятано в утробе здания — словно в надежде, что не всякий автор его найдет — плюнет, развернется и уйдет с пустыми руками. Однако не на того напали! Я своего не упущу.

Тут я мысленно прикусываю язык. Если по совести, то я явился цапнуть аванс за поддельное интервью — и этот аванс мне любезно дают в ожидании статьи, которую я теперь уже никогда не напишу. Поэтому они имели законное право запрятать окошко где-нибудь в сибирской тайге — даже и в этом случае мне не пристало бы жаловаться на отмороженные в дороге уши.

У окошка в подвале табличка: «Нажмите кнопку, чтобы вас обслужили».

Подходящая табличка для электрического стула.

Со второго звонка в окошке появляется немолодая девица с многоцветным стоящим чубом — как пестро раскрашенный шипастый хребет динозавра — и кольцами в носу, в губе, в брови, в ушах. Лет сколько-то назад, в эпоху панков, я бы назвал ее, с придыханием, прикольной телкой. Теперь же я вижу перед собой просто дуру с ирокезом, которая выглядит как дура с ирокезом и прозябает тут, потому что не нашла себе лучшей работы, чем сидеть в подвале и выдавать деньги придуркам вроде меня.

Когда-то она могла быть фанаткой «Системайтиса». Сидеть всегда в первом ряду и писать в трусики от счастья, когда на сцене выламывался ведущий гитарист. Теперь ее былое счастье — не вполне трезвое, с разбитой рожей и душой, жалкое подобие человека, — стоит перед ней и исступленно надеется получить незаслуженные деньги. Однако сердце девицы не трепещет от узнавания. Она реагирует на меня презрительно выдвинутой нижней губой. Той, в которой кольцо.

— Привет, — говорю я, рукой машинально прихорашивая мокрые от дождя волосы. Возможно, именно в этот момент где-то наверху сотрудница стучит к Грэхему и говорит с порога: «Вы читали интервью с Вегас? Странное оно какое-то… Я зашла с вами посоветоваться».

— Привет, — отвечает девица, глядя на меня коровьими глазами.

— Меня зовут Грейл Шарки. Пришел за наличными.

— Кто разрешил?

— Грэхем Стивенсон.

— У нас в бухгалтерии нет никакого Грэхема Стивенсона.

— Потому что он не в бухгалтерии работает.

— Значит, у вас нет разрешения получить наличными.

— Извините, Грэхем вроде как ваш начальник. Он вроде как редактор. Стало быть, он тут самый большой разрешитель.

Девица молча таращится на меня.

— Имя?

— Я же, мать твою, только что назвался!

Девица шипит:

— Что за хамские выражения! Я не позволю со мной говорить подобным образом!

Тут и я взвиваюсь:

— Ты мне тут не выёживайся! Тоже мне принцесса на горошине! Ты на себя в зеркало посмотри, графиня долбаная!

Окошко — бац! — и закрылось.

Стою дурак дураком и любуюсь на собственное отражение в стекле. Девица уселась на стул в самый-самый дальний угол комнаты — и на меня ноль внимания.

Попереминавшись с ноги на ногу и еще раз пригладив зачем-то волосы, я робко кричу:

— Эй, послушайте!

Она царственно молчит. Я будто любовник, которого в полночь голым выставили на лестничную площадку, и теперь он пытается восстановить мир — через почтовую щель в двери.

— Послушайте, извините меня, — кричу я. — Я не хотел хамить. Просто с языка сорвалось. Обещаю быть паинькой.

— Вали отсюда, — спокойно говорит девица из безопасного угла своей норы.

Уже первый час. Где-то наверху совершенно определенно какая-нибудь Сюзи или Мэри стучит к Грэхему: «Шеф, с этим интервью явно что-то не то…»

— Пожалуйста, — молю я, — ради всего святого… Я жутко извиняюсь, я готов язык себе откусить и выбросить на помойку…

— Вали отсюда, или я охрану вызову. И не думай, что я не скажу Грэхему, каких сволочей он мне сюда присылает!

Тут мой ошалелый взгляд падает на сумку с ноутбуком. Ему уже несколько лет, и он, на пару со мной, много чего повидал. В ломбарде за него дадут максимум двести пятьдесят наличными — да и то если у меня хватит времени дойти до ломбарда и сторговаться. Другой вариант действий: вышибить дверь кассы, трахнуть девицу чем-нибудь по голове и забрать все деньги.

— Эй, послушайте, — говорю я, — у меня тут хороший ноутбук. И знаете — я могу вам его подарить. Если вы дадите мне мой гонорар.

Девица молча смотрит на меня.

— Отличная машина, куплена только пару лет назад. «Макинтош». Разве это не классное предложение?

«Загонишь, дура, и накупишь себе наркоты», — думаю я.

Наверное, она думает примерно то же. Потому что на ее лице появляется многообещающая глубокомысленность.

— Ну-ка поднимите к окошку свою штуковину, — говорит она.

Я быстренько извлекаю небесно-голубой ноутбук из сумки и поднимаю его на обозрение.

— Мне больше нравится оранжевый, — тянет эта повсеместно окольцованная изуверка.

— Главное — не цвет, — указываю я. — Главное внутри. И он ваш. Просто дайте мне, что мне положено. А подарок примите в знак извинения.

Девица не двигается с места. Я держу ноутбук с рекламной улыбкой на роже. Лот номер сто сорок пять! Кто больше?

— Ну ладно, уговорили, — наконец роняет она, сидя прежним каменным истуканом. — Зовут?

— Шарки. Грейл.

Она возвращается к своему компьютеру и возносит лапищи над клавиатурой.

— Шарки — это имя?

— Нет, фамилия.

— Ясно.

Стук-стук. Стук-тук-тук…

— О’кей. Будут вам ваши денежки.

На стекле кассы мое отражение цветет счастливой улыбкой. Д-да!!! Я слышу упоительный звук — выдвигается ящичек кассы, и наманикюренные лапы, невидимо для меня, отсчитывают два десятка пятидесятифунтовых банкнот. О, расцеловал бы эти наманикюренные сосиски!

Девица с неуверенным видом протягивает мне конверт.

— Вы действительно Грейл Шарки?

— Разумеется!

Конверт дышит на меня ароматом хрустящих пятидесяток. Схватить и бежать. Неужели получится? «Шеф, с этим интервью явно что-то не то…»

Девица отдергивает конверт.

— А вы не обманете? — спрашивает она. — Деньги в обмен на ваш компьютер, так?

— Совершенно верно.

На лице девицы настороженное выражение. Словно она боится, что сейчас из-за стены выскочит команда скрытой камеры. «Накололи дурака на четыре кулака!»

— Компьютер сперва, — заявляет девица. — Потом конверт.

— Договорились.

Девица рассматривает синяки на моем лице.

— А ноутбук действительно ваш?

— Конечно. Чтоб мне сдохнуть, если вру.

— И он работает?

— Ну да!

— Зачем же вы хотите его отдать?

— Я журналист. У меня этих компьютеров как грязи.

— Ладно, черт с вами… Подойдите к двери.

Она приоткрывает дверь кассового закутка на пол-ладони — чтоб я протиснул свой ноутбук.

— А деньги? — спрашиваю я. Теперь сомнения обуревают уже меня.

— Конверт через окошко. И распишитесь. Всё как положено. Давайте сюда свою машину, а то кто войдет, увидит — вопросов не оберешься!

Я подчиняюсь. Да, лихо я поплатился за одно грубое слово. Самое дорогое ругательство за всю мою жизнь. Не раз был бит за не вовремя сказанные матерные слова, но чтобы за одно слово расстаться с ноутбуком — это что-то новенькое.

Девица закрывает дверь, щелкает замком и еще раз проверяет сумку — да, в ней действительно мой голубенький дружок. Она возвращается к окошку и по-прежнему смотрит на меня как на пришельца с планеты Кретинии. Однако после того, как я ставлю свою корявую подпись в соответствующем гроссбухе, кладет передо мной конверт с деньгами.

— Вы чудесный деловой партнер, заглядывайте еще, — говорит она мне в спину — потому что, схватив конверт, я тут же поворачиваюсь и рысью к выходу. В моем представлении операция еще не закончена. Может, прямо сейчас Грэхем звонит девице с кольцами повсюду (и моим ноутбуком!), а затем перезванивает охране: «Задержите типа с разбитой рожей и бегающими зенками!»

Однако охрана выпускает меня из здания, не моргнув и глазом. Я на свободе, с деньгами в кармане!.. По этому поводу даже солнышко выглянуло. Я опаздываю, но на часы не смотрю. Достаточно того, что я надежно офунтован, — чего теперь минуты считать!

Хотя фунтики пересчитать не грех. Полюбоваться на красавцев, с которыми мне предстоит так скоро расстаться. Я останавливаюсь, вынимаю конверт… И всё внутри леденеет.

Сам себе не веря, я пересчитываю купюры еще раз.

Хотя арифметика дико элементарная.

Мне в пору выть от злости и отчаяния.

Двести гребаных фунтов. Двести!

За взятку в двести пятьдесят фунтов я получил двести фунтов. Как бы не проторговаться с такой бизнес-хваткой!

Словно землю выдернули из-под моих ног. Опять. Меня даже повело — мало-мало не упал.

Дрожащей рукой набираю телефонный номер.

Это скорее всего плохая идея. Грэхема уже могла посетить редактриска с недоуменным вопросом. Да и Джордж могла ему позвонить. И все-таки деваться некуда — приходится рисковать.

— Грейл? — ворчит Грэхем в трубку. — Чего еще тебе надо?

Стало быть, неизбежное не грянуло, и я в безопасности. Фокус с Кайли Миног пока не всплыл. И Холли пока не звонила.

— Я насчет аванса за сенсуху, дружище. — Я снова вовсю улыбаюсь, чтобы он мою улыбку чувствовал на расстоянии. — По-моему, тут ошибочка вышла.

— Что ты хочешь сказать? Какого рода «ошибочка»?

— Дружище, мне дали только двести фунтов!

— Ну и?

Я хихикаю — как проститутка под фраером.

— Разве уважающее себя издание за полновесную сенсацию платит две сотни?.. Я думал, уважающее себя издание отстегивает в этом случае по меньшей мере… тысячу.

Грэхем хихикает — как фраер на проститутке.

— Ну ты юморист! Тут у тебя ошибочка вышла. Тысячу? Извини, может, до меня не дошло, но где ты видишь сенсацию?

— А… разве ты не сам применял этот термин — «сенсуха»?

— Исключено. Твоя история совершенно не тянет на бомбу. Мы ведь говорим об одной и той же истории, да? Бывший известный футболист, а ныне владелец ночного клуба, окучивает свою лэп-дансёршу. Банальная связь между бывшим футболистом и стриптизеркой — ничего незаконного, по обоюдному согласию, без наркотиков. Где тут сенсация?

— Но…

— Нет, Гриэл. Если земля намерена завтра упасть на небо — это сенсуха. Если Дэвид Бэкхем на неделе не сходит в парикмахерскую — это сенсуха. А у тебя просто занятный анекдот из жизни.

— Ты же сам хвалил мою историю…

— А я и не отказываюсь от своих слов. История хорошая. Однако есть разница между хорошей историей на пятой странице — и ударным материалом на первой полосе. Пресные откровения стриптизерки о ее гетеросексуальной связи с женатым типом… кого это нынче интересует? Гриэл, ты в каком веке живешь?

Явно не в том, в каком хотелось бы. Похоже, для меня любой век был бы лучше этого.

— Погоди секундочку… — говорю я.

Но Грэхем с кем-то разговаривает мимо трубки. И я отчетливо слышу произнесенные визгливым женским голосом слова «интервью с Вегас». За момент перед тем, как отключить связь, я слышу в трубке рычание Грэхема:

— ГРРРИЭЛ?!

Ну-ка, подобьем бабки. Только что обе женщины, которых я люблю, послали меня куда подальше. Одновременно.

Моя физиономия похожа на планету после столкновения с парочкой внушительных астероидов.

И не далее как несколько минут назад поставлен жирный крест даже на той убогой журналистской карьере, которая у меня имелась.

На мне висит долг, который нечем заплатить.

Что нормальные люди делают в подобной ситуации?

Правильно, сваливают из страны.

Крутое решение. Но крутые времена требуют крутых решений. У меня в Нью-Йорке брат. Если я умаслю его оплатить самолет через океан — я спасен. А я умаслю наверняка. Значит, мне нужно только добраться живым и здоровым до Хитроу.

Легче сказать, чем сделать.

Итак, сперва домой, за чемоданом, и деру в аэропорт. А брату Тони можно позвонить прямо из Хитроу. Только бы прорваться к аэропорту!.. Если Тони упрется насчет Америки, пусть, черт побери, оплатит мне билет хоть куда-нибудь! В свое время «Системайтис» был очень популярен в Австралии. Может, там я сумею взбодрить интерес к нашей группе и издам альбом старых хитов. И займусь музыкальной журналистикой. Короче, мне нужно куда угодно, где говорят и пишут по-английски, — не пропаду, прокормлюсь на гонорары-гонорарчики. И будет новый старт в жизни. Шанс на прощение грехов.

Приятная мелочь на сугубо мрачном фоне: после крайне сомнительной победы над редакционной кассиршей я могу позволить себе купить однодневный проездной.

Через три четверти часа я дома, и на кровати лежит единственный в доме чемодан. Мы с Холли пользовались им по уикэндам, если куда выезжали. Уже тогда он был знаменит хилой ручкой.

Я торопливо пакуюсь. Впрочем, это слабо сказано: я торопливо эвакуируюсь. Пытаюсь запихнуть в один чемоданчик всю свою лондонскую квартиру. Опустошаю мебель — ящик за ящиком. Джинсы всех сортов и миллион теннисок с эмблемами рок-групп — в том числе и с нашими рожами. Реликты времен, когда «Нью мюзикал эспресс» упоминал «Системайтис» почти в каждом номере. Мы с Джордж сто лет планировали — на случай пожара, наводнения, нашествия инопланетян, бегства от полиции или иной экстренности — иметь сундучок или хотя бы большой ящик в шкафу с тщательно отобранными самыми важными вещами и сувенирами. К сожалению, руки так и не дошли. Поэтому даже свой паспорт я нахожу только случайно.

Пока я мечусь по квартире, мой сотовый разрывается. Я — ноль внимания.

Полдень давно позади. И от сотового мне ничего хорошего не светит.

Но я не могу заставить себя катапультироваться из Лондона, не приняв душ. Собрав с горем пополам чемоданчик самоизгнанника, кидаюсь в ванную. О, впечатление, что я не мылся лет десять!.. Полный кайф!

Вон из-под душа, в джинсы и тенниску, беременный на пятом месяце чемодан цап — и вперед к двери.

Даст бог — вернусь, когда осядет взметенная мной пыль, и заберу то, что нынче бросил. И уж тогда покину остров навеки.

Стало быть, квартирка родная, не говорю «прощай», а только «до свидания».

С веселым «оревуарчиком» я распахиваю дверь, и…

Возможно, они уже давно звонили, да я за душем не слышал. Возможно, они такие обалденно вежливые, что позвонили и терпеливо ждали, когда хозяин наконец откроет. Так или иначе, оба стоят на моем крыльце — и Эр-джи-би, и Скарт.

Сегодня парни вырядились профессиональными громилами. Солнцезащитные очки, строгие дорогие костюмы, белоснежные сорочки. И ослепительно начищенные черные полуботинки.

Правда, на груди Эр-джи-би странные коричневатые разводы — как будто на него какнул летающий слон. Впрочем, приглядываться некогда — Эр-джи-би мощным ударом посылает меня в лузу моей квартиры. Оба заходят за мной и закрывают дверь.

Я барахтаюсь на ковре в прихожей.

— Новые туфельки? — осведомляюсь я снизу.

— Угу, — говорит Эр-джи-би и тут же пробует новую обувь на прочность. От удара в живот я складываюсь пополам и вою. Жду следующего удара. Однако вместо этого второй громила наклоняется ко мне и почти сочувственно говорит:

— Срок вышел.

Я что-то мычу. Эр-джи-би поднимает меня на ноги и припирает к стене. Навалившись на меня всей своей массой, он душит меня локтем левой руки, а правый кулачище держит в боевой готовности. Его рожа почти у моего лица. Вся в веснушках. Он меня так презирает, что даже не контролирует мои руки. Я сам паинькой держу их по швам.

Скарт быстро осматривает квартиру. Вернувшись, бросает:

— Купер дал нам послушать одну из твоих пластинок. Полное говно.

— М-ммм-мм! — говорю я.

— И не спорь!

— Подгони машину, — велит ему Эр-джи-би.

Скарт уходит.

Эр-джи-би говорит мне:

— Ты только на себя посмотри! Перевидал я в жизни жалких типов, но ты жальчее всех!

— М-ммм-мм! — говорю я.

Он косится на чемодан, который валяется посреди прихожей и кричит: улетите меня, пожалуйста, в Нью-Йорк!

— Далеко намылился?

— М-ммм-мм! — говорю я. Эр-джи-би догадывается немного ослабить давление, и, отдышавшись, я выпаливаю: — К вам собрался! Деньги нести!

При этом пытаюсь вспомнить, что в подобных ситуациях делают люди в фильмах. Одни уповают на deus ex machina — кто-то или что-то внезапно появится и их освободит. Другие тайком шарят рукой в поисках ножниц или открытой коробки отбеливателя.

— Что ж, тебе повезло. Считай, мы тебе на автобусный билет экономим.

Он здоровее во всех отношениях и драться научен по-настоящему — за плечами небось не один мордобой. У меня тоже за плечами не один мордобой. Но били обычно меня, а я только темпераментно отмахивался — до определенного момента. Зато теперь у меня такое отчаянное положение, что адреналина хватит на десятерых. Поэтому при случае стоит рискнуть… Только бы он локоть убрал с моего горла!

— Что случилось с твоей сорочкой? — говорю я, потому что в фильмах советуют отвлекать убийцу от окончательной расправы при помощи милой светской беседы.

— Заткнись.

— Споткнулся и упал?

Эр-джи-би смотрит на меня с такой яростью, словно я предложил ему отсосать у меня.

— Я не имею привычки спотыкаться! — цедит он. — Просто мы набежали на старого знакомого.

— А, случайно встретить друга — всегда большая радость, — говорю я, продолжая приятную беседу.

— Дерьмо Собачье мы встретили, а не друга. Был у нас в школе такой мудак. Все его ненавидели.

Не будь мой затылок придавлен к стене, на нем бы волосы дыбом встали. Дерьмо Собачье. Мир не тесен; мир жутко тесен. Не продохнуть. Как под локтем Эр-джи-би.

— Ты имеешь в виду Дерьмо Собачье с желтой хозяйственной перчаткой на левой руке?

Ошарашенный Эр-джи-би отпускает меня и выкатывает удивленные шары.

— Да, это он мне сорочку опоганил. Откуда ты его знаешь, черт возьми?

Вместо ответа я изо всей силы бью его коленом по яйцам. Не теряй бдительности, придурок!

 

Глава тридцатая

С уликой против Бенстида не получилось.

Но это не освобождает меня от долга следить за чистотой афиш.

А Эмили я могу представить — в качестве доказательства своей преданности — пакет с собранной жвачкой.

Мое приношение королеве сердца!

Материальное свидетельство того, что я ее доблестный защитник и сберегатель.

Я представляю себе, как я прихожу в ее гримерную, которая находится где-то в таинственном чреве театра. Каким-то образом я нахожу ее комнату, пройдя по тысяче извилистых коридоров. И вот я стою перед сияющей дверью, на которой золотыми буквами начертано ее имя.

Я робко стучусь. В моей руке — вместо букета — пакет с собранной жвачкой.

— Да-да, входите, — говорит Эмили ангельски-безмятежным голосом истинной дивы.

Я вхожу и тихо прикрываю за собой дверь. Присланных поклонниками букетов так много, что они застят свет, и в гримерной почти полумрак. Но дивный аромат духов Эмили пробивается сквозь аромат миллиона цветов. У стены висят наготове те костюмы и платья, которые будут на ней во время сегодняшнего вечернего представления.

Эмили сидит перед зеркалом, по его краям горят лампочки. Она красила губы, однако ради меня отвлекается.

И смотрит на мое отражение в зеркале… Фу, да разве таким должен быть ее герой! Ведь это просто жалкое существо, которое само нуждается в защите. Покалеченный, сломленный жизнью человек — одна рука в засохшей крови, другая нелепо сжимает полиэтиленовый пакет.

Но нет, нет, ничего такого она не думает!

Она грациозно встает, целомудренно запахнув разошедшийся пеньюар, и смотрит на меня с сочувственной симпатией. Хоть пришелец и выглядит странно, он не внушает ей страха — Эмили не спешит нажать кнопку вызова охраны.

В ее глазах он не монстр, внушающий брезгливую жалость.

В ее глазах он вернувшийся воин: еще в крови и прахе после битвы, но — гордый победитель.

Она ласковым жестом подзывает своего воина.

Забирает пакет со жвачкой и кладет на туалетный столик. Внутренним чутьем Эмили угадывает глубокое символическое значение этого пакета.

Ей хочется благодарно приголубить рыцаря, и она берет его руки в свои руки.

Он морщится от боли.

И ее лицо на миг искажается болью — из сопереживания.

Усадив его на стул, Эмили опускается перед ним на низкий табурет — чтобы уврачевать раны. Она осторожно снимает с его левой руки перчатку (вы теперь понимаете, почему я не хочу снимать ее сам!) и, сочувственно качая головой, говорит о том, как она им гордится, нежно пришептывая: «Мой герой! О, мой герой!»

Мой герой…

Поэтому я плюю на почти невыносимую боль. Поэтому я плюю на усталость, хотя весь как выжатый лимон. Я собираю в кулак свою волю и иду к станции подземки: я обязан проверить каждый уголок «бутылки» и честно выполнить свой очередной инспекционный тур…

Эр-джи-би на полу — рычит и стонет, обеими руками охватив свои разбитые яйца. Но он все еще боец. Когда я хватаю чемодан и бегу к двери, Эр-джи-би ухитряется вцепиться в мою ногу. Я лечу на пол. Удачно отбрыкнувшись, я высвобождаю ногу и вскакиваю. Эр-джи-би уже на корточках и готовится к новому нападению. На его лице ярость и боль. Еще немного одурелый, он одной рукой помогает себе встать. Ловя драгоценный момент, я вмазываю ему носком туфли прямо в глаз. Он с ревом, схватившись за лицо, падает на ковер. Я еще разок бью его ногой по голове — куда попало, подхватываю чемодан и выбегаю из дома, захлопнув за собой дверь.

Скарт должен подогнать машину. Откуда? Сколько времени ему понадобится? Шаря глазами вокруг, я бегу не останавливаясь. Надо как можно быстрее юркнуть куда-нибудь — лишь бы прочь с этой улицы, где я как на ладони! Поэтому сворачиваю в первый же переулок — надеясь, что не столкнусь там со Скартом. Нет, никого. Бегу, по-прежнему выкладываясь до последнего, в сторону канала.

Тропинка вдоль канала приведет меня по прямой к станции подземки. Вообще-то нормальные люди там не ходят — даром что экономия времени. Зимой там грязища. А летом отдыхают ханыги, и к тому же рискуешь нарваться на местное хулиганье. Однако в данный момент эта укромная тропа мне в самый раз. Там я перехожу на быстрый шаг — чтобы отдышаться. Чемодан прижимаю к груди, как ребенка. Солнце жарит, с меня льет пот. Представляю, как мордовороты, черные от ярости, ныряют в черный «мерседес» и мотаются по району, матеря меня на чем свет стоит.

Дойдя до конца тропинки, я останавливаюсь у калитки и осторожно выглядываю из-за кустов. Отсюда видна станция подземки. Четыре входа. До ближайшего ярдов двести. Близко. Соблазнительно близко.

Дыхание более или менее успокоилось. Я пытаюсь предсказать ход мыслей моих преследователей. Сейчас они, конечно, рвут и мечут, но у них приказ, и они должны его выполнить. Мой чемодан однозначно указывает: я куда-то собрался, хотя куда и как я поеду, им знать не дано. У меня может быть своя машина. Или я помчался на автобусную остановку. А недалеко отсюда, кстати, и станция междугородных автобусов. Словом, есть масса транспортных вариантов. И откуда им догадаться, что я всему предпочитаю подземку? Плюс они оба в новеньких лакированных полуботинках — не разбегаешься.

Нельзя сказать, что на руках у меня хорошие карты. Но расклад такой, что есть смысл рискнуть и понтировать.

Нигде не видя черного «мерседеса», я отважно открываю калитку и делаю шаг на асфальт.

Ничего не происходит. Никто не кричит: вот он! Нигде не скрипят шины срывающейся с места машины. Слышны только обычные городские шумы да мое затравленное сопение. Я беру чемодан человеческим образом и, стараясь ничем не выделяться, быстрым шагом иду к ближайшему входу в подземку.

Дошел! Скатываюсь вниз по лестнице. Идя к турникету, я позволяю своему воображению поиграть. Эти изверги изъездили все ближайшие улицы, перессорились из-за плана действий — и как раз сейчас выхватывают пистолеты: бах-бах! — оба наповал. Приятно представлять, как они синхронно дрыгаются в агонии. Согретый этой мысленной картинкой, я торопливо прохожу через воротца и оказываюсь наконец на эскалаторе.

Пробежав до другого конца малолюдной платформы, я останавливаюсь и обещанные табло две минуты до прихода поезда использую на стремительное переодевание. Во-первых, тенниска мокрая насквозь от пота. Во-вторых, надо хоть немного замаскироваться. Проворно вытаскиваю из чемодана новую тенниску; на одной стороне красуется название группы «Фэмили кэт», на другой название их песни — «Хочу жить красиво». Маскировка хотя и дохлая, кочующий взгляд обмануть способна. Теперь надо разыграть все козыри. Отсюда прямая линия к Хитроу — лучше не придумаешь. А там самолетики-гриэлётики! Привет, Нью-Йорк!

Продевая голову в свежую тенниску, я думаю: успокаиваться рано, но теперь я по крайней мере в сухом и чувствую себя опять человеком.

И тут я их вижу. Они появляются на станции одновременно с поездом. Влетают через тот же вход, через который пришел я. Только между нами вся платформа. Они торопливо шарят глазами.

Толпишка жидкая, и скрыться за ней практически невозможно. Рядом ни одной чертовой колонны или другого укрытия. Я поворачиваюсь к мордоворотам спиной — «Хочу жить красиво», а чемодан ставлю перед своими сдвинутыми ногами. Теперь остается только закрыть глаза и молиться. Господи, не дай им заметить меня!

Поезд останавливается. Двери гостеприимно распахиваются почти рядом со мной. Я, чуть не сбив женщину, влетаю в вагон. Тяну голову — понять, зашли они в поезд или нет, заметили меня или нет. Сажусь. Забываю дышать. Мне не верится, что они меня зевнули.

А они меня действительно зевнули. Двери закрываются, и ничья лапища не останавливает их в последний момент. Поезд трогается. Я вскакиваю и пытаюсь проглядеть поезд до конца — до переднего вагона, в который они наверняка вскочили. Я почти убежден, что они уже ломят в мою сторону, распахивая одну за другой переходные двери между вагонами — как гребаные билетные контролеры. Но нет — не видно их, не видно! Поезд набирает скорость так лениво, что рехнуться можно. Давай, давай, железная детина, выручай!

И вдруг я чуть в штаны не накладываю. Прямо напротив стоит Эр-джи-би. На платформе. Наши лица почти на одном уровне. Его здоровый глаз (второй заплыл от моего удара) смотрит точнехонько на меня. Мгновенно реагируя, Эр-джи-би в бешенстве ахает кулачищем по стеклу. Однако мое окно уже уплывает… В последний момент он успевает, не спуская с меня глаз, чиркнуть пальцем себя по горлу — однозначное обещание! За его спиной потерянно маячит Скарт.

Наконец-то и мой вагон, последний, ухает в блаженную темноту туннеля.

Пассажиры вопросительно смотрят на меня, Я пожимаю плечами: понятия не имею, кто этот дурак на платформе!.. Ладно, плевать на пассажиров.

Компьютер под черепом работает на износ.

Итак, теперь им известно, на чем я еду и в какую сторону. Что они предпримут? Сядут в следующий поезд? Глупо, хотя не исключено. Я бы на их месте рванул обратно к машине и попробовал перехватить меня на одной из следующих станций.

Я всю подземку знаю наизусть, но сейчас, будучи в раздерганных чувствах, для верности подхожу к плану. Линия Пиккадилли упирается в нужный мне аэропорт. Я сейчас почти в другом ее конце. Линия, стало быть, правильная. Загвоздка в том, что мордовороты будут сторожить меня именно на ней.

Следующая остановка — «Финсбери-парк». К ней они стопроцентно на машине не поспеют — доехать, спуститься…

Оптимальный для них вариант: «Арсенал» или «Холлоуэй-роуд».

Тогда оптимальный вариант для меня: выйти на «Финсбери-парк», переметнуться на линию Виктория, стороной объехать «Арсенал» и «Холлоуэй-роуд» — и на «Кинг-Кросс» пересесть обратно на линию Пиккадилли.

Добравшись до такого оживленного пересадочного узла, как «Кинг-Кросс», я вправе смеяться над врагами: слишком там много людей, слишком много поездов в разных направлениях. Начиная с «Кинг-Кросс», я, считай, в полной безопасности — оторвался окончательно. Господи, побалуй меня хоть немного! Сбрось мне хоть на этот раз чуточку удачи! Пожалуйста.

Я выскакиваю из вагона на «Финсбери-парк» и несусь по платформе, ворочая головой во все стороны, как охранная видеокамера с ополоумевшим мотором. Вроде бы никого. Хотя тут и быть никого не может.

Как и планировал, я перехожу на линию Виктория и, трясясь от страха, проезжаю две остановки до «Кинг-Кросс»…

А тем временем мордовороты вскакивают в «мерседес», мчатся до станции «Холлоуэй-роуд», спускаются под землю и в отчаянии бегают вдоль вагонов — нет его, нет! Они начинают ссориться, выхватывают пистолеты и… ну и так далее.

Поезд останавливается, и я выхожу. Теперь я, как порядочный, качу чемодан за собой на колесиках, стараюсь затеряться в толпах туристов. Сердце стучит где-то в горле, пока я двигаюсь по переходу с Виктории обратно на Пиккадилли. На платформе я смотрю во все глаза. Толпа прячет меня. Но она же может прятать и извергов в новых полуботинках.

Когда поезд подходит, я не вхожу в него до последнего — держа все опции открытыми. И лишь когда я более или менее уверен, что рядом нет ни Эр-джи-би, ни Скарта, я заскакиваю в вагон — за мгновение до закрытия дверей.

Теперь я опять на линии Пиккадилли и опять на верном пути к Хитроу, где самолётики-гриэлётики и рекламные щиты, которые обещают много-много солнца и радости в далеких краях. Вне сомнения, я бесповоротно оторвался от преследователей!

Я сижу у самого выхода из вагона, вытирая пот со лба — в прямом и переносном смысле слова. Мест свободных нет, и я сижу на чемодане. Точнее, полусижу — чтобы мой старикашка с хилой ручкой не сдох подо мной. Рядом стоит паренек с картой в руке. По виду — студент из какой-либо инострании, по обмену. Он что-то ищет на карте и временами театрально косится на меня: очевидно, попросить о помощи стесняется — хочет, чтобы я сам вызвался ему помочь. Разбежался. Не до тебя. Я без приключений проезжаю «Рассел-сквер» и «Холборн». Там и там высовываюсь из вагона и, для собственного успокоения, мотаю головой вправо-влево. Опять никого. Что и следовало доказать. В голове я считаю остановки до аэропорта. Минус одна. Еще минус одна. О, сладкая надежда, пребудь со мной и не обмани!

Но это рассказ не о ком-нибудь, а обо мне. О Грейле Шарки — долбаном неудачнике.

Поезд останавливается на «Ковент-Гарден», и черт меня дергает опять выглянуть на платформу из открывшихся дверей.

И — рыдать подано, готовьте глаза! — я вижу Эр-джи-би.

В дальнем конце платформы. Хромает в мою сторону. Заглядывая в каждый вагон здоровым глазом. Катит ко мне, как неостановимый танк. Гусеницы сорваны, башня набок, но внутри кипит яростью чугунное сердце. Проклятие! Не человек, а гребаный Терминатор!

Словно загипнотизированный я пару секунд наблюдаю за Эр-джи-би. Потом пронзительный свист возвращает меня к реальности. Я резко поворачиваю голову — на звук.

С другого конца платформы, почти зеркальное отражение Эр-джи-би, вдоль поезда ковыляет Скарт.

Он заметил мою торчащую из вагона синюшную рожу и свистнул — предупредить Эр-джи-би, что объект обнаружен. Мастерски, между прочим, свиснуто — небось годами на стадионах тренировался!

Скарт счастливо лыбится. Оба припускают к центру платформы, чтобы заскочить прямо в мой вагон.

Я хватаю чемодан и выхожу на платформу. До выхода запредельно далеко. Мордовороты меня в два счета перехватят.

Пассажиры еще выходят и входят, а я в растерянности стою на платформе. Похоже, мое единственное спасение — заманить обоих костоломов в вагон, а самому остаться на платформе.

Поэтому я умненько ставлю чемодан и жду — одной ногой в поезде, другой на платформе. Гангстерский такой приемчик. В поезде раздается тройной зуммер, извещающий о грядущем закрытии дверей. И репродуктор подстраховывает:

— Осторожно, двери закрываются!

Мои друзья начеку. Не успев добежать до моего вагона, каждый из них остановился у тех дверей, где его застал зуммер. Стоят одной ногой в вагоне — и ждут, куда я сам себя отпасую. Эр-джи-би видит ту сторону моей тенниски, на которой «Фэмили кэт». Скарт — ту, на которой «Хочу жить красиво». Сейчас эти коты поганые сделают мне жизнь красивой!

Дверь начинает закрываться.

Дальше всё как в замедленной съемке. Я бросаюсь в вагон — и краем глаза вижу: Скарт делает то же самое.

Однако, как я уже сказал, я умненько поставил чемодан. Он не дал моим дверям закрыться полностью. Осталась щель, которая будет моим путем спасения. Я выскочу и рвану чемодан. Дверь закроется, поезд укатит прочь — бай-бай, глупые мордовороты!

Не с моим счастьем.

Разворачиваясь, чтобы выпрыгнуть из вагона через спасительную щель, я вижу, как мой сугубо иностранного вида знакомец с картой ловким движением втаскивает мой чемодан в вагон. Двери закрываются.

Теперь парень любезно улыбается, ожидая благодарности.

— Тут имеется много пересадок, — говорит он, — я тоже часто бываю спутанный!

Поезд легким рывком трогается. Покачнувшись, я тупо смотрю на намертво закрытые двери. Мне не верится, что всё кончено.

— Ах ты, козел! Придурок! Пизда! — цежу я.

— Простите, что есть «пизда»? — спрашивает студентик.

В сущности, глубочайший философский вопрос. Но мне не до философии.

— Это ты! — ору я. У него весьма озадаченный вид. — Ты, засранец, даже не понимаешь, что натворил! Даже не понимаешь!

Он осторожно ставит мой чемодан на пол и пятится. Потом садится на только что освободившееся место и отворачивается от меня.

Впрочем, мне не до него.

Я лихорадочно соображаю.

Точнее, вычисляю.

Помню, Чудила — Дерьмо Собачье — говорил мне: прогон между станциями «Ковент-Гарден» и «Лестер-сквер» самый короткий в лондонской подземке — от закрытия до открытия дверей проходит только сорок секунд.

Предположим, студента я материл секунд десять. Стало быть, остается меньше тридцати секунд.

Иначе говоря, у них тридцать секунд, чтобы добраться до меня.

Им надо протолкаться через несколько достаточно плотно набитых вагонов, открывая-закрывая переходные двери. Вряд ли они справятся за тридцать секунд. Бог не допустит!

Своим криком на студентика я обратил на себя внимание пассажиров, но через пару секунд они вернулись к своим делам или к своему безделью. Я беру в руки чемодан, изготавливаюсь у выхода и про себя считаю секунды. Мои палачи приближаются с двух сторон.

Остается двадцать секунд.

Я пытаюсь вспомнить подробности планировки «Лестер-сквер». Удрать будет чрезвычайно сложно. Однако мне должно помочь обилие пассажиров и проклятые орды туристов, за которых — исключительно сегодня — спасибо небу! Самое трудное — первый момент после выхода. Если мне удастся улизнуть от мордоворотов на платформе — дальше будет свистопляска переходов и эскалаторов, и за толпой я наверняка сумею оторваться!

Остается десять секунд.

Я нервно поглядываю то направо, то налево. Очевидно, они еще далеко от меня. Возможно, даже не слишком торопятся — не зная, что это кратчайший прогон. Возможно, оба натерли ноги новыми туфлями и не могут идти по-настоящему быстро. Спасибо Господу за новые туфли. Спасибо Господу за Дерьмо Собачье, упоминание которого спасло мне шкуру.

И вот поезд останавливается…

Пассажиры нервно поглядывают на мою израненную руку в грязной желтой перчатке. Я на платформе «Лестер-сквер» — упал вконец изнуренный на скамеечку и ловлю кайф от расслабона. Но душа противится отдыхать. В руках у меня пустой пакет — угнетающе пустой, без единой жвачки. Недостаточно усердно работаю!

И тут я вижу жвачку прямо перед собой.

На колене Эмили. Как она туда попала — можно только гадать.

За путями огромная афиша «Подружки гангстера». Или какая-то сволочь прямо с платформы жвачку швырнула, или ее налепил один из ремонтников, которые шастают по путям в те предутренние часы, когда поезда не ходят. Так или иначе, жвачка с вызовом таращится на меня с колена Эмили. Зримое доказательство моей халатности и неэффективности.

Дышать тяжело, рука болит зверски, и все же я преодолеваю себя: встаю и, даром что тело молит о более долгой передышке, иду к краю платформы. Народу довольно много, но я ни на кого не обращаю внимания. Люди вокруг где-то на обочине моего сознания — я весь сосредоточен на преступной жвачке. Она так рядом — и совершенно недостижима!

И тут вдруг поезд. Настолько близко, что я отшатываюсь. Чуть по плечу меня не мазнул! Я и не заметил, как он выкатил из туннеля.

Поезд на какое-то время заслоняет афишу, и во мне теплится нелепая надежда, что он как-то или сдует, или сорвет жвачку со святого колена святой Эмили.

Двери открываются, пассажиры входят и выходят, двери закрываются, поезд отъезжает. И, конечно, жвачка всё на том же месте. Смеется мне в лицо.

Последний вагон только-только утягивается в туннель, когда я, внезапно для себя, опускаюсь на колени, а затем свешиваю ноги с платформы. Рядом кто-то что-то кричит. Наверное, этот крик относится ко мне, но я слышу его будто из-под воды. По-настоящему я слышу только свое тяжелое частое дыхание.

Мои глаза на жвачке, которая так мучительно близко, в ушах гремит мое собственное дыхание. Чего я жду?

Я спрыгиваю вниз. Кто-то кричит — или нет, многие кричат. И вдруг пронзительная истеричная сирена поезда — он появляется из туннеля. Мне ни до чего — мои глаза на наглой жвачке. Я подскакиваю к афише и тянусь рукой в мэриголдке к колену Эмили.

Дивная Эмили смотрит на меня из кресла и таинственно улыбается.

— Мой герой!!! — ласково говорит она.

…поезд останавливается не как обычно. Не после плавного сброса скорости. Внезапно вопит сирена, визжат тормоза, пассажиры с перепуганными лицами летят друг на друга — и всё, мы стоим.

Чемодан выбит из моих рук.

Быстро восстановив равновесие и выпрямившись, я оглядываюсь направо и налево — мои мучители всё еще далеко.

Наш вагон в туннеле, а где головной вагон — не знаю.

В отчаянии я протискиваю пальцы между резиновыми краями сомкнутых дверей и пытаюсь их раздвинуть. Бежать, впрочем, некуда — передо мной стена туннеля. Однако должен же поезд двинуться дальше, чтобы преодолеть последние секунды пути! Как только появится платформа — я выпрыгну на нее, не дожидаясь полной остановки! Выпрыгну — и ходу!

И тут мои уши ловят в наступившей после короткого переполоха тишине стук межвагонной двери. Не оборачивая головы, я слышу шаги — ближе, ближе. Каменные ступни по полу — хуп! хуп! хуп! «Ты звал меня?» И мое собственное свистящее дыхание — ха-а! ха-а! Пальцами я тщетно пытаюсь растащить двери…

Эр-джи-би хватает меня за волосы и бьет лицом о стекло. Затем разворачивает к себе. Рядом с ним стоит Скарт. Он с мрачным вызовом оглядывает пассажиров: есть желающие поинтересоваться, что происходит? Под душащим меня локтем Эр-джи-би — да, я в мучительно знакомом положении! — видно, как все любопытные отворачиваются.

— A-а, пизда непотребная! — рычит Эр-джи-би мне в лицо, отводит свою башку и бьет меня лбом в переносицу.

От адской боли я почти теряю сознание и отчаянно шарю глазами по пассажирам… Увы, все прячут глаза — никто не хочет ввязываться в чужие разборки.

Затем следует удар кулаком в солнечное сплетение и еще один — коленом в пах. Когда я падаю, парочка в новых туфлях начинает работать с моим лицом. Слева, справа. Слева, справа…

В какое-то мгновение я встречаюсь глазами с иностранным студентиком. Но он торопливо отводит взгляд.

Парнишка вовек не забудет выученное сегодня новое английское слово.

Только правильно ли он понял его значение?

Чье-то колено с треском ломает мне нос, и мой рот мгновенно наполняется кровью.