Дмитрий Казаков

История одного выстрела

Влад увидел ее на танцполе «Голого пистолета» и сразу понял – Она.

Гибкая, невысокая, с длинными темными волосами и обычным вроде бы лицом, на котором выделялись лишь глаза. Но когда она улыбалась – очень часто – лицо преображалось, становилось невероятно красивым.

Влад никогда не был смел с девчонками, но тут понял, что деваться некуда. Пробормотал «пожелайтемнеудачи» и, не обращая внимания на удивленные и насмешливые возгласы друзей, пошел к цели.

Ноги дрожали, перед глазами плыло, сердце лупило чаще музыки.

Оттер в сторону прыгавшего рядом с Ней крепкого пацана в белоснежных кроссовках. И не отвел взгляда, когда тот вызывающе задрал подбородок и сузил глаза, полные опасного блеска.

Через минуту Влад перестал замечать чувака в белых кроссовках, поскольку Она снова улыбнулась.

Улыбнулась ему.

А еще через полчаса они сидели за столиком на втором этаже и разговаривали. Точнее, говорила в основном девушка, Влад же больше сражался с непослушным от волнения языком и трясся от страха по поводу того, что Она примет его за косноязычного идиота. От ее улыбки его бросало в дрожь, он краснел так, что наверняка разгонял сумрак ночного клуба, отчего злился еще больше.

Но Инга – имя шло ей потрясающе, звучало как всплеск ночного ветра в кронах – понимала все. Она не смеялась, только смотрела лукаво, когда он мучился со словами, и терпеливо ждала.

Влад потихоньку смелел, голос слушался лучше и лучше, он даже почти не запинался.

– Хорошо, – сказала Инга, когда до закрытия «Голого пистолета» остался час. – Влааад…

Она растянула его имя так, что холодок побежал по спине, а сердце встало.

– Да? – выдохнул он, ожидая, что она скажет «чмоки, дружочек, будь здоров» или «увидимся, пацанчик», после чего встанет и исчезнет, растворится в сумраке ночного клуба, пропадет навсегда.

О да, такое с ним бывало пару раз, но никогда он не чувствовал настолько сильного, как гравитация, притяжения к девушке, и если это повторится, то он не переживет, просто не переживет.

Третий курс, пора заводить серьезные отношения…

– Ты же хочешь увидеть меня еще раз? – Инга выложила на стол смартфон. – Коннекться.

Он счастья Влад едва не взлетел, ликующий крик цапнул за хвост прямо в горле, так что наружу вырвалось сдавленное курлыканье. Услышав этот звук, она улыбнулась, но мягко и нежно, без насмешки или презрения.

Дрожащей рукой он вытащил свой аппарат, положил рядом.

Инга вытянула шею, глаза ее блеснули любопытством, розовый кончик языка прошелся по губам.

– Ого, физтех, – сказала она, глядя на экран, где отобразился его профиль. – Офигенно…

Влад понял, что в сотый, наверное, раз за ночь краснеет: обычно девушки считали, что он задрот-ботаник из самого скучного универа в городе, на километр ниже какого-нибудь информа, юридического и даже музыкального училища.

Он на смартфон не смотрел, оттягивал удовольствие.

Вот вернется в общагу, спать все равно не сможет – как после такого спать? – полистает фоточки, наставит лайки и узнает о ней все-все, и где она учится, и чем занимается… а потом они увидятся, сегодня же вечером, и пойдут в кино или в кафе, туда, где не орет музыка, где будут только они вдвоем, и он скажет ей все, что хочет…

– А сейчас ты можешь проводить меня, – мелодичный голос Инги вернул Влада с небес на землю.

Ну да, скоро закрытие, «Голый пистолет» пустеет, и начали ходить автобусы.

– Да, конечно, – он торопливо вскочил, едва не опрокинув стол.

Они спустились к выходу и остановились рядом с оружейной, куда стояла небольшая очередь. Инга протянула номерок охраннику, крепкому дядьке под сорок, тот исчез и через мгновение вернулся с кобурой, розовой, блестящей, со стикерами и серебристой прошивкой.

– Вот он, мой Бенечка, – сказала она ласково, поглаживая рукоятку, где красовался трезубец в круге. – «Мини-Кугуар» на десять патронов, изящный, но такой мощный… Офигенно…

Влад в этот момент завидовал пистолету в кобуре и даже ревновал.

– А ты почему свой не забираешь? – темные глаза Инги удивленно расширились.

Влад отвел глаза: он ждал и боялся этого вопроса, и в то же время надеялся, что его не последует.

Что волшебство этой ночи сохранится.

Он мог бы рассказать, что даже в детстве не играл с оружием, и когда вырос, его куда больше интересовали книги, что «Начала» Ньютона он прочел в двенадцать, а сборник работ Эйнштейна открыл в четырнадцать. Мог вспомнить, как четыре года назад, сразу после того, как разрешили короткоствол, отца по пьянке застрелил сосед, да, его посадили, но мама все равно не может видеть оружие даже по телевизору, а самому ему неприятны пистолеты, револьверы и созданный вокруг них культ.

Но Влад понимал, что сейчас не время и не место, ведь они едва знакомы.

– Ну… я – выдавил он вновь костенеющим языком. – У меня… у меня нет…

Признание было как прыжок в прорубь.

Да, в восемнадцать он, как все, сделал разрешение на оружие, но ни разу его не использовал. Да, одногруппники сначала над ним посмеивались, называли «лохом безоружным», но к концу первого курса привыкли… да, иногда он ловил на улице настороженные и удивленные взгляды – как же, человек без кобуры, не иначе как псих или преступник.

Но никогда он не чувствовал себя таким ущербным, как в этот момент, в фойе «Голого пистолета», рядом с самой красивой девушкой на свете.

– Нет? – Инга в первый момент, похоже, не поверила словам Влада, глаза ее стали еще больше, брови поднялись, губы изогнулись в слабом намеке на недоуменную улыбку. – Нет… Не могу представить… Даже без смартфона парней видела, но чтобы вот так…

Она повернулась к зеркалу и застегнула ремень с кобурой на талии, поправила волосы, черные, блестящие.

– Я… – начал Влад, не очень понимая, что хочет сказать. – Так получилось…

Инга глянула на него искоса, и этот взгляд ожег как плеть.

– Мы еще увидимся? – отчаянно спросил он, цепляясь даже не за соломинку, а за соринку на поверхности бурлящего моря.

– Теперь я в этом не уверена, – отчеканила Инга. – Не провожай меня.

И она вышла из клуба, в теплое майское утро, а Влад остался в фойе, с лютой, морозной зимой в сердце.

Вывеска над салоном гласила «Товарищ Маузер», и Влад взирал на нее со страхом и стыдом.

– Пойдем же, – повторила Инга, и в ласковом голосе ее обозначился упрек.

– А как же мама? – спросил он, понимая, что этот вопрос они обсуждали трижды.

– Ну как же так! – она всплеснула руками. – Никто не заставит тебя ей сказать. Когда будешь с ней видеться, то просто не возьмешь с собой или спрячешь в рюкзак. Пойдем. Это же офигенно… – и она погладила выпирающую из кобуры рукоять Бенечки.

Влад вздохнул.

Они встречались месяц, виделись чуть ли не ежедневно, и все было почти идеально. Отвратительное «почти» возникало всякий раз, когда речь заходила об оружии, о том, что стыдно ходить без него, словно малому ребенку, что вообще это круто и мало ли, вдруг бухие гопники в темном переулке, а тебе их нечем и встретить, и как ты собираешься защищать свою девушку, если чего?

Он мучился, терпел, и наконец дал себя уговорить.

Они дошли до салона.

– Ну… ладно, пойдем, – выдавил Влад и на костенеющих ногах двинулся к «Товарищу Маузеру».

Брякнул колокольчик, и на них звучной лавиной обрушился толстяк-продавец – фирменный серо-зеленый френч и портупея, высокие сапоги, такие блестящие, что в них наверняка можно смотреться, как в зеркало.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! Лучший выбор оружия в нашем городе! – заголосил он, улыбаясь шире лица. – Все оружие чипированное, полная легальность! Гарантия три года!

Что чипированное – это понятно, чтобы всегда можно было знать, кто, где и когда стрелял из каждого «ствола». А «стволов» на стеллажах красовались десятки, если не сотни – большие и маленькие, подчеркнуто брутальные и изящные, причудливо украшенные, черные, серебристые и разноцветные.

Влад разбирался в них немногим лучше, чем свинья в квантовой механике, и ощущал себя очень неловко.

– Отечественные производители, классические модели и новые поступления! Разнообразные аксессуары для ценителей! – продолжал насиловать горло продавец.

Инга оглядывалась, словно кошка, пробравшаяся на молокозавод, глаза ее пылали восторгом.

– Чего желаете? – толстяк, наконец, закончил спич.

– Ну… я… мне нужно оружие… – промямлил Влад.

Он понимал, что по его виду все ясно – помятые джинсы, обычная куртка, кроссовки из дешевых – и от этого злился еще больше, хотелось развернуться и сбежать.

– «Беретту», – добавила Инга, – к моему Бенечке, чтобы они тоже были парой.

И она похлопала по кобуре.

– Ага, все понятно! – воскликнул продавец и оглядел Влада с головы до ног. – Хотелось бы только понять, какими средств…

– Кредит, – выдавил тот. – Мы возьмем в кредит.

Ну да, большую сумму добыть негде, а если раскидать на год, то стипендии и подработок должно хватить.

– Ага, – улыбка продавца стала еще шире, вроде бы даже завернулась за уши. – Прошу за мной.

Через миг он оказался за прилавком, начал доставать пистолеты.

– Эм тридцать четыре, реплика модели времен Второй мировой, тип «Пума», – комментировал толстяк. – «Бантам Люкс» эм четыреста двадцать один, премиум-класс!

Инга томно вздохнула.

– Эм девятьсот пятьдесят один, «Джетфайр», с удлиненным стволом, ха-ха… Классика: эм семьдесят… эм восемьдесят четыре… эм восемьдесят шесть с откидным стволом… эм девяносто два, рекомендую… его укороченный вариант «Центурион»… Отличная штуковина!

Голова у Влада шла кругом.

Пистолеты лежали на прилавке и, казалось, издевательски смотрели на него.

– Берите-берите! – ободрил продавец. – Нужно примериться, как он в руке… Первый раз, что…

Он осекся, а Влад ощутил укол жгучего стыда.

Не глядя, он цапнул один из пистолетов, и беспокойство начало рассеиваться. Тяжелая, уверенная штуковина в ладони словно генерировала некое поле, теплое, приятное, создающее комфорт.

– Да он прямо смотрит на вас! – заявил продавец. – Удобная рукоятка! Спуск! Отличная кучность стрельбы! Надежный предохранитель!

– Офигенно, – Инга прижалась к Владу. – Но посмотри и другие.

Он положил оружие, взял другое, потом третье, четвертое, но ничего похожего не испытал.

– Ну, давайте первый, – сказал Влад. – Возьму…

– Замечательный выбор настоящего мужчины! – толстяк просиял, замахал руками. – Вот набор для чистки, сменные накладки на рукоятку, кобура… какая пожелаете… Захотите – можем нанести гравировку, это не так дорого, сейчас как раз акция, специальная скидка…

От гравировки Влад мужественно отбился, как и от сменных накладок, но кое-чего пришлось взять. Из «Товарища Маузера» он вышел со здоровенной коробкой в лапах и легким звоном в голове.

– Ну вот, ты молодец! – сказала Инга, когда они оказались на улице, и поцеловала его, обняв за шею.

И это было так здорово, так прекрасно, что он забыл о том, что теперь каждый месяц придется отдавать немалую сумму на погашение кредита, и о том, что нужно скрывать покупку от мамы, ведь если она узнает, что сын обзавелся пистолетом, то это будет катастрофа.

Ничего, он найдет способ ее убедить.

Обязательно.

Инструктор был высок, под два метра, и абсолютно лыс, Инге он кивнул как старой знакомой, на Влада посмотрел с доброжелательным любопытством.

– Алекс, – Влад пожал широкую твердую ладонь и несмело улыбнулся.

Неделю после покупки Берты он чувствовал себя на небесах: друзья по универу удивленно цокали языками, прозвище «лох безоружный» осталось в прошлом, как и недоуменные взгляды на улицах. Пистолет тяжело оттягивал ремень, но это с каждым днем беспокоило все меньше, тяжесть становилась привычной, и без нее Влад даже ощущал дискомфорт.

Но вчера Инга сказала, что пора отправиться в тир, а когда он спросил «зачем?», посмотрела как на идиота. Потом он узнал, что пушка – это модно и красиво, но ей надо уметь пользоваться, а для того, чтобы научиться, люди посещают специальные места. Покраснел он тогда так, что едва не поджег щекой бумажный стаканчик с кофе, за что его тут же обняли и пожалели.

И как с ней спорить, с самой красивой девушкой на свете?

– Это Влад, мой молодой человек, – сказала Инга. – Он… ну, совсем неопытный. Первый раз…

– Ого, – Алекс не показал ни удивления, ни презрения. – Все сделаем как надо. Давай сначала на тебя посмотрим…

Наушники мягко прижали уши, Инга вытащила пистолет.

Стреляла она изящно, как делала все в этой жизни, небрежно и легко, и улыбка не сходила с ее лица, только колыхались туда-сюда черные блестящие пряди на плечах. Инструктор наблюдал с одобрением, поглаживал голую макушку.

– Неплохо, – сказал он, когда все сняли наушники.

– Неплохо? – с деланным возмущением заявила Инга, глядя на мишень. – Десять! Три девятки! Три восьмерки! Три семерки!

– Пусть будет хорошо, – согласился Алекс, и перевел взгляд на Влада. – Так… Теперь ты.

Ноги задрожали, как тогда, в ночном клубе, когда шел к девушке на танцполе. Берта, к которой привык, стала вдруг очень тяжелой, словно не хотела выбираться из кобуры, не желала плеваться смертоносными кусочками металла.

– Сначала посмотрим, в каком состоянии оружие, потом разберемся со сменой магазинов и их снаряжением, и лишь потом будем стрелять, – Алекс говорил спокойно, видно было, что повидал он всяких клиентов, в том числе таких, которые собственного пистолета боятся.

Влад чистил и смазывал пистолет регулярно, тут вопросов не возникло, а вот магазин у него перекосило, так что он даже вспотел, пытаясь исправить ситуацию. Наушники на этот раз показались не такими комфортными, а последние слова инструктора вытеснили остальные мысли.

«Не дергай палец и помни об отдаче».

Он напряг чуть ли не все мышцы тела, и только благодаря этому удержал оружие. Ствол вильнул, потом вроде бы вернулся на место, в основании ладони хрустнуло, полетела вбок гильза, за ней вторая, третья, четвертая.

Влад нажимал на спусковой крючок, давил и давил, и не сразу понял, что ничего не происходит, магазин пуст.

– Все-все, – сказали в самое ухо, и он понял, что наушники съехали.

Повернув голову, обнаружил бесстрастное лицо Алекса и нахмурившуюся Ингу.

– Ну как? – спросил Влад, и собственный голос показался жалким и тихим после грохота выстрелов.

Мишень на экране продемонстрировала три попадания, одно в шестерку и два еще хуже, остальные пули ушли в «молоко».

– Ну, не очень, – дипломатично проговорил Алекс. – Сейчас попробуем еще.

– У тебя все получится! – подбодрила Инга, и Влад уныло кивнул.

Он выслушал объяснения инструктора, зарядил пистолет и вернул наушники на место. Вновь отдача сотрясла тело, и вроде бы пули пошли куда надо, но результат оказался вряд ли лучше: четыре попадания, лучшее в пятерку.

Третий подход оказался даже менее успешным, и Влад не то что загрустил, он впал в отчаяние.

– Приходите еще, – сказал Алекс. – Нужно практиковаться, и все получится.

Но что-то в его ровном, профессиональном голосе намекало, что здесь никакая практика не поможет, что у этого увальня ствол так и будет плясать в руках, а пули разлетаться как испуганные воробьи.

– Не расстраивайся, все офигенно, – утешала Инга, когда они выходили из тира, но Влад все равно чувствовал себя так, словно его с головой макнули в дерьмо, и хотелось схватить проклятый пистолет, вышвырнуть в ближайший мусорный бак и забыть навсегда.

Когда лицо мамы перекосила гримаса отвращения, Влад сначала не понял, в чем дело: вроде бы они только что пили чай с вареньем, мирно болтали о погоде, о моде и прочей невинной ерунде.

– А еще мы собираемся… – Инга осеклась, тоже заметила, что не все в порядке.

Мама подняла глаза и проговорила, холодно и раздельно:

– Чтобы ноги этой женщины больше не было в моем доме.

– Что? – Влад даже отшатнулся. – Но почему?

Они полтора часа ехали на электричке, привезли дорогой торт и букет цветов – нужно же познакомить маму с девушкой, на которой он обязательно женится? – просидели чуть меньше часа, и вот тебе раз!

– Она опасна, – сказала мама, и глаза ее наполнились слезами. – Прочь. Вон. Неужели ты забыл, как погиб твой отец?

И тут Влад сообразил – пистолет, Бенечка!

Снимать его Инга не захотела, прикрыла кофточкой и чуть сдвинула, чтобы он не бросался в глаза. Но та чуть задралась, и рукоятка «Мини-Кугуара», накладки на которой сегодня были синими, в тон лаку на ногтях хозяйки, оказалась доступна всем взглядам.

– Но мама, все же их носят… – начал он.

– А если все будут носить на голове железные трубы, ты тоже ее наденешь? – блестящая капля поползла по щеке мамы.

Ну да, спор, достойный школы – если все прыгнут с крыши, то ты тоже?

– Пойдем, – сказала Инга; она выглядела не столько рассерженной, сколько озадаченной. – Ничего страшного… Извините, что мы вас побеспокоили… До свидания…

Она поднялась и направилась в прихожую.

А Влад подумал, что случилось бы, не сними он собственную «Беретту» с пояса: неужели мама отказалась бы считать его сыном, тоже выгнала бы из дома и запретила возвращаться?

Похоже на то.

– Но я ее люблю, – сказал он.

– Слышишь! – мама подняла руку, указывая на стену, из-за которой доносились выстрелы: – Раньше люди, когда ссорились, били посуду, теперь они хватаются за эту дрянь… Неужели без нее нельзя жить, обязательно нужно таскать с собой эти штуки? Уходите.

И она отвернулась.

Влад знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать – сейчас спорить бесполезно. Позже, когда она остынет, то вновь станет доброй и мягкой, и послушает сына, и, может быть, даже с ним согласится.

– Тебя я тоже люблю. Созвонимся, – буркнул он, поднимаясь с дивана.

Они вышли на улицу, под яркое июньское солнце, и неспешно зашагали в сторону вокзала. Влад боялся, что Инга будет дуться, но она обняла, прижалась, как обычно, даже поцеловала в щеку, и на сердце у него полегчало.

– Ты извини, – пробормотал он, – что мама так… ну я тебе рассказывал…

– Родаки такие, – согласилась Инга. – Мои тоже сначала ворчали насчет оружия. Потом сами обзавелись, и все стало нормально, мы даже в тир вместе пару раз ходили. Ничего, она привыкнет… Поймет, что ты без меня жить не можешь, и все нам простит. Правда ведь, что ты без меня жить не можешь?

Она обхватила Влада за пояс, развернула к себе, глаза ее требовательно блеснули.

– Правда, не могу, – сказал он, понимая, что в это лицо может смотреть вечно, от свежего, весеннего запаха кружится голова, а сердце норовит выпрыгнуть из груди.

– Ну тогда поцелуй меня.

Он наклонился, ощутил вкус ее мягких, податливых губ.

Они лежали, обнявшись, телевизор бубнил о банде, торговавшей нечипованным оружием в столице, но Влад особо не вслушивался. Сессия сдана, сосед по комнате уехал к себе в деревню, к нему пришла Инга, и они были вдвоем, купались в счастье и любви, как в теплом ласковом море.

– Что завтра будем делать? – спросил он одними губами, практически выдохнул в ее розовое ушко.

– Воскресенье? – уточнила она, теснее прижимаясь к нему. – Пойдем в тир?

Влад ощутил укол недовольства.

Нет, он не хочет возвращаться туда, где испытал такой позор.

– Ну, нет… может быть, в кино?

Инга отстранилась, посмотрела вопросительно.

– Тебе надо научиться стрелять, – сказала она твердо. – Ты поймешь, это офигенно. Подарю тебе на день рождения айшут, зарегишься в сети, чтобы все видели, как ты упражняешься.

– Ну я не хочу… ну зачем… – Влад тяжело вздохнул.

– Ты что, хочешь быть как те лохи, что таскают «Смит-Вессоны», но не спустят курок, даже если их будут грабить? – гладкий лоб Инги пересекли две уродливые складки.

Слово «лохи» болезненно укололо Влада в сердце, из памяти выплыли те случаи на первом курсе, когда его называли таким образом, и тыкали пальцем, и задирали, и подножки ставили…

Понятное дело, «лох безоружный», тот, кого нужно чморить по полной, ведь он сам нарывается!

– Я не пойду, – сказал он.

Она выпуталась из его объятий и села на кровати, темные глаза сузились.

– Не пойдешь? Но как я могу встречаться с парнем, если он не умеет стрелять?

– Зато я тебя люблю, я сделаю все для тебя, на все пойду… – начал Влад, но его не слышали.

– Что толку от пистолета, если ты не умеешь им пользоваться? Просто железо! – Инга увернулась от рук Влада и оказалась стоящей, руки ее поднялись к волосам, ткань майки обтянула тугую грудь. – Что толку от мужчины, если он не может постоять за себя?

– Я могу постоять на себя!

Теперь он злился по-настоящему: что она такое говорит, почему все упирается в дурацкий тир, ведь все было хорошо пять минут назад?!

– Я думаю, нам надо расстаться, – заявила Инга, собирая волосы, резинка перекочевала с ее проворных пальцев на хвостик, и тот закачался из стороны в сторону.

– Что? – Влад едва не задохнулся. – Подожди!

– Рохля! – выпалила она и схватила сумочку.

– Дура! – не выдержал он.

– Ну и проваливай! – Инга воткнула ноги в туфли и выскочила в коридор, хлопнула дверью с такой силой, что голос диктора ТВ на мгновение прервался.

Мгновение Влад кипел от гнева, потом ему стало страшно.

А если она и вправду уйдет? Нет, не может быть!

Он схватился за смартфон, набрал ее номер… сброс… еще раз… сброс… третий… Попытался соскочить с кровати, но запнулся и врезался коленом в угол стола так, что слезы брызнули из глаз.

Ему захотелось закричать «нет, нет, нет!», броситься за Ингой, поймать ее, остановить.

Еще один звонок… занято… неужели она внесла его в черный список?

Влад рухнул обратно на кровать, еще хранившую тепло ее тела, едва не задохнулся от боли, не от телесной, душевной. В грудь словно воткнули тупой нож с зазубринами, медленно поворачивали туда-сюда, а еще тот быстро нагревался: горячо, еще горячее.

Он не мог помириться с мамой неделю, она не звонила, а когда он набирал, отвечала сухо, одни «да» и «нет»… а теперь еще и это?

– Нет… нет… нет… – прошептал Влад, чувствуя, как что-то ломается внутри.

Зачем жить, если он не нужен Инге, если он стал противен собственной матери? Ради чего?

Взгляд упал на «Беретту», что лежала на тумбочке сытым котом.

Да, он не умеет стрелять и в мишень не попадет, даже если повесить ее на дверь. Но на один выстрел его хватит, на тот выстрел, что избавит от невыносимой боли… избавит навсегда.

Влад протянул руку, шершавые накладки пощекотали ладонь.

Ствол оказался холодным и горьким… теперь главное – не дергать палец…

 

Леонид Каганов

Все дело в усах

Гиперлуп я всегда беру плацкартный. Но не из-за цены, конечно. Кто ж думает о цене, когда везет товар на десять миллионов. Просто плацкартный удобнее.

Купейные блоки гиперлупа терпеть не могу. Раньше ездил – думал, так меньше подозрений. Во-первых, там всегда душно. Он же двухместный, крохотный. Во-вторых, попутчик. Почти в твоей кровати, брата родного так близко не положишь. И с ним надо разговаривать. Добрый вечер, и вам добрый вечер. Я откину сиденье, положу свой багаж? Спасибо. Простите, вам свет верхний не нужен, может, выключим? Не возражаете, если дверь на ночь откроем, так душно… Возражаете? Я и не сомневался, все почему-то возражают. Ладно, закрывайте. Запирайте. Вы правда думаете, ночью кто-то зайдет и украдет ваш плащ с пластиковой карточкой без пинкода? Или измажет вам лицо зубной пастой, а у меня сбреет усы?

На время купейный разговор заглохнет. Но когда пойдет разгон, обязательно включится трансляция и бодрый голос скажет с потолка: «Дамы и господа! Наш беспилотный гиперлуп начал движение по маршруту Лондон-Сидней. Туалетные комнаты, краны питьевой воды и селектор связи с удаленным проводником оборудованы между блоками. Убедительная просьба соблюдать тишину и порядок в пути следования!» В пути следования. Ишь, фразу себе изобрели специальную.

Ну, и тут сразу разговор с попутчиком продолжится. Да, жарко было сегодня в городе, двадцать шесть. Да, в Сиднее, говорят, плюс восемь, холодно. Да, я в Сидней, куда же еще, в билет свой посмотрите. Да, в сам Сидней. Да, из Лондона, мы же вместе досмотры проходили. Ах, вы не из Лондона, из Дублина? Спасибо, буду знать. А потом вы из Сиднея на обычном самолете в Брисбен? Ах, это очень важная подробность. Ах, у вас там сестра живет… Боже, как интересно, мы обязательно должны это обсудить позже, а сейчас давайте уже наконец поспим? Вы еще не хотите спать? Точно не хотите? А вот я хочу. И через минуту он начинает храпеть…

Сидячий блок – безобразие. Мне однажды пришлось ехать десять часов. Ни повернуться, ни уснуть толком, и два дня потом спина и задница болели. Не представляю, кто по своей воле едет в сидячем, бомжи, наверное.

А вот плацкартный блок – совсем другое дело! В каждом блоке восемь коек, и разговаривать не принято. Поздоровались, расползлись по полкам, свет выключился – тишина до утра. Если кто-то храпит или ребенок орет – не надо волноваться! Другие проснутся и замечание сделают. В моей ситуации любые конфликты опасны, мне только доехать до места назначения, встретиться, с кем надо, а потом обратно – без усов. Главное, полку надо брать верхнюю боковую. Их не любят, а они самые удобные. Длиннее на целую ладонь, и на расстоянии вытянутой руки нет полки с соседом. Ну и последний момент: я всегда беру билет в первый блок. На посадке грузишься последним в очереди, зато по прибытии – вылезаешь первым.

Лежу, значит, в наладонник уткнулся, сам рассматриваю попутчиков. Паранойя у меня, извините – все время кажется, вдруг слежка.

На противоположной стороне свернулся на полке парень с черной кожей. С ног до головы покрыт пирсингом и татуировками. Мистер Пирсинг – так я его про себя назвал. Распластался на полке, руку свесил, разноцветные татуировки в полумраке ярко светятся. Подарила технология и темнокожим парням цветные татуировки. Такие в органах не работают, на госслужбе не принято себе люминофор под кожу забивать.

Под ним на полке расположился самый натуральный святой отец в черном церковном одеянии. Полный, немолодой, поза смиренная, лицо сердитое. Сидит, не спит – в руках толстая электронная Библия в кожаном переплете с золотом. Читает. А может, пасьянс раскладывает. Я слышал, у них там бывают всякие приложения, не только словари да чудотворная техника. Но наружная слежка никогда святым отцом не переоденется – это ж скандал же будет до небес.

Справа наверху тощенький паренек с ретро-планшетом, по виду студент, а по лицу – Восточная Европа. То ли чех, то ли болгарин, а может, поляк. Уткнулся в планшет, не оторвать. Планшетик у него, я вижу, мощный, а оформлен винтажно. Но он тоже не по мою душу здесь едет – ни разу на меня не покосился. Кроме того, на втором, информационном досмотре он стоял передо мной, и я видел, как он сжался, когда его планшет подключали к сканеру безопасности. Стоял, не шевелясь, долгие минуты, пока нейросеть сканировала его файлы. А как зажглась зеленая лампа – аж прямо выдохнул. Хотя лицом не дрогнул, видимо, не в первый раз. Уж не знаю, что у него в планшете – пиратские сериалы, или нелицензионная музыка, или чего похуже, но он боится органов не меньше меня.

На полке под ним неприятное существо – большой рыхлый детина с мутноватым взглядом и синяками под глазами, на бомжа похож. Я так и назвал его мысленно – Бомж. Помню его на третьем, последнем досмотре – на рентгене разглядели в его кармане молекулярный принтер. Принтер вынули – а он медицинский, совсем крошечный, камера – с рюмку размером. Как он кинется объяснять, что диабетик! Показывал мятую справку на старомодной бумаге, клялся, что файл инсулина у него лицензионный, предлагал показать ежемесячные платежки за синтез… А его и не спрашивал никто – медицинский же принтер. Есть у меня подозрение – не инсулин он печатает. Дело не мое, конечно.

Самые подозрительные типы слева. На нижней полке смуглый малый восточного типа, но не из наших, не из лондонских. Он прямо передо мной стоял в очереди на первый сканер, я видел его паспорт – зеленый. Что за страна? И багаж у него странный оказался на просвет – небольшая ручная кладь, в ней здоровенный рулон полиэтилена, старомодная беспроводная зарядка и банка с крупной солью. Я рентгенолог уже почти профессиональный, сразу понял, что это соль. А секьюрити указал в дисплей и спросил, что это. Парень словно ждал, сразу выпалил: «Holy salt, souvenir!» Его сумку, разумеется, никто потрошить не стал. Святая соль же. Черт знает, можно ли ее потрогать неверующей рукой. А вдруг религиозное оскорбление случится, по судам затаскает?

А полка над ним – уже совсем странный тип. Бритый наголо, а бородка клинышком, и в нее ленточки вплетены. Глазки пронзительные, небольшого роста, но весь напружиненный, улыбчивый, складный, и двигается молниеносно. Одет богато. Я бы точно решил, что это по мою душу, но слишком уж он заметный какой-то. На актера похож, самовлюбленный. Как вошел – громко со всеми поздоровался, пошутил что-то. Нет, слежка так себя не ведет.

Но я понимаю, что всех их рассматриваю, чтобы перестать думать о даме, которая на полке подо мной. Мне кажется, я прямо чувствую тепло ее тела и тонкий запах духов. Невероятная дама! Вроде с виду ничего в ней особенного – грубоватое лицо с претензией к миру и неровной кожей, широкие костлявые ноги, но при этом вульгарно-короткая юбка, безбожное декольте, густой макияж, красные каблуки. Постоишь за ней в тамбуре на посадку – и не можешь уснуть второй час! Чертовщина какая-то, просто удивительная энергетика… Интересно, откуда она в мужской плацкарте?

Я повернулся на другой бок и мысленно стал считать усы. Я всегда считаю усы, чтобы заснуть, успокаивает. Раз ус – и мне пятьдесят фунтов. Два ус – сто фунтов. Три ус – сто пятьдесят… Сегодня у меня на лице шестьсот тринадцать усов, уснул я где-то на третьем десятке.

Проснулся среди ночи – как подбросило что-то. Лежу и делаю вид, что сплю. В блоке тишина, все спят. Гиперлуп мягко покачивается на ходу. Святой отец спит сидя, свесив благородную голову на грудь, а электронная Библия подсвечивает ее зеленоватым. Спит Студент, убрав свой винтажный планшет – под матрас, наверное, чтоб не украли. Рыхлый Бомж чуть похрапывает – не сильно, терпимо. Дама снизу делает медленные и глубокие вздохи, и мне сразу представилось…

Но тут я заметил, что не спит один человек – тот восточный парень. Лежал лицом к стенке, словно окаменев, смотрел на свои часы, словно ждал. И дождался – тихо-тихо сел, беззвучно расстегнул свою сумку, вынул сверток. То, что казалось на рентгене рулоном пластика, было тренировочным комбинезоном с большим капюшоном. Я думал, он хочет переодеться на ночь, но парень натянул полиэтиленовый костюм поверх одежды, стараясь не шуметь. А потом сделал глубокий вдох, взял сумку и неслышно вышел из блока в коридор, мягко защелкнув дверь. Тут бы мне, конечно, сообразить, что в туалет так не ходят, да и туалет – другая дверь, задняя. Окликнуть его хотя бы… Но это же все задним числом понимаешь. Смотрю я – и святой отец тоже не спит, с недоумением смотрит вслед ушедшему.

Вскоре послышался тихий глухой удар. И сразу после этого гиперлуп стал замедляться. Тут я уже окончательно понял, что влип: гиперлуп не может остановиться! Ему негде и незачем останавливаться в вакуумной трубе, пробитой под землей и водой от Европы до Австралии! Но он остановился. Потом снова дернулся, немного проехал вперед. Потом чуть-чуть сдал назад, совсем немного, словно выбирал место. И остановился окончательно.

А потом над головой заорал селектор. Голос орал гортанно на арабском, и я сразу понял, что до селектора дорвался наш попутчик. Он орал так истошно, словно в последний раз пытался докричаться до небес. А последнюю фразу «Идаль адхья мубарак!» выкрикнул, словно его душили. Следом в селекторе раздался звон, послышался хлопок и наступила тишина. А потом в дверях зажужжали замки шлюзов, на миг включилась сирена и зажглось табло «разгерметизация»… Вот тебе и святая соль.

– Похоже, у нас теракт, – констатировал я вслух.

Все проснулись и зашумели, закричали одновременно.

– Этого не может быть! – вопил Бомж, бегая по блоку. – Это не теракт! Это не теракт!

– Суки проклятые, фанатики гребаные, обезьяны! – орал Студент, размахивая винтажным ноутбуком. – Всех надо из Британии вышвырнуть на Чертовы острова, пусть своих овец дерут!

– Давайте попробуем с ними поговорить! – истерично кричала девушка. – С ними же можно договориться!

– Это финиш… – бубнил, обхватив голову, Мистер Пирсинг. – Это финиш, конец. Это все…

– Дети мои, Господь с нами! – увещевал святой отец. – Господь нас не бросит, он примет нас такими, как есть!

Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие…

Мистер Пирсинг бросился к задней двери, и все как по команде ринулись за ним. А он все тряс ручку так, что со стороны казалось, будто она бьет его током, и от того руки светятся разноцветными узорами. Чего они узоры всегда такие одинаковые себе рисуют, любители татуировок…

– Заперто! – наконец воскликнул он.

Лысый малый опасливо подергал ручку передней двери – она тоже оказалась заперта.

– Даже в туалет не выйти! – горестно всхлипнула дама и зачем-то сделала селфи. Это ее немного успокоило. Но в следующий миг она снова всхлипнула: – Сети нет! Отключили сеть!

Я поймал себя на том, что машинально оглаживаю усы. Совсем дело плохо.

– Минуточку внимания! – сказал я. – Давайте успокоимся и поймем, что произошло. С нами ехал преступник, который всю дорогу смотрел на часы. В нужный момент нацепил полиэтиленовый костюм, заранее подготовленный. Взял свою сумку, где лежала банка соли и беспроводная зарядка, и ушел через переднюю дверь – а это дверь в машинное отделение, в рубку. Она должна быть заперта, но, видимо, он ее сломал, раз дорвался до селектора.

– А где же машинист? – спросила дама. – Он его убил?

– Машиниста в гиперлупе не бывает, – объяснил Студент. – Ручное управление есть, а человека нет.

– Там двигатель гиперлупа! – крикнул Мистер Пирсинг.

– Верно, – кивнул я. – В общем, он что-то сделал, и двигатель сломался. Потом он покричал в селектор на своем языке, а потом случилась разгерметизация и двери всех блоков автоматически заблокировались. И если мы не умерли сразу, то надо просто сидеть и ждать, когда нас спасут.

Я сказал это – и сразу самому стало спокойно. И все тоже успокоились.

Интересная ситуация: вроде все понимают, что случился теракт. А с другой стороны – никто не бегает по блокам с автоматом, взрывов не слышно, огонь не горит, трупов нет. И поэтому кажется, что все само обойдется. И все как-то спокойно сидят и рассуждают. По крайней мере в нашем блоке, уж не знаю, что в остальных творилось.

– А смысл ему какой это делать, террористу? – опасливо поежился Лысый.

– Угнать гиперлуп! – предположил Бомж.

– Куда его угнать, он же в вакуумной трубе? – возразил Студент.

– Тогда вылезти и сбежать в другую страну! Не знаю, где мы сейчас? Под Россией?

Студент глянул на часы и застучал пальцами по своему планшету:

– Интересный вопрос, – бормотал он. – В рубке по приборам можно точное положение до метра увидеть. А мы только по времени можем прикинуть. Время старта нам известно, время остановки тоже, примерную скорость гиперлупа мы знаем… Да, мы в России!

– Вот! – крикнул Бомж. – Он остановил гиперлуп и сбежал в Россию!

– А зачем ему бежать в Россию? – удивился Студент.

– Может, он русский шпион! – не унимался Бомж.

– Ты хоть раз русского-то видел? – усмехнулся Студент. – Это я русский.

Бомж посмотрел на Студента с опаской. А я понял, что мне напоминал его акцент.

– А что он кричал, этот террорист, кто-нибудь запомнил? – вдруг густым голосом вопросил святой отец.

Я кивнул:

– Последняя фраза что-то типа «ад даль мубарак»…

– Давайте посмотрим? – деловито предложил святой Отец и включил электронную Библию.

– У вас там словарь, что ли? – догадалась девушка.

– Споры о Христе с язычниками разных стран иногда требуют словарей… – объяснил святой отец.

Хорошая у него была Библия, толстая – значит, аккумуляторы мощные. Святой отец бережно держал ее двумя руками, подносил уголком ко рту – видно, микрофон был там – и повторял нараспев: «ад даль мубарак», «мубарак ад даль» – и снова глядел на ее экран.

Варианты перевода его не устраивали.

– Может, – спросил он наконец, – «Ид аль адъхьа мубарак»?

– Точно! – кивнул я. – Кажется, именно так!

– «Благословен праздник жертвоприношения», – перевел святой отец. – Так говорят в исламе во время праздника Курбан-Байрам.

– Жертвоприношение! – страшным шепотом произнес Лысый. – Нас убьют?!

– Но ведь нельзя убивать людей в праздник! – отчаянно произнесла дама.

– Мы же неверные, – объяснил Студент. – Мы для них как бараны, нас можно.

Святой отец покачал головой:

– Не греши, сын мой, на истинных мусульман! Настоящий мусульманин никого не станет убивать! Наши церкви дружны и полны понимания!

– А новости почитаешь, – усмехнулся я, – и как-то все иначе, святой отец?

– Просто сейчас появились слишком радикальные ветви ислама, – объяснил святой отец. – Некоторые считают, что убивать можно. А некоторые – что нужно. Причем, особенно в праздник жертвоприношения. А есть и такие, что каждый Курбан-Байрам пытаются убить побольше мусульман – только другого толка…

– Но нас пока не убили? – спросил Бомж, растерянно ощупывая себя, словно сомневался.

– Еще не вечер, – усмехнулся Студент.

– А может… они хотят убить не нас? – с надеждой спросила дама.

– А кого?

Все снова замолчали. Я посмотрел на часы и почувствовал, как по спине пробежал холодок, а усы встают дыбом.

– Святой отец, а когда этот Курбан-Байрам начнется?

– В нынешнем году, – нараспев ответил святой отец, глянув в Библию, – примерно завтра.

– То есть, уже сегодня?

– Зависит от часового пояса, – пояснил святой отец.

– Мы в России, – напомнил я.

– В республике Чечня, – добавил Студент. – Где-то недалеко от Грозного. Курбан-Байрам начнется в этом городе через двадцать семь минут…

Я вздохнул с облегчением:

– Хорошо, что не под Саудовской Аравией. А то я бы предположил, что мусульманский террорист остановил гиперлуп под каким-нибудь крупным мусульманским городом, чтобы в момент начала праздника убить много-много мусульман другой конфессии, как они любят делать в последнее время… Но раз это Россия, страна христианская…

– Город Грозный – крупный мусульманский город в России! – перебил Студент. – Там на каждом шагу мечети. Но что можно сделать из гиперлупа? Начинить гиперлуп взрывчаткой и подорвать?

– Нет, – возразил Лысый. – Он бы не пронес взрывчатку в гиперлуп. Зря, что ли, нас два часа обыскивали на трех пунктах досмотра, оружие искали?

– У него с собой была соль! – вспомнил я. – Банка с солью.

– Да хоть с динамитом! Одной банкой не взорвать тоннель под землей!

– Слушайте, – вдруг сказал Студент. – А вообще-то с нами в гиперлупе едут три тонны мощнейшей взрывчатки! Так грохнет, что вполне себе взлетит на воздух весь город, что над трубой. Ее же неглубоко строили.

– Где взрывчатка?! – испуганно подпрыгнула дама и принялась озираться.

– Если я правильно помню, в хвосте… – Студент задумался. – Или спереди? Соленоиды спереди, в машинном отделении. Значит, и взрывчатка впереди. Они же не идиоты, тащить мощнейшие провода через весь состав к двигателю от…

– Аккумуляторы!!! – догадался Бомж. – Он собирается взорвать наши аккумуляторы!!!

Я шумно выдохнул и стал нервно накручивать ус на палец. Усы останутся, вот что обиднее всего. Уж с ними-то ничего не случится даже в ядерном взрыве, если я правильно понимаю их природу… Да только кто их там найдет после взрыва.

– Аккумуляторы так просто не взорвать! – возразил Лысый.

– А помните, серию «Игры Галактик», где Паулс взлетел с Астероида без топлива? – Студент с жаром оглядел присутствующих, но понимания не встретил и пояснил: – Он запихнул в ракетное сопло все аккумуляторы, добавил катализатор и активировал в вакууме! Там как раз нужен вакуум!

Бомж покачал головой:

– Мало ли что расскажут в сериалах…

– Но это же «Игры Галактик»! – с жаром возразил Студент. – Сериал NASA, его физики консультируют!

– У нас вакуума много, – боязливо поежился Лысый. – Вокруг труба с вакуумом…

– А что у него за соль была в банке? – подал голос Мистер Пирсинг.

– В «Играх Галактик» катализатором был сульфат гадолиния, – вспомнил Студент. – Его сперва охлаждали в магнитном поле…

И все заголосили.

– Что вы сидите?! – кричала дама. – Так и будете ждать двадцать минут, пока пока наступит этот Курбан-Байрам и террорист взорвет аккумуляторы?! Наш блок возле рубки! Бегите в рубку и убейте его!!! Другие пассажиры ничего не смогут сделать, а вы можете! Сломайте дверь в рубку, остановите террориста! Мужчины вы или нет?!!

Я задумчиво теребил ус. Ну и ситуация. Сроду не думал, что в такое попаду. Хотя кому я лгу? Программатор ведь у меня в наладоннике всегда с собой…

– Девушка, – шмыгнул носом Студент. – Вы зря кричите. У нас ни у кого нет оружия.

– А почему у вас его нет?! – заголосила дама. – Его же давно разрешили! Специально для такого случая!

Лысый покачал головой.

– Нет. Огнестрел разрешили, но не везде. И только в кобуре на цифровом замке. И открыто не носить при себе. И уж тем более не на транспорте в ручной клади! Вы же видели, как нас шмонали, убили бы, если б нашли хоть иголку… Да и разве это оружие сегодня – огнестрел? Катализатор и аккумуляторы – вот оружие!

Бомж издал нечленораздельный вой и принялся шарить по карманам.

– Я могу сделать патрон! – бормотал он. – У меня где-то был файл патрона!

– Что это значит? – удивился святой отец.

– У него с собой молекулярный принтер, – объяснил я. – Медицинский, для лекарств личного пользования. До пяти грамм вещества может собрать. Но патрон на нем не распечатать…

– Я печатал! – возразил Бомж, судорожно копаясь в своем наладоннике. – Клянусь! У меня точно был этот файл! Патрон для спортивной винтовки!

Студент удивился:

– Это же запрещенный файл! За такое пять лет дают!

– Заткнись! – огрызнулся Бомж. – У тебя что, есть файлы получше?

Студент потупился. Бомж ткнул в свой наладонник последний раз, судорожно оглянулся, схватил полотенце из постельного набора и принялся пихать его в принтер уголком.

В воздухе отчетливо запахло озоном, горелым пластиком и какой-то кислятиной. Полотенце теперь уезжало в щель само, и когда доехало до середины, остановилось. А принтер в кулаке бомжа призывно звякнул.

Бомж распахнул крышечку и торжествующе предъявил маленький патрон от спортивной винтовки – еще теплый. Все стали передавать диковинку из рук в руки, даже святой отец удивленно поцокал языком. Очередь дошла до меня, я покрутил патрон в пальцах:

– Патрон – это хорошо. А где пистолет?

– Вот именно! – поддержал Студент. – Разве для такого маленького принтера существуют файлы пистолета?

– Я не видел… – огорченно согласился Бомж. – Для большого принтера видел, для моего нет. Это же вообще не моя тема, пистолеты! – добавил он извиняющимся тоном, но осекся. И тут я наконец понял: никакой он не бомж и не диабетик. Самый настоящий нарколыга. Так мысленно и буду его называть: Наркоман.

Наркоман тем временем словно принял решение признаться, гордо поднял голову и сказал:

– А еще я могу синтезировать любые наркотики и яды! У меня скачана полная пиратская библиотека файлов! Мы можем сделать хоть героин, хоть яд кураре! – Он потряс своим наладонником.

Все задумались. А я незаметно сунул в карман патрон. Пригодится. Кажется, у меня появился план, но на самый крайний случай. Уж очень не хотелось помирать снова…

– Грешновато, – сказал святой отец.

– А что ты с ним сделаешь, с террористом? – спросил Лысый у Наркомана. – Ворвешься в рубку и скажешь: «Салям алейкум, дорогой террорист, выпей-ка немного моего снотворного с цианистым калием?»

– Могу брызнуть ему в лицо! – храбро ответил Наркоман.

– Себе брызни! – фыркнула дама. – Сам первым сдохнешь и нас потравишь, брызгун!

– У тебя другие предложения? – огрызнулся Наркоман.

– Да! – вдруг сказала она и решительно встала. – Если вы все такие трусы, я все сделаю сама!

– Что?

– Попробую его обольстить и убить!

Все ошарашенно замолчали.

– Чем же ты его убьешь, милая? – спросил Мистер Пирсинг.

– И чем соблазнишь? – добавил Наркоман.

Дама смерила его презрительным взглядом и вдруг вынула маленький флакончик.

– Соблазню я его вот этим, – сказала она. – Мои духи с феромоном пятого поколения! Когда использую их чуть-чуть – уже все мужчины рядом начинают испытывать влечение. А если вылью на себя весь флакон – он сам не поймет, почему обезумел и набросился на меня!

– А убьешь-то чем? – спросил Студент.

Дама потупилась, словно раздумывая, говорить или нет.

– Я – активная феминистка! – заявила она.

– И что?

– У меня есть вибола!

Твою мать, пресвятая Тереза! Вибола… Мы же в одном блоке полночи провели, она же подо мной прямо на полке снизу! Я инстинктивно поджал ноги и затаил дыхание. «Если выберусь живым – выброшу всю свою одежду и протру кожу спиртом…» – подумал я. Конечно, во мне говорили предрассудки. Конечно, это так не передается. Но как же противно… Остальные, похоже, просто не знали, о чем речь.

– На случай мужского изнасилования, – объясняла дама, – я заселила в свой организм штамм вагинальной виболы. Это гибрид эболы и ВИЧ. Если меня станет домогаться и изнасилует мужчина… Ну или не мужчина, а MtF-трансгендер… То вирус соединится с его Y-хромосомой, заблокирует иммунитет, размножится и убьет грязную тварь за несколько часов!.. Да что вы так на меня смотрите?! Вирус сделан не заразным! Он только при контакте слизистых, а так совершенно безвреден!

Святой отец кашлянул в тишине.

– Законно ли это? – спросил он.

– Законное средство самозащиты от мужского абьюза! – пояснила феминистка. – Я инфицировалась в официальной клинике, могу показать лицензию!

Все замолчали.

– Я вот одного не пойму, – произнес Студент. – То есть, любое общение с мужчиной для тебя закрыто навсегда? И секс, и даже поцелуй?

– Конечно! – с вызовом ответила дама. – И я от этого не страдаю!

– А если встретится такой, что понравится? – продолжал Студент.

– Никогда! – с отвращением произнесла дама.

Студент шмыгнул носом:

– А вот тогда я не понимаю: зачем брать билеты в мужскую плацкарту и вовсю пользоваться мужскими феромонами?

– И не поймешь! – с вызовом ответила дама, показывая, что разговор закончен.

Святой отец вежливо кашлянул и встал:

– К сожалению, у нас нету долгих часов на ваши грехи с виболой. Поэтому пойду я – попробую его уговорить.

– А если не получится? – удивился Студент.

Святой отец веско поднял электронную Библию. На этот раз я заметил в торце у корешка тусклую круглую линзу. Ох, не простая у него Библия – епископская модель. Или как там у них она называется…

– Божьей волей и силой Святой церкви, – произнес он, – три чуда способна творить моя Библия! – Он направил ее на дверь: – Первое чудо: мироточение…

Из корешка ударил синий луч, и в его свете на двери стало проступать круглое пятно. Оно стремительно набухало водой, и вскоре ручейки потекли вниз по пластику.

– Какое же это мироточение? – скептически возразил Студент. – Это не миро, это водяной конденсат в охлаждающем лазере! Мы такое чудо в Политехе на лабораторках по физике делали на первом курсе…

– Это мироточение святой водой! – строго возразил святой отец. – Могу сотворить полный стакан воды! А могу в упор пропитать одежду на человеке!

– А смысл? – уныло спросил Бомж.

– А ты не торопись… – степенно предложил тот. – Чудо второе: превращение воды в вино!

На этот раз луч из корешка ударил зеленый. Пятно на двери вскипело, и в воздухе запахло спиртом.

– Это же спирт! – возразил Бомж, принюхиваясь.

– И Божий промысел имеет технические ограничения, – пояснил святой отец. – Но если превращать виноградный сок на малой мощности, получается годный кагор. А если превращать воду на полной силе – то вот вам чистый спирт.

– А смысл? – снова поинтересовался Бомж.

Святой отец посмотрел на него в упор:

– Смысл в том, что если направить на человека – можно за секунды превратить его кровь в спирт, и он упадет без чувств.

– А вот это уже дело! – воскликнул Студент и потер ладони.

Все оживились.

– Не торопись! – предостерегающе поднял палец святой отец. – Наконец, последнее, третье чудо делает моя Библия – снисхождение благодатного огня!

Он брезгливо зажмурил левый глаз и отставил руку с книгой максимально далеко от себя. На этот раз из корешка с грохотом хлестнула небольшая молния. Она попала в пятно на двери, и пятно вспыхнуло синим огнем!

– Фу, горит! – взвизгнула дама, а Лысый каким-то чудом уже успел погасить огонь, сбегав за полотенцем и сбив им пламя.

Студент фыркнул:

– Встроенная зажигалка. В чем чудо-то?

– Чудо здесь в последовательности, – степенно объяснил святой отец. – Намочил на еретике всю его одежду, сразу же превратил воду в спирт и немедля сотворил третье чудо – и вот он уже горит с божьей помощью. Еретиков, бывало, мы так в Судане жгли. Во имя Господа, разумеется, и только ради защиты монастыря…

– Ни черта себе, вас с таким оружием на борт пускают! – с чувством произнес Студент.

Тут поднялся Мистер Пирсинг.

– У меня есть штука получше! – Он вытащил большой квадратный ящик. – Я музыкант, рэпер Чао. У меня с собой гипнокомбик.

– Чего? – удивилась феминистка.

– Музыкальный гипноусилитель, – Чао крутил старомодные рукоятки ящика. – Я сейчас найду матрицу поубойней, врублю гипно на полную и покажу.

Ящик загудел, следом заработал ритмичный ударник, а в руке рэпера Чао появился микрофон. Я поймал себя на том, что непроизвольно подергиваю ногой в такт. Но сделать с этим ничего не успел, потому что Чао заговорил…

О чем он говорил, я не помнил, и никто, я думаю, не помнил. Он говорил что-то нормальное, обычное, бытовое, а может, наоборот: возвышенное, о любви и мечтах. Голос его – а это явно был его голос, потому что звучал в такт открывающемуся рту – был до неузнаваемости искажен, насыщен трелями и переливами, от которых кружилась голова. Чао говорил, и говорил, и говорил, то ли пел, то ли начитывал, то ли бубнил, а дальше я не помню ничего. Когда очнулся, комбик был уже выключен, а я почему-то сидел на полу между феминисткой и Наркоманом, и все сидели на полу полукругом и смотрели на Чао широкими безумными глазами. Думаю, такие же круглые глаза были и у меня сейчас.

– В таком маленьком помещении это вообще убойно, – пояснил Чао. – Разбирайте обратно свои шмотки!

Он встал со своего места и сделал приглашающий жест.

Я сперва не понял, о чем он, но увидел гору предметов – очки, планшеты, Библия… Даже мой наладонник с тайным программатором! Когда и как он успел всех нас обобрать, пока бубнил?

Я схватил свой наладонник и быстро сунул в карман.

– Предупреждать надо! – проворчал я. – Чего красть-то сразу!

– Я не крал, я показал возможности! – объяснил Чао. – С помощью этой штуки можно ввести в транс кого угодно и сделать с ним что хочешь! Причем, это совершенно легально.

Все молчали, словно пристыженно, расползаясь по своим полкам.

– И что, – сказал Студент, – ты пойдешь сейчас в рубку к террористу и скажешь ему, давай я тебе сейчас рэпчик почитаю?

– Именно, – кивнул рэпер Чао. – Только на арабском.

Он взял свой комбик под мышку, шагнул к передней двери и дернул ручку. Дверь не открывалась. Конечно же она была заблокирована.

И тут решительно вскочил Лысый.

– Что ж, я пойду! – сказал он решительно. – Мне надо было это сделать сразу. Кому, если не мне?

– Двери заперты, – напомнил святой отец.

Но Лысый его не слушал. Он был словно на сцене.

– Господа! – объявил он с неуместной театральностью. – Господа и дамы! Все оружие, что у вас при себе нашлось, – оно нам не поможет. А про огнестрельное оружие даже не сожалейте – это даже не прошлый, а позапрошлый век! Оружие вообще прошлый век. У нас уже есть люди, которые использовали все возможности хирургии и генной терапии, чтобы превратить свой организм в машину убийства!

– Кто же эти люди? – спросил Наркоман.

– Я, – не без гордости ответил Лысый. – Я коуч здорового образа жизни и мастер боевых искусств. Как раз ехал в Австралию вести семинары! Я учу людей развивать возможности своего тела тренировками. Посмотрите…

Он вдруг словно исчез и появился у задней двери. Замер, сделал глубокий вдох, встал в стойку, прицелился ладонью… – и в следующий момент раздался грохот, массивная дверь-шлюз распахнулась, а вывороченный замок с лязгом покатился по полу туалетной комнаты.

Лысый повернулся к нам и торжествующе поднял руку.

– Кости в моем теле – заменены графеновыми имплантами! Мышцы – не мышцы, а скоростная кремнийорганика! Нервная система – преобразована на генетическом уровне для максимальной реакции! На своих лекциях я ловлю руками стрелы и уклоняюсь от пуль! А мои двигательные аксоны с помощью наноботов во всем организме заменены на квантовые затворы и микроповодники из золота! Мне всякий раз смешно, когда на досмотрах нас обыскивают и булавки отбирают – я же голыми руками могу перебить половину гарнизона…

Мы ошарашенно молчали.

– То есть, ты весь насквозь биохакнутый? – подытожил Студент.

– Да! – кивнул Лысый. – Это стоило невероятных денег. Но тренинги, которые я веду, давно все окупили!

– И чему же ты учишь людей на тренингах? – нахмурился Студент.

– Тренироваться и достичь силы!

– Но сам-то ты этого достиг операциями, а не тренировкой?

– Но они-то не знают! – Он потупился. – Только не рассказывайте никому…

Воцарилось неловкое молчание.

– Ты не ту дверь сломал, сын мой, – произнес святой отец. – Ты в туалет дверь сломал. А дверь в кабину – напротив. Благословляю тебя поспешить!

– Да, – кивнул Лысый.

– Иди уже, убей его! – возмутилась дама. – Что ж ты сразу террориста не убил с такой силищей?

Мне показалось, он немного смутился.

– Честно говоря, я в теории и на симуляторах провел миллионы боев… – сообщил Лысый. – Но в реальности драться не приходилось ни разу. И поэтому я немного… нет, я не трус конечно, но… я растерялся. Хотя нет, скажу честно – трушу немного…

– Да иди уже, убей его, машина силиконовая! – прикрикнула дама.

– Конечно… – Лысый затравлено облизнулся. – Я все сделаю. Я справлюсь… Я справлюсь… Смотрите, я концентрируюсь…

Он подошел в передней двери, встал в стойку и прицелился ладонью.

– Стоп! – вдруг сказал Студент неожиданно властным голосом.

И я вдруг понял, что никакой он, конечно, не студент уже давно.

– Что такое? – обернулся Лысый.

– Не вздумай ломать эту дверь! – пригрозил Студент. – Мы все умрем!

– Почему?!

– Потому что за ней – вакуум…

Лысый опасливо сделал шаг назад.

– С чего ты взял? – спросил он.

– С датчиков бортовой системы, – ответил Студент. – Сеть нам отключили, но локалка осталась. Я сразу запустил свои инструменты и начал перебор уязвимостей. И вот минуту назад попал в локалку… В наш век главное оружие – информация.

Все кинулись к нему и столпились вокруг его планшета. Я встал чуть сбоку, мне было видно все.

– Если бы здесь был доступ в сеть, – объяснял Студент, – я бы мог отключить его прямо со своего планшета.

– Кого отключить? – не понял рэпер Чао.

– Террориста по имени Мохаммед Далиба. Вот его имя и идентификационный код в списках бортовой системы. Будь здесь глобальная сеть, я бы зашел через систему Интерпола и по этому коду просто убил его, послав на его кардиочип команду остановки сердца… Видимо, поэтому он нам сеть и отрубил.

– А так можно было?! – изумилась дама.

– И ты так можешь убить любого?! В любой момент всегда мог убить каждого из нас?! – воскликнул Чао.

Студент поморщился.

– Ну что вы, только Интерпол это может. А у меня просто есть лазейка в систему Интерпола… – Он поднял взгляд и оглядел нас строго: – Это не для пересказа информация, хорошо?

Мы покивали.

– Сети у нас нету, – догадался Наркоман, – а значит, нет ни Интерпола, ни доступа к кардиочипам людей?

– Если он у него был имплантирован вообще, этот кардиочип, – пробурчал я.

– Без чипа его бы и на рейс не пустили, и личный номер не выдали, и вообще сразу арестовали, – усмехнулся Студент. – Без кардиочипа и по городу сейчас не пройти.

– Логично, – согласился я.

– Да кто ты вообще? – выдохнул Лысый с ужасом.

– Не важно, – отмахнулся Студент. – Я временно безработный эксперт по информационной безопасности. Но вернемся к нашим делам. Дела наши плохи, ребята. За нами в блоках люди живы, но заблокированы. А вот все, что у нас впереди, где рубка – там полная разгерметизация, вакуум… – Студент бойко листал какие-то таблицы на экране. – Аккумуляторов не вижу – система показывает отсутствие связи с ними, наверное, террорист их отсоединил. Двигателю кранты: все три соленоида расплавились – температура 800 градусов по датчикам. Охлаждение он выключил, скотина. Короче, этот гиперлуп никуда больше не поедет. Но террорист наш кретин – я мог сделать все это, не выходя из дома. Точно так же подключился бы по сети и сделал все то же самое. Все то же самое, кроме… – Он сменил картинку. – Смотрим виды с камер машинного отделения… На аккумуляторах насыпана какая-то белая дрянь, а сверху лежит вот эта штука… и ведет отсчет обратного времени цифрами, сука, он как в кино все нам оформил!

– Бомба! – взвизгнула дама.

– Похоже на беспроводную зарядку, что была у него в багаже! – воскликнул я.

– Только это не беспроводная зарядка, – пробормотал Студент. – Это детонатор с таймером, который он нам завел! А вот и он сам лежит, террорист наш!

– Где?!

– Вон, в углу. Я сейчас опущу камеру. Так видно?

Видно было прекрасно. На полу лежала человеческая фигура, напоминавшая детскую куклу – непомерно раздутый шар головы, вздувшиеся ноги и руки. Фигура не шевелилась.

– Он мертв? – спросила феминистка с надеждой.

– Думаю, уже полчаса, – догадался я наконец. – Нам не нужно было никакого оружия, чтобы с ним бороться. Это смертник. Разбил кабину, остановил гиперлуп в нужной точке, покричал по трансляции напоследок. А затем вышел в вакуум, отключил аккумуляторы и установил таймер с катализатором. И все. Скафандр у него – самоделка из паяного пластика. А дыхательный баллон ему никто не дал бы пронести. Он собрал бомбу, пока хватало воздуха, да и помер. И пока мы думали, как его убить… подними-ка еще раз камеру на те циферки?

Феминистка истошно завизжала. Лысый схватился за сердце и осел на пол, мотая головой. Святой отец начал громко молиться…

И тогда я отошел в уголок и вынул наладонник.

Вот же задачка, да? К счастью, я делал селфи на каждом из трех досмотров. Я всегда делаю селфи на досмотрах. Потом рассматриваю, не появилось ли новых сканеров или еще чего для слежки…

На первом досмотре террорист был прямо передо мной – это я точно помню. И сумка его лежала на ленте. Где конкретно? Где-то на два часа от меня, и сантиметров на девяносто вниз от моей руки с наладонником… Координаты смартфона должны прописаться в свойствах фотки с точностью до сантиметра.

Я нашел фотку, скопировал из ее свойств точное время и координаты. И мысленно сделал расчет и поправку… Господи, только бы не ошибиться! Секунд мне оставалось, наверное, восемь, а может, и того меньше…

Я вырвал из усов первый попавшийся волосок и засунул его острым концом в дырочку наладонника. У нормальных людей в наладоннике дырка, чтобы вставить в нее иголку и слот симкарты выдвинуть. А у меня там программатор. Боже, как он долго программирует… Не успею же, не успею… Есть! Готово! Я вытащил ус из наладонника и свернул его колечком – он сам собой сросся, сразу стал ледяным и покрылся инеем – заработал. Я положил его на пол, вынул из кармана патрон и поставил в центр колечка, которое теперь светилось…

Боже, – подумал я напоследок, – какую невероятную штуку ты прислал нам! И как же бездарно мы ее используем. Ведь нам доступны, считай, любые путешествия во времени и пространстве! Изменение хода истории! Переброска в прошлое видеозондов! Мы можем заснять разговоры Наполеона или предотвратить убийство Цезаря… А мы… Что мы, черт побери, делаем с 13-мерной струной?! На что мы тратим и без того скудный запас этих штучек, найденных в лунном грунте? На оружие мы их тратим! И чертовы генералы в Австралии, в Аргентине и черт знает где еще, куда мы ее контрабандой возим из запасника…

Струна вдруг вспыхнула и исчезла. Вместе с ней исчез и патрон. Вот и все. Теперь нашего мира больше нет – теперь это пузырь, который сам незаметно растворится, сменившись чуть-чуть другим миром, новой версией… В которой я – что самое обидное! – ничего не буду помнить о том, что случилось здесь.

Очень хотелось верить, что патрон улетел куда надо – во вчерашний день, в нужную минуту времени, на ленту, внутрь сумки этой твари.

Последнее, что я успел подумать: до чего же я добрый. Даже с террористом. Другой бы на моем месте кинул ему электробритву в гортань или зубную щетку в центр мозга. Или монетку в сердечный клапан. А я добрый – патрончик в сумку… Или просто осторожный? Ох, клянусь: на этом завязываю с контрабандой оружия! Денег уже скопил на безбедную жизнь – и остановись, не жадничай!

Проснулся я от голоса над головой. «Дамы и господа! – вещал голос. – Через несколько минут наш гиперлуп начнет торможение. Пожалуйста, покиньте туалетные комнаты и займите свои места. В Сиднее 10 часов 2 минуты, температура воздуха – плюс семь градусов по цельсию. Просим вас оставаться на своих местах до окончания пути следования!» До окончания пути следования… Английский вам не родной, кретины…

Стоп. Десять? Почему десять часов?! Меня же с восьми там встречают на вертолете! Голова была чугунной: всю ночь мне снились кошмары, но какие – я вспомнить уже не мог. Такое ощущение, словно умер и воскрес. Увы, знакомое ощущение – так у меня всегда бывает после использования струны. Но зачем я ее использовал?! Я ощупал усы – усы были на месте. Да и где же им быть-то.

Нашарив наладонник, я принялся читать сообщения. Сообщений за ночь пришло два: от Марики да от Пала. Марике я послал эмоджи с сердечком, Палу – кулачок с поднятым вверх пальцем, мол, все по плану. Чего это он вдруг так распереживался? А потом открыл новости… Боже мой.

«На рентген-досмотре в лондонском гиперпорту задержан гражданин Омана Мохаммед Далиба, пытавшийся пронести на борт в ручной клади патрон для огнестрельной винтовки. Во время задержания пытался оказать сопротивление. При тщательном осмотре его сумки обнаружен неизвестный реактив, самодельный костюм химзащиты и электронное устройство несертифицированной конструкции… Рейс на Сидней задержан на два часа…»

Ах, ну точно, нас же два часа обыскивали… Я еще раз осмотрел наладонник и дырочку программатора – словно от предыдущей версии мира там могли остаться волосинки или царапины. Но если они и были, то остались в предыдущей версии – той, которая уже не существует и теперь уже никогда не существовала. Неужели я все-таки использовал усы? И связано ли это с досмотром? Или это снова австралийские вояки проводили испытания на наших струнах? Теперь я уже никогда не узнаю. Ну и ладно. Главное, что я снова на месте, сдам усы, вечером домой. А на следующей неделе – опять в рейс. Хорошая все-таки у меня работа – чистая, не пыльная.

 

Игорь Вереснев

Твари, право имеющие

Размерами и тюнингом джип походил на броневик. Наглый броневик: припарковался, подмяв под себя сразу два стояночных места, передними колёсами взгромоздился на тротуар, откусив у того добрую половину ширины.

Чел, неторопливо прохаживающийся перед джипом, был под стать своему авто, – не размерами, но наглостью, такой же тюнингованный и распальцованный. Пиджак с кожаными вставками и закатанными по локоть рукавами, зауженные на щиколотках клетчатые штаны явно не с барахолки, майка с эксклюзивным принтом обтягивает пузо, на плечевом ремне – чёрная кобура. Из кобуры демонстративно торчит инкрустированная серебром пистолетная рукоять, в губах – сигарета с каким-то нарочито вонючим табаком, и плевать челу, что курение в общественных местах запрещено. Плевать?

Тупоносые туфли у чела тоже чёрные, не иначе из крокодиловой кожи. Плевок на них смотрелся смачно. И неожиданно. Секунд десять понадобилось челу, чтобы осознать и осмыслить его появление.

– Ты… Что… Ах ты щенок! А ну стой! Стоять, я сказал!

Родион оглянулся.

– Вы мне?

– Ты куда харкаешь, сука?! Ты, блин, охренел?!

– Ой… Это я, да? – Родион сконфужено пожал плечами. – Я не хотел, честное слово. Сам не знаю, как получилось. Извините.

– В жопу засунь свои извинения! Подошёл и вытер, быстро!

Родион потоптался на месте, улыбнулся заискивающе.

– Может, это не моё? Может, вы сами…

Чел выплюнул недокуренную сигаретку, ладонь легла на инкрустированную рукоять.

– Ты меня не понял, сучёныш?

– Понял, понял! Сейчас вытру!

Родион стрельнул глазами на фонарный столб с притаившейся под дорожными знаками видеокамерой. Ракурс получался удачный, всё зафиксируется в лучшем виде. Он похлопал себя по карманам, обескураженно развёл руками:

– Кажется, я платочек дома забыл. Свой не одолжите? Вон, у вас в кармашке…

Кровь ударила челу в мозги, прилила к лицу, делая его похожим на вареную свёклу. Миг – и пистолет вылетел из кобуры. Тяжёлый «зиг-зауэр» уставился чёрным зрачком в Родиона, обещая с одной пули расколоть голову, словно тыкву.

– Ты что, издеваешься?! Ты у меня языком слижешь, недоносок! На колени, быстро!

Время слов закончилось. Не мешкая, Родион присел, опустился на колени, как приказывали. Наклонился к носку башмака, помедлил. Поднял просительный взгляд на чела:

– Я вытру…

– Языком, я сказал!

Видеокамера скрупулёзно фиксировала происходящее. Зато чел уже не фиксировал, крутил в голове собственное кино. Роли в нём он давно распределил, поэтому знал, за чем рука «сучёныша» сунулась в карман брюк. Есть-таки у него платочек, есть! Но теперь поздно!

Большие пистолеты Родион не любил. «Малыш», когда-то давно, ещё на семнадцатилетие, подаренный дедом – другое дело! Снабжённая стальным сердечником пуля калибра 5,45 миллиметров вошла в мякоть под нижнюю челюсть, продырявила корень языка, проделала аккуратный канал в мозгу, вскрыла череп почти точно на темени.

Нажать спусковой крючок чел не успел, вряд ли даже понял, что с ним случилось. Постоял уже мёртвый, потом завалился на капот джипа, медленно съехал на тротуар. За это время Родион поднялся с колен, отряхнул брюки. Обернулся к камере, развёл руки, демонстрируя, что скрываться от правосудия не собирается. Мысленно, стараясь не шевелить губами, произнёс: «Одиннадцать».

В оружейном бутике сёстры были единственными посетительницами, потому продавец – он же хозяин – поспешил им навстречу, едва звякнули колокольчики на двери.

– Добрый день! Чем могу быть полезен? Девушек интересует дамское оружие или что-нибудь посерьёзней?

– Девушки сами выберут, – отмахнулась Полина. – Если понадобится ваша консультация, я спрошу.

На центральную витрину, блиставшую инкрустацией и позолотой, она не взглянула. С видом знатока повернула направо. Соня плечами невольно передёрнула от зрелища орудий смерти, выставленных на обозрение. Сверкающие полировкой и матовые, металлические и пластиковые, светлые и антрацитово-чёрные, всевозможных форм и размеров пистолеты красовались перед ней.

– Может, не надо? – робко спросила она у старшей сестры. – Зачем это мне?

– Что значит «зачем»? У каждого уважающего себя человека должно быть оружие для самозащиты. Мне надоело, что любой мерзавец безнаказанно оскорбляет мою сестру.

– Да-да, в наше сложное время девушке крайне необходимо… – попытался поддержать её оружейник. Однако Полина в поддержке не нуждалась. Так глянула, что он поперхнулся на середине фразы.

– Вот именно. Дайте-ка мне вон ту красавицу.

Взяла извлечённую из витрины «беретту бобкат» покачала на ладони, примериваясь. Взглянула на оружейника:

– Что скажете?

– Отличный выбор! Но я бы рекомендовал обратить внимание на новую модельку «кел-тек». Нет-нет, не смотрите на цену! Иногда дешевизна не означает дешёвку. Сделано с умом: удобно и надёжно!

Полина скривила носик.

– Не люблю пластик. Впрочем, давайте, посмотрим. – Покачала пистолеты в руках, сравнивая. – В самом деле, удобно.

– Если хотите, можете пройти в тир, проверить кучность стрельбы, отдачу, лёгкость спуска.

– Разумеется, проверим! – Она повернулась к младшей сестре: – Солнышко, ты чего молчишь? Тебе самой какой нравится?

Соня пожала плечами. Вопрос риторический. Полина всегда была старшей, взрослой и самостоятельной. После смерти родителей на неё легла ответственность и за семейный бизнес, и за судьбу сестры. А Соня, наоборот, была младшей, маленькой, ребёнком, иногда Солнышком, изредка – Софьей. Поэтому решающее слово в любом деле принадлежало Полине. Она выбирала, с кем сестра будет дружить, в каком институте учиться, на какой машине ездить. Теперь пришла выбирать оружие.

– Что я с ним делать буду? – вопросом на вопрос ответила Соня.

– Ты как маленькая! Если кто-то говорит тебе гадости, вынимаешь из сумочки пистолет и целишь ему в лоб. Сразу заткнётся!

– А если не заткнётся? Если у него тоже будет пистолет?

– Тогда стреляй. Закон о превентивной самообороне на твоей стороне.

Настроение у Родиона было препаршивое. Во-первых, долгожданное повышение зарплаты каким-то паскудно-вывернутым образом его не затронуло. Во-вторых, свидание с Марьяной закончилось постыдным обломом, от одного воспоминания о котором до сих пор уши горят. В-третьих… да хоть в двадцать девятых! Чувствовал: если не разрядится, то наделает глупостей. Пусть одиннадцатый был всего две недели назад и прежде Родион так не частил, разрядка требовалась немедленно.

Подходящий объект сам шёл в руки. Насыщенно-оранжевый «ягуар» припарковался метрах в двадцати впереди. Аккуратно хлопнула дверца, кукольной внешности блондинка зацокала каблучками по тротуару. Девка как девка. Однако рука её, придерживающая сумочку, чересчур напряжена. Наверняка там лежит кое-что повесомее губной помады, зеркальца и упаковки презервативов.

Догнать – секундное дело. Тротуар в этом месте широкий, сутолоки нет. Но Родион и девка умудрились столкнуться.

– Ох!

Девка отшатнулась, взмахнула сумочкой, но на ногах устояла. Зато Родион упал. Не то, чтобы действительно упал, – мягко приземлился на задницу, – но видеокамера, пристроившаяся под щитом социальной рекламы «Помоги полиции, защити себя сам», зафиксировала это как падение.

– … мать твою! – Родион ругнулся. – Ты чего толкаешься? Тебе что, места мало?!

– Ой, я нечаянно… – пробормотала девка обескуражено. – Вы больно ушиблись?

– За нечаянно бьют отчаянно! Да, мне больно! Знаешь, как копчиком припечатался?! Смотреть по сторонам не пробовала? Здесь люди ходят, а не только жопы с глазами, как ты!

Вставать Родион не спешил. Ему нравилась эта позиция – снизу вверх, рушащая стереотипы, до последнего не позволяющая жертве поверить, что она жертва. И в лицо он девке не смотрел, – шалав штукатуренных не видел, что ли? Вместо этого беззастенчиво пялился на круглые коленки и выше, на красивые ножки, уходящие под юбку. Явно недешёвые ножки.

А ещё Родион краем глаза фиксировал руку, сжимающую сумочку. Давай же, давай! Вынимай, что там у тебя припасено. Накажи мерзавца, прыщавого нищеброда в мятой рубашке и застиранных сэконд-хэндовских джинсах!

Однако вопреки ожиданиям девка начала оправдываться:

– Я не видела, откуда вы появились. Извините, пожалуйста.

Такой поворот был никак не в тему. Родион понял, что пора выкатывать «тяжёлую артиллерию»:

– В жопу засунь свои извинения! Или в другую дырку! Что значит «не видела»? Ты слепая, что ли? Как же ты за руль садишься? У тебя права хоть есть? Или ты их насосала, как и машинку крутую? Дорого за сеанс берёшь, мне не по карману, да? Или бесплатно минет сделаешь? В порядке компенсации физического ущерба, так сказать. Тварь…

Рука на сумочке напряглась. На секунду, и тут же расслабилась. Чуть не зашипев от досады, Родион наконец посмотрел вверх. Их взгляды встретились.

Он ошибся. Ничего кукольного в её внешности не было. Просто очень молоденькая девушка. Сколько ей? Семнадцать-восемнадцать? Не больше. Да, дочь состоятельных родителей. Но ни злости, ни призрения в огромных голубых глазищах нет. Лишь полная слёз обида.

Потом слёз стало слишком много, они выплеснулись из глаз, потекли по щекам.

– Извините!

Девушка всхлипнула сдавлено, развернулась, побежала, неловко оступаясь на высоких каблучках. А Родион понял, что облажался. И вспомнил одиннадцатого. Сейчас он сам был таким «одиннадцатым» в глазах этой девочки: самовлюблённый мерзавец, уверенный в собственной безнаказанности. Вот только ему никто не плевал на обувь. И не толкал, по большому счёту.

От подобного сравнения кровь прилила к щекам и ушам. Родион вскочил. Закричал спешащей к машине незнакомке:

– Постой! Я… я… это я виноват! Извини! Я не хотел тебя обидеть!

Не послушала. Хлопнула дверь, «ягуар» умчался. Родион смотрел вслед машине и бормотал: «Я не хотел…» Враньё! Хотел, ещё как хотел.

– Ты не попала на экзамен, потому что какой-то подонок грязно оскорбил тебя, я правильно поняла? – Полина ходила взад-вперёд по комнате, как взбешённая пантера. – Почему ты не заставила его заткнуться? Софья, у тебя в сумочке лежит пистолет. Ты хоть пыталась им воспользоваться? Пробовала защитить себя?

– Всё равно у меня бы не получилось.

– Что значит «не получи…» – Полина оборвала собственную фразу, застыла, изучая сестру, словно та была диковинной зверушкой. И вдруг кивнула, соглашаясь: – Да, ты права. Если у него был пистолет, то выстрелить в ответ шанса бы он тебе не оставил. А первой ты не сможешь. Но это как раз поправимо.

Она подошла к Соне, приобняла.

– Недавно мне рассказывали о школе экстремальной стрельбы. Самое время тебя туда записать.

– Я умею стрелять! У меня «пятёрка» в аттестате.

Полина улыбнулась.

– Поверь, уметь стрелять и уметь выстрелить – не одно и то же.

Девушка с глазами цвета весеннего неба не шла у Родиона из головы. Отвлекала от работы, мешала отдыхать и расслабляться, не давала ночью заснуть. Даже двенадцатый не принёс долгожданной разрядки. Хуже! Он едва всё не испортил. О, какой неприятный разговор пришлось пережить Родиону в полиции!

– Не часто ли ты, парень, превентивно самообороняешься? Ты специально провоцируешь мудаков этих, нет? С огнём играть нравится, адреналиновый наркоман? А может, ты маньяк? Может, тебя в психушку на экспертизу отправить? Ощущаешь желание убивать, а, парень? Признайся!

– Я не маньяк! Я не нарушаю закон! Имею право защищаться! – выкрикнул он, чувствуя, как тело пробирает озноб. Однажды ему уже задавали этот вопрос.

Как дед заработал стартовый капитал для своего нехитрого бизнеса, родители понятия не имели. «Крутился по молодости», – говорил дед уклончиво. Лишь Родиону признался – в тот самый день, когда подарил «Малыша». Они пошли за дом пристреливать подарок, и там, рассматривая побитую пулями мишень, дед сказал:

– Родя, ты, наверное, знаешь, что есть такая работа – людей убивать. Не лучше и не хуже всех прочих. И, как всякую работу, её любить надо, иначе профессионалом не сделаешься. Я любил. И я благодарен судьбе, что так удачно в жизни сложилось. Если бы не эта работа… не было бы ни меня, ни этого дома, ни тебя. Мозги бы у меня сварились от желания делать людей мёртвыми.

Он замолчал, посмотрел на Родиона внимательно, будто ждал от него чего-то. Не дождался, продолжил:

– Говорят, предрасположенность к этому по наследству передаётся. Я очень переживал, когда жена беременная ходила. К счастью, девочка родилась, мама твоя. – Он крепко сжал внуку запястье: – А ты, Родя? Случаем, не ощущаешь в себе такое желание?

– Я не маньяк! – Родион вырвал руку, насупился.

– Правильно. Для маньяков сейчас плохие времена – два-три эпизода, и нарвёшься на пулю. Государство наконец-то приняло закон, разрешающий гражданам защищать себя. Это хороший закон, его следует чтить. Игрушка, которую я тебе подарил, исключительно для самообороны предназначена, не для убийства. – Дед снова внимательно посмотрел на внука. – Но ведь не важно, как назвать поступок? Если результат одинаковый.

Родион запомнил тот разговор на всю жизнь и неукоснительно следовал совету деда: имея на счету двенадцать жмуров, сумел ни разу не нарушить закон о превентивной самообороне. Но теперь он, кажется, чересчур увлёкся, балансирует на грани. «Учти, парень, ты у нас на заметке, – сказали ему в полиции перед тем, как отпустить. – Постарайся контролировать свой адреналин». Всё верно, двенадцать – счастливое число, на нём и завяжем. Хотя бы временно. Пора искать другой способ разрядки, не такой экстремальный. Родион уже понимал, чего ему хочется почти так же сильно, как делать людей мёртвыми.

Полина не ошиблась – стрелковая школа была особенной. Да, метко и быстро стрелять в любых обстоятельствах из любого положения здесь тоже обучали. Но главное – учили стрелять первым. «Что означает закон о превентивной самообороне? – говорил тренер, которого требовалось называть высокопарным словом „наставник“. – А означает он следующее. Если вам явно угрожают, то есть направили на вас ствол, вы имеете полное право выстрелить первыми, без предупреждения, так как налицо явная угроза вашей жизни и здоровью. Если это вы вынуждены защищать свои честь и достоинство с оружием в руках, но противник, вместо того, чтобы признать свою неправоту, пытается взять пистолет, вы опять-таки можете стрелять первыми, – оружие в ваших руках и есть предупреждение, которому не вняли. Удивлены? Вам кажется, что я сам себе противоречу? Вы наверняка поняли: это не две разные ситуации. Одна и та же, но рассматриваемая с противоположных сторон. Так кто же из участников конфликта нарушил закон, а кто нет? Существует множество юридических тонкостей, каждый конкретный случай разбирает следствие. Но если происходящее зафиксировано полицейской видеокамерой, всё становится однозначным: закон защитит того, кто выстрелил первым. По-другому и быть не может. Кто захочет покупать оружие, если им нельзя воспользоваться? Какой смысл продавать оружие, если его никто не купит? Зачем производить то, что не будет продано? Мы потянули за ниточку и дошли до истоков закона. Но разбираться в причинно-следственных связях, управляющих миром – не наша забота. Наша – научиться в нём… нет-нет, не выживать. Жить комфортно и безопасно, как того достоин человек, умеющий стрелять первым».

«Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо…» Выпускной экзамен в стрелковой школе был практическим. «Максимальное приближение к реальности», – сказал Наставник. Для начала им предложили написать расписки, снимающие с руководства школы ответственность за жизни экзаменуемых. Затем доставили на частный аэродром, погрузили в самолёт и повезли куда-то далеко, не исключено – за пределы страны. Вместе с Соней летело четверо: статная женщина с копной пышных, крашенных в цвет воронова крыла волос, смешливая толстушка, девушка со стрижкой ёжиком и худосочный парнишка. Изначально в группе было семь человек. Двое отказались писать расписки, и на том их обучение закончилось. Явная глупость, учитывая его стоимость.

Об аэродроме, где они приземлились, у Сони остались впечатления отрывочные: жара, духота, бурый песок, военные вертолёты. Прямо с трапа группу загрузили в пошарпанный автобус без окон, снова повезли. Местом назначения оказалось приземистое кирпичное здание, обнесённое трёхметровым забором. И ни одного человека вокруг.

Наставник повёл их в подвал. Здесь было что-то вроде тира, но вместо мишеней к противоположной стене был прикован цепью голый человек, черноволосый, бородатый. Ноги, руки, грудь, живот его тоже обильно поросли курчавой растительностью. Человек не умолкая ругался на незнакомом каркающем языке. Над головой его светилось электронное табло. В десяти шагах перед ним на полу лежал автомат.

Наставник открыл саквояж, вынул и зарядил пистолеты, вручил каждому из группы.

– Как только я выйду, табло включится, – объявил. – У вас будет десять секунд на принятие решения. Потом этот человек освободится.

Он пошёл к двери. Улыбнулся перед тем как выйти, добавил:

– Десять секунд – очень много. В реальности у вас будет две-три от силы.

Дверь захлопнулась. На табло начался отсчёт: 10, 9, 8… Соня зыркнула на спутников, встретилась взглядом с толстушкой, с девушкой-ёжиком. Дама нервно кусала губу. Вытянутая рука парнишки с зажатым в ней пистолетом заметно дрожала.

Соня пропустила бы конец отсчёта, но цепь упала на пол с громким дребезгом. Бородач взревел, бросился к оружию. Соня тоже заорала от ужаса, вскинула пистолет, нажала спусковой крючок. Палец ещё не закончил ход, когда слева бахнуло. И в следующий миг выстрелы, визг и крики слились в непрерывную какофонию.

Остановилась Соня, лишь когда поняла, что нажимать бесполезно, – магазин уже пуст. Человек таки добрался до автомата и теперь лежал, вцепившись в него. Вокруг превращённого в дуршлаг тела расплывалась густая тёмная лужа. Первым перегнулся пополам, выблёвывая содержимое желудка, парнишка.

Когда у тебя двенадцать приводов по «мокрым» делам, хочешь – не хочешь появляются знакомые в полиции. Пробить по базе фамилию и адрес хозяйки оранжевого «ягуара» труда не составило. Куда тяжелее и дороже будет загладить свой скотский поступок. Полные слёз голубые глазищи, дрожащие от обиды пухлые губки, мокрые дорожки на щеках, ямочка на подбородке, круглые коленки, тонкие пальчики не шли у Родиона из головы. Ни одну девку прежде он не хотел так, как её. Для него сделалось необходимостью увидеть в голубых глазах любовь, обожание, преданность. Она должна понять и простить! Разве он не достоин? В конце концов, что такого непоправимого он совершил? Да, нахамил. Но он готов просить за это прощения так, как она пожелает. Стать на колени? Пожалуйста! Целовать каблучки её туфелек? Он и на это готов!

Родион невольно вспоминал профессию деда, когда скрупулёзно изучал распорядок дня объекта, маршруты её движения. Его охота не менее увлекательна, и приз будет куда весомее любых денег. Он докажет, что не какой-то там грёбаный «маньяк» или «адреналиновый наркоман», что способен стать героем в глазах любящей женщины. Родион составил план действий, потратил всю имеющуюся наличку на парикмахерскую, новую одежду, громадный букет алых роз. И вот «час Х» наступил.

От ночной автостоянки до квартиры, подаренной Полиной за поступление в университет, – триста метров пешком. Район тихий, даже стреляют редко. Соня не ждала сюрпризов, возвращаясь вечером после пар. Тем более она не ожидала встретить мерзавца, из-за которого пришлось сдавать переэкзаменовку. В этот раз долговязый жердь не только постригся, а и вырядился в модные клетчатые штаны-дудочки, пиджак с кожаными вставками. В руках – букет. У него что, свидание с кем-то?

Первым порывом было повернуть назад. Но, во-первых, это означало сделать крюк в добрых полкилометра. А во-вторых, подонок её заметил, расплылся в поганой ухмылке. Соня сжала губы. Ладно, сегодня всё будет иначе. С точностью до наоборот! Она докажет Полине, что деньги на специальную школу потрачены не зря. Пальцы незаметно раскрыли сумочку.

– Привет! – хлыщ шагнул навстречу. – Я хотел…

Не давая опомниться, Соня вырвала букет и с размаху хлестнула его по лицу. Парень охнул, вскинул руки, пытаясь защититься. Заверещал:

– Стой!.. ай!.. да подожди ты!

Останавливаться она не собиралась. Не обращая внимания на впившиеся в ладонь шипы, хлестала и хлестала подонка. Лишь когда букет превратился в никчёмный истерзанный веник, швырнула его под ноги.

Парень ошарашенно смотрел то на неё, то на окровавленные руки. Глаза ему она, к сожалению, не выколола, но лицу досталось изрядно – лоб, щёки, нос испещрили глубокие царапины.

– Я же хотел…

– Что хотел, отсосать? К кормильцу своему пришёл, да?! Ах, неудача какая, на твою харю у него теперь, пожалуй, не встанет. Ничего, радуйся, что жопа целая! Рабочая жопа у тебя, да?!

Всё пошло совсем не так, как Родион представлял и планировал. Девчонка ни за что ни про что отхлестала его до крови и обзывала такими словами, за какие бьют в морду. Нет, за какие стреляют! Оттого Родион застыл в ступоре. Руки и лицо саднило от порезов, в ушах звенело, а голову будто железным обручем сдавило. Не мог сообразить, что делать дальше.

– На колени! – рявкнула девушка.

Команда эта как-то входила в первоначальный, уже забытый план, и Родион повиновался.

– Убери за собой, тварь! Быстро! – продолжало сыпаться сверху.

Он тупо уставился на останки букета. Поднял голову вопросительно. И встретился взглядом с чёрным зрачком пистолета.

– Чего таращишься? Ртом, ртом убирай!

Щёчки девушки раскраснелись, в глазах сверкала радость от ощущения своего превосходства, права распорядиться чужой жизнью. Она смотрела на него сверху вниз. А он на неё – снизу вверх. Привычная диспозиция.

Повинуясь рефлексу, рука Родиона невидимой змейкой скользнула в карман, выдернула оружие. Нет, нельзя! Он пересилил ставшее почти инстинктивным движение, рука не довела начатое до конца. Поздно.

– Это не я! Оно само! – завопил Родион, оправдываясь. Но в пистолетном зрачке уже полыхнул огонь.

Он попытался уклониться. Тщетно, пулю не опередишь, когда у тебя в запасе чуть больше метра. В грудь ударило словно кувалдой, отбросило к стене дома. Боль затопила сознание, и рефлекс наконец-то вырвался на свободу. «Малыш» тявкнул. Первый раз не первым.

Как же она была красива! Торжество в голубых глазах, маленький рот приоткрыт, хищно белеют зубки в обрамлении алых губ. Аккуратная круглая дырочка во лбу как раз посередине между бровей красоту ничуть не портила. Наоборот, придавала ей какой-то индийской пряности. И алые лепестки, нимбом обрамляющие золотые пряди…

– Тринадцать, – просипел Родион машинально.

Кровь горячими толчками выплёскивалась на новую дорогую рубашку, пузырилась на губах, забивала горло, мешала дышать. Он попытался зажать дыру в груди, выронил пистолет, нашарил в кармане телефон. Набрать номер неотложки с третьей попытки удалось, но сил, чтобы продиктовать адрес, не осталось.

– Помо… по… гите… – прохрипел он в никуда.

Старый спальный район не был пустынным в этот предвечерний час. Люди спешили по своим делам, старательно обходя два распластанных на тротуаре тела. Некоторые поглядывали с интересом, другие – с презрением, но большинство лишь равнодушно скользили взглядом, тут же отворачивались, шли мимо. Никто не остановится, не поможет. Раз позволил себя застрелить, значит, ты слабак и неудачник, туда тебе и дорога. Они не такие, они достойны жить комфортно и безопасно. Они знают, что делать. У каждого из них прячется до времени в кобуре, сумочке или кармане Право Имеющий.

 

Сергей Волков

Кукла вуду

Элис очнулась оттого, что замёрзла. Тело затекло, что-то давило сбоку, а правую ногу она просто не чувствовала. Сначала ей показалось, что она видела удивительный сон, и Элис уже собралась рассказать о нем Крис, и даже потянулась за смартфоном. Но, открыв глаза и увидев перед собой выпуклое стекло вертолёта, расколотое пополам, Элис поняла, что все было наяву. И смартфон здесь не ловит.

Пилот, пробитый острыми сучьями, так и сидел рядом, и в затемнённом визоре его шлема, как в зеркале, Элис увидела себя – растрёпанные волосы, царапину на подбородке, испуганные глаза.

Она отстегнула ремень безопасности, пошевелилась и вскрикнула – правую ногу словно прижгло раскалённым железом. Элис посмотрела вниз – так и есть: один из сучьев, распоров обшивку вертолёта, вонзился в ногу и наискосок, сбоку, пробил лодыжку. Правый кроссовок из белого стал красным. Сук торчал из ноги, словно копье.

Или спица. Жёлтая костяная спица, как у бабушки. Она рассказывала, что такими спицами гаитянские колдуны-бокоры пронзают магических кукол, чтобы умертвить своих врагов.

– «Виски с колой я не буду, – шёпотом процитировала Элис куплет из песни их школьной рок-группы „Пьяные дьяволы“, – я не блядь, я кукла вуду».

Она все же достала смартфон – как соломинку, но лишь для того, чтобы убедиться: сети в здешних местах нет от слова «вообще». И тогда Элис заплакала, тихо и обречённо. Как в детстве.

А ведь ещё сегодня утром всё было хорошо! День рождения, изумрудная лужайка перед ранчо, улыбающаяся мать, торт в шесть этажей, съехавшиеся родственники и друзья…

Хлопали дверцы лимузинов, официанты из «Линкольна», облачённые в белоснежные ливреи, отвешивали поклоны, в бокалах «Кристала» играло солнце, и жизнь казалась Элис прекрасной и удивительной.

И какой только черт дёрнул её поругаться с отчимом? Нет, с подарком мистер Гейдж-младший, владелец компании «Бойль, Гейдж и К», конечно, перегнул, но можно было и смолчать.

Элис в свои восемнадцать мечтала о красном «BMW»-купе, чтобы вместе с Крис мчаться на нем целый день вдоль океана, закинув под язык «маленького синенького друга», и ни о чем не думать. Вот это было – кайф. Вот это, а никак не сертификат на продолжение обучения в главном университете Восточного побережья. Образование – это, безусловно, прекрасно, но…

Но пошло оно к черту вместе с отчимом и его грёбанными деньгами!

Вдобавок мистер Гейдж пребывал в расстроенных чувствах – что-то там опять случилось на бирже – и подогревался виски. В общем, слово за словом, как тропинка кошачьих следов на песке – и Элис, побагровевшая от злости, выпила залпом стакан этого самого виски, мерзкой торфяной гадости за пятьсот долларов бутылка, бросилась в дом, схватила сумочку, забралась в вертолёт, арендованный для прогулок, и приказал пилоту: «Погнали из этого гадюшника!»

Шестиместный «Робинсон» поднялся над ранчо, над лесом, слева повисли дымы Йеллоустонской долины, и Элис увидела Скалистые горы – мрачные, зазубренные, словно клыки неведомого чудовища. Она раньше никогда не была в горах – детство её прошло далеко отсюда, в Канзасе, а когда мать вышла за мистера Гейджа, они поселились в его доме в Нью-Джерси и лишь раз приезжали сюда, в «прямоугольный» Вайоминг, на ранчо. Но в тот раз шёл дождь, и Элис практически не выходила из дома.

Она попросила пилота направить вертолёт к горам, а потом они летели над скалами, спускались в ущелья, переваливали через седловины между утёсами, и ветер пел в сверкающем диске винта. Элис забыла все обиды и огорчения. Словно вернувшись в детство, она расширившимися от восторга глазами смотрела на серые громады скал, зелёные башни кедров, белые речные потоки и пёстрые склоны гор, похожие на индейские одеяла.

А может быть, это просто «маленький синенький друг», принятый накануне, в компании с выпитым виски грел ей душу и веселил кровь, кто знает?

Ни Элис, ни пилот не увидели, как у них за спиной из-за зазубренного хребта выползла тяжёлая, чёрная, похожая на чернильную кляксу, туча. Опомнились они, когда первая молния разорвала небо у них над головами, но было уже слишком поздно. Налетевший шквал потащил хрупкую стрекозу «Робинсона» на скалы, пилот был вынужден подниматься выше, и тут буря обрушилась на них всей своею мощью.

Вертолёт закрутило, понесло сквозь зловещую мглу, бросило вверх, потом вниз, потом опять завертело. Вцепившись в ремень безопасности, Элис зажмурилась, но так было ещё страшнее, и она открыла глаза. В этот момент из дождевой завесы прямо перед «Робинсоном» возник острый скальный зуб, и вертолёт понесло прямо на него.

– Держись! – прокричал пилот, дёргая ручку управления в тщетных попытках увернуться.

Они чудом избежали гибели, но это оказалось только начало. Ещё как минимум полчаса «Робинсон», словно бутылочная пробка в весеннем потоке, был игрушкой стихии, а потом, будто натешившись, буря смилостивилась и выпустила вертолёт из своих смертоносных объятий.

Его бросило вниз, и Элис увидела широкую долину, покрытую лесистыми холмами и болотами. Пилот хотел сесть на самом ее краю, где виднелись какие-то постройки, но его планам не суждено было сбыться. Рокотавший на разные голоса двигатель вертолёта внезапно смолк, и «Робинсон» камнем ухнул вниз.

– Черт бы тебя побрал, сучка! – успел сказать пилот Элис до того, как вертолёт рухнул на каменистый склон холма и его потащило вниз, прямо на завал из вырванных с корнем деревьев.

От сильного удара стекло кабины раскололось, Элис ударилась головой, потеряла сознание и не видела, как обломанные ветки столетнего дуба прошили тело пилота, пригвоздив его к сидению.

Вертолёт лежал в мешанине из древесных стволов и ветвей, к серому небу поднимался едкий дым, в двигателе что-то потрескивало. Накрапывал дождь, резкие порывы ветра холодили лицо Элис. Она убрала бесполезный смартфон и огляделась.

Ураган занёс вертолёт в странные места. Сквозь переплетение ветвей Элис видела слева болото, над которым висел зеленоватый туман самого зловещего вида. Справа через дымку были различимы треугольные крыши домов. Пилот хотел дотянуть до них, но ему не повезло.

А вот ей, Элис, повезло. Надо только выдернуть из ноги проклятый сук, замотать чем-то рану и доковылять до ближайшего дома. Там наверняка есть старинный телефон, присоединённый к проводам – в глуши любят такие штуки – и можно будет вызвать спасателей, полицию, связаться с матерью и вообще…

– Хорош нюнить, – сказала Элис и рукавом вытерла слезы. – «Не надеяться на чудо – вот закон для куклы вуду». Давай, детка, сделай это.

Она нагнулась, ухватилась двумя руками за потерявшую чувствительность ногу и потянула её вбок, стягивая с древесного копья. Или спицы. Было больно, а ещё страшно – из раны начала толчками идти тёмная, похожая на лак для ногтей, кровь.

– «Я отрежу вам соски и оттрахаю мозги», – сквозь зубы процедила Элис, цитируя все тех же «Пьяных дьяволов». – «Убирайтесь прочь отсюда, здесь танцует кукла вуду!» А-а-а!

Ногу пронзила острая боль, Элис закричала, откинулась на сиденье, тяжело дыша. На лбу выступили крупные капли пота, ветер неприятно холодил горящее лицо. Но главное осталось позади – она сумела освободить ногу.

Внезапно захлопали крылья, и на дубовую ветку прямо напротив расколотого стекла уселась крупная ворона с черными, блестящими, словно бы покрытыми нефтью, перьями. Элис от неожиданности вздрогнула. Ворона – или ворониха? – повернула голову и внимательно посмотрела на неё одним глазом, похожим на пуговку наушника.

– Чё те надо? – крикнула Элис. – Пошла отсюда!

– Долгий путь, – сказал ворона-или-ворониха.

– Чего? – опешила Элис.

– Заходи – не бойся, уходи – не плач, – сказала ворона-или-ворониха.

Элис дёрнулась, словно её ударило током, сунула трясущуюся руку в сумочку и вытащила Тотошку. У пистолета не было предохранителя, и она выстрелила сразу, практически не целясь. Пуля перешибла ветку, ворон-или-ворониха тяжело взмахнула крыльями и улетела.

– Тварь, – с ненавистью сказал Элис и убрала Тотошку обратно. Говорящая птица напугала её даже больше, чем крушение вертолёта и мёртвый пилот на соседнем сидении, но все же не так сильно, чтобы впадать в истерику.

Тотошку Элис подарил дядюшка Фридрих, или, как его все звали, дядюшка Фри, на пятнадцатилетние. На самом деле дядюшка Фри был ей не дядя, он приходился братом деду мамы Элис, но так уж повелось у них в семье, что этого чудаковатого старичка из саксонской деревушки Рёккен родственники называли «дядюшка».

Всю свою жизнь дядюшка Фри собирал всякие старинные штуки, связанные с войной – ремни, каски, шинели, лопаты и котелки. Когда Элис была маленькой и её семья гостила в Европе, во время торжественного ужина дядюшка Фри вырядился в военный серый пиджак, нацепил какие-то значки и военные брошки, а на пояс привесил настоящую саблю, как в кино про Джека Воробья.

Капитана Джека Воробья, конечно же.

Маленький домик дядюшки Фри стоял на берегу пруда. Серые стены крохотных комнаток в этом домике были все сплошь увешаны разнообразным оружием – штык-ножами, тесаками, саблями, винтовками, пистолетами и автоматами, а в гостиной, слева от камина, стоял зелёный пехотный миномёт.

Вручая тогда Элис пистолет, дядюшка Фри сказал, что по национальности пистолет русский и сделан из уральской стали, которая оказалась не по зубам прожорливым крупповским драконам. Они, драконы, когда-то сожрали половину мира и уже очень глубоко вгрызлись в Россию, собираясь поглотить и её, но тут чугунные боги этой странной северной страны очнулись от спячки и… и теперь кости крупповских монстров ржавеют в русской земле, а дядюшка Фри хранит раритеты той великой эпохи. «Все, что нас не убивает, – наставительно сказал дядюшка Фри, – делает нас сильнее».

Элис спрятала пистолет в багаж и таким образом довезла его до Штатов. Прощаясь, дядюшка Фри отвёл Элис в сторону и прошамкал беззубым ртом: «Один мой ученик, достигший в своей борьбе выдающихся результатов, как-то сказал: никого не любить – это величайший дар, делающий тебя непобедимым, потому что, никого не любя, ты лишаешься самой страшной боли».

Элис пистолет сразу понравился – тяжёлый, большой, увесистый – и она дала ему имя «Блэк стар» – за черные звезды на рукояти. Ей подумалось тогда, что вот такие пистолеты должны любить гангстарэперы. Ее одноклассник Боул, фронтмен «Пьяных дьяволов», слушал гангстарэп, «факинг-музыку», как он говорил, и иногда показывал Элис прикольные, по его мнению, клипы. Он, конечно же, рассчитывал на что-то большее, чем просто сидеть рядом и класть руку на талию, но у Элис была Крис с «маленькими синенькими друзьями», и Боул ограничился клипами.

Но оказалось, что у пистолета уже есть имя. Дядюшка Фри сообщил Элис в письме, что официально он называется непроизносимым русским словом «Тульскийтокарев», но на войне его называли просто и коротко: «Тэтэ». Элис имя не понравилось, но что уж тут поделать – имена не выбирают, с ними живут и умирают. Правда, она позволила себе чуть-чуть переделать имя пистолета, и превратила его в «Тото». Или, по-простому – в Тотошку.

Элис влюбилась в него и даже спала с Тотошкой, положив пистолет под одеяло. А потом мать вышла замуж за мистера Гейджа, и первое, что он сделал после знакомства с Элис – потребовал, чтобы её пистолет лежал у него в сейфе. «Для надёжности», – он так и сказал. Элис демонстративно переложила пистолет в рюкзачок и с тех пор не расставалась с ним практически ни на минуту.

Кукла вуду не нуждается ни в чьих наставлениях. Даже если их даёт «нефтяной барон» мистер Гейдж-младший.

Наверное, где-то в вертолёте была аптечка с бинтами, пластырями и всякими правильными штуками, чтобы лечить раны, но Элис не знала, где искать. Поэтому она просто перемотала лодыжку, из которой все так же шла кровь, рукавом от футболки, и начала выбираться из кабины «Робинсона».

Это оказалось нелёгким делом – любое движение отдавалось в повреждённой ноге вспышками боли, а ещё у Элис сильно болели спина, шея и голова. Она всё же сумела приоткрыть дверцы, выползти через образовавшуюся щель наружу, но, оказавшись на твёрдой земле, поняла – идти не сможет.

Элис попыталась передвигаться на четвереньках, но нога болела нестерпимо – её дёргало, как зуб. Как гигантский грёбаный зуб, вдруг выросший на ноге.

Вытянувшись на мокрой от прошедшего дождя траве во весь рост, Элис посмотрела вперёд, туда, где она видела дома, и закричала. Она кричала долго, громко и отчаянно. Она звала на помощь, она ругалась, она проклинала и умоляла.

Она даже спела первый куплет скаутского гимна.

Ответом ей была тишина. Нет, абсолютной тишины в долине, разумеется, не было – перекликались в кронах деревьев птицы, шумела листва, стрекотали кузнечики, жужжали мухи. Но это все были обычные звуки. Голоса природы, как говорили в школе. А Элис очень хотела услышать что-то человеческое – музыку, шум от проезжающей машины, ворчание электрогенератора, стук молотка, вжикание пилы.

И человеческие голоса, конечно же. Крики, песни, смех. Ругань, в конце концов.

Не дождавшись ничего, Элис стиснула зубы и поползла, стараясь, чтобы повреждённая нога была сверху. Ползти пришлось на левом боку, это было неудобно, да и одежда именинницы – короткая юбка в стиле «аниме» и блузка-матроска – явно не подходила для таких упражнений.

– Я выгляжу как пугало, – прошептала Элис, отталкиваясь здоровой ногой и помогая себе обеими руками. – А буду выглядеть ещё хуже. «У меня нет рта и глаз… Кукла вуду любит вас». Пошли прочь!

Последнее восклицание относилось к мухам. Здоровенные, блестящие, они уже давно вились с громким жужжанием над Элис, норовя облепить рану на ноге, и с каждой минутой их становилось все больше. Как она ни старалась, как ни махала руками, но мухи все же добрались до повязки и теперь ползали по ней, и, судя по ощущениям, даже забрались под неё.

Продравшись через заросли какой-то колючей ботанической дряни, Элис увидела в десятке метров от себя крайний дом посёлка. Это была настоящая хижина, выстроенная, должно быть, в незапамятные времена «дендро-фекальным» способом, то есть из дерьма и палок. Дощатая крыша, кое-как покрытая листами ржавого железа, съехала набок, и от этого хижина походила на пьяного бродягу в сбитой на ухо шляпе.

В таком жилище вряд ли обитали состоятельные и успешные люди, но у Элис попросту не было выбора. Зарычав, она из последних сил поползла к хижине, потеряла левый кроссовок, но не обратила на это внимания.

– «Прячьте травку, прячьте ром – кукла вуду входит в дом», – прохрипела Элис, распахнув щелястую дверь хижины.

Ей никто не ответил. Элис доползла до низкой лежанки с каким-то тряпьём вместо постельного белья, влезла на неё и затихла, тяжело дыша. Нога просто разрывалась от боли, вдобавок Элис, пока ползла, содрала кожу на другой ноге, а ещё она вся была грязная как черт и очень хотела пить.

В хижине отвратительно воняло зоологическим музеем. Откинувшись на спину, Элис посмотрела на низкий потолок хижины и увидела серые доски, затянутые паутиной, а под ними – вязанки сухих трав, лягушачьи черепа на верёвочках и рваный дримкетчер. «Это городок для туристов, – решила Элис. – Тут проходит какой-нибудь квест про Салемских ведьм. Сегодня рабочий день, поэтому никого нет. Надо отлежаться, а потом двигать дальше. Наверняка на въезде в посёлок есть домик сторожа. А у сторожа есть телефон или хотя бы рация».

Неожиданно послышались шаркающие шаги. Кто-то, не любящий высоко поднимать ноги, приближался к двери.

– Слава всем богам и Джиму Керри, – простонала Элис и приподнялась на локтях. – Наконец-то.

Дверь распахнулась. В хижину вошла пожилая и очень полная женщина в тёмном платье и широкополой шляпе. К полам шляпы снизу были привешены на проволочках маленькие консервные банки от гусиного паштета. При каждом движении толстухи они глухо бренчали. Едва взглянув на вошедшую, Элис сразу смекнула – она явно играет в квесте роль хиллбилли.

Женщина посмотрела на Элис, повела широким носом с вывернутыми ноздрями и сказала одно-единственное слово:

– Кровь.

– Здравствуйте, мэм, – как можно вежливее произнесла Элис. – Меня зовут Элис Гейдж. Я прилетела сюда на вертолёте. Мой пилот погиб, я ранена и мне нужна помощь.

Все это Элис выдала на одном дыхании, ожидая, что старуха заохает, запричитает, кинется к ней, вытащит из складок необъятной юбки телефон и вызовет подмогу.

Ничего этого не произошло.

– Меня зовут Джин Джемма, – сообщила старуха свистящим, отдышливым голосом. – Я живу здесь. У меня все хорошо.

– Джемма Джин? – уточнила Элис и зачем-то добавила: – Пишется через «J»?

– Нет, – помотала головой старуха, пошаркала к лежанке и нависла над Элис. Бубенцы на её шляпе бренчали в такт движениям. – Через «G». Вот так.

Она обмакнула палец в лужицу крови, натёкшую с ноги Элис, и написала на стене хижины: «Gin Gemma».

– Нас всех так зовут, – сказал старуха, закончив писать. – Всех семерых.

– Вы семья? – спросила Элис, внимательно наблюдая за старухой.

– Нет, – снова забрекотали бубенчики. – Мы сестры.

«Сумасшедшая», – подумала Элис.

– Все мои сестры сумасшедшие, – сказала старуха. – Кроме меня.

– Мне нужна помощь, – напомнила Элис. – Я ранена… и хочу пить.

Старуха внимательно посмотрела на Элис, развернулась, медленно и плавно, как бульдозер, и вышла из хижины.

– Вот я попала, – пробормотала Элис. – Тварь даже не взглянула на рану. Может, она пошла вызывать спасателей?

За дверью послышалось шарканье, глухо звякнули бубенцы из консервных банок. Элис быстро достала Тотошку, вытащила обойму, надавила на тускло блеснувший патрон, выщелкнула его и спрятала в карман. Она всегда носила пистолет полностью заряженным и с патроном в стволе. Эта опасная привычка появилось у неё с тех пор, как пару лет назад на Элис у ночного клуба напали двое пуэрториканцев с ножами. Грабители были нарками и хотели разжиться двадцаткой баксов на дозу. Если бы Тотошка тогда был заряжен, Элис отделалась бы куда легче.

Теперь в обойме осталось семь патронов. Один она потратила на ворону, ещё один лежал в кармане.

– «Кукла вуду словно тень – любит ночь, не любит день», – прошептала Элис.

Она успела вставить обойму на место и сунуть пистолет под блузку. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату ввалилась старуха с бутылкой в руках. Дошаркав до кровати, она протянула Элис бутылку и произнесла одно-единственное слово:

– Пей!

Элис вытащила затычку из кукурузного початка и сделала глоток. В бутылке оказался самодельный виски, крепкий, как лошадиное копыто.

– Всё. Это конец, – сказала Элис неизвестно кому и сделала второй глоток.

– Мухи сделают своё дело, – сипела старуха, поглядывая на Элис своими странными, блестящими, как оловянные кружки на камине дядюшки Фри, глазками. – Они поселят в твоей ноге червяков. Червяки заразят тебя лихорадкой. И тогда я тебя съем. Да, так и будет.

– Заткнитесь, пожалуйста, мэм, – попросила Элис. – Вы мешаете мне умереть.

Элис была пьяная. И старуха была пьяная. В бутылке осталось меньше половины. Но у Элис в организме все ещё жил «маленький синенький друг», принятый утром, и её, как это называла Крис, «размазывало» – как масло по хлебу у скупердяя.

– Я могу тебя спасти, – неожиданно предложила старуха. – Прогнать червей и вылечить ногу. Хочешь?

– И чё? – тупо спросила Элис.

– Ничё, – в тон ей ответила старуха. – Чем ты мне заплатишь за свою жизнь?

– А вы можете просто позвать других людей?

– Моих сестёр? – старуха затряслась, сипло ухая – так она смеялась. – Зачем? Они съедят тебя, не дожидаясь лихорадки. Знаешь, для чего это? – старуха коснулась пальцами бубенчиков на шляпе. – Есть предположения?

Элис молчала, «размазываясь».

– Чтобы никто из нас не смог подкрасться друг к другу в тишине, – не дождавшись ответа, пояснила старуха. – Нас семеро. Мы все хотим есть. Всегда. А еды нет. Мы вынуждены жрать улиток, личинок и пиявок. Всегда жуём. Всех уже в округе сжевали. А тут ты… Нет, нет, решено. Если ты не дашь мне что-то ценное, я не буду тебе помогать. Я уйду сегодня и приду завтра. Или послезавтра. Ты потеряешь сознание от лихорадки… и я тебя съем.

– Мне надо немного подумать, – выдавила из себя Элис.

– Думай! – рявкнула старуха, тяжело поднялась и зашаркала к двери.

Она вышла, постояла минуту за дверью и вернулась. А может быть, не минуту, а пять секунд. В «размазанном» состоянии Элис не умела контролировать время.

Растянув фиолетовые губы в резиновой улыбке, старуха сверху вниз посмотрела на Элис и прохрипела:

– Ну что, деточка, надумала?

– Надумала, мэм, – кивнула Элис и изобразила на лице благосклонную мину. – Я дам вам пушку, если вы вылечите меня. Настоящую пушку, хорошую. Русскую.

– Что такое пушка? – с сомнением посмотрела на Элис старуха. – Странное слово…

– Пушка – это пистолет, – пояснила Элис, внутренне удивившись.

– Пи-сто-лет? – переспросила старуха. Было видно, что она впервые произносит это слово.

Тут уже пришла очередь удивляться Элис. Сумасшествие старухи явно зашкаливало за предельно допустимые значения.

– Вы что, не знаете, что это такое? – она достала из-под блузки Тотошку и повертела им перед старухой.

Та близоруко прищурилась, внимательно осмотрела пистолет и перевела оловянные глаза на Элис.

– Какая-то машинка навроде тех, что выдавливают крем на пирожные?

– Это машинка, чтобы убивать, – тихо сказала Элис, внимательно глядя на старуху. Ей вдруг, возможно, впервые с момента крушения вертолёта, стало по-настоящему страшно. – Кто вы такая, мэм, если вы не знаете, что такое пистолет?

– Я Джин Джемма! Я ведьма, и мне триста тридцать лет! – с достоинством произнесла старуха и выпрямилась. – Кого может убить эта твоя машинка?

– Всех ваших врагов, – сказал Элис. – В ней живут семь смертей. Если нажать вот сюда, – она указала пальчиком с капелькой алого лака на ногте на спусковой крючок, – то вот отсюда, – пальчик переместился к срезу ствола, – вылетит невидимая смерть. Важно, чтобы она попала в вашего врага.

– И что, он умрёт?

– Да.

– И ты дашь мне эту машинку?

– Его имя Тотошка, – сказал Элис.

– То-то-шка, – медленно, словно пробуя на вкус, произнесла старуха. – Хорошо. Я согласна! – она протянула покрытую старческими пятнами руку к Элис. – Давай сюда своего Тотошку.

Элис убрала пистолет за спину.

– Сначала нога! – сказала она.

Старуха досадливо поморщилась, подошла ближе, нагнулась и решительным жестом сорвала с ноги Элис повязку. Элис вскрикнула, не столько от боли, сколько от ужаса и отвращения – в ране копошились желтоватые толстенькие черви, похожие на ожившие кусочки маршмеллоу.

– Черви не дремлют! – наставительно подняв толстый палец с обломанным ногтем, просипела старуха, взяла со стола бутылку с остатками виски и щедро полила рану.

– Пикапу-трикапу! – пропела она низким голосом.

Элис завопила от боли, отбросив всяческие приличия:

– Старая сука! Что ты творишь, мать твою?!

– Скорики-морики, – не обращая внимания на вопли Элис, гудела старуха, сильно прижав свободной рукой ногу Элис к лежанке. – Бомбару-чуфару! Сусака, масака, лэма, рэма, гэма!.. Буридо, фуридо, сэма, пэма, фэма!

– Тварь!! – завизжала Элис, вытащила Тотошку из-за спины и упёрла ствол в морщинистый лоб старухи. – Я продырявлю тебе башку, жирная сволочь!

– Если хочешь жить – ты этого не сделаешь, – заухала хозяйка хижины. – И потом, мои сестры… Они все равно придут и съедят тебя. Только я могу…

– Мой отчим – очень богатый человек, – взмолилась Элис. – Он даст тебе все, что ты пожелаешь… Только прекрати мучить меня.

– Я тебя исцеляю, – как маленькой, объяснила старуха. – И запомни: на свете живут всемогущие люди и немощные, бедные и богатые, но их трупы воняют одинаково! Терпи, маленькая избалованная гадина. Терпи!

Элис опустила Тотошку, сквозь слезы наблюдая, как старуха закончила поливать рану виски, отбросила бутылку, выковыряла пальцем из раны мёртвых червей, сорвала со стены пучок какой-то пыльной травы, раскрошила её в пальцах и посыпала похожим на пепел порошком рану.

– Пикапу, трикапу…Ботало, мотало! – пробормотала она и дунула на рану. В воздух взвилось серое облачко. – Всё! Теперь ты должна лежать этот день и следующую ночь. Только после этого твоя нога будет здоровой. Давай Тотошку!

– А в туалет я как буду ходить? – тихо спросила Элис.

– Никак, – уверенно сказала старуха. – Тебе нечем.

Элис посмотрела в её оловянные глаза, кивнула – и вложила пистолет в подрагивающую старческую руку.

Прошёл час или два, а может быть, и все три. Элис лежала в вонючем тряпье, смотрела в потолок, считала удары сердца и чутко прислушивалась.

Приглушенный хлопок донёсся до неё, когда за окном начало темнеть.

– Жизнь – это очередь за смертью, но некоторые лезут без очереди, – удовлетворённо пробормотала Элис, припомнив ученика дядюшки Фри. – Раз!

Это была самая странная ночь в её жизни. Элис и не спала – и не бодрствовала. Ногу жгло и драло так, словно десять тысяч крохотных кошек вцепились в неё всеми своими когтями, но Элис запретила себе думать о ноге и смотреть на неё.

Она лежала на спине, стараясь дышать ртом, чтобы не чувствовать вони, вертела в пальцах пакетик с последней капсулой «маленького синенького друга», думала о Крис и ждала.

– «Подожги свою кровать – кукле вуду наплевать», – шептала Элис в темноту.

Элис не просто ждала. Она знала: такое оружие, как Тотошка, создано только с одной-единственной целью – убивать. Отнимать жизнь. Никакого иного предназначения у него нет. Тотошка вышел на охоту. Семь патронов – семь сестёр. К утру останется только один. Точнее – только одна.

После того, как в ночи раздавался очередной хлопок, Элис с самым глубоким удовлетворением, на какое только была способна, произносила вслух:

– Три!

– Четыре!

– Пять!

На рассвете хлопнул шестой выстрел. Нога почти успокоилась. Хотелось пить. Элис улыбнулась, разорвала пакетик и положила капсулу «маленького синенького друга» под язык. Это был прощальный подарок Крис.

За дверью послышались шаркающие шаги.

– «Жизнь – дерьмо, учёба – скука. Кукла вуду, будь как сука», – сказала Элис и засмеялась.

В свете разгорающегося дня на старуху было страшно смотреть. Лицо её пошло пятнами, на щеке засохли брызги крови, в глазах вместо былого оловянного безумия горели алые огоньки, как на концертах группы «Пьяные дьяволы».

– Маленькая дрянь! – еле слышно просипела старуха, размахивая пистолетом. – Это ты убила их… Убила моих сестёр, всех до единой… моих любимых, моих маленьких… моих…

Элис усмехнулась, покачала головой.

– Нет, старая жаба, – ответила она. – Их убила твоя ненависть. Тотошка – взять!

Старуха подняла пистолет, прижала стволом к груди и нажала на спуск. Гулко бухнул выстрел. Тело старухи мешком осело на пол.

– «Разбивается посуда – так смеётся кукла вуду!» – сказал Элис.

Она встала с лежанки, осмотрела рану – остался только крохотный шрамик – стащила с правой ноги покрытый запёкшейся кровью кроссовок, подобрала Тотошку, сняла с ног старухи серебряные от старости туфли, обулась и похромала к двери.

Элис вышла из хижины и медленно двинулась по дороге мимо пустых строений в сторону поля. На пороге одной из хижин она увидела торчащие из темноты ноги в грязных полосатых носках.

Приблизившись к краю поля, Элис заметила далеко впереди телеграфный столб с оборванными проводами, а на столбе – человека, прибитого за руки к перекладине.

Человек запрокинул к ослепительно сиявшему в чистом небе солнцу красное лицо и хрипло заорал странную песню, слова которой походили на бред тяжело пьющего алкоголика:

Элис приблизилась к человеку и заметила, что он вдруг подмигнул ей правым глазом. Она решила, что ей почудилось: ведь висящие на столбах люди никогда не мигают. Но фигура закивала головой с самым дружеским видом. Элис испугалась, вытащила пистолет и почувствовала себя увереннее.

– Добрый день! – сказал человек-на-столбе немного хриплым голосом.

– Ты умеешь говорить? – удивилась Элис.

– Научился, когда ссорился тут с одной вороной. Как ты поживаешь?

– Спасибо, хорошо! Скажи, нет ли у тебя заветного желания?

– У меня? О, у меня целая куча желаний! – И человек-на-столбе скороговоркой начал перечислять: – Во-первых, мне нужны серебряные бубенчики на шляпу, во-вторых, мне нужны новые сапоги, в-третьих…

– Хватит, хватит! – перебила Элис. – Какое из них самое заветное?

– Самое-самое? – человек-на-столбе немного подумал. – Сними меня отсюда! Очень скучно торчать здесь день и ночь и пугать противных ворон, которые, кстати сказать, совсем меня не боятся!

Помощник шерифа округа Парк, долговязый и нескладный парень по имени Тёрн Паудингтон, нажал кнопку рации и проговорил, сглатывая окончания:

– Вызываю шерифа Гордона. Повторяю – долина вызывает шерифа Гордона.

В динамике зашуршало, и хрипловатый баритон устало проворчал:

– Гордон на связи. Что там у тебя, Тёрн?

– Тут такое дело… – помощник шерифа надел наушники и покосился на решётку, за которой в углу сидела на полу Элис. – Кто-то грохнул вдову Гингем. Нашпиговал свинцом, как индейку яблоками. Семь пуль, если быть точным. А потом я чинил проводку на столбе и поймал на болотах обдолбанную девку с пистолетом без патронов. Пистолет странный, я таких никогда не видел. Девка без документов. Говорит, что она прилетела к нам на вертолёте, пилот погиб, а её хотели съесть семь ведьм, но потом они все поубивали друг друга из Тотошки. Что? Тотошка – так она называет свой пистолет. И вообще она утверждает, что является приёмной дочерью Базза Гейджа, да, да, сэр, того самого, «нефтяного барона». Что? Я бы позвонил ему, конечно, но… Понимаете, девка в то же время утверждает, что она – кукла вуду. И у неё зрачки по квотеру каждый. Да, сэр, наркотики. Я тоже так думаю. Пистолет я завтра же отправлю на экспертизу, конечно. Тело вдовы Гингем в морозильнике, ждёт приезда следственной группы. Да, сэр. Конечно, сэр. Не волнуйтесь, я всё сделаю. Жду. Спасибо, сэр. До связи!

Отпустив кнопку на тангете рации, Тёрн положил её на стол, снял наушники и взял в руки пистолет, обнаруженный у девчонки. Черные звезды на рукояти, грубая обработка металла, рубленные обводы… У помощника шерифа создалось впечатление, что это оружие сделали или очень давно, или оно было самодельным.

– Пикапу, трикапу… – услышал Тёрн голос задержанной и вздрогнул.

Он повернулся и увидел, что девчонка стоит у самой решётки и смотрит на него. В глазах хозяйки пистолета помощник шерифа заметил странные алые огоньки.

– Скорики, лорики, – произнесла Элис, вытянула руку между прутьев решётки и разжала пальцы.

И на пол к ногам Тёрна упал, сверкнув в полете, похожий на латунную бутылочку патрон.

– Что это? – не понял помощник шерифа и поднял патрон.

Он повертел его в пальцах, взял пистолет, вытащил обойму, примерил – влезет ли патрон туда. Патрон влез. Обойма с лёгким металлическим шелестом вошла в рукоять пистолета. Тёрн передёрнул затвор и поднял глаза на задержанную. Она улыбнулась и сказала:

– «Туже затяни шнурок – кукла вуду твой дружок». Тотошка, взять!

 

Лариса Бортникова

«С»

В базе навигатора оружейного павильона не оказалось. Слепое пятно, к которому надо поворачивать с раздолбанного серпантина. По обочинам поваленный ураганом лес, дальше не то старые склады, не то брошенные свинофермы. Вонь такая, будто все свиньи попередохли с месяц назад. Вместе со свинопасами. Смрад, пыль, жара, грязь и ни одной живой души сразу после съезда на серпантин. Однако камеры по периметру стояли часто. Даже чаще, чем в городе. Да и полицейских дронов хватало. Райончик, по всем признакам, был из «вежливых». Бойцовый такой райончик.

Лишний раз наружу вылезать здесь не стоило, но Герде страшно хотелось по-маленькому, терпеть не было никаких сил, так что пришлось притормозить.

Она втиснула грузовичок в «карман» возле заправочного терминала. Притерлась боком к минивэну с наклейкой «береги честь смолоду – не давай никому поводу» на левом крыле. Вылезла и двинулась к грибку сортира, чуть подволакивая левую ногу. На трость она все же старалась не опираться. Кто знает, все ли местные свинопасы откинулись. Хотя, если подумать, то это уже не имело значения, поскольку на лбу Герды, прикрытое бейсболкой, переливалось свежее клеймо. Круг, в круге отчетливая зеленая буква С. С – старость. В отличие от синего И – инвалидность – это клеймо не стиралось. Никогда.

Последнего добера Герды звали Никогда. Нико. Ник… Двенадцать лет Никогда считался ее лицензированным оружием, и оружием, надо отметить, безотказным. До Ника у Герды были и другие собаки, но этот пёс… он был всем доберманам доберман. Сорок восемь кило мышц и холодной ярости, семьдесят сантиметров в холке, сила сжатия челюсти – сто тридцать кэгэ, идеальная управляемость. Герда улыбнулась, вспомнив, как умело Ник сперва перещелкнул хребет еще даже не успевшему напасть мастифу и тут же завалил на асфальт хозяина – коренастого ингушонка, в свои двадцать с небольшим лет возомнившего себя «собачником». Смешно. Смешно и досадно. Больше у Герды собак не будет. Никогда.

– Леди! Вы не заблудились? Город в другой стороне. Может быть, вас проводить? Подсказать путь? Не найдется ли у вас закурить?

Герда обернулась на оклик и машинально нащупала встроенный в набалдашник трости, но уже бесполезный кликер. Два пацана, две девки – судя по серым в мушку бейсболкам, из ножевиков. Молодежь вывалилась из минивэна – вальяжные, борзые, спокойные. Руки свободны, но это ничего не значит. Ножевику, пусть даже ему еще нет шестнадцати, достать и метнуть лезвие – секунда.

– Так как насчет закурить, милая леди? Был бы весьмааа признателен, – самый долговязый кивнул остальным, не шевелитесь, мол. Чуть ускорил шаг и направился к Герде. То, что он демонстративно отделился от остальных, ничего доброго не предвещало. Пацанчик, похоже, принял ее за «овцу» и намеревался развести на быстрый прецедент. В таких местах незнакомых овец, не пощупав, не отпускают.

Если бы Герда была при оружии, если бы рядом с ней, спущенный с поводка, трусил Никогда, вряд ли гопота рискнула бы вякать. «Боец боевика не тронет из-за пустяка», «боец бойцу – волк, волк в волке знает толк», «респектуй боевика – кланяйся издалека»… Вот только с собой у нее была лишь медицинская трость. С ненужным уже кликером и со злополучными неоновыми полосками по всей длине – чтоб никто, не дай бог, не решил, что это средство обороны. Овца! Как есть овца!

– Или вы не курите? Слыхал, в городе это не модно.

Глазок камеры был рядом – руку протяни. Где-то в небе жужжал полицейский дрон. Но говнюку на это было плевать. Он унюхал добычу и не собирался ее отпускать просто так.

Герда знала это ой как хорошо. По молодости и от скуки кто из бойцов не задирал терпил? «Плох тот боец, кто не вздул сто овец», «В день по овце – гордость на лице», «Не отжал овечий шмот – не драчун ты, а задрот»… За пятьдесят лет в мире ничего не изменилось. Если у тебя есть оружие, то тебя уважают. Нет оружия – учись терпеть, выкручиваться и давить лыбу.

– Не курю, но есть с собой. Сигарета? Сигара? Вейп? – произнесла Герда, с трудом выталкивая из себя слова и вымучивая улыбку.

– Я бы предпочел сигарету, милая леди. – Пацан подошел совсем близко, и Герда слышала, как от него пахнет мятной жвачкой, пивом и подростковым адреналиновым потом.

Она очень медленно, все с той же неестественной улыбкой шагнула навстречу гопнику и повернулась левым боком, чтобы подсвинок сам мог достать из ее кармана портсигар с куревом. С любым куревом, на любой вкус. Портсигаром она затарилась на обязательных курсах Обороны Вежливостью, признав, что окончательно сдала, что доберман тоже уже никуда не годится и что пришло время выходить из гильдии «кинологов». Там же, на курсах, она купила с десяток обучающих ОВ-флешек, из которых почерпнула главное. Если ты ОВца – подмахивай, подмахивай и еще раз подмахивай. Будь готова к тому, что любой сучонок с оружием тебя нагнет, если дать ему даже не возможность, намек. Таскай с собой «овечий набор». Всего, конечно, не предусмотришь, но сиги, вода, конфеты, жвачка, мерзавчик с коньяком, еще пара-тройка мелочей – и можно кой-как жить.

Нет. Ей это вовсе не нравилось. Да что там, ее от этого тошнило. Хороший махач она любила. Но но в восемьдесят с лишним выбор невелик.

– Благодарю. И всё же не сочтите за назойливость, леди… – Загорелая ладонь бесцеремонно скользнула в ее карман, нашарила там жестяную коробочку, вынырнула обратно с добычей. Говнюк демонстративно прикурил, потом развернул лицо к камере. – Но мы с друзьями не наблюдаем на вас никаких цеховых маркеров, а это в каком-то смысле может означать скрытую угрозу и считаться преце…

– Не наблюдаешь маркеров? Ну смотри тогда, рыло прыщавое!

Герда блефовала. Еще как блефовала, но это была ее единственная возможность уехать отсюда непотрепанной. Так что она перебила ножевёнка, не дав ему договорить последний слог и получить законное право зайти в бой. Сдернула кепку. Отбросила ее в сторону. Провела ладонью по седому (постриглась с утра) ёжику и встала так, чтобы он увидел клеймо. Чтобы они все увидели.

Солнце в июле яркое. Свежая «С» засияла, как встроенный в башку зелененький датчик. С – старость.

– Ой! Ааа, мать ее, братюни! Она зеленкой меченая! Сейчас сблюю. Валим отсюда нахрен.

Пацан шарахнулся от Герды, как от чумной. Споткнулся о корень, едва не упал, кажется, потянул лодыжку. За пять шагов домчал до своих – те уже торопились к машине. Толкнул неуклюжую пухлую девчонку в спину, так что она носом влепилась в полуоткрытую дверцу. Девчонка взвизгнула, матюгнулась. Сопение, треск рвущихся джинсов, звяканье бутылок. Кто-то вопил «заводи, Мул, заводи…». «Да куда ты прешь! Аааа ляяяя!»

Герда смеялась. Смеялась громко, сухо, зло. Стояла выпрямившись и хохотала.

– Ствол – западло, сука старая! Зашквар! У кого в кармане ствол – тот дерьмовый дерьмобол! – крикнули из минивэна.

– Пу… – Герда изобразила пальцами пистолетик. Потом дунула на указательный – на курсах стрелков им показывали много кинозапрещенки, где чуть ли не каждый актер делал такой жест. – Да, милые. Зашквар. Он самый. И западло.

В туалет ей расхотелось. Хотелось курить, но сиги утащил гопник. Так что она просто пошла к машине, уже без всяких колебаний наваливаясь на трость.

В восемьдесят с лишним выбор невелик – или в овцы, или в стрелки.

– …потом идете в десятый кабинет за меткой. И это ммм… ваше новое средство самообороны придется приобрести самостоятельно. Мы такого у себя не держим. Ну, сами, наверное, уже выяснили, где и как. – Чиновница из Комитета по Безопасности Населения (судя по мозолям – лучница) старалась держать профессионально безразличное лицо, но все равно ее нос и губы морщились от плохо скрываемого отвращения. А может, она просто хотела чихнуть.

– Да. Выяснила. Простите, офицер, а завтра я, получается, целый день буду безоружна? Это не противоречит закону?

– В вашем случае – нет! – Она все-таки не стерпела, скривилась, словно только что разжевала гнилую устрицу, и процедила неуставным высокомерным тоном: – Да не беспокойтесь вы, мадам. Кто к вам теперь подойдет-то, с этой вашей штукой на лбу. Где документы на собаку? Оформляем списание.

Крепкие пальцы лучницы скользили туда-сюда по тач-столу. Рубашка с шевроном КБН на груди была ей мала, и когда лучница наклонялась, виден был кружевной кокетливый лифчик.

– Оставить пса нельзя? Я не буду им пользоваться по назначению. Да и по возрастной амортизации он уже не годится для самозащиты. Собака очень старая.

Глупый вопрос. Бессмысленный. Герда отлично изучила статью 134 Кодекса гражданской безопасности: «О самообороне в возрасте дожития». Но все равно почему-то спросила.

Чиновница пожала плечами. Видно, что привыкла к таким заходам, и не только от собачников. Наверняка старые мечники умоляли оставить им их оттюненный бастард – на стенку в гостиной повесить, а метатели прижимали к груди любимую пращу и пытались обойти предписание, выдавая фальшивку за подлинник. Только Комитет не обманешь. Там все записано, зафиксировано, замерено, залицензировано, зарегистрировано.

– Послушайте, уваж… – передумала, быстро глянула в левый верхний угол стола, – послушайте, Герда Иосифовна. Мы даже «ножевиков» в случае возрастного клеймения обязуем пользоваться исключительно столовым пластиком. И это справедливо. Вот если бы вы сдали положенные тесты на оборону вежливостью, Комитет рассмотрел бы ваш запрос. А так… Увы. Собаку на списание.

– Какая разница? Какая, к чертям, вам разница? – Сорвалась вдруг Герда. – Пёс дряхлый. Слабый, как болонка. Он и есть, если выражаться вашим языком, пластиковый столовый прибор. Пусть доживет свои пару лет дома. Я его даже выгуливать не стану – в лоток справит дела.

– Таков закон, мэм. Мы заботимся о вашей безопасности. Десятый кабинет. Пожалуйста.

«Мы заботимся вашей безопасности»! Плакат, прибитый над оружейным павильоном, выглядел странно. Не привычный экран, на котором слоган Комитета сменялся уверенными лицами вооруженных граждан, а тряпичная растяжка с черной по красному надписью. Подойдя поближе, Герда разглядела, что буквы были не нарисованными, но идеально перфорированными. Расстояние между отверстиями было таким, что еще метров с двадцати текст выглядел обычным текстом. Но стоило подойти поближе…

– Кольт, – пробормотала Герда. И заставила себя добавить киношное, но от этого еще более похабное: – Старый добрый кольт. Хорошая работа.

Металлические двери павильона медленно разъехались. Ну что ж! Добро пожаловать в мир слабаков, стариков, изгоев. Наслаждайся.

– Бабка? Ты б еще после обеда п-приперлась. Чего раскорячилась посреди дороги, вбок отойди, с-старая. Мешаешь.

Коляска катилась прямо на нее бесшумно и быстро, без соблюдения каких-либо приличий, регламентов и правил. Герду аж замутило. Какой-то кривозубый азиат-спинальник в креслице на колесиках ведет себя с ней хуже, чем с овцой. Да за такой наезд ей сейчас полагалось орать «прецедент» и давить на кликере «фас». А потом стоять поодаль и с улыбочкой следить за происходящим, чтобы отозвать собаку ровно за секунду до того, как она перегрызет хаму горло.

– В смысле? Не поняла… – она все же отскочила, позволяя колясочнику притормозить рядом. – Вы думаете, что раз в коляске, так вам и грубить можно?

– Хахаххаа, – закудахтал спинальник. – Не привыкла еще, с-старуха? Бойцовое п-прошлое мешает? Всё можно. К-конечно. Только не п-потому что в коляске, а вот поэтому. – Он стащил с головы шапочку. Синяя «И» выглядела не менее уродливо, чем зеленая «С». Особенно на узком морщинистом лобике инвалида. – Стрелкам можно всё.

– Нет. Не привыкла. И вряд ли смогу.

– А ты п-привыкай. Теперь у тебя жиза – с-сплошной вестерн. «Каравай, каравай – кого хочешь убивай». И ничего тебе за это не будет, если попадёшь, конечно. Ну, что ищем? Зигушку? Глок? Вальтерочек? Т-тетешечку, может?

– К-кольт, наверное, – непроизвольно (хотя так ли уж непроизвольно) передразнила колясочника Герда и перекинула трость из правой ладони в левую. – Сорок пятый. Ааа! Маать! Это что еще за мразь?

Пол оружейки был холодным, чуть влажным и грязным. Кажется, даже заплеванным, если не хуже. Герда лежала лицом в вонючей лужице, не двигаясь и не дыша, чтобы не провоцировать собаку, впившуюся в ее шею чуть ниже затылка.

Псинка казалась совсем крошечной. Герда чувствовала все ее четыре когтистые лапки на своей спине, но хват у мрази был правильный и плотный. Шевельнись – и тварюшка скользнет пастью к сонной артерии. Хребет перекусить у нее, конечно, не выйдет, но и так получится хорошо. И вонючая лужица под носом Герды станет красной, густой и красивой.

– Что за порода, я не вижу?

– П-пудель. К-карликовый. Девочка. – В голосе азиата зазвучала очень понятная и знакомая Герде гордость. – Добрая, но не любит, когда дергаются. Барсетка, хватит. Отпусти бабушку. Бабушка хорошая.

Лапки весело потоптались по позвоночнику, зубы разжались, и Герда почувствовала сперва, как в ее щеку ткнулся холодный нос, а потом липкий горячий язык радостно облизал ее левое ухо.

– Эй-эй. Не настолько хорошая! Ты с-сама хоть поднимешься, или п-помочь?

– Битый небитого везет, – хмыкнула Герда, но не стала отказываться от протянутой руки, – Мне бы чаю с коньяком, если тут наливают. А ты что? Тоже собачник что ли? Южная гильдия? Что-то я про тебя прежде не слыхала…

Игоря (за чаем они познакомились) Герда все-таки знала. Он, как и она, был с северо-запада. На цеховом форуме светился под ником Кореец13 и перешел в высшую бойцовую лигу за год до того, как пропасть. Лично пересечься им не довелось, да и в Сети болтать тоже особо было не о чем. Но она помнила и его аватар – хмурый алабай в стетсоне, и семь заслуженных звезд под аватаром. В дуэльных списках Кореец13 торчал в первой сотне, хоть и не слишком высоко. Хороший боец и умелый собачник. Когда-то… А теперь кусок корейца в кресле. С натасканным (и запрещенным, между прочим) бойцовым пуделем на коленях.

– П-понимаешь, Иосифовна, после аварии я пять лет тянул. Не с-сдавался. На боёвки, конечно, забил, но в остальном ничего не изменилось. Собачникам, сама знаешь, и без ног можно жить. Ну, жена ушла. К лучшему другу. Дети с-стали реже навещать… Друзей п-поубавилось. Т-торчал на даче. У меня там оборудовано все по высшему разряду. Анжи опять же. Ты б видела мою сучечку, мою Анжи. Морда воооо. Лапищи воооо. П-пасть вооо.

– Алабай?

– Нее, метисочка… – заулыбался Игорь. – Только здоровая такая. К-как лошадь. Умница моя. Сто десять команд. Что под к-кликер, что под голос.

– Подохла, что ли? Новую не дали? Гильдия отказала?

– Не… Зачем не дали? Дали. Да я с-сам уже не захотел. Подал добровольную заявку в КБН на клеймо. Лабаз приобрел у одного ковбоя. Барсетку завёл, чтоб не с-скучно. Так и живу сам по себе. Гостей, сама понимаешь, принимаю редко.

– Как это добровольно? – Герда поперхнулась от удивления. – Добровольно вот этот позор? Как?

– А вот так. Были причины. Я ж тебя не с-спрашиваю, чего ты к-клеймо себе на лоб залепила. Чего овечить не пошла. Тебе жить-то осталось лет пять-десять, так и дотянула бы потихоньку в т-терпилах.

– Не твое дело! – Жилка на виске набухла и затрепетала. Волноваться и злиться Герде было вредно, но как тут не психануть. – Не захотела подмахивать, вот и не пошла.

– П-подмааахивать она не захотела. Ладно врать-то. Т-тест на т-терпимость не сдала. Как будто не видно. – Игорь долил коньяку в свою рюмку. – Пошли в т-тир. Подберем тебе с-ствол, с-старуха. Стрелять хоть умеешь?

Стреляла Герда терпимо. Натаскалась за год. Трени КБН проводил раз в две недели. С утра новобранцы шли на уроки ОВ, потом на полигон, как положено. Полигоном никто не пренебрегал, хотя всех от него мутило. Каждый, конечно же, рассчитывал без проблем сдаться на ОВ и никогда больше не унизиться до огнестрела. Ведь, по статистике, только три процента бойцов сливают ОВ-тесты.

Об этом и о том, какой будет их жизнь, если они попадут в три клятых процента бездарных слабаков, не способных даже отболтаться, говорить было не принято. Разговаривали вообще мало. В основном в раздевалках и только «передайте, будьте добры, полотенце» и «позвольте пройти в душевую». Свою лицензионку каждый оставлял в боксе, еще до раздевалки, но какие-нибудь опознавательные мелочи вроде цеховых браслетов или шарфов всё равно брали с собой. Хотя и без маркеров было ясно, кто есть кто. Отличить арбалетчика от лучника нетрудно. Тело, с детства привыкшее к тому или иному оружию, выдает бойца сразу. Кто как стоит, как идет, куда смотрит, как дышит. Даже «кислотниц» видно по разъеденным подушечкам больших и указательных пальцев.

Группы периодически перетасовывались. Считалось, что так минимизируется вероятность стабильных альянсов, но все равно рано или поздно приходилось сталкиваться с уже знакомыми. Герде нравилась одна парочка – муж с женой. Оба «гольфисты». Крепкие спины, накачанные руки, правое плечо сильно ниже левого. Они почти не смотрели друг на друга, но понятно было, что вместе уже долго и не просто по привычке. Пару раз Герда встретила их в итальянском ресторанчике у ратуши. Они ужинали, молча, каждый уткнулся в свой планшет, клюшки прислонены к креслам. У него длинная, с тяжелой свинцовой головой. У нее короткая, из углеродистой стали, остро наточенная. Он пил холодный чай, она – пиво.

Герда с Ником сидела на веранде (внутрь кинологов не пускали) и следила за гольфистами сквозь прозрачную стену кабачка. За час они не обменялись ни словечком.

После «зеленой метки» семейным парам рекомендовался развод. Герда надеялась, что «гольфистам» повезет, что они сдадутся на ОВ и останутся вместе. В себе-то она была уверена.

– Получим значок ОВ, поедем куда-нибудь на юг. Там, говорят, поспокойнее. Бойцов мало, в основном овцы. Так что поживём еще. Ясно тебе, глухая тетеря? А… Эй, Нико!!! Слышишь меня?

Пес дремал рядом, положив треугольную башку Герде на колени, когда она открыла официальное письмо, ничуть не сомневаясь в его содержимом. И тыкался носом ей в щеку, когда она сидела окаменевшая и белая, уставившись в планшет и в сотый раз перечитывая «…явиться в ближайший отдел КБН для возрастного клеймения».

– Чего думаешь? Не думай. Шмаляй. Локоть держи, с-старуха! Локоть… Давай! Вот так хорошо.

– Игорь… – Герда отстреляла последнюю обойму, сняла наушники. – Вопрос есть.

– Неплохо. К-кучненько.

– Угу. Но я не про это. Я про… Ну, как оно, когда ты в человека… вот это? Ну… Стреляешь? Как оно? Это же страшно. Это же можно насовсем.

Игорь развернул коляску и поехал прочь. Барсетка семенила следом.

– Погоди… Да стой ты, – догнала с трудом, облокотилась на спинку коляски. Тяжело задышала.

В живот ей ткнулось холодное дуло.

– Вот т-так. Могу сейчас шмальнуть, и всё. На поражение. Насмерть. Это моё право И-инвалида. Твое право С-старухи шмальнуть в ответ, хоть в ногу, хоть в глаз. Нам – с-слабакам все можно. С-скажи за это с-спасибо с-системе. Она заботится о нашей безопасности. Да, Барсетка?

Пудель, услыхав имя, бойко заколотил некупированным хвостом.

– Безумие какое-то. Мерзость, дрянь и безумие. Как можно ЭТО называть оружием? Фу. Нет. Не смогу я. Я его даже трогать до сих пор брезгую.

– С-сможешь. П-привыкнешь. Т-только одному т-тяжко. С-семья у тебя есть?

– Нет. – Герда покачивала кольт в руке, пытаясь привыкнуть к развесовке. – Собака была, вот. По кличке Никогда. А теперь нет. Теперь я одна.

– Смешная кличка, – Игорь зевнул, демонстрируя нарочитую скуку. – Ну что? Оформляю твой к-кольт, с-страруха?

Герда верила в систему, как и все бойцы. С детства ей твердили, что нужно быть сильной, ловкой, усердной и вежливой. С чужими особенно. В незнакомом районе еще вежливее. В чужом городе совсем вежливой. Сто раз отмерь, один отрежь. Слово серебро, молчание золото. Вылетело… не поймаешь. Не нарывайся и не провоцируй. Будь уверенной, спокойной, ходи прямо, всегда будь готова зайти в бой. В бою контролируй себя, не превышай степень самозащиты, уважай соперника. Дерись!

Вежливость, сила, безопасность – три столпа системы.

О твоей безопасности заботится государство, Комитет и ты сама. И, конечно же, твое оружие. Лицензированное, закодированное в твоем профиле, указанное в твоём полисе, обозначенное на одежде цеховым значком или маркером. У кинологов на значке морда веселого питбуля. У мечников – бастард. У кислотников – мензурка. У рукопашников – кулак. Ничего вычурного. Кто чем бьётся, тот тем и гордится.

Если ты не боец – ты овца. По статистике, овец – тридцать пять процентов населения. Самая многочисленная гильдия. И единственная, принимающая новобранцев любого возраста. Быть овцой не стыдно. Так говорят. Но еще говорят «овечить – свою жизнь калечить» или «всякая овца живет без чести и лица», «кто не щупает овец, у того обвис…». Ну, много про овец кричалок, одна другой тупее.

Похоже, сами овцы так не считают, но кому из бойцов интересно что там считают овцы. У бойцов своя жизнь. Жизнь про вежливость, силу и безопасность. И про бой.

Ту девятилеточку звали Лина. Лина из юго-восточного цеха рукопашников. На переменке в школе Лина с разбегу врезалась в мальчика из старшего класса. И вместо того чтобы отскочить, замереть и немедленно извиниться, со всей силы ударила мальчишку коленом в пах. Тогда она впервые услышала код-слово, сказанное лично ей.

– Прецедент. – Мальчик разогнулся. Белый, спокойный. С холодным ясным взглядом. Повернулся лицом к камере. – Прецедент.

Еще можно было отозвать. Собственно, все (и ученики, и учителя) ждали, что Лина заявит отзыв, что пострадавший его примет, и дело обойдется незначительным штрафом. Но, может, тот мальчик нравился Лине или, наоборот, был какой-то между ними давний спор.

– Есть прецедент! – голосок у Лины был звонкий, дерзкий.

Дротик попал девчонке в коленку. За удар в пах – равнозначный ответ. Крови почти не было. Но Линка вдруг сломалась, опустилась на пол, задохнулась от боли. «Прецедент исчерпан. Денежной компенсации не требуется», – слов Линка не слышала, но поняла сказанное по губам. Кивнула, соглашаясь. Тут же подбежали школьные врачи, забрали ее в палату. Дальше перевязки, уколы – не больно, не обидно. КБН назначил рассмотрение прецедента на следующий же день. Записи отсмотрели, ситуацию запротоколировали, делу присвоили порядковый номер. Мальчик был безоговорочно в своем праве. Превышения самообороны не обнаружено. А то, что после дротика Линкино колено перестало гнуться – допустимая погрешность.

Тогда Лине, точнее, ее родителям – она еще находилась официально под их опекой, предлагали оформить инвалидность. И сразу перевести ребенка в ОВ. Но, разумеется, никто на это не согласился.

– Чтобы моя дочь – и овца? Я против! – заявила мать. Отец согласно кивнул.

– А может, ей метку шлепнуть в лоб, а? Было бы круто. Представляешь, Линка, заходишь ты в пиццерию со стволом… и все такие по углам, по скамейкам и потихоньку отползают. – Это уже Марик – старший брат издевался за ужином, когда семейный совет решал, в какой бы цех пристроить больше не пригодную для рукопашки дочь.

– Марк. Пожалуйста, не говори гадостей за столом. У Лины отличный выбор. Кислоты, газ или вот… собаки.

– Овцы еще, – заржал Марк, но под тяжелым взглядом матери примолк. До шестнадцати лет родители были вправе навалять неразумным чадам без всякого прецедента.

В общем, про любимую семейную рукопашку пришлось забыть, а первую свою бойцовую собаку Лина, точнее, Герда (имя она поменяла в шестнадцать) получила через сутки после того ужина. Поздно для кинолога экстра-класса. Нормально, чтобы жить как полноценный боец, чувствовать себя уверенно, безопасно, а главное, регулярно радовать себя хорошей вежливой драчкой.

К шестнадцати с родными пришлось разбежаться, слишком непохожими они стали. Разные гильдии – разные интересы. Хотя собачники Герду так и не приняли до конца – для них она осталась чужачкой. Может, поэтому и не сложилось у нее с собственной семьей (обычно браки заключались внутри гильдии). Герда, однако, не огорчалась. Ей нравилось одиночество, самостоятельность и… собаки. Почти все потомственные кинологи считали, что привязываться к собакам глупо. Пёс, каким бы умным он ни был – всего лишь оружие. Любимое, ценное, подогнанное идеально под владельца, но не более того. У Герды так не получалось.

– Вам никогда не стать кинологом экстра-класса. Слишком привязываетесь к животным. А жаль. Жаль. Вы весьма талантливы. – Она слышала это от старейшин гильдии, наверное, миллион раз. Но поделать с собой ничего не могла. Да и не хотела.

Она. Ее собака. Простая честная работа в супермаркете. Сперва на кассе, потом в охране. Редкие посиделки с коллегами по работе – вежливые, скучные, недолгие. Любимый ресторанчик у ратуши. Иногда бар на набережной, тот самый, где она однажды почти насмерть билась с собачником из юго-восточной гильдии. Раз в год – театр. Она любила оперетту. И любимое развлечение – еженедельный променад по дуэльному бульвару. Самая большая радость для бойца. Выйти вечером на бульвар, выбрать противника по силам, спокойно оговорить условия, побиться до первой крови, а то и зайти чуть подальше, если есть взаимный интерес и желание. Иногда после хорошего махача можно было продолжить вечеринку. Сходить с хорошим человеком в ближайший бар, а то и провести вместе ночь.

Жизнь бойца проста, регламентирована и понятна.

Настоящих, не дуэльных прецедентов у Герды тоже было предостаточно, но все же она не считала себя оторвой или забиякой. С десяток переломов, несколько шрамов от ножей и дротиков, небольшие ожоги. В общем, до своих восьмидесяти она дотянула без серьезных травм и потерь. Хотя… Как-то раз ей неплохо навалял пожилой биточник. Причем, Герда сама наехала на дядю – ей показалось, что он скорчил ей рожу и назвал тощей овцой. Естественно, она заявила прецедент и, не дождавшись отзыва, спустила собаку. Пса дядя вырубил прямо в полете, ловким ударом в нос, а потом шагнул к Герде. Дальше она очнулась уже на газоне, куда ее и пса отволок заботливый биточник.

– Десять секунд отключки. Норма. Прецедент исчерпан? – улыбнулся он, глядя на часы. – Моя гильдия выставит вашей гильдии счет за ущерб.

– Какой ущерб? – простонала Герда. – Была же провокация с вашей стороны.

Потом уже, отсматривая запись, Герда поняла, что ослышалась. Кинологи оплатили биточникам солидный штраф, старейшины сделали Герде внушение. Сотрясение вылечили, плечо срослось, а вот собаку пришлось заменить. На маленького, суматошного и смешного питбулёнка. После питбулёнка был стафф, потом опять питбуль, потом ротвейлер, потом метис…

Герда помнила их всех. Их имена, их характер, то, как они тыкались мордой в ладонь, выпрашивая ласку. То, как скакали по квартире, гоняясь за заводным кроликом. Как работали на площадке… как заходили в бой… Как выходили из боя, если выходили.

Хорошие были времена – больше таких не будет.

Из-за кольта в подмышечной кобуре Герда чувствовала себя потерянной и глупой. К тому же ее снова стал мучить стыд за собственную слабость и никчемность, и за то, что все эту слабость и никчемность видят. Еще хотелось есть, пить и умыться холодной, желательно ледяной водой – кондиционер в грузовичке сломался давным-давно.

«Ладно. Рано или поздно мне придется это сделать. Так что лучше прямо сейчас», – сказала Герда сама себе и притормозила возле заправки.

Если меченая старуха заходит вдруг в придорожное кафе, чтобы заточить кусок пиццы, все потихоньку растворяются, и носатая барменша – лучница (блочник лежит на стойке, между бутылками с кетчупом и горчицей) разумно прячется в подсобке, даже не прихватив оружия, потому что – смысл? Лишний раз хвататься за лицензионку при стрелке – дураков нет.

Официантка медленно, медленнее, чем положено боевым регламентом, приносит горячую пепперони, стакан колы и кусок пирога. Узенький форменный жакетик официантки расстегнут так, чтобы старуха с зеленой меткой на лбу видела – все пять боевых дротиков распиханы по ячейкам, а руки официантки заняты подносом с едой. Прецедента нет! Нет даже намека на него.

Впрочем, меченому прецедент и не нужен. Герда может в любой момент выстрелить в плоскую грудь официантки (на бейджике нацарапано карандашом «Марина», под бейджиком цеховой значок). Просто так. По праву с-старости и с-слабости. Даже не надо пояснять, что ты огорчена, потому что заказывала пепперони на тонком тесте, а тебе принесли не пойми что.

Герда поблагодарила официантку кивком и откусила огромный горячий кусок. И еще один. И запила все это холодной колой. Подтянула к себе тарелку с пирогом.

– Добрый вечерок, леди. Приятного аппетита. Могу ли я обратиться к вам с просьбой, маленькой такой просьбочкой? Мне очень-очень нужно добраться до города, а я без машины. Если бы вы меня подвезли, я бы была вам признательна. Очень-очень признательна.

Вот так. Только задумаешься о том, что теперь у тебя даже сигаретки лишний раз не стрельнут, как сразу опровержение. Герда повернулась лицом к тощей несуразной девице, чтобы та разглядела клеймо и отвалила уже к чертям собачьим, но девица продолжала хлопать глазами, как овца. Собственно, ей она и была. Нашивка «ОВ» на рукаве была какая-то обмахрившаяся и засаленная. Как и сальные интонации и ласковые умоляющие глазки за заляпанными стеклами очков.

«Заходит как-то пьяная в слюни овца в бар рукопашников и блеет», – вспомнила Герда начало тупого анекдота.

– Нет.

– У меня финансовые трудности. Временные. Очень. Очень прошу… Умоляю.

Это, конечно же, был прецедент. Маленький, тупой овечий прец. Когда после прямого отказа продолжается нытье и губки бантиком. Еще позавчера Герда озверела бы и от этих умильных гримас, и от липкого голоска. Еще позавчера, и она бы уже натравливала Ника на оборзевшую вконец овцу. Не сильно, без крови, но слегка повалять по полу и напугать, чтобы думала, к кому лезет. Но сейчас Герде почему-то не хотелось «учить овцу жизни». Даже наоборот! Сейчас эта носатая жердь была как-то кстати, что ли.

Герда вдруг поняла, что страшно соскучилась по собаке. Невыносимо. Семьдесят с лишним лет Герда почти никогда не оставалась одна.

– В машину. Рядом. – скомандовала Герда и непроизвольно нажала на кликер в трости, чтобы продублировать команду.

– Спасибочки. Ой, спасибочки вам.

В грузовичок овца заползала минут пять, неуклюже примеряясь к ступеньке и цепляясь за поручень.

Молчать овцу в ее «отаре», конечно же, не научили. Так что пороть чушь она начала сразу же, как выехали с заправки.

– Как же хорошо, что я вас встретила. С вами так спокойно. Вообще, уважаю я стрелков. Вот вас все боятся, избегают, а я уважаю. Я вас как увидела, сразу поняла, что вы мне не откажете. Спасибочки вам преспасибочки. Хоть немножко рядом с вами отдохну.

– От чего отдыхать-то? От подмахиваний и улыбочек липовых? – Герде стало смешно.

– Хихихихихи! – захихикала, отзеркаливая Герду, овца. – Вот поэтому вы с нашими тестами и не справились. Вам кажется, что овечить легче легонького. А я, к примеру, в третьем поколении – ОВ. Нас с пеленочек учат читать бойцов. Анализировать ваши реакции, мониторить микромимику, жесты. Думаете, просто? Тебе еще трех лет нет, а тебя уже гонят в «дуэльные бульвары» скрипты на боевиках отрабатывать. Не смогла отболтаться – сама дурочка. Лежишь потом вся поломанная, в гипсе там, в бинтах сям, но не отдыхаешь, а теорию начитываешь. И всю жизнь в напряге. Ходишь и ждешь, откуда прилетит. Каждую секундочку на стрёме.

– Ну так шли бы в нормальный цех. Кто мешал? Честный махач в тысячу раз лучше ваших ужимок. Нет?

– И то верно. И то… Не идем потому, что у овец айкью традицонно ниже, чем у бойцов. Нам трудно освоить какое-либо оружие, кроме вежливости.

Герда покосилась на очкастую. Та, прижав ладошки к груди, глядела снизу вверх, часто моргала и щерилась. Мерзость все же какая. Чем-то овца напоминала Барсетку. Только хвоста не хватало. И чтоб вилял. Туда-сюда. Туда-сюда.

– Ладно. Не лебези. Я ж сказала – довезу.

– Ой. А тут песика возили, да? Доберманчика? Так вы, значит, собачница? Собачек я люблю. Я же на псарне работаю. На северо-западной. Где списанок держат.

Герда повернулась вправо. Уставилась на овцу. Та держала в пальцах клочок собачьей шерсти и рассматривала его с таким интересом, словно пыталась обнаружить в шерсти алмазную россыпь. Ну или блох.

– На псарне? Северо-запад… Ты скажи мне. Их там нормально кормят? Вольеры большие?

– Ой, да. И ветобслуживание прекрасное. Разумеется, до тех пор, пока животное пригодно для учений. Обычно неделя – две. Хотя собаки разные, конечно. Опять же, какой цех какую собачку запросит. Если рукопашники, то и по месяцу, бывает, отрабатывает животное. А к мечникам за собачкой можно даже не заезжать. Утром отвез. Вечером они просто шлют отчет об утилизации. Хотя там уже и утилизировать обычно не надо. Хуже всего, конечно, если к кислотникам попадёт псиночка. Сами понимаете. Долго там всё. Трудно пёсикам. Так их жаль. Так жаль.

– Да… Нет. Да. Всё ясно, – Герда сглотнула. Знала отлично, что происходит с собакой после списания, но одно дело знать – другое слышать вот так. Впрямую. С подробностями. – Где тебя высадить?

– А так, конечно, зверушки тоскуют по хозяевам. – Овца не затыкалась. – Особенно первые пару дней. Не понимают, что происходит. Знаете, подходишь ей задать корм, а она лежит на коврике и глаза такие… как у ребенка, которого мамочка бросила. Некоторые даже плачут. Так жалко их. Так всех спасти хочется.

– Где тебя высадить? – рявкнула Герда так, что, кажется, скрипнула и пошла еще ниже трещина на лобовом стекле грузовичка.

– Ой. Вот прям здесь можно. На остановочке. Я тут неподалёку живу, и каждое утро, знаете…. Отсюда на работу. К собачкам моим бедненьким. И еще, мэм. – Тон очкастой неуловимо изменился. Она внезапно перестала лебезить и лыбиться, но как-то подтянулась, осунулась лицом и совсем не подходящим для овцы голосом произнесла: – Хочу оказать одну очень неплохую услугу, если вы, в свою очередь, окажете мне встречную.

Герда могла бы выстрелить. Прям сейчас и могла. Шмальнуть прямо в сальное пористое лицо овцы. Но почему-то руки отнялись, и вместо того, чтобы расстегнуть кобуру и выдернуть кольт, впились в баранку.

Она уже с полминуты назад догадалась, что ей предложат. И что попросят взамен. Еще было предельно ясно, что овца не случайно к ней подсела. Что, скорее всего, её вели не только сегодня, но еще раньше, с самых овечьих курсов, когда она начала заваливать тесты один за другим. Следили. За ней и за ее псом. Ждали момента.

Герда могла бы выстрелить. Но вместо этого откинулась в кресле, сглотнула вязкую слюну и процедила сквозь зубы:

– И что же вы хотите за собаку? Я ведь верно поняла, вы предлагаете вывести из псарни мою собаку, чтобы взамен я воспользовалась правом «С» и… и…. и … – Слово «убить» Герда произнести не смогла.

– Именно так. Взгляните. Вы, кстати, в каком-то смысле знакомы.

Фотография скользнула Герде в ладонь. Маленькая, с сигаретную пачку размером. Надо было стрелять, но вместо этого Герда посмотрела на снимок. Это были «гольфисты», те самые. Муж и жена.

– … обычно ужинают в кафе у ратуши. Нас интересует мужчина. Подумайте до завтра, Герда Иосифовна. И еще. В псарню пришел запрос на животных. «Кислота» с понедельника устраивает цеховые учения. Им нужно много собак.

Овца выпрыгнула наружу так резво и ловко, словно тренировалась в зале каждый день по несколько часов. Пошла прочь, размахивая мешком с овечьим гнилым хабром. Надо было стрелять. В спину. Но вместо этого Герда врубила на полную мощность рок-волну, чтобы оттуда орало, вопило, визжало и громыхало. Чтобы не думать.

«Всякая овца – тварь без чести и лица».

Давненько Герда не пила на ночь больше одной банки «Гиннеса». Но в этот вечер банки ей не хватило, не хватило и трех. А еще, впервые в жизни, ей нужен был совет. Не дружеская рекомендация цехового старейшины, не осторожное одобрение другого бойца, а именно совет. Герде нужен был совет. Или даже хуже… (Герда открыла четвертую банку) ей был нужен друг.

Семьдесят с лишним лет рядом с ней всегда был друг. Ну и что, что друг этот был с хвостом и лапами. Зато он умел когда надо – слушать, когда надо – молчать, когда надо – он вставал на ее защиту… Всегда вставал. Всегда! Никогдааа…

– Никогда! Никогда… Глупая кличка, правда? Я еще в питомнике это поняла. Глупейшая. Как могут собаку звать Никогда. У тебя как звали собаку? Анжи? А эта твоя нынешняя, она не настоящая собака. Она кошка какая-то.

– Т-тебе нельзя мне звонить, с-старуха. В курсе?

– Дааа! Именно поэтому ты мне в кобуру записку с номером сунул? Чтоб не звонила? Вот я и не звоню. Видишь. Не звоню я. – Герда пыталась говорить спокойно, только голос у нее дрожал. И язык заплетался.

– П-понравилась ты мне. На с-свидание позвать хотел, – хохотнул Игорь. – С-случилось что?

– Мне… Предложили. Ну… Вернуть собаку. Ника. Никогду. Понимаешь? А взамен я должна, ну… Одного человека. Ну, по праву «С». Понимаешь?

– Да, – Молчание. Звук открывающейся бутылки. – П-понимаю. И что?

– Собаку обещают вернуть. Понимаешь? Собаку мою. Ника. Никогду. Никогдашку… А я тут… – голос совсем сорвался, горло сцепило, словно Герда махом хлопнула стакан табаско. – Я одна. А это мой. Друг. Никогда. И я могу его спасти. Понимаешь?

– Ну и? Что же ты надумала, с-старуха!

– Ничего.

– Ничего, никого, никогда… – рассмеялся Игорь. – А ты п-ротрезвей, п-подумай. И не п-пей больше. А то п-прицел собьешь.

Короткие гудки.

За грудиной неприятно тянуло. Герда, шатаясь, подошла к окну, распахнула его, попыталась продышаться. Вода в кране была теплой, но чтобы запить горсть антипохмелина – сойдет. Кобуру с кольтом под мышку. Сверху ветровку с отпоротым вчера цеховым значком на рукаве. Кепку она выбросила еще утром, так что пришлось вязать на голову косынку, сперва по-старушачьи, спустив ее совсем на лоб. Потом передумав и сдвинув назад, чтобы обнажить метку. Трость. Не забыть трость с кликером. Спуститься на стоянку к машине.

Духота, пыль, стрекот дронов в ночном небе. Грузовичок, обустроенный так, чтоб собаке было удобно и сидеть на пассажирском сиденье рядом с хозяйкой, и спать в кузове. Иногда они устраивали себе выходные далеко за городом. Останавливались где-нибудь на лесной опушке, выгружали наружу мангал, гоняли кроликов по траве, сидели потом рядом, ели сосиски, смотрели на небо. Ночью спали в кузове рядышком, периодически просыпаясь от храпа друг друга.

Включив зажигание, Герда достала навигатор, набила «Псарня КБН. Северо-запад». «Маршрут построен. Ориентировочное время прибытия: два ноль пять». К псарне она подъехала ровно в два ноль пять. В два десять она стояла над двумя лежащими лицом вниз ночными охранниками в жилетках «рукопашников» и очень вежливо повторяла:

– Я не хочу боя. Я не хочу драки. Я не хочу прецедента. Я просто хочу забрать свою собаку. Это очень старая собака. Доберман. По кличке «Никогда». Пожалуйста, будьте так любезны, господа, не вступайте со мной в пререкания и скажите, откуда я могу ее забрать? Прошу вас, лежите спокойно, не вынуждайте меня применить по отношению к вам мое средство самообороны. Мать вашу… Просто не дергайтесь и дайте ключи от вольеров… Ключи! Живо!

– На стойке ключи, – промычал один из охранников. Тот, что постарше. – Бойцовые списанки в шестом блоке. Там и ищите. Мэм. Мы с удовольствием окажем вам любую любезность, мэм.

– Лежать. Не двигаться, пока я не заберу своего пса и не разрешу вам подняться. И помните, что я в любой момент могу вас… Могу вас… – Слово «убить» она так и не смогла произнести.

– Разумеется, мэм. Мы в вашем распоряжении, мэм. Вам через стеклянные двери и налево.

А дальше она шла быстрым шагом по полутемному коридору, щелкая кликером и пристально вглядываясь в вольеры.

– Ник. Нико. Никогда… Голос. Голос, глухая ты скотина! Слышишь меня? Голос! Ну что ж ты там оглох-то совсем!

Он оказался в самом конце коридора. Сытый, спокойный, даже довольный. Все врала овца о том, что они плачут. Никогда не плакал. Он просто ждал, когда за ним придут. Сидел на коврике под кондиционером и ждал. Увидев хозяйку, тяжело встал, шагнул навстречу. И ключи подошли к замку сразу, и обратно они шли уже медленно, потому что обоим было уже по многу лет, так что взять собаку на руки Герда не могла.

– Спасибо вам. – Ключи она вернула на место. – Спасибо, что не стали драться.

На пассажирское сиденье пса пришлось все же затаскивать, но Герда справилась. Погладила Ника по голове, улыбнулась. Зажигание, сцепление, газ… Кольт Герда бросила в бардачок. Туда же, скомкав, сунула косынку.

– А теперь мы поедем прямо на юг, Ник.

На лбу Герды сияло и переливалось клеймо. С – свобода.

Послесловие

– Видите? Вы видите, что происходит? П-понимаете, о чем наше лобби твердит уже который год? П-понимаете, почему мы настаиваем на запрете всех боевых гильдий и легализации огнестрела? Никто не с-станет просто так пользоваться п-правом «С». Это п-против человеческой п-природы… – Кореец в инвалидной коляске с шевроном КБН на груди в который раз просматривал свежую запись из северо-западной псарни. На коленях у него спал серенький пудель.

– Шутите? Будет же анархия! – Коренастая лучница поморщилась. Наверное, хотела чихнуть, но никак не могла.

– Дааа? А у нас сейчас порядочек, конечно же. – Носатая некрасивая женщина подняла голову от своего планшета и поправила очки. – От дома до остановки пока дойдешь, три прецедента минимум. ОВэшники… ну, овцы как-то еще отбалтываются. А стоит нацепить значок боевой гильдии – и всё. Без махача не обходится. Я-то уж знаю. А эти ваши дуэльные бульвары? Это же средневековье.

– «В день один бой – респекты с тобой»! «Выиграл прец – крутой боец»! – Свежий пластырь на щеке лучницы сполз, обнажив неглубокий, но противный порез.

– О господи. Бросьте вы эти ваши кричалки… – застонали одновременно кореец и очкастая с вышивкой «ОВ» на блузке.

– Простите. Привычка.

– Ну что. Готовим п-плацдарм? Начинаем реабилитацию к-короткостволов? П-предлагаю для начала вирусные ролики и, может быть, минисериальчик. Что-нибудь про п-пожилую женщину. С-собачку тоже введем, люди любят про с-собачек. Чтоб со с-слезой. Собачка по кличке Барсетка. К-как вам? – Пудель отчаянно завилял некупированным хвостом.

– Хорошо. Я распишу план действий. А что нам, кстати, со старухой делать?

– Ничего… – кореец помолчал и добавил. – Никогда.

 

Дмитрий Градинар

Избыточная сила

Последний квартал Мегаполиса. Дальше – спальные районы. Фиджи, Юрадзаки, Шеноа, Кастель. Парни всё ещё улыбаются, но уже запахло оружейной смазкой, и технари из группы поддержки откинули борта тускло-зеленых грузовичков. За щёлканьем замков на ящиках цвета хаки и хищным лязгом затворов всё тише смех и перченые байки лучших балагуров. Манипула развертывалась перед выходом в рейд.

– Не копайтесь. Давайте по-быстрому. И чтобы всё подчистили! Не так, как в прошлый раз! – ворчит Лендер, старший центурион. Ему и проще, и одновременно сложнее. Потому что всё, что произойдет дальше, будет делаться от его имени. Правда, нашими руками, но таков обычай, не нам менять. – Меня подберете там, – он ткнул обгрызенным пальцем через плечо в кафе на углу, позади штабной машины. – Я буду валяться пьяным возле крайнего столика, подальше от окон. Надеюсь, всем повезет, и я не стану буянить. Не забудьте заплатить бармену. Двадцать фунтов, это уже с чаевыми. Как всё прошло – расскажете завтра, понятно? Тогда – ползите, змеи, очищать землю от скверны, пока не настал великий потоп! А я схожу, пообщаюсь с бутылкой виски.

По-быстрому, и всё подчистить – это вроде чтобы и Луна и Солнце светили разом. Чтобы и горячо и холодно. Взаимоисключающие вещи. Прошлый раз мы целой когортой пытались навести порядок в лабиринтах Даструма – одного из пригородов, где рядом с общежитиями работяг из сборочных цехов цвела и пахла нелегальная торговля алкоголем. Пабы, имевшие разрешение на разливное пиво, вовсю накачивали посетителей кое-чем покрепче. Мы закрывали глаза на подобные вещи, тем более что в самом Мегаполисе выпивки было хоть залейся, тут нет никаких запретов. А окраины… Ну, не всем везет родиться в семье богатых клерков. А глотки везде и всегда одинаковые. Но тут сверху кто-то рявкнул как следует, и пришлось напомнить, что для окраин вот уже второй год как введен сухой закон. А заодно куча других ограничений. Как и положено, вначале мы попросили сдать запасы спиртного добровольно, хотя отлично понимали, что это не сработает. Оно и не сработало.

Защищая запретное пойло, бутлегеры встретили нас огнем из таких же запретных стволов. Пули цвикали по шершавым панцирям легионеров как сумасшедшие сверчки. Нам пришлось ответить. Но к отчаянным стрелкам, оборонявшим склады и схроны, добавились те самые работяги, которым никак без выпивки. Их оружие тоже оказалось действенным. Уходя от запрета на всякий нарезной огнестрел, многие обзаводились охотничьим оружием, гладкоствольным. А вот с ним у защитных панцирей проблемы. Пулю они сдержат, если, конечно, не крупнее определенного калибра, а рой стальной дроби, летящий в лицо, вполне мог повредить сенсоры маски. Ребятам приходилось поднимать забрала, и тогда они рисковали получить в лоб и тех самых сверчков, и жакан, способный свалить кабана. Ещё в нас полетел рой булыжников и пустых бутылок. В общем, мы потеряли пятерых, прежде чем смогли утихомирить толпу и перещелкать заправил.

Без вожаков людская толпа – просто стадо, любил повторять старший центурион. Легко поддается панике. В общем, тогда мы носились по Даструму весь день и всю ночь. И только к утру смогли локализовать, а потом и вовсе подавить все очаги, хотя тут главная заслуга не наша. Спасибо боевым дронам. Благодаря маленьким и вертким трудягам у нас есть и глаза, и уши, и длинное копье, настигающее там, где штурмовые винтовки легионеров оказывались бессильны. По-быстрому не получилось. Где получалось по-быстрому, как правило, не удавалось подчистить всё до конца. Но мы же не звери. Мы только исполняем закон. А это уже у тех, кто повыше, пусть голова болит – кому когда, и чего запретить, а чего разрешить снова. С выпивкой и оружием – на моей памяти таких перемен было несколько. То разрешалось, то снова запрещалось. Тогда все газеты пестрели всякими словечками. Но многие понимали – если всё чаще звучит что-то о праве на защиту, значит, дело к очередной легализации огнестрела. Потом, после дюжины всяких кровавых инцидентов, тон газетчиков менялся. Вместо «право», «свобода» и «гарантия» появлялись «оружейное лобби», «сверхприбыли стрелковых корпораций», «беспредел». Значит, опять к запрету.

Попав в городскую службу Исправительно-Территориальной Полиции Особого Назначения, я начал разбираться в таких делах точнее, чем всякие журналисты-аналитики и прочие любители порассуждать о том о сем. Нам рассуждать некогда. Получил приказ – исполняй. Кстати, в названии этой самой службы третье слово перенесли в самое начало, теперь эта служба именуется гордо, – ПИТОН. Хотя змеями нас называли скорее за шершаво-чешуйчатые переливающиеся панцири, действительно имевшие схожесть со змеиной кожей.

Вот только сегодня случай выпал особенный. С фабричными окраинами понятно. Там тебе и притоны, и нелегалы, и всякая шваль. Выпивка в сочетании с огнестрелами становилась гремучей смесью, которая действительно была гремучей. Вечерами до запрета на огнестрелы в том же Даструме такая канонада – что ты! Никакой войны не нужно. А люди… Да кто ж их считает, если это не какие-то важные шишки. Но важных шишек ни в Даструме, ни в Ройсбуре, ни в прочих подобных трущобах не водилось. Все они были тут. В спальных районах. А это уже не рванина, от рубля и выше, это респектабельные господа, выше от миллиона, с личной охраной и даже маленькими армиями. Сталкивался, знаю. Самое хреновое – никогда не знаешь, кого ты там задел. Просто важную шишку или шишку со связями в верхах. Отдувайся потом. Но если всё делать верно, с умом, то можно получить удовлетворение. В моей манипуле почти все – дети тех самых трущоб. Ненавидят хозяев жизни, что лапают самых ярких девчонок в ночных клубах Шеноа или просаживают тысячи и десятки тысяч фунтов за игорными столами в Кастеле. Сам видел, как свихнувшийся от всевластия франт, не моргнув и не поморщась, оставил в казино миллион фунтов. Столько мы всем легионом за год ни заработаем. Но раз уж мир устроен так, а не иначе, что поделать. Каждый имеет свой хлеб насущный. Ни больше не меньше. У нас ещё ничего. И хлеб у нас иногда даже с насущным маслом случается. Да ещё всякие бонусы вроде конфискатов. Электроника, импортный кофе, выпивка, всякое шмотьё. Мы же не изверги. Если что – шепнем, конечно, через своих информаторов, что там-то и там-то, тогда-то и тогда-то… Чего хорошим людям не помочь? Ну, а они, глядишь, отблагодарят. И если кто-то скажет, что мы тут продажные шкуры, то я возьму его за горло, потом подниму над землей, так, чтобы он танцевал в воздухе, и если он не изменит мнения, сожму пальцы до чужого хруста. Я умею. У нас все умеют. Потому что живешь сам – дай жить и другим. Без стального «Бульдога» тридцать восьмого калибра, болтающегося на пузе больше для понта, чем для каких-то там прав, прожить можно, а насчет выпивки есть нюансы. Праздники. Дни рождения. Дни получки. Покупать вожделенные напитки в заведениях Мегаполиса – для работяг с окраины накладно, тут цены не для них. А рядом с домом нельзя. И змеиный легион, то есть мы, давит. Вот как тут быть? Как быть без тотализаторов, без петушиных и прочих боев? Без стрип-клубов? Без публичных домов с этими новомодными куклами, которые совсем как настоящие женщины, но не женщины. Роботы. Как пишут про них в рекламных проспектах – «Лучше, чем женщина». Пробовал. Кому-то, может, да, но у меня есть некоторые сомнения. А вот насчет наркоты строго. Тут никому нет поблажек. Хотя и всю цепочку от уличного дилера до самого верха, – тайных лабораторий и продажных муниципальных чинуш, никто распутать не позволит. Мы же не детективы, не мозг, так сказать, государственной машины, а исполнители чужой воли. Мыщцы и руки, способные давить любую ересь. И вот – спальные районы… Что ж. Повеселимся, джентльмены, говорю своим ребятам, а они улыбаются в ответ косыми и распухшими от вечных мордобойных тренировок губами.

– Слышь, Марк? – старший центурион сгреб меня за шиворот и подтянул ухом к самому лицу, – я тебе адресок один сейчас скину. Загляни обязательно, понял? – шепчет, а сам налитым кровью глазом буравит.

Калека, поставивший своё тело на службу закону, вот кто он такой. Легенда. Экзоскелет, восполняющий утраченные функции, а заодно придающий силу, был его спасением и его тюрьмой. Без экзо центурион беспомощен. Как младенец. Однажды мне довелось это видеть, – когда его, с обожженной половиной лица, пришлось вначале вытаскивать из-под грузовика, направленного на толпу, которую и пытался прикрыть старший, а потом – выковыривать из согнутых стальных конструкций экзо. Всех этих деталей каркаса, разбитой гидравлики, заклинивших шарниров и прочего. Он больше походил тогда на безнадежно смятый кусок плоти, висящий внутри такого же смятого металла. Я нес его на руках, как сломанную куклу, совершенно беззащитную перед этим миром. Без экзо старший бездвижен, потому что у него парализованы все конечности. Это случилось с ним очень давно, от расспросов он уходил, да и не принято в Легионе эти самые вопросы задавать. Хочешь – рассказывай, хочешь – молчи. Твоё прошлое тут не играло никакой роли. Важно лишь одно – насколько ты полезен для Легиона. И старший молчал. Всё, что нам известно, – очень давно он получил какую-то жуткую травму, заставляющую глотать каждый час обезболивающие. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Одному Богу известно, что за муки он испытывал внутри своего каркаса, позволяющего ему двигаться и даже оставаться в строю. Ясным оставался только разум и взгляд. Как ни странно, но кличка Робокоп, которой регулярно пытался одарить его кто-то из новичков, совершенно не липла к старшему центуриону. Потому что крут старший. Ох, как крут. Кто видел его в деле, знает, о чем я. Однажды взяли нас в кольцо, и не какие-то работяги, пусть даже с пастухами, что толпу заводят, а самые настоящие прожженные профи, умеющие устраивать беспредел, это лет пять назад, когда у нас кризис с соседним Мегаполисом случился. Снайперы по крышам, цепочка отборных вояк, переодетых в штатское, оттеснили манипулу и начали закидывать бутылками с коктейлем Молотова. Старший, отбросив шит, схватил четырехметровую трубу и под градом камней сам прокладывал дорогу, а мы прикрывали, как могли, винтовки у нас отобрали, так, щиты да палки. Политика – высшее зло, вот что я думаю.

А ещё хитер, зараза. Кто-кто, а я знаю, что там, за глубокими складками лба, под лысым черепом острым штыком ворочается ум. Многие считали центуриона всего лишь тупым служакой, которому привычно валить налево-направо, а потом стоять навытяжку в своем устрашающем экзо перед хлыщами в парадных вицмундирах, таращиться и принимать выговор за выговором за очередные какие-то провинности легионеров. Но это ошибка. Большая ошибка. Он просто умел отделять главное от прочего. Ну, потешил кто-то свой гонор, его право. Старшему было плевать. Лишь бы своих прикрыть. А ещё – собрать хоть какие-то крохи с барского стола. У кого если жена беременная, – пробивал и приличную клинику, с уходом и всякими причиндалами, у кого беда какая, тоже выручал. Но и требовал он, конечно. И порядка и чести. Э, да что там говорить, уважали старшего в легионе! Ребята верностью платили. Потому что свой в доску. Не выскочка. Калека, который сумел без всяких протекций от простого охранника какого-то пенитенциара до высшего офицера ПИТОНа подняться, пересиливая адские боли, глотая таблетки, доказывая свою значимость…

Не выживали тут, кто с протекцией. Да и мало таких желающих. Всё же у нас не придворно-парадная служба, где и в званиях люди растут как на дрожжах, и сильными мира обласканы. Мы ближе к ассенизаторам, к чистильщикам. Тренировки – каждый божий день. Спарринги, чтобы злее были. Рукопашные схватки – манипула на манипулу. Работа с палками, со щитами, стрельба из всего, что стреляет, метание всего, что летает, матерясь, обливаясь потом, кровью, злостью, зимой, летом, ночью, днем…

– Там кое-кто большой и важный живет. Охрана, периметр защищен, всё такое, гостей там не любят… Есть у него одна штука, очень мне нужна, понял, да? Как раз по нашей части. С виду – охотничье ружьё, но это только с виду. Ствол у него нарезной, на прикладе какие-то буквы нацарапаны, точно не знаю, но знаю номер, на металле выбит. В общем, надо ту штуку взять и мне притащить…

Старший чуть ослабил хватку. Теперь со стороны это всё выглядело простым инструктажем. Ну, любит центурион своего оптимо, помощника, командира ударной манипулы, что такого? Ну, дал напутствие, по загривку потрепал, как бойцовского пса, чтобы злее был, и благословил на рейд. Но взгляд у него оставался цепким. Ждал вопросов. Что ж, у меня они, конечно, были.

– На черта тебе далась та железяка, Лендер? – спрашиваю, а сам улыбаюсь, будто доволен очень, что такое ко мне внимание. – У нас после шести рейдов этих винторезов на складе – тонны две. Бери любой, хоть с перламутром, хоть с серебряными насадками, хоть с алмазной мушкой, да сам знаешь… Оно, то ружьё, что, особенное какое-то? Или позлить кое-кого захотелось? Что там за большой да важный? Зачем ему на хвост наступать? Они как павлины – как начнут голосить, уши затыкай да отмывайся…

– Мне. Надо, – раздельно и веско сказал старший.

– Ну, ясно. Надо так надо. Но всё равно не понимаю…

– Понимать тут нечего. Есть закон, запрещающий ношение и хранение, есть те, кто его нарушает, есть железяки, которые мы должны забрать, таков приказ, так что ты на светлой стороне, Марк. Не думай, что старик сбрендил, решил побеспредельничать напоследок…

– Ничего я не ду… – начал я, но он перебил.

– Врешь, Марк. Не люблю. Да у тебя это не получается.

– Вру. Не получается, – легко согласился я. Зачем обманывать командира? – Но я хочу быть уверенным, что смогу исполнить приказ.

– Не приказ. Просьбу. Приказ – собирать железяки, я уже говорил. Вот он, кстати, – и старший развернул перед моим носом длиннющий свиток с печатями городского магистрата. – Вот, обрати внимание, – он вставил палец куда-то между строк, но в этом не было необходимости. Я и так знал, что там написано, в пункте пятом.

В случае неповиновения допускается применение силы, в том числе – избыточной, если лицо, препятствующее служащим ПИТОНа, окажет вооруженное сопротивление.

Сзади что-то громыхнуло, и к грузовичкам присоединился восьмиколесный вездеход с радиолокационной станцией, платформой запуска дронов и глушилками эфира. Следом за ним на площадь вползал Жнец, прокопченный недавними учениями, приближенными, так сказать, к боевым.

– А это зачем? – у меня аж челюсть отвисла, когда я увидел появление боевой машины прикрытия.

– А это и есть та самая избыточная сила. Ствол на ствол мало, Марк. Если там станут сопротивляться, а они станут, уж поверь, придется решать вопрос жестко.

– Но Жнец – это явный перебор! Мы же не на войну отправляемся, это всего лишь плановый рейд, уверен, там все уже знают о нём, в спальных районах половина – чиновники магистрата и их родственники, зачем им связываться со Змеиным Легионом? Ну, то есть, настолько связываться?

– А вот посмотрим, Марк, перебор или нет. Я же не говорю, что ты должен развалить половину кварталов и собрать нелегальное оружие с трупов. Просто перестраховка и демонстрация мощи. Понимаешь, так просто никогда в жизни нам бы не отдали приказ шерстить Юрадзаки, Шеноа и прочее… Кому-то наверху потребовалось поиграть мышцами. Может, припугнуть кого, а может, с другими какими-то целями. Не наше дело. Я всего лишь решил воспользоваться ситуацией. Я ждал этой встречи много лет, Марк, и вот он – шанс…

– Много лет? Ждали встречи? Я так понимаю, с тем самым – большим да важным? Тогда, может, стоит нарушить традицию, я пойму, ребята тоже, моя манипула в вашем распоряжении, Лендер, – я отступил на шаг назад и церемонно поклонился.

– Ты дурак, что ли? Или прикидываешься? Твоя манипула и так в моём распоряжении, вместе с тобой и всеми, кто там есть. Но если я поведу ребят сам, лично, возникнут вопросы. Зачем? Почему? Не хочу, чтобы кто-то связал меня и эту жирную корову, которую тебе придется подергать за вымя. А дергать придется, Марк. Так просто тебе не отдадут железяку. Но ты прав в одном. Ты имеешь право знать, зачем оно мне надо. И узнаешь. Не сейчас, чуть позже.

– Позже вы будете рассказывать всё это стакану. Боюсь, я многое не расслышу.

– Это сарказм? Засунь куда подальше. Если хочешь занять моё место, придется научиться понимать многие вещи, которые сейчас кажутся странными. Виски не оттого, что в них влюблен, это чтобы там, наверху, все знали, что старший центурион Змеиного Легиона не представляет никакой опасности для власти. Так, верный, спившийся, старый пёс с перебитым хребтом. На цепи, – он поднял правую руку и посмотрел на множественные спицы, фиксирующие её от плеча до локтя, а потом от локтя до запястья. – Со временем ты сам станешь цепным псом, Марк. Наш мир весь обвит цепями, ты же уже понял… Сейчас ты выполняешь мои приказы. Я тебе царь, Бог, мама и папа и всё остальное. Но ты задумывался, – кто отдает приказы мне? Кто смотрит сквозь пальцы на все наши чудачества, пока они не несут угрозы Магистрату Мегаполиса? А ведь настанет время, Марк. Обязательно настанет. Даже раньше, чем ты думаешь. И всё наше дерьмо покажется тебе небесной амброзией по сравнением с тем, что ты узнаешь и с чем столкнешься, вращаясь в высших кругах. Но хватит об этом, иди, командуй. Через пятнадцать минут откроется туннель в Шеноа. Сильно не старайся, это совершенно никому не нужно, а вот как дойдешь до главного, найди повод, чтобы упереться рогом и уже не уступать. Я верю в тебя, Марк. И обязательно расскажу, что это за ружьё, и отчего оно мне так дорого. Принеси его, Марк. Ползите, змеи!

Голос старшего центуриона так резко сорвался на крик, что я отшатнулся, будто меня ударили. Легионеры, давно ожидавшие команду, с таким же удивлением, как и я, таращились на Жнеца, а тот, лениво взрыкнув дизелем, выпустил черное облако и двинулся вперед. Что ж. Прогуляемся. Поиграем мышцами. Клин клином вышибают. И сейчас мы – остриё того вышибающего клина. Чешуя на панцирях легионеров переливается неясными бликами, постоянно меняя цвет. То он медный, цвета заходящего солнца, то черный, цвета горелой сажи, а среди черного вдруг мелькнет оранжевый, и тогда легионеры похожи на аспидов. Опасных, готовых ужалить. В моих руках – жезл помощника старшего центуриона. Вокруг жезла обвит тот самый приказ с печатями, где пунктом пятым – про избыточную силу. Транспортные ворота, открывающие дорогу в туннель, через который можно попасть в спальный район Шеноа, медленно распахивают свою многотонную пасть. Их открытия с нетерпением ожидало несколько авто. Дорогущих, ярких, дышащих бензином, что позволительно только элите Мегаполиса. Жители других окраин, больше походящих на муравейники, имеют право разве что на городские электрокары, чтобы не убивать экологию.

– Оптио! – спросил как-то меня молодой декан, командир инженерного отделения. – А почему одним можно всё, а другим…

– Потому что таков закон, – прорычал я в ответ, совсем как старший, видимо, постепенно начинаю перенимать его повадки, – не нами придумано!

– Но если бы куча богатых бездельников не просаживала сотни фунтов каждый день в прожорливых глотках своих авто, там же расход – как у тягача! – то можно было бы…

– Кертис, – перехожу на отческий тон, как и старший, когда ему нужно внушить что-то подчиненному, – вот подумай, сколько народу живет в Даструме и сколько – в Шеноа? Не знаешь? А я тебе скажу. Двадцать сборочных цехов. Работа в четыре смены. Смена – пять тысяч человек на цех. Плюс всякая обслуга, повара, табельщики, контроллеры, медики, сам знаешь, каково это – пять часов в цеху, где пластик, ещё какая-то гадость и жженая изоляция. Птицы даже близко не подлетают к таким местам. Кругом-бегом полмиллиона. А к ним добавь работников грузовых хабов, водил, кучу другого народа, что в трущобах водится. У половины – семьи, в тех семьях – дети, а к ним всякие детсады, ясли, начальные школы, опять же, больницы, кафе, столовые, магазины… По нашей статистике, там обитает пять миллионов. А в Шеноа – двенадцать тысяч. По территории районы примерно равны. Вот и думай, что случится, если разрешить тем миллионам кататься на личных авто, да ещё с бензиновым выхлопом. На дорогах – сплошной коллапс, пробки, аварии, такое уже было. Вот потому для всех – общественный электротранспорт и велосипеды, а авто, в которых можно почувствовать скорость и которые стоят бешеных денег, – только для избранных.

– Знаю, оптимо, сам из Чен-Джу, там даже похуже, чем в Даструме…

– Вот видишь… Думаю, с оружием рано или поздно будет так же – его разрешат лишь тем, кому есть что защищать, я имею в виду – помимо собственной жизни. А так же личной охране…

– Выходит, жизнь не имеет никакой ценности? Вернее, она дешевле, чем чьи-то богатства? Но как же тогда все эти декларации о правах и свободах, что все мы рождены равными…

– А вот так. Ношение оружия разрешали и запрещали всем гражданам, без разбора, хотя и там нюансы, ствол стоит немалых денег, плюс налог, плюс оборудованный сейф, плюс оплата обучения пользованию, плюс проверки, а перед каждым визитом какой-нибудь важной шишки всех шерстили не по-детски… А ещё многие почему-то считали, что приобрел ствол – можно устраивать любительский тир на заднем дворе. Не знали, что за каждый отстреленный патрон писать отчет, когда, зачем, в кого, с какой целью… В общем, право быть равным стоит дорого…

Ворота открыты. Мимо нас проносится вереница роскошных авто. Ревущих спорткаров, широченных прогулочных ландо, дорогущих ретро с современной начинкой, но больше – строгих, черных корпоративных таун-кэтчеров, с баром и кальяном в салоне. В таких ездят высшие менеджеры крупных компаний и прочая элита Мегаполиса. Легионеры наконец заняли места в дымчато-серых электробусах. Старший дал отмашку, и колонна тронулась, втягиваясь в туннель, который связывал два совершенно разных мира. Попасть в спальный район можно или туннелями, или по воздуху, на вертолете, но в будний день большинство всё же предпочитало наземный транспорт. Мы, кстати, не стали вызывать мобильный авиаотряд, не было нужды. К тому же, я знал по себе, что поездка по такому туннелю настраивает на нужный лад. Вот мы были тут, а вот уже в другом каком-то месте. Совсем в другом. Чистилище по дороге в рай. Буквально. Тут тебе и дезинфекция, причем ненавязчивая, – водителям кабриолетов нет нужды поднимать крышу авто. Тут и контроль радиоактивного фона, и Бог знает какие ещё проверки и улучшайзеры. Воздух в туннеле наполнен морской свежестью и едва уловимыми цветочными ароматами. Глаза отдыхали на матовых кофейных стенах, где не было наперебой кричащих яркими красками рекламных щитов, разве что информационные табло у въезда и выезда сообщали время, температуру в Шеноа и в Мегаполисе, атмосферное давление, биржевые котировки и курсы валют. Перед въездом я предъявил приказ патрульному автомату, тот, пробежав лазерной полосой строки приказа, отъехал в сторону, пропуская колонну, и я увидел, как на его панели зажегся значок связи. Что ж, даже роботы стучат в наше время. Ну и ладно.

Все учтенные стволы давно собраны, а те, что по каким-то причинам не попали в базу данных, в принципе невозможно отобрать у людей, если они этого не пожелают сами. А тут, в спальных районах, водилось всякое. Оружие с алмазными насадками, оружие из золота, винтажное оружие, воссозданное в единственном экземпляре, да всякое. Ну, разве кто-то из охранников решил оставить для каких-то там дел или для хвастовства штатник вроде Глока или старого доброго Стечкина. После введения запрета слишком многие вдруг утеряли свои стволы. За такое полагался штраф, и немалый, и потому процент растерях в Даструме был намного меньше, можно сказать, символическим. Но в спальных… И дело тут не только в привязанности. Многие из Шеноа верили, и не без оснований, что пройдет год-два, и после нескольких ограблений со смертельным исходом, после нескольких проникновений со взломом, в том числе на территории спальных районов, запрет снимут, и всё вернется на круги своя…

Сразу за выездом из туннеля в лицо бьет яркий, ослепительный свет. Это всего лишь солнце. Оно здесь яркое. И перед закатом кажется огромным. Взгляд тут не утыкается в стены, окружающие Мегаполис, поэтому здесь можно увидеть горизонт. Ясный, отчетливый, без колышущихся городских миражей в вечном сером смоге. А ещё здесь много детей. Очень много. Когда ты знаешь, что будущее обеспечено, это легко – обзавестись семьей, нанять толпу гувернанток, воспитателей, аниматоров, тренера по фитнесу, по волейболу, в общем, элита воспроизводила сама себя. Все социальные лифты остались в прошлом. Хочешь жить в Шеноа – родись в Шеноа. Или прислуживай тем, кто тут живет. По лицам легионеров я видел, что мысли у нас сейчас совершенно одинаковы. Девица в прозрачном спорткаре, обгонявшая колонну, презрительно хмыкнула, увидев, как молодняк засмотрелся на её обнаженные длинные ноги. Не для вас цвела, утырки, вот что означал её взгляд. Что ж, спасибо, ты сослужила нам хорошую службу. Теперь ребята настраивались на рабочий лад. И если у твоего папаши или любовника, или кто он там такой, окажется неучтенный ствол и мы это обнаружим, то перетряхнем весь его дом. А тебя возьмем за ноги и вытрясем всё, что у тебя под юбкой. Я ощущаю радость по поводу того, что мне предстоит исполнить. Что ж. Вставай, проклятьем заклейменный…

– Быть вежливыми, но настойчивыми. Это наша работа. И мы её сделаем, – говорю я ребятам.

Дорогу преградил какой-то полицейский чин в авто с громадными колесами. На таких устраивают бои грузовиков.

– С ума посходили? Вы бы ещё артиллерию пригнали! – кричит он издалека.

Отвянь, мудила, надо будет, пригоним и артиллерию, и что угодно. Думаю, а сам говорю другое:

– Весьма сожалею, господин полицейский, у меня приказ, я должен его исполнить. Прошу оказать содействие или, по крайней мере, не вмешиваться.

– Какой я тебе, к черту, господин полицейский? Я начальник седьмого департамента Мегаполиса, бригадный генерал Ротшильд!

Ну, вот, началось…

– Виноват, господин бригадный генерал! Но мы являемся самостоятельной службой…

– С этим потом разберемся, кто там самостоятельный… так, вот, вижу, приказ был провести мероприятия по информированию и сбору огнестрельного оружия, но не…

– Метод такого информирования и сбора определил мой командир, старший центурион Легиона, я всего лишь исполнитель.

– Давайте его сюда, вашего центуриона, нахватались древней романтики, бутафорские звания себе придумали…

– Это никак невозможно, старший центурион занят неотложным делом.

– Это каким ещё делом он занят, пока вы тут бесчинствуете?

– Не могу знать. Приказы центуриона и его дела не обсуждаются.

– Тогда я вам приказываю оставить своих людей на месте, чтобы не поднимать панику в Шеноа! Вы хоть представляете, кто его обитатели?

– Представляю, господин бригадный генерал. Самые достойные люди Мегаполиса. И весьма уверен, что среди них нет нарушителей закона, или тех, кто желает противиться законным требованиям офицера Легиона. А приказы может отдавать только мой командир. Старший центурион.

– Но есть же власть над вашим этим самым центурионом, кто там…

– Приказы старшему центуриону отдает легат, являющийся членом Магистрата. Если он отдаст приказ старшему центуриону и тот отменит свой приказ, такое требование я, разумеется, исполню…

Вот! Вот сила традиций легиона! Я подчиняюсь только своему командиру. Вассал моего вассала не мой вассал и так далее!

– Чёрт знает что! Возмутительно! Ладно, вы же разумный человек, офицер, вы же понимаете, что в Шеноа найдется и тот, кто также является членом Магистрата и кто за пять минут найдет общий язык с вашим легатом, и вы, в конце концов, получите приказ на отмену, чёрт вас дери! Подождите пять минут… Я только сделаю пару звонков…

– Моё звание в легионе – оптио.

– Что? Это такое звание? Больше напоминает название актерского амплуа. Да какая мне разница… Что за ерунда?

– Звонки из района Шеноа в Мегаполис невозможны до окончания специальной операции. Я задействовал глушители эфира.

– Чтооо? Взяли нас под колпак? Словно каких-то люмпенов из Даструма? Да вы сумасшедший!

– Закон для всех един, господин бригадный генерал. Но вы зря беспокоитесь, это всего лишь мера обеспечения исполнения приказа, как только я его выполню, блокада будет снята. Сейчас вы меня задерживаете. Поверьте, проверка не займет много времени. Да и все эти звонки вряд ли что-то изменили бы.

– Ага. Начинаю догадываться. Если я выйду на человека, который выйдет на человека, который выйдет на вашего легата, тому придется искать вашего центуриона, и только потом…

– Скорее всего, вы правы, господин бригадный генерал.

Хотя, на самом деле, вряд ли он догадывается, этот везунчик, вознесшийся за несколько лет из мелкой сошки ввиду наличия особых родственных связей в генералы, что дело здесь в другом. И что каждый пёс, если ему позволить такое сделать, мечтает укусить руку, которая его кормит. Хоть раз в год. А потом опять послушно вилять хвостом. Такого точно многим не понять. А ещё, вполне вероятно, у генерала есть огнестрел, не только табельное, подарочное, именное или какое-то ещё оружие, но и нелегальные стволы, мало ли пропадает вещественных доказательств по дороге из полиции в суд? И потому меняю тон.

– Прошу проехать со мной к вашему дому, мы проверим его в первую очередь. Чтобы не отвлекать вас в дальнейшем.

– Что? Меня? Но… Послушайте, оптимум, это глупость несусветная, у меня в доме конечно же, есть оружие, мне по службе положено, и вообще, вырубайте свои глушилки! А вдруг кому-то станет плохо и потребуется вызов скорой помощи? Вдруг у меня срочный вызов прямо сейчас? Вдруг…

– Мне известно, что на случай болезни, родов и тому подобного в Шеноа имеется сеть частных клиник. Что касается остального, я как раз предлагаю не мешать проверке, чтобы дело шло быстрее. И если уж вы действительно хотите оказать уважение, господин бригадный генерал, такое же, что требуете к себе самому, то запомните: я не лицедей, а офицер Легиона. Моё звание – оптио.

На командирском планшете побежали строки информации. В одном прав этот пыхтящий от злости полицейский. Затягивать без причин проверку тоже нельзя.

– Ваш адрес – Седьмая авеню, дома четыре и пять. Полагаю, во втором доме живут какие-то родственники? Это совсем недалеко.

Я похлопал водителя по плечу, тот набрал услышанный адрес на навигационном планшете, и мой командирский джип тронулся. Вслед за нами, пока ещё не имея отдельных заданий, двинулись пять электробусов с легионерами, транспортер тяжелого оружия и инженерная машина. А вот для Жнеца у меня нашлось задание сразу по выезду из туннеля.

– Декан Эльверито! Ваш экипаж останется у входа в туннель. Задача – начиная с восемнадцати ноль-ноль перекрыть движение в туннеле, за исключением лиц, проживающих в Шеноа и возвращающихся из Мегаполиса. Движение в сторону Мегаполиса должно быть остановлено полностью. В случае попыток воспрепятствовать выполнению разрешаю использовать оружие. Приказ оптимо! – завершаю фразу, будто запечатываю джинна в бутылку. Теперь никто не сможет проехать через туннель. Ну, разве что запоздалые местные, возвращающиеся домой.

Турель Жнеца тут же крутанулась на сто восемьдесят, из бортовых амбразур выскочили тонкие стволы автоматических скорострелок, будто проклюнулись черные вороньи клювы. Эльверито бьёт себя кулаком в грудь и остается выполнять приказ. Жнец способен на многое. В узком проезде туннеля он практически неуязвим. В бортовом компьютере боевой машины автомобильные номера всех живущих в Шеноа. Световой знак обязательной остановки выставлен за три сотни шагов. Если кто его захочет проигнорировать – на такой случай имеются импульсары, отключающие электронику любого транспортного средства на расстоянии. Тылы прикрыты.

– У вас имеется оружие, подлежащее сдаче согласно закону Магистрата за номером шестьсот шестьдесят шесть от пятнадцатого марта две тысячи тридцать восьмого года? – спрашиваю генерала, а тот потихоньку начинает понимать, что это никакие не шуточки спятившего легионера и что я намерен выполнить приказ до конца. Хотя в глубине глаз мелькает отчетливая мысль, – о том, что после проверки он вывернется наизнанку, поднимет все свои связи, но достанет и меня, и старшего центуриона, и постарается сделать нашу жизнь как можно тяжелее и ужасней. Плавали, знаем.

– Это же два года назад… Всё, что у меня было, я сдал по месту работы, я…

– За вами числятся два пистолета «Кольт-миротворец», вы сообщили о том, что они были утрачены.

– И что? Ну, да, кто-то стянул, я писал заявление, что в мой автомобиль проникли воры, украли портмоне и мини-сейф с двумя пистолетами, которые я как раз вёз в департамент…

– Я должен проверить эти сведения. Мы запустим в ваше жилище дронов, пусть проверят, чтобы не оставалось вопросов.

– Вы не верите мне? Хотите, чтобы я впустил ваших ищеек в дом без санкции суда?

– Санкция мне не нужна, таков закон. Я даже имею право использовать избыточную силу, – делаю ударение на слове избыточная, – но одно могу вам гарантировать. Если мы ничего не обнаружим, это будет основанием окончательно стереть ваше имя из базы данных владельцев личного оружия. И больше никто и никогда не потревожит вас по этому поводу. Ну, а если мои ищейки всё же найдут эти железяки, – это же, если не ошибаюсь, коллекционные модели, редкость, полностью восстановленные и готовые к бою, пришедшие к нам прямиком из позапрошлого века? Так? В общем, тогда вам придется предстать перед судом. Потому предлагаю выдать их добровольно, этим вы освобождаетесь от уголовного преследования. Разве что мне придется сообщить информацию вашему начальству…

Полицейский пыхтел и кряхтел, казалось, он вот-вот лопнет от злости, руки его дрожали, всем видом он показывал, что не привык, чтобы кто-то шел против его воли. Самодуров я насмотрелся во множестве. Но у них у всех есть одна общая черта. Инстинкт самосохранения. И это нужно использовать.

– Кстати, если стволы припрятал кто-то из ваших домочадцев, дети, например, очень любят играться с таки игрушками или слуги оставить на память, тогда условие о добровольной выдаче могут исполнит они сами, без вашего участия, я отмечу это в рапорте. Тогда никакой информации об этом нигде не сохранится. А вы уже вправе поступать с наемными работниками или с детьми так, как пожелаете.

В напряженный взгляд полицейского, в коктейль из злобы, ненависти и страха, добавилось понимание.

– Мигель! Сантос! – крикнул он в глубину двора, и там появилось двое мужчин в рабочих спецовках.

Переговорив с ними пару минут с глазу на глаз, – я дал ему такую возможность, – он подошел, пряча глаза.

– Э-э-э, вы, кажется, были правы… Это мои садовники. Обслуживают двор и бассейны, имеют доступ в дом. Они работают тут больше пяти лет, может быть, это они…

– Конечно! Взяли из сейфа два револьвера, переложили их куда-то в другое место и забыли сообщить. Вы не заметили, повезли сдавать пустой сейф, а грабители его украли. Его и портмоне с деньгами. Предлагаю добровольную выдачу. Вы непричастны, никто ни в чем не виноват, револьверы мы изымаем, при желании вы сможете их выкупить после приведения стволов в небоеспособное состояние. Видите, как всё замечательно выходит?

– А… Ну, да, – закивал генерал.

– Кстати, всё произошедшее записано в мой личный коммуникатор. Видеозапись доступна лишь мне и моему непосредственному командиру, старшему центуриону. И если вы захотите её получить, то вам придется действительно выйти на кого-то, кто выйдет на легата Легиона. Ну, а если нет, то нет, она сохранится только у меня одного. Итак, вам всё ещё нужна связь с Мегаполисом?

– Н-нет… Пожалуй, нет, – ответил полицейский.

Эх, хорошо бы так сразу, и вообще чтобы всё прошло вот так же – увещеваниями и намеками, тогда, глядишь, и пыли будет меньше, и отдуваться никому не придется. Разве что в одном месте упереться рогом, как просил старший…

Проблемы начались уже у следующей виллы, едва я отдал приказ рассредоточиться по десяткам, позволив деканам действовать самостоятельно. Какой смысл всей гурьбой кататься по улицам?

– Эй, пехота, сюда вход только по особым пропускам, – перед капотом вырос рыжий детина в куртке с эмблемой охранной фирмы и с винтовкой за плечом. Разрешение на оружие ввиду профессиональной деятельности висело у него вместо бэйджа у нагрудного кармана. – Хозяина нет, вам придется подождать. Час, а может, день, а может, год, или даже сто лет, как знать. Зря вы сюда приехали.

Охранник, скорее всего, из бывших военных, как и большинство его коллег, что неудивительно. Возможно, когда-то служил в спецназе, был крутым парнем и всё такое, он понятия не имеет, что такое Легион, который появился не так давно. Так что мы для них – темная лошадка, им совершенно неизвестно, способна ли она взбрыкнуть и насколько хорошо это у неё получается.

– Согласно приказу Магистрата, в случае отсутствия владельца, осмотр жилища производится офицером Легиона в присутствии родственников или наемных работников. В случае отсутствия таковых – самостоятельно, с фиксацией осмотра. И часа у меня в запасе нет. Тем более – сотни лет. Решайте быстро – будем мы проводить процедуру в вашем присутствии или без вас. У вас минута. Потом мы начинаем.

– Слышь, чурбан в маске, ты не понял! – полез на рожон охранник. – Тут хорошие люди живут, не нужно их трогать! Я не собираюсь никого…

– Тридцать секунд, – меланхолично перебил я, демонстративно включив видеофиксатор.

– Да ты оборзел, что ли? – охранник скинул с плеча винтовку, прислонив её к воротам, и вскинул руки, приглашая к поединку. – Давай, поговорим как мужики, если ты не сопля какая-нибудь.

– Десять секунд. Напоминаю, вы имеете дело с Легионом ПИТОН, пытаетесь противодействовать законным требованиям власти. В таком случае я имею право применить избыточную силу.

– Да пошел ты знаешь куда? И бумажку свою засунь в задницу. Я старший охраны, и я тебе говорю, что…

Дальше я слушать не стал, только кивнул водителю, который всё это время бесстрастно смотрел перед собой, словно манекен. Он тут же нажал на педаль газа, сметая капотом рыжего. Тот выматерился, едва успев отпрыгнуть в сторону. Но в следующую секунду запрыгнул в джип, пытаясь дотянуться до моей маски. Зря ты это, служивый. Очень зря. Уклонившись от его кулака, я схватил его за шиворот левой рукой, дернул на себя и чуть в сторону. Детина хватанул воздух ртом и в следующее мгновенье кувыркнулся на асфальт. А мы въехали в открывающиеся ворота, – сработала система «Отмычка», которая имелась у каждого офицера ПИТОНа. Маленькая такая коробочка на поясе, отправляющая электронный импульс. Да и вообще у нас много всяких штучек-дрючек. Вот они точно пострашней личного оружия будут.

Охранник пришел в себя быстро. Мы не успели доехать до парадного крыльца, как в спину мне ударили две короткие очереди. Панцирь издал лязг, будто на кухне покатилась кастрюля, на экране коммуникатора зажегся красный восклицательный знак, означающий, что я нахожусь под обстрелом из летального оружия. Это уже серьезно. Развернувшись корпусом, я выхватил из кобуры любимый ТэТэ и всадил две пули в ретивого охранника, одну в руку, вторую в ногу. Обожаю ТТ. Никаких заморочек в плане предохранителей и прочего. Патрон уже в патроннике. Достал, большим пальцем взвел курок, выстрелил. Он может упасть в воду, может в грязь, в песок, куда угодно. Встряхнул – взвёл – выстрел. Можно оглушить рукояткой противника, вес у пистолета немалый, да и вообще, нравился он мне. Есть, есть какая-то магия в оружии. Не зря многих мужчин оно притягивает. Да и женщин тоже. Это что-то первобытное, наверное, древний инстинкт, требующий, чтобы на стене пещеры висел каменный топор. Жизнь сразу становится чуть счастливей. Так мне кажется. Другое дело – как ты этот топор станешь использовать. Если придут каннибалы из соседнего племени или какое-то чудище кайнозойское в пещеру рылом ткнется, тут самое время украшение со стены хватать да врагу по сусалам. Интересно, требовалось ли раньше в таком случае делать предупредительный замах в воздух? Или сразу по макушке, чтобы череп надвое? Это точно не известно. Известно другое. Если прямо сейчас не охладить пыл сбежавшихся охранников, то стрелять придется больше. И уже не только в руки-ноги, но и куда придется.

– Работает Легион ПИТОН! – рявкнул я в микрофон, и встроенные в борт джипа динамики разнесли мой голос по окрестностям. – Мы выполняем приказ. Каждый, кто попытается нам воспрепятствовать, будет считаться нарушителем закона. В случае нападения на нас имеем право применить избыточную силу. Повторяю. Избыточную силу.

Чтобы продемонстрировать, что никто тут не шутит, я вложил пистолет в кобуру и взял с заднего сиденья внушительный ручной пулемет, запуская демонстрационную очередь в воздух. Ярко-алые трассеры, оставляя огненные следы, расчертили небо пунктирными линиями. Затем я снова склонил голову к правому плечу, к микрофону, и потребовал, чтобы к нам вышел либо владелец, либо кто-то из проживающих на территории домовладения.

Пока я проводил разъяснительную работу, мой водитель контролировал отползавшего в цветочную клумбу раненого охранника. Тот поймал пулю между глаз, как только снова попытался взять меня на мушку. Ну, что делать, если даже со второго раза не доходит…

Из дома вышел некто свежевыбритый и весьма взволнованный, оказавшийся каким-то банкиром. Пришлось втолковать ему о цели визита, о необходимости сдать оружие, которое якобы было им утеряно сразу после издания закона о запрете. На удивление, банкир оказался менее прозорливым, чем полицейский, и стал отнекиваться. Через пять минут один из дронов, влетевший в дом через раскрытое окно, обнаружил сигнал тайного чипа, вмонтированного в железяку, – крупнокалиберный Десерт-Игл, штуки именитой и мощной, но совершенно бесполезной в неумелых руках. Хорошо хоть, когда вводили разрешение на право ношения личного оружия для всех граждан Мегаполиса, конструкторы додумались вначале оснастить их особыми чипами, интегрированными в тело оружия таким образом, что найти его можно было только при помощи специального сканирующего устройства. А извлечь – только ценой потери боеспособности. Конечно же, так искать железяки проще, чем если бы без чипов. Вот только к тому самому Десерт-Иглу в доме банкира был обнаружен ещё один сигнал, и мне оставалось лишь яростно чертыхаться, когда я пробил код по нашей базе. Второй найденный ствол, универсальный самозарядный Кехлер и Кох, числился как оружие, из которого два года назад были убиты две проститутки на противоположной окраине Мегаполиса. Вряд ли банкир был причастен. Скорее, прикупил при случае по дешевке, не зная прошлого этой железяки. Но это уже не наша головная боль. Я приказал схватить банкира и засунуть в специальный электробус для задержанных. Тот, естественно, вопил и упирался, его охранники, притихшие после кончины своего старшего, снова начали роптать. Но их держала на прицеле первая, командирская десятка манипулы, тут ребята хоть и молодые, но лучшие из лучших. Эти не промахнутся, если что, и рука у них не дрогнет. Хотя у кого она тут может дрогнуть? Все проверены во всякого рода стычках, все обстреляны. Все открыли свой счет. Ну, разве что несколько новичков взамен выбывших, те ещё не успели, но я не сомневался – это дело времени. Судя по тому, как развиваются события, ждать совсем недолго.

Подъезжая к следующему домовладению, я обратил внимание, что за нами тянутся охранники и челядь арестованного банкира. Ну, кто же ему виноват? Какого черта тянуть в дом всякую гадость? Не маленький, соображать нужно! Дешевые стволы – только те, что с плохой историей. Не пивные банки в лесу из них отстреливали! А может, как раз банкир тех жриц любви и завалил, кто знает? Это уже в уголовной полиции разбираться будут. Другое ведомство.

У третьего дома ситуация повторилась один в один. Вначале к нам вышла охрана, – тут их было двое, оба крутые перцы, – помня, чем всё обернулось в доме банкира, я не стал дожидаться, пока в меня начнут стрелять. Выпрыгнув с места наружу, я уложил первого ударом в сонную артерию. Второй успел встать в стойку, отбить мой первый, ложный, выпад, и рухнул после второго. Ему я пробил оттопыренным большим пальцем солнечное сплетение. Это минимум на час, плюс подручные вынуждены были мчаться за медицинской помощью. За хозяином числился один якобы утраченный ствол, дроны ничего обнаружить не смогли. То ли и вправду украли, как написано в заявлении, то ли спрятал лучше, не стал держать в доме. Пришлось зафиксировать результаты сканирования и вычеркнуть имя из базы. Но когда мы направились дальше, парочка охранников и хозяйский водила тоже потянулись вслед, и это напоминало снежный ком, который растет на глазах. Или кое-что похуже: грязь, липнущую к обуви, которой становится всё больше и которая начинает сковывать движение. А тут ещё вышел на связь Эльверито. Ему только что пришлось полить очередями из скорострелок колонну черных внедорожников с тонированными окнами, которые не реагировали на сигнал остановки и пытались прорваться мимо Жнеца.

– Это какая-то частная военная лавочка. Импульсаторы могли опоздать, машины шли на большой скорости. И по инерции влетели бы в Жнеца. Решил открыть огонь по колесам. Один перевернулся. Три отъехали подальше и стоят, видимо, решают, как быть.

– Подключи меня к вашему внешнему транслятору.

– Есть. Уже.

– Говорит офицер особого легиона ПИТОН, я отдаю приказ стрелять на поражение, если кто-то решит двинуться вперед. В случае, если есть кто-то из проживающих в Шеноа, прошу медленно подойти к машине прикрытия с подготовленным идентификатором. После проверки вам разрешат пройти. Остальных прошу оставаться на месте до окончания проверки в квартале Шеноа. Повторяю! Приказываю открыть огонь на поражение в случае неисполнения моих требований. Приказ оптио! – запечатываю я ещё одну бутылку и возвращаюсь к своим весьма гордым и упрямым баранам.

Пятый дом. Кованые ворота из витых фигур закрыты, сзади их подпирает большой внедорожник. Поиграть решили. Ладно. Замок щелкает, подчинившись сигналу отмычки. Но это пока всё, там преграда. Я вижу, что у парадного входа стоит какой-то господин, весьма решительно настроенный против моего визита. В руках у него штуковина, подозрительно напоминающая… напоминающая мне… Вау! Это же старый добрый Калашников! Почти метровая палка, чуть скошенный срез дула выдавал в автомате модель калибра 7,67 миллиметра, такие мелочи я сразу подмечаю. Хорош, зверюга. Если что, у него есть некоторый шанс прошить и панцирь, и меня в нем. Разрешен только в армейских подразделениях, эта штука никак не может быть собственностью частного лица. И его хозяин не мог этого не знать.

– В случае противодействия имею право применить избыточную силу, – говорю я на всякий случай, но, как и ожидалось, чуда не произошло. Мужчина сдвинул флажок предохранителя, передернул затвор и повел стволом в сторону джипа. Стало быть, найти общий язык тут не получится.

Я всё же пытаюсь обойтись малой кровью, потому что если этот придурок начнет палить, то перекосит кучу народа, что собралась на противоположной стороне улицы позади моего джипа.

Стараясь не делать резких движений, я подхожу к воротам, откидываю маску, так, чтобы он видел мои глаза, прижимаюсь лицом к прутьям и говорю:

– Если будете вести себя благоразумно, то, что сейчас фиксируется на мой коммуникатор, я сотру. Слово офицера Легиона. И вам не придется нести ответственность за нелегальное оружие. Я всего лишь выполняю приказ. Мне нужно задать пару вопросов, просканировать жилище и отправляться дальше. Чертовски тяжелый день выдался, всем хочется, чтобы он быстрее закончился, верно? Я просто войду. Один. Вот. Вхожу, я без оружия, видите? – показываю ему пустые ладони, а сам чертыхаюсь, потому что за такие розовые сопли старший меня потом по стенке размажет. Мне бы оказаться на линии огня, чтобы громадина внедорожника не мешала, а там – секундное дело – достал, выстрелил. Вот только лишь в кино бывает, что в кого-то стреляют, и он мгновенно падает замертво. В жизни я видел, как в преступника всадили шесть пуль, а он даже не заметил, и умер лишь тогда, когда закончились патроны в обойме. Патологоанатом позже сказал, все шесть были смертельными. Мало ли… Из калаша перед смертью можно всех положить на той стороне. А это мне жирный минус в карму, лучше по-другому.

– Вот приказ магистрата, вот печати. Всё законно. Я оптимо легиона. Имею указание выявить и изъять оружие. За вами числится, секундочку, – приподнимаю маску, делаю вид, что сверяюсь со списком на внутренней панели коммуникатора, хотя на самом деле всего лишь дал приказ дронам-снайперам, барражирующим над районом, не стрелять в болвана с калашом. – Вот, нашел! – играю простодушного служаку, а сам делаю ещё один шаг. – За вами числится пистолет Штейр-Даймлер-Пух, калибра…

На лице мужчины недоумение вперемешку со злостью. И злость тут явно побеждала.

– Я вас не звал! – заявляет он и целит стволом мне в грудь.

– Вы не дослушали! Может, это какое-то недоразумение, тогда я извинюсь, и пойдем по домам. Я понимаю, вы большой человек, вам неприятно, когда кто-то чего-то от вас требует, мне тоже это неприятно было бы, потому что я тоже не хочу…

Молотя всякую чушь, я сделал ещё парочку шажков, а большего и не надо. Через мгновенье я прыгнул ему под ноги, он машинально дернул ствол вниз, и по бетонной плитке защелкали пули. Подкатом я ударил его под колени, и успел перехватить ствол до того, как он его поднял. Потом врезал от души прикладом калаша в лицо, стирая и злость, и недоумение, и всякое прочее, потому что от лукавого. Получай, тварь! На, ещё! Бью так, чтобы поломать и переносицу, и челюсть, главным образом для того, чтобы старший центурион мне простил излишнее человеколюбие.

– Скотина! – пинаю под ягодицы, когда пара ребят первой десятки хватают бесчувственное тело и волокут к электробусу. А после перевожу взгляд на зевак. – Что уставились? Не понимаете, да? Он бы вас всех тут положил, если бы дал очередь повыше! Что это вообще за придурок?

– Глава охраны дипмиссий Мегаполиса. Вам не повезло, – злорадно подсказал кто-то.

– Да? А про то, что все равны перед законом, слыхали? Короче, живо все расходитесь, лишние жертвы не нужны. Завтра все претензии в письменном или каком угодно виде можете направить в Магистрат. А сегодня я пришел сюда, чтобы выполнить приказ. И я его выполню!

Мне не поверили. Не захотели поверить. И где-то на соседней улице полыхнул транспорт легионеров. К счастью, все успели выскочить перед тем, как неизвестные влепили в корму из армейского гранатомета. Оказалось, мои ребята пытались проверить жилище ещё одного генерала, правда, бывшего. Из вояк, что вернулись домой с кучей орденских планок и всякими такими штуками на память. Вроде гранатомета. У вояки в доме оказался целый склад оружия, не наигрался в войнушку, что ж… Декан десятки скинул мне видео с записью атаки и последующего штурма трехэтажного дома, больше похожего на средневековую маленькую крепость. Охраны там было человек пять, тоже из бывших вояк. Всех положили. Чёрт, ну вот что за глупость? Мы же всего лишь…

– Вас сюда не звали! – звенело в воздухе напряжение, опустившееся на Шеноа.

Шестой дом. Слава Богу, тут люди дружат с головой. Вынесли оставшийся Вальтер без всяких расспросов. Седьмой… Восьмой… Мы отрезали район от внешней связи с Мегаполисом, внутри Шеноа общение было возможно. По-видимому, все уже были в курсе, что тут происходит и почему с нами лучше не связываться. И вот настала очередь того самого большого да важного, о котором говорил старший центурион.

А ведь предполагалось, что всё пойдет как по маслу, а оно вот… Несколько трупов, несколько задержанных. Жнецу в туннеле всё же пришлось раскромсать из главного калибра парочку минивэнов с вооруженной подмогой и даже частично обрушить потолок туннеля, чтобы отбить желание у других попытать счастья. А ведь самое главное развлечение – оно впереди!

– Как начнешь шерстить, загляни так, мельком, он наверняка станет тебя носом в свои медали и аксельбанты тыкать, а ты будешь виновато лыбиться, глазки прятать да голосом дрожать, что да, виноват, ошибочка, пару раз возразишь, но чтобы робко, про долг и закон, – говорил напоследок старший центурион. – Короче, дашь понять, что крест на этой затее поставил, и идешь дальше. А вот как дойдете до стены, там поворачивай назад, развертывай манипулу, готовь сразу тяжелое вооружение. Охрана у него у борзая, потому что сам он борзой, даже не спрашивай, кто таков, он сам тебе представится. Требуй права прохода и осмотра жилища. Он, конечно, откажет, тогда начинай давить, а ребята твои должны наготове быть. Когда поймет, что игры кончились, наверняка выставит своих бойцов против вас, и вот тут уже стратегия начинается…

Похоже, никакой больше стратегии не будет. Бойня. Или мы, или нас.

На экране – сигнал командирского вызова. Легок на помине!

– Ну, что у тебя, Марк? – спрашивает старший. Канал связи между своими работает отлично.

– Да ерунда полная. Есть двухсотые. Пришлось немножко поменять план. Если так дальше пойдет, скоро тут будет настоящая война… Сдалась вам та железяка, Лендер? Ага, вот и ваш адресок…

Мне приходится на время отвлечься, потому что ко мне вышел весьма внушительного размера мужчина почтенного возраста с аккуратно стриженой сединой, с благообразной бородкой, с золотой цепью на поясе. Ох, ты ж! Символ служащего Магистрата!

– У меня приказ, – начинаю я талдычить хозяину, но тот смотрит брезгливо, нижняя губа отвисла и дрожит. – За вами числится несданное оружие…

– И что? – удивленно смотрит он на меня, будто не расслышав, о чем я тут ему сообщаю.

– Но закон, – настаиваю я, – и у меня приказ…

– Пошел вон, мерзавец! – без всяких переходов, почти как старший центурион, орёт мужчина, и тыкает в лицо той самой золотой цепью. – Я – член Верховного суда Мегаполиса! Я – Закон! Что ты носишься со своей бумажкой? Кто там её подписывал? Ладно, завтра разберусь. Можешь проваливать.

– У меня приказ, я намерен его исполнить, и в случае сопротивления имею право применит силу.

Теперь я слышу свой голос будто со стороны. Плохой признак. Последний раз такое со мной было в заварухе во время черной пятницы, когда обезумевшая толпа штурмовала гипермаркет, а директор его стоял и ржал во весь голос, наблюдая, как люди топчут других людей ради того, чтобы добраться до дешевых шмоток. Я должен был защищать администрацию гипермаркета. Я её и защищал. Но когда увидел, как под ботинками взрослых гибнет раздавленный ребенок, попросил закрыть заслонки, чтобы ограничить напор толпы. А он отказался. Он смеялся и говорил, ты же видишь, это просто стадо! Даже если они все друг друга перетопчут, мне какое дело? Дышать будет легче!

Я пытался возражать, искал доводы, спрашивал, если они передохнут, кто станет покупать его товары? Он снова издевался, он находил ответы. Он находил чертовски разумные ответы на все мои вопросы. Он говорил, если бы покупали больше, не было бы необходимости в черных пятницах и всяких скидочных акциях. Халява, вот что стало Богом для потребителя, говорил он. А я видел, как под ноги упал ещё один школьник, мечтавший заполучить дармовой айфон или компьютерную приставку. И тогда я начал перечислять перечень внештатных ситуаций, в которых мне надлежит действовать в интересах общества. И мой голос звучал вот так же – будто кто-то говорит со стороны. Потом он снова что-то сказал, только я уже не слышал, что именно. Я очнулся, когда заслонка была опущена, свет в торговых залах отключен, а сам я просил по громкой связи, чтобы все присели, чтобы оставались на своих местах, что в гипермаркете возникли проблемы с доставкой новых товаров. Но скоро всё наладится. В общем, у меня получилось оседлать толпу, как говорят у нас в Легионе, и вызвать скорую. И кое-кого удалось спасти. А кое-кого нет, а у моих ног валялся владелец магазина, которого я успел отправить в глубокий нокаут, чтобы добраться до пульта спасительной заслонки. С тех пор я знаю, – это плохой признак, когда мой голос звучит так, будто бы со стороны.

– Силу? Я – сила! Я – закон! И тебя не только вышвырнут из Легиона, но ещё и посадят на сто лет в самую паршивую тюрьму Мегаполиса, уж об этом я тоже позабочусь! А ну давай, шагай отсюда! И своих псов забери, пока не нагадили! Мраморная плитка в моём дворе стоит столько, что тебе и не снилось! Ты думаешь, если сумел кого-то там ткнуть носом в его дерьмо, то значит, со всеми так получится? Не-ет, тут ты сглупил, псина!

– В случае оказания вооруженного сопротивления имею право применить избыточную силу, – говорю всё тем же отстоящим от меня на полметра голосом и понимаю, нет, вот тут я уже никуда не уйду. – Имеются сведения, что в вашем жилище хранится огнестрельное оружие, прошу обеспечить доступ и сканирование всех помещений, или же прошу выдать добровольно…

– Чта-а? – он снова орёт, но меня это не задевает. – Ты ещё тут, олух? Охрана! – и вмиг рядом с ним вырастает парочка мордоворотов, два на два.

А у меня в коммуникаторе голос старшего центуриона.

– Марк! Ты хотел узнать, что за история с тем ружьём и на черта оно мне сдалось? Успел уже познакомиться с господином судьей? Думаю, сволочь всегда остается сволочью. Много лет назад он был судьей одной из префектур Мегаполиса. Тогда огнестрелы были разрешены. Он рассматривал дело о превышении пределов защиты. Два пацана залезли в чужой двор, это аграрная окраина, у одних дворы зажиточные, а у других наоборот. Пацаны залезли в очень зажиточный дом. Если быть честным, хотели стащить курицу, потому что в том дворе их было очень много. Хозяин выскочил, схватил винторез, погнался за воришками. Один успел перемахнуть через забор, а второго он подстрелил. В спину. Перебил позвоночник. Его парализовало. Вроде он в своем праве, да, Марк? Ты слышишь меня, Марк? – у него сбивается дыхание, ему не хватает воздуха, его прямо сейчас колотит дрожь, вижу это будто наяву, и понимаю… – А потом… Потом, Марк… Потом он привязал того пацана проволокой к своим воротам, как дохлую ворону, отпугивать других ворон. И когда вся в слезах прибежала мать, не пускал её к сыну. Он умирал у неё на глазах. И сердце матери не выдержало. Она умерла прямо под теми воротами, к которым был примотан проволокой её сын… Но он выжил. Остался на всю жизнь калекой, но выжил. Потом был суд. Судья полностью оправдал действия хозяина, многие в тот день слышали, как в коридоре обвинитель и адвокат смеялись с судьею вместе. Говорили, сразу за этим делом там рассматривали другое, одна собака покусала до смерти другую. Владелица погибшей собаки оказалась любовницей молочного магната, а тот, другой, простым человеком, каких много. Ему судья дал тюремный срок, небольшой, но всё же… Суть не в том. Не в оружии зло, Марк. Зло – в самих людях. Понимаешь? И если за добро нужно платить добром, то за зло стоит платить только злом. Ты понимаешь. Марк?

Он снова задыхался, я слышал, как он проглотил одну из своих таблеток, на которых сидел всю жизнь с того самого момента, с того момента… Я понимал. Я видел старшего центуриона обвисшим внутри своего экзоскелета, а ещё ранее – висящим распятым на воротах, не в силах пошевелиться и сказать хоть слово. Наблюдавшего, как умирает его мать. А вместе с ней умерла вся его одна, счастливая жизнь, и началась другая, полная мучений и доблести.

– Но всё же зачем вам эта железяка? – мысленно спрашиваю центуриона, пока судья с мордоворотами начинают меня теснить к выходу, а из большой пристройки выходят, вернее, выбегают с оружием на изготовку две дюжины бойцов, личная армия. А к ним – ещё несколько человек в форме городской охраны, а сзади топот ног – собираются те, другие… Мне неважно.

– Ружьё отдашь мне. Хочу смотреть на него каждый вечер, когда в голову лезут самые глупые мысли. Это будто бы моё личное распятие… мой крест и гвозди к нему… Ты понимаешь. Марк?

Третья десятка сообщает, что их атакуют двадцать вооруженных огнестрелами. Четвертая только что сожгла грузовик, мчавшийся на них на полной скорости. Инженерная группа потеряла трех дронов. Половина моих бойцов под огнем, а скоро и здесь, в этом дворе, где мраморная плитка стоит дороже, чем всё, что я люблю, прольется кровь.

– Я понимаю, старший. Я всё понимаю. Я развалю тут половину кварталов, чтобы собрать оружие с трупов, хотя ты этого не просил. И принесу это проклятое ружьё. Конец связи.

Думаю, только сейчас старший центурион поднимает свой первый, но далеко не последний стакан в этот вечер. И пьёт в одиночку.

– Эльверито! Заводи шарманку. Дуй сюда. Нам сейчас потребуется вся наша избыточная сила, – даю команду командиру Жнеца. А сам делаю шаг вперед.

Два на два – это хорошо. Это очень хорошо. Как говорят у нас в Легионе, чем больше шкаф, тем громче падение. Позади меня легионеры вставляют в штурмовые винтовки наполненные смертью и правдой магазины. В воздухе раздается стрекотание дронов, деканы стягивают ко мне десятки, одну за другой. По нашим панцирям чиркают пули, кое-кого уже задело, так лучше, другие будут злее.

Вот только оружие здесь совершенно ни при чем. Люди гибнут в авариях на дорогах. Но дело ведь не в автомобилях, и их не запретить. Люди тонут в морях, в озерах, в реках, но дело не в воде, и её нельзя запретить. Убить можно бейсбольной битой, кухонным ножом, стальным прутом. Я умею убивать пальцем. Вырывать горло. Ломать кадык. Но делаю совсем другое.

– Именем закона! – говорю я и поднимаю ствол.

 

Татьяна Томах

Тихий час

– Тема, опоздаешь в школу, – сказала мать.

– Угум, – буркнул Артем, а сам покосился в окно. Флажка не было. И окна у Грачевых были темными. Тухло. И что теперь делать?

Под укоризненным взглядом матери он медленно собрал рюкзак, несколько раз расстегнул и застегнул все карманы, а потом, нога за ногу, поплелся в коридор. Там словил Мелкого за шиворот и быстро втащил его в свою комнату.

– Че дерешься? – насупился Мелкий.

– Даже не начинал, – хмыкнул Артем. – В окно смотри. Длинный балкон напротив. Угловой.

– И че? – Мелкий шмыгнул носом.

– Не чекай. Нормально разговаривай, тебя мать чему учит? Флажок желтый видишь?

– Не вижу.

– И я не вижу, – вздохнул Артем. – Короче, пока там желтого флажка нет, на улицу нельзя. Понял?

– Не.

– И не надо. Просто запомни.

– Почему нельзя?

– Опасно потому что.

Мелкий смотрел недоверчиво, поэтому Артем, вдохнув, решил ему объяснить.

– Уроды всякие по улице ходят. Из-за них опасно.

– Как в зомби-ай-пока… это… сепсис? – оживился Мелкий.

– Типа, – согласился Артем. В принципе, Патлатый со своими отморозками вполне тянул если не на апокалипсис, то на тухлую компашку зомби – точно. – Эй, Мелкий, а ты откуда про зомби-то взял? – спохватился он. Братец смутился, что с ним бывало нечасто.

– Я… это… мультики взял смотреть, а оно там случайно попало, – пробормотал он и посмотрел на Артема честными глазами.

– Матери эту фигню рассказывай, – фыркнул Артем, – а кино обратно верни, понял? Мелкий ты еще такую тухлятину смотреть.

– Тема, опоздаешь! – крикнула из кухни мать, и ее голос уже был сердитым.

– Уже иду! – заорал в ответ Артем. И быстро зашептал, наклонившись к Мелкому: – Короче, Мелкий, ты уже большой, поэтому следи за флажком. Мать тоже на улицу не пускай, если нельзя. Скажи, что у тебя живот болит, тебе страшно одному оставаться, короче, придумай что-нибудь.

– А она, че, не знает? – тоже шепотом спросил Мелкий, восторженно блестя глазами.

– Не надо ее парить, ей и так нервяка с папашей хватает. В общем, давай, ты уже большой, справишься. Если че, мне звони.

– Ага, сейчас большой, – хитро прищурился братец, – а как кино смотреть – опять мелкий?

– Про кино потом обсудим, – зловеще пообещал Артем, – шантажист малолетний.

– А когда желтый флажок – это че?

– Не «че». Это Тихий час. Типа, все зомбаки под прицелом, можно идти спокойно. Ну, все, давай, Мелкий, не чекай и будь за главного. Пока!

– Эй, Тем! Там сейчас флажка нету.

– Ну да.

– А как ты тогда пойдешь?

Мелкий задал, конечно, дельный вопрос. Но ответа на него у Артема не было. Поэтому он сказал:

– Как-нибудь.

И пошел. Деваться-то некуда.

К счастью, обошлось. Хотя живот от страха подводило, особенно когда Артем вспоминал, что отморозки Патлатого сделали с Аркашей, которому взбрело в голову не вовремя вернуться из музыкальной школы. Хорошо, мать редко общалась с соседями и была не в курсе последних событий.

По дворам Артем передвигался перебежками, делая паузы в укромных местах, чтобы оглядеться. В принципе, утро – довольно безопасное время, обычно все уроды еще отсыпаются после вчерашнего. Но придется ведь еще возвращаться после школы. Ладно, может, к тому времени Грачевы появятся. Не могли же они все надолго уехать? Или могли? В любом случае, до вечера еще надо дожить. А с этим наметились проблемы – как только Артем вошел в класс. Конечно, он опоздал, и Гусиныч почему-то воспринял это на свой счет. Поймал взгляд Артема, скорчил страшную рожу – Гусинычу для этого и стараться особо не нужно, рожа у него и так страшная – и многозначительно чиркнул большим пальцем по горлу. И только когда математичка прошла по рядам, собирая тетрадки, Артем вспомнил – блин, домашка же! Гусиныч его реально убьет. На перемене Артем сразу дунул в туалет, надеясь хотя бы ненадолго отсрочить расправу. И зря. Именно там его нагнал Гусиныч. Артем дернулся было к выходу, но не успел – холодное дуло пистолета ткнулось ему в щеку, а Гусиныч яростно зашипел, брызгаясь слюной:

– Ты че, падла, меня кинуть решил?

– Слава, да в чем дело, я ничего такого… – забормотал Артем, осторожно пятясь к двери.

– Стоять! – рявкнул Гусиныч, щелкая предохранителем. Артем дернулся, Гусиныч визгливо хохотнул. – Щас тебе мозги по кафелю размажу, – зловеще пообещал он.

– Слава, да за что, я ничего такого… – заныл Артем, ненавидя сам себя. Горло сводило от страха. Глаза у Гусиныча были бешеные, рука с пистолетом подрагивала.

– Я из-за тебя, падла, домашку не сдал! Тебе сказано – за десять минут до урока приходить, чтоб я успел все списать?

– Я на автобус опоздал, правда! Бежал всю дорогу, не успел… извини…

Скрипнула дверь, Артем с надеждой покосился в ее сторону – но, конечно, зря – кто-то невидимый сказал «ой!» и снова ее захлопнул. Дураков связываться с Гусинычем не было.

– Не, извинениями ты не отделаешься, Клоп, – протянул Гусиныч, ухмыляясь. – Давай, на колени.

– Не надо, – беспомощно сказал Артем, зная, что это ничего не изменит, – не надо…

– Давно в унитазе башку не мыл? Давай, ныряй. Ты кто? Клоп-вонючка. Повтори – «я – клоп-вонючка»…

Дуло пистолета больно ткнулось в затылок. Только бы никто не увидел – тоскливо подумал Артем. И услышал, как опять открывается дверь.

– Ой, а что это вы тут делаете? – раздался незнакомый и очень звонкий голос.

Пистолет отодвинулся от головы Артема.

– Исчезни отсюда, жирдяй, – спокойно и чуть удивленно сказал Гусиныч.

– А мне говорили, что в школе оружие запрещено, – еще громче заявил голос.

– Ты меня не понял?! – рявкнул Гусиныч.

Совсем тухло – тоскливо подумал Артем, осторожно покосившись в сторону двери. И правда, жирдяй. Неместный. Сейчас он уйдет, и взбешенный Гусиныч отыграется на Артеме. Но толстый мальчик и не подумал уходить. Он распахнул дверь еще шире и громко сказал в коридор:

– А мне говорили, что эта школа высокой культуры общения! Так интере-есно!

– Так, что тут происходит? – раздался недовольный голос завуча, Семена Михайловича. Если бы не жирдяй, оравший на весь этаж, он, конечно, прошел бы мимо – а так пришлось изобразить заинтересованность.

– Ничего, – ответил Гусиныч и быстро спрятал пистолет за спину. А Семен Михалыч, конечно, сделал вид, что этого не заметил. Он тоже был не дурак – разбираться с папашей Гусиныча.

Артем воспользовался заминкой – вскочил на ноги и по стеночке, за широкой спиной завуча, протиснулся к выходу. Незнакомый Жирдяй по-прежнему стоял у двери, щекастый и румяный, сиял довольной улыбкой от уха до уха.

– Исчезни, – тихо сказал ему Артем, проходя мимо, – и не попадайся ему больше.

– А «спасибо»? – удивился Жирдяй.

– Это и было «спасибо».

Но этот придурок и не подумал исчезать. В столовке он подошел к Артему, улыбаясь так, будто сегодня был самый счастливый день, и громко спросил:

– Можно?

Артем вздрогнул и быстро огляделся. Гусиныча и его шестерок было не видно. Конечно, надо было все равно послать Жирдяя подальше, но это было как-то тухло – после того, как он помог Артему.

– Можно, – недовольно буркнул Артем. Вообще в столовке было полно других свободных мест, что его принесло сюда?

– Я – Женя, – сообщил Жирдяй, – учусь теперь у вас, с сегодняшнего дня. Хочешь пирожков? Ма пекла. С ветчиной особенно вкусные.

Артем, конечно, собирался отказаться. Но осклизлая лепеха из макарон – на котлету денег не хватило – была уж очень противная, даже кетчуп не спасал, а из свертка, который развернул Жирдяй, пахло так, что Артем чуть не захлебнулся слюной. С ветчиной и правда были самые вкусные. Еще с сыром, с капустой, с повидлом… Артем опомнился, когда умял почти все.

– Наворачивай, – махнул рукой Жирдяй на его смущенный взгляд, – мне вообще-то худеть надо бы. Но Ма так вкусно готовит… Слушай, а у вас что, правда, вот так можно пистолеты в школу проносить?

– Как везде, – пожал плечами Артем. – Учителям можно. Старшеклассники на входе сдают.

– А этот, рыжий?

– Гусиныч? Ему как бы вообще пока оружие нельзя носить – четырнадцати-то нет. Или у отца стащил, или у брательника. У него тут старший брат, кстати, учится, так что ты в два раза чаще сейчас оглядывайся. Ты его взбесил, а Гусиныч этого не прощает, понял?

– Да ну его, – небрежно махнул пирожком Жирдяй, – было бы о чем говорить.

– Ну, – Артем пожал плечами, – дело хозяйское, я предупредил.

– Слушай, а учителям-то оружие зачем?

– Ну как, – Артем усмехнулся. – Всякое бывает. Литераторша, например, в потолок палит, когда ее достанут жеваной бумагой кидаться. Еще орет: «Я вас научу любить русскую литературу!»

– Да ну! – Жирдяй даже перестал жевать.

– Химоза – вообще зверь. Я как-то шпору забыл в тетрадке на контрольной, а когда сдавал, шпора из нее белой птичкой – пыш-ш – прямо под ноги химозе.

– И?

– А химоза мне сразу пистолет к виску и шипит: «Ты чего творишь, падла, а ну давай наизусть таблицу Менделеева шпарь! Одна ошибка – спускаю курок!»

– Вау! – Жирдяй выпучил глаза.

Насчет химички Артем, правда чуток преувеличил. Она тогда просто посмотрела на него поверх очков и холодно сказала: «Вы меня разочаровали, Артемий», но от ее вгляда у Артема желудок к позвоночнику примерз. Бывают такие люди, которым для авторитета огнестрел – даже лишнее.

– И чего? – возбужденно поторопил Жирдяй. – Ну, с таблицей Менделеева?

– Ну, видишь, я живой, значит, и… – заторможенно пробормотал Артем, глядя, как в столовку заходит Гусиныч. Пока он их не видел, но когда подойдет к буфету… По-хорошему, надо было тихо свалить и сделать вид, что они с Жирдяем вообще незнакомы. Но Артем почему-то остался сидеть. Наверное, в пирожках Жирдяевой Ма был какой-то парализатор. Или порошок бешенства. Потому что внезапно при взгляде на Гусиныча Артем почувствовал злость. Нет, страх, конечно, тоже, как обычно. Но и злость. А еще почему-то стыд – когда вспомнил, как он стоял на коленях перед унитазом и трясся от ужаса под пистолетом Гусиныча, как последнее чмо. А Жирдяй это все видел. Это было еще хуже, чем шпора, вылетевшая под ноги химозе. «Вы меня разочаровали, Артемий»…

– А хочешь после уроков у нас кино посмотреть? – вдруг предложил Жирдяй. – Ма купила проектор, он на всю стену фильмы показывает, круче, чем в кино. И три-д очки есть. Еще Ма сама поп-корн делает. Вкусно. Она за мной заедет после уроков – можем сразу и поехать. А?

Гусиныч повернулся и посмотрел на Артема с Жирдяем и на разложенные перед ними пирожки. Кажется, в его взгляде было удивление.

– Это вариант, – задумчиво сказал Артем. – Она прямо к школе подъедет?

– Ну да.

– Давай тогда. В два часа у главного входа. Не задерживайся нигде, понял?

Конечно, потом еще надо будет как-то добраться обратно – от Жирдяя до дома, но будем решать проблемы по мере их поступления.

Проектор и правда оказался суперской вещью. Круче, чем в кино. Правда, в кино Артем уже сто лет не был, поэтому не очень хорошо помнил, как оно там.

– Может, тебя проводить? – спросила Ма Жирдяя, то есть Жени, когда Артем собрался уходить. Она тоже оказалась суперской. Не только потому, что делала вкусный поп-корн, пирожки, запеченное мясо и блинчики с яблоками. Она не доставала Жир… Женю, что он не туда поставил ботинки и бросил куртку, что таращится в тупой фильм, а не делает уроки и не моет посуду, что приводит в дом тупых друзей, которые все пачкают, а ей убирать. Она его вообще не доставала. Кажется, она его любила. Потому что улыбалась, когда смотрела на него. И иногда дотрагивалась – то погладит мимоходом по голове, то обнимет, не стесняясь посторонних, то есть, Артема. Артем сперва подумал, что его тошнит смотреть на эти телячьи нежности, но потом ему даже стало немного завидно.

– Вообще у нас тут спокойно, – сказала Женина Ма. – Частный охраняемый комплекс. Автоматчики на вышках и проходной. Я тебе дам пропуск, пройдешь нормально. Ты сам далеко живешь? Давай провожу?

И она тронула рукоять маленького «глока», которая торчала из кармана пушистого розового халата. Артем заметил – она все время его касалась. Будто проверяла, на месте ли. Странное поведение, если живешь в таком надежном охраняемом комплексе. А еще у них весь дом был нашпигован оружием. Даже в ванной под полочкой пластырем была прилеплена кобура.

– Вы давно переехали? – просил Артем.

– А, ты про коробки? – Ма улыбнулась. – Еще не все успели распаковать. Недавно.

Интересно, из какого же места они переехали? Если первым делом, не успев распаковать вещи, она прилепила к полочке в ванной пистолет? Наверное, из такого же паршивого, как то, где жил Артем.

– Не нужно провожать, – твердо сказал он. – У нас нормально.

– Правда?

– Конечно, не охраняемый комплекс, – Артем пожал плечами. – Но у нас есть Грачевы. Не супергерои, конечно, но они крутые. Большая семья, несколько реальных бойцов. Они организовали дежурство, снайперскую вышку во дворе. Когда они дежурят, вывешивают специальный флажок. Значит, можно ходить безопасно. Я сейчас как раз успеваю на Тихий час – с восьми до девяти.

– Вау! – восхищенно сказал Жир… то есть, Женя, который слушал всю историю про Грачевых, открыв рот. Наверное, это все показалось ему продолжением фильма про капитана Америку и Железного Человека, который они с Артемом только что посмотрели.

– Здорово, – сказала Ма. – Это они у вас молодцы. Так редко бывает, к сожалению.

– Да, – согласился Артем и почувствовал гордость за свой двор. А еще подумал – наверное, Грачевы уже вернулись? Не могли же они надолго уехать и бросить все?

Желтого флажка не было, Артем увидел еще издалека. Блин, и нужно было выпендриваться – пусть бы Ма Жени проводила его со своим арсеналом. Поеживаясь от пронизывающего ветра, он осторожно ступил под арку первого дома.

И, конечно же, нарвался. Думал, сможет по-тихому отступить до тех пор, пока его заметят шестерки Патлатого, но не успел.

– Ба, какие люди, – глумливо протянул Меломан, скалясь щербатой улыбкой и разводя руки, в каждой из которых был пистолет. Любимой забавой Меломана было поймать какого-нибудь прохожего и, стреляя по ногам, заставить плясать под музыку. Сначала медленно, а потом все быстрее. Артему повезло – Меломан был самым безобидным из банды. Впрочем, судя по воплям и звону бутылок с детской площадки за деревьями, остальные тоже были неподалеку.

– Давай, пацанчик, подходи поближе, че-то я тебя плохо вижу, – Меломан лихо покрутил пистолет в правой руке.

Артем обреченно вздохнул и шагнул вперед. Деваться то было некуда.

– А ну стоять! – вдруг раздался сердитый вопль.

Артем вздрогнул. Меломан, кажется, тоже. По крайней мере, скалиться он перестал.

И тут вдруг бахнуло, пыхнуло и вжикнула пуля, прямо под ногами. Меломан подпрыгнул, как будто решил сам сплясать, не дожидаясь музыки.

А под свет фонаря, прихрамывая и кряхтя, выкатилась сгорбленная старушка в пуховом платке и штопанном сером пальтишке, с авоськой в одной руке и огромным «магнумом» в другой. Пистолетом она размахивала во все стороны так, что Меломан попятился, растерянно бормоча:

– Э-э, бабка, ты че?

– Бросили бабушку! – заголосила старушка неожиданно сильным и визгливым голосом, продолжая бодро размахивать «магнумом». – Сумки-то тяжелые таскать! Ни стыда, ни совести у молодежи! А ну подь сюда, внучек, я тебя, лоботрясину, жизни-то поучу!

– Это ты, что ли, внучек? – растерянно спросил Меломан у Артема, осторожно отступая в сторону от разошедшейся бабки.

– Нервы-то у бабушки не железные, – продолжала разоряться старушка, – пистолетик тяжелый, рука-то дрогнет, пульну куда, зашибу тебя, орясину, ненароком… Сумку бери, бестолочь, помоги бабушке!

– Давай, пацан, вишь, нервничает твоя бабуся, – встревоженно сказал Меломан и на цыпочках удалился в темноту вместе со своими пистолетами, игрушечными на фоне бабкиного «магнума».

Тяжелая авоська плюхнулась в руки обалдевшего Артема.

– Чего встал, шевелись, орясина. – Бабка ткнула его стволом в спину и быстро прошептала: – Дом двадцать, второй подъезд. Иди!

Веревочные ручки авоськи резали ладони, рукоять «магнума» торчала из кармана штопанного пальто, а сама бабка возилась у двери с ключами. Артем сперва заторможенно смотрел на нее, пытаясь сообразить, что это вообще было. То есть вот эта хромая хилая бабка только что под дулом пистолета заставила его нести драную авоську с мороженой курой и кефиром? Получалось совсем тухло. Кажется, весь этот день его достал. И Артем, сам еще не очень соображая, что делает, выдернул «магнум» из кармана бабкиного пальто и ткнул стволом в узкую старушечью спину.

– Что, приятно?! – завопил он. – Приятно, когда пистолетом в спину тыкают?

Бабка обернулась.

Вся злость Артема вдруг испарилась под ее задумчивым взглядом. «Вы меня разочаровали, Артемий».

– Никогда не направляйте на человека пистолет, юноша, если не готовы выстрелить, – сказала она совершенно другим, очень мягким и спокойным голосом.

Забрала «магнум» из ослабевших рук Артема, опустила обратно в карман и распахнула дверь.

– Прошу. Кофе у меня закончился, но вам, юноша, сейчас это и не нужно. Чай с мятой будет в самый раз. Проходите.

«Она ведь меня спасла, – подумал Артем, глядя в немного печальные, ясные и совсем молодые глаза. – Она меня спасла, а я… Это все этот дурацкий день, как он меня достал, я больше не могу…»

Он понял, что плачет, только тогда, когда его осторожно обняли чужие руки, а тихий голос прошептал на самое ухо, согревая теплым дыханием: «Все пройдет. Все будет хорошо». Так когда-то говорила мама, давным-давно. Артем всхлипнул и разрыдался еще сильнее, уткнувшись в жесткую шерстяную кофту, пахнущую земляничным мылом. А теплые руки гладили его по голове, как маленького, и мягкий шепот пытался убедить в невозможном: «Все пройдет. Все будет хорошо». Хотелось ему поверить, но Артем-то знал, что это вранье.

– Как все будет хорошо, если оно пройдет? – буркнул он, выворачиваясь из чужих рук и отворачиваясь, чтобы она не видела его лица.

– Очень хороший философский вопрос, – по голосу было понятно, что она улыбается. – Знаешь, чем хороши такие вопросы? На них не обязательно отвечать. Там, справа, ванная, помой руки перед чаем, пожалуйста.

И легкие шаги пошелестели вперед по коридору.

«Вот стыдобища-то, – думал Артем, яростно плеща в лицо холодной водой, – разревелся перед незнакомой…» Конечно, никакая она не бабка. И не такая уж и старая. Артем вспомнил, как она выпрямилась и повернулась, и свет упал на ее лицо. Красивая. Очень. По возрасту, наверное, старше матери. Но и теткой ее назвать как-то тухло… то есть, неправильно. Таких, наверное, надо называть по-другому. Может быть, дамой? Но дамы должны быть в бальных платьях, а эта – в штопанном пальто и старой кофте…

Ее звали Ольга Константиновна. Бывшая учительница музыки. До сих пор играет на фортепьяно и делает упражнения для гибкости рук. Заодно это помогает управляться с оружием. Особенно таким тяжелым, как «магнум». Зато он всегда производит впечатление, особенно на хулиганов.

– Давай еще налью чаю, – предложила она. – Нужно выждать какое-то время, может, они разойдутся.

– Это вряд ли, – вздохнул Артем.

– Можешь переночевать здесь. В гостиной есть диван.

– Спасибо, но мне надо домой. Мама волнуется.

Про папашу он говорить не стал. Еще не хватало.

– Ну тогда все-таки еще немного подождем на всякий случай. А потом ты пойдешь, а я тебя прикрою, – сказала Ольга Константиновна.

– Как это?

– Обыкновенно. Зрение у меня еще хорошее, я делаю упражнения, а с моего балкона отлично простреливается весь двор.

Уходить не хотелось. Было бы и правда клево остаться в этой большой гостиной, где уютно тикают большие напольные часы, блестит черным лакированным боком фортепьяно и вкусно пахнет чаем и апельсиновым вареньем.

Артем топтался в прихожей, долго завязывал шнурки на ботинках, поправлял шарф. Спросил:

– А вы не знаете, Грачевы надолго уехали? Они где-то тут живут?

– Навсегда, – чуть помедлив, ответила Ольга Константиновна.

– Как это? – Артем даже выронил рюкзак, и тот больно долбанул его по ноге.

– Купили квартиру в новом комплексе с круглосуточной охраной, знаешь, сейчас такие часто рекламируют. Это дорого, конечно, но кто может себе позволить… Да и кто не может… Люди влезают в долги, в ипотеку под жуткие проценты… Видишь ли, в таких обычных районах, как наш, ситуация становится все хуже.

– Почему? – тихо спросил Артем.

– Ну… Я не уверена, что нам с тобой стоит это обсуждать, – Ольга Константиновна извиняющее улыбнулась.

– Я не маленький, – буркнул Артем.

– Конечно, нет, – она опять улыбнулась. – Просто это нехорошие разговоры. Ты ведь знаешь, что бывает за критические высказывания в адрес существующей власти?

– Я никому не скажу!

– Знаю.

– Тогда… почему?

Голос Артема дрогнул. Сейчас она скажет: «Иди домой, мальчик, не задавай глупых вопросов».

Помедлив, Ольга Константиновна сказала:

– Когда-то, в далекие дикие времена, люди жили в пещерах, и у каждого была своя дубина и необходимость лично защищать семью, пещеру и прочее имущество. Но постепенно люди стали объединяться для таких целей. У кого-то хорошо получается драться, а у кого-то – печь хлеб или шить одежду. Воины стали защищать пекарей и портных, а те – делиться с ними хлебом и одеждой. Так стали появляться профессионалы. Мастера. И стало развиваться общество. Потому что если каждый будет вынужден защищать себя сам, выживут только те, кто умеет драться и убивать. Остальные погибнут. Не будет ни пекарей, ни портных, ни тем более – художников. Будет общество воинов, бандитов, убийц. Это, конечно, примитивный пример. В развитом обществе для защиты людей существует целая система – законодательство, полиция, суды, служба спасения, скорая помощь. И договор между гражданином и государством, который гарантирует гражданину безопасность. А наше государство разорвало этот договор. Сказало: вот вам оружие, защищайте себя сами. Вышвырнуло нас обратно, в пещерный век. Понимаешь?

– Мы теперь, что, вымрем? – неуверенно спросил Артем.

– Мы? – Ольга Константиновна усмехнулась, достала из кармана «магнум», повертела его в руках. – Мы научимся метко и быстро стрелять. И, вероятно, разучимся делать все остальное. Зато выживем. По крайней мере, некоторые из нас. Только между выживанием и жизнью, видишь ли, есть большая разница. Ну, иди, тебя ждут дома. Вот, кстати, возьми мой телефон. Соберешься завтра в школу – позвони.

– Зачем?

– Грачевы мне оставили ключи – поливать цветы. Выйду на их балкон, оттуда лучше обзор, прикрою тебя, пока ты идешь к остановке. Мне это совершенно не сложно, я все равно рано просыпаюсь.

Это было странно – идти по двору и знать, что тебя прикрывают. То есть, при Грачевых в Тихий час было тоже спокойно, когда на балконе был один стрелок, а на снайперской вышке – второй. Но сейчас Артем знал, что охраняют именно его. Будто теплая ладонь лежала на плече – иди спокойно, ничего не случится. Он даже немного замедлил шаг, чтобы подольше чувствовать ее прикосновение. У входа в подъезд обернулся, нашел взглядом маленькую фигурку на балконе пятого этажа – и помахал рукой. И увидел, как она махнула в ответ.

Мать, конечно, накинулась прямо с порога – где шлялся, да чего так поздно, я уже вся извелась, специально так меня подставляешь, да, знаешь, что с отцом мне одной не управиться…

Артем хмуро раздевался под ее причитания и думал: «Лучше бы я вообще не возвращался, и пусть они тут сами как хотят, надоело все». Потом спросил:

– В ванную его?

– Не надо. – Мать нахмурилась, сказала укоризненно: – Уснул он уже, пока ты шаландался. Давай просто в кровать переложим. Только смотри, осторожно, чтоб не проснулся.

Вдвоем они с трудом перевалили тяжелое тело отца с инвалидной коляски на кровать. Тот всхрапнул, заворчал – но не проснулся. От него сильно несло перегаром.

– Опять пить даешь? – спросил Артем, морщась и отворачивая лицо.

– А ты попробуй ему не дай, чего он просит, – буркнула мать, – сам с ним сиди в следующий раз, а я пойду пошаландаюсь где-нибудь за тебя.

– Ага. Еще в школу за меня сходи.

– Подерзи мне тут! – шепотом закричала она и подняла руку, чтобы его ударить, но Артем увернулся.

Ужинать он, конечно, не стал, сразу ушел к себе. Нужно было делать уроки, но было так тухло и тошно, что не хотелось даже шевелиться. Мелкий сопел на нижней кровати, свернувшись в клубочек, только вихрастая макушка торчала из-под одеяла.

«Никуда я от них не денусь, – тоскливо подумал Артем, – так это все и будет. Навсегда». И ему стало еще тошнее, хотя, казалось, куда бы…

Как только проснулся, сразу начал ломать голову: позвонить – не позвонить. С одной стороны бы – да, с другой – как-то неловко. Ольга Константиновна позвонила сама. Спросила:

– Не проспал? – голос у нее был веселый.

– Доброе утро, – ответил Артем, улыбаясь.

– Доброе, – согласилась она, – и солнечное сегодня.

Артем поднял голову и только сейчас заметил – и правда, солнечное.

– Когда собираешься? – спросила Ольга Константиновна. – Я уже на посту.

– На балконе? Там же холодно!

– Свеженько. Но у меня тут термос с кофе. И теплые вафли. Так что я устроилась с комфортом, не волнуйся и не торопись. Позвони, как будешь выходить, чтоб я тебя не пропустила.

– Ага.

Он, конечно, сразу заторопился. Вылетел так быстро, как только мог. Щурясь от солнца, посмотрел на балкон напротив, помахал рукой. Подумал – вот бы классно сейчас тоже там оказаться вместе с ней. Пить кофе из термоса, есть теплые вафли. Вздохнул и пошел к остановке, немного замедляя шаг. И правда – доброе утро. Просто суперское. Пусть бы оно вообще не заканчивалось.

Но все хорошее быстро заканчивается. Это такое тухлое правило жизни. Если чего паршиво – так оно тянется и тянется, а иногда и навсегда. А если хорошее – бац, и закончилось, иногда даже раньше, чем ты успеваешь понять, что оно вообще было.

Жирдяя, то есть Женю, лупили за школой всей кодлой Гусиныча. Малек стоял на стреме, то есть, на подстраховке, старательно целясь из пистолета в Женю, чтоб тот не дергался, а остальные по очереди пинали Женю, как огромный мягкий мяч. Артема они пока не видели, и нужно было, конечно, тоже притвориться, что он этого всего не видит – и потихоньку уйти. Но с ним случилось что-то странное. Он стоял и не мог двинуться с места. А внутри медленно закипала злость. За то, что эти уроды испоганили такое суперское утро. За то, что они вообще все поганят. Всю жизнь. Из-за таких, как они, нельзя спокойно пройти по собственному двору. И в школе нужно все время озираться и трястись. А в кино показывают какую-то лажу про супергероев, которых не бывает. И даже Грачевы свалили подальше от такой жизни, а кто не может свалить – тому что делать? Проходить мимо, когда пятеро с пистолетом лупят одного безобидного толстяка, который никого не трогал?

Злость поднималась изнутри, как пузырьки в стакане газировки, колючие и холодные, голова закружилась, а в горле стало щекотно. Захотелось заорать во весь голос и кого-то ударить. Артем, двигаясь как во сне, медленно и очень спокойно, шагнул к Мальку, схватил его за плечо, увидел его удивленные, широко распахнутые глаза. Вспомнил, что говорила Ольга Константиновна: «Не наводи оружие, если не готов из него выстрелить». «Я готов», – подумал он, спокойно и чуть удивленно. И аккуратно, одним движением вывернул пистолет из задрожавшей руки Малька. А потом заорал и выстрелил в воздух. Все замерли и посмотрели на него. Артем навел пистолет сперва на Гусиныча, а потом на того, кто слева, Димку Рыжего. И сказал:

– Перестреляю вас сейчас всех, уроды. По одному. Ясно?

Димка Рыжий открыл рот – но ничего не сказал, его лицо побледнело как-то разом и застыло – будто он уже словил пулю и умер. И теперь стоял тут как тупой зомбак из фильма про апокалипсис. Все почему-то молчали, только Женя тихо стонал, корчась на земле. А потом Гусиныч испуганно забормотал, непривычным заискивающим голосом:

– Ты чего, Тема, отдай пушку, все нормально…

Кажется, он впервые назвал Артема по имени. И, кажется, он тоже понял, что Артем готов выстрелить. Пять раз, по пуле на каждого. Потому что на таком расстоянии только дебил промахнется.

– Нормально будет, когда вы свалите отсюда. Все. Пошли, пока я не передумал!

И Артем медленно перевел ствол на Гусиныча, с интересом наблюдая, как меняется у того лицо.

– Двинули, парни, – сглотнув, приказал Гусиныч. Его голос дал петуха, и это чуток подпортило пафос отступления его могучей кодлы.

Артем, наконец, опустил пистолет, и только тогда у него затряслись руки. Он стоял и не мог двинуться с места, и даже пошевелиться, чтобы выкинуть этот дурацкий пистолет, а трясучка переползла на плечи, а потом – на спину, и он уже дрожал весь, как гриппозный или паралитик. Неизвестно, сколько он так бы тут проторчал, если бы не Женя. Наверное, так бы и стоял, трясясь, пока не пришел завуч, которому, конечно, уже настучал Гусиныч, или полиция, чтобы везти в колонию для несовершеннолетних за воровство и применение чужого оружия. Но Женя его окликнул:

– Тем, помоги встать, а?

И Артем опомнился. Сунул пистолет за пояс – хотел было сначала выкинуть, но потом подумал: а вдруг они вернутся? Или выжидают где-нибудь за углом? Уж лучше колония, чем снова оказаться безоружным перед ними. Пистолет был тяжелющий и холодный, как будто Артем не держал его только что в руках столько времени. Как будто он был живой, то есть, мертвый – такая жуткая нежить со своим разумом и волей, желанием убивать, временно притворившаяся опять просто куском железа. От его прикосновения у Артема опять поползли мурашки по телу.

Женя тяжело дышал и наваливался на Артема всем немалым весом.

– Худеть тебе надо, – пробурчал Артем, с трудом переставляя ноги.

– Я знаю, – виновато отозвался тот.

– В медпункт? – спросил Артем – просто так, потому что – а куда еще? Но, оказывается, Женя считал иначе.

– А можно к тебе? – вдруг спросил он.

– Чего? – изумился Артем и от удивления даже чуть не уронил Женю обратно на землю.

– Понимаешь, – пояснил тот, тяжело дыша, – они ведь сразу Ма позвонят. Нельзя, чтобы она узнала.

– Почему? Она вроде нормальная?

– Понимаешь… она не хотела, чтоб я в школу шел. Говорит, тут опасно. Понимаешь, я раньше дома учился. Там скучно.

– Блин, – пробурчал Артем, – типа тут весело?

– Мне нравится, – шумно вздохнул Женя. – Ну, почти все. Но если она узнает, то больше меня сюда не пустит. И вообще никуда. Она говорит – везде опасно. Буду только дома сидеть.

– Тухло, – подумав, согласился Артем.

– Они меня по лицу почти не били. По животу, по спине. Надо только форму постирать. Помыться. И она не заметит. Наверное.

– Ладно, – сказал Артем, – пошли.

Домой, конечно, было нельзя. Мать им там устроит веселую жизнь. С другой стороны, от школы тоже надо было убираться как можно быстрее. Поэтому пока они дотащились до лавочки в соседнем дворе. Что этот двор нормальный, Артем понял по детской площадке. Там в песочнице возились с куличиками две малявки. А еще одна девочка постарше качалась на качелях. Конечно, мамы сидели рядом, и наверняка у них в корзинках с вязаньем было припрятано по пистолету, но так это и хорошо. Скорее всего, еще кто-нибудь с винтовкой контролировал двор из окна или с балкона, как это обычно делают. Одним словом, двор был годный насчет пересидеть чуток в безопасности. Правда, мамы немного нервно покосились на Артема с повисшим на нем Женей – ну а как иначе? Заряженное оружие ведь могло оказаться у кого угодно, хоть у пятилетнего пацана, который, предположим, стырил его из бабушкиной сумки, а этот пацан мог оказаться или психом, или дураком. Поэтому главное было не делать резких движений, чтобы мамы слишком сильно не взволновались и не начали палить по незнакомцам превентивно, на всякий случай.

Артем набрал номер Ольги Константиновны. И вкратце объяснил ситуацию.

– Ждите там, – коротко сказала она. – Я за вами заеду.

– Да мы сами дойдем, – неуверенно возразил Артем.

– Ждите, – и она отключилась.

Машина была стремная – покоцанный «уазик» болотного цвета. А за рулем сидел дед – коротко стриженный, подтянутый и бодрый, на широком низком ремне у него висело два револьвера, как у ковбоя.

– Я подумала, возможно, понадобится еще помощь, – пояснила Ольга Константиновна. – Это Борис Семенович.

Старик коротко кивнул, окидывая быстрым цепким взглядом грязного горбящегося Женю и настороженного Артема. Помогая Жене забраться в машину, он, кажется, ничуть не напрягся.

На набережной Артем попросил тормознуть на минуту, выскочил и, оглядевшись, зашвырнул пистолет Гусиныча подальше в воду. Почему-то сразу стало легче дышать.

– Это правильно, – прокомментировал Борис Семеныч, коротко глянув на Артема, перед тем как тронуться с места.

Оказалось, что Борис Семеныч – врач. И что первым делом он осмотрит избитого Женю, а потом они решат, необходима ли больница или можно обойтись. И это не обсуждается.

– Желание не волновать маму, безусловно, похвально, молодые люди, но здоровье все-таки важнее. Поверьте нашему печальному опыту, – Ольга Константиновна неловко усмехнулась.

«Блин, – подумал Артем, – вот так свяжись со взрослыми». Но деваться уже было некуда.

Впрочем, все обошлось.

– Боец здоров, – объявил Борис Семеныч, – даже внешних повреждений практически не обнаружено. Ты, парень, часом, не симулянт? – хмыкнул он и легонько ткнул Женю в бок пальцем.

– Ой-ой, – подпрыгнул Женя.

– Да ладно, верю. Обезболивающей мазью три раза в день натирайся.

– Какой он тебе боец, Боря, – возмутилась Ольга Константиновна.

– Теперь мы все бойцы, Оленька, – Борис Семеныч вздохнул, вдруг поймал ее руку и поцеловал, – даже ты, к моему великому сожалению. А твоему утонченному образу это совершенно не идет.

– Боря! – Ольга Константиновна укоризненно покачала головой и вырвала у него ладонь. – Хорошо, что с тобой, Женечка, все в порядке. Я беспокоилась, потому что твоя одежда выглядит ужасно. Я поставила ее на стирку с замачиванием, придется подождать.

– Спасибо. Это Тема вовремя успел, – пробормотал Женя, – они только начали, ну… это…

– Я не успел, – хмуро сказал Артем. – Это потому, что у Гусиныча отец работает в полиции. Он знает, как бить, чтобы больно, но не оставлять следов.

Ольга Константиновна ахнула и побледнела.

– Боже мой, Женечка, – пролепетала она, – тебе, наверное, правда больно?

– Нормально, – смущенно буркнул он.

– Оленька, – голос Бориса Семеныча был ненатурально бодрым: – А нам бы чайку с таких волнений, а? Можно устроить?

– Конечно-конечно, – она улыбнулась дрожащей улыбкой и быстро ушла на кухню.

А Борис Семеныч железной хваткой схватил Артема за плечо и поволок в соседнюю комнату.

– Значит, говоришь, знает, как бить, и с наследником делится этой прекрасной наукой? Имя, фамилия?

Голос у него был отрывистым, металлическим, а глаза белые от гнева. Артем испугался.

– Мои? – пролепетал он.

– Да твои мне зачем, балбес, – хватка на его плече чуть ослабла, Борис Семеныч хмыкнул.

– У Гусиныча отец знаете кто, не нужно с ним связываться…

– Если понадобится дополнительный совет, с кем мне не нужно связываться, я к тебе непременно обращусь. Имя, фамилия?

«Да ладно, – подумал Артем – мне-то что? А вдруг и правда этот дед что-нибудь сможет сделать? Он такой вроде боевой. И сильный». Поэтому сказал – и фамилию, и имя.

– Ольге ничего не говори, – предупредил Борис Семеныч.

– Не буду, – пообещал Артем. И вовсе не потому, что испугался. А потому что сам не хотел ее зря волновать.

Борис Семеныч оказался суперским. Артем не знал, что он сделал с Гусинычем – или его папашей – и, честно говоря, опасался спрашивать, но теперь Гусиныч ходил в школе ниже травы. Химоза даже как-то ехидно поинтересовалась, не заболел ли он. Наверное, соскучилась по случайным взрывам на лабораторках. Даже про утопленный в реке пистолет Гусиныч не заикнулся, и вообще стал обходить Артема по широкой дуге. Вот уж чему можно было только порадоваться.

Женина Ма, похоже, ничего не заподозрила, и довольный Женька продолжал ходить в школу. А после уроков Артем часто заезжал к нему в гости – смотреть кино.

Один фильм оказался особенно суперский. Про Темную башню. И, понятно, про апокалипсис, спасение мира и все такое. Но на самом деле, он был про Стрелка. Артем хотел бы быть таким. Можно не бояться, ходить одному по любым улицам, дворам, городам – и совершенно в любое время. И еще защищать других людей от таких уродов, как Гусиныч и Патлатый. Делать мир лучше. Возвращать его из пещерного века обратно, в цивилизацию. Как говорила Ольга Константиновна. Артем даже пожалел, что утопил тот пистолет в реке. Может, надо было, наоборот, тренироваться, чтобы стать таким Стрелком?

– А я знал, что тебе понравится, – заявил Женька, который, оказалось, уже этот фильм видел. – Я когда тебя увидел, когда ты в этих козлов стрелять собрался, у тебя знаешь какое лицо было? Как у этого Стрелка. Отчаянное и спокойное. И даже немного страшное.

– Я думал, что я их убью. Взаправду, – признался Артем. И добавил неохотно: – Мне потом сон снился. Что я их тогда убил.

Он сглотнул. Во рту стало противно, как-то тухло, когда он опять вспомнил тот сон. И Артем подумал, что, наверное, не хочет быть Стрелком. Что это в кино суперски, а на самом деле – тухло.

Женька, наверное, что-то такое почувствовал и не стал дальше расспрашивать.

Они немного помолчали, а потом Женька сказал:

– А литераторша правда в потолок палит, когда ее доводят!

– У вас, что, палила? – удивился Артем. – Вообще это всего пару раз было.

– Не, я просто в потолке дырки от пуль видел, – хмыкнул Женька. – Аккурат над портретом Льва Николаича. Толстого, в смысле.

– Там еще над Чеховым были, но их уже замазали, – усмехнулся Артем.

– Слушай, а как это вообще? Ну, так же нельзя. Почему ее вообще за такое не уволили?

– Да ладно, – Артем пожал плечами, – она ж никого не пристрелила. И Лев Николаич тоже не пострадал. Как живой висит. И потом, кого вместо нее, если увольнять? У учителей в школе тухлая работа, желающих мало.

– Да ну?

– А чего хорошего? – Артем помолчал и вдруг сказал то, чего не собирался. Чего раньше почти никому не рассказывал: – У меня отец учителем географии работал. Два придурка в его классе пистолеты притащили, дуэль устроили. Он их пока разнимал… ему случайной пулей в позвоночник прилетело. Парализовало ниже пояса. Пять лет уже в инвалидной коляске.

– Блин, – ошарашенно сказал Женька. – Извини, Тем, я…

– Да за что, при чем тут ты… – Артем пожал плечами и отвернулся, чтобы Женька не увидел его слез. Вот еще, не хватало хныкать. Просто вдруг вспомнилось, что раньше отец совсем другой был. Веселый и добрый. И мать была другая. А Мелкий их такими и не видел никогда. Так их и запомнит, своих родителей – грязного, мрачного алкаша-инвалида и измотанную злую тетку.

– Тухло знаешь что? – сказал Артем, чтобы как-то отвлечься от этой темы. – Что у нас теперь нет никакого Тихого часа.

И он рассказал Женьке про Грачевых, и про Ольгу Константиновну, и про Патлатого.

– А вот это как раз мы можем исправить! – вдруг оживился Женька.

– Мысль прекрасна, молодые люди, – скептически сказала Ольга Константиновна, – Но как же, по-вашему, мы с вами втроем это сделаем? При том, что лицензия только у меня, и оружие тоже?

– Почему втроем? – не согласился Женька. – Смотрите, сколько тут у вас домов. Наверное, всем бы было классно, если бы опять этот Тихий час и можно спокойно везде ходить? Надо пройти по квартирам, поспрашивать, наберем команду, установим график дежурств…

– Хм, – Ольга Константиновна задумалась, – в целом ты прав. Вот что, я поговорю с Борей, мы походим с ним, поспрашиваем.

– А мы?

– А вы пообещайте, пожалуйста, что сами никуда. Это, в конце концов, опасно. Я по нашей лестнице опасаюсь ходить, при том, что знаю, чего ждать от соседей, а по чужим подъездам…

Результат опроса общественности получился тухлый.

– Что, вообще никого? – разочарованно спросил Женька.

– Ну, почему, – усмехнулся Борис Семеныч, – вот например, студент в доме напротив. Только у него сейчас сдача хвостов, у лоботряса, а потом диплом. А где-то через полгодика он готов…

– Еще Лидочка из соседнего подъезда. Хорошая девочка, – улыбнулась Ольга Константиновна, – она очень хотела…

– Ваша ровесница, – добавил Борис Семеныч, – родителей удачно дома не было. А то никто бы не открыл. Вообще, как правило, никто даже к дверям не подходил, когда мы звонили. Сидят по своим пещерам, каждый сам за себя, боятся высунуть нос наружу. Пещерный век, верно ты говоришь, Оленька.

– Тухло, – сказал Артем.

– Не то слово, – согласился Борис Семеныч. – Женя, тебя домой-то подвезти? Я пойду уже.

– Стойте, – взволнованно сказал Женька, – так а мы что же?

– Что? – спросил Борис Семеныч.

– Ну, мы же есть. Нас четверо. Две точки – вышка и балкон. И пара часов утром и вечером. Хотя бы. Разве мы не сможем? Ведь мы же хотим, чтобы этот пещерный век закончился и началось уже что-то хорошее…

– Женечка, все это здорово, но… – голос у Ольги Константиновны был немного смущенный, – не хотелось бы начинать разговор про возраст… У вас с Темой ни лицензий, ни оружия, и потом – вам надо ходить в школу…

– В том-то и дело, – перебил ее Женька. – Артему надо ходить в школу. А потом возвращаться домой. И не бояться, что его пристрелит в собственном дворе какой-нибудь придурок. И этой вашей Лидочке из соседнего подъезда тоже надо ходить в школу…

– Да ладно, Оленька, – вдруг сказал Борис Семеныч, – что мы все вместе, правда, не сможем организовать пару спокойных часов? У меня лично полно свободного времени и к тому же валяется без дела отличная снайперская винтовка.

– Да вы сговорились, – растерянно улыбнулась Ольга Константиновна, но по ее лицу было видно, что она тоже уже согласна.

Винтовка у Бориса Семеныча оказалась суперская. И главное, он согласился поучить Артема из нее стрелять. А Артем рассказал ему про Стрелка. Борис Семеныч сказал, что правила стрелков, где «я целюсь не рукой, а глазами; я стреляю не рукой, а разумом» – вполне годные. Потому что перед выстрелом нужно обязательно успокоиться и выровнять дыхание. Но сперва Артем учился наработке устойчивости и равновесия, тренировался держать винтовку в разных позициях для стрельбы. Времени для уроков было достаточно, пока они вместе с Борисом Семенычем дежурили на снайперской вышке. Ключи от нее Грачевы тоже оставили Ольге Константиновне. На всякий случай.

Мелкий очень обрадовался, когда на балконе Грачевых появился желтый флажок.

– Зомби ай-пока-пока, – сказал он. – Да?

– Ага, – согласился Артем. Он хотел похвастаться, что сам поднимал этот флажок, а потом они вместе с Ольгой Константиновной дежурили на балконе, попивая между делом кофе с вафлями – и это было суперски. Но потом подумал – да ладно, как-то тухло хвалиться перед Мелким. Да и вдруг он чего сболтнет матери.

В общем, жизнь наладилась. И пещерный век закончился, по крайней мере, на пару часов утром и вечером. И в школе, после того, как Гусиныч присмирел, стало не то чтобы совсем суперски, но нормально. У Артема даже как-то незаметно стали улучшаться оценки, он даже не понял, с чего. Может, потому что он перестал дергаться на уроках, а просто теперь их слушал и спокойно записывал?

И Артем так привык к тому, что все теперь хорошо, что совсем забыл главное тухлое правило жизни. Что все хорошее заканчивается. Рано или поздно.

Ольга Константиновна позвонила прямо в школу. Сказала, Бориса Семеныча увезли в больницу. И что Тихий час отменяется, пусть они с Женей сразу едут по домам.

Оказалось, что у Бориса Семеныча инфаркт. И он в реанимации, в тяжелом состоянии. Туда не пускают. Надо просто ждать. Но прогноз неутешительный.

Потом они вместе пили чай. На этот раз без вафель и варенья. Ольга Константиновна забыла, а Артем с Женькой не стали ей напоминать.

– И что, все теперь? – глухо спросил Женька.

Ольга Константиновна не ответила. А Женька сказал:

– Он бы не хотел, чтобы все так закончилось. Он бы хотел, чтобы мы продолжали.

– Что ты понимаешь, – беспомощно и одновременно зло ответила Ольга Константиновна.

«Лучше бы она заплакала», – вдруг подумал Артем. У него мурашки бегали по спине от ее отсутствующего взгляда и белого напряженного лица.

Винтовку Артем забрал к себе домой. На всякий случай. Почему-то ему показалось, что Борис Семенович был бы не против.

На следующий день Женька зашел к Артему. Они думали, как идти к Ольге Константиновне – сразу или сначала позвонить? И не успели.

– Блин, – растерянно сказал Женька. – Откуда она взяла мегафон?

Как будто это имело какое-то значение. Мегафон оказался хороший, слышно было отлично даже с закрытыми окнами.

– Надо ее остановить, – неуверенно сказал Артем.

– Как? – спросил Женька. – И зачем? Пусть слушают. Она все верно говорит. Про пещерный век, и что они все как дикари. И только сами за себя. Слышь? А это про нас. Ну, что во всем квартале нашлось только четыре цивилизованных человека – два старика и два ребенка… чего это мы ребенки? …и что остальные трусы и эгоисты.

А потом Ольга Константиновна сказала про государство. Что оно давно перестало выполнять свои функции. И больше не защищает своих граждан. Ему на них наплевать. Оно теперь защищает себя от граждан. А граждане пусть сами, как хотят. Пусть сами отстреливаются от бандитов, грабителей, убийц и разных опасных уродов. Пусть живут в страхе. Тогда у них не останется времени и сил подумать, нужно ли им вообще такое государство.

– Блин, – сказал Женька. Теперь даже он понял, что все плохо. Потом неуверенно добавил: – Да, ладно, чего будет-то? Полиция вроде даже на перестрелки сейчас не выезжает.

– Ольга Константиновна про это как раз и сказала. Насчет того, чего сейчас они делают и чего не делают, – вздохнул Артем. – Ладно, может, и правда обойдется. Что уж теперь…

Она позвонила на рассвете, в самое сонное время. Артем даже сперва не понял, о чем она говорит.

Ключи под ковриком. Поливать цветы. У Грачевых тоже, если не сложно.

Потом он опомнился. Заорал в трубку:

– Ольга Константиновна, что случилось?!

А она сказала только:

– Прости меня, Темочка.

И отключилась.

Артем метнулся к окну.

Потом растолкал Мелкого. Пока тот мычал спросонья и тер глаза, распаковал винтовку.

– Вау! – восторженно сказал Мелкий, уставившись на оружие.

– Дверь закрой, – велел ему Артем. – И не пускай мать, понял?

– Это чего, опять зомби? – понимающе предположил Мелкий.

– Они, – согласился Артем и рванул на балкон.

– Ва-ау, – завистливо протянул Мелкий, провожая его взглядом, и послушно потащился закрывать дверь.

Ольгу Константиновну как раз выводили из подъезда.

Артем уложил винтовку на перила. Сердце колотилось, руки подрагивали. Он прикрыл глаза, поводил немного стволом в разные стороны, ловя равновесие и успокаивая дыхание, как учил Борис Семенович. И вдруг вспомнил, как пахла земляничным мылом жесткая кофта, теплые руки гладили по голове, а голос шептал успокаивающе: «Все пройдет. Все будет хорошо». «Так и будет», – ответил он ей теперь. И когда открыл глаза, уже был совершенно спокоен.

«Я убиваю не оружием, я убиваю сердцем», – сказал он и поймал в прицел первую цель.

 

Сергей Чекмаев

«Все позволено»

Андрей Романович гневался так, что в первые минуты планерки Женя даже опасался, как бы шеф не сорвался. Лицо его покраснело, пальцы левой руки вцепились в какую-то очередную канцелярскую погремушку – подарок от партнеров на стол руководителю. Подставка для ручек, которыми давно уже никто не пользуется. Правая ладонь регулярно пыталась ослабить галстук, но справиться с новомодным самозатягивающимся узлом – не так и просто. Андрей Романович терзал его как подушку для релакса, бросал дело на полпути и опускал пухлую ручищу на матовую поверхность стола.

Аккуратно опускал, а ведь явно хотел вмазать со всей дури.

– …Показатели работы отдела в целом удовлетворительные. Очень вам за это благодарен. Но если мы собираемся сохранить наше конкурентное преимущество – этого недостаточно. Рынок сейчас крайне неустойчив, пока мейджоров лихорадит, мы можем расширить свое участие. Для чего нужна, извините за прямоту, творческая, креативная работа, а не простое выполнение профессиональных обязанностей!

Тут он все-таки не выдержал и рванул галстук так, что затрещала ткань. Женя на всякий случай повел плечами – и тяжесть под мышкой сразу отозвалась: я здесь. Уф, не забыл!

– …Поэтому я очень сильно НАДЕЮСЬ, – последнее слово шеф выделил голосом, – что вы все приложите максимум усилий. Руководителей групп прошу обеспечить необходимый контроль. Только не нужно забрасывать меня отчетами! Пожалуйста, старайтесь работать сами. Мне нужны не показатели, а результаты!

Он очень старался сохранять вежливость. Матерый руководящий волк, не придерешься.

Никто ведь не забыл прихватить в переговорную защитника. Мужчины прятали под пиджаками, а девушки и дамы традиционно – в сумочках. Даже бухгалтер, жухлая мегера Вострякова, притащила старомодный клатч и демонстративно бухнула его на стол перед собой.

Но Романыч ни разу не сбился. Извинялся где нужно, тщательно подбирал слова.

Формально – повода нет.

А то вот был случай, недавно по всем новостным лентам гремело: чиновник один в Алтайском крае вызвал подчиненных на ковер и – давай распекать. Как привык, с крикам, с матом. То ли в анабиозе пролежал последний год, то ли посчитал, что в их медвежий угол новомодные столичные штучки еще не добрались.

Ну и получил… в упор. Сразу от трех подчиненных.

Был бы один, может, еще и оклемался бы. Но два попадания из трех оказались смертельными. Как в протоколах пишут: «несовместимые с жизнью».

Конечно, в последнее время таких сообщений стало сильно поменьше, вот СМИ и раструбили на всю страну. Народ попривык к новым реалиям, научился следить за словами и контролировать эмоции.

Ведь виновного, конечно, за превышение посадят или за неоправданную агрессию, да только тебе уже все равно будет. Мертвому-то.

В магазине, на заправке… даже в транспорте – все такими вежливыми стали, ужас. «Пожалуйста, подвиньтесь, мне надо выйти!», «Будьте добры уступить место, я занимал». Только что «сударями» и «сударынями» друг друга не зовут. Вообще никак не зовут. Потому что «гражданин!» или там «мужчина!» – могут посчитать за оскорбление. А «женщина» – вообще беда. Домогательство со всеми вытекающими.

Так что шеф у нас молодец, держит планку. Видно, что кипит, как забытый на плите чайник, но ни одного повода не дает.

Совещание бодро докатилось до финала, и к концу щеки и шея Андрея Романовича все больше напоминали свекольный салат.

«Как бы его удар не хватил, – мельком подумал Женя. – Поднимет еще статистику инсультов в районе».

– …Постарайтесь действовать именно в таком ключе. Вопросы есть? Очень хорошо. Тогда предлагаю всем вернуться к работе. Спасибо за ваше внимание.

В комнате как будто разом посветлело: тучи прошли стороной, ураган миновал, можно уходить. Скрипнули ножки нескольких стульев, Женя дернулся на звук и почти сразу заметил, что так отреагировал не он один. Вадик из дизайнерского отдела даже специально оттолкнулся от стола, чтобы проскрипеть в отместку, вымещая раздражение. Кто-то походя пнул стул, добавляя в комнату суеты и шума.

– Евгений, я вас прошу – останьтесь, пожалуйста.

Упс. Почему шеф назвал именно его? Прямо как Мюллер в старом фильме: «…А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

Женя беспомощно оглянулся по сторонам, но коллеги, опустив головы, быстро разбегались из переговорной. Не дай бог встретиться взглядом. Там ведь не только торжество, сочувствие и мимолетная радость, что выбрали не тебя. А вдруг этот невротик разглядит издевку? Уничижение?

– Мне тут прислали отчет… – шеф потянул со стола планшет и резко провел пальцем по экрану. Показалось, что бедный гаджет даже крякнул. Часто, наверное, приходится матрицу менять…

– Слушаю вас, Андрей Романович.

– Вот, полюбуйтесь. Если верить отчетам, которые ежедневно пересылает наш системный администратор, вы, Евгений, больше всех сидите на посторонних сайтах.

«Черт! Сдал Антоха, сволочь!»

– Обычно сотрудники тратят 10–15 % времени, и мы закрываем на это глаза, потому что на рабочем месте людям иногда нужен расслабляющий контент. Но, извините, Евгений… двадцать девять процентов – это двадцать девять процентов! Практически треть всего времени в офисе вы тратите на развлечения!

Больше всего на свете Женя боялся, что вместе с процентами в докладной указаны и названия сайтов. Тогда – все.

– Андрей Романович, я…

– Сами знаете, времена сейчас непростые, нашей компании приходится сокращать расходы. Поэтому мне будет тяжело сохранить вас в списке сотрудников при следующей оптимизации штата. Если вы, конечно, немедленно не возьметесь за исправление ситуации. Поймите, Евгений… вы отличный работник, очень ценный, и принесли немало пользы фирме, но былые заслуги не оправдывают вольностей на рабочем месте. Согласны со мной?

Шеф только что пригрозил Жене увольнением. Но сделал это так тонко, что не подкопаешься. И ведь не уволил, а только намекнул, собака. Само собой, уведомление на почту придет. Выгонять лично, пригласив в кабинет на последнюю беседу – дураков нет.

– Совершенно согласен. Но… В свое оправдание могу сказать, что занимался повышением квалификации. Очень нестандартная задача попалась, и я… и мне пришлось…

Ловушка поставлена по всем правилам. Если в докладной есть список сайтов, шеф сейчас немедленно вляпается. И можно будет обвинить компанию в нарушении личного пространства. Когда уволят, конечно, через поверенного юриста.

А если – нет, то и взятки гладки. А с Антохой он еще поговорит.

– Да? И все же я хотел вас попросить не расходовать понапрасну рабочее время. От этого зависит и место нашей компании на рынке, и ваше – в штате. Будьте добры, помните об этом. Переаттестация совсем скоро. Больше я вас не задерживаю.

Женя выскочил из переговорной с такой скоростью, словно ему дали хорошего пинка.

Макс, аналитик, что сидел в коворкинге ближе всего к дверям совещательной комнаты, как раз наливал себе кофе. Он вздрогнул, плеснул мимо чашки и что-то прорычал вполголоса. Выругался, наверное.

– Антон где?! – громко спросил Женя, ни к кому конкретно не обращаясь. Тоже хотел зарычать, но сдержался.

– Не кричите, Евгений, – с достоинством сказала Милана. Краем глаза он заметил, что в верхнем ящике стола у нее лежит расстегнутая сумочка. – Что случилось?

– Извини… те. Он мне очень срочно нужен.

– Да уехал он. Утром заскочил к шефу, они о чем-то поговорили, и он сразу уехал.

Разумеется. Сбежал, с-с… собака. Как почуял, что жареным пахнет, сразу слинял с горизонта.

Ежу ведь понятно, почему Антоха настучал шефу: вывалил ему все данные – специально, небось, копил, сволочь! Если его, Женю, уволят, то кому достанется вакантное место IT-директора? Конечно, Антохе, нынешнему сисадмину. И главное, как умело подготовил ситуацию! Еще уговаривал, гаденыш патлатый! Мол, не ставь анонимайзер, все равно статистика ко мне стекается, я ее так похороню, что и комар носу не подточит! Все просчитал, подгадал момент, когда шеф на взводе – и слинял по результатам.

В том состоянии, в котором Женя вылетел в коворкинг минуту назад, Антон мог и схлопотать. Заслуженно, кстати. Неизвестно еще потом, что Комиссия бы присудила. Если не насмерть – могут и оправдать. Состояние аффекта и все такое.

К концу дня Женя немного остыл. Рычать на сослуживцев диким медведем – чревато, мало ли что ляпнешь в сердцах. Поэтому он несколько раз выходил в комнату отдыха персонала, хватал первую попавшуюся релакс-подушку и терзал ее, словно тузик грелку. Раньше, говорят, отлично помогало салфетки на полосы рвать или испорченные документы. По типу шредера. Но прогресс на месте не стоит, с подушкой пар выпускать гораздо легче. Экологичнее. И убирать потом несложно – она заряжена статикой, ошметки за пять секунд в ком скатываются.

Он первым выскочил из офиса, отметил рабочую карточку в контрольном автомате и, поразмыслив, вызвал беспилотку. В таком состоянии спускаться в метро неразумно, можно наткнуться на такого же, кипящего гневом. После работы все дерганые. Слово за слово – и опа! – очередной эпизод неоправданной агрессии.

И болтовню таксистов слушать не очень хочется. Их специально тренируют на снижение агрессии пассажиров. Почувствует твое состояние и начнет сеанс проводить. Непрошеный. Зачем он такой нужен, если профессионалы есть?

К психотерапевту Женя записался больше двух месяцев назад. Тогдашняя девушка Оксана посоветовала. Он сначала в штыки принял, наорал на нее, когда в постели лежали:

– Ты что, психом меня считаешь?!

Защитники вместе с одеждой где-то на полу валялись, так что Женя чувствовал себя в безопасности. Потому и позволил себе лишнее. Оксана тоже в долгу не осталась, она работала в онлайн-центре курьерской службы и собирала на себя немало негатива обиженных клиентов.

Поговорили, в общем. Женя собирался на работу, пока она сверлила его взглядом, и старался не поворачиваться спиной. А когда вернулся – понял, что Оксана ушла.

Совсем ушла.

Не слишком он и жалел, если уж по чесноку. Отношения в наше время вообще короткие, пока первое очарование не прошло. Потом начинаешь видеть в новой подруге тонну негатива и мучительно сдерживаешься, лишь бы не резануть правду-матку. Обидится еще, а защитником по статистике 97 % женщин владеет. Против 83 % мужиков. В общем, лучше расстаться.

К психотерапевту он действительно записался в тот же день. Через сеть, разумеется, анонимно – центров паллиативной психологической помощи за прошедший год открыли столько, сколько раньше секс-шопов не было. На каждом виртуальном углу.

В первые несколько дней прошел основные тесты, которые, в общем, не выявили ничего, кроме повышенной раздражительности. Стандартное заключение, полстраны в таком состоянии: если агрессию давить в себе, даже вербальную, самая стойкая психика пойдет вразнос. Потому и методы лечения предложили самые обыденные: аудиотерапия, релакс-зона, массаж.

На расслабляющий массаж Женя честно сходил пару раз, надеялся поговорить с мастером хотя бы час, пожаловаться на жизнь, шефа, бесконечную рабочую нервотрепку. Но нарвался на автомат, и только потом понял, что бесконечный поток раздраженных клиентов ни один мастер не выдержит. Стрельнет в пояснице или сведет мышцу – попробуй тут сдержись. Слово за слово… и до защитников недолго. В парикмахерских вон тоже теперь одни машины, только в самых дорогущих салонах еще живые люди остались. Но там требуют сдавать стволы в оружейку.

Запись живой природы тоже не помогла. По инструкции надо было сначала расслабиться, выкинуть из головы все лишнее, и только потом ставить в плеер смартфона шум водопадов и шелест листвы. Но Женя пришел домой взвинченный до трясучки – клиенты как раз прислали докладную с рекламациями. Весь день ему дико хотелось на кого-нибудь наорать, и поэтому он вернулся совершенно озверевший. Хлопнул стакан неразбавленного и прямо в прихожей обессиленно сполз по стене. Стащил ботинки, яростоно швырнул их в стену и… нашел в плейлисте рекомендованную аудиотерапию.

Пока шумели деревья и потрескивал костер – было ничего, но тут в успокаивающие звуки диссонансом вперлась какая-то птаха. Чирикала, щебетала, в общем, совершенно нетерпимо разорялась почти минуту. Женя скрипел зубами, пока снова не зашелестел лес. Спокойно и тихо. Начало отпускать. Он даже подумал: а не стоит ли написать примирительное письмо Оксане. Скинул на пол пиджак и потянулся за планшетом.

Но наглая тварь чирикнула снова. И еще раз.

Женя выдрал из-за пояса смартфон, бросил под ноги и в ярости растоптал до мелких пластиковых осколков.

Больше он на «живую природу» не велся. Предпочитал обычные релаксанты, хотя врачи и предупреждали, что сила воздействия быстро начнет снижаться. Так и случилось. В начале лечения у него уходило максимум две пачки в неделю, а с недавних пор – уже почти целая пачка в день.

Сегодня, после Антоновой подставы, Женя выпил стразу три таблетки, суточную норму. В беспилотке несколько раз набирал номер подчиненного, но тот, разумеется, и не думал отвечать. А текстовые сообщения в такой ситуации лучше не оставлять. Неизвестно до чего дойдет выяснение, у Антохи ведь тоже левое плечо всегда чуть выше правого. Мало ли, вдруг Комиссия потом и посчитает угрозой и уликой. Это в разговоре всегда можно задний ход дать, скрасить впечатление. Извиниться, в конце концов.

Наверное, лучше сейчас вообще не общаться. Гнев уже перестал душить, но в сердцах можно и ляпнуть. Пусть не в личном разговоре, но если уж человек от твоих слов обидится… долго помнить будет. До личной встречи с защитником под мышкой.

Женя раздраженно пнул дверь, прямо в верхней одежде повалился на диван и включил планшет.

Сегодня как раз должна прийти очередная рекомендация из психоцентра. На работе он смотреть поостерегся, после утренней выволочки от шефа. Знал бы Андрей Романович, где именно проводит IT-директор фирмы все объявленные 29 %! Не на порносайтах и шок-контенте, отнюдь.

Хотя уволили бы вдвое быстрее. Кому нужен спец на начальственной должности с длинным списком консультаций у психотерапевта? Которые так и не смогли ему помочь…

В папке входящих висело сразу пять сообщений от центра паллиативной психопомощи. Женя пробежал заголовки и едва не зарычал. Только намертво въевшаяся в подкорку привычка сдерживать эмоции остановила.

«Диагностировано серьезное расстройство эмоционального баланса. Раздражительность, пассивная агрессия. Крайне нервозное поведение».

Понятно, что за таким заключением последует: открывать последнее письмо Жене категорически не хотелось. Ну, так и есть – приглашение для личной консультации. Часы приема, место, предварительная запись. «Сообщите, пожалуйста, если не сможете посетить специалиста в указанное время».

Личный визит – это уже не шутки. Он навсегда попадет в медицинскую карту, и все, кому надо, получат доступ к компрометирующей информации. Мол, обращался за паллиативной помощью, проблему решить не удалось, приглашен на личный прием.

Права, выходит, стерва Оксанка. Он, Женя – законченный псих.

А как иначе, если каждый день с улицы приходишь и словно достаешь себя из сверхпрочного, непроницаемого скафандра вежливости и обходительности. Раньше можно было хотя бы поорать в коллективе, выместить настроение на некстати подвернувшемся стажере, всласть поругаться с соседом, на повышенных тонах обсудить отношения с девушкой. А теперь – молчок. Рот на замок, улыбку до ушей нацепил и включил режим бесконечных извинений по поводу и без.

Защитник-то – вот он, в кобуре скрытого ношения или в сумочке. И достать его – секундное дело.

Отсюда и подавленная агрессия, нервозное поведение и прочие умные психологические слова.

Телефон тренькнул через несколько часов, Женя нервно дернулся и хотел было сбросить вызов. Все, кто мог позвонить, давно уже сидели в блокирующем списке, а значит, номер незнакомый. Что может сулить незнакомый номер тревожным вечером после тяжелого рабочего дня? Только какую-нибудь неприятность.

Но все же подошел. И пожалел практически сразу – узнаваемый механический голос сразу же показал, что придется говорить с роботом. Спам, небось, тьфу…

– Уважаемый Евгений Ильич, вас беспокоят из центра психокоррекции «Равновесие». Напоминаем, что завтра вы записаны на прием для личной консультации у специалиста психологической разгрузки. Ждем вас к 14.00 в кабинете номер 42. Пожалуйста, не пытайтесь разузнать фамилию вашего лечащего врача. Все консультации проводятся удаленно, в анонимном режиме. Доктор будет говорить с вами по внутренней связи…

Ну, разумеется, какой дурак согласится остаться с неуравновешенным пациентом в одной комнате? Ты ему скажешь что-нибудь про детские комплексы и сублимацию, а он не так поймет и полезет отношения выяснять.

Комната психологической разгрузки должна была, наверное, расслаблять и готовить к непринужденной беседе, но вместо этого Женя почувствовал, как привычно нарастает раздражение.

Какого хрена! Зачем эти дурацкие цветные пятна, округлые стены без углов – они что, действительно, его за безумного отморозка держат? Скрытые источники с мягким, рассеянным светом и легкий перебор струн на грани слышимости будили в душе какие-то первобытные инстинкты. Коров на бойне тоже, говорят, релакс-музыкой и мирными запахами успокаивают.

Женя потянул вниз молнию куртки и заодно незаметно дотронулся костяшками пальцев до подмышечный кобуры. Защитник ткнулся в руку, как слепой щенок: мол, здесь я. Только позови.

– Проходите, Евгений Ильич, садитесь. Нам с вами предстоит серьезный и доверительный разговор, поэтому я прошу вас полностью расслабиться. Что вам требуется для разгрузки? Может быть, зеленый чай? Теплое молоко? Лавандовый взвар с корицей?

«Только еще не хватало, – подумал Женя. – И так, небось, счет заоблачный пришлете!»

Но вслух сказал спокойно:

– Вы очень любезны, но нет, спасибо. Мне легче крутить что-то в руках, когда говорю. Вы не возражаете?

Вежливость, вежливость и еще раз вежливость! Черт бы ее побрал!

– Мы действуем по проверенной методике, Евгений Ильич, пусть она и кажется некоторым устаревшей. Позвольте, я расскажу вам, как все будет происходить. Для успешного лечения необходимы ваши полное доверие и желание сотрудничать.

– Конечно, я понимаю. Рассказывайте, слушаю вас максимально внимательно.

– Опыт работы с пациентами в состоянии острой психологической нестабильности показал, что многие уклоняются от прямых вопросов, стараются скрыть свои переживания. Я уже не раз видел, как люди в этой комнате замыкались в себе и наотрез отказывались говорить с лечащим врачом. Поэтому мы решили вернуться к основам психотерапии, хорошо проверенной годами практике. Если вы согласны, я погружу вас в легкий гипнотический сон и задам большую часть вопросов о вашем состоянии в момент, когда сознание будет максимально открыто. Таким образом, мы сможем получить максимально честные ответы и – на их основе – рекомендовать вам наиболее подходящее лечение. Что скажете? Готовы к гипнозу?

Женя сглотнул слюну. На секунду ему стало так страшно, что по спине скатилась капля обжигающе холодного пота. Это как же… он сейчас будет лежать вот тут, на модерновой кушетке с неудобным подголовником, и как на духу изложит невидимому голосу всю правду про себя?

– Не беспокойтесь, Евгений Ильич, запись беседы не ведется. Ваши секреты останутся исключительно личной тайной, за это центр «Равновесие» ручается своей репутацией.

– Хорошо, – он почувствовал, как предательски засипел голос, сглотнул и облизнул губы, – я согласен.

Из дверей центра Женя вышел в легком недоумении. Безымянный доктор с обволакивающим голосом профессионального вербовщика сказал, что случай сложный, но поправимый. Попросил спуститься в кабинет 21, где миловидная девушка-оператор выдала Жене бланк с направлением.

Там стояло всего два слова: «Все позволено» и адрес.

Девушка стрельнула в него глазами из-под кокетливых узеньких очков, но ничего не сказала. Уж здесь-то, в психоцентре, сотрудники следят за своей речью втрое против обычного.

Поэтому Женя не рискнул с ней знакомиться, кто его знает, а вдруг посчитает за харрасмент? Вызвал такси прямо к дверям «Равновесия» и вбил адрес из записки.

Водитель всю дорогу молчал, как будто вместо нормальной машины Женя вызвал беспилотку.

Но когда он уже выходил из такси, расплатившись корпоративной картой, крепкий парень за рулем вдруг глянул через плечо, широко улыбнулся и коротко сказал:

– Завидую.

Над входом переливались неоном все те же два слова: «Все позволено». Женя хмыкнул, решительно толкнул дверь и…

Сразу же уперся в бронированную амбразуру оружейки. Бритый налысо охранник смерил взглядом нового посетителя и сразу протянул ладонь:

– Добрый вечер! Будьте добры, ваше направление.

Женя показал бланк, секьюрити без единой эмоции поставил на нем какой-то штампик.

– Пожалуйста, сдайте оружие.

Вот тут стало по-настоящему неуютно. Без защитника, такого надежного и безотказного, который в любой ситуации позволит сохранить достоинство, Женя чувствовал себя голым и уязвимым.

Охранник, видимо, не в первый раз сталкивался с такой реакцией. Он одобряюще улыбнулся и показал большим пальцем себе за спину.

Только сейчас Женя заметил в полутьме предупреждающе красную надпись: «Внимание! Вы входите в Невооруженную Зону. Сдайте на входе все боевые средства».

Отстегнув крепления трясущимися руками, Женя потащил через голову перевязь с кобурой. Чуть не вырвал клок волос, хотел выругаться, но лысый мягко забрал дремлющего защитника и убрал в сейфовую ячейку.

– Пройдите через рамку, пожалуйста. Простите за дополнительную проверку, но некоторые посетители таскают на себе целый арсенал.

Просвеченный и проверенный до самых печенок Женя перешагнул порог. И вздрогнул. Навстречу поднялась фигура, которая поначалу показалась ему безликой. Через мгновение он сообразил – это всего лишь человек в белой маске. Хватит дрожать!

– Добро пожаловать, гость! – прогудел он, и Женя понял, что Мистер-Без-Лица пользуется еще и речевым синтезатором. – Прошу вас, наденьте анонимайзер. Инструктор вам покажет.

Умелые пальцы помогли натянуть маску с ларингофоном и быстро закрепить ее.

– Теперь можете войти. И не забывайте название клуба.

Женя прошел через плотную портьеру и едва не ослеп от вакханалии света, которая со всей силы резанула по глазам. В сверкании зеркальных шаров по огромному залу слонялись несколько десятков гостей. Некоторые о чем-то беседовали, разбившись на группки по два-три человека. Другие хищно кружили от стены к стене, словно выискивая новую жертву. Шум стоял невообразимый.

Кстати. А что за знакомая фигурка вон под тем софитом? Лицо, конечно, не угадать, белый пластик всех делает одинаковыми. И голос вряд ли что-то подскажет, анонимайзер искажает так, что не узнать. Но девушка затянута в очень знакомое коктейльное платье, а изгибы фигуры Женя за короткий роман выучил едва не наизусть. Не Оксана ли?

– Че встал, дебил? Пялиться на свою рожу дома в зеркале будешь, а здесь дай пройти. Не видишь, я иду!

Кровь бросилась в лицо, Женя автоматически сунул руку за отворот куртки… и вспомнил, что несколько минут назад сдал защитника.

– А-а, – прогудел через синтезатор грубиян. – Новенький. Откуда вас, тормозов, только приносит? Ладно, щелкай варежкой, а мне на сегодня хватит.

Адреналин вскипел в крови, и, чуть ли не рыча от ярости, Женя крикнул:

– Да пошел ты, урод! Что ты себе позволяешь?

Безликая маска уставилась на него, а потом… раздался искаженный синтезом, но все же искренний смех.

– Быстро учишься, салага. Удачи.

Грубиян исчез за портьерой, а Женя замер на месте. Он только что проявил к человеку вербальную агрессию, за которой в реальной жизни давно бы схлопотал пулю. Не зря у каждого с собой защитник. Лицензированный, отстрелянный, с уникальным номером из государственного реестра.

Но как защищать себя, если оружия нет? Как отомстить обидчику, если не знаешь ни его имени, ни внешности, ни даже голоса?

Женя посмотрел по сторонам. Широко улыбнулся под маской и решительно, даже немного нагло двинулся вперед. Случайно задел кого-то плечом и в ответ на хлесткую фразу сочно, от всей души выматерился…

 

Далия Трускиновская

Бизнес, ничего личного

– В бизнесе что главное? – спросил Петрович. – Не знаешь? Главное – поймать волну. Вот пошла волна! Все еще ушами хлопают, а ты – хоп! Поймал! Оседлал! Что-то продал, взял кредит, раскрутился! И вот у тебя уже классный бизнес, а кто не успел, тот опоздал.

Петрович имел в виду свой прекрасный тир.

В верхах еще только обсуждали идею легализации личного стрелкового оружия, а Петрович уже ходил по зданиям, где теоретически могли бы быть бомбоубежища, уже сравнивал, приценивался, вел переговоры. Он нашел трехэтажную школу на окраине, построенную в шестидесятые, когда полагалось ждать атомной войны. Под ней был бетонный склеп нужной длины – требовалось по меньшей мере двадцать пять метров, были помещения под арсенал. При школе имелся небольшой стадион. Поблизости недавно возвели новое современное здание, и городские власти искали, кому бы отдать старое, ремонту практически не подлежащее.

Петрович здание сперва взял в аренду, потом вообще выкупил. Стадион преобразил в автостоянку. В двух классах, потратив кучу денег, все же сделал ремонт – там инструкторы проводили теоретические занятия. Там же, на втором этаже, устроил раздевалку с кабинками. Другие классы, на третьем этаже, сдал ушлой тетке, которая завела хостел – недорогой, со скромными удобствами, но для странствующих студентов очень удобный: на автостоянке можно было спокойно оставлять велосипеды, в школьном фойе Петрович открыл кафе для клиентуры и хостельного населения, разместив кухню и подсобки в классах первого этажа. Оставшиеся помещения первого этажа сдал приятелю под склад, как и пристроенный сбоку спортзал. С хостелом была договоренность – клиентов Петровича, приехавших пострелять веселой компанией и засидевшихся в кафе, там устраивали на ночлег – чтобы пьяными за руль не садились.

Словом, жизнь наладилась.

И Петрович присмотрел себе новую жену.

Девушка Настя была – лет двадцати пяти, кое-чего в жизни повидала, имела стройную фигурку, приятное личико, сразу сказала, что хочет семью и детей. А Петрович в свои под пятьдесят хотел, чтобы рядом была молодая, и не возражал против одного ребенка, желательно – парня. Старая жена, мама двух его дочек, с которой он развелся еще до стреляльного бизнеса, но иногда встречался за рюмкой хорошего вина и делал небольшие подарки, сказала, естественно, что седина в бороду, а бес в ребро. Но в целом женитьбу одобрила.

Так вот, Петрович как раз перед Настей и распускал хвост, рассказывая про свой тир.

Она была девушка простая, кассирша в торговом центре, не знала, что в старших классах теперь обязательно раз в неделю – стрельба из пистолета, часовая тренировка, и раз в год – тестирование на степень агрессии, чтобы к двадцати одному году большинство могло получить оружие. Она не знала также, что все мужчины от шестнадцати и до бесконечности, имеющие право носить оружие, регулярно проходят тренинги в условиях, приближенных к боевым. А знала она, что женщинам полагаются только небольшие изящные пистолеты, как раз под дамскую сумочку, травматическое оружие ближнего боя, которое в умелых руках может немало бед наделать. Если женщина хочет носить в кобуре серьезный ствол – ей придется настрелять сорок часов в тире с инструктором, сдать экзамены и доказать, что в любой обстановке она, стреляя в цель, не попадет в соседскую бабушку, выглянувшую из окошка.

Правда, суеты с тиром хватало. Первое время Петрович не расставался с калькулятором. Взять те же бумажные мишени – их ведь прорва нужна! Это – объездить городские типографии, сравнить цены на бумагу и услугу, плюс – накладные расходы, коробки со стопками мишеней возить за двадцать километров, в общем-то, накладно. В конце концов директор типографии Пономарев стал лучшим другом и сам, по возможности, завозил в тир свежий заказ.

Петрович очень любил заводить и поддерживать деловые знакомства. Ему нравилось, что всюду – свои люди. Вот съездил пару раз на рыбалку с Юдиным, а Юдин помог достать маты к нижним амбразурам по нормальной цене. Петрович приставил к юдинскому сыночку лучшего инструктора, чтобы лентяй и лоботряс Никита справился с экзаменом. И ведь справился!

Правда, на культурную жизнь времени не хватало. Даже пошарить в Интернете не успевал. А если вдуматься – как выглядит культурная жизнь современного делового мужчины? Сидя за рулем – послушать новости, на сон грядущий посмотреть пару серий со стрельбой и полуголыми телочками, приедет известный исполнитель – пойти на концерт, хотя исполнитель дерьмовый, зато в зале собирается весь городской бомонд.

Тир Петровича открывался в восемь утра и грохотал до одиннадцати вечера. В одиннадцать по договоренности с ушлой теткой он запирался. На жаловании состояли пять инструкторов, и бездельничать им не приходилось – у каждой из восьми амбразур только что очередь не выстраивалась. Одна соседская школа присылала восемьдесят парней, причем час в неделю оплачивало государство, а дополнительный час – уже родители. Арсенал за бронированной дверью включал в себя сорок два ствола.

Петрович понимал, что посадить Настю внизу, чтобы выдавала и принимала оружие, заведовала боеприпасами, не удастся. Она не пожелает целый день ходить в наушниках. Ну так пусть будет директором кафе, пусть ведает закупкой и доставкой всяких вкусняшек и алкоголя. Настя охотно согласилась.

А потом была прекрасная, в меру шумная свадьба с непременным белым кринолином и трехметровой фатой, было свадебное путешествие на Мальдивы. И началась обычная жизнь. Вскоре Настя отправилась к врачу и вернулась с новостью: будет лялечка!

– Пацан, – поправил Петрович.

И вот тут чутье бизнесмена его подвело. Нужно было забрать жену из кафе – пусть сидит дома, тусуется с подружками, ездит на такси в гости к мамочке. А он, вспомнив, как первая жена до того хорошо носила, что даже в декрет не хотела, решил: пусть Настя еще поработает. Еще успеет дома насидеться.

Ну и дал маху…

Кроме тира-кормильца, у Петровича был еще и прежний бизнес, автоперевозки по области. Им тоже нужно было заниматься, контролировать шоферов, разгребать конфликты, пить водку с гайцами. Так вышло, что он два дня в тире отсутствовал, живмя жил в автосервисе, и вот к вечеру появился.

Инструктор Саша, бывший спецназовец, отозвал Петровича в сторонку и сказал:

– Ты, это… Все путем. Я тебя натаскаю. Главное – время. Справимся.

– Чего натаскаешь, куда натаскаешь? – спросил обалдевший от автосервиса и от грохота Петрович.

– Тебя вызывают, ты, значит, выбираешь оружие. Два одинаковых ствола, у нас как раз есть два новых «глока». Вместе будем пристреливать.

– Это еще зачем?

– Петрович, ты что, еще не получал вызова?

– Куда?

– Петрович, тебя Терещенко на дуэль вызывает.

– Он что, спятил?

Саша развел руками.

– С этим надо разобраться… – Петрович полез в карман за смартфоном.

– Петрович, ты чего? Тебе с ним сейчас говорить нельзя.

– Почему?

– Ну, он же тебя вызвал. До дуэли обо всем договариваются секунданты. Подожди, тебе вот-вот принесут вызов.

– Но за что?..

– Когда принесут, тогда и узнаешь.

– Какая чушь!

Секунданты пришли на следующий день. Оба чувствовали себя как-то неловко: солидные люди, владелец строительной конторы Минский, хозяин автосалона Корсаков, и вдруг – на тебе, секунданты.

– Вот, Петрович, называется – картель, – Корсаков протянул большой белый конверт. – Все по правилам. Ты уж извини. Отказаться не мог…

– Что за правила, откуда взялись? – буркнул Петрович, не желая прикасаться к опасному конверту.

– Кодекс. Дуэльный кодекс, – сказал Минский.

– Впервые про такой слышу.

– А уж тебе полагалось бы знать, при твоем-то бизнесе.

– При моем бизнесе на горшок сходить некогда! Объясните человеческим языком, где я этому идиоту в кашу плюнул!

И Петровичу все объяснили.

Настя, делая заказ на оптовой базе Терещенко, сцепилась с его женой. Жена, как видно, знала кое-что о Настином прошлом, женщины разругались в пух и прах, и Настя, которая из-за беременности стала очень раздражительной, дала Лизе Терещенко оплеуху.

А за оскорбление, содеянное женой, отвечает супруг…

– Она мне ничего не сказала! – воскликнул Петрович. – Я бы разрулил!

– Ничего бы ты не разрулил, – со вздохом ответил Минский.

– Почему?

– Потому что кодекс.

Петрович сердито уставился на секундантов. Приличные же люди, у каждого – семья, бизнес, недвижимость, а лепечут непонятно что.

– Ты действительно ничего не знал? – спросил Корсаков. – Твои инструкторы ничего тебе не говорили? Я точно знаю – когда Толик Бейнарович вызвал Анисфельда, Анисфельд тут у тебя неделю тренировался.

– Витя, сюда столько народу приходит! Ну, был Анисфельд, точно… – Петрович задумался. – Так я же его не караулил! Ну, приходил, заплатил за амбразуру, конечно… У меня специальный человек сидит на школах, абонементах и разовых посещениях! Я понятия не имею, кто сюда ходит!

– И все инструкторы молчали?

– Да кто их слушать станет?.. У меня забот по горло, лестницу нужно ремонтировать, вторую подзорную трубу купить…

– Петрович, ты здорово влип.

С тем секунданты и ушли.

Петрович прочитал картель. Да, действительно, Терещенко звал господина Спиридонова к барьеру, выбор места и оружия предоставлялся господину Спиридонову, но время должен был назначить Терещенко, когда секунданты подтвердят, что вызов принят.

– Бред! Бред! Ну бред же! – закричал Петрович. Потом пошел к инструкторам. Те подтвердили – дуэльный кодекс есть, можно найти в Интернете, и нарушить его – значит самому себя опустить ниже плинтуса. С человеком, отказавшимся выйти к барьеру, никто не захочет иметь дел.

– Не пойду я ни к какому барьеру, потому что это маразм, – сказал Петрович.

Он был уверен, что есть возможность решить дело цивилизованно, без кровопролития.

Когда дома он стал расспрашивать Настю, жена разревелась. И пообещала надавать Лизе Терещенко еще оплеух.

– Дура! Ты хоть понимаешь, как ты меня подставила?! – возмутился Петрович. – Завтра же отправлю тебя с твоей драгоценной матушкой в санаторий, подальше отсюда! И будешь там сидеть, как дуся!

Наутро он позвонил своему юристу Валечке Сенцову. Валечка был пожилой мальчик, с виду – никчемное взъерошенное существо в клетчатых костюмчиках, а на деле – человек очень грамотный и с прекрасной памятью. Они встретились в сенцовской конторе.

– А если я возьму свою дуру и мы вместе поедем просить прощения? Не с пустыми руками, подарок хороший Лизке сделаем, все, что пожелает, а? – спросил Петрович.

– Если бы твоя дура сразу рассказала про оплеуху, можно было кинуться к Терещенко с подарками и с конвертом. Может, он ждал. А теперь уже поздно. Вызов сделан, – ответил Валечка.

– Да он же никакой юридической силы не имеет!

– Формально – не имеет. Так, чудаки какие-то балуются, кодекс сочинили, в Интернете вывесили. А фактически… Если по понятиям – как еще имеет. Понимаешь, это все равно что долг не вернуть. Убить тебя никто не убьет, но все будут знать – Спиридонов не возвращает долги.

– Ну, придумай что-нибудь! Я в долгу не останусь!

– А что тут придумаешь…

– Ну. Ладно. Я иду в полицию.

– Погоди в полицию…

– Нет. Чего тут годить? Сейчас ты мне составишь заявление. Что Терещенко по причинам личного порядка собирается меня убить. Из моего же огнестрельного оружия. Ну, что смотришь? Давай, стучи по клаве! Изложи дело так, будто оно выеденного яйца не стоит. И подчеркни, что Терещенко мне угрожает.

Юрист вздохнул и взялся за работу.

Петрович глядел, как он набивает заявление, и сопел. Так получалось, что он – сам дурак, проворонил всенародное помешательство с дуэльным кодексом. А мог бы сообразить – когда личное оружие стало легальным, обязательно найдутся идиоты, которые захотят пристрелить друг дружку красиво, при свидетелях.

И эти идиоты будут ходить к нему в тир и понесут ему свои денежки…

Получив заявление, Петрович сразу в тир не поехал. Не хотелось…

Он понимал, что инструкторы уже все знают и ждут: как он себя поведет.

Подумав, Петрович решил навестить бывшую жену. Она хорошо вышла замуж, стала почтенной домохозяйкой, сейчас наверняка муж у себя на фирме, дочки в колледже. Бывшей жене он мог пожаловаться на жену нынешнюю – кто и поймет, как не она?

– Люба? Ставь кофе, жди гостя, – сказал Петрович в микрофон смартфона. – Да, прямо сейчас на полчасика.

Он не сразу нашел местечко, где припарковаться. А когда шел к Любиному подъезду, встретил дочку Анечку. Он-то ее встретил, а она его – нет, потому что увлеченно трещала с двумя подружками, отвечая на вековечные вопросы: «А он?.. А ты?..»

Петрович решил подойти к дочери и хоть поцеловать в щечку, сунуть в карман курточки пятитысячную банкноту. Но в двух шагах от девчонок услышал:

– Так во сколько они стреляются?

– Как все, в шесть утра! – ответила Анечка. В голосе была гордость.

– Анютка! – позвал Петрович.

– Папуля!

Дочка чмокнула в свежевыбритую щеку. Петрович очень за своей физиономией следил и даже имел своего брадобрея, который раз в неделю обрабатывал его по полной программе, с горячими компрессами.

– Ты чего не в колледже?

– Ой, папуля, я все тебе расскажу! Потом, потом расскажу!

Девчонки убежали, а Петрович поднялся к Любе. Бывшая жена встретила так, будто не было никакого развода, в длинном цветастом халате, вся такая округлая, такая уютная, прямо хотелось назвать ее мамочкой. Они расцеловались, как старые приятели. Кофе уже ждал на кухонном столе, Люба налепила бутербродов с красной икрой.

– Что это с Анюткой? Почему она не на занятиях? – спросил Петрович.

– Ей не до занятий.

– Это почему же?

– Завтра из-за нее ребята стреляются! Никита с параллельного потока и Миша из техникума радиосвязи!

Люба сообщила это с таким видом, будто дочка защитила кандидатскую.

– Люба, ты в своем уме?!

– Ты ничего не понимаешь. Если ребята из-за девочки стреляются, это для нее – такой плюс, такой плюс!

Бывшая жена всегда была на стороне дочек, что бы они ни отчебучили. Недавно она даже гордилась огромной татуировкой на бедре старшей, Кати. Татуировка была такая, что впору маленьких детей пугать – разноцветный змей с зубастой пастью и еще какие-то загогулины. Если бы другая девица так себя обезобразила, Люба бы возмутилась. Но Катенька! Все, что Катенька и Анечка делают, критике не подлежит.

– Так они же друг дружку поубивают!

– Им еще двадцати одного нет.

– Ну и что?

– По кодексу им положены кевларовые жилеты, длинные, вот посюда.

– Тьфу. Додумались…

– Пей кофе, а то остынет.

– Люба, мне картель прислали…

Оказалось, бывшая жена знает это слово. Не иначе – дочки научили. Сама она ни к чему особого любопытства не проявляла, жизнь дочек была главным источником информации.

Петрович рассказал про Настю и про оплеуху. Люба задумалась.

– Сразу нужно было к Лизке бежать…

– Сам знаю.

Коленька, а ты уже секундантов пригласил?

– Так Минский же! И Корсаков!

– Это его секунданты. А у тебя должны быть свои.

Петрович уставился на Любу с изумлением: ишь ты, какая грамотная стала!

– Давай я Андрюшу попрошу. Ты знаешь, он к тебе очень хорошо относится.

Андрюша был ее нынешний супруг.

– Ага, хорошо… Будет рад, если меня пристрелят!

– Ну что ты такое говоришь?! А вторым секундантом может быть Филатов.

– Еще лучше! Нет, Люба, не будет никаких дуэлей. Я просто завтра же улечу в Москву. У меня там дела. Вернусь недели через полторы.

– Коленька, не надо. Помнишь, как ты сам говорил? Не рассосется. Коленька, давай посоветуемся с Андрюшей! Он в этом разбирается!

– Он что, уже с кем-то стрелялся?

– Стрелялся… Коленька, я об этом только потом узнала! Молчи, ради всего святого! Дуэли ведь запрещены!

– Запрещены? Так что же я паникую?

– Запрещены – а все стреляются…

– Что-то я не слыхал про убитых.

– Так, Коленька, не до смерти же убивают. Ну, кому в ногу попадут, кому в плечо. Андрюша вон Ростиславцеву руку прострелил – и ничего! И все довольны! Они потом обнялись, вместе в больницу поехали, когда рука зажила, Андрюша выставился – угостил Ростиславцева в «Пирамиде».

– А из-за чего стрелялись?

– Ростиславцеву не понравилось, что Андрюша у него программиста переманил.

– Мир сошел с ума… – пробормотал Петрович и вдруг вскрикнул: – Павлов! Димка Павлов!

Давний приятель сгинул без вести. Его искали и не нашли. Вслух говорили: должно быть, попал под машину, мгновенная смерть, и водитель, чтобы не было проблем, отвез тело на болото и притопил. А на самом деле это ведь могла быть дуэль!

– Все! Хватит! И не отговаривай! Еду в полицию! – твердил он. – У меня уже заявление готово!

– Коля! Только не смей секундантов припутывать! – завопила Люба. – Не смей, слышишь?! У них могут быть неприятности!

– А что у меня может быть неприятность – тебе начхать?! – Петрович выдернул из-за пазухи портмоне, где после недавней заграничной вылазки оставались еврики. – На! Если что… Девчонкам!

Люба поймала его уже в прихожей.

– Коля, стой! Ты завещание-то хоть оформил?

– Завещание?

– Ну да! Все перед дуэлью…

Петрович выскочил из квартиры как ошпаренный.

– Завещание ей! Еще одна дура на мою голову!

В полиции ему пришлось ждать, и довольно долго: дежурный, узнав, что Петрович принес заявление насчет дуэли, направил его к тому кабинету, перед которым сидела очередь. Но Петрович впал в холодную ярость и решил, что не уйдет из полиции, пока от него не примут заявление.

В очереди он дико проголодался, но терпел. Хотя обычно Петрович свой желудок баловал, и всякий, глядя на коренастого мужичка с заметным пузиком, с круглой физиономией, первым делом думал: вот этот поесть любит!

Наконец он попал в кабинет.

– Ну, что я вам могу сказать, – мужчина в форменном кителе вздохнул. – Ну, заявление я у вас приму…

– Но разве нет закона, запрещающего дуэли? Мало ли – какие-то сумасшедшие придумали дуэльный кодекс! За это ведь судить нужно! – взвился оголодавший и потому злой Петрович. – Это ведь неприкрытое убийство! Это же преступление!

– Так-то так… А вы знаете, что после появления этого кодекса мелкая преступность пошла на убыль? – спросил мужчина. – На дорогах все ведут себя прилично, никто никого не подрезает, никто за руль пьяным не садится. Заметили?

– И в самом деле…

Петрович только теперь сообразил, что его водители давно не попадали ни в какие передряги.

– Все стали бояться. Сцепишься с кем-то по пьяной лавочке, а он тебе – картель…

– Но ведь закон есть! Вы обязаны пресекать!

– Мы пресекаем.

Но прозвучало это как-то сомнительно.

– Вот если я вам сообщу, когда и где назначена дуэль, вы ведь обязаны приехать?

– Обязаны. Приезжаем.

– И что?

– Понимаете, пока люди не стали на дистанцию, это еще не дуэль. Мало ли – приехали пострелять по воронам.

– А когда человек уже в кровище валяется – это уже не дуэль?!..

– Ну, мало ли…

Петрович посмотрел в скучное лицо собеседника. На лице было написано: шел бы ты куда подальше…

Петрович вгляделся. Там еще мелкими буковками было написано: у нас процент правонарушений наконец-то вниз пошел, а тут тебя принесла нелегкая…

Все же заявление было принято. И Петрович обещал: когда будут точно известны место и время, он еще раз придет и сообщит.

Идти домой ему не хотелось. И в тир не хотелось. В тире, кстати, могут ждать Минский с Корсаковым. И к Любе совершенно не хотелось – она своего Андрюшу начнет сватать в секунданты. А в самом деле – кто бы согласился стать секундантом?

Петрович зашел в кафе, взял чашку эспрессо и достал смартфон. Номеров там скопилось – мама не горюй. Но это все были деловые номера. Впутывать солидных людей в этот маразм Петрович не желал. Одноклассников не нашлось – да Петрович никогда с ними не дружил. Однокурсников тоже. Было некоторое количество женщин, случившихся между разводом и второй свадьбой. Петрович задумался: может ли женщина быть секундантом? Решил, что вряд ли.

Позвонил Пономарев. Сказал, что дуэль – это классно, что весь город уже в курсе, предложил быть секундантом. Ему-то что, не в него стрелять будут! А типографии – бесплатная реклама.

В туалете Петрович посмотрел на себя в большое зеркало и вдруг осознал, что он – тело. Вот это плотное, теплое, живое тело могло погибнуть. Столько ведь вложено в тело! С душой – дело темное: допустим, она все же есть: а вот тело – обречено…

Вот это лицо, гладкое и даже красивое лицо, эти плечи, эта грудь… в ней будет большая кровавая дырка…

Жизнь будет вытекать через дырку, и еще – боль! Боли Петрович всю жизнь боялся. А тут ведь – смертельная, невыносимая! Он вспомнил, как еще в школе читал про дуэль и смерть Пушкина. Дырка в животе! Несколько суток непрерывной боли! Ну уж нет…

И за что?.. Ладно бы сам накосячил! А то – дура!.. Что там конкретно сказано в кодексе насчет жены?

Прямо в туалете Петрович вылез со смартфона в Интернет и отыскал проклятый кодекс. Да, точно, муж – ответчик за жену…

Развод! Немедленный!

Петрович тут же позвонил Валечке.

– Сенцов, мне нужно срочно развестись с моей дурой! Задним числом! Придумай, как это сделать! Я плачу! Сколько захочешь – столько заплачу! Она согласится! Ей деваться некуда! Она кашу заварила – она пусть и расхлебывает!

Потом он позвонил Насте и обрадовал ее:

– Мы срочно разводимся! Не ори! Раньше нужно было думать! По твоей инициативе, поняла? По твоей! Я тебе надоел! Какой ребенок? Да ну тебя… Ничего с твоим ребенком не будет. Отправлю тебя с ним в Вологду – ты же из Вологды? Вот там и сиди!

А потом Петрович задумался.

Он может формально выскользнуть из-под юрисдикции проклятого кодекса. У него будет в руках свидетельство о разводе. Но весь город поймет, что оно оформлено задним числом. И Терещенко поймет. Он отзовет картель – или как это делается?

И все будет по-прежнему. Вот только весь город будет знать, что Петрович расстался с Настей, испугавшись дуэли. Но ведь можно соврать. Даже нужно соврать. Сказать, что сперва развелись, потом оказалось, что Настя ждет ребенка, и потому Петрович не стал выгонять ее из квартиры и из кафе. Вроде получалось логично.

Он позвонил Минскому и растолковал ему эту ситуацию, ненавязчиво напирая на свое благородство.

– В кодексе вроде такие случаи не рассматриваются, – сказал Минский. – И одно дело – отвечать за жену, а другое – за женщину, которая… А ребенка ты признаешь?

В вопросе заключался спасительный намек.

– Да вот думаю… Очень может быть, что это вовсе не мой ребенок. Настя ведь девочка из провинции, пока мы не встретились – она по-всякому свое бабье счастье искала.

– Так ты же можешь генетическую экспертизу заказать! – радостно воскликнул Минский. – Я тебе это устрою!

– Могу… – горестно ответил Петрович. – Но ты сперва свяжись с Терещенко и объясни ему ситуацию.

– Объясню, конечно. Он поймет. Думаешь, ему очень хочется с тобой стреляться? А не пошли он картель – как бы на него люди посмотрели? Трус, тряпка. Значит, я скажу ему про экспертизу. И сойдемся вот на чем. Если это не твой ребенок – то ты за Настю и за ее закидоны не отвечаешь. А если вдруг твой… Ну, тогда будем думать. Но ты бы лучше ее из дому выставил. Сними ей квартирку, что ли. И чтоб в тире она не показывалась.

– С преогромным удовольствием!

– Значит, дуэль откладывается – пока не узнаем правду.

– Ты ведь это устроишь?

– На то я и секундант.

Петрович вздохнул с огромным облегчением. И снова посмотрел на себя в зеркало.

Это приятное круглое лицо, это тело, малость заплывшее жирком, но все еще довольно ловкое, были в безопасности. В относительной безопасности.

Но на всякий случай следовало договориться с Настей.

Разговор был неприятный.

– Ты уедешь в Вологду, да хоть на Сахалин. Матушку свою возьмешь с собой, я все оплачу. И ты всем подружкам скажешь, что ребенок – не от меня, а… ну, хоть от инструктора Сашки!

– Как же не от тебя?!..

– Всем так скажешь. Ясно?

– Так над тобой весь город ржать будет!

– Ну и на здоровье.

– А обо мне ты подумал?

– А ты обо мне подумала, когда с Лизкой сцепилась? Деньги на ребенка я буду присылать, а потом что-нибудь придумаем.

– Так ты хочешь, чтобы весь город считал меня шлюхой?!

– Не все ли тебе равно? Ты сюда больше не вернешься.

– Я – шлюха… – тихо сказала Настя. – Спасибочки. Отблагодарил за сына.

– Перестань. Никто тебя шлюхой не назовет. Ну, женщина молодая, муж в годах, с кем не случается… Да пойми ты! Меня же могут застрелить на этой проклятой дуэли! Совсем! А дуэль, между прочим, из-за тебя! А если я не приму вызов – от меня все мои деловые партнеры отвернутся! Так что мы – в разводе. А потом – потом я что-нибудь придумаю! Мы – в разводе, и ты куда-то сбежала. Допустим, к этому твоему…

– Спасибочки.

И Настя отвесила мужу здоровенную оплеуху.

– Дура! – вскрикнул Петрович. – Ты что, совсем уже ничего не понимаешь?! Размахалась ручонками! А мне – расхлебывать!

Он ушел из спальни, где они ссорились, в свой кабинетик и просидел там довольно долго, врубив компьютерную игрушку с танками, пароходами и самолетами.

– Блин… – бурчал он. – Ага, есть! Какого черта я должен отвечать за эту истеричку?!.. Та-ак, та-ак… Есть!

Совершенно обалдев от игры, Петрович вышел и, не заглядывая в спальню, лег на диван, укрылся пледом. Игра довела его до такого состояния, что он уснул мгновенно.

Утром оказалось, что Настя ушла. Петрович забеспокоился – она могла сбежать с одной сумкой и без денег. Но оказалось – она прихватила все, что нашла, не постеснявшись обшарить его пиджак.

– И слава Богу, – сказал Петрович. Но совесть подсказала, что надо бы добавить еще хоть тысчонку баксов – для начала, потом найдется способ передать ей еще.

Он позвонил теще.

Теще он снял комнату по соседству, в квартире, кроме нее, жила молодая пара. Петрович рассудил – мало ли что случится с тещенькой, будет хоть кому принести продукты или вызвать «скорую».

– А Настя ко мне не приходила, – ответила удивленная теща. – Коля, где Настя?.!. Ее надо немедленно найти! Она же на седьмом месяце!

– Тамара Григорьевна, как вы думаете, куда она могла пойти?

– Я не знаю! Я позвоню всем подружкам!

Настю искали по всему городу три дня. Петровичу уже лезло в голову совсем нехорошее. Теща перебрала всех родственников, к кому бы Настя могла сбежать. Родственники клялись, что с самого дня свадьбы ее не видели.

Петрович позвонил Минскому.

– У нас был скандал. Я так думаю, она сбежала к этому своему. Пусть он теперь с Терещенко стреляется, так и передай.

– Передам, конечно.

– И скажи ему, что я был готов стреляться. Понимаешь? Я дуэльный кодекс прочитал, все понял. Если бы она была моей женой – да без вопросов! Но она же ничья жена!

Это «ничья» влетело-таки в копеечку. Сенцов по своим хитрым каналам развод оформил, но конверты с деньгами так и улетали.

– Я знал, что ты справишься с ситуацией, – загадочно ответил Минский.

После чего Петрович несколько дней, встречаясь то с поставщиками, то с корпоративными клиентами, говорил, что, будь Настя его женой, матерью его будущего сына, он бы не то что с Терещенко, а со всей городской думой за нее стрелялся. Петровича хлопали по плечу и одобряли. В конце концов, он понял, что история с дуэлью даже пошла ему на пользу. Вот и дочке Анечке пошла – мальчишки поставили друг другу большие синяки, но ходили гордые, а дочка стала королевой колледжа и получила три предложения руки и сердца. Люба от восторга почти помешалась и, чтобы встретить будущих сватов достойно, сделала стрижку и покрасила волосы в модный пестрый цвет.

Конечно, и Петрович, и Тамара Григорьевна пытались найти Настю. Но она сгинула бесследно. И, главное, Петрович не мог к этому делу привлечь дружественную охранную фирму с ее частными детективами. Сам же раструбил на весь город, что избавился от неверной жены – так для чего ее теперь искать?

Он сидел в своем кафе над тиром, угощаясь кофе с коньяком, закусывая бутербродиками с черной икрой, когда вошли двое мужчин, один – лет сорока, другой – помоложе.

Старший посмотрел на экран своего смартфона и буркнул:

– Он.

– Здравствуйте, Николай Петрович. Мы секунданты, – сказал младший.

– Вы к кому? – осведомился Петрович, полагая, что им нужен кто-то из клиентов.

– Да к вам. Вот картель.

Озадаченный Петрович вскрыл конверт.

– Господин Антимонов? Погодите… Это же фамилия моей бывшей жены!

– Да, Анатолий Антимонов – брат Анастасии, – сухо произнес старший секундант.

– Нет у нее никакого брата. Был бы – я бы знал.

– Есть. Настин отец ушел из семьи, встретил другую женщину, женился, родился сын Анатолий. Настина мама об этом даже не знала. А Толик знал, что у него есть сестра, и отыскал ее. Они встречались тайком, чтобы старших не беспокоить. И вот Настя к нему приехала, – объяснил младший. – Так что, в полном соответствии с кодексом, за честь сестры…

– Вы дочитайте картель до конца, – посоветовал старший. – Выбор оружия и места – за вами. Анатолий приедет через неделю. Значит – будьте готовы.