На следующий день звоню Рассу, и мы быстро договариваемся. Разговор действительно получился коротким, я думал, что беседа продлится дольше. После того, как я кладу трубку, подготовка продолжается.

Извините, я что-то пропустила? Подготовка?

Все верно. Подготовка. Помните восьмой пункт в моем списке? Я вламываюсь в дом Огрызка и испражняюсь на его постель. Подобные операции требуют подготовки. Неужели вы думаете, что я забыл про него? Конечно, нет. С ним еще не покончено.

Я сижу на диване и смотрю телевизор. Идет телешоу Опры Уинфри, но самой Опры на экране нет. Вместо этого психолог беседует с жертвой изнасилования о чувстве вины, которое она испытывает.

Она чувствует себя виноватой, потому что неправильно опознала человека, и того посадили. Мало того что женщина стала жертвой изнасилования; она переживает из-за того, что отправила за решетку невиновного. Наверняка ей сейчас очень плохо, хотя по виду не скажешь. Либо шоу Опры снимают через специальную дымку, чтобы на экране у участников не были заметны морщинки, либо там работают лучшие в мире гримеры, потому что лица мужчины и женщины кажутся сделанными из кремового пластилина. Даже пристально всматриваясь в лысеющего психолога, я не вижу ни морщин, ни мешков под глазами. Он как минимум лет на двадцать старше меня, однако в сравнении с ним я выгляжу потрепанным и осунувшимся.

Впрочем, сейчас меня это не волнует. Я еще приведу себя в порядок, только прежде надо кое-что сделать.

Смотрю на психолога и жертву изнасилования и размышляю о своем появлении в телепередаче. Наступит понедельник, я приду в студию и увижу этот большой ящик, камеру, с подмигивающим наверху красным глазком. Сколько людей, которых я знаю или знавал когда-то, заметят вдруг на экране знакомое лицо и подумают: «Я его где-то видел», прежде чем вспомнят: «Да это же Кристофер Сьюэлл!»

Старые друзья, старые учителя, бывшие подружки, коллеги, бывшие коллеги, продавщица из магазина, Тоби Торп, Ким Кроуфорд, охранник, который никогда не здоровается, Том Варне, блондинка из лифта, Джефф Кларк, дядя Джек и тетушка Джин… все они смогут меня увидеть.

Но больше всего я хочу, чтобы меня увидела Сэм. Я хочу, чтобы она сидела перед телевизором, пила чай, смотрела «Счастливый понедельник» с Феликсом Картером и думала обо мне, о том, как я на него похож.

И вдруг, как раз в тот миг, когда Сэм подносит ко рту кусочек жареного цыпленка, на экране появляюсь я. Она застывает в изумлении, и вниз падает капелька кетчупа.

Нет, только не кетчуп, Сэм его не любит.

Тогда просто котлета по-киевски. Сэм удивленно замирает, видит, как я счастливо улыбаюсь, замечает, что я прекрасно выгляжу с новой стрижкой и — это очень важно! — что я похож на Феликса Картера, факт, подтвержденный национальным телевидением. И она захочет меня вернуть. Все очень просто. Вроде одного из тех грандиозных поступков в День святого Валентина, о которых пишут в газетах: рекламный щит на Пиккадилли-Серкус с признанием в любви или самолет, за которым тянется лента с предложением руки и сердца. И Сэм захочет меня вернуть.

Нельзя работать в моей должности и не разбираться в рекламе. Я провел много времени с клиентами, убеждая их, что журнал «Дерзость» именно то, что им нужно, и прекрасно понимаю, как важны окружение и контекст. Мне представилась замечательная возможность — реклама, которую не купишь ни за какие деньги.

Конечно, прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы Сэм вообще увидела шоу. Полагаю, что с этим я успешно справился. Вернувшись домой, прослушал все четыре альбома Феликса Картера и выбрал одну особенно трогательную композицию, «Люблю тебя (в N-ной степени)». Переписал ее — единственную песню (конечно, напрасная трата пленки С90, но что поделаешь), положил кассету в конверт, добавил записку на новой бумаге из «Пэйперчейз»: «Сэм, пожалуйста, посмотри передачу „Счастливый понедельник“ в понедельник вечером. Ты все поймешь. С любовью, Крис». И отправил пакет первым классом, на рабочий адрес, так что Сэм получит его в пятницу.

Я было подумывал о том, чтобы сказать ей в лоб: «Сэм, меня покажут в программе „Счастливый понедельник“ в понедельник вечером», однако решил, что доля сюрприза здесь настолько важна, что стоит рискнуть. Не хочу думать о том, чем Сэм может быть занята в понедельник вечером. Я даже не уверен, будет ли она дома во время телешоу, но делаю ставку на письмо — и на кассету! По крайней мере они заставят Сэм записать передачу на видео. А если кто-нибудь увидит программу, а потом ей об этом скажет, ну и ладно, тоже неплохо. Главное, чтобы жена посмотрела, обратила внимание на весьма важный контекст, поняла, что качество предлагаемого товара улучшилось, и решила его купить. Если обуви марки «Кларке» и фруктовому витаминизированному напитку «Лукозейд» удалось уловить дух времени и стать востребованными продуктами, то почему того же не смогу добиться я? Почему тот же маркетинговый ход не поможет моему браку?

Интересно, увидит ли программу Огрызок. Очень интересно.

Я смотрю на пластилинового врача и пластилиновую, снедаемую виной жертву насилия и одновременно заряжаю отцовский револьвер, предварительно очистив кофейный столик старым, проверенным способом — одним движением смахнув весь мусор. На пол летят обломки моей нынешней жизни, жизни, которая вот-вот переменится: пустые пивные банки, бутылки из-под водки, пепельница, набитая окурками… Грязь, но это моя грязь, и скоро ее не будет.

Меж тем сейчас я запихиваю патроны в барабан, со щелчком возвращаю его на место, ставлю оружие на предохранитель, встаю и засовываю револьвер за пояс. Затем выхватываю его одним движением… Приятное чувство. Вроде как в кино или по телику, совсем не похоже на реальность.

Снова засовываю пушку за ремень и пробую еще раз. Револьвер за что-то цепляется. Я устраиваю его удобнее и вытаскиваю в третий раз. Прекрасно. Затем еще раз. Без сучка и задоринки. Удовлетворенный, я выхожу на середину комнаты развинченной, покачивающейся походкой, как Клинт Иствуд в фильме «Грязный Гарри», — хочу почувствовать тяжесть оружия у себя за поясом. Ощущение мне нравится.

Между прочим, к вашему сведению, ни в эту минуту, ни и какое-нибудь другое время, когда я любуюсь отцовским револьвером, я не вынимаю его со словами: «Ты это мне говоришь?», как в фильме «Таксист». Не хочу повторяться. Более того, это было бы крайне непрофессионально, а все мои приготовления в высшей степени профессиональны.

Например, чтобы проверить, плотно ли пушка сидит за поясом, я делаю резкие движения из стороны в сторону, как будто меня атакуют сзади. Все нормально. Затем я пробую пройтись с револьвером по дому. Не сказать, что удобно — всякий раз, когда я делаю шаг вперед, барабан впивается в левое бедро, — но терпеть придется недолго, от моей квартиры до жилища Огрызка рукой подать.

Я надеваю куртку, чтобы посмотреть, не видна ли предательская выпуклость. Видна, и я натягиваю пальто — по иронии судьбы, именно то, на которое ублюдок высморкался. Ничего не заметно, разве только на ощупь.

Отлично.

Снимаю пальто, вытаскиваю оружие из-за пояса — еще не время — и заканчиваю приготовления. Из кухни я приношу ярко-желтые резиновые перчатки для мытья посуды и кладу их на кофейный столик рядом с револьвером. Затем направляюсь в комнату для гостей, где после нескольких минут поисков нахожу планшет. Приношу его в гостиную и тоже бросаю на кофейный столик.

Потом иду к маленькому чуланчику, где мы храним старую одежду — «одежду для уборки» — и груду старой обуви, в которой я копаюсь до тех пор, пока не выуживаю пару дешевых, ни разу не надеванных мокасин, которые когда-то купил на распродаже, не примерив. Совсем забыл о разнице между европейскими и британскими размерами и приобрел башмаки на два размера меньше, чем нужно.

Они немилосердно жмут, а когда я пробую пройтись в них по комнате, боль становится еще сильнее… Ничего, пока дойду от своей квартиры до дома Огрызка, потерплю.

Затем я беру четыре шкалика водки, один выпиваю, а остальные ставлю на кофейный столик рядом с ярко-желтыми перчатками, планшетом и заряженным револьвером.

И в завершение нахожу пару старых солнцезащитных очков «Рэй Бэн». Хотя это, конечно, всего лишь дешевая копия из тех, что продаются на заправочных станциях, вытащить из них стекла оказалось довольно трудным делом. В конце концов, нацепив очки на нос, я смотрюсь в донышко банки из-под джема. Вылитый Майкл Кейн в шпионском боевике «Досье Ипкресс»! Вблизи можно заметить, что в очках нет стекол, но случайный наблюдатель увидит всего лишь заурядного очкарика, а мне того и надо. Отлично.

Я готов. Можно приступить к осуществлению первого этапа.

Беру перчатки для мытья посуды и аккуратно прикрепляю их к планшету, затем вырываю несколько страниц из журнала и прилаживаю сверху. Если держать планшет правильно, подозрительного бугорка совсем не видно. Потом кладу бутылочки с водкой в один карман пальто, очки без стекол — в другой, само пальто оборачиваю вокруг планшета. Напоследок засовываю револьвер за пояс и выхожу из дома, прижимая к боку свернутое пальто. Со стороны, наверное, смотрится немного странно, но, думаю, все обойдется.

Прежде чем надеть пальто, я миную магазины и дохожу до конца дороги. Мне трудно попасть в рукава, так как я стараюсь не привлекать внимания к револьверу… Ничего, наверняка вся сцена выглядит так, будто человеку стало холодно и он надевает пальто.

Все происходит ближе к вечеру, несколько дней назад я увидел Огрызка примерно в это же время. Сторонний наблюдатель может принять меня за сотрудника, скажем, электрической или газовой компании. Или за стекольщика. В общем, за человека, которого трудно заподозрить.

Я перехожу на другую улицу и только после этого надеваю очки. Перед своими невидимыми зрителями я разыгрываю целый спектакль — делаю вид, что дышу на них, протираю и только потом цепляю на нос. Просто человек, который думает: «Нужно надеть очки!» Если кто-нибудь пройдет мимо, я опущу голову, чтобы не заметили отсутствия стекол. Никто не проходит.

Все эти приготовления, тщательная, но почти незаметная маскировка… Вы небось думаете, что у меня есть точный план действий. На самом деле плана нет. Когда я оказываюсь перед дверью Огрызка, отчетливо осознавая, что сейчас за мной отовсюду наблюдают любопытные взгляды — продавцы в магазинах, покупатели, люди, лениво глазеющие на улицу из окон квартир, — у меня нет ни малейшего понятия, что делать дальше.

До некоторой степени так задумано. Я чувствую, что приготовился к двум вариантам развития событий: либо он дома, либо нет. Дальше придется рассчитывать на случай. Конечно, не идеально, но что поделаешь.

Держу планшет слегка под углом к телу, как настоящий профи. Любой человек, стоящий сзади, решит, что я стучусь из самых невинных побуждений. А я, пока барабаню по двери — один, два, три раза, — расстегиваю пальто, просовываю руку за пояс и обхватываю рукоять револьвера. Отлично. Тишина.

Из дома не раздается ни звука. Ни тебе хлопанья дверей, ни шороха шагов, ни крика: «Войдите!» Просто тишина. Пытаюсь дышать ровно, но сердце в моей груди колотится изо всех сил, и я словно ощущаю за спиной присутствие незримых свидетелей. Стучу еще раз.

По-прежнему ничего.

Теперь я приникаю к почтовому ящику. Обычное дело, настойчивый посетитель проверяет, есть ли кто-нибудь дома. Зову: «Эй!», чтобы удостоверится, что никого нет, а заодно придать убедительности образу нахального визитера — на всякий случай, вдруг кто-нибудь за мной наблюдает. На самом деле я не заглядываю в почтовый ящик, а засовываю в него руку, чтобы нащупать веревочку, и вытягиваю наружу ключ.

Под прикрытием собственного тела, стараясь не выдать себя ни одним движением, осторожно вставляю ключ в замок и поворачиваю налево. Ошибка. Поворачиваю направо — и замок щелкает. Затем, глубоко вдохнув, я вхожу внутрь и быстро закрываю за собой дверь.

Вот дерьмо.

Почему-то я предполагал — если разобраться, совершенно дурацкое предположение, — что Огрызку принадлежит все здание. Теперь ясно, что дом поделен на квартиры, в точности как мой, — судя по всему, на две. Я сейчас в общей прихожей. Передо мной запертая дверь, которая, несомненно, ведет на лестницу к квартире наверху. Справа от меня другая дверь. Она похожа на входную, с таким же замком, и потому я делаю вывод, что это дверь в квартиру Огрызка.

Я жду. Вдруг наверху кто-нибудь есть. Может, жильцы были в туалете или трахались, а может, обитатель квартиры готовил какое-нибудь сложное блюдо, услышал стук, поцокал языком, вытер руки о кухонное полотенце, снял фартук и поплелся к двери…

Но никого не видно.

Я с трудом дышу. Тишина дома оглушает. Чувствую, что мочевой пузырь переполнен, а живот крутит, как будто срочно нужно облегчиться. Вытаскиваю из кармана маленькую бутылочку водки (повезло — с ароматом мандарина), откручиваю крышку и выпиваю содержимое одним глотком. Мне сразу становится лучше.

Впрочем, все равно требуется какое-то время, чтобы собраться с силами и начать действовать. Делаю шаг вперед и локтем толкаю дверь.

Она распахивается настежь, отчаянно скрипя петлями.

Меня охватывает волна страха и возбуждения; нечто подобное испытываешь во время собеседования при устройстве на работу. Какое-то мгновение я стою неподвижно.

Жду, что кто-нибудь выйдет. Например, Огрызок, застегивая на ходу джинсы, готовый сцепиться с любым, кто осмелился проникнуть в его жилище.

По-прежнему никого нет, поэтому я отлепляю от планшета перчатки и надеваю их. Затем поворачиваюсь к входной двери и дергаю за ключ, который все еще висит на шнурке. Раз, два — и ключ уже у меня в руке; опускаю его в карман и вхожу в квартиру Огрызка, захлопнув за собой дверь.

Ну и вонь! Никакого тебе уютного домашнего аромата, разит как в притоне. Застоявшийся дым сигарет и прогорклый запах жирной еды смешались с затхлым воздухом комнаты, которую не проветривали годами. Ничего другого я и не ожидал.

Передняя дверь ведет прямо в гостиную, где на стенах нет никаких картин, только старая облупившаяся краска, а по углам — паутина и пятна от сырости. В общий неприглядный вид плохо вписываются широкоэкранный телевизор и видеомагнитофон в одном из углов комнаты. Из мебели там всего лишь убогий двухместный диван и кофейный столик со стеклянной столешницей, на которой разбросаны пустые сигаретные пачки, смятые окурки и пустые банки из-под пива.

Уверен, что квартира не Огрызка. Возможно, он здесь живет, даже очевидно. Но это явно временное убежище. Дом, похоже, был незаконно занят бродягами, и этим объясняется тот факт, что при ближайшем рассмотрении в двери не оказывается замка. Возможно, его выбили ногой. По пьяни. А скорее для того, чтобы попасть в квартиру.

В глаза мне бросается окно, выходящее на улицу. Так как я все еще стою в дверях, снаружи меня не видно. Если же чуть-чуть пройти вперед, меня увидят ясно и отчетливо, совсем как я видел на днях Огрызка. К счастью, я ошибался, когда думал, что у него на окнах нет штор. Собственно, как таковых их и нет, зато висят деревянные жалюзи; я подхожу, тянусь вправо и закрываю одну половину окна. Затем, может, всего на мгновение мелькнув в окне, закрываю вторую. Комната погружается в зловонную темноту.

Хорошо. Лезу в карман и выуживаю бутылочку. Мне приходит в голову мысль, что пока достаточно, еще не прошло действие первой, но все же я решаю выпить. Возвращаюсь через гостиную к единственной двери и попадаю в крошечный коридорчик, в конце которого ванная. Она светло-зеленого цвета и выглядит так, что если бы вы покупали дом и наткнулись на похожую, то непременно бы сказали: «Какая отвратительная ванная!»

Рядом с ванной еще одна дверь, должно быть, в кухню. Наверняка, так как спальня, по-видимому, справа от меня.

Мои сведения о незаконном проникновении в чужие жилища почерпнуты в основном из книг и телепередач. Телевидение — все эти детективные программы здорово пригодились — поведало мне об отпечатках пальцев (отсюда перчатки для мытья посуды), следах ног (отсюда туфли на два размера меньше) и любопытных соседях, которые из-за слегка отодвинутой шторы наблюдают за подозреваемым (отсюда маскировочный наряд а-ля Майкл Кейн). Из книг, в особенности из романов о Джеймсе Бонде, прочитанных при свете угасающего фонарика на Гроуби-роуд, мне известно, что незваных визитеров, едва они проникнут в помещение, обычно всегда тянет опорожниться. Джеймс Бонд специально оставляет метку на сливном бачке, чтобы знать, обыскивали ли номер в отеле в его отсутствие. И теперь я, словно тайный агент СМЕРШа, чувствую, что пришло время отлить. Я уже было направляюсь к туалету, но тут появляется идея куда лучше, и у меня рождается план.

Распахиваю пальто, расстегиваю ширинку и мочусь на коврик в коридоре. Ярко-оранжевая, с резким от алкоголя запахом, дымящаяся струя мочи льется на ковер. Направляю ее в разные стороны и весело смеюсь. Мне хорошо. Облегчение. Свобода. Я мщу Огрызку за то, что он высморкался на мое пальто. Я мочусь на все, куда достает струя. Стряхиваю последние капли на стену. Затем отхаркиваюсь, и большущий комок зеленоватой слизи летит туда же.

Иду через коридор в кухню. Она такая, как я предполагал, увидев гостиную, — кухня раздолбал и неряхи. Там почти нет мебели, только загаженный разделочный стол, раковина, заваленная грязной посудой, кошачья миска с засохшими комками, древняя стиральная машина и холодильник с наклеенным на дверце логотипом фирмы «Квиксилвер», производящей одежду для серфинга.

Открываю холодильник и вытаскиваю его содержимое: коробку с тремя яйцами, пакет молока, жестянку пива «Ред страйп», пачку дешевого маргарина, кусок заветренного сыра, два больших помидора, пластиковую бутылку с кетчупом, луковицу и банку белковой пасты «Мармайт».

Все это, кроме кетчупа и пива, которое я открываю, идет в стиральную машину. Шарю по полкам стенного шкафа и нахожу коробку рисовых хлопьев для завтрака (высыпаются в стиралку), растворимый кофе (туда же), сухой кошачий корм (туда же), две банки консервированных бобов и сахар (все туда же). Под раковиной обнаруживаю непочатую бутылку с чистящим средством, которое выливаю в лоток для порошка. Найденный стиральный порошок рассыпаю по полу. Беру кетчуп и, прихлебывая пиво, иду в ванную.

Я тяжело дышу — от возбуждения. От ощущения свободы и силы. Какое же богатое у меня воображение! Я представляю, как Огрызок увидит мое лицо в телешоу «Счастливый понедельник» и, может быть, узнает. Как жаль, что ему никогда не докопаться до истины…

В ванной беру бутылку шампуня, мыло, пену для бритья, бритвенные лезвия, затем нахожу — вот здорово! — отбеливатель. Вернувшись на кухню, засовываю всю принесенную из ванной дребедень в барабан стиральной машины, а отбеливатель добавляю к чистящему средству в лоток для порошка.

Затем направляюсь в спальню, держа в руках отбеливатель, кетчуп и банку из-под пива. Постель Огрызка представляет собой матрас, накрытый простыней. Я осматриваюсь вокруг. И снова никакой мебели, ничего, указывающего на то, что здесь живет человеческое существо. У ублюдка даже нет платяного шкафа, его шмотки аккуратно сложены в углу: небольшая стопка спортивной одежды, на которой сверху лежит бейсболка.

Примерно половину стопки, включая бейсболку, запихиваю в машинку, добавляю еще отбеливателя и устанавливаю режим стирки с кипячением. Я хожу по комнатам, наступая на рассыпанный по полу порошок. Не важно — на мне туфли на два размера меньше, помните?

Возвращаюсь в спальню, чувствуя необычайный подъем, разбрасываю остальную одежду и выливаю на нее остатки отбеливателя. Затем мое внимание переключается на переносную магнитолу и кучку компакт-дисков в другом углу комнаты. Я открываю отделение для диска в магнитоле и выдавливаю туда кетчуп, поочередно открываю оба отсека для кассет и проделываю то же самое. Диски я сваливаю в ванну, вытряхиваю на них остатки кетчупа и включаю горячую воду. Допиваю пиво и бросаю банку в кашу из кетчупа и дисков. Ухожу из ванной, предварительно хорошенько заткнув сливное отверстие скомканной туалетной бумагой. Вода продолжает литься.

И снова на кухню. Стиральная машина работает. Прекрасно. Из нее доносится дребезжащий звук — наверное, консервные банки, — просто великолепно. Роюсь в ящиках, пока не нахожу кухонный нож, беру его и возвращаюсь в гостиную, где распарываю диванные подушки. Снова отхаркиваю зеленоватую мокроту прямо на стену и иду в спальню. Я уже принимаюсь за его постель, когда меня осеняет. Пора дать волю естественным позывам.

На этот раз я снимаю пальто, сверху аккуратно кладу револьвер, так, чтобы до него легко можно было дотянуться. Затем расстегиваю джинсы и, опираясь одной рукой на пол, приседаю над постелью Огрызка.

Мне хочется облегчиться, но дело идет не так легко, как я ожидал, может, потому, что я волнуюсь. Я закрываю глаза, пытаюсь расслабиться и тужусь.

И снова тужусь.

Наконец-то, с тем же ощущением облегчения, которое испытываешь при оргазме и чихании, я чувствую, как дерьмо выползает на белый свет, падает и уютно сворачивается калачиком на матрасе, напоминая спящего домашнего питомца.

Кстати о питомцах… Кто, по-вашему, прокрадывается в комнату и смотрит, как я испражняюсь на постель? Помните коробку с кошачьим кормом? Честно говоря, я и не думал, что здесь есть настоящая кошка, но вот она, смотрит на меня подозрительно. Наверное, радуется, узнав — наконец-то! — что можно гадить на кровать. Я зову ее: «Киса, киса», и заканчиваю испражняться раньше, чем с ужасом понимаю, что рядом нет туалетной бумаги, а меньше всего мне хочется подтираться простынями Огрызка. Может, они заразные.

Кошка поспешно ретируется, когда я, с наполовину натянутыми джинсами, шаркаю в ванную за туалетной бумагой. Бумага, по счастью, есть, но вы когда-нибудь пробовали вытирать задницу рукой в перчатке для мытья посуды? Лично мне это не слишком удается — я чувствую прикосновение резины к телу и понимаю, что проткнул бумагу пальцем. Все же я заканчиваю начатое и смываю дерьмо с перчатки под струей горячей воды, льющейся в ванну. Вначале я собираюсь поднять запачканную бумагу и бросить ее в кашу из компакт-дисков и кетчупа, которая уже почти переливается через край, однако потом на ум приходит нечто лучшее (сегодня творческая энергия просто переполняет меня!): иду в спальню и бросаю использованную бумагу на маленькую смердящую кучку. Вот тебе завершающее оскорбление, думаю я, твое постельное белье настолько грязное, что я даже побрезговал вытереть им задницу.

Нет, еще не завершающее. Потому что на меня снисходит вдохновение. Я вижу себя, двойника Феликса Картера, в программе «Счастливый понедельник». Как бы невзначай я произношу фразу, которой нет в сценарии, ведущий озадачен и бормочет: «Э-э….ладно, не буду спрашивать, что это значит». И переходит к другой теме. А Огрызок, вскочив со своего изрезанного дивана, вдруг неожиданно, до боли отчетливо понимает, кто сотворил такое с его квартирой. И почему.

Ведь я, улыбаясь, бросаю: «Ну что, как кошка?»

Тянусь за подушкой и стаскиваю с нее наволочку. Затем, вооружившись наволочкой и кухонным ножом, отправляюсь на поиски животного.

— Киса, киса, — зову я. — Иди сюда, киса! Иди к папочке!

Зверек прячется за шикарным телевизором и видеомагнитофоном. Я их не тронул, думаю, понятно почему. Кошка смотрит на меня из-за видика.

— Ах ты, маленькая волосатая тварь, — говорю я ей с улыбкой. — Ну, иди же сюда.

Становлюсь на коленки перед телевизором, раскрытая наволочка в одной руке, нож — в другой. Хочу, чтобы кошка испугалась и выскочила из-за телевизора прямо в наволочку, и тогда я смогу заколоть ее без особых хлопот. Широко раскинув руки, будто пытаясь обнять телевизор, я размахиваю ножом и трясу наволочкой, словно там внутри лакомое угощение.

Ничего не выходит. Кошка просто отодвигается от лезвия и не желает лезть в наволочку, а я не могу одновременно прикрывать обе стороны.

Ползу с одной стороны, забыв на мгновение про наволочку, и наугад тыкаю ножом. Кошка как ошпаренная выскакивает из-за телевизора и стремглав бежит через дверь в коридор. Я ее преследую. Мы проносимся мимо зеленоватой мокроты на стене, мочи и тошнотворной смеси в ванной и влетаем в кухню. Я вижу, что кошка сжалась и приготовилась к прыжку, вижу, что она собирается выскочить в окно, которое приоткрыто, возможно, как раз для того, чтобы она могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится.

Кошка обречена из-за того, что не успевает прыгнуть. Если бы ей удалось совершить прыжок, не останавливаясь, кто знает? Возможно, она бы благополучно удрала через окно, а я бы признал поражение, мысленно поаплодировав ей как достойному сопернику.

Но я быстрее кошки. Я бросаюсь вперед и успеваю захлопнуть окно как раз в ту секунду, когда она прыгает. Кошка приземляется на подоконник, понимает, что выхода нет, и видит нож, стремительно приближающийся к ее голове.

Не зря нахваливают кошачью реакцию — чудом избежав удара ножом, пушистая тварь спрыгивает на пол и, хотя ее лапы разъезжаются на стиральном порошке, пулей выскакивает в коридор.

Я за ней. Сперва мне кажется, что кошка скрылась в спальне, затем, чуть поразмыслив, я направляюсь в гостиную.

Я уже не тороплюсь, когда вхожу туда.

— Ну, иди к папочке, — произношу я, уверенный в своей победе.

Кошки нет ни за телевизором, ни за видеомагнитофоном, а первым делом я заглядываю именно туда.

Интересно, эта кошка уличная? Вполне вероятно. Как-то трудно представить себе Огрызка, который топает в зоомагазин, чтобы приобрести себе там компаньона из семейства кошачьих. Скорее всего это создание в один прекрасный день появилось у него на подоконнике, громким мяуканьем требуя пищи, Огрызок распознал родственную душу бродяжки и угостил гостью молоком. Почти добрый поступок. Если бы он еще уважал своих сородичей-людей, то его маленькая приятельница не находилась бы сейчас на грани жизни и смерти. Мне ее почти жаль, ведь она нашла здесь не теплый кров, как, наверное, считала, а ужасную гибель.

Конечно, кошка забилась под диван. Еще одна злая шутка судьбы — благодаря образу жизни хозяина ей почти негде спрятаться. А уж пространство под диваном и подавно нельзя назвать надежным укрытием, мне всего-то нужно сбросить на пол подушки, и моему взгляду открывается безобразная отделочная ткань, которой обтянут каркас. Я вижу несколько мелких монеток, древний кассовый чек, леденец и дрожащий бугорок.

Я опускаюсь на колени перед диваном и поднимаю нож, зажав его обеими руками, как какой-нибудь верховный жрец из фильма «ужасов».

И изо всей силы вонзаю его прямо в бугорок.

Вы поверили…

Прошу прощения?

Заметно по выражению вашего лица. Вы думаете, что я способен убить кошку? На самом деле нет. Я собирался это сделать. Я гонял ее по всему дому и нашел под диваном. Однако до убийства дело так и не дошло.

Все же вы собирались ее убить, не так ли?

Ну да, какое-то время. Совсем недолго. Появилась было такая мысль — спросить: «Ну что, как кошка?» во время программы «Счастливый понедельник». Только для того, чтобы Огрызок догадался, кто разгромил его квартиру и почему. Я хотел, чтобы он увидел мое лицо и понял, что в этом мире существует справедливость. Что такое жизнь кошки по сравнению с торжеством справедливости?

Я совершенно уверен, что отец хранил револьвер в надежде когда-нибудь встретить того типа, который сбил маму. Отец был благородным человеком с четкими представлениями о добре и зле. Честная игра, справедливость и все такое. Более того, я полагаю, что его убила именно несправедливость. Или ощущение собственного бессилия перед лицом несправедливости. Он бы понял, почему я хочу убить кошку. Но одобрил бы он подобный поступок? Сомневаюсь. Именно поэтому кошка остается жива.

Я оставляю ее, забившуюся в страхе под диван, и встаю. Чувствую себя великолепно, упиваюсь собственным великодушием. Ухожу, напоследок еще раз харкнув на стенку, так сказать, в знак старой дружбы. И все же, когда я иду домой, мне слегка жаль, что Огрызок не узнает, кто насрал на его постель. Стоило прилагать столько усилий…